Четвертый позвонок, или Мошенник поневоле

ВВИДУ НЕДОСТАТКА ЧУВСТВА ЮМОРА И ДРУГИХ ПРЕДПОСЫЛОК

СОВРЕМЕННОЙ ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Мистер Стив Нюгард родился в Швеции, но еще мальчиком переехал с родителями в Америку. Закончив образование, он стал искать свое занятие, и его дернуло стать писателем. Он потратил год на писание романа, хотя мог бы купить сколько угодно готовых романов, написанных и напечатанных без него, по два доллара за штуку. Он отлично владел американским языком и говорами средних штатов, но эти способности не находили ни у кого признания, поскольку язык долларов каждому казался проще и лучше. Стив Нюгард ухаживал года два за своей бледной музой, грезил, голодал и писал. Заканчивая писать какую-нибудь новую вещь, он испытывал такое чувство, словно еще ничего не высказал. На этот счет издатели были с ним совершенно согласны и горячо советовали молодому человеку заняться каким-нибудь честным трудом. Вопиющий недостаток учителей привлек его к педагогической деятельности, и вот через некоторое время он оказался на службе у ОСВ.

Каждый человек верит в наличие у себя педагогических способностей. Даже учителя. Никто не сомневается в результатах преподавания. Кроме учителей.

Мистер Нюгард утратил иллюзии и большую часть своих волос. В этот вечер он был настроен очень пессимистично. Он уже вторую неделю был учителем в пайн-лэйкской школе и замышлял самоубийство. Это не было вызвано мрачными мыслями, обычно посещающими юношей, так как ему было уже под сорок. Это также не могло быть следствием чересчур неправильной жизни, поскольку он был еще холост. Нет! Причины были гораздо менее глубоки. Современные дети свободной системы воспитания подстроили на последнем уроке маленькую шутку: все заснули на своих партах.

Привилегию учителей составляла квартира из двух комнат почти со всеми удобствами. Одно из удобств первой необходимости находилось во дворе. Для учителей была построена маленькая будочка, в которую ученикам входить воспрещалось. Такая дискриминация находилась в прямом противоречии с основными принципами свободного воспитания, однако она была установлена из соображений чисто организационных. А именно: было замечено, что кооперированное удобство, в котором учителя и ученики заседали вполне равноправно, отнимало очень много времени у учителей. Они, оказывается, углублялись в слишком подробное изучение письменных упражнений, публикуемых учениками в настенной печати, а запретить эти публикации было невозможно. В целях экономии учительского времени и была введена в дальнейшем двухпалатная система.

Читатель, возможно, сочтет вышеизложенное лишь неэкономной тратой бумаги и чернил, но впоследствии он сам убедиться в том, насколько существенное влияние оказала эта двухпалатная система на положение Стива Нюгарда, что, в свою очередь, не могло не отразиться на сюжете нашей повести.

Буря уже частично утратила свою силу, но ветер дул по-прежнему с севера. Вихрь хлестал в окно сухим снегом, и порою казалось, будто по стеклу кто-то трет куском канифоли. Но в учительской квартире на втором этаже школьного здания было тепло и уютно. Мистер Нюгард выключил телевизор, так как передавалась какая-то рекламная пьеса пивоваренного завода, и стал готовиться ко сну. В теплой фланелевой пижаме и ночных туфлях он походил из угла в угол, точно узник в тюремной камере, обдумывая планы завтрашних уроков. На его плечах и совести лежала ответственность за судьбу тридцати молодых граждан. Мистер Нюгард присел на кровать и стал размышлять вслух:

— Кто умеет, тот делает; кто не умеет, тот учит. А я, очевидно, не умею ни того, ни другого. Ученики сделали из меня дурака себе на потеху. Но через неделю этому будет конец. Я должен уйти. Сразу, как получу зарплату, уйду. Куда? Куда угодно, лишь бы убраться отсюда.

Тема ухода напомнила ему об одном очень естественном желании. Он набросил на плечи легкий халат, сунул ноги в высокие теплые калоши и с фонариком в руке вышел во двор. Злобный вихрь ударил его по лицу и легко прошел сквозь одежду, словно едкая кислота. Во дворе было наметено на фут свежего сухого снега, который волновался, кипел от ветра и скрипел под ногами, точно картофельная мука. Мистер Нюгард подобрал полы своего халата и поспешными шагами направился к выкрашенной в зеленоватый цвет одиночной каморке, в которую запрещалось ходить ученикам. Щелчок задвижки оповестил, что он благополучно добрался до цели.

Мистер Нюгард прочитал днем своим воспитанникам суровое нравоучение, которое родило соответствующий отклик в их душах, ибо как только он запер изнутри дверь, на сцену тотчас устремился какой-то паренек и запер его снаружи на крючок. Одновременно из-за школы выбежала группа подростков, неся две длинные доски. Не обращая внимания на протесты заключенного, молодежь приколотила доски горизонтально к передней и задней стенке, и через минуту маленькое строение двинулось в путь, поднятое силою двенадцати пар молодых рук. Мистера Нюгарда несли в паланкине, как индийского магараджу.

— Мерзавцы! Гангстеры! — слышалось из будки.

Но внешний мир отвечал только сдержанным хихиканьем.

— Я застрелю вас! Прекратите эту собачью игру! — раздавалось из маленького убежища, которое вопреки всем правилам, ужасно раскачиваясь, неслось куда-то вперед.

Мистер Нюгард бросал свои слова на ветер. Сквозь изящно вырезанное отверстие в сиденье внутрь кабины летел снег. Пленник закрыл отверстие крышкой и начал колотить в дверь. Он не понимал современного юмора, от которого по всему его телу пошла гусиная кожа. Он весь дрожал от холода и от бездонной, беспомощной злости. Наконец он покорился судьбе, как мужчина, который не может обвинить в своих несчастьях жену.

Паланкин качался, точно во власти свирепых волн, и мистер Нюгард почувствовал приступы морской болезни. Он сидел скрючившись, просунув руки между колен. Бесполезно было просить, молить о пощаде, потому что это лишь привело бы в восторг его веселых носильщиков.

Мистер Нюгард потерял ориентировку во времени и пространстве. Морская болезнь свела судорогой его живот, он почувствовал дурноту. Вдруг паланкин с треском ударился о землю и остановился. До ушей пленника вновь донеслось завывание ветра и веселый детский смех. Через мгновение он различил удаляющиеся шаги: каннибалы ушли, оставив своего воспитателя на большой дороге, на самой середине моста. Буря со временем утихла настолько, что мистер Нюгард расслышал где-то внизу мирное журчание реки. Он открыл окошко в сиденье и с помощью карманного фонарика попытался обследовать ограниченно видимую местность, но злобный вихрь запорошил ему глаза снегом, советуя закрыть люк. Усталый и окоченевший страдалец снова сел и предался мечтам о свободе. Вдруг послышалось урчание приближавшегося автомобиля и раздался нетерпеливый гудок. Мистер Нюгард скрестил руки и закрыл глаза. Звуки приближались и нарастали, и вдруг тишину разорвал визгливый вопль тормозов. Мистер Нюгард закрыл лицо одеревеневшими ладонями, ожидая своего конца.

— Эй там, убирайтесь с моста! — повелительно крикнул мистер Тэккер.

Из маленькой кабинки никто не отвечал.

— Разрешите вас побеспокоить, господа? — сказал мистер Тэккер, оборачиваясь к своим пассажирам. — Какой-то негодяй загородил мост.

Бобо и Джерри вылезли из машины и последовали за мистером Тэккером на мост. Фабрикант рыболовных крючков подошел к странной заснеженной баррикаде, установленной на мосту, и в изумлении воскликнул:

— Да ведь это же школьный сортир! Новый нужник из нашей школы!

Он заметил приколоченные к стенкам будочки длинные доски и покачал головой.

— Должно быть, что-то произошло.

— Откройте!.. — послышался изнутри слабый жалобный голос.

— Кто там? — спросил мистер Тэккер.

— Я, Стив Нюгард…

— Что вы там делаете?

Мистер Нюгард не в силах был ответить. Фабрикант крючков принес из машины короткий ломик и разводной ключ и принялся освобождать узника, пыхтя себе под нос:

— И каким чудом эти ребята притащили сюда клозет? Надо же иметь силу! Четверть мили тащить!.. И в такую погоду…

Джерри и Бобо молча наблюдали эту сцену. Мистер Тэккер, открыв наконец дверь, направил луч своего карманного фонаря прямо в лицо мистера Нюгарда и совсем ослепил его. (Замерзшего и оцепеневшего от ужаса учителя пришлось отнести в машину на руках. Баррикаду оттащили с моста, и квартет тронулся в путь, испытывая весьма смутные чувства.

Когда они прибыли в школу и поднялись на второй этаж, в комнаты, предоставленные учителям, мистер Нюгард уже обрел дар речи. Он бросил на председателя правления школы испепеляющий взгляд и проговорил, задыхаясь:

— Я требую немедленного расчета. Это заходит слишком далеко, мистер Тэккер.

— Какие пустяки, — возразил мистер Тэккер. — Вы должны понимать молодежь. Вся воспитательная программа нашей школы основана на развитии инициативы учащихся. У вас нет чувства меры, мистер Нюгард. Вы не чувствуете юмора:

Мистер Нюгард с презрением оглядел своих новых коллег и спросил у Бобо:

— Какого калибра у вас пистолет?

— У меня нет никакого пистолета.

— Ну, а кастет или дубинка?

Бобо отрицательно покачал головой.

— Вы должны спешно обзавестись каким-нибудь оружием, — продолжал истерзанный учитель. — В этой школе могут управиться только молодцы, вооруженные до зубов.

Мистер Тэккер был явно недоволен.

— Мистер Нюгард, — сказал он успокоительно, — вы немного разгорячились из-за невинной шутки ребят, но вы не пугайте новых учителей такими громкими словами. Мальчишки — всегда мальчишки.

— Я требую расчета, — ответил мистер Нюгард. — Завтра я уеду.

— Завтра мы все это уладим.

Мистер Тэккер направился к выходу и, обернувшись к новым учителям, сказал:

— Ну вот, господа. Стало быть, это ваша квартира. Надеюсь, вам здесь понравится. Завтра я буду рад вас приветствовать и представлю ученикам. Я уверен, что деятельность ОСВ вас заинтересует.

После этих изысканных слов мистер Тэккер удалился.

Мрачный и подавленный, мистер Нюгард не захотел оставаться в обществе новых сослуживцев, чьи потертые костюмы и загорелые, покрытые щетиной лица носили слишком свежий отпечаток бродяжьей школы житейских превратностей. Он пошел спать.

Утром Джерри и Бобо смогли засвидетельствовать, что мистер Нюгард уехал. На столе была оставлена записка, содержащая короткие указания новым учителям и сухие слова прощания. Странники смогли теперь получше ознакомиться со своим, входящим в натуроплату, жильем и его удобствами. В шкафах валялись оставленные их предшественниками старая одежда, бритвенные принадлежности и книги. Друзья воспользовались предоставленной натуроплатой и привели свою внешность в более или менее сносное состояние. В буфете они нашли мешочек сухарей, сахар и кофе. Жизнь снова улыбалась им.

Метель совершенно затихла, мощные грейдеры расчищали дорогу от снега. Из окон учительской квартиры открывался вид на шоссе, обрамленное громадными щитами реклам: пиво, мыло для бритья, зубная паста и запальные свечи. На ответвлении дороги, идущем к школе был знак, дружески предупреждающий водителя: «Берегись школьников!». Поэтому автомобили проносились мимо школы, прибавляя скорость.

Без четверти восемь явился мистер Тэккер, чтобы приветствовать учителей. Услыхав об исчезновении мистера Нюгарда, председатель правления рассмеялся:

— Прекрасно. Его зарплату мы передадим в ученическую кассу, на карманные расходы учеников. А теперь, господа, вы должны ознакомиться с уставом нашей школы. Вот, смотрите!

Он подал Джерри и Бобо изящно отпечатанный картон, на котором друзья прочли следующее:

— Интересно! — воскликнул Бобо. — Психологически это очень интересно.

Но Джерри молчал. По его мнению, путь хиропрактики был все-таки несравненно глаже, если не обращать внимания на отдельные особенно неправильные позвоночники.

— Я забыл вчера сказать, что учителя могут пользоваться школьной легковой машиной, — щедро добавил мистер Тэккер.

— Итак, если вам понадобится машина, попросите ключи у дворника.

Он взглянул на часы и продолжал:

— Теперь мы можем спуститься, и я вас представлю классу.

Из просторного гулкого класса доносился страшный шум. Мистер Тэккер распахнул дверь, и ученики вдруг замолкли от изумления: к ним опять привели новых учителей.

— Ну вот, друзья мои, — начал мистер Тэккер, — садитесь по местам, и я представлю вам временных учителей. Вот этот господин профессор Минвеген, у него большой опыт в области психологии…

Ученики начали хихикать. Мистер Тэккер продолжал:

— А это — мистер Джерри Финн, недавно приехавший из Европы. Он будет преподавать вам изложение, историю литературы и биологию.

Тридцать пар юных глаз обратились на гражданина вселенной. Красивая волна перешептывания прокатилась через весь класс. Постепенно шепоток перешел в тихий ропот, а затем — в такой громкий шум, что мистер Тэккер поспешно удалился в учительскую комнату, сопровождаемый Джерри и Бобо. Фабрикант рыболовных крючков озабоченно поглядел на часы, сказал, что очень торопится, и посоветовал учителям просмотреть классный журнал.

— Из него вам все станет ясно, — сказал он с широким жестом. — И помните добрую традицию нашей школы: каждый урок начинать коллективной песней.

Мистер Тэккер направился к выходу, обещав зайти вечером проведать учителей. В дверях он опять задержался на миг, вспоминая о чем-то. Внезапно лицо его прояснилось, и он сказал:

— Да! Вам придется пока пользоваться ученической уборной. До свидания, господа!

— Что нам теперь делать? — спросил Джерри беспомощно, когда мистер Тэккер закрыл за собою дверь.

— Начнем работать, — ответил Бобо, энергично чихая. — Ты иди, начинай, а я тем временем изучу журнал.

Джерри обдернул на себе пиджак и с наигранной бодростью вошел в класс, который был до краев полон табачным дымом.

— На уроках курить нельзя, — сказал он строго, — ни тайком, ни открыто. Каждый должен выполнять требования школьного устава.

Нависла угрожающая, тяжелая тишина. Джерри предложил ученикам спеть национальный гимн, но так как никто не знал ни слов, ни мелодии, то он согласился на собственный выбор класса: спели хором известный боевик Рубена Вильямса «Я у входа в храм в глаза твои влюбился», а затем танго Джин Отри «Беспечный любовник». Ученики еще долго раскачивались на партах в такт танго после того, как пение было окончено. Джерри постучал указкой по столу и попросил тишины, но дети подумали, что он отбивает такт, и снова спели «Беспечного любовника», правда, на этот раз помедленнее. Таким образом, урок начался под знаком медленного, шаркающего танго. После этого пошло шушуканье и громкий шелест бумаги, порожденный развертыванием жевательных резинок. Тридцать пар челюстей одновременно занялись национальным американским спортом. Джерри смотрел на класс, ожидая тишины, но шум усиливался. Какой-то паренек положил ноги на парту и развалился в директорской позе.

— Убери ноги с парты! — прикрикнул Джерри.

Паренек как будто не слыхал.

— Убери ноги! — повторил Джерри громче прежнего.

— Это вы мне? — удивленно спросил мальчик.

— Да, тебе. Неужели тебя не учили хоть немного хорошим манерам?

— В свободной школе манеры не нужны.

— Ишь ты, какой разговорчивый! Встань. Как тебя зовут?

Мальчик поднялся, не спеша вышел из-за парты и стал, засунув руки в карманы. Это был высокий, темноволосый подросток, верхнюю губу которого украшали первые всходы усиков. На нем была школьная форма: синие фермерские штаны и клетчатая рубашка.

Джерри нашел фамилию мальчика на схеме, лежавшей на столе, но, не будучи в состоянии прочесть ее, повторил вопрос:

— Как тебя зовут?

— Станислав Валентин Дренцкевдодевицкевич, — ответил молодой человек.

— Назови по буквам.

Паренек перечислил кучу гласных и согласных с такой скоростью, что Джерри невольно проникся уважением к его языку.

— Хорошо, садись. Так ты, значит, поляк?

— Нет, я настоящий американец. Я приехал в Америку, когда мне было полгода.

— И все равно ты поляк. Настоящие американцы — это индейцы.

Класс ответил взрывом протеста. Какой-то белобрысый мальчишка энергично замахал рукой, требуя слова.

— Пожалуйста, что ты хочешь? — спросил его Джерри.

— Я только хотел заметить профессору…

— Встань, когда говоришь! — потребовал Джерри.

— У нас не встают, — отбрил мальчишка. — Я хочу только заметить, что все американцы — белокожие, негры и индейцы — чужие.

— Кто тебя учил этому?

— Я это и так знаю, — ответил мальчик.

— Как твое имя?

— Уэсли Кэтзервуд. Я родился в этой стране, и мною не командуют.

— Вот как, — проговорил Джерри сухо. — Теперь ты школьник и должен выполнять требования учителей.

Класс ответил новым взрывом протеста. Слова потребовала сидевшая рядом с Уэсли маленькая барышня, волосы которой были добела выкрашены перекисью водорода, а ресницы — дочерна сапожным гуталином. Класс стих. Маленькая Мэрилин попробовала отодрать жевательную резинку от своих новеньких искусственных зубов, растянув клейкую жвачку в длинную тонкую нить и сказала:

— Профессор, должно быть, не знает, что отец Уэсли — владелец большого универмага в Пэйнсвилле?

— Нет, этого я, к сожалению, не знал, — удивленно ответил учитель. — Но какое это имеет отношение к делам школы?

— Отец Уэсли — один из учредителей ОСВ и больше всех жертвует для нашей школы.

На лице Уэсли Кэтзервуда появилась надменная улыбка победителя. Он достал из кармана пригоршню жевательных резинок в красивых обертках и начал разбрасывать их по всему классу. Маленькая Мэрилин старательно пудрилась и уже превратилась в совершенное подобие Марлей Дитрих: она казалась такой же томной и усталой. Джерри Финн прикусил губу, чувствуя, что проиграл первый раунд схватки. Он стал поправлять очки и решил изменить педагогическую тактику.

— Дорогие друзья! По расписанию теперь у нас должен быть урок истории литературы.

— Аааэээоооххх! — послышался дружный зевок класса.

— Из классного журнала я узнал, что на последнем уроке вам с помощью учебного фильма было рассказано о сущности литературы. Может ли кто-нибудь из вас теперь коротко ответить, что такое литература в широком смысле слова?

Никто не выразил желания. Джерри спокойно ждал некоторое время, но наконец решил пойти классу еще немного навстречу:

— Все письменные и печатные творения человеческого духа вообще называются литературой…

— Сухо! — простонала какая-то утонченная душа на задней парте.

Джерри постучал указкой по краю стола и продолжал:

— Однако возьмем теперь литературу в ее более узком значении и рассмотрим ту ее часть, которая называется художественной литературой.

— Мура! — раздалось на задней парте.

— Старомодно! — заметил Станислав Валентин Дренцке… и т.д.

— Давайте смотреть кино — предложил кто-то.

— Кино! — закричал весь класс. — Давайте нам кино!

— Стереоскопическое! — заметил Уэсли Кэтзервуд. Мой папаша заплатит.

Джерри ждал тишины. Но наконец он стал бить кулаками по столу и закричал:

— Тихо!!

— Мы имеем право говорить! — крикнул какой-то круглощекий, упитанный мальчуган в первом ряду.

— Я прошу тишины! — повторил учитель. — Это не кинотеатр, а школа.

Джерри подошел к доске, взял мел и повысил голос:

— Для того чтобы дремать или ворковать в темноте, существуют кинотеатры, а в школе Общества свободного воспитания вы насладитесь плодами просвещения. Достаньте записные книжки и ручки! Сейчас мы рассмотрим различные виды, или жанры, литературы. Художественная литература имеет три основных жанра: лирический, драматический и эпический.

Джерри обратил к классу свою спину и прикоснулся скрипучим мелом к блестящей черной поверхности доски. Но едва лишь он успел написать слово «лирика», как получил неприятный удар по затылку. Мел выпал из руки учителя, и он медленно, стирая с затылка красноватый томатный сок, повернулся к классу.

— Кто бросил? — спросил он требовательно.

Три десятка воплощенных надежд на будущее молчали, как чулок в сапоге.

— Кто бросил? — спросил Джерри снова.

Ответа не было. Молодые подбородки дружно работали, перемалывая жевательную резину, и вина скрылась в прекрасной солидарности. Джерри снова показал классу спину, поднял с пола мел и неожиданно обернулся назад. Дети сидели, мирно скрестив руки, потому что знали коварные приемы учителей, рассчитанные на то, чтобы захватить врасплох. Джерри вспомнил успокоительные слова седьмой заповеди: «Не зови надзирателя или дворника на помощь, если нет прямой угрозы твоей жизни». И в самом деле: с ним ведь пока еще никакой беды не случилось!

Профессия учителя всегда немного беспокойна, поскольку хорошие советы легче давать, чем принимать. Он решил продолжать урок, как будто совершенно ничего не произошло.

— Итак, наиболее глубоко эмоциональный и в то же время наиболее непосредственный литературный жанр — это лирика. Но пойдем дальше!

Он повернулся, чтобы написать на доске слово «драма», однако оно застряло на первой букве, потому что класс начал теперь широкое наступление. Тухлые яйца и гнилые помидоры взрывались, точно гранаты. Как бывший солдат, Джерри бросился животом на пол и уполз по-пластунски за доску, в укрытие. Протухшие до появления на свет цыплята растекались у него по спине и по плечам, распространяя отвратительное зловоние сероводорода. Обстрел на мгновение прекратился. Джерри воспользовался передышкой, улучив удобный момент, поднялся и выскочил из класса. Неожиданно для Бобо, углубившегося в изучение классного журнала, он вбежал в учительскую.

— Уже кончился урок? — спокойно спросил психолог, не отрывая глаз от огромной книги.

— Да, — ответил Джерри, с трудом переводя дыхание. — И вместе с ним окончилась моя учительская карьера в школе свободного воспитания. Я слишком старомоден. Не гожусь в учителя современной молодежи.

Бобо закрыл журнал и встал, чтобы подивиться виду своего друга.

— Тебе не хватает психологической смекалки. Ты, очевидно, не знаешь, что психический процесс нельзя пытаться задержать или приостановить. Э-э… Ч-чем это здесь пахнет?

Бобо потянул воздух своим простуженным носом и только теперь заметил пятна на костюме Джерри.

— Что случилось? Джерри, что ты наделал?

— Я учил, — коротко ответил Джерри.

— Учил?

— Вот именно. Преподавал начала литературы. А в награду был удостоен гнилых томатов и куриных зародышей. Бобо, я думаю уходить.

— Нет, Джерри. Я обещал мистеру Тэккеру, что мы будем исполнять обязанности учителей в течение недели. Ты должен приучить себя к новым манерам, или, вернее, забыть все старые привычки. Я уверен, что злость твоя пройдет, как только ты начнешь исследовать ее интроспективно. Например, экспериментальная психология…

— Перестань, — оборвал его Джерри. — Ты сумасшедший.

— Ты это говорил и раньше.

— И ты до сих пор мне не веришь? Мистер Нюгард был прав: с учениками этой школы надо разговаривать с пистолетом в руках и противогазом на лице. По классному журналу видно, что здесь еще ни один учитель не продержался больше недели. Я хорошо понимаю, почему они уходили. И я уйду тоже.

Бобо вздохнул:

— Все это оттого, что учителя не способны решать психологические проблемы. Они не понимают, что обучение надо начинать с тренировки человеческих взаимоотношений. Когда я был профессором психологии в Бостоне… Ты не слушаешь?

— Нет. Я иду наверх чистить костюм, а потом к дворнику за ключом от машины.

— Действительно! Мы ведь можем воспользоваться нашей служебной машиной и в перерыв съездить в Пэйнсвилль, — воодушевился Бобо.

Джерри удалился, не говоря ни слова. Бобо пожал плечами и запустил пятерню в свою косматую гриву. Он весь горел учительским вдохновением. Он намеревался посвятить урок теме «Психология и этика» — у него были сделаны уже кое-какие заметки.

Очаровательно улыбаясь, он вошел в класс, наполненный запахами тухлых яиц, гнилых помидоров и прогорклого табачного дыма. Ученики ответили на его улыбку сдержанными смешками, и Бобо ощутил первое конкретное соприкосновение со своими воспитанниками.

— У вас принято курить на уроках? — спросил он с той же сияющей улыбкой.

— Принято, — ответил маленький, чахлого вида мальчик, имя которого — согласно схеме класса, имевшейся на учительском столе, — было Дэвид Бентон.

— Хорошо, — сказал Бобо. — Может быть, вы и меня угостите сигаретой?

По классу прокатилась волна сдержанного шепота. Соседка Уэсли Кэтзервуда достала из сумочки и бросила Бобо сигарету.

— Благодарю вас, барышня! — воскликнул Бобо, закурил и сел к столу.

Сделав затяжку, Бобо заметил на последней парте паренька и девочку, которые целовались.

— А целоваться на уроках у вас тоже принято? — спросил учитель.

Никто не отвечал.

— Если рассмотреть психологически, — продолжал Бобо, — целоваться гораздо удобнее на переменах или по пути домой. Но если кто-нибудь из вас испытывает непреодолимое желание целоваться на уроках, то прошу заявить об этом мне.

В классе стало тихо, как в церковной ризнице. Таким образом, Бобо выиграл первый раунд.

— А теперь споем! — энергично предложил он детям и встал.

Предоставив инициативу выбора ученикам, Бобо услыхал три новейшие, самые модные песенки: «Хи-лили, хи-ло», «Только ты, мой милый» и «Целуй меня сильнее, Джон!»

Обстановка была свободная и непринужденная, настолько свободная, что паренек на задней парте, имя которого, согласно схеме, было Джон Блэкшиф, начал взасос целовать темноволосую девочку. Чтобы приступить к теме урока, Бобо начал с обстоятельств переживаемого момента.

— Дорогие друзья! Ни один человек не может недооценивать значение поцелуя. — Вначале это пустяк, невинная привычка, но потом это уводит очень далеко. В современных романах поцелуй — это зачастую гвоздь всей книги, вокруг которого вертится большое количество побочных, второстепенных событий. Если рассматривать механически, поцелуй — это как бы печатное произведение, которое, однако, исполняется устно. Также можно сказать, что поцелуй есть соединение, или контакт, двух сосущих органов. Дома вы наверняка замечали, что ваши маленькие братишки и сестренки получают поцелуи свободно. Но молодым людям зачастую приходится их воровать, а старикам — покупать. Первый поцелуй бывает в жизни только один раз, и он остается в памяти даже после того, как последний поцелуй уже забыт. Поцелуй рождает у молоденькой девушки веру, у замужней женщины — надежду, а у старой девы или у пожилой одинокой женщины — христианскую любовь.

С последних парт поднялась волна шепота и покатилась через весь класс, разрастаясь в тихий ропот. Кто-то произнес довольно громко:

— В этом же нет ничего нового… Старая болтовня…

Бобо заглянул в свои записи. Тема «Психология и этика» требовала — все-таки более обстоятельной разработки. Поэтому он снова принялся мотыжить почву следующими словами:

— Профессор бактериологии Бриан из колледжа Балтимор Сити исследовал опасность заражения болезнями через поцелуй и установил, что с каждым поцелуем из уст в уста передается в среднем сто сорок три бактерии. Из них от пятнадцати до семидесяти двух — болезнетворные. Передача бактерий находится в прямой пропорциональной зависимости от продолжительности и страстности поцелуя. Итак, чем дольше и горячее ваш поцелуй, тем вернее вы получите сами или передадите в подарок другому бактерии…

— Это неправда! — перебил Станислав Валентин с длинной и сложной фамилией, которую слишком трудно произносить, писать и набирать.

— Это правда, — подчеркнул Бобо. — Профессор Бриан научно утверждает, что бактерии лучше всего чувствуют себя в пухленьких, нежных губах юных школьников, но зато избегают холодных и сухих губ стариков. Когда целуются курильщики, опасность заражения оказывается втрое меньше нормальной. Всем этим я хочу только сказать, что поцелуй вообще является бактериологически сомнительным актом. Если же мы приступим к рассмотрению предмета в свете психологии и этики, то…

Тут Бобо пришлось получить первый помидор, который вдрызг разбился о его грудь.

Искренне удивляясь, он начал протирать очки, забрызганные красным соком.

Теперь мы дадим немножко поработать воображению читателя и, оставив на некоторое время Бобо лицо к лицу с его учениками, отправимся по лестнице на второй этаж школьного здания, в учительскую квартиру, где Джерри Финн наслаждался в это время утренним кофе в обществе школьного дворника, мистера Редмэна.

— И, как сказать, господин профессор, — говорил дворник с южным акцентом, — машина всегда в вашем распоряжении. Она только немножко застыла, застоялась; но если ее чуточку подтолкнуть, так она прямо ой-ой как пойдет.

— Хорошо, мистер Редмэн. Я думаю съездить с профессором Минвегеном в Пэйнсвилль.

— Так я выкачу машину из гаража во двор. Кстати, доктор, как вам у нас нравится?

— Превосходно! Хотите еще кофе?

— Нет, довольно. Это хорошо, что вам нравится. Вы и в Европе были учителем?

— Да, в Финляндии.

— Вот как! Говорят, это очень холодная страна. Снег и лед лежат зимой и летом. Как же там могут жить люди?

— Так и этак…

— Вот то-то я и думаю. Впрочем, эти финны ведь, кажется, монголы?

— Ага…

— А вы, доктор, совсем похожи на человека, то есть…

— Вы мне льстите, мистер Редмэн.

— Ничуть. Я родом из Техаса. Техас после Соединенных Штатов — самая большая страна на свете. Поэтому там неграмотных так много. Но грамотность ведь и не очень-то нужна. Доллар, во всяком случае, каждый умеет отличить.

Джерри уже усвоил свободные манеры и, встав из-за стола, начал переодеваться в костюм, найденный в чулане. Дворник никуда не торопился. Он, видимо, ждал оттепели, чтобы не убирать снег. Вдруг внизу послышался ужасный шум и крики о помощи. Джерри беспокойно взглянул на своего гостя, мирно пьющего кофе, и с тревогой спросил:

— Вы слышали? Кто-то зовет на помощь.

— Там, верно, маленькая стычка. Не стоит обращать внимания.

— Но кто-то зовет на помощь. Надо туда пойти.

Мистер Редмэн медленно поднялся и сказал в раздумье, растягивая слова:

— По школьному уставу я не должен вмешиваться, пока меня не позовут специально. Разве только, если начнется перестрелка. Но за последнее время у нас было очень спокойно, очень спокойно, мистер Финн. Президент школы даже сказал как-то на днях, что наша мораль теперь пошла в гору. Помощь полиции не требовалось уже несколько недель.

Шум тем временем усилился, раздался жуткий грохот и треск. Джерри ясно различил голос Бобо, вопившего о помощи.

— Мистер Редмэн, мы должны идти немедленно! — сказал Джерри решительно, открывая дверь.

— О'кей, доктор. Теперь пойдемте.

Джерри толкал впереди себя плечистого техасца, который продолжал говорить без умолку.

— А в вашей Финляндии школы есть? — спрашивал мистер Редмэн, вовсе не думая спешить.

— Две-три, — отвечал Джерри, пытаясь ускорить шаги.

— Зато в нашей стране их много. И хорошие. И дорогие.

Тут слова дворника потонули в сокрушительном грохоте и душераздирающих криках, вырвавшихся из класса. Расстегнув свою рабочую блузу, техасец достал два висевших на поясе длинноствольных пистолета и распахнул дверь. Затем он с деловитостью танка вошел в класс и спокойно сказал:

— По местам!

Он оглядел просторное помещение и потянул носом воздух.

— Опять здесь курили марихуану. Кто позволил?

— Профессор Минвеген разрешил, — ответила беловолосая девочка, которая в начале урока угостила Бобо сигаретой, содержащей гашиш.

В классе царил полнейший разгром. Почти все парты были разбиты вдребезги, карты и таблицы — изрезаны ножами и изодраны в клочья, а стены и потолок залиты чернилами. Под перевернутой доской лежал Бобо, связанный по рукам и ногам и весь измазанный томатным соком.

— Развяжите старика, — сказал дворник, спокойно поглядывая на класс.

Какой-то веснушчатый мальчик разрезал веревки, которыми был опутан Бобо, и помог профессору выбраться из-под тяжелой доски. Психолог, шатаясь, поднялся, бросился в объятия Джерри и громко зарыдал:

— Я совершил психологическую ошибку… Не принял… во внимание… их полового влечения… Я был уверен, что детерминирующая тенденция… уже создала… необходи…

— Отведите его проветриться, — обратился к Джерри дворник. — Я думаю, он тоже накурился этой гадости.

Джерри увел друга наверх, а мистер Редмэн остался выяснить обстановку. Стиснув пистолеты в своих огромных ладонях, похожих на хлебные лопаты, он постоял некоторое время молча, испытующе глядя на всех прищуренными глазами, и наконец сухо спросил:

— Кто заплатит за это?

Ученики стояли маленькими группами среди нагроможденных обломков парт и молчали. Но вот Уэсли Кэтзервуд, сын богатого коммерсанта и одного из учредителей ОСВ, выступил на два шага вперед и надменно сказал, доставая из нагрудного кармана чековую книжку:

— Сколько, мистер Редмэн?

Дворник неторопливо оглядел классную комнату и, подумав, сказал:

— Этот раз похуже, чем неделю назад. А тогда ремонт и уборка стали в две тысячи долларов.

Юный Уэсли Кэтзервуд поиграл золотой паркеровской ручкой и повторил вопрос:

— Короче? Сколько, мистер Редмэн?

— Пиши три тысячи… Или давай пиши уж — три с половиной…

Юный Уэсли Кэтзервуд, отец которого владел большим универсальным магазином и несколькими нефтяными скважинами в Техасе, подал дворнику чек и сказал:

— Я тут написал четыре тысячи, и вы заткнете свою глотку!

— У меня — крепко, — пообещал мистер Редмэн и продолжал медленно, растягивая слова: — А теперь ступайте все по домам и скажите, что школа закрылась на несколько дней. Взорвался паровой котел центрального отопления. Ясно, ребята?

Стив Нюгард при поспешном отъезде забыл в гардеробном чуланчике чемодан, содержимое которого помогло нашим бродягам экипироваться. Они воспользовались одеждой товарища по несчастью, а свои носильные вещи запихнули в чемодан, на место взятых. Профессор Минвеген, докторская диссертация которого была посвящена психологии смеха, погрузился в глубокую меланхолию и даже перестал улыбаться. Он чувствовал невыносимую боль в висках, потому что не привык курить сигареты, начиненные одуряющей марихуаной. Его угнетенное состояние усугублялось, кроме всего прочего, грызущим самообвинением:

— Я совершил психологическую ошибку.

— Ну, придумай наконец какое-нибудь новое объяснение, — заметил Джерри, которому все надоело и который с нетерпением следил за одеванием друга. — Признайся прямо, что психология животных тебе недостаточно хорошо известна.

— Да нет, известна. Я ведь полтора года работал ассистентом в психологической лаборатории Бостонского университета, и тогда мне пришлось изучать приспособление животных к различным условиям жизни. Теперь, обдумывая последние события, я вижу, что возможности экспериментального метода были чрезвычайно ограниченны. Во всяком случае, квантитативно проанализировать их было невозможно, и лишь в очень ограниченной степени — экспериментально…

— Торопись! — прервал его Джерри.

— Я стараюсь, как могу. Меня мучит жажда.

— Воду из крана пить нельзя. Она буроватая, как пиво, и пахнет мочой. Ученички загрязнили колодец. Дворник говорит, что посылал воду в Кливленд на анализ и оттуда пришел короткий ответ: «Ваша лошадь больна диабетом…»

Бобо вздохнул:

— Несчастная школа… Откуда ты брал воду для кофе?

— Натаял снега. Ты уже готов?

— Сию минуту…

Бобо оглядел комнату с расстроенным видом.

— Это очень безнравственно — уходить таким образом, — сказал он подавленно. — А мистер Тэккер так доверял нам!..

Бобо для верности заглянул в продуктовый шкаф и схватился за мешок с сухарями.

— Ты думаешь, что мы можем взять это себе на дорогу?

— Бери!

— Значит, по-твоему, это не воровство?

— Нет, просто плата за труд.

Джерри высыпал остатки рафинада из сахарницы в тот же мешок с сухарями и сказал:

— А это надбавка к зарплате.

Психолог вздохнул и глубокомысленно произнес:

— Теперь люди ежедневно требуют надбавок и повышения всех видов платы, кроме платы за грехи.

— Ну, идем?

— Сейчас…

Бобо продолжал осматривать комнату, словно искал что-то. Вдруг он заметил на окне коробочку талька и схватил ее.

— Подожди еще минуточку. Я разуюсь и пересыплю тальком пальцы на ногах.

— Зачем?

— Удобнее идти. До Пэйнсвилля почти восемь миль.

Джерри сделал шаг к дверям и сказал торжественно:

— На этот раз мы не пойдем, а поедем на машине.

Моральное опьянение всегда вызывало у Бобо моральное похмелье. Он не желал делать ничего необдуманного и недозволенного.

— Нет, Джерри. Не пойдет. Это было бы воровством.

— Почему? Мы же имеем право пользоваться школьной машиной.

— Но не для бегства.

Джерри остановился в раздумье. Уважаемый читатель, может подтвердить, что за время течения нашей повести Джерри Финн не совершил еще ни одного преступления, о котором стоило бы упоминать. Но теперь, именно теперь он готов был пойти на это. Его оскорбили, одурачили, осрамили, и в тесной мышиной норе его самолюбия гнездилась мысль хотя бы о небольшом удовлетворении. Он героически поставлял ученикам общекультурные ценности и считал себя вправе минимально участвовать в дивидендах фирмы. Прокат школьного автомобиля казался ему вполне подходящим вознаграждением.

Он посмотрел прямо в лицо своему компаньону и спокойно сказал:

— Друг мой, если мы проедем на машине до Пэйнсвилля, то это все-таки еще не составит нашей дневной зарплаты. Иными словами: мы все еще будем страдать от снижения ставки.

— Зарплата вообще повсюду снижается — не снижается лишь плата за грехи,

— возразил психолог.

— Эту гениальную мысль ты уже только что высказывал.

— Кажется, я говорил нечто подобное, но только наоборот. Можно доказать научно, что существует примерно пять тысяч способов выражения одной и той же мысли.

— Ты гений, Бобо!

— Гениями обычно называют умерших.

— Какое счастье, что ты еще жив!

— Менее часа назад я чуть было не попал в одну компанию с гениями.

Джерри сделал нетерпеливое движение.

— Не напрасно ли мы продолжаем эту болтовню? — сказал он раздраженно. — Я бы уважал тебя гораздо больше, если бы не твой вечный несносный педантизм.

— Пусть я буду педантом, только бы это удержало нас от преступных шагов.

Джерри подошел и приблизил свое лицо почти вплотную к лицу Бобо.

— Я не желаю толкать тебя на путь преступлений, — сказал он серьезно, — ибо нам с тобой это все равно не помогло бы стать конгрессменами. Дело очень простое: мы берем взаймы школьную машину, едем на ней в Пэйнсвилль и там просим кого-нибудь отогнать машину назад. Скажи, что в этом незаконного?

Бобо взъерошил серебристый куст своих волос и ответил:

— Нет. Закон охраняет тех, кто может нанять себе адвоката. Мы не имеет этой возможности.

— Бобо! Неужели ты не видишь ничего, кроме собственного пупа? На кой черт нам юрист, если мы не делаем ничего незаконного?

— А за что попадают под суд? Миллионы людей садятся в тюрьму только лишь по той причине, что не знали закона. Уголовный закон — точно ходовая колбаса: ты почувствуешь к нему глубокое отвращение, как только узнаешь, из чего он состряпан.

На лестнице послышались шаги и в ту же минуту дверь без стука отворилась. Мистер Редмэн вошел, не снимая шляпы, и объявил:

— Ну вот, школьный кар я уже выкатил на дорогу. Попросите какую-нибудь машину толкнуть вас чуток — и тогда он заведется. А потом…

Мистер Редмэн выдержал небольшую паузу и продолжал:

— Нам нужно устроить дня на два каникулы. Надеюсь, господа, вы меня понимаете? Но об этом не следует много распространяться. Так что можете задержаться в городе, если есть охота.

Бобо кашлянул, показывая, что собирается что-то сказать, но Джерри опередил его:

— Отлично, мистер Редмэн. Мы как раз уже собрались ехать.

Дворник дал Джерри ключ от машины и обратился к Бобо:

— Вам тоже неплохо отдохнуть денька два, профессор.

— Конечно, — ответил Бобо. — Очень хорошо…

— О'кэй, господа. Гуляйте! Желаю приятно провести время!

Дворник ушел, оставив после себя сильный запах пива. Бобо сказал покорно:

— Ну что ж, поедем. Сегодня хоть небо синее…

Он еще раз посмотрел на окно, подошел, взял в руку коробочку с тальком и спросил:

— По-твоему, я могу взять это?

— Конечно, — ответил Джерри. — Но только зачем?

— Если все-таки придется идти пешком…

Джерри вздохнул. Бобо нерешительно положил коробочку в карман, взял под мышку мешок с сухарями и взглянул на Джерри вопросительно. Тот кивнул головой, и они пошли, словно убегая от места преступления. Два честных учителя, безработных, бездомных и не получивших расчета. Они не принадлежали к той обширной избранной прослойке учителей, задача которых — убаюкивать учеников. Их также нельзя было поставить рядом с профессорами колледжей и университетов, которые, попав молодыми студентами в высшее учебное заведение, никогда уже не могли из него выбраться. Нет. Случайно, именно случайно они попали в порожденную жизнью великую оппозицию, которая никогда не допускается к власти.

Общество свободного воспитания было частным предприятием, которое существовало за счет пожертвований. В пользу этого учреждения работало более четырехсот обществ содействия и женских кружков рукоделия. Чем больше возникало женских кружков рукоделия, тем чаще приходилось мужьям самим штопать себе носки и стирать рубашки.

Три года назад один из местных фермеров подарил школе автомобиль. Это был хорошо известный форд выпуска 1915 года. Джерри всегда интересовался древностями, но Бобо смотрел на лимузин очень подозрительно. Он отворил дверцу и заглянул внутрь. Переднее сиденье было заплатано и подбито старыми мешками и газетами. На заднем загроможденном сиденье лежала ржавая лопата, железный лом и большой ворох проволоки — на случай необходимого ремонта в пути. Бобо покачал головой.

— Да, вид не блестящий. Кто сядет за руль?

— У меня нет водительских прав, — ответил Джерри.

Они сели в машину, поставленную дворником на краю большой дороги. Надо было только завести мотор. Бобо попробовал стартер, но древняя машина молчала. Они вышли на дорогу и возложили надежды на большие пальцы. Однако попутные машины не уважали старости и гордо мчались мимо дряхлого школьного форда, который так нуждался в дружеской поддержке, в маленьком поощрительном толчке.

Наконец какая-то новенькая легковая машина остановилась, чтобы предложить застрявшим путешественникам бескорыстную помощь. В современном экипаже сидели четверо джентльменов. У державшего руль были добрые глаза, маленькие усики и глубокий бас. Услыхав, что наши друзья по профессии учителя, он сразу понял, что их машина не заводится и нуждается в толчке.

— Садитесь в машину, я дам вам разгон, — с готовностью предложил он и поднял стекло.

Бобо сел за руль и приготовился. Джерри уселся рядом и сказал:

— Счастье, что ты захватил эту коробочку с тальком. На всякий случай.

— Волос всегда ценнее на голове, чем на гребешке, — ответил Бобо.

Почтенный ветеран автомобилестроения с треском и дребезжанием двинулся с места. Бобо нажимал газ и сцепление и теребил поникший рычаг коробки скоростей.

— Сцепление неисправно, — заметил он со знанием дела.

— Главное, что мы двигаемся вперед, — ответил Джерри.

— Коробка передач тоже не в порядке.

— Не принимай близко к сердцу. Может быть, маленькие ангелы ОСВ поломали школьную машину?

— В нынешнее время ангелов найти можно только на небе.

Слова Бобо потонули в лязге, визге и грохоте. Скорость нарастала, как милосердие во время церковной распродажи. Старик форд, бедняга, трещал по всем швам. Никогда еще на своем веку он не переживал такой безумной, бешеной гонки — никогда, даже в золотую пору молодости, когда он возил бидоны на молочный завод и хозяйских детей — в воскресную школу.

— Работает мотор? — спросил Бобо.

— Не слышу, что ты говоришь?

— Послушай, шумит ли наш мотор!

— Не разберу… Не гони так быстро…

— Я ничего не могу поделать: не я гоню, меня гонят…

Проехали две мили. Вдруг скорость убавилась — это остановилась дружественная машина-помощница.

— Ну что, не завелся мотор? — спросил добряк с усиками.

— Нет, — ответил Бобо. — Он очень застыл. Не можете ли вы толкнуть нас еще немножечко?

Водитель презрительно усмехнулся и ничего не сказал. Все-таки он чувствовал инстинктивное уважение к этим людям, которые отдали свою жизнь делу воспитания детей и были вынуждены, убивая себя, тратить силы в разъездах, занимаясь разными побочными делами, чтобы жить немного более сносно. Человеческое чувство жалости побудило добряка сделать еще одну попытку. Старый учительский конь, издавая вымученное ржание, пустился снова в галоп. Однако честные педагоги не насладились упоительной скоростью, так как неудобное сиденье постепенно начало отделяться и съезжать со своего места, а сильный грохот подвергал серьезному испытанию барабанные перепонки. Приближался Пэйнсвилль. Движение оживилось, громадные щиты реклам заговорили о цивилизации. Еще миля, другая — и они въехали в город. Скорость убавилась и брошенная на заднем сиденье груда ржавой проволоки прекратила свой скрипучий пляс. Бескорыстный добряк почувствовал, что требуемая норма любезности им выполнена. Поравнявшись с учительской машиной, он опустил боковое стекло и крикнул:

— А есть ли у вас в баке бензин?

Бобо теперь был похож на комика, которому вовсе не до смеха.

— Я полагаю, сэр. Все должно быть в порядке…

— Сворачивайте к обочине и остановите машину.

Джерри нажал на тормоз, но помолодевший старик бежал вперед, и не думая останавливаться.

— Тормоз не действует, — шепнул Бобо на ухо другу.

В конце концов инерция иссякла, и честные педагоги школы свободной системы воспитания выбрались из машины, наслаждаясь возможностью встать на выпрямленных ногах и растирая измученные бедра. Добрый толкач остановился против форда блестя полированными боками. Четверо незнакомцев вышли поглядеть на историческое средство передвижения. Оно было, словно штопор, один вид которого рождает в известной обстановке веселое настроение.

— У вас мотор, должно быть, неисправен, — сказал мужчина, у которого мы раньше заметили добродушный взгляд и маленькие усики.

Усики его и теперь оставались такими же, но взгляд уже не был добродушным, а сделался цепким и подозрительным.

— Куда вы едете, господа? — спросил он басом.

— На запад, — ответил Бобо.

— Наверно, у вас нет бензина?

— Посмотрим…

Бобо стал открывать прикрученный железной проволокой капот, желая быть теперь чем угодно, только не самим собой. Руки его дрожали, и он то и дело поправлял очки на носу. В конце концов ему удалось приподнять капот, и тут сразу обнаружился дефект: автомобиль был без мотора. Тогда человек с усиками схватил Бобо за лацканы и сказал:

— А, так ты меня вздумал за нос водить! Ну, говори что хочешь, а я поговорю с тобой вот так!..

Он отпустил пиджак психолога и направил свои кулаки к его дрогнувшему подбородку. Бобо пошатнулся и хотел было опереться на школьную машину, но басовитый автомобилист подхватил его левой рукой, не давая упасть, а затем правой нанес новый удар. Джерри бросился на помощь другу. Но без молотка он был бессилен. Пытаясь защитить одухотворенное лицо психолога, он получил резкий удар в челюсть и одновременно толчок в диафрагму, упал и на какое-то время лишился сознания.

Солнце растапливало снег и ласкало своими лучами старый, истерзанный автомобиль, лишенный двигателя. Рано утром того дня школьники сняли с него мотор и бросили в колодец. Его стоимость входила в сумму тех четырех тысяч долларов, на которые юный Уэсли Кэтзервуд выписал чек школьному дворнику.