Четвертый протокол

Глава 9

Когда Джон Престон приземлился утром 13-го в аэропорту столицы ЮАР, его встретил местный резидент английской разведки худощавый блондин Дэннис Грей. С площадки обзора за ними наблюдали двое из национальной разведслужбы.

Престон быстро прошел таможенный и иммиграционный контроль, и через тридцать минут двое англичан уже ехали на север к Претории. Престон с любопытством взирал на африканские степи, у него было несколько иное представление об Африке. Перед его взором простиралось современное шестирядное скоростное шоссе, вдоль которого стелились равнины, стояли фермы и заводы европейского вида.

– Вы поселитесь в Бургерспарке, в центре Претории, – сказал Грей. – Мне сказали, что вы предпочитаете жить в гостинице, а не в резиденции.

– Да, спасибо, – ответил Престон.

– Сначала зарегистрируемся в гостинице, на одиннадцать назначена встреча со «Зверем».

Это не слишком ласковое прозвище в свое время получил генерал Ван Ден Берг, когда возглавлял местную полицию в Бюро национальной безопасности – БОСС. После так называемого Малдергейтского скандала в 1979 году службу безопасности ЮАР и полицию разделили к радости профессиональной разведки и министерства иностранных дел, которых смущали жестокие методы БОССа.

В результате была создана Национальная спецслужба, ее возглавил генерал Генри Пьенаар, бывший начальник военной разведки. Он был не полицейским, а военным генералом. Хотя у него не было такого богатого опыта в разведке, как у сэра Найджела Ирвина, тем не менее он был убежден, что «убить кошку можно не только ударом тяжелого предмета». Генерал Ван Ден Берг ушел в отставку, не переставая повторять желающим его слушать, что «он был десницей бога». Англичане перенесли его прозвище «Зверь» на генерала Пьенаара.

Престон зарегистрировался в гостинице на улице Ван дер Вальт, занес в номер свои вещи, быстро помылся, побрился и в половине одиннадцатого встретился с Греем в вестибюле. Вместе они направились к зданию «Юнион».

Министерства ЮАР в основном располагаются в огромном длинном трехэтажном здании из коричневого песчаника. Фронтальная часть здания длиной в четыреста ярдов украшена колоннадой. Оно стоит в центре Претории, на холме к югу от долины, по которой проходит Керк-страат. Из окон здания открывается вид на долину, кончающуюся на юге холмами, на вершине одного из них высится огромный монумент «Воортреккер».

Деннис Грей у проходной предъявил свое удостоверение и сообщил о назначенной встрече. Через несколько минут появился молодой служащий, который проводил их до кабинета генерала Пьенаара. Кабинет начальника Национальной разведывательной службы располагался на верхнем этаже в западной части здания. Грея и Престона вели по бесконечным коридорам, как здесь, видимо, принято, с панелями из темного дерева с орнаментом. Кабинет генерала Пьенаара находился в конце коридора третьего этажа, справа от него была приемная с двумя секретаршами, слева – еще один кабинет, где работали два штабных офицера.

Провожатый постучал в дверь и, услышав разрешение войти, ввел англичан внутрь. Это был довольно темный, строгий кабинет; большой пустой стол, четыре кожаных кресла вокруг низкого столика у окна с видом на Керк-страат, долину и горы. На стенах висели прикрытые зелеными занавесками оперативные карты.

Генерал Пьенаар оказался высоким и полным мужчиной. Он поднялся навстречу вошедшим, чтобы пожать им руки. Грей представил гостя, генерал жестом пригласил сесть на кожаные кресла. Подали кофе, разговор зашел о пустых мелочах. Грей понял намек, попрощался и вышел. Генерал Пьенаар некоторое время внимательно разглядывал Престона.

– Итак, господин Престон, – он говорил по-английски практически без акцента, – вас интересует наш дипломат Ян Марэ. Я уже говорил сэру Найджелу Ирвину и теперь повторяю вам: он не работает на меня. Вы здесь для того, чтобы выяснить, на кого он работает?

– Да, генерал, если удастся.

Генерал Пьенаар несколько раз кивнул головой.

– Я обещал сэру Найджелу Ирвину, что мы вам будем оказывать всяческое содействие. И я намерен выполнить обещание.

– Благодарю вас, генерал.

– Я прикреплю к вам одного штатного офицера. Он будет вам помогать во всем, что потребуется: обеспечит доступ к документам, перевод. Вы знаете африкаанс?

– Нет, генерал, не знаю ни слова.

– Значит, вам потребуются перевод и, возможно, некоторые пояснения.

Он нажал кнопку на столе, через несколько секунд открылась дверь, и вошел мужчина такого же телосложения, как генерал, но много моложе. Престон решил, что ему немногим более тридцати. У него были рыжие волосы и светлые брови.

– Позвольте представить вам капитана Андриеса Вилджоена. Энди, это господин Престон из Лондона, с ним ты будешь работать.

Престон поднялся, чтобы обменяться рукопожатиями. Он уловил нескрываемую враждебность молодого африканера. Возможно, его начальник испытывал то же самое, но сумел хорошо скрыть свои чувства.

– В вашем распоряжении будет комната здесь по коридору, – сказал генерал Пьенаар. – Что же, не будем терять времени, господа. Принимайтесь за дело.

Когда они остались вдвоем в предоставленном им кабинете, Вилджоен спросил:

– С чего бы вы хотели начать, господин Престон?

Престон грустно вздохнул. Обращение на «ты», принятое в «Чарльз» и «Гордон», все упрощало, но здесь, похоже, все будет по-другому.

– С личного дела Яна Марэ, если можно, капитан Вилджоен.

Капитан торжественно достал папку из ящика стола.

– Мы его уже посмотрели, – сказал он, – я лично забрал его из картотеки министерства иностранных дел несколько дней назад.

Он положил перед Престоном пухлую папку в твердом переплете.

– Я вам вкратце изложу, что удалось выяснить. Марэ поступил на службу в Министерство иностранных дел ЮАР в Кейптауне весной 1946 года. Он проработал чуть больше сорока лет и должен выйти на пенсию в декабре. Он происходит из безупречной семьи африканеров и никогда не был под подозрением. Поэтому его поведение в Лондоне кажется столь загадочным.

Престон кивнул. Он все понял. Здесь считали, что в Лондоне ошибаются. Он открыл папку. Сверху лежали листы, исписанные от руки по-английски.

– Это его автобиография. Каждый, кто поступает на службу в министерство иностранных дел, должен ее предоставить. Во времена правления Объединенной партии английский использовали шире, чем сейчас. Сейчас подобный документ был бы написан на африкаанс. Разумеется, поступающие на службу должны свободно объясняться на обоих языках, пояснил помощник.

– Я полагаю, нам надо начать с этого, – сказал Престон, – пока я буду читать, сделайте его послужной список. Меня интересует его работа за границей: где, когда, как долго.

– Хорошо, – кивнул Вилджоен, – если его действительно завербовали, то скорее всего это произошло за границей.

Ударение, сделанное Вилджоеном на слове «если» выражало его сомнения. Сказав про «заграницу», он подчеркнул пагубное влияние иностранцев на добропорядочных южно-африканеров.

Престон приступил к чтению.

Престон прервал чтение.

– Полагаю, это ему не помешало поступить на службу, – предположил он.

– Не помешало, – подтвердил Вилджоен, заглядывая в автобиографию, – тогда Объединенная партия еще находилась у власти. Национальная партия победила на выборах лишь в 1948 году.

Престон продолжил чтение.

– Что значит «с красными нашивками»? – спросил Престон.

Вилджоен поднял глаза, оторвавшись от того, что писал.

– Тогда только добровольцев могли послать воевать за пределы Южной Африки, – сказал он. – Добровольцы, пожелавшие воевать за границей, носили красные нашивки.

– Вы не хотите поесть? – спросил Вилджоен. – У нас есть столовая.

– А нельзя съесть пару бутербродов и выпить кофе прямо здесь? – предложил Престон.

– Разумеется, я попрошу, чтобы нам принесли.

Престон продолжил чтение автобиографии Марэ.

Престон задумчиво жевал бутерброд и пил кофе. Осталось дочитать несколько страниц.

Престон закрыл папку.

Вилджоен, подняв голову, сказал:

– Затем безупречная, ничем не примечательная служба, он получил ранг первого секретаря. Восемь раз он работал за границей, всегда в капиталистических странах. Он холостяк, что многое облегчает. Только посол или министр обязаны иметь семью. Вы все еще думаете, что его завербовали?

Престон пожал плечами. Вилджоен наклонился и постучал пальцем по папке.

– Вы читали, что русские сделали с ним. Поэтому я считаю, что вы ошиблись, господин Престон. Он любит мороженое и он ошибся телефонным номером. Это простое совпадение.

– Возможно, – не возражал Престон. – Но в этой автобиографии есть что-то странное.

Капитан Вилджоен покачал головой.

– Мы занимались этой папкой с тех пор, как сэр Найджел Ирвин связался с генералом. Мы изучили ее вдоль и поперек. Все сходится. Каждое имя, дата, место, военный лагерь, воинская часть, все до мельчайших деталей. Даже сельскохозяйственные культуры, которые выращивали до войны в долине Мутсеки. Специалисты по сельскому хозяйству подтвердили. Сейчас они выращивают там помидоры и авокадо, а в те дни это были картофель и табак. Никто бы не смог придумать такую складную историю. Если он и был завербован, в чем я лично сомневаюсь, то только не здесь.

Престон был мрачен. На улице уже смеркалось.

– Ладно, – сказал Вилджоен, – я здесь, чтобы помогать вам. С чего вы хотите начать?

– Я хочу начать с начала, – ответил Престон. – Дуйвельсклоф, это далеко отсюда?

– В четырех часах езды на машине. Вы хотите поехать туда?

– Да. Не могли бы мы выехать завтра? К примеру, в шесть утра.

– Я возьму машину в гараже и буду в вашей гостинице в шесть, – обещал Вилджоен.

Путь на север по дороге к Зимбабве был долгим, но дорога была хорошей. Вилджоен взял машину, принадлежащую Национальной разведывательной службе, на которой не было опознавательных знаков. Они быстро проехали Нилстром, Потгиетерсрус и через три часа добрались до Питерсбурга. Поездка дала Престону возможность увидеть безграничные просторы Африки, которые обычно впечатляют европейцев, не привыкших к таким масштабам.

В Питерсбурге они свернули на восток и еще пятьдесят километров ехали по ровному вельду. Их взору открылись нескончаемые просторы под голубым, как яйцо малиновки, небом. Они добрались до утеса под названием гора Буффало, здесь вельд переходил в долину Мутсеки. Когда они стали спускаться по склону, Престон замер от восхищения.

Далеко внизу расстилалась долина с пышной и сочной растительностью. По ней были разбросаны тысячи африканских хижин, похожих на ульи, окруженные небольшими загонами для скота и участками, засеянными маисом. Некоторые хижины лепились на склоне горы Буффало, но большая часть их была в долине Мутсеки. Из труб шел дым. Даже на таком расстоянии и с такой высоты были различимы африканские мальчики возле стад скота и женщины, склонившиеся над грядками.

Вот это, подумал Престон, и есть настоящая Африка. Такой она, видимо, предстала перед глазами Мзиликази, родоначальника нации матабелов, когда он ушел на север, спасаясь от гнева Чака Зулу, пересек реку Лимпопо и основал царство людей с длинными щитами. Дорога петляла вниз по склону Мутсеки. Через долину проходила вторая цепь холмов с глубокой расщелиной посередине. Разлом носил название «Чертова дыра-Дуйвельсклоф».

Через десять минут они миновали ее, затем проехали мимо новой начальной школы по авеню Бота – главной улице городка.

– Куда вы хотите ехать? – спросил Вилджоен.

– Старый фермер Марэ наверняка оставил завещание, – размышлял вслух Престон, – его должны были исполнить, и это сделал юрист. Есть ли юрист в Дуйвельсклофе и можно ли с ним побеседовать в субботу утром?

Вилджоен подъехал к стоянке гаража Кирстенс и указал на гостиницу «Имп».

– Идите, выпейте кофе и закажите чашечку для меня. А я пока все выясню.

Через пять минут он вернулся к Престону в фойе гостиницы.

– Есть один юрист, – сказал он, отхлебывая кофе, – он англичанин, его фамилия – Бенсон. Он живет через дорогу, через два дома от гаража. Возможно, он сейчас у себя. Пошли.

Господин Бенсон оказался на месте. Вилджоен показал его секретарше свое удостоверение в пластиковой упаковке, что моментально возымело действие. Она что-то сказала на африкаанс в телефонную трубку, их тут же ввели в кабинет г-на Бенсона – дружелюбного и румяного мужчины в бежевом костюме. Вилджоен заговорил по-английски с сильным акцентом.

– Это господин Престон. Он приехал из Лондона и хотел бы задать вам несколько вопросов.

Г-н Бенсон пригласил их сесть и сам опустился в кресло за столом.

– Пожалуйста, – сказал он, – чем могу быть полезен?

– Не могли бы вы сказать, сколько вам лет? – поинтересовался Престон.

Бенсон с изумлением уставился на него.

– Вы проделали путь от Лондона, чтобы узнать, сколько мне лет? Вообще-то мне пятьдесят три.

– Значит, в 1946 году вам было двенадцать?

– Совершенно верно.

– Вы не знаете, кто был тогда юристом в Дуйвельсклофе?

– Разумеется, знаю. Мой отец, Седрик Бенсон.

– Он жив?

– Да. Ему уже за восемьдесят. Пятнадцать лет назад он передал мне свое дело. Он сохранил полную ясность ума.

– Можно с ним побеседовать?

Вместо ответа г-н Бенсон взял телефонную трубку и набрал номер. По-видимому, его отец подошел к телефону, потому что он объявил, что приехали гости из Лондона, которые хотели бы поговорить со стариком. Он положил трубку.

– Он живет в шести милях отсюда, сам водит машину к ужасу других водителей. Сказал, что сейчас приедет.

– А пока можно взглянуть на бумаги вашего архива за 1946 год, проверить, исполнено ли завещание местного фермера Лоуренса Марэ, который умер в январе того года.

– Разумеется, – согласился Бенсон-младший, – если у этого господина Марэ не было юриста в Питерсбурге. Но местные жители в те времена предпочитали решать все свои дела на месте. Коробка с бумагами 1946 года должна быть где-то здесь. Подождите минутку.

Он вышел из кабинета. Секретарша принесла кофе. Через десять минут послышались голоса за дверью. Оба Бенсона вошли вместе, сын нес в руках запыленную картонную коробку. У старика были пушистые седые волосы, он выглядел бодрым, как молодой петушок. После того, как он представился, Престон изложил свою просьбу.

Не говоря ни слова, старший Бенсон сел за стол, его сыну пришлось взять другой стул. Он надел очки на нос и обвел своих посетителей взглядом.

– Я помню Лоуренса Марэ, – сказал он, – мы занимались его завещанием. Я лично составлял его.

Сын протянул ему запыленный пожелтевший документ, перевязанный розовой ленточкой. Старик сдул с него пыль, развязал тесемку, развернул бумагу и начал про себя читать.

– Да, теперь вспомнил. Он был вдовцом, жил один. У него был один сын. Трагический случай. Парень только вернулся со Второй мировой войны. Лоуренс Марэ поехал навестить его в Кейптаун и по дороге умер. Печально.

– Вы не могли бы рассказать мне о сути завещания?

– Все – сыну, – сказал Бенсон, – ферма, дом, оборудование, обстановка дома, как обычно, небольшие суммы денег – местным фермерам, мастерам и так далее.

– Были ли распоряжения личного характера? – настаивал Престон.

– Да, одно: «Моему старому доброму другу Юпу Ван Ренсбергу комплект шахмат из слоновой кости в память о приятных вечерах, проведенных за игрой». Это все.

– Сын был уже в Южной Африке, когда умер отец? – уточнил Престон.

– Наверное, да. Старик Лоуренс собирался навестить его. В то время это был долгий путь. Самолетов не было, нужно было ехать на поезде.

– Вы занимались продажей фермы и другой собственности, господин Бенсон?

– Все было распродано с аукциона прямо на ферме. Все купили Ван Зулсы, теперь им принадлежит участок. Я был главным распорядителем воли покойного.

– Остались ли непроданные вещи? – поинтересовался Престон.

Старик нахмурил брови.

– Практически ничего не осталось, все было продано. Вспомнил! Был альбом с фотографиями, он не представлял никакой ценности. Я отдал его г-ну Ван Ренсбергу.

– Кто он?

– Школьный учитель, – вставил сын, – он преподавал у меня, пока я не пошел в школу Меренски. Он работал в старой сельской школе до постройки новой начальной школы. Потом он ушел на пенсию, здесь в Дуйвельсклофе.

– Он жив?

– Нет, он умер десять лет назад, – сказал старик Бенсон, – я был на похоронах.

– Но жива его дочь, – подсказал сын, – Сиззи. Мы учились вместе с ней в школе Меренски. Она моя ровесница.

– Что с ней?

– Она вышла замуж несколько лет назад за владельца лесопилки на улице Тцанин.

– Последний вопрос, – обратился Престон к старику, – почему вы продали имущество? Сын от него отказался?

– Нет, – сказал старик, – в то время он был в военном госпитале Винберга. Он прислал мне телеграмму. Я взял его адрес у военных властей, они подтвердили его личность. В телеграмме он просил меня продать усадьбу и переслать ему деньги телеграфным переводом.

– Он не приехал на похороны?

– Не успел. Январь – месяц летний в Южной Африке. В те годы не было моргов, нужно было хоронить сразу. По-моему, он вообще больше не приезжал. Это понятно. После смерти отца ему незачем было сюда ехать.

– Где похоронен Лоуренс Марэ?

– На кладбище, на горе, – ответил старик Бенсон. – Вас больше ничего не интересует? Тогда я поеду обедать.

Климат к востоку от гор Дуйвельсклоф сильно отличается от климата на западе. К западу от горной цепи, в долине Мутсеки средний годовой уровень атмосферных осадков составляет 20 дюймов. К востоку от гор с Индийского океана идут большие облака. Они проходят над Мозамбиком, парком Крюгером и упираются в горы. Уровень осадков здесь составляет 80 дюймов в год. На этой стороне гор создана деревообрабатывающая промышленность. Примерно в шести милях вверх по улице Тцанин Вилджоен и Престон обнаружили лесопилку г-на Плессиса. Дверь открыла его жена – дочь школьного учителя, – пухлая розовощекая женщина лет пятидесяти, ее руки и передник были в муке. Она, видимо, что-то пекла.

Она внимательно выслушала пришельцев, затем покачала головой.

– Я помню, как ходила на ферму, когда была маленькой девочкой, отец играл там в шахматы с Марэ, – сказала она. – Это было в 1944 году или 1945-м. Я помню набор шахмат из слоновой кости, но не помню про альбом.

– Когда ваш отец умер, вы унаследовали его вещи? – спросил Престон.

– Нет, – ответила г-жа Плессис, – Видите ли, моя мать умерла в 1955 году, отец остался вдовцом. Я ухаживала за ним, пока не вышла замуж в 1958 году, когда мне было 23 года. После этого я не могла ему больше помогать. В его доме всегда царил беспорядок. Я пыталась готовить ему и убираться, но, когда появились дети, это стало выше моих сил. В 1960 году его сестра, моя тетка, тоже овдовела. Она жила в Питерсбурге. Имело смысл, чтобы она переехала жить к отцу и ухаживала за ним. Так она и сделала. Я попросила отца все завещать ей – дом, мебель и прочее.

– Что с тетей? – поинтересовался Престон.

– О, она до сих пор живет в скромном бунгало за гостиницей «Имп».

Она согласилась их проводить туда. Ее тетка, г-жа Винтер, приветливая, похожая на воробушка, дама с подсиненными волосами, оказалась дома. Выслушав их, она подошла к шкафу и достала оттуда плоскую коробку.

– Бедный Юп любил играть, – сказала она. – Это набор шахмат из слоновой кости. Вам это нужно?

– Не совсем, нас больше интересует альбом с фотографиями, – сказал Престон.

Она удивилась.

– На чердаке лежит коробка с разным старьем, – сказала она, – я ее туда положила, когда он умер. Там бумаги и вещицы, оставшиеся с тех времен, когда он учительствовал.

Андриес Вилджоен поднялся на чердак и вынес оттуда коробку. На дне под пожелтевшими школьными докладами лежал семейный альбом Марэ. Престон начал медленно его листать. Там были все: худенькая симпатичная невеста в 1920 году, застенчиво улыбающаяся мать в 1930-м, нахмурившийся мальчуган верхом на пони, отец с трубкой во рту, рядом с сыном и кроликами перед ними на траве. Была и черно-белая фотография подростка в брюках для игры в крикет – симпатичного семнадцатилетнего паренька, идущего к воротцам для подачи мяча. На обороте надпись: «Джанни, капитан команды по крикету школы Меренски, 1943 год». Это была последняя фотография.

– Могу я взять эту фотографию? – спросил Престон.

– Разумеется, – ответила г-жа Винтер.

– Ваш покойный брат когда-нибудь говорил с вами о господине Марэ?

– Да, – ответила она, – они много лет были добрыми друзьями.

– Он когда-нибудь говорил, от чего тот умер?

Она нахмурилась.

– Разве юрист не сказал вам? Старый Седрик, наверно, уже выживает из ума. Это был несчастный случай. Юп рассказал мне. Старый Марэ остановился на дороге, чтобы сменить проколотую шину, и его сбил проезжавший мимо грузовик. Тогда все решили, что во всем виноваты пьяные кафры. Ой! – Она закрыла рот рукой и растерянно посмотрела на Вилджоена. – Я не должна так говорить. Во всяком случае, водителя грузовика так и не нашли.

На обратном пути по склону горы они проезжали кладбище. Престон попросил Вилджоена остановиться. Здесь было красиво и тихо. Вокруг росли ели и сосны, а в центре кладбища высилось старое дерево мватаба с дуплом, окруженное живой изгородью невысокого кустарника. Они нашли заросший мхом надгробный камень. Счистя мох, Престон прочел надпись, высеченную на граните:

Престон подошел к кустам, сорвал цветущую веточку и положил ее рядом с камнем. Вилджоен глядел на него с недоумением.

– Теперь в Преторию, – сказал Престон.

Поднимаясь по горе Буффало, на выезде из Мутсеки, Престон оглянулся в последний раз на долину.

Темно-серые тучи сгущались за «Чертовой дырой». Они быстро сомкнулись, скрыв маленький городок и его ужасную тайну, о которой догадался заезжий англичанин средних лет. Откинувшись на сиденье, Престон заснул.

В тот вечер Гарольда Филби проводили из гостевых комнат дачи в гостиную, где его ожидал Генеральный секретарь. Филби положил перед ним несколько документов.

Генеральный прочитал их и положил обратно на стол.

– Задействовано совсем мало людей, – сказал он.

– Позвольте пояснить, товарищ Генеральный секретарь. Во-первых, в связи со строгой секретностью плана «Аврора» я решил свести к минимуму число его исполнителей. Из них лишь некоторые будут знать, что на самом деле планируется, остальные будут иметь только информацию, необходимую для выполнения конкретного задания. Во-вторых, в связи с нехваткой времени мы «срежем углы», то есть сократим сроки разъяснений и пояснений деталей операции.

Генеральный секретарь медленно наклонил голову.

– Объясните, почему вам нужны именно эти люди?

– Ключ всей операции, – продолжил Филби, – офицер-исполнитель, он заранее поедет в Великобританию и проживет там несколько недель под видом англичанина. Он будет конкретно выполнять план «Авроры». Двенадцать курьеров доставят ему все необходимое. Им надо будет проходить через таможню, либо иным секретным путем. Никто из них не будет знать, что он везет и зачем. Каждый будет знать точное место передачи посылки. Будет и запасный вариант при нестыковке. Каждый передаст посылку офицеру-исполнителю, а затем вернется на нашу территорию, где немедля будет изолирован. Один человек не вернется никогда. Никто из них не должен об этом знать. Командовать курьерами будет офицер-диспетчер, он проследит за тем, чтобы каждый из них добрался до офицера-исполнителя. Ему будет помогать офицер по обеспечению доставки пакетов. Этому человеку будут даны четверо подчиненных, каждый с конкретными обязанностями. Один займется документами и транспортировкой курьеров, другой – сложными техническими средствами, третий – заводскими компонентами, четвертый – обеспечит связь. Важно, чтобы офицер-исполнитель информировал нас о своих успехах, проблемах и прежде всего о том моменте, когда он будет готов к осуществлению операции. Мы, со своей стороны, должны сообщать ему о любых изменениях плана и, разумеется, отдать последний приказ. По поводу связи хочу сказать еще одну вещь. Из-за сжатых сроков мы не сможем использовать обычные каналы: почту, личные встречи. Придется связываться с офицером-исполнителем кодовыми сигналами Морзе, используя диапазон Радио Москвы, используя разовые шифры. Для того, чтобы он мог срочно связаться с нами, ему придется тоже пользоваться радиопередатчиком. Это старомодно и рискованно, но иного выбора нет.

Генеральный секретарь вновь изучил документы, обращая внимание на исполнителей. Наконец он поднял голову.

– Я дам вам людей, – сказал он. – Выберу лучших из лучших. Но одно условие: я не хочу, чтобы кто-либо, связанный с планом «Аврора», входил в контакты с сотрудниками КГБ в нашем посольстве в Лондоне. Вдруг кто-нибудь из них под наблюдением или… – Он оборвал фразу, не выразив до конца своих опасений. – Это все.

Глава 10

По просьбе Престона они встретились с Вилджоеном на следующее утро в кабинете на третьем этаже здания правительства. Было воскресенье, в здании было почти пустынно.

– Ну, что дальше? – спросил капитан Вилджоен.

– Я не спал ночь, все думал, – сказал Престон, – что-то тут не сходится.

– Вы спали всю дорогу в машине, – мрачно уколол Вилджоен, – а я ее вел.

– Вы в отличной форме, – похвалил Престон.

Эти слова пришлись по душе Вилджоену, он гордился своим спортивным видом и постоянно заботился о нем. Офицер оттаял.

– Я хочу знать все, что касается второго солдата, – сказал Престон.

– Какого второго солдата?

– Того, который сбежал с Марэ. Он нигде не упоминает его имени. Просто называет «другой солдат» или «мой товарищ». Почему он не называет его по имени?

Вилджоен пожал плечами.

– Решил, что в этом нет необходимости. Он, очевидно, сообщил о нем властям в госпитале Винберга, чтоб те уведомили его родственников.

– Все это слова, – задумчиво произнес Престон. – Офицеры, которые слышали его рассказ, давно разбрелись по жизни. Осталась только запись в автобиографии, а в ней имя не упоминается. Я хочу проследить путь второго солдата.

– Но он умер, – запротестовал Вилджоен, – он уже сорок два года лежит похороненный в польском лесу.

– Я хочу узнать, кто он.

– С чего, черт побери, мы начнем?

– Марэ пишет, что они выжили в лагере благодаря посылкам Красного Креста, – размышлял вслух Престон. – Кроме того, известно, что они сбежали накануне Рождества. Это должно было сильно разозлить немцев. Обычно в таких случаях наказывали всех военнопленных, лишая элементарного, в том числе и посылок. Каждый из этого лагеря должен был запомнить это Рождество до конца своих дней. Мы можем найти кого-нибудь, кто был тогда в том лагере?

– В Южной Африке нет ассоциации бывших военнопленных, но есть Общество ветеранов войны, принимавших участие в боевых действиях. Оно называется Орден стального шлема, а его члены сокращенно зовутся МОФ. Комната собраний любой секции МОФов зовется окопом, старший офицер – «старым быком».

Усевшись за телефоны, Престон и Вилджоен принялись обзванивать каждый «окоп» в ЮАР, пытаясь найти тех, кто был в Сталаге 344.

Это была изнурительная работа. Из 11 тысяч военнопленных этого лагеря большинство были выходцами из Великобритании, Канады, Австралии, Новой Зеландии или США. Южноафриканцев были единицы. Многие из них уже умерли. Вечером они сделали перерыв и вновь приступили к работе в понедельник утром. Незадолго до полудня Вилджоену повезло, помощь пришла в лице бывшего упаковщика мяса, ныне пенсионера, живущего в Кейптауне. Вилджоен, говоривший с ним на африкаанс, прикрыл трубку рукой и прошептал:

– Он говорит, что был в Сталаге 344.

Трубку перехватил Престон.

– Господин Андерсон? Моя фамилия Престон. Я провожу исследование по Сталагу 344… Спасибо, очень любезно… Вы, кажется, были там? Помните Рождество 1944 года? Два молодых южноафриканских солдата сбежали… А, вы это припоминаете. Да, я уверен, что это было ужасно… Вы не помните их имен? Не с ними в бараке? Нет, конечно. А вы не помните имя старшего южноафриканского офицера? Робертс? А имя?.. Пожалуйста, постарайтесь припомнить. Как? Уолли. Вы уверены? Большое спасибо.

Престон положил трубку.

– Уолли Робертс. Наверное, Уолтер Робертс. Надо обратиться в военный архив.

Военный архив по неизвестным причинам существует при министерстве образования и расположен в подвале дома 20 по Визаджи-стрит в Претории. Они нашли там более сотни Робертсов, 19 из них с инициалом У., семеро с именем Уолтер. Никто из них не подошел. Тогда они посмотрели всех У. Робертсов. Опять безрезультатно. Престон приступил к папкам, начиная с А. Робертс. Через час его поиски увенчались успехом. Джеймс Уолтер Робертс был офицером во время второй мировой войны, взят в плен в Тобруке, был в лагерях в Северной Африке, Италии и, наконец, в восточной Германии. После войны остался в армии, дослужился до звания полковника и вышел в отставку в 1972 году.

– Будем надеяться, что он жив, – сказал Вилджоен.

– Если он жив, то должен получать пенсию, – отозвался Престон. – Идем в Отдел пенсионного обеспечения.

Так они и сделали. Полковник в отставке Уолли Робертс жил в Оранджвилле, маленьком городке, расположенном среди озер и лесов в сотне миль к югу от Йоханнесбурга. Было уже темно, когда они вышли на Визаджи-стрит. Поездку отложили до утра.

Дверь аккуратного бунгало им открыла г-жа Робертс, она с тревогой изучала удостоверение капитана Вилджоена.

– Муж возле озера, кормит птиц, – сказала она и указала на тропинку.

Они обнаружили старого вояку быстро. Он выпрямился, когда увидел удостоверение Вилджоена; кивнул головой и приготовился слушать.

Ему было за семьдесят, но военная выправка сохранилась: он был прям, как струна, ботинки начищены. Над верхней губой была кисточка седых усов. Он мрачно выслушал вопрос Престона.

– Конечно помню. Меня вызвали к немецкому коменданту, он был чертовски зол. Весь барак из-за этого лишили посылок. Молодые дураки; нас эвакуировали на запад 22 января 1945 года, а в конце апреля освободили.

– Вы помните их имена? – спросил Престон.

– Разумеется. Я никогда не забываю имен. Оба были молоды, одного звали Марэ, другого – Брандт, Фрикки Брандт. Оба африканеры, оба капралы. Я, правда, не помню номера их частей. Мы все там носили у кого что было, поэтому практически ни у кого не было нашивок своих воинских частей.

Они горячо поблагодарили его и вернулись в Преторию, вновь на Визаджи-стрит. К сожалению, Брандт – очень распространенная фамилия, также как и Бранд, где отсутствует «т», но произношение обеих одинаковое. Брандтов-Брантов были сотни.

К ночи с помощью сотрудников архива они нашли шесть капралов Фрикки Брандт, всех их уже не было в живых. Двое погибли во время боев в Северной Африке, двое – в Италии, один – в авиакатастрофе. Они взяли личное дело шестого.

Капитан Вилджоен изумленно смотрел на открытую папку.

– Я не верю своим глазам, – тихо проговорил он, – кто мог такое сделать?

– Кто знает? – ответил Престон. – Сделано это давно.

Папка была совершенно пустой.

– Очень жаль, – сказал Вилджоен, когда они возвращались с Престоном в Бургерспарк, – похоже, мы потеряли нить.

В тот же день вечером Престон позвонил из своего гостиничного номера полковнику Робертсу.

– Извините, полковник, что опять вас побеспокоил. Вы не помните, был у капрала Брандта близкий друг или приятель в бараке? По личному опыту армейской службы знаю, что друг бывает всегда.

– Совершенно верно, так и бывает. Не могу сразу вспомнить. Я подумаю и, если что-нибудь вспомню, позвоню вам с утра.

Полковник позвонил, когда Престон завтракал.

– Я вспомнил, – сказал он, – в бараках вмещалось по сто человек, мы были как сельди в бочке. Кто-то спал на полу, другим приходилось делить одну койку на двоих. Вот такие были условия.

– Понимаю, – сказал Престон, – а что же Брандт?

– Он делил койку с капралом Левинсоном из КДЛП.

– Простите, как вы сказали?

– Королевская Дурбанская легкая пехота, КДЛП. Левинсон был оттуда.

На этот раз им было легче искать в архиве. Левинсон – не такая распространенная фамилия, к тому же имелось название войсковой части. Они нашли его личное дело через четверть часа. Макс Левинсон, родился в Дурбане, в конце войны демобилизовался из армии, пенсии не получал, адрес не указан. Правда, они знали, что ему 65 лет.

Престон решил проверить телефонный справочник Дурбана, а Вилджоен попросил дурбанскую полицию проверить эту фамилию по своей картотеке. Вилджоену повезло первому. В полиции оказались две квитанции об уплате штрафа за нарушение правил уличного движения и адрес. Макс Левинсон содержал небольшую гостиницу на берегу моря. Вилджоен позвонил ему, к телефону подошла г-жа Левинсон. Она подтвердила, что ее муж был в Сталаге 344. В настоящий момент он на рыбалке.

Они, надеясь на лучшее, прождали его до вечера. Говорил с ним Престон. Благодушный владелец гостиницы вернулся с удачной рыбалки.

– Я помню Фрикки. Глупый, сбежал в лес. Я больше никогда о нем не слышал. А что вас интересует?

– Откуда он был? – спросил Престон.

– Из Восточного Лондона, – не сомневаясь ни минуты, ответил Левинсон.

– Из какой он семьи?

– Он никогда об этом особо не распространялся, – ответил Левинсон. – Разумеется, из семьи африканеров. Он прекрасно говорил на африкаанс, плохо – по-английски. Из рабочей семьи. Да, припоминаю, он говорил, что его отец стрелочник на железнодорожной станции.

Престон попрощался с Левинсоном и повернулся к Вилджоену.

– Восточный Лондон, – сказал он, – мы сможем туда доехать на машине?

Вилджоен вздохнул.

– Я бы не советовал, – пробурчал он, – Это в сотне миль отсюда. У нас очень большая страна, господин Престон. Если вы действительно решили туда ехать, лучше лететь самолетом завтра. Я договорюсь, чтобы нас там встретила полицейская машина с шофером.

– Только машина должна быть без опознавательных знаков, – предупредил Престон, – а водитель в штатском.

Хотя главное здание КГБ, расположенное на площади Дзержинского в центре Москвы, само по себе велико, в нем не сможет разместиться даже часть одного из главных управлений, входящего в состав этой огромной организации. Поэтому по Москве разбросано множество других зданий КГБ.

Первое Главное управление находится в Ясеневе на Московской кольцевой автодороге в южной части города. Управление размещается в современном семиэтажном здании из стекла и алюминия в форме трехконечной звезды, напоминающей эмблему фирмы «Мерседес».

Здание было построено финнами и предназначалось для Международного отдела ЦК КПСС. Но когда оно было закончено, представителям ЦК оно не понравилось; им не хотелось покидать центр Москвы, поэтому здание было передано ПГУ, которому оно пришлось по вкусу, так как расположено на окраине города, вдали от любопытных взоров.

Сотрудники ПГУ живут по легенде даже в своей стране. А поскольку многие из них выезжают за рубеж как «дипломаты», им меньше всего хочется, чтобы их заметил выходящими из здания ПГУ какой-нибудь назойливый турист с камерой в руках.

В структуре ПГУ есть сверхсекретное Управление, расположенное отдельно от всех, не в Ясеневе. Это Управление С – политическая разведка. Его сотрудники не только не встречаются со своими коллегами из ПГУ, они даже не знакомы между собой. Их занятия и тренировки проходят индивидуально, чтобы избежать лишних контактов.

Все объясняется советской психологией: русские помешаны на секретности и страхе измены. Этот страх отнюдь не изобретение коммунистов, он уходит корнями в далекое прошлое. Нелегалы Управления С – это мужчины, а иногда и женщины, которых специально готовят для длительной жизни за рубежом по тщательно проработанной легенде.

Несмотря на это, нелегалов раскрывают и даже перевербовывают. Некоторые сами вызываются на откровенность. Зная все это, ПГУ и Управление С стараются сами сузить степень их информированности: нельзя предать то, чего не знаешь.

Нелегалы живут в небольших квартирах в центре Москвы, проходят инструктаж и обучение поодиночке. Чтобы постоянно держать связь с ними, начальник Управления С работает на площади Дзержинского. Кабинет находится на шестом этаже здания (тремя этажами выше кабинета председателя Чебрикова и двумя – выше первых заместителей генералов Цинева и Крючкова).

Днем в среду, восемнадцатого марта, в то время как Престон беседовал с Левинсоном, именно в этот скромный кабинет вошли двое для встречи с начальником, вся сознательная жизнь которого была отдана тайному шпионажу. То, с чем пришли посетители, его не обрадовало.

– Только один человек соответствует вашим требованиям, – неохотно ответил он. – Он уникален.

Один из посетителей – представитель ЦК – предъявил небольшую карточку.

– В таком случае, товарищ генерал-майор, вы должны освободить его от текущей работы и направить по указанному здесь адресу.

Начальник мрачно кивнул. Он знал этот адрес. Когда посетители ушли, он задумался о документе, который они ему предъявили. Документ был из ЦК, хотя на нем отсутствовали какие-либо пометки, у него не было никаких сомнений в том, откуда исходит приказ. Он вздохнул с сожалением: трудно расставаться с одним из лучших воспитанников, замечательным агентом, но приказ есть приказ. Он офицер, и оспаривать приказы ему не положено, тем более этот. Нажав на кнопку селекторной связи, он сказал:

– Вызовите майора Валерия Петровского ко мне.

Первый самолет из Йоханнесбурга прибыл в Восточный Лондон – четвертый по величине город в Южной Африке – вовремя. Он приземлился в Бен Шёман – небольшом аккуратном аэропорту, оформленном в бело-голубых тонах. В главном вестибюле их встретил водитель-полицейский в штатском и провел к «форду» на стоянке автомобилей.

– Куда поедем, капитан? – спросил он. Вилджоен вопросительно взглянул на Престона.

– В Управление железнодорожного транспорта, – ответил тот.

Водитель кивнул, и они поехали на Флит-стрит. По одну сторону улицы располагался вокзал, по другую – старые обшарпанные одноэтажные здания администрации Управления.

Магическое удостоверение Вилджоена помогло им немедля попасть к начальнику финансового отдела. Он выслушал Престона и сказал:

– Да, мы платим пенсии всем бывшим работникам железной дороги. Кто вас интересует?

– Брандт, – назвал Престон. – К сожалению, я не знаю его имени. Он работал стрелочником много лет назад.

Начальник вызвал помощника, и все вместе они направились по обшарпанным коридорам к картотеке. Помощник, порывшись в бумагах, достал пенсионную карточку.

– Вот единственный Брандт, который здесь есть. Коос Брандт.

– Его возраст? – поинтересовался Престон.

– Шестьдесят три года, – ответил, взглянув на карточку, помощник.

Престон покачал головой. Если Фрикки Брандт ровесник Яну Марэ, а его отец примерно на тридцать лет старше, значит, ему должно было быть за девяносто.

– Человеку, которого я ищу, должно быть около девяноста лет, – сказал он.

Директор и его помощники были непреклонны: среди пенсионеров других людей по фамилии Брандт больше нет.

– В таком случае назовите нам трех старейших пенсионеров, которые получают пенсию у вас.

– Картотека составлена в алфавитном порядке, а не в возрастном, – возразил помощник.

Вилджоен отвел начальника в сторону и что-то зашептал ему на ухо на африкаанс. Сказанное возымело действие. Начальник выглядел потрясенным.

– Займитесь этим, – велел он помощнику. – Выбери всех, кто родился до 1910 года. Мы подождем у меня в кабинете.

Через час помощник подал им три пенсионные карточки.

– Есть тут один, которому девяносто, но он был грузчиком, другому – восемьдесят, он работал уборщиком. А этому – восемьдесят один, этот был стрелочником на сортировочной станции.

Стрелочника звали Фоури, и он жил где-то в районе Куигни. Через десять минут они уже ехали по старому району Восточного Лондона, построенному полвека назад. Некоторые убогие домики были подремонтированы, другие так и стояли развалюхами – в них жили бедные рабочие семьи. У Моор-стрит до них донесся лязг из железнодорожных мастерских и сортировочной станции; там ремонтировали составы для перевозки грузов из доков Восточного Лондона через Питермарицбург в Трансвааль. Дом стрелочника они нашли в квартале от Моор-стрит.

Дверь открыла пожилая негритянка с лицом, напоминающим грецкий орех, и забранными в пучок седыми волосами. Вилджоен обратился к ней на африкаанс. Старуха указала рукой куда-то за горизонт, что-то пробормотала и плотно закрыла дверь.

– Она говорит, что он в институте. Вы случайно не знаете, что она имеет в виду? – спросил Вилджоен у водителя.

– Знаю, сэр. Старый железнодорожный институт, сейчас его называют Турнубулл парк. Он находится на Патерсон-стрит. Это клуб отдыха железнодорожных рабочих.

Клуб оказался большим одноэтажным зданием. Перед ним находились бетонированная автостоянка и три площадки для игры в кегли. Войдя в дом, миновали множество бильярдных и телевизионных холлов и оказались в шумном баре.

– Папаша Фоури? – переспросил бармен, – Он на улице, смотрит игру в кегли.

Они нашли старика сидящим на солнышке возле одной из площадок и потягивающим пиво. Престон задал ему свой вопрос.

Старик, прежде чем ответить, некоторое время разглядывал пришельцев. Затем кивнул и сказал:

– Да, я помню Джо Брандта. Он умер много лет назад.

– У него был сын Фредерик, Фрикки?

– Совершенно верно. Молодой человек, вы заставляете меня припоминать такие давнишние события. Он был милым мальчиком, иногда приходил к нам на станцию после школы. Джо брал его в поездки на локомотивах. Отличное развлечение для мальчика в те годы.

– Это было в конце тридцатых годов? – спросил Престон.

Старик кивнул.

– Да, примерно в то время, после того, как Джо с семьей поселился здесь.

– В 1943 году Фрикки ушел на войну, – сказал Престон.

Папаша Фоури некоторое время смотрел на него слезящимися глазами, пытаясь вспомнить события пятидесятилетней давности.

– Да, так оно и было, – сказал он. – Он не вернулся домой. Джо сообщили, что он умер где-то в Германии. Это был удар для Джо. Он обожал мальчика, строил на его счет большие планы. Он так и не оправился после получения телеграммы. Умер он в 1950 году, как я считаю, от горя. Жена тоже вскоре умерла.

– Вы только что сказали «после того, как Джо с семьей поселился здесь», – напомнил Вилджоен. – Из какой части ЮАР они приехали?

Папаша Фоури был озадачен.

– Они были не из Южной Африки, – сказал он.

– Они были африканерами? – повторил Вилджоен.

– Кто вам это сказал?

– Так нам сообщили в армии, – ответил Вилджоен.

Старик улыбнулся.

– Возможно, Фрикки выдавал себя в армии за африканера, – сказал он. – Нет, они приехали из Германии. Иммигранты. Где-то в середине тридцатых годов. Джо до конца своих дней плохо говорил на африкаанс. Мальчик, разумеется, говорил хорошо, изучал язык в школе.

– А где хранятся данные на иммигрантов ЮАР?

– Вместе с другими государственными архивными документами в подвале здания правительства, – ответил Вилджоен.

– Могут сотрудники архива сделать для меня проверку, пока мы здесь? – поинтересовался Престон.

– Разумеется. Позвоним из полицейского участка.

Полицейский участок находился на Флит-стрит. Он располагался в трехэтажном здании из желтого кирпича, похожем на крепость, рядом с манежем Кафрских стрелков. Они позвонили, подали свою заявку и отправились обедать, лишив обеда архивариуса в Претории. К счастью, помог компьютер. Он быстро выдал номер нужной папки. По документам архивариус сделал краткую справку и послал ее телексом в Восточный Лондон.

Телекс Престону и Вилджоеиу принесли, когда они допивали кофе. Вилджоен его перевел.

– Боже мой, – удивился он, – кто бы мог подумать?

Престон задумался. Он встал и подошел к другому столику, за которым сидел водитель.

– В Восточном Лондоне есть синагога?

– Да, сэр. На Парк-авеню, в двух минутах ходьбы отсюда.

Синагога, с выкрашенными в белый цвет стенами и черным куполом, венчалась звездой Давида. В четверг днем здесь никого не было, кроме негра-привратника в старой армейской шинели и шерстяной шапочке. Он дал им адрес раввина Блюма в пригороде Салбурна. В три часа они уже стояли у его двери.

Он открыл дверь сам: рослый мужчина пятидесяти с небольшим лет, седой, бородатый. Одного взгляда было достаточно – он был слишком молод.

Престон представился.

– Не могли бы вы сказать, кто был раввином до вас?

– Раввин Шапиро.

– Жив он и где его найти?

– Входите, – пригласил их Блюм.

Он проводил их в дом, провел по коридору, в конце которого открыл дверь, В комнате перед камином сидел старик и пил кофе.

– Дядя Соломон, к тебе пришли.

Через час Престон вышел из дома и присоединился к сидящему в машине Вилджоену.

– В аэропорт, – приказал Престон водителю и обратился к Вилджоену: – Вы можете организовать встречу с генералом Пьенааром завтра утром?

Еще два человека в советских вооруженных силах были переведены со своих постов на выполнение специального задания.

В ста километрах к западу от Москвы, на повороте с Минского шоссе в лесу расположен центр РИЭС (разведка источников электромагнитных сигналов). Здесь ловят радиосигналы воинских частей стран Варшавского Договора и из-за рубежа. Тут можно перехватить сообщения, передаваемые и получаемые далеко за пределами советской границы. Одно подразделение комплекса изолировано и принадлежит исключительно КГБ.

Офицер, подключенный к выполнению специального задания, был радиооператором этого отделения.

– Он – лучший из тех, кто у меня есть, – пожаловался начальник в чине полковника своему заместителю, когда люди из ЦК ушли. – Лучший – не то слово. Если ему дать соответствующую аппаратуру, он услышит, как таракан чешет свою задницу в Калифорнии.

Вторым отобранным был полковник Советской Армии. По нашивкам на форме, которые он, правда, редко носил, можно было определить, что он служит в артиллерии. Вообще-то он был больше ученым, чем солдатом, и трудился в научном отделе Управления боеприпасов.

– Итак? – поинтересовался генерал Пьенаар, когда все расселись по кожаным креслам вокруг кофейного столика. – Наш дипломат Ян Марэ виновен или нет?

– Еще как виновен, – ответил Престон.

– Какие доказательства, г-н Престон? Когда он сбился с пути истинного, кто его завербовал?

– Он нигде не сбивался, его никто не вербовал, – заявил Престон. – Он не сделал ни одного неверного шага. Вы читали его автобиографию?

– Да, и к тому же, как вам сообщил капитан Вилджоен, мы все проверили: от даты рождения этого человека по сегодняшний день. Все точно.

– Это так, – сказал Престон. – История детства точна до мельчайших деталей. Я думаю, он и сейчас будет пять часов говорить о своем детстве, ни разу не сбившись и не допустив ни одной неточности.

– Значит, она правдива. Ведь ее можно проверить, – сказал генерал.

– Правдиво все, что подтверждается. История правдива до того момента, как два молодых солдата спрыгнули с немецкого грузовика в Силезии и побежали. После этого – сплошная ложь. Позвольте я все объясню, начав с истории человека, бежавшего с Яном Марэ, Фрикки Брандта. В 1933 году в Германии к власти пришел Адольф Гитлер. В 1935 году немецкий железнодорожный рабочий Иосиф Брандт обратился в южноафриканскую миссию в Берлине и попросил предоставить ему политическое убежище, мотивируя это тем, что он как еврей боится репрессий. Его обращение не осталось без ответа, он получил визу для въезда в Южную Африку со своей семьей. В ваших архивах должно быть подтверждение его обращения и выдачи визы.

– Совершенно верно, – кивнул генерал Пьенаар. – Когда Гитлер пришел к власти, много евреев переселилось в Южную Африку. Наша статистика в этом плане выгодно отличается от статистик некоторых других стран.

– В сентябре 1935 года, – продолжал Престон, – Иосиф Брандт со своей женой Ильзой и десятилетним сыном Фридрихом садится на пароход в Бременхавене и через шесть недель прибывает в Восточный Лондон. Здесь много немцев и мало евреев, но они предпочли остаться здесь. Глава семьи нашел работу на железной дороге. Чиновник иммиграционной службы сообщил местному раввину о прибытии новичков. Раввин, энергичный молодой человек по имени Соломон Шапиро, навестил вновь прибывших и предложил им войти в еврейскую общину. Они отказались, из чего он предположил, что приехавшие хотят адаптироваться в нееврейском сообществе. Он был разочарован, но у него не возникло никаких подозрений. В 1938 году мальчику, которого на местный манер теперь звали Фредерик, или Фрикки, исполнилось 13 лет. По еврейскому обычаю подошло время бар-митцва – совершеннолетия еврейского мальчика. Как Брандты ни старались избегать национальных обрядов, этот – человеку, у которого единственный сын, – обойти было невозможно. Раввин Шапиро вновь навестил их, чтобы спросить, хотят ли они совершить обряд. Брандты наотрез отказались. У раввина появились тревожные подозрения, которые переросли в уверенность.

– Какую уверенность? – озадаченно спросил генерал.

– Уверенность в том, что они не евреи, – ответил Престон. – Он сказал мне об этом вчера вечером. Во время церемонии совершеннолетия мальчика благословляет раввин. До этого раввин должен удостовериться в его еврейском происхождении. У евреев национальность определяется не по отцу, а по матери. Мать должна представить документ – кетубу, который подтверждает, что она еврейка. У Ильзы Брандт не было кетубы. Не могло быть и речи о бар-митцве.

– Значит, они въехали в Южную Африку, указав ложную причину, – подытожил генерал Пьенаар. – Но это было так давно!

– Дело не только в этом, – возразил Престон. – У меня нет доказательств, но думаю, что я прав. Иосиф Брандт не соврал, когда сказал южноафриканской миссии много лет назад, что ему угрожает гестапо. Так оно и было, опасность над ним нависла не из-за национальности, а из-за убеждений. Он был коммунистом. Он знал, что, если скажет об этом в вашей миссии, ему визы не дадут.

– Продолжайте, – мрачно буркнул генерал.

– К восемнадцати годам Фрикки полностью разделял убеждения отца и как коммунист готов был работать на Коминтерн. В 1943 году двое молодых людей вступили в южноафриканскую армию и ушли на войну: Ян Марэ из Дуйвельсклофа – воевать за Южную Африку и Британское Содружество, а Фрикки Брандт – воевать за родину своих убеждений – Советский Союз. Они не встретились ни во время начальной подготовки, ни в строю, ни в Италии, ни в Мусберге. Они встретились в Сталаге 344. Я не знаю, был ли Брандт автором плана побега, но он выбрал в спутники молодого человека, высокого и светловолосого, как сам. Я думаю, что именно он, а не Марэ, предложил бежать в лес, когда сломался грузовик.

– А как же воспаление легких? – спросил Вилджоен.

– Не было никакого воспаления, – ответил Престон. – И к польским партизанам-католикам они не попадали. Скорее всего они попали к партизанам-коммунистам, с которыми Брандт изъяснялся на немецком. Те привели их к красным. У них они попали в НКВД.

В период с марта по август что-то произошло. Насчет промозглых камер – это все ерунда. У Марэ узнали подробности его детства, Брандт все их запомнил, потом, подучив получше английский и изменив немного внешность, надел на шею личный знак Яна Марэ. После этого настоящий Ян, надобность в котором отпала, скорее всего был ликвидирован. В НКВД Брандта немного помяли, чтобы он выглядел худым и больным, и передали англичанам в Потсдаме. Он полежал какое-то время сначала в госпитале в Бьелефельде, затем в окрестностях Глазго. К зиме 1945 года все южноафриканские солдаты вернулись домой, он вряд ли мог столкнуться с кем-либо из полка Делла Рей. В декабре он отправился в Кейптаун, куда прибыл в январе 1946 года.

Правда, была одна неувязка. Он не мог ехать в Дуйвельсклоф, да и не собирался этого делать. Некто из Штаба обороны послал старику Марэ телеграмму о возвращении сына, который числился «без вести пропавшим, предположительно, убитым». К ужасу Брандта-Марэ он получил телеграмму – здесь я уже предполагаю, но логично допустить – с просьбой от отца Марэ вернуться домой. Брандт притворяется больным и ложится в военный госпиталь Винберг.

Но старика-отца это не остановило. Он вновь шлет телеграмму, на сей раз чтобы сообщить, что сам приедет в Кейптаун. В отчаянии Брандт обращается к своим друзьям из Коминтерна. Все улажено. Старик сбит на пустынной дороге в долине Мутсеки. После этого проблем больше не возникало. Молодой человек не попал на похороны, это ни у кого в Дуйвельсклофе не вызвало удивления, у юриста Бенсона не возникло никаких подозрений даже когда его попросили продать недвижимость и переслать деньги в Кейптаун.

В кабинете генерала воцарилось молчание, было слышно, как муха жужжит, ползая по окну. Генерал кивнул несколько раз.

– Похоже на правду, – согласился он. – Но нет никаких доказательств. Мы не можем доказать, что Брандты не были евреями, тем более – что они были коммунистами. У вас есть что-нибудь, что поможет развеять сомнения?

Престон вынул из кармана фотографию и положил ее на стол перед генералом Пьенааром.

– Это последняя фотография настоящего Яна Марэ. Видите, он был в юности заядлым игроком в крикет. Он был нападающим. Если вы посмотрите, как держит мяч, вы увидите, что он левша. Я неделю в Лондоне наблюдал за Яном Марэ в бинокль. По тому, как он водит машину, курит, ест, пьет, видно, что он правша. Генерал, с человеком многое можно сделать: изменить внешность, изменить волосы, речь, лицо, манеры. Но невозможно превратить левшу в правшу.

Генерал Пьенаар, который полжизни играл в крикет, внимательно рассматривал фотографию.

– Тогда кого мы имеем в Лондоне, г-н Престон?

– Генерал, вы имеете агента-коммуниста, который уже более сорока лет работает под крышей южноафриканской дипломатической службы на Советский Союз.

Генерал Пьенаар поднял глаза и обратил свой взор на монумент «Фоортреккер» за окном.

– Я раскрошу его на мелкие кусочки, – прошептал он, – я втопчу их в грязь!

Престон кашлянул.

– Принимая во внимание то, что у нас тоже возникли проблемы из-за этого человека, не могли бы вы воздержаться от каких-либо действий пока не побеседуете лично с сэром Найджелом Ирвином?

– Хорошо, г-н Престон, – кивнул генерал Пьенаар. – Я переговорю с сэром Найджелом. Какие у вас планы?

– Я хотел бы вылететь в Лондон сегодня вечером.

Генерал Пьенаар поднялся и протянул ему руку:

– Счастливо, г-н Престон. Капитан Вилджоен проводит вас до самолета. Спасибо за помощь.

Из гостиницы, где он укладывал вещи, Престон позвонил Деннису Грею, приехавшему из Йоханнесбурга, чтобы забрать сообщение для отправки его шифровкой в Лондон. Через два часа придет подтверждение и сообщение, что завтра, в субботу, Хеммингс ждет Престона в своем кабинете.

Около восьми часов вечера Престон и Вилджоен стояли в зале аэропорта. Объявили рейс на Лондон. Престон предъявил посадочный талон, Вилджоен неизменное удостоверение.

– Я хочу сказать вам, англичанин, вы чертовски хорошая жагдхонд.

– Спасибо, – поблагодарил Престон.

– Вы знаете, что такое жагдхонд?

– Догадываюсь, – аккуратно подбирая слова, произнес Престон, – охотничья собака – медлительная, неуклюжая, но с мертвой хваткой.

Впервые за эту неделю капитан Вилджоен засмеялся, запрокинув голову. Потом снова посерьезнел:

– Можно задать вам вопрос?

– Да.

– Зачем вы положили цветы на могилу?

Престон посмотрел на сверкающий в темноте огнями лайнер в двадцати метрах от них. По трапу поднимались последние пассажиры.

– Они отняли у него сына, а потом убили. Положить цветы на могилу – единственное, что можно сделать для старика.

Вилджоен протянул ему руку.

– До свидания, Джон, желаю удачи.

– До свидания, Андриес.

Через десять минут самолет взлетел, держа курс на север, в Европу.

Глава 11

Сэр Бернард Хеммингс и Брайан Харкорт-Смит молча выслушали доклад Престона.

– Боже мой, – произнес сэр Бернард, когда Престон закончил, – значит, и тут рука Москвы. Мы серьезно поплатимся, ущерб огромен. Брайан, оба находятся под наблюдением?

– Да, сэр Бернард.

– Пусть так все и останется на субботу и воскресенье. Не будем предпринимать никаких шагов, пока комитет «Парагон» не выслушает Престона. Джон, я знаю, ты устал, но все-таки к вечеру в воскресенье подготовь доклад.

– Да, сэр.

– Сдай мне его утром в понедельник. Я обзвоню членов комитета и созову срочное совещание на утро понедельника.

Майор Валерий Петровский чувствовал внутреннюю дрожь и волнение, входя в гостиную дачи в Усове. Он никогда лично не встречался с Генеральным секретарем ЦК КПСС и не мог предполагать, что такое когда-нибудь случится.

Он провел беспокойные, даже жуткие три дня. Когда начальник откомандировал его для выполнения специального задания, Петровского изолировали в квартире в центре Москвы, охраняемой днем и ночью людьми из Девятого управления КГБ. Естественно, он предположил наихудшее, хотя не имел ни малейшего представления о том, в чем мог провиниться.

Затем последовал неожиданный приказ в воскресенье вечером одеть лучший костюм и следовать за охранниками в машину. На «Чайке», не проронив ни слова, они довезли его до Усова. Он не знал, куда его привезли.

И только когда майор Павлов сказал ему: «Сейчас вас примет товарищ Генеральный секретарь», он понял, где находится. Во рту пересохло, когда он вошел в гостиную. Он пытался взять себя в руки, уговаривая себя, что сможет с достоинством опровергнуть любые обвинения.

Войдя, он встал по стойке смирно. Человек в инвалидном кресле несколько минут молча его рассматривал, затем поднял руку и жестом пригласил подойти ближе. Петровский сделал четыре строевых шага вперед и замер. Когда советский лидер заговорил, в его тоне не было нот обвинения. Он говорил вкрадчиво.

– Майор Петровский, не стойте истуканом. Подойдите ближе, к свету, чтобы вас было видно, садитесь.

Петровский был ошеломлен. Сидеть в присутствии Генерального секретаря – неслыханное дело для молодого майора! Он сделал, как ему велели, присел на краешек указанного стула, выпрямив спину и сжав колени.

– Вы знаете, зачем я вас пригласил?

– Нет, товарищ Генеральный секретарь.

– Я так и предполагал. Никто об этом не знает. Теперь я вам скажу. Вы должны выполнить задание, имеющее огромное значение для Советского Союза и дела революции. В случае успеха выигрыш для нашей страны будет огромен, в случае провала – катастрофа. Я лично выбрал вас, Валерий Алексеевич, для выполнения этого задания.

У Петровского голова пошла кругом. Первоначальный страх перед угрозой позора и ссылки сменился безудержным ликованием. С тех пор как его, выпускника-отличника Московского университета, перебросили из министерства иностранных дел в Первое Главное управление, с тех пор как он согласился работать в Управлении «С», он мечтал о важном задании. Но даже в самых дерзких мечтах он не мог себе представить что-либо подобное. Он позволил себе посмотреть Генеральному секретарю прямо в глаза.

– Благодарю вас, товарищ Генеральный секретарь, за оказанное доверие.

– Детали вам изложат потом. Времени для подготовки мало, но вы – человек тренированный, в отличной форме. Вы получите все, что необходимо для выполнения задания. Я хотел лично встретиться с вами по одной причине. Вы должны знать об этом. Я решил сам вам об этом сообщить. В случае успеха операции, а я не сомневаюсь в этом, вы получите повышение и награды, о которых не могли и мечтать. Я об этом позабочусь. Если полиция или армия страны, в которую вы будете посланы, выйдут на ваш след, вы должны будете без всяких колебаний принять все меры к тому, чтобы вас не взяли живым. Вы меня поняли, Валерий Алексеевич?

– Да, товарищ Генеральный секретарь.

– В любом случае вас ждет ад, если попадетесь живым. Вас будут допрашивать, никакое мужество не поможет вам устоять перед химическими средствами, вы все скажете. Это обернется кошмаром для Советского Союза, вашей Родины.

Майор Петровский глубоко вздохнул.

– Я не подведу, – сказал он, – я живым не дамся.

Генеральный секретарь нажал кнопку под столом, дверь открылась. Появился майор Павлов.

– Ступайте, молодой человек. Здесь, в этом доме, знакомый вам человек изложит суть задания. Потом вы получите подробные инструкции. Мы не встретимся до тех пор, пока вы не вернетесь.

Когда дверь за майорами КГБ закрылась, Генеральный секретарь долго смотрел на языки пламени, пляшущие в камине.

«Такой приятный молодой человек, – думал он, – как жаль».

Пока Петровский шел за майором Павловым по длинным коридорам в гостевое крыло, ему казалось, что его грудь едва вмещает переполняющие его чувства ожидания и гордости.

Майор Валерий Алексеевич Петровский был убежденным русским солдатом и патриотом. Он настолько прекрасно владел английским, что не только понимал значение фразы «умереть за бога, короля и отечество», но и чувствовал ее. Собственно, в бога он не верил, но доверие главы его страны вселяло в него решимость неукоснительно выполнить то, что велено. Об этом он думал, вышагивая по коридору в Усове.

Майор Павлов остановился у двери, постучал и открыл ее. Он посторонился, пропуская Петровского вперед. Затем он закрыл дверь и удалился. Из-за стола с разложенными листами бумаги и картами поднялся седовласый человек.

– Значит, вы – майор Петровский? – спросил он, улыбаясь и протягивая руку.

Петровского удивило заикание старика. Ему был знаком этот человек, хотя они никогда не встречались. В ПГУ о нем ходили легенды, он воплощал собою торжество советской идеи над капитализмом.

– Да, товарищ полковник, – ответил Петровский.

Филби внимательно изучил его личное дело и знал его до мельчайших подробностей. Петровскому было тридцать шесть лет, десять лет он вживался в образ истинного англичанина, дважды совершал ознакомительные поездки в Великобританию, каждый раз по надежной легенде, не подходя ближе, чем на километр, к советскому посольству и не выполняя никакого задания.

Подобные поездки предпринимались с единственной целью – познакомить нелегалов с той повседневностью, в которой им придется жить и работать, когда они получат задание – как открыть банковский счет, что делать, если случайно попал в дорожную аварию, как ездить в лондонском метро. Поездки давали возможность пополнить лексикон современным сленгом.

Филби знал, что сидящий перед ним молодой человек не только говорит на идеальном английском, но и владеет диалектами четырех регионов Англии, прекрасно знает ирландский и валлонский. Он перешел на английский.

– Садитесь, – пригласил Филби, – я расскажу в целом о задании. Другие уточнят детали. Времени мало, катастрофически мало, вам придется схватывать все на лету и запоминать сразу.

Пока они разговаривали, Филби понял, что после тридцатилетнего отсутствия на родине, несмотря на то, что ежедневно читал газеты и журналы оттуда, из них двоих ему не хватало слов, его язык был старомодным и высокопарным. Молодой русский говорил на современном языке.

Филби за два часа изложил план «Аврора». Петровский старательно запоминал. Его потрясла смелость замысла.

– Несколько дней вы проведете в обществе четырех людей. Они дадут имена, адреса, даты, сроки передачи сообщений, места встреч со связником и запасные варианты. Все это вы должны запомнить. Единственное, что можно взять с собой – это блокнот с одноразовыми шифрами. Ну, вот и все.

Петровский молча кивал, слушая Филби.

– Я заверил Генерального секретаря, что не подведу, – сказал он. – Все будет сделано как надо и в срок. Если компоненты прибудут, все будет исполнено.

Филби встал.

– Хорошо, сейчас вас отвезут обратно в Москву, туда, где вы пробудете до отъезда.

Когда Филби пересек комнату, чтобы позвонить по внутреннему телефону, Петровский вздрогнул от громкого воркования, донесшегося из угла. Он взглянул туда и увидел большую клетку, в которой сидел красивый голубь с забинтованной лапкой. Филби обернулся и извиняюще улыбнулся.

– Хопалонг, – сказал он, набирая номер телефона майора Павлова, – нашел его на улице со сломанным крылом и лапкой. Крыло уже зажило, а лапка нет.

Петровский подошел к клетке и пальцем погладил птицу. Голубь, прихрамывая, отошел к задней стенке. Вошел майор Павлов. Он как обычно ничего не сказал, только знаком пригласил Петровского следовать за ним.

– До встречи. Желаю удачи, – напутствовал Филби.

Члены комитета «Парагон» расселись, каждый прочитал доклад Престона.

– Ну что, – сказал сэр Энтони Пламб, начиная обсуждение. – Теперь мы по крайней мере знаем, что, где, когда и кто, правда, не знаем почему.

– А также – сколько?

– Мы знаем размеры ущерба, – вмешался сэр Патрик Стрикленд. – Необходимо информировать союзников, хотя ничего важного, кроме фиктивного документа, с января в Москву не поступало.

– Согласен, – сказал сэр Энтони, – Джентльмены, мы должны закончить расследование. Что будем делать с этим человеком? У тебя есть идеи, Брайан?

Генеральный директор отсутствовал, поэтому Брайан Харкорт-Смит один представлял МИ-5. Он старательно подбирал слова.

– Мы полагаем, что с Беренсоном, Марэ и Бенотти связь замкнулась. Мало вероятно, что в этой цепочке есть еще какие-нибудь звенья. Беренсон – очень важная фигура, цепь явно создана для него.

Люди, сидящие вокруг стола, согласно закивали.

– Что ты предлагаешь? – спросил сэр Энтони.

– Арестовать их всех, всю цепочку, – ответил Харкорт-Смит.

– Но речь идет об иностранном дипломате, – запротестовал сэр Губерт Виллиерс из министерства внутренних дел.

– Полагаю, что Претория согласится снять с него иммунитет, – вмешался сэр Патрик Стрикленд. – Генерал Пьенаар наверняка уже доложил обо всем господину Бота. Они, без сомнения, захотят получить Марэ после того, как мы с ним побеседуем.

– Логично, – сказал сэр Энтони, – что ты думаешь, Найджел?

Сэр Найджел Ирвин сидел, уставившись в потолок, и, казалось, был погружен в собственные мысли. Когда прозвучал вопрос, он встрепенулся, будто проснувшись.

– Я как раз думал, – тихо сказал он. – Мы их арестуем. А что дальше?

– Допрос, – ответил Харкорт-Смит. – Оценим потери и сообщим союзникам о раскрытии всей цепочки, чтобы слегка подсластить пилюлю.

– Да, – согласился сэр Найджел, – хорошо. Ну а дальше что?

Он обратился к трем министрам и секретарю кабинета.

– Мне кажется, у нас есть четыре возможности. Можем арестовать Беренсона и официально судить его по всей строгости закона в соответствии с Актом о государственной тайне. Нам придется это сделать, если мы его арестуем. Но выиграем ли мы дело в суде? Мы знаем, что мы правы, но сможем ли мы убедить в этом адвокатов? Кроме того, арест и суд вызовут публичный скандал, который не может не отразиться на нашем правительстве.

Сэр Мартин Флэннери, секретарь кабинета министров, понял, что имеет в виду Найджел. Он единственный из присутствующих знал о намерении премьер-министра провести летом всеобщие выборы. Об этом ему конфиденциально сообщила сама г-жа Тэтчер. Проведя всю свою сознательную жизнь на государственной службе, сэр Мартин был предан нынешнему правительству так же, как до того был предан трем предыдущим, два из которых были лейбористскими. Он будет так же относиться к любому следующему правительству, избранному демократическим путем. Он закусил губу.

– Второе, – продолжал сэр Найджел, – мы можем оставить Беренсона и Марэ в покое и передавать через них в Москву дезинформацию. Это может длиться недолго. Беренсон занимает слишком высокий пост и много знает, его вряд ли удастся провести.

Сэр Перегрин Джонс кивнул. Он знал, что тут сэр Найджел прав.

– Мы можем арестовать Беренсона и попытаться узнать от него, что он передал, обещав взамен не отдавать под суд. Вообще-то я против безнаказанности. Нельзя быть уверенным в искренности предателя. Пример тому Блант. К тому же, это всегда становится достоянием гласности и вызывает еще больший скандал.

Сэр Губерт Виллиерс, министерство которого обеспечивало правосудие, согласно кивнул. Он тоже ненавидел дела с освобождением виновного от ответственности. Все знали, что и премьер-министр придерживается такого же мнения в этом вопросе.

– Остается, – сказал Найджел, – задержать неофициально и допросить. Но поскольку я, очевидно, старомоден, то не склонен к такому варианту. Преступник может сказать, что передал пятьдесят документов, и никто из нас не поручится в том, что он не передал еще столько же.

Воцарилась тишина.

– Все варианты достаточно неприятны, – согласился сэр Энтони Пламб, – но, похоже, что придется принять предложение Брайана, если иных нет.

– Есть, – деликатно вставил сэр Найджел, – А если Беренсона завербовали «под чужим флагом»?

Большинство присутствующих знали, что значит «под чужим флагом», только сэр Губерт Виллиерс из министерства внутренних дел и сэр Мартин Флэннери из кабинета министров удивленно подняли брови.

Сэр Найджел объяснил:

– Это означает, что человека вербуют люди, которые якобы работают на одну страну, а на самом деле работают на другую. Этот метод любит израильская разведка Моссад, широко и охотно им пользуется.

Например, с преданным своей родине западным немцем, работающим на Ближнем Востоке, встречаются во время его отпуска в Германии два немца, которые, предъявляя неопровержимые доказательства, заявляют, что работают в западногерманской разведке. Они излагают историю о том, что работающие в Ираке французы продают технологические секреты НАТО, чтобы обеспечить своей стране более крупные коммерческие заказы. Не поможет немец своей стране, докладывая о поведении коллег-французов? Будучи патриотом, тот соглашается и годами работает на Иерусалим. Так происходило не раз.

Такое логично предположить, – продолжал сэр Найджел, – мы изучили личное дело Беренсона от корки до корки. Вербовка «под чужим флагом» может многое объяснить в нем.

Несколько человек согласно кивнули, вспомнив личное дело Беренсона. Сразу после университета он начал работать в Форин-офис. Он хорошо зарекомендовал себя, трижды выезжал за границу, постепенно, хотя и не слишком быстро, продвигался вверх по служебной лестнице.

В середине шестидесятых годов женился на леди Фионе Глен и вскоре получил назначение в ЮАР, куда отправился с женой. Возможно именно там, встретившись с традиционным южноафриканским гостеприимством, он проникся к Африке симпатией и восхищением. В то время у власти в Британии были лейбористы, в Родезии шли волнения. Его открытое восхищение Преторией было воспринято не слишком благожелательно.

Когда в 1969 году он вернулся в Великобританию, до него дошли слухи, что следующее его назначение предстоит в нейтральную страну, например, Боливию. Можно только гадать, но вполне вероятно, что леди Фиона, которая была не против Претории, отказалась покинуть своих любимых лошадей и светских друзей ради трех лет пребывания где-то в Андах. Как бы то ни было Джордж Беренсон попросил перевести его в министерство обороны, что считалось безусловным понижением. Но при богатстве жены ему приходилось с ней считаться. Освободившись от ограничений, диктуемых службой в министерстве иностранных дел, он стал членом нескольких проюжноафриканских обществ дружбы, куда обычно вступают люди, придерживающиеся крайне правых политических взглядов.

По крайней мере, сэр Перегрин Джонс знал, что известные и слишком откровенные правые политические убеждения Беренсона не позволили ему, Джонсу, рекомендовать его к представлению на дворянский титул. Кстати, это тоже могло вызвать обиду Беренсона.

Когда час назад члены «Парагона» прочли доклад Престона, некоторые подумали, что за симпатией Беренсона к ЮАР кроется тайная симпатия к СССР. Теперь предположение сэра Найджела Ирвина представило все в ином свете.

– «Под чужим флагом»? – задумчиво проговорил сэр Пэдди Стрикленд. – Ты думаешь, он считал, что передает секреты Южной Африке?

– Меня самого мучает эта загадка, – откликнулся Ирвин, – Если он тайный коммунист или сочувствующий, почему Центр не дал ему советского шефа? Я знаю по крайней мере пятерых человек в их посольстве, которые справились бы с такой задачей.

– Признаться, я в недоумении, – сказал сэр Энтони Пламб.

Он поднял глаза и вновь их опустил, поймав взгляд сэра Найджела Ирвина с другого конца стола. Ирвин быстро подмигнул. Сэр Энтони Пламб уставился в личное дело Беренсона, лежавшее перед ним. Хитрюга Найджел, – подумал он, – ты ведь не просто предполагаешь, ты уверен.

Действительно, двумя днями ранее Андреев кое-что рассказал. Немного. Просто передал разговор в буфете советского посольства. Они немного выпили с сотрудником Управления «С» и болтали об общих проблемах. Андреев что-то заметил о пользе вербовки «под чужим флагом», сотрудник Управления «С» усмехнулся, подмигнул и указательным пальцем слегка постучал по носу. Андреев трактовал этот жест как признание того, что в настоящее время в Лондоне идет операция «под чужим флагом» и что его собеседник о ней знает. Когда он рассказал об этом эпизоде сэру Найджелу, тот согласился с такой трактовкой. Еще одна мысль пришла в голову сэру Энтони. Если ты действительно что-то знаешь, Найджел, значит, у тебя есть источник информации в самой резидентуре. Старый лис. Затем возникла другая, уже менее приятная мысль. Почему бы не сказать об этом открыто? Всем сидящим за столом можно доверять, не так ли? Червячок беспокойства зашевелился у него внутри. Он поднял голову.

– Я считаю, что мы должны серьезно подумать над предложением Найджела. В нем есть логика. Что ты думаешь, Найджел?

– Этот человек – предатель, нет никаких сомнений. Если ему предъявить документы, оказавшиеся в наших руках, думаю, он будет потрясен. Если после этого ему дать прочесть доклад Престона и если он действительно был уверен, что работал на Преторию, считаю, что ему не удастся скрыть своего шока. Если же он тайный коммунист, то все знает о Марэ и не удивится. Я думаю, что проницательный человек все поймет по его реакции.

– А если действительно была вербовка «под чужим флагом»? – поинтересовался сэр Перри Джонс.

– Тогда, я полагаю, он окажет всяческое содействие в оценке причиненного ущерба. Более того, думаю, что его удастся уговорить перейти на нашу сторону для организации широкой кампании по дезинформации Москвы. Это позволит нам спасти хоть как-то наше положение в глазах наших союзников.

Сэр Пэдди Стрикленд был побежден этой ремаркой. Все согласились с тактикой сэра Найджела.

– И последнее, кто пойдет к нему? – спросил сэр Энтони.

Сэр Найджел кашлянул.

– Вообще-то это относится к компетенции МИ-5, – сказал он, – но операцией по дезинформации будет заниматься МИ-6. Кроме того, я знаком с этим человеком. Мы учились вместе в школе.

– Боже мой, – воскликнул Пламб, – он же моложе тебя!

– На пять лет. Он когда-то чистил мне ботинки.

– Ну, хорошо. Кто «за»? Есть «против»? Нет. Найджел, он твой. Держи нас в курсе дела.

24-го числа, во вторник, турист из ЮАР прибыл из Йоханнесбурга в лондонский аэропорт Хитроу, где без проблем прошел все формальности.

Когда он вышел с саквояжем из зоны таможенного контроля, к нему подошел молодой человек и о чем-то спросил. Плотный южноафриканец утвердительно кивнул. Молодой человек взял у него из рук саквояж и повел к ожидавшей машине.

Вместо того, чтобы направиться в Лондон, водитель поехал сначала по кольцевой дороге М25, а затем по МЗ в направлении Гэмпшира. Через час они подъехали к симпатичному загородному особняку в окрестностях Бэзингстока. У южноафриканца взяли пальто и проводили в библиотеку. Сидящий у камина англичанин в твидовом пиджаке, примерно таких же лет, что и прибывший, встал, чтобы его приветствовать.

– Генри Пьенаар, как приятно тебя снова видеть. Сколько лет прошло! Добро пожаловать в Англию.

– Найджел, как твои дела?

У руководителей секретных служб двух стран оставался час до обеда, поэтому после кратких приветствий они сразу приступили к обсуждению проблемы, которая привела генерала Пьенаара в этот загородный дом секретной службы для высоких, но неофициальных гостей.

К вечеру сэр Найджел Ирвин получил то, что хотел. Южноафриканец согласился не трогать Марэ, чтобы дать Ирвину возможность развернуть широкую дезинформацию через Джорджа Беренсона, предполагая, что тот примет участие в «игре».

Англичане продолжат слежку за Марэ, чтобы он не сбежал тайком в Москву. Южноафриканцам предстояло оценить причиненный им за сорок лет ущерб.

Затем они решили, что, когда операция по дезинформации завершится, Ирвин сообщит Пьенаару, что Марэ больше не нужен. Его отзовут домой, англичане посадят его в самолет южноафриканской авиакомпании, а люди Пьенаара арестуют его в воздухе, то есть на территории ЮАР.

После ужина сэр Найджел ушел: машина ждала его возле дома. Пьенаар остался еще на один день, он переночевал в особняке, а утром отправился за покупками в лондонский Вест-Энд. Вечером он улетел домой.

– Только не упусти его, – сказал генерал Пьенаар, провожая сэра Найджела до двери, – хочу, чтобы этот негодяй вернулся домой до конца этого года.

– Вернется, – пообещал сэр Найджел, – смотрите, не спугните его.

Пока генерал Пьенаар бродил по магазинам Бонд-стрит в поисках подарка госпоже Пьенаар, Джон Престон на Чарльз-стрит встретился с Брайаном Харкорт-Смитом. Заместитель генерального директора старался всем своим видом выразить расположение к собеседнику.

– Ну, Джон, считаю своим долгом поздравить тебя. Комитет в восторге от твоей работы в Южной Африке.

– Спасибо, Брайан.

– Теперь всем займется комитет. Не могу точно сказать, что намечается, но Тони Пламб просил передать тебе его личную благодарность. А теперь… – он положил ладони на стол, – насчет будущего.

– Будущего?

– Понимаешь, меня мучает дилемма. Ты трудился восемь недель, то с «топтунами», то на Корк-стрит, в ЮАР… Все это время в С-1 тебя замещал молодой Марч. Замещал достаточно успешно. Теперь я спрашиваю, что мне с ним делать? Думаю, несправедливо возвращать его на вторые роли. Он деятелен, инициативен, внес несколько толковых предложений, ввел ряд новшеств.

«Еще бы, – подумал Престон, – Марч карьерист, протеже Харкорт-Смита».

– Ты, Джон, проработал в С-1 десять недель, но учитывая твой нынешний успех, ты должен двигаться дальше. Я поговорил с отделом кадров и к счастью оказалось, что Крэнли из С-5(С) в конце недели уходит досрочно в отставку. Его жена давно болеет, он хочет увезти ее в озерный край. Я думаю, что тебе подойдет такое место.

Престон задумался.

– С-5 – порты и аэропорты? – спросил он.

Это была координационная работа. Иммиграционные службы, таможня, особый отдел, отдел особо опасных преступлений, отдел по борьбе с наркотиками. С-5 следил за портами и аэропортами, въезжающими в страну подозрительными субъектами, нелегальными грузами. Престон полагал, что С-5(С) работает вполне автономно и самостоятельно, без лишней опеки.

Уговаривая его, Харкорт-Смит поднял палец:

– Это важно, Джон. Надо следить за въездом нелегалов из стран советского блока. Работа конкретная, тебе такое понравится.

«Вдали от начальства, которое вот-вот сцепится в схватке за место генерального», – подумал Престон. Он знал, что он человек Бернарда Хеммингса, понимал, что Харкорт-Смит это знает. Он хотел было протестовать, потребовать встречи с сэром Бернардом, чтобы остаться там, где работал.

– Ты только попробуй, – увещевал Харкорт-Смит, – подразделение находится на Гордон-стрит, тебе никуда не надо переезжать.

Престон понял, что его перехитрили. Харкорт-Смит потратил полжизни, разрабатывая структуру головного офиса. «По крайней мере, – подумал Престон, – можно будет опять заняться конкретным делом, а не полицейской работой».

– Я полагаю, приступишь с понедельника, – сказал Харкорт-Смит на прощание.

Майор Валерий Петровский прилетел в Лондон в пятницу.

Из Москвы он долетел до Цюриха со шведским паспортом, там он запечатал его в конверт и отправил по адресу, где посылку получит резидент КГБ в этом городе. В почтовом отделении аэропорта он забрал конверт с новыми документами на имя швейцарского инженера. Из Цюриха он вылетел в Дублин.

Сопровождающий его человек не знал, по какому заданию летит Петровский. Он просто выполнял приказ. Двое мужчин вместе вошли в номер гостиницы международного аэропорта в Дублине. Петровский снял с себя всю одежду европейского стиля и производства и облачился с ног до головы в английскую одежду, принесенную сопровождающим в сумке. Тот ему передал также небольшую сумку с пижамой, сменой одежды, банными принадлежностями и книжкой для чтения.

Сопровождающий снял с доски объявлений аэропорта конверт, пришпиленный туда четырьмя часами ранее сотрудником Управления «С» из посольства в Дублине. В нем был билет на спектакль предыдущего дня в театре Эблана, чек, выписанный за пребывание прошлой ночью в отеле «Нью-Джури», а также обратный билет на рейс Дублин-Лондон авиакомпании «Эйр Лингус».

Наконец-то Петровскому вручили его новый паспорт. Когда он вернулся обратно в аэропорт и пошел регистрироваться на посадку, никто не обратил на него ни малейшего внимания. Он выглядел, как англичанин, возвращающийся после деловой поездки в Дублин. Между Дублином и Лондоном нет паспортного контроля, в Лондоне прибывающие пассажиры должны предъявить посадочный талон или билет. Они минуют двух работников специального отдела, делающих вид, что им все безразлично, но на самом деле ничего не упускающих из виду. Никто из них не знал Петровского в лицо, так как тот никогда раньше не прибывал в Великобританию через аэропорт Хитроу. Если бы они решили его проверить, то он бы предъявил британский паспорт на имя Джеймса Дункана Росса. К паспорту не придрался бы даже Паспортный офис по той простой причине, что он сам его выдал.

Пройдя через таможню, русский взял такси до вокзала Кингс Кросс. Там он отправился к камере хранения. У него был ключ от одной из ячеек, которыми пользовались сотрудники Управления «С» в посольстве, которые и сделали дубликат ключа. Из нее он вынул заклеенный пакет, прибывший в посольство с диппочтой два дня назад. Никто его в посольстве не вскрывал и не интересовался его содержимым. Никто не интересовался, почему пакет надо положить в камеру хранения вокзала. Это никого не касалось.

Не распечатывая, Петровский положил его в сумку. Позже, на досуге он познакомится с его содержимым, хотя он уже знал, что в нем находится. От Кингс Кросс он поехал на такси к Ливерпульскому вокзалу и сел на поезд до Ипсвича, графство Саффолк. Вечером к ужину он зарегистрировался в гостинице «Грейт Уайт Хорс».

Если бы какой-нибудь любопытный полицейский заглянул в пакет, засунутый в сумку молодого англичанина, следующего ипсвичским поездом, он был бы поражен. Там находился финский автоматический пистолет Сако с полным магазином. Каждая пуля была надрезана крест-накрест, а надрезы заполнены смесью желатина и концентрата цианистого калия. Она разрывалась, попав в тело, а яд убивал немедленно.

В остальном содержимое пакета отражало «легенду» Джеймса Дункана Росса.

«Легендой» называют придуманную историю жизни несуществующего человека, подтверждаемую рядом достоверных документов всевозможных видов. Обычно человек, о котором создана «легенда», когда-то действительно жил, но умер при невыясненных обстоятельствах, не привлекших ничьего внимания. Личность человека берут за основу и, как плотью скелет, облепляют ее подтверждающими деталями и документами.

Настоящий Джеймс Дункан Росс, а точнее то, что от него осталось, уже много лет лежал в густых кустах реки Замбези. Он родился в 1950 году от Ангуса и Кристи Росс из Килбрайда, Шотландия. В 1951 году измученный скудными пайками, выдаваемыми в послевоенной Великобритании, Ангус Росс иммигрировал с женой и крошкой-сыном в Южную Родезию, как она тогда называлась. Будучи инженером, он устроился на производство по выпуску сельскохозяйственных машин и орудий, к 1960 году ему удалось открыть свое дело.

Дела шли хорошо, маленького Джеймса удалось отдать в хорошую подготовительную школу, а потом в Майкл-хаус. В 1971 году сын начал работать в отцовской компании. К власти в Родезии пришел Ян Смит, разгоралась война против партизан Джошуа Нкомы и Роберта Мугабе.

Все мужчины призывного возраста были зачислены в резерв, все больше и больше времени они проводили в армии. В 1976 году Джеймс Росс попал в партизанскую засаду в густых зарослях на южном берегу Замбези и был убит. Партизаны сняли с него всю одежду и вернулись в свои лагеря в Замбию.

Он не должен был иметь при себе ничего, что могло бы идентифицировать его личность, но перед самым заступлением на дежурство он получил письмо от своей девушки и сунул его в карман кителя. Письмо попало в Замбию, а оттуда – в руки КГБ.

Офицер КГБ Василий Солодовников был тогда послом в Лусаке, у него была своя агентурная сеть по всему югу Африки. Через нее и попало к нему письмо, адресованное Джеймсу Дункану Россу. Первые проверки истории жизни молодого офицера позволили выяснить одну полезную деталь: уроженец Великобритании Ангус Росс и его сын Джеймс остались британскими подданными. Именно тогда КГБ решил «воскресить» Джеймса Дункана Росса.

Когда Родезия получила независимость и стала называться Зимбабве, Ангус и Кристи Росс переехали в ЮАР, а Джеймс якобы решил вернуться в Великобританию. Невидимые руки изъяли копию свидетельства о его рождении из Сомерсет-хаус в Лондоне, другие руки заполнили и переслали просьбу о выдаче нового паспорта. Были сделаны необходимые проверки, паспорт был выдан.

Для создания надежной «легенды» требуются тысячи часов, в этом участвуют многие люди. КГБ никогда не испытывал недостатка в людях и терпении. Закрываются и открываются банковские счета, обновляются водительские права, покупаются и продаются машины – легендарное имя попадает в компьютер Центра регистрации автомобилей. Фиктивные люди получают работу, продвигаются по службе, выходят на пенсию. Одна из функций низших чинов разведки – ведение такой документации.

Другие группы занимаются прошлым. Каким было прозвище в детстве? В какой школе учился? Как дразнили учителя ботаники? Как звали семейного пса и т. д. Когда «легенда» готова – а на это могут уйти годы – и ее новый носитель выучит ее наизусть, не одна неделя понадобится, чтобы найти в ней изъян и разоблачить человека, и то это не всегда удается. Именно такой набор был у Петровского в голове и сумке. Он был – и мог это доказать – Джеймсом Россом, переезжающим с запада на восток Великобритании, чтобы возглавить там представительство швейцарской корпорации по торговле компьютерными программами. На его банковском счете в «Барклайзбанк» в Дорчестере (графство Дорсет) лежала круглая сумма, которую он собирался перевести в Колчестер. Каракули подписи Росса он научился воспроизводить в точности.

Права человека в Британии святы. Британия – чуть ли не единственная в мире страна, где людям не приходится носить документов, удостоверяющих их личность. Достаточно предъявить письмо на собственное имя. Водительские права, хотя на них нет фотографии, являются уже бесспорным подтверждением личности человека. Принято считать, что человек – тот, за кого он себя выдает.

Ужиная вечером в Ипсвиче, Валерий Алексеевич Петровский был совершенно уверен, что никому не придет в голову усомниться в том, что он не Джеймс Дункан Росс. После ужина он попросил у портье телефонный справочник и открыл раздел с перечнем агентств по продаже недвижимости.

Глава 12

Когда майор Петровский ужинал в «Грейт Уайт Хорс» в Ипсвиче, в квартире на восьмом этаже Фонтеной-хаус в Белгравии прозвенел звонок, дверь открыл сам владелец, Джордж Беренсон. Какое-то мгновение он с удивлением вглядывался в лицо гостя.

– Боже мой, сэр Найджел…

Они были немного знакомы – не столько по общему школьному детству, сколько по встречам на избитых служебных тропах Уайтхолла.

Шеф секретной службы вежливо, но сдержанно кивнул.

– Добрый вечер, Беренсон, не возражаете, если я войду?

– Конечно, конечно, разумеется входите…

Джордж Беренсон разволновался, хотя не имел ни малейшего представления о цели визита. Судя по тому, что сэр Найджел обратился просто по фамилии, визит предстоял дружеский, но без пустословия. Фамильярностей типа «Джордж и Найджел» ждать не приходилось.

– Леди Фиона дома?

– Нет, она уехала на какое-то заседание своего комитета. Мы одни.

Сэру Найджелу это и без того уже было известно. Прежде чем зайти в дом, он видел из окна своей машины, как ушла жена Беренсона.

Сняв пальто и прихватив портфель с бумагами, сэр Найджел вошел в гостиную и уселся в предложенное ему кресло. От этого места было совсем близко до уже отремонтированного стенного сейфа за зеркалом. Беренсон расположился напротив.

– Чем могу служить?

Сэр Найджел открыл портфель и аккуратно разложил на стеклянной поверхности кофейного столика десять копий.

– Думаю, вам не помешает на это взглянуть.

Беренсон молча изучил верхний лист, поднял его, чтобы взглянуть на следующий. Дойдя до третьего листа, он остановился и отложил всю стопку. Он побледнел, но держал себя в руках, не отрывая глаз от бумаги.

– Вряд ли я могу что-нибудь сказать.

– Да, немного, – спокойно сказал сэр Найджел. – Их нам вернули некоторое время назад. Мы знаем, что их потеряли вы. Вам сильно не повезло. Мы несколько недель следили за вами и знаем, как «уплыла» бумага по острову Вознесения, как она попала к Беннотти, а затем к Марэ. Все, знаете ли, прекрасно увязывается.

Малую толику из того, что он говорил, можно было доказать, но в основном это был чистейшей воды блеф, но Найджел не собирался сообщать Беренсону о том, насколько слабы были улики против него. Заместитель начальника управления по оборонному обеспечению расправил плечи и поднял глаза. «Ну вот, теперь наступает очередь демонстрации непреклонности, попытки самооправдания, – подумал Ирвин. – Забавно, насколько все они ведут себя одинаково». Беренсон встретил его взгляд.

– Ну и что, раз уж вы все знаете, что вы собираетесь делать?

– Задать несколько вопросов, – сказал сэр Найджел. – К примеру, сколько это длилось и почему вы за это взялись.

Хоть он и старался держать себя в руках, ему это плохо удавалось. Беренсон даже не обратил внимания на одну деталь: такого рода беседы не входят в компетенцию начальника секретной службы. Шпионов ловит контрразведка. Жажда оправдаться пересилила в нем способность к анализу.

– Что касается первого вопроса – чуть больше двух лет.

«Могло быть хуже», – подумал сэр Найджел. Он знал, что Марэ провел в Британии почти три года, но ведь и до этого Беренсона мог контролировать какой-нибудь другой юаровский агент Советов. Судя по всему, он не врет.

– Что касается второго вопроса, на мой взгляд, все очевидно.

– Допустим, что я туго соображаю, – подсказал сэр Бернард. – Просветите меня. Так почему же?

Беренсон глубоко вздохнул. Возможно, как многие до него, он часто прокручивал у себя в голове свою защитную речь, пытаясь спастись от суда своей собственной совести или того, что ему ее заменяло.

– Я считаю – и уже многие годы, – что на нашей планете есть только одна борьба, в которой стоит участвовать, – это борьба против коммунизма и советского империализма, – начал он. – Один из бастионов в этой борьбе образует ЮАР. К югу от Сахары это, наверное, самый главный бастион, если вообще не единственный. Я давно считаю, что для западных держав относиться к ЮАР, как к прокаженному, лишать ее участия в нашем совместном противостоянии советской угрозе – значит действовать себе во вред.

Я считаю, что западные державы незаслуженно третируют ЮАР, ошибочно и глупо лишать ее доступа к планам НАТО.

Сэр Найджел кивнул, будто эта мысль никогда прежде не приходила ему в голову.

– Вы решили, что восстановить равновесие будет правильно и справедливо?

– Да, я так думал и до сих пор придерживаюсь этого мнения, чтобы там ни говорилось в законе о государственной тайне.

«Тщеславие, – подумал сэр Найджел, – только тщеславие и колоссальное самомнение заставляют людей браться за дело не по уму и не по силам. Нан Мей, Понтекорво, Фукс, Прайм – все они самозванно присвоили себе право быть Господом Богом, судить коллег за глупость и оправдывать свое предательство. К этому присовокупляется еще и дурманящая жажда власти, ради которой они идут на любое предательство, торговлю секретами, ниспровержение соперников, обошедших их на пути к почестям, власти и славе».

– Хм, скажите мне, вы сами решили этим заняться или Марэ предложил?

Беренсон задумался.

– Ян Марэ – дипломат, вам до него не добраться, – сказал он. – Так что я не причиню ему вреда, если признаюсь. Это он предложил. Когда я был в Претории, мы не были знакомы. Мы встретились здесь, вскоре после его приезда. Мы обнаружили в наших взглядах много общего. Он убедил меня, что в случае конфликта с СССР, ЮАР останется в одиночестве в Южном полушарии на главных путях от Индийского к Атлантическому океану притом, что по остальной Африке будут раскиданы советские базы. Мы оба сочли, что, не зная о планах НАТО в этих двух регионах, ЮАР – наш самый верный союзник в этой части земного шара – окажется бессильной.

– Убедительный аргумент, – с сожалением заметил сэр Найджел. – Вы знаете, мы, естественно, следили за Марэ как за вашим шефом и проверили его. Я рискнул и прямо спросил о нем у генерала Пьенаара. Он сказал, что Марэ работает не на него.

– Естественно.

– Естественно? Но мы послали в ЮАР человека, чтобы он все проверил на месте. Я думаю, вам стоит ознакомиться с его донесением.

Найджел достал из кейса доклад Престона по результатам поездки в Преторию, сверху к нему была прикреплена фотография Марэ в детстве. Пожав плечами, Беренсон принялся за чтение. В какой-то момент он порывисто вздохнул, зажал рот рукой и впился зубами в пальцы. Дочитав последнюю страницу, он закрыл лицо руками и стал раскачиваться взад-вперед.

– О, боже мой, – стонал он, – что я наделал.

– Вы причинили вред отечеству, – сказал сэр Найджел. Он позволил Беренсону в полной мере почувствовать себя несчастным, без сожаления глядя на его самоуничижение. Для сэра Найджела он был всего-навсего жалким предателем короны и страны из-за своих мелких интересов.

Беренсон был уже не бледным, а пепельно-серым. Когда он опустил руки, он, казалось, постарел на много лет.

– Я могу что-нибудь, хоть что-нибудь, сделать, чтобы смыть позор?

Сэр Найджел пожал плечами, показывая, что надеяться не на что. Вонзив нож, он не мог отказаться от удовольствия повернуть его в ране.

– Очень влиятельные люди требуют вашего ареста, вашего и Марэ. Претория согласна лишить его дипломатического иммунитета. У вас будет адвокат. Об этом позаботится Совет суда. Честные люди. Жизнь, очевидно, вам сохранят, но проведете вы ее в Паркхурсте или Дартмуре.

Он сделал паузу, чтобы дать возможность Беренсону все осознать до конца.

– Мне временно удалось сдержать натиск ваших недоброжелателей.

– Сэр Найджел, я сделаю все, что надо. Я говорю серьезно. Все, что угодно…

«Как убедительно, – подумал шеф, – очень убедительно. Если бы ты только знал».

– Вы должны сделать три вещи, – сказал он вслух. – Во-первых, продолжать ходить в министерство, будто ничего не произошло, делать все как обычно, держаться тише воды, ниже травы.

Во-вторых, после работы, здесь, в этой квартире, если потребуется даже ночью, вы поможете нам оценить причиненный ущерб. Единственное, что смягчит вашу вину, – точный перечень всех документов, которые попали в Москву. Пропустите хоть одну точку или запятую, будете есть овсяную кашу до конца своих дней.

– Да, да, конечно. Я сделаю все. Я помню каждый документ, который передал. Все… э… вы сказали, три вещи.

– Да, – продолжал сэр Найджел, изучая свои ногти, – третье – сложнее. Вы должны сохранить свои отношения с Марэ.

– Я… что?

– Вам нет необходимости с ним встречаться. Я предпочту, если будет так. Не думаю, что вы настолько хороший актер, чтобы не выдать себя. Я имею в виду способ связи через телефон, когда вы захотите что-то передать ему.

Беренсон искренне удивился.

– А что я должен передавать?

– Материал, который подготовят мои люди. Дезинформацию, если вы хотите. Кроме сотрудничества в оценке ущерба, я хочу, чтобы вы сотрудничали со мной. Нанесите Советам настоящий ущерб.

Беренсон ухватился за идею, как утопающий за соломинку.

Через пять минут сэр Найджел поднялся. Специалисты по оценке ущерба приступят к работе после выходных. Он вышел и, направляясь по коридору к лифту, чувствовал, что доволен собой. Он думал о сломленном человеке, которого только что покинул. Теперь, ублюдок, ты будешь работать на меня.

Молодая девушка в приемной «Оксборроу» подняла глаза на вошедшего незнакомца и с одобрением его оглядела: средний рост, стройный, приятная улыбка, шатен, карие глаза. Ей нравились карие глаза.

– Чем могу вам помочь?

– Я только что прибыл сюда, мне сказали, что у вас можно снять дом с обстановкой.

– Да. Вам надо поговорить с господином Найтсом. Он сдает дома в аренду. Как вас представить?

Он улыбнулся.

– Росс, – сказал он, – Джеймс Росс.

Она нажала кнопку и произнесла в микрофон:

– Господин Найтс, вас желает видеть господин Росс. Он пришел по поводу меблированного дома. Вы можете его принять?

Через две минуты Джеймс Росс уже сидел в кабинете г-на Найтса.

– Я приехал из Дорсета, чтобы заняться делами фирмы в Восточной Англии, – непринужденно рассказывал он, – Я бы хотел, чтобы жена и детишки приехали ко мне как можно скорее.

– Может быть, вы хотите купить дом?

– Пока нет. Во-первых, я хочу подыскать дом, который мне понравится. А во-вторых, возможно, я здесь проживу лишь непродолжительное время. Это зависит от нашего руководства. Понимаете?

– Конечно, конечно, – господин Найтс все прекрасно понимал, – вы еще точно не знаете, надолго ли к нам.

– Совершенно верно, – сказал Росс.

– Вам нужен дом с обстановкой или без?

– Если можно, с обстановкой.

– Правильно, – сказал Найтс, протягивая руку за папками, – трудно найти немеблированные дома. Ну что же, сейчас у нас есть четыре дома.

Он протянул г-ну Россу проспекты. Два дома оказались слишком велики для коммерческого представителя, другие два были более приемлемыми.

У г-на Найтса был час свободного времени, и они сразу же поехали смотреть дома. Один из них идеально подошел. Это был маленький аккуратный кирпичный домик на тихой улочке недалеко от Белстед-роуд.

– Он принадлежит господину Джонсону, – сказал господин Найтс, когда они подошли ближе, – Он инженер, уехал на год в Саудовскую Аравию, поэтому дом сдается только на шесть месяцев.

– Это мне подойдет, – согласился Росс.

Это был дом номер 12 по Черрихейз Клоуз. Все близлежащие улицы имели названия, заканчивающиеся на «хейз», поэтому весь жилой комплекс назывался просто «Хейз». Здесь были Брекенхейз, Горсхейз, Алмондхейз, Хиверхейз.

Перед домом 12 на Черрихейз был небольшой газончик, ограды не было. С одной стороны находился гараж. Петровский знал, что ему потребуется гараж. Задний дворик был небольшой, отгорожен забором, в него можно было выйти, через дверь крошечной кухни. На первом этаже была узкая прихожая. Дальше шла лестница на второй этаж. Под лестницей помещался шкафчик для хозяйственных принадлежностей.

Прихожая вела в гостиную. Проход между лестницей и дверью в гостиную вел на кухню. Наверху располагались две спальни и совмещенный санузел. В целом дом был ничем не примечателен, вокруг стояли такие же кирпичные «коробки», в которых жили преимущественно молодые семьи, в которых глава семьи работал в коммерции или промышленности, а жена занималась домом и одним или двумя малышами. Это было место, которое мог выбрать мужчина, ожидающий приезда жены и детей из Дорсета в конце учебного года, не привлекая к себе особого внимания.

– Я решил снять этот дом, – сказал он.

– Тогда вернемся в офис и уточним некоторые детали… – ответил г-н Найтс.

Так как дом был меблированный, деталей оказалось немного. Необходимо было подписать документ, подтверждающий факт аренды, внести залог и плату за месяц вперед. Г-н Росс предъявил рекомендации от своих работодателей из Женевы и попросил г-на Найтса позвонить в банк в Дорчестер в понедельник утром, чтобы получить деньги по чеку, который он выписал. Г-н Найтс заверил, что к утру понедельника он завершит все проверки с чеком и рекомендациями. Росс улыбнулся. Все будет в порядке, он был в этом уверен.

В то субботнее утро Алан Фокс по просьбе своего друга сэра Найджела Ирвина тоже был в своем офисе. Сэр Найджел Ирвин позвонил, попросив о встрече, немедля направился в американское посольство. Вскоре после десяти часов рыцаря английской короны провели по парадной лестнице американского посольства.

Алан Фокс возглавлял резидентуру ЦРУ и знал Найджела Ирвина уже двадцать лет.

– Боюсь, что мы столкнулись с небольшой проблемой, – начал сэр Найджел Ирвин, сев на стул. – Один из наших служащих в министерстве обороны снес нам, как оказалось, тухлое яйцо.

– О нет, Найджел, только не еще одна утечка, – забеспокоился Фокс.

Извиняющимся тоном Ирвин сказал:

– Боюсь, что так оно и есть. Нечто похожее на ваше дело Харпера.

Алан Фокс поморщился. Удар достиг цели. В 1983 году американцы понесли огромные потери. Обнаружилось, что работающий в Силикон-вэлли инженер продал полякам (а значит, и русским) большую часть секретной информации об американских ракетных установках «Минитмен».

Дело Харпера и предшествовавшее ему дело Бойса некоторым образом сравняло счет между англичанами и американцами.

Англичанам долгое время приходилось терпеть едкие замечания американцев по поводу Филби, Бургесса и Маклина, не говоря уж о Блейке, Вассале, Бланте и Прайме, даже после стольких лет это оставалось позорным пятном английских спецслужб. Поэтому британцы чуть ли не воспряли духом, когда один за другим разразились скандалы с Бойсом и Харпером. По крайней мере, и у других тоже, оказывается, есть предатели!

– Ух, – сказал Фокс. – Что всегда мне нравилось в тебе, Найджел, так это то, что ты не можешь спокойно смотреть на пояс без того, чтобы не ударить ниже его.

Фокс славился в Лондоне своим острым языком. Он отличился довольно давно, когда на собрании Объединенного разведывательного комитета сэр Энтони Пламб пожаловался на неуклюжесть аббревиатуры комитета – ОРК. Значит, он – председатель ОРКа, а сокращенно его должность звучит как ПОРКа.

– А как насчет, – растягивая слова, поинтересовался Фокс со своего конца стола, – Директора Единой Разведывательной Межвемодственной Организации?

Сэр Энтони предпочел не именоваться ДЕРМО Уайтхолла и поэтому снял вопрос с обсуждения.

– О'кей, насколько плохи дела? – спросил Фокс.

– Не так плохо, как могло бы быть, – ответил сэр Найджел и рассказал Фоксу все от начала до конца.

Американец с интересом придвинулся:

– Вы хотите сказать, его в самом деле удалось уговорить? Он будет передавать только то, что ему скажут?

– Либо это, либо до конца жизни тюремная похлебка. Он постоянно будет под наблюдением. Разумеется, у него может быть какой-то условный предупредительный знак для Марэ в телефонном разговоре, но я не думаю, что он им воспользуется. Он в самом деле крайне правый, его действительно завербовали «под чужим флагом».

Фокс задумался.

– Как вы считаете, Найджел, высоко ли оценивает Центр этого Беренсона?

– Оценкой ущерба мы займемся с понедельника, – сказал Ирвин. – Но я думаю, что за его высокое положение в министерстве Москва должна его ценить очень высоко. Не исключено, что его курирует сам шеф КГБ.

– А не могли бы мы всучить им по этому же каналу кое-что из нашей собственной дезы? – спросил Фокс. Он уже прикидывал, что именно Лэнгли с радостью переправил бы в Москву.

– Мне бы не хотелось перегружать канал, – сказал Найджел. – Необходимо, чтобы и ритм передач, и их тематика сохранялись. Впрочем, в этом случае мы могли бы с вами поделиться.

– От меня вы хотите, чтобы я убедил своих людей не слишком нажимать на Лондон?

Сэр Найджел пожал плечами.

– Что есть, то есть. Можно потешить самолюбие, подняв вокруг всего этого жуткий шум. Но ведь он же ничего не даст. Мне бы хотелось восполнить ущерб и отплатить врагу той же монетой.

– О'кей, Найджел, по рукам, я скажу нашим, чтобы не совались. Оценку вы нам пришлите немедля, как только она будет готова. Хорошо? А мы сделаем пару «заготовок» о наших атомных подлодках в Атлантике и в Индийском океане. Я буду держать тебя в курсе.

В понедельник утром Петровский взял напрокат через одну из Коулчестерских фирм небольшой скромный автомобиль. Он объяснил, что сам он из Дорчестера, но ищет дом в Эссексе и Саффолке. Его собственная машина осталась у жены в Дорсете, он не хочет покупать новую на такое короткое время. Его водительские права были в полном порядке, в них стоял адрес в Дорчестере. Арендный договор включал и страховку. Он выбрал долгосрочную аренду на три месяца с поэтапной оплатой.

За первую неделю он заплатил наличными, а в счет оплаты следующего месяца оставил чек. Теперь ему предстояло заняться более сложной проблемой, требующей услуг страхового агента. Он нашел агента в том же самом городе и изложил ему свои обстоятельства.

Он несколько лет проработал за рубежом, до этого всегда водил служебную автомашину. Поэтому в Британии у него не было постоянной страховой компании. Теперь он решил вернуться домой и начать собственное дело. Для этого ему нужен транспорт, что в свою очередь требует наличие страховки. Нельзя ли помочь ему?

– С удовольствием, – согласился агент.

Он убедился, что у нового клиента чистые права, есть международные водительские права, а также солидная внешность и банковский счет, переведенный утром из Дорчестера в Колчестер.

О каком транспорте идет речь? О мотоцикле. Замечательно, мотоцикл удобнее при уличных пробках. Конечно, когда владелец – подросток, страховать мотоцикл трудно. Но для зрелого солидного мужчины – нет проблем. Правда, с полной страховкой могут быть небольшие трудности… Ах, клиент согласен на страхование ответственности перед третьими лицами? А какой у него адрес? В настоящий момент он как раз ищет себе дом. Понятно. А остановился он, значит, в «Грей Уайт Хорс» в Ипсвиче? Приемлемо. В таком случае, если г-н Росс сообщит ему после покупки номер своего мотоцикла и будет держать в курсе поисков жилья, то он, вне всякого сомнения, сможет устроить для него такую страховку за день-другой.

На арендованной машине Петровский вернулся в Ипсвич. День выдался хлопотливый, но он был уверен, что не вызвал никаких подозрений и не оставил следов, по которым его можно было бы отыскать. В фирме по прокату автомашин и в гостинице сохранился несуществующий адрес в Дорчестере. Агентству по недвижимости «Оксбор-роуз» сообщено название гостиницы; кроме того, в «Оксборроуз» знают о доме 12 по Черрихейз. В «Барклайзбанке» в Колчестере также записано, что он, «подыскивая дом, живет в отеле».

Номер в отеле он сохранит за собой до тех пор, пока не получит страховку, а затем съедет. Возможность того, что перечисленные стороны когда-либо смогут связаться друг с другом, чрезвычайно мала. Если не считать «Оксборроуз», след обрывается в гостинице или несуществующем доме в Дорчестере. Пока поступают платежи за дом и машину, а в распоряжении страхового агента остается чек, покрывающий годовую плату за страховку мотоцикла, никто из них о нем и не вспомнит. В коулчестерском отделении Барклайзбанка оставлено распоряжение осуществлять платежи ежеквартально. Впрочем, в июне его и след простынет.

Он вернулся в агентство по недвижимости, чтобы подписать арендный договор и завершить все остальные формальности.

Вечером в понедельник сотрудники группы оценки ущерба прибыли в апартаменты Джорджа Беренсона в Белгравии, чтобы приступить к работе.

Это были эксперты из МИ-5 и аналитики из министерства обороны. Прежде всего необходимо было идентифицировать все до единого документы, переданные Москве. При себе они имели копии регистрационных журналов с записями о выдаче и возвращении документов на тот случай, если Беренсона подведет память.

После них другие аналитики на основе перечня «уплывших» документов попытаются оценить реальные потери, внесут предложения о том, какие необходимо изменить и отменить планы, от каких тактических и стратегических диспозиций отказаться, а что можно оставить без изменений.

Группа работала всю ночь. Беренсон старался ей помочь изо всех сил. Что они думали о нем в глубине души, в отчет группы не вошло, поскольку могло быть изложено только в непечатных выражениях.

Другая группа, работавшая в недрах министерства, принялась готовить партию секретных документов, которые Беренсону предстояло передать Яну Марэ и тем, кто его курировал в Первом Главном управлении в Ясенево.

В среду Джон Престон перебрался в свой новый кабинет начальника С-5(С), прихватив и личный архив. К счастью, он перемещался всего на один этаж вверх – на четвертый этаж здания «Гордон». Сев за стол, он взглянул на календарь: первое апреля – День дураков.

«Очень кстати», – подумал он с горечью.

Единственным лучом света для него был предстоящий через неделю приезд сына Томми на пасхальные каникулы. Они будут вместе целую неделю, пока Джулия со своим дружком не вернется с лыжного курорта в Верббе.

Его маленькая квартирка в Кенсингтоне будет звенеть от голоса двенадцатилетнего мальчишки, с энтузиазмом рассказывающего об успехах в регби, о шутках над учителем французского, о необходимости дополнительных запасов джема и пирожных, которые нелегально съедались, когда в спальне гасили свет. При мысли о такой перспективе Престон улыбнулся и про себя решил взять отгулы как минимум на четыре дня. Он уже наметил несколько неплохих вылазок за город, уверенный, что Томми их одобрит. Его мечты прервал заместитель Джефф Брайт.

Престон знал, что его должность досталась бы Брайту, не будь тот слишком молод. Это был еще один из любимчиков Харкорт-Смита, льстившего его самолюбию тем, что изредка приглашал Брайта уединенно посидеть за стаканчиком, а заодно и узнать обо всем, что происходит в С-5. Если генеральным директором станет Харкорт-Смит, Брайт далеко пойдет.

– Джон, познакомьтесь со списком портов и аэропортов, которые числятся за нами, – предложил Брайт.

Престон взглянул на пачку принесенных бумаг.

Неужели и в самом деле Британия связана с внешним миром столькими аэропортами? Перечень морских портов, принимающих иностранные торговые суда, занимал много страниц. Он вздохнул и принялся читать.

Следующим утром Петровский нашел то, что искал. Делая всевозможные покупки в разных городках Саффолка и Эссекса, он добрался до Стоумаркета. Облюбованный им мотоцикл БМВ К-100 был не нов, но в превосходном состоянии. Эта мощная машина сошла с конвейера три года назад и успела с тех пор пробежать всего 22 тысячи миль. В том же магазине нашлась и необходимая экипировка – черные кожаные брюки, куртка, перчатки, высокие сапоги на молнии и шлем с затемненным стеклом. Он купил себе весь комплект.

Внеся двадцатипроцентный залог, он обеспечил себе права на мотоцикл, оставив его в магазине. Он попросил над задним колесом установить металлическую корзину, а в ней – запирающийся прочный пластмассовый ящик. Ему пообещали через два дня выполнить заказ.

Из телефонной будки он позвонил в Колчестер страховому агенту и продиктовал ему регистрационный номер БМВ. Тот заверил, что завтра подготовит ему временное страховое свидетельство сроком на месяц. Он пообещал выслать бумаги на адрес гостиницы в Ипсвиче.

Из Стоумаркета Петровский выехал на север в Тетфорд, что у самой границы графства Норфолк. Ничего особенного в Тетфорде его не интересовало, он просто лежал на нужном направлении. Сразу после обеда Петровский нашел то, что искал. На улице Магдалины между домом 13А и зданием, принадлежащим Армии спасения, есть прямоугольный дворик с гаражами. На двери одного из гаражей висело объявление: «Сдается внаем».

Он отыскал владельца, жившего неподалеку, снял гараж на три месяца, заплатив наличными, и получил ключ. Гараж был маленький и убогий, но для его замысла вполне подходил. Владелец с радостью принял наличные, что освобождало его от необходимости платить налог, и не спросил никаких документов. Петровский назвал ему вымышленные фамилию и адрес.

Он оставил в гараже свою экипировку, а в оставшуюся часть дня успел приобрести в двух разных магазинах две пластмассовые канистры по десять галлонов, наполнить их бензином на двух разных заправках и отвезти их в гараж, владельцем которого теперь был. На закате он вернулся в Ипсвич, предупредив дежурного администратора гостиницы, что утром съедет.

Престон сходил с ума от скуки. Он проработал на новом месте два дня, с утра до вечера только и делая, что изучая архивные документы.

За обедом в столовой он серьезно задумался о досрочной отставке. Но его смущали два обстоятельства. Во-первых, человеку за сорок нелегко найти хорошее место, особенно если учесть, что его весьма своеобразный опыт, который он успел приобрести, едва ли будет представлять непреодолимый интерес для крупных корпораций.

Во-вторых, его смущали отношения с сэром Бернардом Хеммингсом. Он хоть и прослужил с ним всего шесть лет, но старик всегда хорошо к нему относился. Престону нравился сэр Бернард, и он знал, что на недомогающего генерального директора уже точат ножи.

Последнее слово в выборе главы МИ-5 или шефа МИ-6 в Британии принадлежит так называемому комитету советников. При выборе главы МИ-5 решающее слово в комитете принадлежит заместителю министра внутренних дел (оно курирует МИ-5), а также заместителю министра обороны, секретарю кабинета министров и председателю Объединенного комитета по разведке.

Эти люди рекомендуют кандидата министру обороны и премьер-министру. Лишь в исключительно редких случаях те отклоняют рекомендации комитета советников.

Выбирая кандидата, советники проводят предварительную собственную проверку. Тихие доверительные беседы в клубах ведутся за обедом, в барах – за выпивкой, шепотом – за чашечкой кофе. Для консультаций привлекается шеф Секретной службы, но, поскольку в данном случае сэр Найджел Ирвин сам выходит в отставку, лишь исключительно веские причины могли бы заставить его подать голос против кандидата на пост главы разведывательной службы. Ведь все равно ему самому не придется работать с этим человеком.

Среди наиболее влиятельных фигур, к которым обращаются советники, числится и уходящий со своего поста генеральный директор МИ-5. Престон знал, что сэр Бернард Хеммингс, будучи человеком чести, обязательно опросит своих собственных подчиненных – начальников всех шести подразделений. Итоги этого опроса будут иметь для него большое значение, каким бы ни было его собственное мнение о своем преемнике. Так что не зря Брайан Харкорт-Смит воспользовался своим влиянием на повседневную работу службы и одного за другим протащил своих людей в руководство подразделениями МИ-5.

Престон не сомневался, что Харкорт-Смит хотел бы избавиться от него еще до осени, как сделал это с другими неугодными, отправив их на гражданскую службу в течение последнего года.

– А пошел он… – произнес Престон, не обращаясь ни к кому конкретно в столовой, где было почти пусто. – Я останусь.

Пока Престон обедал, Петровский покинул гостиницу. К этому моменту его багаж увеличился на один большой чемодан, набитый приобретенной одеждой. Он сказал дежурному администратору, что переезжает в Норфолк, и попросил хранить всю почту на его имя, пока он ее не заберет.

Он позвонил в Колчестер и узнал, что временная страховка уже готова. Русский попросил агента не отправлять ее по почте, сказав, что сам ее заберет. Это он сделал немедленно.

В тот же день он переехал в дом 12 по Черрихейз. Часть ночи он посвятил кропотливой работе с шифровальным блокнотом, готовя закодированное послание, недоступное ни одному компьютеру. Дешифровка строилась на сопоставлении повторов, способных вывести из строя самый изощренный компьютер. Обычные разовые коды для каждого слова никаких повторов не имеют.

В субботу утром он приехал в Тетфорд, поставил машину в гараж и на такси отправился в Стоумаркет. Там он заплатил остаток суммы, оделся в кожу и шлем, принесенные в холщовой сумке, сунул сумку, брюки и ботинки в пластмассовый ящик и уехал.

Дорога заняла довольно много времени. Лишь поздно вечером он вернулся в Тетфорд, переоделся и, сменив мотоцикл на автомобиль, медленно поехал обратно на Черрихейз в Ипсвич. К полуночи он добрался до места. Его никто не видел, но, даже если бы он кому-нибудь попался на глаза, решили бы, что это «тот приятный молодой человек, господин Росс, который поселился в доме 12».

Субботний вечер старший сержант армии США Аверелл Кук предпочел бы провести со своей девушкой в Бедфорде или за игрой в биллиард с приятелями. Вместо этого он заступил на дежурство на совместной англо-американской радиолокационной станции в Чиксенде. Британский комплекс электронного радиоперехвата и дешифровки радиосигналов размещается в Центре правительственной связи в городе Челтенхеме, графство Глочестершир, на юге Англии. У центра есть станции по всей стране. Одна из них, Чиксенд, в Бедфордшире используется совместно британской Штаб-квартирой правительственной связи и американским Агентством национальной безопасности.

Давно прошли те времена, когда у пультов сидели люди в наушниках и прислушивались к звукам в эфире: не передает ли какой-нибудь немецкий агент в Великобритании шифровки морзянкой. Сейчас компьютеры ловят радиосигналы, анализируют их, отделяя невинные по содержанию от подозрительных, записывая последние и дешифруя их.

Сержант Кук был уверен, причем совершенно справедливо, что если любая из леса антенн, расположенных над ним, засечет или поймает электронный шепот, она передаст его на расположенные внизу компьютеры. Сканирование полос осуществлялось автоматически, как, впрочем, и запись любого шепота в эфире. При обнаружении такого шепота бдительный компьютер включал в своих цветных внутренностях нужную схему, записывал сигнал, немедленно брал засечку его источника и давал команду на родственные компьютеры в других местах взять такую же засечку и сообщить ему.

В 11.43 включился главный компьютер. Кто-то послал радиосигнал, не характерный для радиоэфира в данный час. Компьютер уловил сигнал и проследил, откуда он шел. Старший сержант Кук заметил предупредительный сигнал и потянулся к телефону.

Компьютер уловил писк, длившийся несколько секунд, не представляющий никакого смысла для человеческого уха.

Такой сигнал получается в результате сложного процесса шифровки. Сначала сообщение записывается как можно короче, затем кодируется набором цифр или букв. Закодированное сообщение записывается с помощью азбуки Морзе на магнитную ленту, запись во много раз ускоряется, в результате получается короткий писк. Радиопередатчик посылает его в эфир. Краткость сигнала позволяет передавшему его быстро покинуть место передачи.

Через десять минут после регистрации центром сигнала в ту субботнюю ночь было установлено место, откуда он ушел в эфир. Компьютеры в Ментвит-хилл, Йоркшир, и в Броуди, Уэльс, также зарегистрировали его. Когда полиция добралась туда, до места, откуда передана залповая шифровка, оказалось, что это обочина заброшенной дороги среди холмов Дербишира. Кругом безлюдье.

Запись радиосигнала передали в Челтенхем, там его пропустили на медленной скорости, точки и тире превратились в буквы. Но после суточных усилий по расшифровке послания оно так и осталось загадкой.

– Это «спящий» передатчик, он находится где-то в Мидленде, теперь он неожиданно заговорил, – сообщил главный эксперт генеральному директору Штаб-квартиры государственной связи. – Если таких сигналов больше не будет, мы не сможем произвести дешифровку.

Было решено следить за каналом, по которому было передано сообщение. Хотя скорее всего тот, кто передавал сигнал, в следующий раз не воспользуется им.

Краткий отчет о перехвате был представлен куда следует. Поступил он и к сэру Бернарду Хеммингсу, и к сэру Найджелу Ирвину.

Сигнал приняли еще кое-где, а именно в Москве. Там его дешифровали. Сообщение гласило: завершил подготовительную работу раньше намеченного срока, готов встретить первого курьера.

Глава 13

Весенняя оттепель не заставила себя долго ждать. Из окна последнего, седьмого этажа Первого главного управления в Ясенево далеко внизу виднелись большие проталины между берез и елей, темневший западный берег озера, куда летом так любят приезжать на отдых иностранные дипломаты, аккредитованные в Москве.

Генерал-лейтенант Евгений Сергеевич Карпов предпочел бы провести это утро вместе со своей женой и детьми на даче в Переделкино, но даже для человека, как он, поднявшегося так высоко по служебной лестнице, существуют обстоятельства, когда присутствие на службе в выходные дни обязательно. Приезд курьера из Копенгагена был именно таким обстоятельством.

Он взглянул на часы. Было почти двенадцать, человек опаздывал. Со вздохом отошел он от окна и опустился в кресло у рабочего стола.

В свои пятьдесят семь лет Евгений Карпов имел чин и власть, максимально высокие для профессионального офицера-разведчика. Федорчук дослужился до председателя, но был переведен в МВД. За этим чувствовалась рука Генерального секретаря. Но Федорчук никогда не работал в ПГУ. Он редко покидал страну и сделал себе карьеру, сокрушая диссидентов и националистов.

Для человека, который провел годы за границей, служа своему отечеству – что всегда является «минусом» в продвижении по службе – Карпов преуспел. Худощавый, крепкий мужчина в ладно сшитом костюме (одно из отличий сотрудников ПГУ), он выглядел типичным начальником секретной службы. Иностранные спецслужбы приравнивают его по положению к заместителю начальника ЦРУ по оперативным вопросам или положению сэра Найджела Ирвина в британской Интеллидженс Сервис.

Несколько лет назад, на пути к власти, Генеральный секретарь перевел Федорчука с должности председателя КГБ и МВД, генерал Чебриков занял его место. В КГБ появилась вакансия, так как Чебриков был одним из двух первых заместителей председателя.

Этот пост был предложен генерал-полковнику Крючкову, который спешно его занял. Но возникла одна проблема: Крючков не хотел расставаться с должностью главы ПГУ, которую он занимал до того, ему хотелось сидеть в двух креслах одновременно. Крючков понимал, что не сможет в одно и то же время находиться и в кабинете заместителя председателя КГБ на площади Дзержинского, и в Ясенево. Вот почему пост первого заместителя начальника ПГУ приобрел весьма важное значение. Сюда необходим был офицер с большим опытом практической работы, а так как Крючкова уже не было в «деревне», так на жаргоне КГБ называли Ясенево, должность его первого заместителя стала еще более важной. Когда занимавший её генерал Иванов ушел в отставку, на замещение метили два кандидата: Карпов, тогда сравнительно молодой офицер, возглавлявший территориальный третий отдел, ведающий Британией, Австралией, Новой Зеландией и Скандинавскими странами, и Вадим Васильевич Кирпиченко, старше и выше по званию, возглавляющий Управление «С». Кирпиченко получил этот пост. Карпова в порядке компенсации назначили на его место. Два года он отдал политической разведке.

Ранней весной 1985 года, пытаясь затормозить машину на Садовой-Спасской при скорости около ста километров, Кирпиченко наехал на масляное пятно, оставленное неисправным грузовиком, машина пошла юзом… Неделю спустя на Новодевичьем кладбище состоялись тихие похороны, а еще через неделю Карпов стал первым заместителем начальника ПГУ, был повышен в звании до генерал-лейтенанта.

Он был рад уступить свое прежнее место старику Борисову, который был на вторых ролях так давно, что почти никто не помнил сколько именно, и который, безусловно, заслужил первую роль.

Зазвенел телефон, и он схватил трубку.

– Звонит генерал-майор Борисов.

«Вспомни черта и он появится, – подумал Карпов и нахмурился. – Почему старый коллега звонит не по прямому телефону, а через коммутатор? Значит, он звонит из города». Сказав секретарю, чтобы тот пропустил к нему курьера из Копенгагена как только тот появится, он нажал переключатель селектора и услышал голос Борисова.

– Павел Петрович, как дела? День сегодня замечательный, – заговорил Карпов.

– Я пытался найти вас дома, на даче, но Людмила сказала, что вы на работе.

– Как видишь. С другими это тоже случается.

Карпов слегка подшучивал над стариком. Борисов был вдовцом, жил один и поэтому частенько работал по выходным.

– Евгений Сергеевич, мне необходимо вас увидеть.

– Конечно, даже спрашивать не стоит. Вы хотите прийти сюда завтра или, может быть, встретимся в городе?

– А сегодня никак нельзя?

«Да, странно, – подумал Карпов, – что-то действительно случилось. И голос вроде нетрезвый».

– Ты что, уже приложился, Павел Петрович?

– Может быть, и да, – послышался хриплый голос в трубке, – может быть, человеку необходимо несколько граммов, может быть, у человека проблемы.

Карпов понял, что дело серьезное, но шутливым тоном произнес:

– Все в порядке, старец, где ты?

– Ты знаешь мой дом?

– Конечно, ты хочешь, чтобы я приехал?

– Да, буду очень благодарен, – ответил Борисов, – Когда ты сможешь?

– Скажем, около шести, – предложил Карпов.

– Я приготовлю бутылку перцовки, – сказал Борисов и повесил трубку.

– Только не для меня, – вслед гудкам пробормотал Карпов.

В отличие от большинства русских, Карпов почти не пил, а когда пил, то предпочитал глоток-другой армянского коньяка или шотландского виски, который ему специально присылали из Лондона. Водку он считал отравой, а перцовку и того хуже.

«Вечер в Переделкино летит к черту», – подумал он и позвонил предупредить Людмилу, что не приедет. Он не заикнулся о Борисове, а только сказал, что не сможет рано освободиться, и будет дома, на московской квартире, около полуночи. Он был обеспокоен странным состоянием Борисова; они проработали достаточно долго вместе, хорошо знали друг друга, сегодняшнее поведение человека, обычно мягкого и флегматичного, встревожило Карпова.

В тот воскресный день самолет Аэрофлота прибыл из Москвы в Лондон после пяти часов.

Как и в других экипажах Аэрофлота, в этом тоже был человек, работавший сразу на двух хозяев: на советскую государственную авиакомпанию и на КГБ. Первый пилот Романов не был в штате КГБ, а был всего лишь осведомителем, информируя спецслужбу о поведении своих товарищей и время от времени выполняя кое-какие поручения.

Экипаж посадил самолет, передав на ночь его на попечение наземных служб. На следующий день он полетит обратно в Москву. Летчики прошли обычный досмотр, таможенники бегло проверили содержимое их сумок и пакетов. У некоторых были переносные радиоприемники, потому никто не обратил внимания на приемник «Сони», висевший на ремне через плечо у Романова. Выезжающие за рубеж, несмотря на малое количество выделяемой валюты, старались привезти домой кто магнитофон, радиоприемник с кассетами, кто хорошие духи жене в подарок.

Пройдя все въездные формальности, экипаж на микроавтобусе отправился в Грин Парк Отель – гостиницу, которая обслуживает летчиков Аэрофлота. Человек, вручивший Романову радиоприемник в Москве за три часа до вылета, очевидно, очень хорошо знал, что экипажи Аэрофлота в Хитроу проверяют формально. Британская контрразведка считает, что хотя она и рискует, проверяя экипажи спустя рукава, но риск этот не стоит тех затрат, которые требуются для осуществления полномасштабного контроля каждого из прибывших.

В номере Романов с любопытством осмотрел радиоприемник, положил его в «дипломат» и спустился в бар, где присоединился к остальным членам экипажа. Он знал, что необходимо сделать следующим утром после завтрака. Он выполнит все, что требуется, а затем забудет об этом. Но он не знал, что по возвращении в Москву будет немедленно отправлен в карантин.

Около шести часов вечера машина Карпова с хрустом катилась по заснеженной дорожке, он мысленно проклинал Борисова за то, что тот решил провести выходные дни на своей даче, в этом богом забытом месте.

Все на службе знали, что Борисов был в своем роде уникум. В обществе, которое рассматривает индивидуализм и эксцентричность, как отклонение от нормы и нечто подозрительное, Борисов избежал таких подозрений, поскольку был асом своего дела. Он работал в тайной разведке с мальчишеских лет, его успехи вошли в легенды, стали хрестоматийными.

Проехав с полкилометра, Карпов различил вдали огни дома, где коротал выходные Борисов. Другие стремились получить дачи в престижных местах, соответствующих своему положению в обществе. И все такие места располагались к западу от Москвы вдоль излучины реки за Успенским мостом. Но не Борисов.

Его дача находилась к востоку от столицы, в густом лесу. Это было место, где он любил проводить свободное время, преображаясь в простого мужика в своем бревенчатом жилище. «Чайка» остановилась напротив двери.

– Подожди здесь, – велел Карпов шоферу.

– Я лучше развернусь и положу полено под колеса, иначе мы тут намертво завязнем, – проворчал Миша.

Карпов кивнул в знак согласия и вышел из машины. Он не захватил с собой галоши, так как не предполагал, что ему придется пробираться по колено в снегу. Он остановился перед дверью и постучал. Дверь открылась, полоса желтого света от керосиновой лампы осветила генерал-майора Павла Петровича Борисова. Он был в косоворотке, вельветовых штанах и валенках.

– Ты словно из романа Толстого, – заметил Карпов, входя в горницу с кирпичной печью. От дров, потрескивающих в печи, веяло теплом и уютом.

– Это лучше, чем тряпки с Бонд-стрит, – проворчал Борисов, вешая пальто Карпова на крючок. Он открыл бутылку водки, наполнил две рюмки, мужчины сели к столу.

– До дна, – сказал Карпов и по-русски, двумя пальцами, поднял рюмку.

– За вас! – ответил Борисов, и они осушили по первой.

Пожилая женщина, похожая на бабу на чайнике, с невыразительным лицом и седыми волосами, собранными в тугой пучок на затылке – само воплощение Родины-матери – вошла в комнату, неся черный хлеб, лук, чеснок, нарезанный сыр, положила все это на стол и безмолвно вышла.

– Какие проблемы, старец? – спросил Карпов.

Борисов был на пять лет старше его и уже не в первый раз поражал Карпова своей схожестью с покойным Дуайтом Эйзенхауэром в последние годы жизни. Карпов знал, что, в отличие от многих его сослуживцев, Борисова любили коллеги и обожали молодые ученики. Они давно дали ему это ласковое прозвище «Старец».

Борисов окинул его взглядом через стол.

– Евгений Сергеевич, как давно мы знаем друг друга?

– Давно, – отозвался Карпов.

– И все это время я хоть раз солгал вам?

– Не помню, – Карпов задумался.

– Вы будете откровенным со мной?

– Разумеется, насколько это будет возможно, – осторожно заметил Карпов, – что в конце концов у тебя случилось, старина?

– Что ты, черт возьми, делаешь с моим управлением? – громко закричал Борисов.

Карпов сосредоточился. «Почему бы тебе не сказать, что происходит с твоим управлением», – подумал он.

– Меня обобрали! – прорычал Борисов. – И это с твоей легкой руки. Черт! Как должен я руководить Управлением «С», когда у меня забирают моих лучших людей, лучшие документы, лучшее оборудование? Кропотливая работа многих лет – все это исчезает за какие-нибудь два-три дня!

Борисов дал выход своим чувствам, всему, что накопилось в нем. Пока он наполнял рюмки, Карпов сидел, как потерянный. Он бы не поднялся так высоко в лабиринтах КГБ, если бы был лишен шестого чувства опасности. Борисов не был паникером, но за тем, что он сказал, что-то было. За этим стояло нечто, о чем он не знал. Он наклонился вперед.

– Пал Петрович, – сказал он доверительным тоном, – мы знаем друг друга давно. Поверь, я действительно не знаю, о чем ты говоришь. Прекрати кричать и расскажи спокойно.

Борисов был озадачен словами Карпова.

– Хорошо, – начал он, будто собирался говорить с ребенком, – сначала ко мне явились два болвана из ЦК и потребовали, чтобы я отдал им моего лучшего воспитанника, человека, которого я лично тренировал много лет и на которого возлагал самые большие надежды. Они заявили, что ему предстоит выполнить особой важности задание. Не знаю, что имелось в виду. Хорошо, я отдал им его. Мне это не по душе, но я это сделал. Через два дня они явились опять. Им понадобилась самая надежная легенда, над которой я работал более десяти лет. Даже после того «Иранского дела» со мной не обращались таким образом. Ты помнишь «Иранское дело»? Я до сих пор зализываю раны.

Карпов кивнул. Он не работал в управлении политической разведки во время «дела», но был знаком с ним по рассказам самого же Борисова.

В последние дни жизни иранского шаха в Международном отделе ЦК решили, что было бы неплохо тайно вывезти все политбюро компартии из Ирана.

Они перевернули весь архив у Борисова, откуда выбрали двадцать две надежные иранские легенды, которые Борисов планировал использовать для засылки людей в Иран, а не для вывоза их оттуда.

– Обобрали до ниточки! – вопил тогда Борисов. – А все ради того, чтобы вывезти в безопасность этих вонючих арабов.

Позднее он жаловался Карпову:

– А что получилось? Ничего хорошего. Аятолла у власти, коммунистическая партия Ирана запрещена, ни одной операции провести невозможно.

Карпов знал, что Борисов болезненно воспринял иранскую авантюру, но то, что он сообщил сегодня, было еще более странным. Почему обошли его? Почему он ничего об этом не знает?

– Кого ты им отдал? – спросил Карпов.

– Петровского, – ответил Борисов покорно, – я вынужден был. Они требовали лучшего, а он на голову выше других. Помнишь Петровского?

Карпов кивнул. За два года руководства он вник во все текущие операции, знал имена всех людей. Его нынешний пост давал ему доступ к любой информации.

– Так кто же стоит за всем этим?

– Ну, теоретически – ЦК. Но откуда у них такая власть… – Борисов показал пальцем в потолок.

– Бог? – съязвил Карпов.

– Почти. Наш любимый Генеральный секретарь. Но это только мое предположение.

– Что-нибудь еще произошло?

– Да. Получив легенду, эти шуты заявились снова. Им понадобился принимающий кристалл одного из передатчиков, оставленных тобой в Англии четыре года назад. Поэтому я подумал, что все делается с твоей подачи.

Карпов прищурился. Когда он возглавлял Управление «С», страны НАТО проводили развертывание крылатых ракет «Першинг-2». Политбюро было обеспокоено. Он получил приказ организовать «массовые действия» в Западной Европе против планов НАТО, используя для этого любые поводы и вспышки недовольства.

Для выполнения этого приказа он «поставил» несколько тайных радиопередатчиков в Западной Европе, в том числе три в Великобритании. Людям, подготовленным к работе с этими передатчиками, был отдан приказ – ничего не предпринимать до прибытия агента со специальными кодами. Аппаратура была ультрасовременной. Она сама шифровала тексты при передаче. Чтобы их расшифровать, требуется специальный программный кристалл. Эти кристаллы хранятся в сейфе Управления «С».

– Какой приемник? – спросил Карпов.

– Тот, который вы называли «Тополь».

Карпов кивнул. Он знал, что все операции, агенты и аппаратура имеют официальные кодовые наименования. Он долго проработал в Англии, прекрасно знал Лондон, поэтому коды собственных операций строил в соответствии с названиями районов Лондона, состоящих из двух слогов. И три передатчика, находившиеся в Англии, по кодовым названиям были: Хэкни, Шордич и Поплар (тополь).

– Что-нибудь еще, Павел Петрович?

– Разумеется. Эти ребята, кажется, никогда не остановятся. Последний, кого они у меня забрали, – Игорь Волков.

Майор Волков – оперативник из пятого отдела ПГУ. Когда Политбюро решило, что непристойно заниматься грубыми подрывными операциями, что для этой грязной работы лучше использовать болгар или восточных немцев, пятый отдел перешел на организацию саботажа.

– А на чем он специализируется?

– На провозке секретных грузов через границы в Западной Европе.

– Контрабанда.

– Пусть контрабанда. Но он классный специалист. Ему известно о границах, таможнях, иммиграционных процедурах в этой части земного шара больше, чем кому-либо. Он знает, как миновать любую… Знал… Его тоже забрали.

Карпов встал, подошел к Борисову и, положив руки ему на плечи, сказал:

– Послушай, старец. Даю тебе слово – это не моя операция. Я вообще ничего не знаю об этом. Но мы с тобой понимаем, что за всем этим кроется нечто очень большое, что копаться в этом очень опасно. Будь спокоен, стисни зубы, смирись со своими потерями. Я попробую осторожно прозондировать что к чему. А ты замри и не высовывайся.

Борисов поднял руки ладонями вперед, показывая саму непосредственность.

– Ты же знаешь меня, Евгений Сергеевич, я собираюсь помереть самым старым человеком в России.

Карпов рассмеялся, надел пальто и направился к двери. Борисов проводил его.

– Все так и будет, – сказал Карпов, прощаясь. Когда дверь закрылась, Карпов постучал в стекло водителю.

– Поезжай за мной, я немного пройдусь, – велел он и пошел по заледенелой дорожке.

Морозный ночной воздух освежал лицо, выветривал алкоголь. Ему необходимо иметь свежую голову. То, что он узнал, растревожило его. Кто-то, у него было мало сомнений кто именно, пытается провести частную операцию на территории Британии. Обидно, что им, первым заместителем начальника ПГУ, прожившим так долго в Англии и курирующим многих агентов там, пренебрегли. Он счел все это личным оскорблением.

В то время, как генерал Карпов, задумавшись, шагал по тропинке, в Лондоне, в маленькой квартирке в районе Хайгейт, в полумиле от кладбища с могилой Карла Маркса, зазвонил телефон.

– Ты где, Барри? – раздался женский голос с кухни.

Мужской голос из гостиной ответил:

– Да, сейчас подойду.

Мужчина вышел в коридор. Его жена готовила воскресный ужин. Мужчина поднял трубку.

– Барри?

– Слушаю.

– Извини, что потревожил тебя, это – «Си».

– О, добрый вечер, сэр.

Барри Бэнкс был удивлен и озадачен – такая редкость, когда шеф сам звонит подчиненному прямо домой.

– Послушай, Барри, к которому часу ты обычно приходишь на Чарльз-стрит?

– К десяти, сэр.

– А ты не мог бы выйти завтра пораньше, мне нужно с тобой переговорить.

– Конечно.

– Хорошо, тогда встретимся в девять.

Барри Бэнкс работал в группе К-7 на Чарльз-стрит, обеспечивая в качестве человека сэра Найджела Ирвина связь Ми-6 со службами Ми-5. Что понадобилось сэру Найджелу Ирвину от него и почему в нерабочее время?

Евгений Карпов не сомневался, что секретная операция уже проводится в Британии. Он знал, что Петровский был ас и легко сходил за англичанина из центральных районов этой страны; легенда из картотеки Борисова подходила ему как нельзя лучше; передатчик «Тополь» был законсервирован на севере центральной Англии. И если Волкова взяли как мастера по контрабанде, то наверняка из других управлений тоже привлекли специалистов к этой операции.

Все говорило о том, что Петровский отправится или уже отправился в Британию. В этом не было ничего странного, его специально готовили для таких целей. Странным было то, что ПГУ осталось вне операции. Это казалось совсем неразумным, учитывая его огромный личный опыт в Британских делах.

Вспоминая работу в Англии, Карпов мысленно вернулся на двадцать лет назад. Все началось в сентябрьский вечер 1967 года, когда в баре Западного Берлина он наблюдал за британскими военными, пришедшими туда отдохнуть. Он был тогда молодым и старательным нелегалом.

Его внимание привлек замкнутый и мрачный молодой человек, стоявший около стойки бара. Плохо сидящий гражданский костюм и короткая стрижка были как вывеска: вооруженные силы Великобритании. Они познакомились.

Оказалось, что этот двадцатидевятилетний человек был оператором службы связи Королевских ВВС в Готове, занимался радиоперехватом. И еще он был глубоко разочарован своей судьбой.

С сентября по январь 1968 года Карпов обрабатывал представителя ВВС, сначала представившись ему немцем, что было его легендой, затем признался, что он русский. Англичанин легко клюнул на крючок, пожалуй, даже подозрительно легко. Потом оказалось, что все в порядке. Англичанину льстило, что он привлек внимание КГБ, к тому же он был разочарован в своей стране и в своей службе. Он согласился работать на Москву. В течение лета 1968 года Карпов лично обучал его в восточном Берлине, все более узнавая и презирая своего подопечного. Его контракт с Королевскими Воздушными Силами заканчивался, в сентябре 1968 года он должен был возвратиться в Британию и демобилизоваться. Ему предложили работать в Главном управлении государственных коммуникаций в Челтенхеме. Он согласился и в сентябре 1968 года поступил туда. Звали его Джеффри Прайм.

Карпов для продолжения работы с Праймом был переведен в Лондон в качестве дипломата советского посольства. Он контролировал Прайма в течение следующих трех лет вплоть до 1971 года, когда был отозван в Москву. Он передал Прайма своему преемнику. Карпов был повышен в звании до майора, вернулся в Третий отдел. Оттуда он следил за работой Прайма до середины семидесятых.

В 1977 году Прайм ушел из Главного управления государственных коммуникаций. Англичане пронюхали, что где-то была утечка информации, повсюду сновали их ищейки. В 1978 году Карпов вернулся в Лондон, в этот раз он возглавил резидентуру уже в чине полковника. Прайм, уйдя из управления, оставался агентом КГБ. Карпов предупредил его о необходимости быть как можно осторожней. Ни у кого не было ни малейших подозрений о том, чем он занимался в период до 1977 года. Сейчас только сам Прайм мог навредить себе.

«Он был бы сейчас на свободе, если бы держал свои грязные руки подальше от маленьких девочек», – зло подумал Карпов. Он давно знал о его нравственной небезупречности и боялся, что разврат не доведет Прайма до добра. Так и случилось: им заинтересовалась полиция, а он от страха сознался во всем, за что и получил тридцать пять лет тюрьмы по обвинению в шпионаже.

Но в Лондоне его ждала новая удача, которая компенсировала разочарование от провала Прайма. На дипломатическом приеме в 1980 году Карпова представили чиновнику министерства обороны Великобритании. Человек, не расслышав имени Карпова, принял его за британца, и только после нескольких минут вежливого разговора он догадался, что перед ним русский. Когда он понял это, его отношение к собеседнику резко изменилось. За его резкостью и холодностью Карпов различил внутреннее отвращение к нему как к коммунисту и как к русскому.

Это обстоятельство не расстроило его, а заинтриговало. Он узнал, что его собеседника зовут Джордж Беренсон, он ярый антикоммунист и поклонник апартеида в ЮАР. Карпов решил использовать Беренсона для вербовки «под чужим флагом».

В мае 1981 года он вернулся в Москву, возглавил Третий отдел и стал интересоваться просоветски настроенными гражданами ЮАР. Управление «С» сообщило, что у них есть на примете два человека: одного, офицера, звали Герхард, он служил в южноафриканском морском флоте, другого, дипломата, звали Марэ. Марэ только что вернулся в Преторию после трех лет работы в Бонне.

Весной 1983 года, когда Карпов получил звание генерал-майора и был назначен главой управления, контролирующего Марэ, он дал южноафриканцу команду просить о назначении в Лондон в качестве своего последнего места службы. В 1984 году разрешение было получено. Карпов прилетел в Париж, соблюдая глубокую конспирацию, чтобы лично проинструктировать Марэ, которому предстояло работать с Джорджем Беренсоном, и попытаться завербовать его от имени спецслужбы ЮАР.

В феврале 1985 года после смерти Кирпиченко Карпов занял свой нынешний пост, а месяц спустя, в марте, Марэ прислал сообщение, что Беренсон «попался на крючок». В том же месяце в центр поступила первая партия материала от Беренсона, это был материал высшей пробы. С того времени Карпов лично руководил операцией «Марэ-Беренсон». За два года он дважды встречался с Марэ в Европе, подбадривая и воодушевляя его. В тот вечерний час курьер привез последнюю часть материала Беренсона, отправленную Марэ через резидентуру КГБ в Копенгагене.

Время, проведенное в Лондоне с 1978 по 1981 год, принесло и другую удачу. Кроме Прайма и Беренсона, числившимися под кодовыми именами соответственно как Найтсбридж и Хемпстед, появился Челси…

Он уважал Челси настолько, насколько презирал Беренсона и Прайма. В отличие от этих двоих Челси был не агентом, а другом, и занимал довольно высокое положение у себя в стране, как и Карпов, был прагматиком, человеком реальности. Карпов всегда удивлялся западным журналистам, которые считают, что разведчики живут в каком-то фантастическом мире. Для него такими мечтателями всегда были политики, живущие мифами, рожденными собственной же пропагандой.

Офицеры разведки, полагал он, могут ходить по темным улицам, лгать и обманывать, чтобы выполнить свою миссию, но как только они забредают в царство фантазии, что нередко случалось с агентами ЦРУ, они обязательно попадают в переделку.

Челси дважды намекал ему, что, если СССР не изменит свой курс, может случиться ужасная заварушка. Дважды он был прав. Карпов, умевший предупреждать своих людей о предстоящей опасности, пользовался у них большим доверием. Его прогнозы всегда подтверждались.

Он остановился и заставил себя вернуться к конкретной реальности. Борисов прав: не кто иной, как сам Генеральный секретарь разрабатывал свою личную операцию прямо под носом у него, Карпова. КГБ из нее был исключен. Он почувствовал тревогу. Старик не был профессиональным разведчиком, несмотря на то, что руководил КГБ в течение многих лет. Он, Карпов, оказался в подвешенном состоянии, жизненно ему необходимо выяснить, что же происходит на самом деле. Действовать надо осторожно. Очень осторожно.

Он посмотрел на часы – половина двенадцатого, – помахал шоферу, сел в подъехавшую машину и отправился домой, в Москву.

Барри Бэнкс прибыл в Главное управление секретной службы в понедельник без десяти девять. Сентинел Хаус – большое квадратное и ужасно безвкусное здание на южном берегу Темзы – правительство арендовало у Совета Большого Лондона. Лифты здесь часто ломаются, а на нижних этажах отваливаются керамические плитки мозаики.

Бэнкс предъявил пропуск и прошел сразу наверх. Шеф встретил его в своей обычной манере – сердечно и прямодушно.

– Ты случайно не знаешь парня по имени Джон Престон из МИ-5? – спросил «Си».

– Да, сэр, знаю. Но не очень хорошо. Встречаемся с ним иногда в баре на Гордон-стрит, когда я туда захожу.

– Барри, а он что, возглавляет группу С-1(А)?

– Нет, на прошлой неделе его перевели в С-5(С).

– Правда? Удивлен. Я слышал, он неплохо работал там, в С-1(А).

Сэр Найджел не считал нужным посвящать Бэнкса в то, что знаком с Престоном по заседаниям комитета, что использовал его как своего личного агента в ЮАР. Бэнкс ничего не знал о деле Беренсона, ему и не следовало это знать. В свою очередь, Бэнксу было очень интересно узнать, что замыслил шеф. Насколько он знал, Престон не имел ничего общего с МИ-6.

– Я тоже удивлен. Фактически он проработал в С-1 всего несколько недель. А до нового года он возглавлял группу F-1. Видимо, он совершил какой-то проступок, огорчивший сэра Бернарда или скорее всего Брайана Харкорт-Смита, который и начал перебрасывать его по этажам.

Да, подумал про себя сэр Найджел, огорчил он Харкорт-Смита. Что-то подозревал? Почему? А вслух спросил:

– Ты не знаешь, чем он досадил Харкорт-Смиту?

– Я слышал кое-что, сэр, от Престона. Но он рассказывал не мне, я просто был неподалеку. Это было в баре на Гордон-стрит две недели назад. Он был очень расстроен. Он потратил немало времени на доклад, который представил начальству перед Рождеством, полагая, что он его заинтересует, но Харкорт-Смит положил его под сукно.

– Гм, F-1… Они занимаются ультралевыми группировками? Послушай, Барри, помоги мне. Только тихо. Узнай, пожалуйста, архивный номер доклада, возьми его из архива и принеси мне, лично мне. Хорошо?

Около десяти Бэнкс был уже на улице и шагал по направлению к Чарльз-стрит.

После завтрака первый пилот Романов проверил часы – 9 часов 29 минут – и отправился в мужской туалет. Он побывал там заранее и осмотрел нужную кабину – вторую с края. Дверь последней кабинки уже была закрыта. Он занял соседнюю и тоже закрыл дверь.

Ровно в 9.30 он положил на пол под перегородку маленькую карточку с написанными цифрами. Человек из соседней кабинки забрал карточку, написал на ней что-то и снова положил ее на пол. Романов поднял ее. На обратной стороне были написаны шесть цифр, которые он ожидал увидеть.

Опознание произошло. Он положил транзистор на пол, человек из соседней кабинки забрал его. Снаружи было слышно, как кто-то пользовался писсуаром. Романов спустил воду, вышел из кабинки и направился к раковине. Он мыл руки до тех пор, пока не вышел человек из второй кабинки. Романов последовал за ним. Микроавтобус, который должен был доставить летчиков в Хитроу, стоял уже у подъезда. Никто из экипажа не заметил отсутствия у товарища радиоприемника. Очевидно, приемник где-то в багаже… Курьер номер один выполнил свое задание.

Барри Бэнкс позвонил сэру Найджелу по защищенному от прослушивания телефону около часа дня.

– Все очень странно, сэр Найджел, – сказал он. – Я узнал архивный номер доклада и пошел в архив. Клерк, который работает там, сообщил мне, что докладу решено не давать ход. Но доклада нет на месте.

– Нет на месте?

– Да. Его выдали.

– Кому?

– Некоему Свонтону. Я его знаю. Самое странное в том, что он занимается финансами. Я спросил доклад у него. Как это ни странно, но он отказал мне, мотивируя тем, что еще не закончил работу. А клерк в архиве сказал, что Свонтон держит доклад больше трех недель. До этого доклад был у кого-то еще.

– У какого-нибудь уборщика туалетов?

– Почти. У сотрудника административного отдела.

Сэр Найджел на секунду задумался. Лучший способ не дать ход докладу – это передавать его из рук в руки своим людям, не давая заинтересованным. Он почти не сомневался, что Свонтон был одним из молодых протеже Харкорт-Смита.

– Барри, найди мне домашний адрес Престона. Встретимся у меня в пять.

Генерал Карпов сидел за своим рабочим столом в Ясеневе, потирая затекшую шею. Он совсем не отдохнул. Почти всю ночь он пролежал с открытыми глазами рядом со своей спящей женой. На рассвете он подытожил свои раздумья, а днем на работе еще более укрепился в своих выводах.

Именно Генеральный секретарь стоит за этой таинственной операцией в Британии, хотя совершенно не знает этой страны, несмотря на некоторое знание языка. Значит, он пользуется советами того, кто ее знает. Таких много в МИДе, в Международном отделе ЦК, в ГРУ и КГБ. Но почему он исключил КГБ, а не остальных?

Итак, у него есть личный советник. Чем больше он думал об этом, тем больше мрачнел. Много лет назад, когда он был молод и только начинал свою службу, он обожал Филби. Они все обожали его. С течением лет авторитет Филби неуклонно катился вниз. Английский перебежчик пил, превращаясь в развалину. К тому же Филби и близко не подпускали к секретным документам с 1951 года.

Он покинул Британию в 1955-м, жил в Бейруте, со дня окончательного перехода на советскую сторону в 1963 году никогда больше не бывал на Западе. Двадцать четыре года прошло. Карпов считал, что теперь он знает Британию лучше, чем Филби.

И еще один факт. Когда Генеральный секретарь был еще председателем КГБ, Филби произвел на него большое впечатление своими джентльменскими манерами, нелюбовью к современности с ее музыкой, мотоциклами и джинсами. По сути, его вкусы совпали со вкусами Генерального секретаря. Несколько раз, Карпов знал, Генеральный секретарь прибегал к услугам Филби, чтобы перепроверить точность сведений, поступавших из ПГУ. А почему сейчас он не мог обратиться к нему же?

В досье на Филби у Карпова была информация, что однажды, только один раз, Филби проговорился. Ему хотелось вернуться домой. Уже поэтому Карпов не доверял ему. Ни на грамм. Он вспомнил его смеющееся морщинистое лицо на торжественном ужине по случаю Нового года. Что он сказал тогда? Что-то вроде того, что его отдел переоценивает политическую стабильность Англии.

Все эти разрозненные мысли надо было собрать воедино. Карпов решил выяснить все, что касалось мистера Гарольда Адриана Рассела Филби. Он знал, что для такой проверки он фигура очень заметная. Все видят, куда пошел начальник, зачем интересуется архивом, кому звонит. Нужно проверять неофициально, тайно и умело – противостоять Генеральному секретарю очень опасно.

Джон Престон был в ста ярдах от своего подъезда, когда его окликнули. Он обернулся и увидел Барри Бэнкса, пересекающего улицу.

– Привет, Барри, мир тесен. Что ты тут делаешь?

Он знал, что этот человек из К-7 жил в северной части района Хайгейт. Очевидно, идет на концерт в Альберт-холл, здесь недалеко.

– Я вообще-то жду тебя, – сказал Бэнкс, дружески улыбнувшись. – Послушай, один мой коллега хочет с тобой встретиться. Не возражаешь?

Престон был заинтригован, но без излишней заинтригованности. Он знал, что Барри работал в «шестерке», и не мог себе представить, кто же хотел встретиться с ним. Они прошли немного вперед. Бэнкс остановился возле «форда», открыл заднюю дверцу и жестом пригласил Престона.

– Добрый вечер, Джон. Не возражаешь, если мы перекинемся парой слов?

В удивлении Престон сел в машину рядом с человеком в пальто. Бэнкс закрыл дверцу и побрел прочь.

– Понимаю, это выглядит странно – встречаться таким образом. Но мы ведь не хотим лишнего шума, не так ли? Я хочу поблагодарить тебя за отличную работу в Южной Африке. Это первоклассная работа! Генри Пьенаар потрясен. Я тоже.

– Спасибо, сэр Найджел.

Чего хочет этот старый хитрый лис? Он пришел сюда явно не для того, чтоб расточать похвалы.

– Есть дело, – начал «Си», растягивая слова, будто обдумывая их, – Барри сказал мне, что перед Рождеством ты сдал интересный доклад об ультралевых. Возможно я ошибаюсь, но мне кажется, что они имеют поддержку из-за рубежа, финансируются оттуда… Ты понял, что я имею в виду? Но дело в том, что твой доклад так и не дошел до нас. Жаль.

– Его зарыли, – вставил Престон.

– Да, Барри говорил мне об этом. Действительно жаль, мне бы очень хотелось взглянуть на него. У тебя случайно нет копии?

– Доклад есть в архиве, – озадаченно ответил Престон, – можно взять там.

– Невозможно, – возразил сэр Найджел, – его взял Свонтон. И пока не собирается отдавать.

– Но он занимается финансами, – запротестовал Престон.

– Да, – пробормотал сэр Найджел с сожалением, – похоже, что доклад специально скрывают.

Престон был ошеломлен. Сквозь стекло он видел Бэнкса, бредущего по улице.

– Есть одна копия, – сказал он, – моя собственная, в моем личном сейфе.

Бэнкс сел за руль. В вечерний час улицы были перегружены, от Кенсингтона до Гордон-стрит им пришлось ползти около часа. Через час копия доклада Престона была в руках сэра Найджела.

Глава 14

Генерал Карпов поднялся пешком по лестнице на третий этаж дома на проспекте Мира и позвонил в дверь. Через несколько минут дверь открылась. На пороге стояла жена Филби. Из комнат доносились детские голоса. Он специально выбрал это время – 6 часов вечера, – зная, что они уже вернутся из школы.

– Здравствуйте, Эрита.

Она вызывающе вскинула голову. Она была из тех, кто может постоять за себя. Эрита знала, что Карпов не из числа поклонников ее мужа.

– Добрый день, товарищ генерал.

– Ким дома?

– Его нет.

«Не „он вышел“, а „его нет“», – подумал Карпов и разыграл удивление.

– А я думал, что застану его. Когда он будет?

– Будет, когда будет.

– А приблизительно?

– Не знаю.

Карпов нахмурился. Что еще говорил Филби на том ужине у Крючкова?.. Что-то о том, что врачи запретили ему водить автомобиль после недавнего инсульта. Он уже побывал на стоянке. «Волга» Филби стояла на своем месте.

– Я думал, что теперь вы возите его, Эрита.

Она слегка улыбнулась. Это была улыбка женщины, муж которой получил новое назначение.

– Нет, больше не вожу. У него есть шофер.

– Вот это здорово. Жаль, что я не застал его. Постараюсь дозвониться, когда он вернется.

Он спускался по лестнице в глубокой задумчивости. Полковникам в отставке не положен служебный автомобиль. Вернувшись домой, Карпов позвонил в автопарк КГБ, попросил позвать дежурного начальника и назвался, когда та взяла трубку.

– Обычно я не дарю женщинам цветы, но сейчас за мной букет гвоздик. Кто тот шофер, который возит моего друга полковника Филби? Он от него в восторге. Замечательный шофер, по его словам. Я хочу знать его на тот случай, если мой водитель заболеет.

– Спасибо, товарищ генерал. Я лично передам ваши слова товарищу Григорьеву.

Карпов повесил трубку. Григорьев. Никогда о нем не слышал. Побеседовать с ним не помешает.

На следующее утро, 8 апреля, судно «Академик Комаров» прошло через Гринок в устье реки Клайд, направляясь вверх по течению к порту Глазго. В Гриноке была сделана короткая остановка, на борт поднялись лоцман и два офицера-таможенника.

За рюмкой в капитанской каюте они убедились, что судно прибыло из Ленинграда порожняком, чтобы взять на борт груз запасных частей и оснастки для сверхмощных насосов компании «Кэткарт лимитед» в Вейре. Таможенники проверили список экипажа, не запомнив ни одного имени. Позже обнаружится, что матрос Константин Семенов в этом списке был.

Обычно, когда советские нелегалы прибывают в страну назначения на корабле, их имена не фигурируют в списке экипажа. Их провозят инкогнито в тайниках, сделанных столь искусно, что самый тщательный досмотр не может обнаружить. Но эта операция готовилась слишком поспешно и не было времени специально что-либо менять на судне.

Дополнительный «член» экипажа прибыл с людьми из Москвы за несколько часов до отправления «Академика Комарова» в рейс, и у капитана с замполитом не было иного выхода, кроме как внести этого человека в список. Его мореходная книжка была в полном порядке, капитана заверили, что матрос вернется на борт в обратный рейс.

«Матрос» занял отдельную каюту и все время провел в ней, те двое настоящих матросов, которых он потеснил, жили на мешках в подсобке. К тому времени, когда шотландский лоцман поднялся на борт, мешки оттуда убрали. В своей каюте курьер номер два напряженно ждал полуночи.

В то время как лоцман из Клайда, стоя на мостике «Комарова», вел его мимо полей Стрэтклайда, в Москве был уже полдень. Карпов звонил в автопарк КГБ, где дежурил новый начальник смены.

– Мой шофер, очевидно, заболел гриппом, – сказал он, – завтра его на работе не будет.

– Товарищ генерал, вы обязательно получите замену.

– Я бы предпочел Григорьева. Это возможно? Я слышал о нем наилучшие отзывы.

Донесся шелест бумаги, начальник проверял списки.

– Да, действительно. Он был на задании, но сейчас свободен.

– Хорошо. Направьте его на мою московскую квартиру завтра к восьми утра. Ключи у меня. «Чайка» будет на стоянке.

«Все странно, – думал Карпов, положив трубку. – Григорьеву приказано работать с Филби. Почему? Потому ли, что нужно было слишком много ездить, а это обременительно для жены Филби? Или, может быть, Эрите не следует знать, куда ездит ее муж? Теперь шофер свободен. Что это значит? То, что Филби сейчас там, где шофер больше не нужен».

Вечером Карпов дал своему постоянному шоферу отгул на завтра, чтобы тот мог провести его за городом с семьей.

В ту же среду вечером сэр Найджел Ирвин встречался со своим другом в Оксфорде.

Что касается колледжа Святого Антония в Оксфорде, то он, как и другие очень влиятельные учреждения, для обыкновенной публики как бы и не существовал. В действительности же он существует, но он настолько мал и незаметен, что любой забредший в академические кущи британских островов может запросто пропустить его.

Здание колледжа – небольшое и стильное – скрыто от посторонних глаз. Тут не получают степени, не обучают студентов, нет выпускников, не вручают дипломы. Здесь работают несколько постоянных профессоров. Слушателей у них совсем мало. Они иногда вместе обедают в колледже, но живут в квартирах, разбросанных по всему городу, некоторые приезжают на занятия из других мест. Посторонних очень редко приглашают в колледж с лекциями. Для них это большая честь. Профессора и слушатели пишут исследования и представляют их в высшие эшелоны британских государственных структур. Там их внимательно изучают. Финансируется колледж частным образом.

Фактически это «мозговой центр», где лучшие умы заняты самыми актуальными проблемами и разработками, часто не академического характера.

В тот вечер сэр Найджел ужинал в колледже со своим другом профессором Джереми Суитингом. После замечательного ужина оба направились в профессорский домик на окраине Оксфорда, чтобы выпить по чашечке кофе с портвейном.

– Ну, Найджел, – сказал профессор Суитинг, когда они, выпив немного «Тэйлора», сидели, расслабившись, возле камина в кабинете, – чем могу тебе помочь?

– Джереми, ты слышал что-нибудь об МБР?

Рука профессора Суитинга замерла на полпути ко рту.

– Знаешь, Найджел, ты способен испортить человеку весь вечер. Где ты услышал эти буквы?

Вместо ответа сэр Ирвин передал ему доклад Престона. Профессор Суитинг внимательно читал в течение часа. Ирвин знал, что в отличие от Престона профессор не писал подобных докладов. Его интересы не выходили за рамки чистой науки. Он обладал энциклопедическими знаниями по марксистской теории и практике, диалектическому материализму, ленинскому учению о теории и практике завоевания власти. Его методами были чтение, изучение, сопоставление и анализ.

– Очень интересно, – сказал Суитинг, возвращая доклад, – другой подход, другое отношение, конечно же, совершенно другая методология. Но наши выводы совпадают.

– А как вы пришли к нашим выводам? – вкрадчиво спросил сэр Найджел.

– Все это, разумеется, только теория, – начал Суитинг. – Из тысячи соломинок можно сложить копну сена, а можно и не сложить. Над своей темой я работаю с 1983 года.

Он говорил в течение двух часов. И когда сэр Найджел отправился обратно в Лондон, он выглядел очень озабоченным.

«Академик Комаров» причалил в порту Финнистон в центре Глазго. Утром можно было уже грузиться. В этом порту нет ни таможни, ни иммиграционных служб, иностранные моряки могут запросто сходить на берег, попадая с пристани в центр города.

В полночь, когда профессор Суитинг все еще беседовая с сэром Найджелом, матрос Семенов сошел на пристань, пересек набережную, обойдя бар «Бэтти», у дверей которого несколько пьяных моряков требовали еще по одному стаканчику, и повернул на Финнистон-стрит.

Одет он был неброско: стоптанные туфли, вельветовые брюки, свитер и куртка с капюшоном. В руке он нес брезентовый рюкзак, затянутый веревкой. Перейдя автостраду Клайд-сайд, он дошел до Арджил-стрит, повернул налево и пошел по ней вплоть до перекрестка Патрик Кросс. Он шел прямо в Хиндлэнд-роуд. Пройдя милю, вышел на другую магистраль – Грейт-Вестерн-роуд. Он выучил маршрут назубок несколько дней назад.

Семенов посмотрел на часы, в запасе было полчаса, а до места встречи отсюда минут десять ходу. Он повернул налево и пошел по направлению к отелю «Понд», который находился недалеко от озера с лодочной станцией, в ста ярдах от бензоколонки, огни которой были видны издалека. Он почти дошел до автобусной остановки на пересечении Грейт-Вестерн с Хьюэнжен роуд, когда увидел их. Они сидели на остановке. Было полвторого ночи. Их было пятеро.

В Англии их называют бритоголовыми, или панками, а в Глазго – нэды. Он подумал, что надо бы перейти дорогу, но было уже поздно. Один из них окликнул его, и все пятеро вышли и из-под навеса. Он мог немного говорить по-английски, но их грубый пьяный местный диалект поставил его в тупик. Они встали поперек тротуара, и ему пришлось выйти на дорогу. Один из парней схватил его за руку и прокричал что-то непонятное. То, что он произнес, означало вопрос: что ты прячешь в своем рюкзаке?

Он не понял, отрицательно повертел головой и попытался пройти вперед. Его окружили, он упал под градом ударов. Когда он скатился в канаву, его стали бить ногами. Сквозь боль он чувствовал, как чьи-то руки пытались вырвать его рюкзак, поэтому он скрючился, прижав его к животу. Тогда его стали бить по голове и по почкам.

Прочные четырехэтажные дома из серого камня, в которых проживают семьи со средним достатком, на Девоншир-террас окнами выходят на перекресток. На последнем этаже одного из них пожилая вдова миссис Сильвестер, мучимая артритом, не могла заснуть. Она услышала крики и выглянула в окно. То, что она увидела, заставило ее проковылять к телефону, набрать 999 и вызвать полицию. Она назвала дежурному улицу и попросила немедленно выслать наряд, но на вопрос об имени и адресе звонившая не ответила и повесила трубку. Солидные люди с Девоншир-террас не любят попадать в разные истории.

Когда прозвучал телефонный звонок, полицейские констебли Элестэр Крейг и Хью Мак Бэйн находились в патрульной машине в миле от Грейт-Вестерн, в Хилхеде. Дороги были пустынны, поэтому они добрались до автобусной остановки за полторы минуты. Услышав звук сирены, нэды бросили попытки вырвать рюкзак, бросились наутек через зеленый газон, разделяющий Большую Западную дорогу и Хьюхенден, куда полицейская машина проехать не могла. Когда констебль Крейг выскочил из машины, они уже скрылись из виду, и преследование было бесполезным. В любом случае, надо было заняться жертвой.

Он склонился над лежащим. Тот был без сознания.

– «Скорую», Хью, – крикнул он Мак Бэйну, который тотчас же связался с больницей. Через шесть минут «Скорая» из больницы Вестерн была на месте. К тому времени полицейские накрыли избитого одеялом.

Санитары положили его на носилки и поместили в машину. Крейг поднял лежавший на земле рюкзак и положил его рядом с санитарами.

– Езжай с ними, я поеду следом, – крикнул Мак Бэйн. Крейг сел в «скорую». Через пять минуть все они были в отделении травматологии. Санитары выкатили носилки и повезли по коридору.

Крейг подождал, пока Мак Бэйн припарковал машину и подошел к нему.

– Ты займись его оформлением, Хьюги, а я пойду попытаюсь узнать его имя.

Мак Бэйн вздохнул, ему всегда приходилось возиться с документами. Крейг поднял рюкзак и пошел вслед за носилками в отделение. В отделении по обе стороны большого коридора было двенадцать палат. Одиннадцать палат использовались для пациентов, а двенадцатая служила кабинетом медсестры. Двери, выходившие в приемное отделение, были зеркальными, сквозь них были видны пациенты, ждавшие приема, – избитые пьянчужки – жертвы ночных драк. Оставив Мак Бэйна заполнять необходимые документы, Крейг прошел в зеркальную дверь и заметил, что носилки с потерпевшим стоят в противоположном конце коридора. Сестра бегло осмотрела доставленного и попросила санитаров переложить его на кушетку в одной из палат. Палата находилась как раз напротив кабинета сестры.

Вызвали младшего врача, жившего при больнице. Это был индус по имени Мета. Санитары раздели потерпевшего до пояса. Доктор тщательно осмотрел больного, не обнаружив никаких поверхностных ран, велел отправить его на рентген. Затем он отправился осматривать человека, поступившего с места автомобильной катастрофы.

Сестра позвонила в рентген-кабинет, ей ответили, что примут пациента как только освободятся. Она поставила чайник, чтобы заварить себе чашку чая. Констебль Крейг, убедившись, что потерпевший без сознания, взял его куртку и рюкзак и положил их на стол в кабинете медсестры. Он решил осмотреть их.

– У тебя не будет чашечки чая и для меня? – спросил он сестру с фамильярностью, свойственной стражам порядка.

– Будет, – сказала она, – будет, но не для таких, как вы.

Крейг хмыкнул. Он пощупал карманы куртки и вынул мореходную книжку. В ней была вклеена фотография человека, которого они подобрали на улице. Текст был на двух языках: русском и французском. Он не знал ни того, ни другого, но, поскольку имя пострадавшего было написано латинскими буквами, полицейский все понял.

– Кто этот парень? – спросила сестра, разливая по чашкам чай.

– Похоже, что матрос и к тому же русский, – ответил Крейг.

Житель Глазго, избитый бандой нэдов, – это одно, но иностранец и к тому же русский – это совсем другое. Чтобы узнать с какого он судна, Крейг открыл рюкзак.

В свитер толстой вязки была завернута круглая табачная коробка. Вместо табака в ней, проложенные ватой, лежали три диска: два алюминиевых и между ними диск из серого матового металла. Крейг без интереса пощупал диски, снова обложил ватой, закрыл коробку и положил ее рядом с мореходной книжкой. Он не заметил, что очнувшийся русский наблюдает за ним. Полицейский понял, что нужно сообщить начальству о происшествии с иностранцем.

– Я позвоню, крошка, – сказал он медсестре и пошел к телефону.

– Я тебе не «крошка», – огрызнулась сестра, которая была немного старше 24-летнего констебля Крейга, – чем дольше работаю, тем наглее становятся эти желторотые.

Констебль Крейг начал набирать номер. О чем в это время думал Константин Семенов, мы никогда не узнаем. Забыв о боли, он пристально следил за полицейским в черном мундире, стоявшем к нему спиной. Он видел свою платежную книжку и груз, который должен был доставить человеку на лодочную станцию. Он наблюдал за тем, как полицейский рассматривал содержимое табачной коробки, сам он так и не осмелился открыть ее. Полицейский звонил куда-то. Кто знает, о чем думал русский?

Крейга неожиданно грубо пихнули в бок. Он увидел голую руку, схватившую жестяную коробку. Реакция была мгновенной – бросив трубку, полицейский перехватил ее.

– Что за черт, парень… – крикнул он, потом, подумав, что человек впал в бредовое состояние, схватил его, пытаясь удержать. Жестяная коробка выскользнула из рук русского и упала на пол. Мгновение Семенов глядел на полицейского, потом бросился бежать. С криками: «Эй, парень, вернись!», констебль ринулся за ним по коридору.

…Коротышка Паттерсон был алкоголиком. Он посвятил жизнь «дегустации» продукции Спейсайда. Безработный, без надежды на трудоустройство, он превратил пьянство в искусство. Вчера вечером, получив пособие, он отправился в ближайшую пивнушку и к полуночи был уже «готов». Обидевшись на фонарный столб, который не подал ему стаканчика наливки, он избил его.

В результате сломал собственную руку и уже собирался направиться к врачу, как заметил голого по пояс, избитого, покрытого синяками человека с окровавленным лицом, выбежавшего из соседней комнаты, которого преследовал полицейский. Чувство глубокого сострадания проснулось в нем. Он не любил полицейских, которые, казалось, только и мечтали о том, чтобы вытащить его то из облюбованного оврага, то из другого милого сердцу убежища, и облить холодной водой. Он пропустил беглеца и выставил ногу.

– Придурок! – падая, закричал Крейг. Когда он поднялся, между ним и русским было уже десять ярдов.

Семенов выбежал через стеклянные двери в приемное отделение и, не заметив маленькой узкой двери слева, которая вела на улицу, повернул направо. Он оказался в том же коридоре, по которому его везли на носилках полчаса назад. Он еще раз повернул направо и увидел, что по коридору прямо на него две медсестры и доктор Мета катят носилки с очередным пострадавшим. Носилки полностью перекрыли проход. Сзади доносился звук шагов бегущего полицейского.

Слева были четыре лифта. Двери одного уже закрывались. Он протиснулся в узкую щель. Двери закрылись за его спиной. Полицейский отчаянно стучал в них. Семенов присел, страдальчески закрыв глаза.

Крейг бросился вверх по лестнице. На каждом этаже он проверял, куда движется лифт. Лифт поднимался. Добежав до десятого, последнего этажа, вспотевший, злой, он совершенно вымотался.

Семенов вышел на десятом. Он заглянул в одну дверь – палата со спящими пациентами. Другая дверь была открыта, она вела на лестницу. Он побежал дальше. В конце коридора последняя дверь тоже была открыта. Она вела на плоскую крышу здания, в теплую спокойную ночь.

Крейг, спотыкаясь, вскоре добрался до этой последней двери, переступил порог и оказался на крыше. Привыкнув к темноте, он различил фигуру человека, стоящего на парапете. Раздражение вмиг покинуло полицейского. «Я бы, наверное, тоже бы запаниковал, очнувшись в московской больнице», – подумал он и двинулся к человеку, подняв руки, чтобы показать, что в них ничего нет.

– Эй, Иван, или как тебя там, все в порядке. Тебя стукнули по голове! Все нормально. Пойдем вниз.

Его глаза окончательно привыкли к темноте. Теперь он отчетливо видел лицо русского.

Человек подпустил его к себе не более, чем на двадцать футов, затем посмотрел вниз, глубоко вздохнул, зажмурил глаза и прыгнул.

Констебль не мог поверить своим глазам. Только через несколько секунд, услышав звук удара о землю, он понял, что случилось. Человек спрыгнул с высоты ста футов и упал на стоянку машин персонала.

– О, господи, – выдохнул полицейский, – горе мне. – Дрожащими руками он достал рацию и связался с участком.

В ста ярдах от бензоколонки, в полумиле от автобусной остановки, возле отеля «Понд» есть пруд. Несколько каменных ступенек ведут с тротуара к дорожке, опоясывающей его. Внизу у ступенек стоят две деревянные скамейки.

Человек в черной кожаной куртке и штанах, похожий на мотоциклиста, взглянул на часы. Три ночи. Встреча была назначена на два. Предусматривалась возможная часовая задержка. По запасному варианту вторая встреча будет в другом месте ровно через сутки. Он будет там. Если связной не появится, то придется воспользоваться радиоприемником. Мотоциклист поднялся и ушел.

Полицейский констебль Хью Мак Бэйн, пока его напарник пытался догнать русского, устанавливал точное время драки и телефонного звонка в дежурную часть. К тому моменту, когда его бледный, потрясенный товарищ спустился в приемное отделение, время было установлено.

– Элистэр, ты узнал его имя, адрес? – спросил Хью.

– Он… он был… русским матросом, – ответил Крейг.

– О черт, этого нам еще не хватало! Как его имя?

– Хью, он… только что… бросился с крыши.

Мак Бэйн отложил ручку и недоуменно уставился на своего напарника. Но полицейский взял в нем верх. Любой полицейский знает, что, когда дела идут плохо, нужно страховаться, надо выполнить все процедуры, согласно закону, никаких «ковбойских» штучек, никаких, даже самых умных инициатив.

– Ты связался с участком? – спросил он.

– Да, они скоро будут здесь.

– Пойдем за доктором, – сказал Мак Бэйн.

Доктор Мета очень устал после ночных приемов. Он потратил не более двух минут на осмотр трупа, констатировал смерть. Дальше не его дело. Два санитара накрыли тело, «скорая» отвезла его в городской морг на площади Джослин около Соляного рынка. Теперь уже другие люди снимут с него оставшуюся одежду: туфли, носки, брюки, кальсоны, наручные часы, упакуют, ко всем вещам прикрепят бирки – все будет в порядке.

В больнице оставалось заполнить еще несколько документов. Документы о приеме больного решили сохранить как свидетельство, но, в принципе, они были уже бесполезны. Два констебля упаковали и надписали все оставшиеся в больнице вещи. Список был следующий: куртка – 1 шт., свитер со стойкой – 1 шт., рюкзак – 1 шт., свитер толстой вязки – 1 шт., круглая табачная коробка – 1 шт.

Когда работа уже заканчивалась, в больницу прибыли инспектор и сержант, оба в форме, и попросили выделить им кабинет. Они заняли комнату администратора и принялись записывать показания констеблей. Через десять минут инспектор отправил сержанта в машину, чтобы тот связался с дежурным главным инспектором. Было 9 апреля, четверг, четыре утра, в Москве уже было восемь.

Пропустив поток транспорта, машина генерала Карпова выехала на прямую магистраль, ведущую в Ясенево. Тридцатилетний шофер знал, что генерал лично выбрал его и был готов оправдать оказанное доверие.

– Как вам нравится работа у нас? – спросил Карпов.

– Очень нравится.

– Приходится много ездить, но это лучше, чем сидеть в душном помещении?

– Да, я тоже так думаю.

– Вы недавно работали с моим другом полковником Филби?

Небольшая пауза. Черт, подумал Карпов, ему было приказано не упоминать об этом.

– Мм-да.

– Обычно он сам водил машину, до инсульта…

– Он мне говорил об этом.

Лучше спрашивать напрямую.

– Куда вы его возили?

Пауза. Карпов видел лицо водителя в зеркало. Он был встревожен. Положение было действительно затруднительным.

– Так, кое-куда в Москве.

– Куда именно, Григорьев?

– Так, никуда, просто по Москве.

– Притормози, Григорьев.

Свернув с главной дороги, «Чайка» остановилась. Карпов подался вперед:

– Знаешь кто я?

– Да.

– Тебе известно мое звание в КГБ?

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

– Тогда не шутите со мной, молодой человек. Куда конкретно вы его возили?

Григорьев сглотнул. Карпов видел, что он борется сам с собой. Вопрос был в том, кто приказал ему молчать. Если Филби, то Карпов был выше званием. Но, если это кто-то выше… На самом деле, майор Павлов – вот кто напугал Григорьева. Но для русского человека люди из ПГУ – фигуры неизвестные, зато майор кремлевской охраны… Все же генерал оставался генералом.

– В основном на несколько встреч, товарищ генерал. Несколько из них были в центре Москвы, но я был в машине, поэтому не знаю, в какие именно квартиры…

– Несколько в Москве. А еще куда?

– Больше никуда… Еще на одну из дач в Жуковку.

«Гнездовье ЦК», подумал Карпов.

– На чью дачу?

– Честно, не знаю. Мне только давали направление куда ехать и все. А потом я ждал.

– А кто еще приезжал на эти встречи?

– Один раз две машины прибыли вместе, я видел, что кто-то вышел из одной и зашел на эту дачу…

– Вы его узнали?

– Да. До того, как я начал работать в гараже КГБ, я был шофером в армии, в 1985 году возил одного полковника из ГРУ. Мы тогда базировались в Кандагаре в Афганистане. Однажды этот офицер ехал с моим генералом. Это генерал Марченко.

«Да-а, – подумал Карпов. – Петр Марченко, мой старый друг, специалист по подрывным акциям».

– А кто-нибудь еще?

– Была еще одна машина. Мы, шоферы, обычно перекидываемся парой слов. Но этот был очень угрюм. Мне только и удалось узнать, что он возит какого-то академика. Честно, это все, что я знаю.

– Поехали, Григорьев.

Карпов откинулся назад и стал разглядывать деревья вдоль дороги. Значит, их четверо. Эти четыре человека что-то планируют для Генерального секретаря. Хозяин – член ЦК или Верховного суда, трое других – Филби, Марченко и неизвестный академик.

Завтра – пятница, день, когда сильные мира сего рано кончают работу и разъезжаются по дачам. Карпов знал, что дача Марченко находится недалеко от Переделкина, то есть недалеко от его собственной дачи. Он знал и об одной слабости Марченко. Генерал вздохнул с облегчением. Надо прихватить с собой побольше коньяка. Это будет тяжелое испытание.

Главный инспектор Чарли Форбс внимательно слушал констеблей Крейга и Мак Бэйна, время от времени перебивая их вопросами. Он не сомневался, что оба говорят правду, но он служил давно и знал, что правда не всегда спасает твою шкуру.

Дело было плохо. Практически все время, даже в больнице, русского опекали полицейские. И на крыше не было никого, кроме Крейга. Не было и явных причин для самоубийства. Инспектор не мучился вопросом «почему», рассуждая, как и все остальные, что у человека при сотрясении мозга начались галлюцинации, возник панический страх. Инспектор был больше озабочен возможными последствиями этого случая для полиции Стрэтлайда.

Надо найти судно, переговорить с капитаном, провести формальное опознание тела, сообщить обо всем советскому консулу и, конечно же, прессе, этой чертовой прессе. Кое-кто из репортеров будет опять грязно намекать, сев на своего любимого конька, что все это – результат жестокости полицейских. Но самым загадочным вопросом, видимо, так и останется вопрос: почему же все-таки бросился с крыши этот глупец?

Было пол-пятого. В больнице больше нечего было делать. Машины выедут на дежурство с рассветом, а пока пусть возвращаются в управление.

К шести утра два полицейских констебля закончили дачу показаний. Чарли Форбс в своем кабинете разбирался с последними процедурными формальностями. Пытались, но пока тщетно, найти женщину, которая набрала номер 999. Были взяты показания у двух ребят со «скорой», которые отвечали на звонок Мак Бэйна через полицейский селектор.

Во всяком случае, не будет сомнения, что моряка избили панки.

Сестра отделения травматологии предложила свою версию. Встревоженный доктор Мета сделал заявление, а один из санитаров отделения подтвердил, что видел голого по пояс человека, бежавшего через приемное отделение от Крейга. После этого на пути на крышу обоих никто не видел.

Форбс выяснил, что единственным советским судном в порту был «Академик Комаров». Он направил туда полицейскую машину за капитаном для опознания тела. Он же разбудил советского консула, который прибудет к девяти и, без сомнения, с протестом. Он также обратился за помощью к своему главному констеблю и прокурору по делам финансовых правонарушений, которые в Шотландии также выполняют обязанности коронера. Все вещи пострадавшего были упакованы и отправлены на полицейский участок в Патрике (групповое нападение было совершено именно там), где будут храниться под замком по распоряжению прокурора. Прокурор обещал также дать разрешение на вскрытие после десяти часов утра. Чарли Форбс потянулся и, позвонив в столовую, попросил прислать ему кофе и булочек.

Пока в стрэдклайдском полицейском управлении на Питт-стрит главный инспектор Форбс сортировал бумаги, в участке констебли Крейг и Мак Бэйн, подписав свои показания, отправились завтракать в столовую. Оба были очень взволнованы и поделились своими тревогами с седеющим сержантом из отдела уголовного розыска, который сидел с ними за одним столом. После завтрака они попросили у начальства разрешение пойти домой отоспаться и получили его.

Что-то из рассказа констеблей заставило сержанта заказать телефонный разговор за свой счет. Человек, которого он оторвал своим звонком от бритья, был инспектором уголовного розыска. Инспектор Кармайкл внимательно выслушал его, повесил трубку и озабоченно закончил свое бритье.

В половине восьмого Кармайкл разыскал главного инспектора, который должен присутствовать при вскрытии, и попросил допустить его на вскрытие. Тот согласился, напомнив, что процедура состоится в городском морге в десять часов.

В том же морге в восемь утра капитан «Академика Комарова» со своим замполитом (они были неразлучны) смотрели на видеоэкран, где появилось изображение разбитого лица матроса Семенова.

– Это он, – подтвердил замполит, – нам необходимо увидеть консула.

– Он будет в девять на Питт-стрит, – сказал сопровождавший их сержант в штатском.

Оба русских выглядели потрясенными и подавленными. «Наверное, они потеряли близкого товарища», – подумал сержант.

В девять утра советский консул вошел в кабинет главного инспектора Форбса на Питт-стрит. Он бегло говорил по-английски. Форбс пригласил его присесть и начал перечислять события минувшей ночи. Не успел он закончить, как консул стал выговаривать ему:

– Это возмутительно, я должен связаться с советским посольством в Лондоне незамедлительно…

Раздался стук в дверь, в кабинет вошли капитан и замполит. С ними был сопровождающий сержант и еще один человек. Он кивнул Форбсу:

– Доброе утро, сэр, не возражаете, если я присяду?

– Устраивайтесь, Кармайкл. Дело не из приятных.

Не пробыв и нескольких секунд в кабинете, замполит отвел консула в сторону и что-то зловеще прошептал ему на ухо. Консул извинился, и они вдвоем вышли в коридор. Минуты через три они вернулись. Консул держался официально и корректно: он, конечно же, свяжется с посольством, он надеется, что полиция Стрэтклайда сделает все возможное, чтобы поймать хулиганов, и… можно ли рассчитывать на то, что тело и все личные вещи покойного будут отправлены в Ленинград на «Академике Комарове», который отплывает сегодня.

Форбс был вежлив, но несокрушим. Попытки полиции поймать хулиганов будут продолжены. Все это время тело должно находиться в морге, а все личные вещи – в сейфе полицейского участка в Патрике. Консул кивнул. Он понимал важность процедурных вопросов. С этим они ушли.

В десять Кармайкл был в морге. Вскрытие проводил профессор Харланд. Разговор, как обычно, был о погоде, о гольфе, о будничных мелочах. На анатомическом столе лежало тело матроса Семенова.

– Можно взглянуть? – спросил Кармайкл.

Патологоанатом кивнул.

Десять минут провел Кармайкл, рассматривая то, что осталось от Семенова. Когда он ушел, профессор приступил к вскрытию. В это время инспектор звонил в Эдинбург, а точнее, в отдел управления внутренних дел и здравоохранения Шотландии, известный как Шотландский офис, размещавшийся в доме Святого Эндрю. После этого он поговорил с отставным помощником комиссара, единственной обязанностью которого в Шотландском офисе было поддерживать связь с МИ-5 в Лондоне.

В полдень в отделе С-4(С) на Гордон-стрит зазвонил телефон. Брайт поднял трубку, прислушался и передал ее Престону:

– Это тебя. Они ни с кем больше не хотят говорить.

– Кто спрашивает?

– Шотландский офис, Эдинбург.

Престон взял трубку.

– Джон Престон… Да… Доброе утро…

Послушав несколько минут, он нахмурился и записал имя Кармайкла в свой блокнот.

– Да, я буду, прилечу трехчасовым рейсом. Пусть он меня встретит в аэропорту Глазго. Спасибо.

– Глазго? – спросил Брайт. – Они и туда добрались?

– Да там какой-то русский бросился с крыши. Я вернусь завтра. Скорее всего, это пустячное дело, но мне хочется вырваться из этого дома хоть на денек.

Глава 15

Аэропорт Глазго находится в восьми милях от города и соединен с ним автомагистралью М8. Самолет, на котором прилетел Престон, приземлился около половины пятого, и так как у Престона был только ручной багаж, он появился в вестибюле аэропорта через десять минут после приземления. Он подошел к справочному бюро, дежурная громко объявила: мистер Кармайкл, вас ожидает…

Инспектор уголовного розыска из спецотдела подошел к нему и представился. Через пять минут они сидели уже в машине инспектора, которая неслась по автомагистрали к темнеющему городу.

– Обсудим все по дороге, – предложил Престон, – изложите, что произошло.

Кармайкл был краток и точен. В обстоятельствах было довольно много пробелов, которые он не мог восполнить, но у него было время познакомиться с показаниями полицейских констеблей. Он изложил все, что знал. Престон молча слушал его.

– Так что же заставило вас позвонить в Шотландский офис и вызвать человека из Лондона? – спросил он.

– Возможно, я ошибаюсь, но мне думается, что этот человек не матрос торгового флота, – сказал Кармайкл.

– Продолжайте.

– К тому же Крейг сообщил одну подробность сегодня утром, – продолжал Кармайкл, – я при этом не присутствовал, но ее услышал человек из разведотдела. Он-то мне и позвонил. То, что сказал Крейг, подтвердил и его напарник Мак Бэйн. Ни один из них не упомянул о ней в своих официальных показаниях, так как это всего лишь их домыслы. Но все же это стоит проверить.

– Я слушаю.

– Они сказали, что, когда нашли этого моряка, он лежал скрючившись, обхватив руками рюкзак и прижав его к животу. Крейгу показалось, что он защищал его пуще жизни.

Престону это тоже показалось странным. Если человека избивают до смерти, он, конечно же, инстинктивно скрючивается, но при этом защищает руками голову. Почему человек подставил голову, чтоб защитить ненужный рюкзак?

– Затем, – продолжил Кармайкл, – я заинтересовался местом и временем происшествия. В порту Глазго моряки обычно идут в бары «Бэтти» или «Стэйбл». Этого человека нашли в четырех милях от доков. Он шел неизвестно куда, поздно ночью, и мне точно известно, что поблизости нет ни одного бара. Так куда же он, черт возьми, шел?

– Хороший вопрос, – сказал Престон, – что дальше?

– В десять утра, когда я пришел на вскрытие, я обнаружил, что тело при падении сильно пострадало, но лицо, за исключением пары синяков, было в порядке. Нэды били его в спину и по затылку. Я видел лица моряков торгового флота и раньше. Они обычно обветренны, потрескавшиеся от непогоды, загорелые, испещрены морщинками. У этого же было лицо бледное – лицо человека, не привыкшего к жизни на палубе. Затем его руки. У него должны быть загорелые руки с огрубевшими ладонями. У пострадавшего же были мягкие и белые руки служащего. И, наконец, последнее – его зубы. Я думал, что у матроса из Ленинграда состояние зубов будет «типично русское»: темные пломбы, стальные коронки. У этого человека были золотые пломбы и две золотые коронки.

Престон одобрительно кивнул. Кармайкл был наблюдателен. Они подъехали к стоянке перед отелем, в котором Кармайкл забронировал Престону номер на один день.

– И последняя деталь. Она мелка, но все же важна, – заключил Кармайкл, – перед вскрытием советский консул побывал у главного инспектора на Питт-стрит. Я тоже там был. Он готов был заявить протест, но вошли капитан с замполитом. Последний пошептался с консулом, вышел переговорить с ним в коридор. Вернувшись, консул стал вежливее и уступчивее, как будто замполит сообщил ему что-то важное о погибшем. У меня сложилось впечатление, что они не хотят поднимать шум, пока не переговорят с посольством.

– Вы кому-нибудь из полиции сообщили, что я приеду? – спросил Престон.

– Нет еще, – ответил Кармайкл, – вы хотите, чтобы я это сделал?

Престон покачал головой.

– Подождите до утра. Там и решим. Может быть, все это пустяки.

– Будут ли какие-нибудь распоряжения?

– Дайте мне копии всех показаний и список личных вещей потерпевшего. Кстати, где они?

– Закрыты в участке на Патрик-стрит. Я достану вам копии показаний и привезу их позже.

Генерал позвонил своему другу из ГРУ. Сообщив, что курьер из Парижа привез ему две бутылки французского бренди, он сказал, что сам он не пьет, но хотел бы в качестве подарка отвезти бренди Петру Марченко на дачу в выходные. Будет ли на даче кто-нибудь, чтобы вручить пакет. Нет ли телефона на даче Марченко и как туда позвонить. У сотрудника ГРУ были все сведения. Сообщив их генералу, он сразу же забыл этот разговор.

Зимой на большинстве дач советской элиты живут домработницы и персонал, обслуживающий хозяйство. Когда Карпов позвонил, к телефону подошла домработница Марченко. Она сказала, что хозяин приедет на следующий день, в пятницу, как обычно, после шести вечера. Он поблагодарил ее и положил трубку. Он решил отпустить шофера и устроить Марченко сюрприз – подъехать к нему часам к семи.

Престон лежал на кровати, рассуждая сам с собой. Кармайкл привез ему все показания, взятые в больнице и в управлении. Как любые показания, они были изложены сухим канцелярским языком, совсем не похожим на тот, каким люди обычно излагают то, что они видели и слышали. Факты и никаких эмоций.

Престон не знал одной детали, потому что Крейг не упомянул о ней, а медсестра просто не видела: перед тем, как выбежать из палаты в коридор, Семенов пытался схватить круглую табачную коробку. Крейг просто сообщил, что пострадавший толкнул его.

В списке личных вещей тоже не было ничего интересного. Числилась круглая табачная коробка с содержимым. А что имелось в виду под «содержимым»? Может быть, махорка?

Престон перебрал в уме возможные версии. Первая: Семенов – тайный агент, которого забросили на территорию Британии, что маловероятно. Он числится в списке экипажа, его отсутствие на судне в момент отплытия в Ленинград могло вызвать подозрение.

Итак, он прибыл в Глазго и покинул судно ночью в четверг. Что он делал в тот поздний час на полпути к Грейт-Вестерн-роуд? Хотел передать посылку через тайник или шел на встречу? Неплохо. А может, взять посылку, чтобы доставить ее в Ленинград? Уже лучше. Но некоторые сомнения мучили Престона.

Зачем с таким отчаянием матрос защищал рюкзак, будто вся жизнь зависела от этого? Он же уже должен был освободиться от того, что доставил.

Если, наоборот, он прибыл забрать груз, но еще не успел этого сделать, то опять возникал все тот же вопрос. Если он забрал груз, то почему никаких интересных документов или вещей при нем не найдено.

И если то, что он должен был передать или забрать, было спрятано в одежде, то зачем ему понадобился рюкзак. Если что-то было зашито в подкладку его куртки или брюк, спрятано в каблуке ботинка, то почему бы не отдать нэдам рюкзак, из-за которого все и началось. Он бы спас свою жизнь, придя на встречу или обратно на корабль (неизвестно куда именно он направлялся) всего с парой синяков.

Престон прокрутил еще несколько вариантов. Возможно, матрос прибыл как курьер для очной встречи с советским агентом, работающим в Британии. Зачем? Чтобы передать устную информацию? Непохоже. Есть более надежные способы это сделать. Получить устный рапорт? То же самое. Встретиться с резидентом, чтобы поменяться с ним местами? Тоже не подходит. Фотография в мореходной книжке была его, Семенова. Если бы он должен был поменяться местами с нелегалом, Москва бы выдала ему вторую платежную книжку с нужной фотографией, чтобы тот, другой, мог взойти на судно как матрос Семенов. И вторая книжка была бы при нем. В крайнем случае зашитая в подкладку… В подкладку чего? В подкладку жакета? Тогда зачем защищать рюкзак? В рюкзак? Ближе к истине. Все дороги ведут к этому проклятому рюкзаку.

Около полуночи он позвонил Кармайклу домой.

– Вы не могли бы заехать за мной в восемь? – спросил Престон, – Я хочу поехать в участок и осмотреть личные вещи погибшего.

В пятницу утром за завтраком Евгений Карпов спросил свою жену Людмилу:

– Ты сможешь поехать с детьми на дачу сегодня сама?

– Конечно. Ты приедешь после работы?

Он рассеянно кивнул.

– Я опоздаю. Мне нужно повидаться с человеком из ГРУ.

Людмила вздохнула про себя. Она знала, что у него есть маленькая щупленькая секретарша, похожая на куропатку, с квартирой в районе Арбата. Ей это было известно, жены часто сплетничают между собой, а в таком расслоенном обществе, как их, большинство ее подруг были женами офицеров такого же ранга, как и ее муж. Она скрывала от мужа, что знает о его слабости.

Ей было пятьдесят, она была замужем за Карповым уже 28 лет. Это было удачное замужество, если брать в расчет его службу. Она была неплохой хозяйкой. Как и другие жены офицеров ПГУ, она потеряла счет вечерам, которые провела в ожидании, пока муж сидел в шифровальной комнате посольства далеко за рубежом. Она выдерживала бесконечную скуку бесчисленных дипломатических приемов, выдерживала молча, не зная иностранных языков, в то время как ее муж, элегантный и приветливый, довольно свободно болтал по английски, французски и немецки, делая свою работу под прикрытием посольства.

Она потеряла счет неделям, проведенным в одиночестве с маленькими детьми на руках в тесной квартирке, когда он, будучи младшим офицером, был где-то далеко на курсах или на задании стоял в тени у Берлинской стены в ожидании возвращения курьера.

Она испытала и панический страх, когда на заграничной станции один из коллег ее мужа сдался западным властям и контрразведчики в течение нескольких часов мучили ее расспросами об этом человеке и его жене. С сожалением она наблюдала, как жену перебежчика, женщину, с которой она могла быть знакома, а сейчас не рискнула бы даже до нее дотронуться, выводили из самолета. Это – работа, говорил ей муж, стараясь успокоить.

Все это было давно. Теперь ее Женя уже генерал, у них светлая и просторная квартира, прекрасно обустроенная дача в строгом соответствии со вкусами мужа: дерево, ковры – удобно, но чуть грубовато. Их сыновья – их гордость, оба учились в университете: один на врача, другой на физика. Не будет больше страшных посольских квартир, через три года муж уйдет в отставку с почестями и хорошей пенсией. А то, что он встречается с другой женщиной раз в неделю, не оригинально. Может быть, так даже и лучше, чем иметь мужа грубого пьянчугу, как у некоторых, или заштатного майора в забытой богом азиатской республике. И все-таки она вздохнула про себя.

Здание полицейского участка в Глазго не самое привлекательное в городе. В нем дело о драке и самоубийстве потонуло в рутине других дел.

Дежурный сержант помахал констеблю и провел Кармайкла и Престона внутрь, где открыл комнату, уставленную коробками с вещественными доказательствами различных дел. Он посмотрел на удостоверение Кармайкла без удивления, не удивился он и тому, что Кармайкл с коллегой собрались проверить личные вещи погибшего человека, который оказался иностранным моряком. Сержант знал порядок расследований – полжизни он потратил на них, но он отказался покинуть комнату, пока они открывали коробку и осматривали содержимое.

Престон начал с ботинок. Он проверил каблуки, посмотрел, не снимаются ли подошвы и нет ли специальных тайников внутри.

Носки и нижнее белье заняли меньше времени. Он снял крышку с разбитых наручных часов, но они оказались просто часами. На проверку брюк ушло больше времени: он прощупал все швы и складки в поисках каких-либо уплотнений. Никаких результатов.

Свитер со стойкой, который носил этот русский, осмотреть было гораздо проще: ни швов, ни уплотнений. Гораздо дольше он возился с курткой, но безрезультатно. Когда подошла очередь рюкзака, Престон был убежден, что если этот загадочный товарищ Семенов и имел что-то при себе, то это что-то должно быть тут.

Он начал с грубого свитера, место которого было разве что на свалке. Ничего. Тогда он занялся самим рюкзаком. Через полчаса Престон убедился, что рюкзак имеет двойное брезентовое дно, прошитое несколькими швами, сам мешок сшит из однослойного брезента. Маленькие заклепки в верхней части рюкзака отнюдь не передатчики, а веревка не антенна.

Осталась табачная коробка. Она была русского производства с обыкновенной закручивающейся крышкой. Она все еще пахла едким табаком. Вата была ватой. Три металлических диска: два блестящих – из легкого металла, похожего на алюминий, третий – матовый, как свинец, и тяжелый. Он рассматривал их, положив на стол. Кармайкл смотрел на Престона, а сержант уставился на пол. Его смущали не сами диски, а то, что их назначение было совершенно непонятно.

Алюминиевые диски были проложены тяжелым диском. Тяжелый диск был два дюйма в диаметре, а легкие – три. Престон старался представить себе, для каких целей они предназначены: для радиосвязи, шифровки, дешифровки, фотографии. Ответ был один – ни для чего этого. Это были просто металлические диски. Но почему человек готов был скорее умереть, чем отдать их в руки нэдов, которые просто выкинули бы их в канаву, чем отвечать о них на допросе.

Престон встал и предложил перекусить. Сержант, который пожалел о потерянном времени, собрал вещи и закрыл их в ящик.

Во время ленча в отеле «Понд» (Престон предложил съездить к месту происшествия) он неожиданно извинился и сказал, что ему необходимо срочно позвонить.

– Это займет немного времени, – сказал он Кармайклу, – закажи себе бренди за мой счет.

– Ладно, я так и сделаю, – ухмыльнулся Кармайкл.

Выйдя из отеля, Престон направился к бензоколонке, где сделал несколько покупок в магазинчике. Затем он вернулся в отель и позвонил в Лондон. Он сообщил своему помощнику Брайту номер полицейского участка в Патрике и сказал, в какое точно время необходимо туда перезвонить.

Через полчаса они были снова в том же участке, где раздраженный сержант вновь сопровождал их в комнату для вещественных доказательств. Престон устроился за столом с телефонным аппаратом. Перед собой на столе он взгромоздил кучу вещей из разных пакетов. В три часа зазвонил телефон, монитор показал, что это междугородный звонок из Лондона. Сержант поднял трубку.

– Это вас, сэр. Лондон на проводе, – сообщил он Престону.

– Подойди вместо меня, – попросил он Кармайкла, – узнай, это срочно или нет.

Кармайкл поднялся и подошел к сержанту, который держал трубку. На секунду оба шотландских офицера оказались спиной к Престону.

Через десять минут он в последний раз осмотрел все веши. Кармайкл повез его в аэропорт.

– Я представлю рапорт, – сказал Престон. – Не понимаю, почему этот русский так встревожился. Как долго вещи будут в участке?

– Несколько недель. Советскому консулу это уже сообщили. Поиск хулиганов ведется. Может, удастся поймать одного из них и выйти на всю группу. Но я сомневаюсь.

Престон прошел регистрацию. Нужно было идти на посадку.

– Ты знаешь, это глупо, – сказал Кармайкл, – но если бы этот русский вел себя более сдержанно, мы бы отправили его на судно со всеми вещами и этими «игрушками» да еще бы принесли свои извинения.

Когда самолет набрал высоту, Престон, вынув из сложенного носового платка три диска, еще раз рассмотрел их, снова завернул в носовой платок и спрятал в карман. Они по-прежнему ни о чем не говорили.

Три шайбы, купленные на бензоколонке, заменят их на некоторое время в табачной коробке русского. А сейчас он хочет, чтобы один человек взглянул на них. Человек этот работает недалеко от Лондона, Брайт уже попросил его задержаться на работе до прилета Престона.

Карпов приехал на дачу Марченко после семи, когда уже стемнело. Дверь открыл ординарец генерала, молодой солдат, и проводил Карпова в комнату. Марченко был рад, но слегка удивлен визиту своего друга из другого, более важного разведотдела.

– Евгений Сергеевич, – прогудел он, – что занесло тебя в мою скромную, обитель.

Карпов держал в руках пакет.

– Один из моих ребят только что вернулся из Турции. Ехал через Армению, – сказал он, – замечательный парень, он никогда не возвращается с пустыми руками, в Ереване специально достал вот это.

Он вынул одну из четырех бутылок лучшего армянского коньяка.

В глазах Марченко вспыхнули огоньки.

– «Ахтамар»! – воскликнул он, – самый лучший для ПГУ!

– Да, – согласился Карпов, – я ехал к себе на дачу и подумал: один не справлюсь, нужен помощник. Вспомнил про тебя. Ну что, попробуем?

Марченко разразился смехом.

– Саша! Рюмки! – крикнул он.

Престон прибыл около пяти, забрал свою машину с автостоянки и выехал на автомагистраль М4. Но вместо Лондона он повернул на запад к Беркширу. Через полчаса он был уже у цели – в институте на окраине городка Олдермастон.

Исследовательский институт атомного оружия, известный под названием Олдермастон – любимое место маршей участников движения за мир, убежденных, что именно здесь создают атомные бомбы. На самом деле это многопрофильная организация. Тут действительно конструируют ядерные устройства, но также ведут исследования в области химии, физики, машиностроения, взрывчатых веществ, фундаментальной и прикладной математики, радиобиологии, медицины, электроники. Кстати же здесь было прекрасное отделение металлургии.

Несколько лет назад один из ученых Олдермастона прочел лекцию о металлах, используемых при изготовлении взрывчатки и бомб в Ирландской республиканской армии. Лекция предназначалась для офицеров-разведчиков, работавших в то время в Ольстере. Одним из тех, кто хорошо запомнил лекцию уэльсского ученого, был Престон.

Доктор Дэфидд Уинн-Эванс ждал его в вестибюле. Престон представился и напомнил Уинн-Эвансу о той давнишней лекции.

– Да, ну и память у вас, – сказал он с явным уэльсским акцентом, – итак, мистер Престон, чем могу служить?

Престон достал из кармана носовой платок, развернул его и протянул ученому три диска.

– Их забрали у одного человека в Глазго, – признался он. – Я хочу знать, что это такое и для чего может быть использовано.

Доктор посмотрел поближе.

– Трудно сказать без тщательного анализа и проверки, – ответил специалист по металлам. – У меня завтра торжественный ужин, а послезавтра – свадьба дочери. Если я займусь ими в понедельник, а?

– В понедельник? – переспросил Престон. – Я сам хотел бы отдохнуть. Буду дома. Вы позвоните мне туда, в Кенсингтон.

Доктор Уинн-Эванс заторопился наверх, закрыл диски в своем сейфе, потом попрощался с Престоном и поспешил на ужин. Престон отправился в Лондон.

Пока он ехал, на станции в Менуиз-Хилл был запеленгован тайный радиопередатчик. Станции Броди в Уэльсе и Чиксанде в Бедфордшире тоже зарегистрировали его. Передача велась из района холмов к северу от Шеффилда.

Когда полиция прибыла на это место, на пустынной дороге, лежащей в стороне от главной магистрали, никого уже не было.

Позже вечером один из дежурных офицеров встретился с начальником смены в его кабинете отделения радиоперехвата в Челтенхэме.

– Это все тот же, черт, – выругался он. – У него отличная машина и хороший передатчик. Сеанс длился всего пять секунд. Мне кажется, мы его не расшифруем. Тогда в Дербишире, теперь в Йоркшире. Видимо, он где-то на севере Мидленда обитает.

– Следите за ним, – сказал начальник, – у нас давно не было так неожиданно заговорившего передатчика. Интересно, что он передает.

Что хотел сказать майор Валерий Петровский и что передал его радист, расшифровывалось так:

Первая бутылка «Ахтамара» была пуста, они начали вторую. Марченко раскраснелся, но под настроение мог выпить и две бутылки целиком, не теряя самоконтроля.

Карпов, который редко пил для удовольствия и еще реже в одиночестве, закалил свой желудок за годы, проведенные на дипломатической службе. И когда нужно, он всегда сохранял ясную голову. Кроме того, еще в Ясеневе он заставил себя съесть полфунта масла, что замедляет действие алкоголя, так как жир, устилая стенки желудка, замедляет действие алкоголя.

– Чем ты занимаешься сейчас, Петр? – спросил он.

Глаза Марченко сузились.

– Ты почему спрашиваешь?

– Успокойся, Петр, мы знаем друг друга. Вспомни, кто спас твою задницу в Афганистане три года назад? Ты мой должник. Что происходит?

Марченко согласно кивнул. Он вспомнил: в 1984 году он возглавлял крупную операцию ГРУ против исламских повстанцев у перевала Хайбер. Был там один лидер моджахедов, который совершал рейды на Афганистан с территории Пакистана. Марченко опрометчиво отправил небольшой отряд в Пакистан, чтобы схватить его. Группа попала в переделку. Участвовавшие в операции афганцы приняли страшную смерть. Лишь русскому посчастливилось остаться в живых. Моджахеды передали его в руки пакистанских властей, надеясь получить в обмен оружие.

Марченко висел на волоске. Он обратился за помощью к Карпову, тот, возглавлявший в то время Управление «С», рискнул одним из своих лучших агентов – офицером пакистанской армии в Исламабаде, – велев ему сделать все, но освободить русского и переправить его обратно через границу. Из-за опрометчивости Марченко мог разразиться крупный международный скандал, а его имя пополнило бы длинный список советских офицеров, сломавших свою карьеру в этой никчемной стране.

– Да, я перед тобой в долгу, но не спрашивай, чем я занимался последние несколько недель. Это специальное задание, почти от самого… Надеюсь, ты понимаешь о ком я говорю? Никаких имен.

Он потеребил кончик носа своими толстыми пальцами и важно кивнул.

Карпов налил еще по одной рюмке. В ход пошла третья бутылка.

– Извини за любопытство, – продолжил Карпов, – не будем больше говорить об этом. Не будем говорить об операции…

Марченко предостерегающе погрозил пальцем. Его глаза налились кровью. Он был похож на раненого кабана в зарослях кустарника, мозг которого затуманен не болью и потерей крови, а алкоголем. Но он был от этого не менее опасен.

– Никакой операции, выброси это из головы. Я присягнул, что сохраню все в тайне… Все мы. Это очень высоко… выше, чем ты думаешь. Не упоминай об этом, ладно?

– И не подумаю, – ответил Карпов, вновь наполняя рюмки.

Пользуясь тем, что Марченко был уже пьян, он подливал ему больше, чем себе, стараясь держать ухо востро.

Через два часа осталась только треть последней бутылки «Ахтамар». Марченко клевал носом. Карпов поднял бокал.

– За забвение!

– За забвение? – спросил Марченко в замешательстве. – Со мной все в порядке. Пей свою содовую в ПГУ, от нее не забудешься…

– Да нет же, – пояснил Карпов. – За то, чтоб забыть о плане. Забыть и все!

– «Аврору»? Да, забудем! Чертовски замечательная идея.

Они выпили. Карпов снова наполнил бокалы.

– И всех забыть. И Филби… и академика.

Марченко кивнул утвердительно. Он попытался выпить еще, но, промахнувшись, попал рюмкой в подбородок.

– Крылов? Задница. Забудем всех их!

Была полночь, когда Карпов доплелся до своей машины. Он немного постоял, опершись на дерево, потом засунул два пальца в рот и выплеснул на снег все содержимое желудка, постоял немного, жадно глотая морозный ночной воздух. Немного помогло. Путь до собственной дачи стал для него кошмаром. Он поцарапал решетку и дважды чуть не сделал аварию.

Людмила не спала. Она уложила его в постель, напуганная тем, что он проделал путь от Москвы в таком состоянии.

В субботу утром Престон приехал в Тонбридж, чтоб забрать сына Томми. Всегда, когда он забирал Томми из школы, на него обрушивался град воспоминаний и впечатлений о прошедшей четверти, намерений и планов на следующую четверть, планов на предстоящие каникулы, похвалы друзьям, презрительные отзывы о врачах и их коварстве.

Дорожная сумка, коробка со сладостями были в машине. Дорога обратно в Лондон для Престона была блаженством. Он рассказал сыну о своих планах на неделю, которую они проведут вместе, и был счастлив, что сын одобрил их. Но лицо мальчика сникло, когда он вспомнил, что через неделю ему придется вернуться в дорогие апартаменты в Мэйфэре, где жила Джулия со своим другом – промышленником. Этот человек годился Томми в дедушки, и Престон подозревал, что ребенок у старика вызывает раздражение своими шалостями.

– Папа, – сказал Томми, когда они проезжали Воксхоллский мост, – почему мне нельзя жить у тебя всегда?

Престон вздохнул. Непросто было объяснить все двенадцатилетнему мальчугану.

– Потому что, – начал он осторожно, – твоя мама и Арчи не женаты. Если бы я попросил ее об официальном разводе, она бы потребовала с меня определенную сумму денег, которая называется содержанием. Но с моим жалованьем я не могу заплатить эту сумму. То есть у меня не хватает денег, чтобы содержать ее, себя и тебя, чтобы платить за твою школу. Если я не в состоянии заплатить эту сумму, суд решит, что тебе лучше жить только с мамой. Тогда нам пришлось бы видеться даже реже, чем сейчас.

– Я не знал, что все зависит от денег, – грустно сказал мальчик.

– Да, в конечном счете, все зависит от денег. Грустно, но факт. Несколько лет назад, если бы я мог устроить лучшую жизнь для тебя и твоей матери, может быть мы бы не разошлись. Но я был просто военным офицером, и даже когда ушел из армии в министерство внутренних дел, зарплата осталась не слишком большой.

– А что ты делаешь в министерстве внутренних дел? – спросил мальчик. Он пытался обойти тему разлуки родителей.

– Я вроде бы как небольшой чиновник, – сказал Престон.

– Ух, это должно быть скучная работа.

– Да, это действительно так, – согласился Престон.

Евгений Карпов проснулся в полдень в тяжелом похмелье. Только полдюжины таблеток аспирина помогли ему. После завтрака полегчало, он решил пройтись.

Что-то осталось в глубине его сознания: какие-то полурасплывчатые воспоминания, обрывки фраз, имя Крылова. Один из секретных справочников, которые он держал на даче, пояснил: профессор Крылов Владимир Ильич, историк, профессор Московского университета, член КПСС, академик Академии наук, член Верховного Совета и пр., и пр. Это все он знал. Должно быть еще что-то.

Он шел по снегу в глубокой задумчивости, опустив голову. Дети ушли кататься на лыжах, воспользовавшись последними зимними деньками. Людмила шла рядом с мужем. Она чувствовала его настроение и воздерживалась от расспросов.

Вчера ночью она была удивлена, но, с другой стороны, успокоена: до такой степени напиться у дамы сердца невозможно. Скорее всего, он был с кем-то из коллег по ГРУ, так называемых «соседей». Так что подруга с Арбата исключалась.

В начале четвертого его осенило. Он остановился и неожиданно произнес:

– Ну конечно же, черт побери! – с облегчением улыбнулся и взял жену под руку. Вместе они вернулись в дом.

Генерал Карпов знал, что он будет должен проверить кое-какие документы у себя в кабинете в понедельник утром, и посетить профессора Крылова в понедельник вечером.

Глава 16

В понедельник утром, когда Престон с сыном собирались уходить из дома, зазвонил телефон.

– Мистер Престон? Это Дэфидд Уинн-Эванс.

Сначала он не понял, с кем разговаривает, но потом вспомнил о своей просьбе в пятницу.

– Я посмотрел ваши металлические пластинки. Очень интересная вещь. Вы не могли бы подъехать, надо переговорить.

– Вообще-то я в отпуске, взял несколько дней за свой счет, – сказал Престон, – вас устроит, если я подъеду в конце недели?

На другом конце трубки возникла пауза.

– Я думаю, чем раньше, тем лучше.

– А нельзя изложить суть дела по телефону?

– Это не телефонный разговор, – ответил Уинн-Эванс.

Престон на минуту задумался. Они с Томми собирались в Виндзор Сафари Парк на целый день. Парк находится в Беркшире.

– Тогда сегодня, скажем, в пять? – спросил он.

– В пять так в пять, – согласился ученый. – Обратитесь к администратору.

Профессор Крылов жил на верхнем этаже на Комсомольском проспекте. Из его окна открывался вид на Москва-реку, и университет был рядом. Генерал позвонил в дверь в начале седьмого, академик сам открыл ему. Он недоуменно смотрел на гостя, не узнавая его.

– Товарищ Крылов?

– Да.

– Я генерал Карпов. Надо поговорить с вами кое о чем.

Он протянул свое удостоверение. Профессор посмотрел его, обратив внимание на звание – генерал – и на то, что гость представлял Первое Главное управление КГБ. Крылов жестом пригласил войти, провел Карпова в гостиную и предложил сесть.

– Чем обязан? – спросил он, садясь напротив.

Это был человек с чувством личного достоинства и без трепета перед генералом КГБ.

Карпов понял, что профессор – твердый орешек. Эриту Филби можно было запутать, и она рассказала о существовании шофера; шофера Григорьева можно было запугать высоким званием; Марченко, старого коллегу и человека, любившего много выпить, можно было подпоить. Но Крылов был недосягаем по положению в партии, Верховном Совете, Академии. Он входил в элиту государства. Карпов решил, не теряя времени, брать быка за рога. Это был единственный выход.

– Профессор Крылов, в интересах государства я хочу знать, что известно вам о плане «Аврора».

Крылов застыл, как от удара, затем гневно вспыхнул:

– Генерал Карпов, вы превышаете свои полномочия, – резко сказал он, – я не понимаю, о чем идет речь.

– А я думаю, понимаете, – спокойно возразил Карпов, – и я думаю, что вы должны мне рассказать, в чем заключается план.

В ответ Крылов властно протянул руку:

– Документ о полномочиях!

– Я уполномочен званием и службой, – сказал Карпов.

– Если у вас нет документа, подписанного лично Генеральным секретарем, то у вас нет никаких полномочий, – холодно произнес Крылов. Он поднялся и пошел к телефону. – Пора прекратить этот допрос и сообщить обо всем человеку, имеющему гораздо большие полномочия… – Он поднял трубку и начал набирать номер.

– Не очень хорошая идея, – предупредил Карпов. – Известно ли вам, что один из консультантов, полковник Филби, уже исчез?

Крылов остановился.

– Что вы имеете в виду? – спросил он. Его уверенность была поколеблена.

– Садитесь и выслушайте меня.

Академик послушался. В коридоре хлопнула дверь. Донеслись звуки джаза.

– Я имею в виду то, – сказал Карпов, – что его нет у себя на квартире, шофер отстранен от работы, жена не имеет представления, где он и когда вернется.

Карпов блефовал, но ставка была высока. Тень беспокойства промелькнула во взгляде профессора. Он попытался перехватить инициативу.

– Никаких государственных дел я обсуждать с вами, товарищ генерал, не буду.

– Все не так просто, профессор, – продолжил Карпов, – у вас есть сын Леонид?

Внезапная перемена темы разговора застала профессора врасплох.

– Да, – кивнул он, – есть. А что?

– Сейчас объясню.

А в другой части Европы на исходе теплого весеннего дня Джон Престон с сыном выезжали из Виндзор Сафари Парка.

– Заедем в одно место ненадолго, – сказал отец, – это недалеко. Ты когда-нибудь был в Олдермастоне?

Мальчик широко раскрыл глаза.

– Там, где делают бомбы, на военном заводе?

– Это не военный завод, – поправил Престон, – это исследовательский институт.

– Вот здорово! И мы туда поедем? А нам разрешат войти внутрь?

– Мне разрешат. А тебе придется посидеть в машине на стоянке. Это не займет много времени.

И он повернул машину на север, чтобы выехать на магистраль М4.

– Чуть более двух месяцев назад ваш сын вернулся из командировки в Канаду, куда ездил в составе торговой делегации как переводчик, – спокойно начал Карпов.

Крылов кивнул.

– Ну и что же?

– А то, что мои люди в это время следили за одной молодой личностью, интересовавшейся, слишком интересовавшейся членами советской делегации, особенно секретарями, переводчиками. Мы установили, что эта личность – агент ЦРУ, стали вести наблюдение и заметили, что агент встречается с вашим сыном в гостинице. Отношения были недолгие, но страстные.

Лицо профессора от гнева покрылось пятнами. Казалось, ему трудно выговаривать слова.

– Как вы осмелились? Как вы осмелились прийти сюда с этим и шантажировать меня, члена Академии наук и Верховного Совета. Я доложу об этом ЦК. Коммунисты разберутся что к чему. Хоть вы и генерал КГБ, но и на вас есть управа. Ну, переспал мой сын с иностранкой в Канаде. То, что она была американкой, кто это знал. Глупость, но не более того. Она что, его завербовала?

– Нет.

– Он выдал какие-то секреты?

– Нет.

– Ну, тогда у вас ничего против моего сына нет. Это обыкновенная юношеская глупость. Ему объявят выговор. Но выговор следует объявить и вашим людям. И построже. Парня следовало предостеречь. А что касается амурных дел, то чем мы, живущие в СССР, отличаемся от остального мира? Сильные молодые люди любили девушек испокон веков…

Карпов открыл свой «дипломат» и достал большую фотографию, одну из стопки, лежащей внутри дипломата. Он положил ее на стол. Профессор глянул на нее и, казалось, потерял дар речи. Краска отлила от его щек, его старое лицо в свете лампы стало совсем серым. Он покачал головой.

– Мне очень жаль, – мягко сказал Карпов, – слежка была установлена не за вашим сыном, а за американцем. Никто не думал, что это так.

– Я не верю, – прохрипел профессор.

– У меня тоже есть сыновья, – прошептал Карпов, – поверьте, я понимаю, или, скорее, пытаюсь понять, каково вам сейчас.

Академик жадно глотнул воздух, поднялся, пробормотал «извините меня» и вышел из комнаты. Карпов вздохнул и положил фотографию обратно. Из коридора снова донесся джаз, потом хлопнула дверь и музыка оборвалась. Он услышал голоса отца и сына. Яростная перебранка закончилась пощечиной. Через несколько секунд Крылов вернулся. Он сел с потухшими глазами, опущенными плечами.

– Что вы намерены делать? – еле слышно сказал он.

– Мои обязанности очень просты, – вздохнул Карпов. – Вы сами только что объяснили мне задачи партии. Я передам рапорт и фотографии в ЦК. Вы знаете правила, знаете закон о гомосексуалистах. Это пять лет строгого режима. Я боюсь, попав в лагерь, про него пойдет слух, и молодой человек, как это сказать, пойдет по рукам. Мальчику его круга выжить будет очень сложно.

– Но, – вставил профессор, намекая на иные возможности.

– Но можно все представить иначе. Ваш сын попал в ловушку, эту ловушку можно ведь и повернуть в обратную сторону: якобы Леонид – приманка для ЦРУ. Пока подержу дело в собственном сейфе. Ждать можно очень долго. У меня есть такое право ввиду оперативных обстоятельств.

– А цена?

– Вы знаете.

– Что вы хотите знать о плане «Аврора»?

– Все с самого начала.

Престон въехал в главные ворота Олдермастона, нашел свободное место на стоянке и поставил машину.

– Извини, Томми, тебе дальше нельзя. Подожди меня здесь. Я быстро.

В сумерках он прошел к дверям и представился дежурным на вахте. Они изучили его удостоверение и позвонили Уинн-Эвансу, который подтвердил, что вызвал его. Престон поднялся в кабинет на третий этаж. Уинн-Эванс жестом пригласил сесть у стола.

Ученый взглянул на гостя из-под очков.

– Могу ли я поинтересоваться, где вы достали этот экспонат? – спросил он, указывая на диск из тяжелого, похожего на свинец, металла, лежащий теперь в запаянной стеклянной емкости.

– Его нашли в Глазго в четверг рано утром. А что остальные диски?

– Те – просто алюминий. Ничего необычного в них нет. Они служили просто как прокладки для этого диска. Он-то меня и интересует.

– Вы знаете, что это за металл?

Доктор Уинн-Эванс казалось был удивлен наивностью вопроса.

– Разумеется знаю. Моя работа знать. Чистый полоний.

Престон нахмурился. Он никогда не слышал о таком металле.

– Все началось в январе, когда Филби подал Генеральному секретарю два доклада. В них он сообщил, что левое крыло Британской Лейбористской партии за последнее время настолько окрепло, что вот-вот возьмет под контроль всю партию. Это совпадает и с моими наблюдениями.

– И с моими тоже, – вставил Карпов.

– Филби пошел дальше. Он утверждает, что внутри этого левого крыла организовалась группа убежденных марксистов-ленинцев, намеревающихся возглавить партию. Свое намерение они решили осуществить сразу после всеобщих выборов. Когда лейбористы во главе со своим лидером Нилом Кинноком придут к власти, Киннока переизберут. Его преемник будет первым марксистским премьер-министром в Британии. Он будет проводить политику, полностью отвечающую нашим интересам, прежде всего, в области ядерного разоружения и вывода всех военных сил США из Европы.

– Возможно, – кивнул генерал Карпов, – комитет из четырех человек был создан для поиска путей достижения победы на выборах?

Профессор Крылов взглянул на него с удивлением.

– Да. В комитет вошли: Филби, Марченко, я и доктор Рогов.

– Великий гроссмейстер?

– …и физик, – добавил Крылов. – Мы все согласились, что план «Аврора» будет мощным дестабилизирующим фактором, повлияет на британских избирателей и подтолкнет их к идее одностороннего разоружения. В основе плана идея Рогова. Он отчаянно отстаивал его. Марченко тоже одобрил план, правда, более сдержанно. А Филби? Никто не мог сказать, о чем именно думал Филби. Он улыбался и поддакивал, ждал, чтоб увидеть, куда дует ветер.

– Похоже на Филби, – согласился Карпов. – Потом, вы представили проект?

– Да, 12 марта. Но я был против плана. Генеральный секретарь согласился со мной. Он ругал его и приказал уничтожить даже записи и документы, касающиеся плана. Мы поклялись нигде, ни при каких обстоятельствах не упоминать о нем.

– А скажите мне, почему вы были против?

– Он показался мне безрассудным и опасным. К тому же, он противоречит положениям Четвертого Протокола. Если эти положения будут нарушены, то только Богу известно, к чему мы придем.

– Четвертый Протокол?

– Да. Приложение к международному договору «О нераспространении ядерного оружия». Вы помните?

– Всего не упомнить. Напомните мне, пожалуйста, – попросил Карпов.

– Никогда не слышал о полонии, – признался Престон.

– Допускаю, – сказал доктор Уинн-Эванс, – это очень редкий металл.

– И где же он применяется?

– Иногда, очень редко – в медицине. Этот человек из Глазго не направлялся, случаем, на какую-нибудь медицинскую конференцию или выставку?

– Нет, – убежденно ответил Престон. – На медицинскую конференцию он не мог направляться никоим образом.

– Хорошо. Тогда вычеркнем эти десять процентов из ста возможных. А раз он не направлялся на медицинскую конференцию, остается другая область, в которой используется девяносто процентов полония. Кроме этих двух областей полоний больше нигде не применяется на этой планете.

– А вторая область?

– Диск из полония такого размера сам по себе безопасен. Но при тесном соприкосновении с другим металлом – литием – они образуют инициирующий состав.

– Что? Но ради Бога, что это черт возьми, такое?

– 1 июля 1968 года, – продолжал профессор Крылов, – тремя ядерными державами мира – США, Великобританией и Советским Союзом – был подписан «Договор о нераспространении ядерного оружия». Этот договор обязывает ядерные державы не передавать неядерным странам технологию и документацию по производству ядерного оружия. Вы это помните?

– Да, – согласился Карпов, – это я помню.

– На церемониях его подписания в Москве, Вашингтоне и Лондоне присутствовала многочисленная публика. Подписание четырех секретных протоколов к этому договору проходило без лишних свидетелей. Каждый протокол оговаривал возможности предотвращения риска в связи с выполнением договора. Так некоторые идеи, технически не исполнимые во время подписания, в дальнейшем могли стать осуществимыми. Со временем первые три протокола устарели, их положения изжили себя и научно и технически, но сверхсекретный Четвертый Протокол стал настоящим кошмаром в начале восьмидесятых.

– О чем, конкретно, в нем говорится? – поинтересовался Карпов.

Профессор вздохнул.

– Здесь мы все положились на доктора Рогова. Как вы знаете, он занимается ядерной физикой. Четвертый Протокол оговаривал степень риска в области изменения технологии производства ядерного оружия в плане миниатюризации его и упрощения конструкции. Эти изменения произошли. С одной стороны, оружие стало намного более мощным, более сложным в производстве и большим по размерам. Однако есть и другое направление научных разработок. Бомба, которую в 45-м году доставил огромный бомбардировщик, теперь может быть спрятана в обычный чемодан. А собрать ее можно из дюжины деталей, как в детском конструкторе.

– Это как раз и запрещает Четвертый Протокол?

Профессор Крылов кивнул головой.

– Более того. Он запрещает любой стране, подписавшей его, тайно провозить на территорию других стран устройства и детали ядерных снарядов, чтобы исключить риск взрыва, скажем, в жилом доме или в квартире в центре города.

– Никакого четырехминутного предупреждения, – заключил Карпов, – никакого радарного обнаружения летящей ракеты, никакого ответного удара, так как невозможно определить агрессора. Просто мегатонный взрыв в подвале.

– Все верно, – подтвердил профессор. – Вот почему я назвал план живым кошмаром. Открытое общество на Западе более уязвимо, но и никто из нас не застрахован от подобного. Если Четвертый Протокол будет нарушен, то все эти дежурные ракеты, электронные средства защиты, все вооружение, весь военно-промышленный комплекс – все это можно сдавать в утиль и ждать.

– Именно на это и делает ставку «Аврора»?

Крылов кивнул.

– Но вы говорите, что план отменен и сдан в архив.

Крылов, похоже, зацепился за слово.

– Да, вы правы. Это архивное дело.

– А как предполагалось осуществить его? – добивался Карпов.

– Предполагалось внедрить в Британию первоклассного агента, который бы снял дом в провинции. Он бы и стал главным исполнителем «Авроры». К нему курьеры доставили бы порознь детали бомбы мощностью в полторы килотонны.

– Такую маленькую? На Хиросиму сбросили десять килотонн.

– В план не входили большие разрушения. Предполагалось только повлиять на результаты всеобщих выборов, чтобы десять процентов колеблющихся избирателей проголосовали за одностороннее разоружение и за лейбористскую партию, призывающую к нему.

– Продолжайте, – мрачно сказал Карпов.

– Установка была бы взорвана за шесть дней до выборов. Очень важно было выбрать место. Мы выбрали военно-воздушную базу США Бентуотерс в Суффолке. Там базируются истребители F-5 с тактическими ядерными ракетами на борту, которые предусмотрены для использования против наших танковых дивизий, если таковые войдут в Западную Европу.

Карпов кивнул. Он знал базу в Бентуотерсе. Информация была верной.

– Исполнителю было бы приказано, – продолжал профессор Крылов, – поздно ночью доставить собранное взрывчатое устройство прямо к проволочному ограждению базы. Сама база находится в Рендельшемском лесу. Взрыв произошел бы перед рассветом, разрушив саму авиабазу, четыре небольших поселка и птичий заповедник. База находится недалеко от побережья, облако радиоактивной пыли западным ветром унесло бы к Северному морю. Ко времени, когда радиоактивное облако достигло бы Голландии, 95 % радиоактивной пыли стало бы инертным или выпало в море. Предполагалось вызвать не экологическую катастрофу, а волну страха и ненависти к Америке.

– А если бы задержали агента-исполнителя? – спросил Карпов.

Профессор Крылов отрицательно покачал головой.

– Рогов продумал все. Он просчитал все варианты, как в шахматах. Исполнитель знал, что взрыватель с часовым механизмом, что у него в запасе два часа. На самом же деле взрыватель сработал бы сразу, уничтожив и самого исполнителя.

«Бедный Петровский», – подумал Карпов.

– Вечером того же дня, в Праге состоялась бы международная пресс-конференция израильского физика Наума Виссера. Кажется, он работает на нас. Он бы «открыл глаза» мировой общественности на все происшедшее.

Лицо Карпова было бесстрастным.

Он знал дело доктора Виссера; у него был сын, которого он любил до безумия. Этот юноша служил в израильской армии, размещенной в Бейруте. Когда флангисты уничтожили лагеря палестинских беженцев Сабру и Шатилу, молодой лейтенант Виссер попытался вмешаться и был сражен пулей.

Убитому горем отцу, противнику партии Ликуд, представили тщательно сфабрикованные «показания», что его сын убит израильской пулей. В своей горечи и гневе доктор Виссер зашел левее, чем следовало бы, и согласился работать на СССР.

– На пресс-конференции доктор Виссер заявил бы, что в течение многих лет он сотрудничал с США в области ультрамалых ядерных боеголовок. Он якобы неоднократно предупреждал американцев, что такие боеголовки не надежны и следует запретить их размещение. Но американцы не послушались и оснастили ими свои истребители, которые за счет них выигрывали в дальности полетов, беря на борт лишнее топливо. Такое заявление за пять дней до выборов вызвало бы волну антиамериканских выступлений, которая и погребла бы под собой консерваторов.

– Да, так оно бы и было, – подтвердил Карпов. – Что еще родил плодовитый мозг Рогова?

– Достаточно много, – мрачно сказал Крылов. – Он предположил, что американцы будут яростно все опровергать. Поэтому за четыре дня до выборов в Британии Генеральный секретарь обратится к мировой общественности с посланием, из которого должно явствовать, что замыслы американской военщины зашли так далеко, что он, как лидер государства, вынужден поднять все вооруженные силы страны по боевой тревоге. В тот же вечер один из наших друзей посоветует мистеру Кинноку срочно слетать в Москву и лично повидаться с Генеральным секретарем для выяснения обстоятельств возникшего кризиса. Если у него появятся какие-нибудь сомнения, то наш посол пригласит его в советское посольство для дружеского обсуждения ситуации. При направленных на него со всех сторон камерах Киннок вряд ли откажется. В считанные минуты ему оформят визу и на самолете Аэрофлота доставят в Москву. Генеральный секретарь встретит его в присутствии многочисленных советских и иностранных журналистов. Через несколько часов они распрощаются. Но пока Киннок будет лететь до Лондона, Генеральный секретарь сделает заявление, что только благодаря призывам и доводам лидера лейбористской партии он, Генеральный секретарь, отменил состояние боевой тревоги в советских вооруженных силах. Мистер Киннок приземлится в Лондоне человеком с именем миротворца, великим государственным деятелем. За день до выборов он огласит обращение к британскому народу, в котором выскажется за отказ от ядерного безумия раз и навсегда. План «Аврора» рассчитывал на то, что события предыдущих шести дней подорвут альянс между Британией и США, лишат США симпатий в западноевропейских странах и повергнут важнейшие 10 % британских избирателей в сторону поддержки лейбористской партии. Избиратели отдадут свои голоса за лейбористов. Затем левое крыло возьмет верх… Таков план «Аврора», генерал.

Карпов поднялся.

– Вы очень любезны, профессор, и очень умны. Обо всем забыто. Никому ни слова. Я тоже буду молчать. «Аврора» в архиве. Дело вашего сына у меня в сейфе. До свидания. Надеюсь, мне больше не придется вас беспокоить.

Он откинулся на сиденье «Чайки», которая поехала прочь по Комсомольскому проспекту. «Блестящая идея, – думал он, – но хватит ли времени?»

Как и Генеральный секретарь, он тоже знал, что выборы назначены на июнь. Осталось два месяца. Информация к Генеральному секретарю поступала через его резидентуру в Лондоне.

Он мысленно прокручивал план снова и снова, ища в нем недостатки. «Нет, план хорош, – решил он наконец, – чертовски хорош. Но альтернативой может быть катастрофа».

– Инициирующий состав, мой дорогой друг, – это некоторым образом детонатор для бомбы, – сказал Уинн-Эванс.

– О, – произнес Престон. Он почувствовал слабость.

Он достаточно повидал бомб в Ирландии, слышал о детонаторах, триггерах, взрывателях, но инициирующий состав никогда. Получается, что русский вез деталь для бомбы какой-то террористической группе в Шотландию. Какой группе? Армии Тартан, анархистам или подразделению Ирландской республиканской армии? Связь с русскими? – Это странно. Пожалуй, стоит съездить в Глазго.

– Этот, гм… полоний с литием может быть использован в противопехотной бомбе? – спросил он.

– Да, парень, можно сказать и так, – ответил ученый, – такой «детонатор», видишь ли, взрывает ядерную бомбу.