Четыре четверти страха

Глава II

Серое зябкое утро. Уличные фонари все еще пытаются заглянуть за плотную завесу оконных штор, разбрызгивая по стенам комнаты желтые осколки своих слез. Из чуть приоткрытого окна тянет прохладой и пахнет сыростью, а от подоконника идет легкая волна тепла, поднимаемая включенным электрическим обогревателем, поставленным у холодной домашней батареи.

Обогреватель не спасает. А под тяжелым одеялом тепло и уютно.

Мягкая и приятная простынь, такой же приятный на ощупь пододеяльник. Теплая и мягкая подушка. Все хорошо. А вокруг тишина, изредка нарушаемая звуками просыпающегося города – отдаленным шумом проезжающего автомобиля или редким карканьем ворон на ближайшей от дома помойке. Идиллия.

Вдруг рядом на прикроватном столике, словно вампир, очухавшийся в заколоченном местными селянами гробу, в плотном прямоугольном кожаном чехле засветился и забился самый последний топовый смартфон.

В комнате зазвучал Pianoбой.

Будильник на телефоне продолжал наигрывать песню Pianoбой, но будить ему было абсолютно некого.

Эдуард, наверно, уже минут двадцать как лежал на спине с открытыми глазами, уставившись в темный потолок, по которому были разбрызганы желтые слезы фонарного света.

Они были как те самые солнечные зайчики, отбрасываемые осколками битого стекла… там… на заброшенной стройке, в котловане. Казалось бы, столько времени прошло…

Эдуард до мельчайших подробностей помнил большой котлован, который был вырыт на пустыре не так далеко от их шестнадцатиэтажного дома в застраивающемся новом районе города.

Они с братом любили часто играть в этом заброшенном котловане, прыгая по недостроенным стенам первого этажа, среди гнутой арматуры, осыпавшегося кирпича и битого стекла. Ах уж эта неестественная детская тяга к приключениям и опасным местам! А сейчас…

Эдуард сел на кровати и выключил будильник, напевавший Pianoбой.

Даже в выходные дни он с какой-то маниакальной упорностью вставал рано, принимал холодный душ и отправлялся на пробежку. Вот уже двадцать лет. Без отговорок. Каждый день. Сразу после того, как его выписали из больницы.

А Дима…

Эх, Дима, Дима…

Эдуард встал с кровати и, не включая света, направился в ванную комнату по темному коридору. Свет раннего утра еще не попадал в коридор, и упавшая на Эдуарда облепляющая густая тьма была плотной, словно кисель. Так же, как и там, в больнице, когда солнце скрывалось за небольшим старым деревянным двухэтажным бараком, что стоял в окне напротив его палаты.

И барак вырастал. Темный и давящий, казалось, на само сердце, он пустыми окнами-глазницами серого корпуса-черепа смотрел на Эдуарда, а над ним, словно кровь по бетону, растекался закат.

А потом еще через несколько часов серых тягучих сумерек приходила бесконечная тьма. Она обвивала не только тело пациента, но и все предметы в палате. Она обволакивала само сознание, не позволяя пробиться ни единой мысли. Только черное спасительное ничто. Только какая-то огромная пустота.

Эдуард включил свет в ванной и повернул ручку смесителя. Зажурчав, прыснула ледяная вода.

Около года Эдуард провел в «специальном учреждении», куда он попал вместе со своим братом, который был лишь на год старше его. Причем Эдуарда выписали через год, а Дима оставался там еще полтора года. Видимо, потому, что он был старше, и его впечатление об увиденном на стройке тронуло одиннадцатилетнего мальчика намного сильнее.

Они всегда были вместе – Эдуард и Дима. Их небольшая разница в возрасте делала их практически братьями-близнецами, так что даже отличить их было трудно.

Трудно, но возможно.

Эдуард обладал более утонченными чертами, видимо оправдывая свое имя, выбранное ему бабушкой, которая была преподавателем русской литературы в университете. А Дмитрий был слегка по-медвежьи угловат, так как его имя дал ему его отец.

Папа был тогда молодой и перспективный офицер войск противовоздушной обороны. А мама… Мама против данных имен не возражала, так как очень любила их отца и их бабушку. Это были единственные ее родные и близкие.

Любила! Очень любила! Любила, пока ее не зарезал в темной подворотне какой-то ублюдок за кошелек, в котором денег-то было максимум на бутылку водки.

После этого за воспитание детей взялся отец. В трудные времена! Со всей строгостью! По-армейски! С наказанием за залеты и с обязательной физической муштрой и физподготовкой. Чтобы никто и никогда-никогда на этом свете! Никакой ублюдок! Не смог бы так просто! Забрать у него еще и сыновей!!!

Отец ненавидел и презирал слабость и пытался привить это своим детям.

Во дворе шестнадцатиэтажного дома в новом районе было много других ребят, но Эдуард и Дима по понятным обстоятельствам в основном предпочитали общество друг друга. Они изредка включали в свою компанию посторонних, среди которых был их сверстник – десятилетний Данила со второго этажа. Он был крепким жилистым мальчиком с голубыми, как небо, глазами. Потом Владик – невысокий полный мальчик из соседнего подъезда. Еще Бохар – кучерявый темный парень, которого взрослые за глаза почему-то называли странным словом «чурка». Была даже и девочка – Юля.

Хотя Юля и была на пару лет старше, но так же вместе с ребятами любила погонять мяч или попрыгать по недостроенным стенам запретной заброшенной стройки. Однако по ней всегда было видно, что она считает себя старше, а значит, умнее, опытнее и во всем остальном лучше, чем остальные ребята в этой компании.

Эдуард встал под холодные обжигающие струи воды, но ему было жарко. Он, как обычно, крепко зажмурился, но, как бы крепко Эдуард ни закрывал глаза, он не смог бы вытравить из памяти ту ужасную картину, которая кислотным ожогом будет чернеть на розовых извилинах вскрытого мозга. И закрытые глаза тут абсолютно не помогут.

Нет!

Сейчас увиденное в котловане уже не вызывало таких чувств, такой остроты, такого накала еще неизвестных детям эмоций, но забыть все это Эдуард не сможет никогда.

Не сможет и Дима.

Однако, судя по времени, проведенному в «психушке», Дмитрию не удалось подавить все это в той степени, в которой это удалось Эдуарду.

Дима, Дима… Ты переживаешь это намного сильнее.

И вот под закрытыми веками, под струями ледяной воды, из темного, спрятанного в подсознании уголка стали старым затертым черно-белым фильмом тарахтеть кадры.

Дмитрий бледный, как первый снег, стоит на разваливающейся мелким кирпичным крошевом межкомнатной стене на стройке в котловане. Стена изрисована каким-то неумелым граффити.

Дима стоит на этой стене метрах в двух выше бетонного пола, усыпанного окурками, битым стеклом, кусками бетона и кирпича. Под самой стеной из пола выглядывают иглы торчащей металлической арматуры. Слегка пахнет мочой.

Глаза Димы полны ужаса и непонимания. Он не может даже осознать то, что видит.

Эдуард же стоит под гребаной стеной, покрытой всей этой мозаикой заброшенности и разрушения, и также не понимает, что происходит.

А в метре от них, оставив недлинный кровавый след, словно проползающая улитка слизь, лежит истекающее кровью тело.

Это была Юля. Их подруга по играм.

Юлю можно было узнать по одежде. И только по одежде. Она сегодня утром выходила из дома в джинсовой юбочке чуть выше колен и в белой футболке с какой-то надписью на английском языке, которую ни Дима, ни Эдуард не понимали тогда. Но сейчас…

Сейчас эти черные буквы на покрасневшей от крови футболке сквозь десятилетия цинично смеялись над всеми участниками произошедшей трагедии. «Enjoy the little things» – было написано на футболке.

Футболка была натянута на голову тринадцатилетней девочки, точнее, на то, что оставалось от головы. Юбка у Юли была задрана чуть ли не до подбородка, нижнего белья не было, ноги неестественно разведены в стороны, показывая то, что мальчики еще не должны видеть. Поэтому, с одной стороны, Дмитрия и Эдуарда охватило какое-то странное постыдное чувство, которое и пугало и одновременно притягивало, крутилось вокруг живота и требовало большего и большего к нему внимания, а с другой стороны, вид крови и безжизненного тела внушал беспредельный ужас.

Это было как-то странно. И притягательно, и омерзительно отталкивающе.

Первым очнулся Эдуард. Большинство своих действий он впоследствии мог вспомнить только с этого момента. Быстрым движением мальчик вскарабкался на стену и внимательно посмотрел на Дмитрия, который продолжал таращиться то на него, то на распластавшуюся внизу Юлю.

– Ну что ты там вылупился, – на Эдуарда вдруг спустилась непонятная решительность и хладнокровие. – Бежим быстрее. Нужно отцу рассказать.

– Но ведь… Так как же теперь… – бормотал что-то Дмитрий. – А как же ты… Что же мы…

– Скажем как есть, – уверенно говорил Эдуард, глядя в глаза брату. – Скажем, что вот так нашли Юльку на стройке и сразу же побежали за помощью.

– А если… – попытался возразить Дима.

– Ничего не бойся, – Эдуард развернул Диму спиной к Юле и, подталкивая ладошкой в спину, повел его прочь от пустыря. – Все будет хорошо.

Через полчаса заброшенный котлован было не узнать. Вокруг него по периметру толпились люди. Многих Эдуард и Дмитрий знали – это были жители их дома, знакомые и соседи. Но еще были милиционеры в форме, в центре суетились люди в обычной одежде, пара людей в белых халатах и еще какие-то «специалисты».

Тела Юли на том месте, где Дима и Эдуард его обнаружили, уже не было. О произошедшем напоминал только недлинный кровавый след, тянущийся вдоль кирпичной стены.

Потом были долгие, практически бесконечные разговоры с разными взрослыми людьми, ожидания в душных приемных, поездки в прокуренных служебных автомобилях, бумаги, расспросы, слезы, угрозы, ночные кошмары, какие-то лекарства, хождение во сне, а потом галлюцинации и психиатрическая клиника.

Кадры черно-белого фильма перестали тарахтеть.

Эдуард закрыл воду и вышел из душа. Вытершись мягким пушистым полотенцем, он нагишом вышел в темный коридор, где его снова окутала тьма. Липкая ужасная тьма, которой в глубине души страшится каждый человек, но которая приносила Эдуарду облегчение и там, в больнице, и здесь, в повседневной жизни.

Тьма – это отсутствие мыслей, желаний и воспоминаний. Особенно воспоминаний.

В комнате вспыхнул свет. Эдуард открыл ящик с нижним бельем и натянул на себя светлые спортивные боксеры и белую обтягивающую футболку. За ними последовали белые носки, а потом синий тренировочный костюм.

Только в коридоре, в котором наконец-то Эдуард зажег свет, были надеты серые кроссовки, щелкнул замок входной двери, белые горошины беспроводных наушников уселись на свои места, и хозяин квартиры отправился на пробежку.

Вот уже практически двадцать лет. Без отговорок. Каждый день. Сразу после того, как его выписали из больницы.