Четыре повести о Колдовском мире

Сиф

В замке Ван больше всего мне запомнился женский сад, устроенный в маленькой нише главного двора. Этот кусок земли в форме квадрата был засажен рампионом. Во всяком случае, мы его так называли, так как он был похож на растение, росшее на материке. Так вот, цветок этот на нашем острове никогда раньше не рос. Да и вообще в этом мире его никогда не было. Привезла его в замок за пять лет до моего рождения Зара, колдунья. Чужестранка. Сумасшедшая. Женщина, которая прошла через Врата.

Наш маленький остров назывался Улис. Это между Джорби и Куейтом. Иногда в хороший ясный день можно увидеть за дымкой горы Верхнего Холлека. Но, по большей части дни у нас хорошими назвать было никак нельзя. Остров на семи ветрах, да к тому же бурные приливы и отливы, да остроконечные полузатопленные скалы. Одним словом, магнит для каждого шквала. В нашем крошечном порту редко швартовались корабли. Мы держались в стороне от всех.

Отец мой, Хале, лорд Улиса — родом из Долин, будучи вторым сыном второго сына, оставил свой клан и отправился путешествовать. А судьбу свою встретил по чистой случайности. Он был пассажиром на торговом судне салкаров, когда корабль получил течь, и вынужден был пристать к берегу в том месте, где это произошло. А случилось это возле невзрачного островка Улис.

Какой, должно быть, переполох вызвал он среди рыбаков, жителей острова. Им случалось видеть салкаров, но высокородного господина из Холлека встречать не доводилось. Не сомневаюсь, что в то время он был неотразим. Даже спустя годы, когда я подросла и стала более-менее разбираться в подобных вещах, я замечала, как мог он быть великолепен со своими рыжевато-русыми волосами и белой кожей со здоровым румянцем. С годами, однако, дали о себе знать его чрезмерные увлечения женщинами и выпивкой, а потом пришли и большие невзгоды. Все это вместе взятое испортило, огрубило его внешность.

Тогдашний лорд Улиса сразу же принял его и поместил в лучшую гостевую комнату, в то время как капитану и команде салкарского судна пришлось самим подыскивать себе жилье в городе. У лорда был в то время единственный ребенок, моя тезка, Алия, и была она невестой на выданье. Когда салкарский корабль продолжил плавание, отец мой остался на острове в качестве жениха.

Приданое ее, должно быть, показалось счастливым даром судьбы. Мне рассказывали, что погода в тот год была необычайно хорошей. Буквально ни одного шторма. Зима же выдалась очень холодной и сухой, и на свет народилось много морских лисичек (так мы их у себя на острове называли), маленьких животных с густым мехом, облюбовавших наши скалы. Зимой все люди из крепости шли с дубинками и убивали, сколько хотели. Шкурки их мы продаем торговцам из Долин, на материк.

Весной отец женился на дочери лорда Улиса, а когда спустя год старый лорд умер, стал регентом госпожи Алии. Но она, будучи бездетной, тоже умерла — от чахотки — через три года. Отец оказался в затруднительном положении.

Он мог бы уехать тогда с острова, вернуться в Верхний Холлек, но он не стал этого делать. Не знаю, что им руководило — стыд или гордость. Возможно, сила инерции. Или жадность. Морские лисички приносили неплохой доход. Родные оставили его без денег, когда услышали о его женитьбе на островитянке.

Вдовствующий лорд Хале провел четыре года в хозяйственных хлопотах. Он организовал небольшой отряд, охранявший замок, и создал рыболовную «флотилию», починил лодки рыбаков и перестроил полуразрушенные стены, окружавшие замок. Он даже протянул цепь в море через узкую гавань в качестве защиты от пиратов. Хотя наш остров был бедным, находились охотники до грабежа, но войти в наши воды они могли лишь со стороны гавани. Остальное побережье надежно защищали рифы.

В эти годы Улис процветал. Как раз тогда на острове появилась заморская женщина, Зара. Помню ее смутно. Она была очень высокой, смуглой, с темно-рыжими волосами. Родом была не из салкаров, но и не из Долин. Она никому не говорила, откуда приехала. Кто-то называл ее сумасшедшей, а кто-то — ведьмой. Кажется, отец был увлечен ею.

Но женился он в конце концов на Бенис. Она была кузиной госпожи Алии. Теперь его опять по праву можно было назвать лордом Улиса. Это был брак не по любви. Я родилась через год после свадьбы, и нарекли меня Алией, хотя домашние называли Элис. Отец был разочарован: он ждал сыновей. Госпожа Бенис занималась работой по замку, рукодельничала, распоряжалась слугами и была вполне довольна.

Отец ни по рождению, ни по склонности не был моряком. У него была единственная дочь и не было сыновей. Оказалось, что, женившись, он заключил сам себя в маленькую тюрьму, из которой не было выхода. Как ненавидел он рампион! Я помню эти приземистые кусты, с зубчатыми мясистыми листьями. Весной на верхушках появлялись цветы в форме колокольчика, от них исходил острый запах, похожий на запах черемши. Отец считал, что они смердят, мне же их запах казался восхитительным.

Милорду хотелось перекопать сад, выбросить рампион и посадить вместо него что-нибудь полезное. Зачем ему женские растения? Но мать сказала свое твердое «нет» прямо ему в лицо. На моей памяти это был единственный раз, когда она так открыто возразила ему и настояла на своем.

— Я не позволю тебе уничтожить сад. Мне безразлично, откуда пришло это растение. Это единственное растение, которое мне помогает. Раз в месяц я прошу девочку нарвать для меня листьев и приготовить салат.

Она имела в виду не меня. Она упомянула свою горничную Имму. Я тогда не знала, для чего ей рампион. Все, что было мне известно, это то, что иногда, когда мать плохо себя чувствовала, она запирала дверь и не желала меня видеть. Ее служанки начинали быстро ходить туда-сюда, а меня отправляли прочь.

Однажды, когда меня донимала зубная боль и у меня поднялась температура, я попробовала съесть лист рампиона. Вкус был пряный и острый, почти горький. У меня даже выступили слезы, но от зубной боли я не избавилась. Позднее мне стало известно, что это растение помогает при другой болезни. А в то время я была еще слишком мала, чтобы болеть такой болезнью.

Первое ясное воспоминание о сестре — встреча с ней в женском саду. Стояло лето, но небо затянули облака, а воздух был горячий и влажный. Мать моя заболела и послала Имму за растением. Я тайком последовала за ней и остановилась среди маленьких кустиков рампиона, усыпанных фиолетовыми и голубоватыми цветами. Каждый стебель возвышался, как жезл, посреди блестящих темно-зеленых листьев. Я уставилась на свою сестру. В то время я, разумеется, не знала, что она моя сестра. Мне, должно быть, было тогда года четыре.

Для меня она была тогда просто Сиф, дочь сумасшедшей Зары. Со зрением у меня было неважно. Я узнавала людей скорее по фигуре и цвету волос, а черты лица разглядеть в подробностях не могла. Сиф была долговязой девочкой с прямыми, длинными, светлыми волосами, не знавшими расчески. Лицо ее было вечно перепачкано сажей, так же, как и ее кое-как залатанная одежда. Я разглядела лишь, что у нее был длинный упрямый подбородок с глубокой ямочкой, а цвет глаз — нечто среднее между серо-голубым и зеленым. День был облачный, надвигался шторм. Никогда еще не подходила я к ней так близко.

— Что ты делаешь? — воскликнула я, топая туфелькой и собирая на боках в сборки пышную юбку. — Сейчас же прекрати.

Я заметила, как она только что из корзины опрокинула прямо на цветы кухонные очистки.

— Ты бросила мусор на рампион моей мамы, — визжала я. — А ну-ка подбери его!

Сиф вздрогнула и оглянулась, но тут же расправила плечи. Видно было, что я застала ее врасплох, однако она не убежала и ничего мне не ответила. Я была нахальным, избалованным ребенком и, видя свое преимущество, продолжала наступать.

— Сейчас же все подбери, — сказала я тоном, которым моя мать разговаривала с судомойками, но Сиф молча смотрела на меня. Я, сжав кулаки, в ярости налетела на нее и завизжала: — Я скажу! Скажу! Мама пошлет за лодочником, и он надерет тебе уши!

Сиф не стала давать мне сдачи, хотя я и кулаками ее молотила, и ногами пинала. Вместо этого она ухватила меня за запястье и яростно прошептала:

— Очень хорошо, малявка, скажи. Мне плевать. Хуже, чем есть, он мне уже не сделает.

Я перестала драться и подняла глаза. Теперь мне удалось лучше разглядеть ее лицо, и я обнаружила, что пятно на ее щеке, которое я принимала за сажу, было на самом деле синяком. С этой же стороны у нее был и еще один синяк, возле подбородка. Пальцы ее слишком больно сжимали мое запястье. Я вырвала руку и отступила на шаг. Некоторое время мы, запыхавшись, смотрели друг на друга.

— К тому же это вовсе не твоей матери сад, — сказала Сиф все еще сердито, но уже без прежней ярости. — Это сад моей матери. Она его здесь устроила.

Я прищурилась, стараясь разглядеть ее получше.

— Да ведь твоя мать умерла, — сказала я, стараясь сделать свою интонацию как можно более презрительной. Сказать по правде, синяк на лице Сиф меня потряс.

Она ответила, не кивнув.

— Да.

— Она умерла на скалах, — добавила я, помолчав.

— Да.

За полгода до описываемого эпизода сумасшедшая Зара украла лодку и направилась в Арвон. С ее стороны это было очень глупо. Ведь женщины не приучены к плаванию в лодках. Она налетела на риф, и ее смыло волной. Тело ее и обломки лодки были вынесены на берег спустя два дня.

Я слышала, как мать говорила об этом со служанками. В голосе ее слышны были и презрение, и ужас, и торжество. Когда нашли тело Зары, отец заперся в комнате на два дня и отказывался выйти. Я была тогда слишком мала, чтобы разбираться в таких вещах. Теперь старый лодочник Сул опекал Сиф.

Я смотрела на нее через кусты рампиона. В этом сумрачном свете, да с плохим зрением, я не могла рассмотреть выражения ее лица. Мне показалось, что оно не выражало ничего. Просто белое как мел пятно.

— А это вовсе не мусор, — сказала она, ткнув ногой между мясистых растений. Для маленькой девочки голос ее был слишком низким. Он был похож на звучание горна. — Посмотри сама. Это же рыбьи кости.

Я присела и посмотрела на маленькие белые скелетики. От них пахло.

— Зачем ты бросила их сюда? — сурово вопросила я, все еще пылая праведным гневом, и сморщила нос. — Отчего ты не отнесла их на помойку, как все делают?

Сиф сидела на корточках напротив меня.

— Я их не бросила, — возразила она, уже спокойнее. — Я положила их сюда специально. Для рампиона. Ему это полезно. Разве ты не видишь, что растения гибнут?

Я, прищурившись, посмотрела на цветущие кустики. На мой взгляд, они выглядели вполне прилично.

— Им требуются кости, — сказала Сиф. — В костях есть что-то такое, что их питает. А еще им нужны ракушки от устриц. Когда я их найду, то измельчу и тоже положу сюда.

Я потерла запястье и посмотрела на нее. Платье мое запачкалось. Тут уж ничего не поделаешь. Мама, правда, сейчас так больна, что служанки не обратят внимания, а если и заметят, то вряд ли устроят скандал. Уже пора было домой, но, как ни странно, мне не хотелось уходить от Сиф.

— А почему? — спросила я. — Кто тебе об этом рассказал?

— Я же тебе сказала, — ответила она. — Моя мама устроила этот сад, когда она приехала в Улис десять лет назад. Она мне и рассказала.

Я родилась в год Саламандры; Сиф — тремя годами раньше. Значит, в год нашей первой встречи ей было около восьми лет. Если она говорила правду, ее мать приехала в Улис за три года до рождения Сиф. Еще до того, как скончалась леди Алия. Я и не знала, этого.

А Зара какое-то время жила в замке. Я где-то это слышала, кто-то об этом шептался. Моя мать даже слышать не хотела ее имя. Мать Сиф привезли на наш остров салкары. Они нашли ее в море, и так как у нее при себе не было денег — лишь один непромокаемый мешок с лечебными травами — они высадили ее на первой же пристани. Уехать куда-нибудь с острова она не могла: мой отец ее бы не выпустил.

Из замка она ушла, когда он женился на Бенис. Отправилась на побережье и построила там себе маленькую лачугу. Жила она тем, что убирала мусор да лечила людей травами. Некоторые называли ее ведьмой, но рыбаки и даже иногда дворовые ходили к ней лечиться. Мать моя не разрешала ей и ногой ступить в наш двор, и даже приблизиться к воротам. Да она и не попыталась ни разу. А потом она сошла с ума. Улис уже многих свел с ума. Мать Сиф замуж так и не вышла.

Мне хотелось расспросить Сиф о ее матери. Откуда она родом и почему она украла лодку? Зачем она хотела уехать в Верхний Холлек или куда там еще она хотела уехать; была ли она на самом деле ведьмой, как те безымянные женщины с драгоценными камнями, что живут за морем?

Мне, разумеется, и в голову не могло прийти, что она вообще не из нашего мира, и даже не из нашего времени, что пришла она через Врата. В этот момент я услышала, что меня зовет няня, и так как мне не хотелось, чтобы она увидела меня рядом с грязной Сиф, я убежала.

С тех пор мы перестали быть врагами. Я старалась при первой возможности улизнуть от няни и встретиться с Сиф. У меня еще не было подруг. Сиф брала меня с собой на широкую пустынную песчаную полосу за замком Ван. Море выбрасывало на берег разные обломки, ничего ценного, лишь обломки дерева да ракушки. Однажды мы нашли лопасть от салкарского весла, частично обгоревшую, а еще раз — наконечник от гарпуна, сделанного из кости. Сиф это все нравилось. Она продела в наконечник нитку и носила его на шее.

Сиф научила меня находить под песком разных панцирных животных, а еще научила кидать в волны плоские камешки. При этом сама я не видела, как они долетают до воды, но рука моя вскоре почувствовала, удачен ли бросок. В свою очередь я показала ей свое секретное место на самом верху башни. Башня эта была построена очень давно. Она была сторожевой. Из нее высматривали боевые корабли и пиратские лодки, но Верхний Холлек уже давно жил с нами в мире, да к тому же с тех пор, как отец установил в море цепь, пираты нас больше не тревожили. Короче говоря, башней этой больше не пользовались.

Кроме Сиф и меня. Всякий раз, как Сиф удавалось отделаться от лодочника, мы проводили время на верхнем этаже башни. Сул заставлял се делать самую тяжелую работу: она соскребала тину, приставшую к корпусу лодок, подносила улов к рыбным прилавкам. Меня же мать и служанки учили чинить одежду и рукодельничать.

Сиф рассказывала мне истории, те, что слышала от матери, о земле по ту сторону Врат. Это были невероятные, сумасшедшие рассказы. Они становились с каждым разом все чудеснее. В этой земле у людей до самой их смерти не было возраста. Все там были волшебниками и ведьмами. У каждого был дом, такой же большой, как наш замок. Там стояли бок о бок сотни замков. Они образовывали города из мерцающего камня. Люди перемещались в лодках, летавших по воздуху. Повозки ездили сами по себе. Иногда, мне думается, она фантазировала.

— Если твоя мать жила в таком замечательном месте, — сказала я однажды насмешливо, — в то время мне было уже лет семь или восемь, а Сиф — около одиннадцати, — зачем ей понадобилась ехать сюда?

Темное осеннее небо. Мы стоим на скалистом склоне над маяком. Чтобы удержать равновесие, вытянули в стороны руки, как чайки крылья, и перепрыгиваем с камня на камень, посматривая вокруг в поисках яиц. Опершись на руку Сиф, я прыгнула на лежавший слишком далеко от меня камень. Я все еще была много меньше ее ростом, да к тому же мешало длинное платье, бившееся вокруг меня, словно крылья на ветру.

— Она сказала, что мир ее был очень старым, перенаселенным, — ответила Сиф и, наклонившись, достала из расщелины голубое яйцо величиной с два моих больших пальца. Положила его в маленькую корзинку рядом с остальными. — У ведьм было слишком много детей. К тому же некоторые из них устали от своего ремесла, от дворцов, от карет. Они хотели увидеть новые места, хотели обойтись без всего этого.

Она выпрямилась. Я смотрела на нее в изумлении:

— Они хотели приехать сюда, в Улис?

Сиф рассмеялась и покачала головой:

— Не сюда. Куда-нибудь на север. Там, где Врата. Ее люди, как она сказала, в течение нескольких лет проходили через Врата небольшими группами.

Все еще не сводя с нее изумленных глаз, я потеряла равновесие и схватила Сиф за руку, чтобы удержаться на ногах. Мы слышали легенды о Вратах, даже здесь, даже в Улисе. Но рассказы эти были отрывочные, неясные. Было какое-то место в Арвоне, ужасное место. Там пропадали люди и водились чудовища. В общем, там происходили такие страшные события, описать которые невозможно. Это место не существовало. То есть нет, оно существовало, но не одно. Оно передвигалось с одного места на другое. Найти его было невозможно. Попасть туда можно было лишь по несчастному стечению обстоятельств.

— Зачем же твоя мать приехала в Улис? — не отставала я.

Сиф в изнеможении вздохнула.

— Она сюда не собиралась. Она плыла в Верхний Холлек, когда ее застала буря. Она была в море три дня, когда ее обнаружили салкары.

— Зачем? — спросила я. Мы теперь шли осторожно.

— Просто посмотреть! — воскликнула Сиф. — Она говорила, что ее люди сидели на одном месте в течение четырех поколений и никуда не двигались. Матери захотелось посмотреть мир. Она была великой путешественницей. Она рассказывала мне, что пересекла море, чтобы побывать в Колдовской земле, когда ее лодка пошла на дно.

Я опять усмехнулась и тут же схватилась за руку Сиф, так как меня чуть не сдуло ветром. Сиф была сильной.

— Женщины не путешествуют, — заявила я. — Если только замуж выходят. Иногда девушки с нашего острова находили себе мужей на материке. Но такие случаи были редкой удачей. В дорогу матери давали им корень какого-то растения, чтобы они спали, сажали в свадебную лодку и переправляли на материк. — Женщины не путешествуют, — повторила я твердо.

— А моя мама путешествовала, — сказала Сиф. В тот день на лице се не было синяков. Накануне старый Сул не выпивал.

— В лодках от них никакого проку, — упорствовала я, идя следом.

— А моя мама не такая, — ответила Сиф и прыгнула.

«Твоя мать умерла на скалах», — подумала я, но промолчала. Я прыгнула, и высокая девочка поймала меня на лету.

— И я тоже не такая! Я подняла на нее глаза:

— Что ты хочешь сказать?

Сиф улыбнулась. Сейчас она была похожа на мальчика больше, чем всегда. Она выдвинула вперед свой длинный подбородок с ямочкой. Зубы у нее были длинные и ровные, а брови темнее золотых волос и сходились на переносице. Нос был тоже длинный и прямой. Я настаивала:

— Что ты этим хочешь сказать?

Она помогла мне спуститься со скалы. Мы вышли на берег.

— Старый Сул учит меня управлять лодкой, — прошептала она и сжала мою руку.

— Этого не может быть! — закричала я. — Женщины не могут управлять лодкой. Это… плохо, — женщины, управлявшие лодкой, приносили болезни и бури. Это было известно всем.

Сиф пошла по берегу и потащила меня за собой. За ее длинными ногами трудно было угнаться.

— А вот он учит. Он вынужден меня учить! — голос ее дрожал от волнения. — Полгода назад он крючком распорол себе руку, и с тех пор у него онемели три пальца. Ему нужна помощь, а кроме меня у него никого нет. Он обращается со мной, как с мальчишкой. Так что ничего страшного тут нет.

Я остановилась и уставилась на нее. Прямо над нашими головами кружили моевки и топорики. Сиф сделала вид, будто хочет схватить одну. Птица отлетела. Сиф проводила ее взглядом и расхохоталась.

Женская доля

Мы с Сиф не жалели времени, ухаживая за рампионом. Она по-прежнему приносила рыбные кости и ракушки. Я тоже собирала кости и приносила, когда могла, яичную скорлупу из кухни. Рампион старался, как мог, хотя почва у нас песчаная и рыхлая. Растение было упрямое, но со временем Улис убивает все вокруг.

Однажды Сиф принесла лист рампиона в наше убежище — в башню. Мы все еще были маленькими, слишком маленькими, чтобы понимать назначение этого растения. У нас было лишь слабое ощущение, что цветок может сделать нас женщинами. Сиф вытащила из рукава длинный, темно-зеленый, с зазубринами лист и стряхнула с него грязь. Мы некоторое время смотрели на него, а потом Сиф очень осторожно согнула его вдоль жилки и разорвала пополам. Сок был чистый и бесцветный.

Мы молча ели. Я, правда, пробовала его однажды, до того как впервые увидела Сиф. Я протянула кожистый лист между зубами. Вкус был острый, запах — как от лука. Глаза налились слезами. Мы ждали, что с нами будет, в течение месяца, ощущая при этом гордость и тайный ужас. Но ничего не произошло. Мы были еще слишком малы.

Однажды в башне Сиф рассказала мне больше о своей матери, рыжеволосой Заре. Она коротко стригла волосы и носила брюки, как мужчина.

— Она и вправду была ведьмой? — спросила я.

Сиф потерла руки и пожала плечами. Была ночь, за окном, возле которого она сидела, — кромешная тьма. Я пристроилась на ступеньках. Свечи оплывали на холодном ветру. Сиф оторвала горбушку от хлеба, который я ей принесла. Было лето, так что сегодня ночью она в башне не замерзнет. Старый Сул опять напился и оставил ей на плече красный след, который не пройдет еще несколько дней. Она мне его показала. Придется ей провести одну или две ночи в башне. Потом она вернется к Сулу, и некоторое время у них все будет спокойно.

— Не знаю, — сказала она наконец и я не сразу догадалась, что она отвечает на мой вопрос. Какое-то время она молчала. Она всегда была молчалива, после того как Сул поднимал на нее руку. Потом она спокойно сказала:

— Но я знаю место, из которого приехала моя мать. Это к северу отсюда. Это я точно знаю. Если бы у меня была лодка, я смогла бы найти его.

Она посмотрела на меня.

— Я настояла, чтобы мать рассказала мне, каким путем нам надо туда добраться.

— Добраться? — переспросила я. Пламя свечи заставляло каменные стены подпрыгивать и пританцовывать. — Да ведь она же оставила тебя, когда отправилась в Арвон.

Сиф, дернув плечом, покачала головой и откусила хлеб:

— Она вовсе не в Арвон собиралась. И она взяла меня с собой.

Свеча оплыла.

— Взяла с собой на берег, чтобы попрощаться, — сказала я, не веря тому, что она мне только что сказала.

Сиф опять покачала головой.

— Взяла в лодку. Посадила меня в лодку и оттолкнула от берега. Вода дошла ей до бедер. Было раннее утро. Облака стояли над Верхним Холлеком, серые, как дыхание дракона.

Говорила она спокойно, в своей обычной манере. Сиф редко давала волю своим чувствам, в отличие от меня. Я поднялась на последние две ступеньки и встала возле окна, глядя на далекое черное море. Луны в ту ночь не было. Море освещалось звездами. Мое зрение воспринимало этот свет как белое пятно. Зато я слышала, как разбиваются волны, слышала шум моря, ощущала его запах.

— Это была легкая лодка, никакой осадки, — продолжила Сиф. — Она надеялась, что она сможет подняться достаточно высоко, чтобы пройти над рифами. В то время я ничего в лодках не смыслила. Ведь мне тогда было около шести лет. Она прошла по воде, толкая лодку вместе со мной, и, когда вода дошла ей до пояса, забралась сама. Я хотела помочь, но она приказала, чтобы я оставалась на месте, иначе лодка перевернется. Потом она взяла весла и начала грести.

Сиф снова куснула хлеб.

— Я никогда не видела, как гребет женщина. Гребки у нее были длинные и ровные. Это было очень красиво. Я тогда подумала, что моя мама — самая сильная женщина на свете. Мы подплыли к рифу. Вставало солнце. Вокруг Улиса на фоне серого неба образовался белый нимб. Прилив был еще высоким, но уже начал идти на убыль. В рифе было отверстие, к которому она направляла лодку. Маленькое отверстие.

Я видела, как рука Сиф сжалась, обхватив колени.

— Но она либо неправильно определила глубину, либо не угадала с лодкой, а может, надо было раньше выйти в море. Думаю, она могла бы осуществить задуманное, если бы отправилась на лодке меньшего размера, рассчитанной на одного человека, если бы в этой лодке не было меня. Ведь я добавляла вес…

Голос ее теперь был очень спокойным, горьким и глубоким.

— Наше судно село на остроконечную скалу. Мать попыталась веслом приподнять, снять лодку. Я стала вставать, но она приказала мне сидеть и крепко держаться за планшир* note 1. Под дном лодки слышался скрежет. Мать со всей силы нажала на весло. Нас приподняло. Казалось, мы освободились, но тут пришла перекрестная волна, перевернула лодку и бросила на риф.

Сиф не отрывала взгляда от пламени свечи. Я не знала, что сказать.

— Мама перелетела через скалы, а может, ее о них ударило, не знаю. С тех пор я се не видела. Меня в тот момент выбросило к берегу. Течения вокруг рифа странные, очень сильные на глубине, во время прилива. Но я была очень легкая. Течение высоко подбросило меня вверх и несло какое-то время параллельно земле, а потом вынесло еще ближе. Старый Сул шел в то время по берегу, он меня и выловил.

Даже при этом слабом освещении видно было, как побледнела Сиф. Я притронулась к ее руке. Она была холодной.

— Я этого не знала, — сказала я тихонько, снова обретя способность говорить. — Я не знала, что она взяла тебя с собой в лодку.

Сиф завернулась в морское одеяло, которое мы держали в башне, спасаясь от ветра.

— Никто не знает, — ответила она, — за исключением, может, Сула. Думаю, он догадывается.

Она доела хлеб и оглянулась по сторонам, вероятно, в поисках еще одного кусочка. Больше хлеба не было. Кухарка была в тот вечер в дурном настроении, и мне удалось выпросить лишь полбуханки.

— Твою маму выбросило на берег через два дня, — добавила я.

Сиф кивнула и плотнее закуталась в одеяло:

— Да.

Прошло несколько лет. Сиф стала еще выше, я же едва прибавила дюйм. Она рассказывала мне истории, которые слышала от рыбаков: о людях и королевствах, что находятся на морском дне. Сиф была хорошей рассказчицей, не то что я. Я же рассказывала ей о том, о чем на рынке говорили жены рыбаков, да кухонные сплетни, да сплетни служанок моей матери. В волосах у матери появилась первая седина. У нее родился еще один сын, который опять вскоре умер.

Однажды я пришла в башню и увидела, что Сиф скорчилась, согнулась вдвое, но не на верхней площадке, а на нижних ступеньках лестницы. Она стояла на коленях, нагнувшись вперед, прижимаясь лбом к дереву.

— Сиф, Сиф, — закричала я, уронив салфетку с пресной лепешки, которую принесла к нашему ужину. Подбежала к ней и наклонилась.

Когда она подняла лицо, я увидела, что она очень бледна. Под глазами темные круги, а сами глаза — дикие и беспомощные. Она отдувалась и тряслась, и видно было, что она кусала губы. Ей было в это время двенадцать, мне — девять.

— Что случилось, Сул тебя избил? — спросила я. Но синяков не было.

Она посмотрела на меня без выражения, а потом отвернулась и опять опустила голову.

— Нет, не в этом дело. Я наклонилась поближе.

— Ты заболела? У тебя жар? — я дотронулась до ее руки, но кожа была прохладная и влажная. Сиф дернулась.

— Я… нет, не трогай меня, — еле дыша, сказала она. — Я не переношу, когда до меня дотрагиваются, — зубы ее были сжаты. Озадаченная, я не знала, что делать.

— Может, ты съела что-нибудь не то? — пытала я. Мы были морской народ и знали, что рыбу надо есть свежей или не есть совсем. Но Сул был неряшлив и ленив. Кто знает, что он ей мог приготовить?

Она покачала головой.

— Нет, нет, — руки ее, лежавшие на деревянной ступеньке, сжались в кулаки. Помолчав еще минуту, она тихо сказала: — Уйди.

Я уселась, глядя на нее в изумлении. Такого я от нее еще ни разу не слышала. Нахмурившись, я водила пальцем по деревянной ступеньке и думала. Уходить я не собиралась. Еще чего! Ведь Сиф нужна была помощь, и мне необходимо было понять, что я должна сделать. Я смотрела на ее согнутую фигуру, прислушивалась к поверхностному дыханию и внезапно все поняла.

— Да ведь это женская болезнь, да? — спросила я ее. Сиф тяжко вздохнула и ничего не сказала. — Старый Сул сказал тебе, что надо делать?

Сиф издала полузадушенный звук. Я не поняла, плачет она или нет. Он ничего не знает, старый дурак. Да и не сказал бы, если бы даже и знал.

«Странно», — подумала я. Впервые о чем-то важном мне было известно больше, чем Сифу. По ступеньке мимо моей руки пробежал бледный паук, подпрыгнул и спустился вниз по шелковой нитке.

— У тебя ничего нет при себе?

— Нет! — выдохнула Сиф. Зубы ее были сжаты. — Я ненавижу это, — прошептала она. Она плакала. — Лучше бы я была мальчиком.

Я поднялась.

— Оставайся здесь, — выдала я идиотское распоряжение. Сиф и не собиралась никуда идти. Я сняла свою накидку и набросила на нее. Она не двинулась и не повернулась ко мне. Я поставила рядом с ней на ступеньку салфетку с едой и ушла.

Вернувшись домой, я зашла в комнату матери и стащила несколько ее прокладок. Никто меня не видел. Должно быть, она со служанками была в кухне или в мастерской ткала ковер, а может, ее и вообще не было в замке, и она пошла на деревенский рынок. Неважно. Я пошла в женский сад и сорвала горсть жирных темно-зеленых листьев. Прижав их и мешочек с прокладками к груди, я вернулась к Сиф в башню.

Сиф за это время не только не притронулась к еде, но даже и не пошевелилась. Накидка моя сползла с ее плеч, но она ее даже не поправила.

— Сиф, — сказала я, присев рядом. — Это я, Элис. Съешь это.

Она подняла голову. Лицо ее было мучнисто-белым.

— Я не могу есть, — прошептала она. — У меня морская болезнь.

— Да ведь это рампион, — сказала я. — Моя мама в таких случаях ест его. Ешь. Обещаю тебе, он поможет.

Она тупо посмотрела на протянутый ей лист, словно видела его впервые, словно понятия не имела, что это такое. Потом медленно протянула к нему руку и остановилась:

— У меня онемели пальцы.

Голос ее был чуть слышен. Я скормила ей лист кусок за куском. Губы ее были сухими. и потрескавшимися. Потом я заставила ее съесть еще два листа. Потом мы стали ждать. В башне пахло пылью и ракушками. Летний воздух был теплым. Я играла с муравьями, тащившими мелкие кусочки соломы вниз по стене башни. Чуть шелестел ветер. Примерно через час Сиф медленно выпрямилась. Она все еще казалась слабой, но дыхание ее стало ровнее, и щеки чуть порозовели.

— Мне теперь лучше, — сказала она спокойно. — Болит, но терпимо.

Я дала ей остатки рампиона, который она послушно съела. Потом я дала ей прокладки. Она уставилась на них.

— Это моей матери, — сказала я ей. — Возьми. Сиф все смотрела, потом взглянула на меня.

— Как? — спросила она, с таким недоумением, что я расхохоталась. Я показала ей. Мы повозились, но справились. Мне это все было еще рано, но я видела, как это делает мама.

— Когда это началось?.. — начала я. Сиф покраснела до корней волос.

— Прошлой ночью. В это утро я почувствовала себя так плохо, что не могла тащить сети… Сул хотел надрать мне уши, но я убежала, — она пожала плечами. Теперь, когда боль прошла, она уже больше была похожа сама на себя. — Но когда я побежала, мне стало еще хуже.

Я вздохнула и произнесла фразу, которую неоднократно слышала от матери:

— Мы рождены, чтобы страдать.

Сил фыркнула и собрала крошки от лепешки, которую я принесла, в салфетку.

— Моя мать никогда этого не говорила, — она опять пожала плечами и отдала мне мою накидку. — Держу пари, что за Вратами все по-другому.

Зимой мне исполнилось десять, и мать надела на меня платье, как у взрослой женщины: оно волочилось по земле. Я была еще маленькой, чтобы считаться женщиной. Платье было настолько тяжелым, словно свинец, что я даже ходила медленнее. Она заставляла меня сидеть вместе с женщинами, чтобы научиться ткать, плести кружева, а также обслуживать за столом мужа. Все это мне казалось глупым. Кто захочет жениться на десятилетней дочери лорда крошечного острова, хотела бы я знать?

— Да тот, кто захочет поблизости заняться торговлей мехом, — смеялся отец. Он стряхнул снег с сапог и поднес руки поближе к огню, горевшему в очаге большого зала. Мать счистила кровь с его рук мягкой мокрой салфеткой. — В этом году хорошая охота, мех густой и мягкий. Весной получим неплохую прибыль, когда к нам съедутся торговцы с материка, отец опять рассмеялся. — Один бог знает, зачем я женился. А уж сказать по правде, за красоту на тебе никто не женится.

Не знаю, шутил он тогда или нет. Он хлопнул меня по спине, когда я проходила мимо, довольно сильно так, что я чуть не выронила кувшин. От него пахло элем и кровью лисичек. Мать не промолвила ни слова. Она публично никогда не ругала отца, да и наедине — тоже.

Теперь мне запрещали гулять, я потеряла свободу, ветер, запах волны, пробежки вместе с Сиф по морскому берегу. Видела теперь ее редко. Старый Сул заставлял се тяжко работать и с сетями, и с лодками. Он теперь и пальцем не хотел шевельнуть. Всю работу выполняла Сиф.

В башне мы встречались теперь очень редко. Сиф загорела, как мальчик. Узкая рубашка была ей мала в плечах. Я сшила ей новую. Грудь у нее всегда была маленькой — не то что у меня. Мать мне ее даже перетягивала, чтобы я не выглядела старше своих лет. А грудь Сиф в просторной блузке вообще была незаметна. Когда она закатывала рукава, на натруженных руках ее резко выступали вены. Говорила она теперь, как рыбаки. Я едва ее узнавала. Встречались мы редко, но она всегда старалась оставить для меня какой-нибудь подарок в зарослях рампиона: яркую ракушку, морскую звезду, пятнистую клешню огромного рака.

Мне было почти одиннадцать, а Сиф — около четырнадцати лет. Зима закончилась, наступало полнолуние. Погода стояла теплой для этого времени года. Я увидела длинную прядь водорослей, повешенных на воротах, ведущих к морю. Это был знак: встречаемся в башне. Стало смеркаться, и мне надлежало вовремя явиться к ужину. Мать всегда ругала меня за опоздания, иногда даже щипала. Но Сиф повесила водоросли, и я пошла.

Она не сидела, как обычно, а расхаживала по площадке. Рубашка была разорвана на плече, и она придерживала ее рукой, а сама все ходила, ходила по узкому пространству. Она была выше меня на ширину двух ладоней, и это меня поразило. Дело в том, что, когда мы встречались с ней в прошлом году, то вечно сидели где-нибудь, скорчившись, а не бегали и не гуляли по берегу, как раньше.

Увидев выражение ее глаз, я замерла на последней ступеньке. Оно было дикое, полубезумное. Такой я ее никогда раньше не видела. Лицо ее было красным и исцарапанным.

— Сиф, — выдохнула я. Она тут же меня прервала.

— Я уезжаю. У меня есть лодка.

Я потеряла дар речи. Свечка в моей руке горела и оплывала, стены в ее свете подпрыгивали и танцевали. Я в недоумении покачала головой. Сердце колотилось от быстрого подъема по ступенькам.

— Сул разрешил мне взять се. Он сказал, что она никуда не годится. Но я отремонтировала ее. Она выдержит. Во всяком случае, я как-нибудь доберусь до Джорби.

— О чем ты говоришь? Что ты имеешь в виду? — начала я, но она опять не дала мне говорить. Рука ее сжалась, и костяшки на пальцах побелели.

— Сул опять пил. Начал в полдень. Утром он нашел на берегу выброшенный морем бочонок с красным вином. Совершенно целый, неиспорченный. Только не говори об этом милорду. Забрал весь себе. И мне ни капли.

Слова се шипели и взрывались, как пламя свечи.

— А два часа назад он стал говорить, что я очень хорошенькая, что ему всегда нравились высокие и светловолосые девушки. Он сказал, что я напоминаю ему одну девушку, которую он когда-то знал, только она не была такой худой. А потом спросил, не хотела бы я, чтобы он меня обнял. Мол, я так давно живу с ним под одной крышей, что он уже и позабыл, мальчик я или девочка, так вот, не покажу ли я ему, кто я такая.

Она потрогала рубашку в том месте, где она была разорвана. От ярости ее всю трясло.

— Я ударила его острогой. Потекла кровь. Он упал. Может, я и убила его. Выяснять не стала, — она потерла руку. По коже у меня побежали мурашки.

— Не может быть, чтобы он умер, Сиф, — прошептала я. — Ты не могла ударить его так сильно.

— Могла, и ударила бы еще раз, — пробормотала она и пронзила меня своими серо-зелено-синими глазами. — Даже если он и не умер, здесь я больше не останусь. Уеду из Улиса, иначе сойду с ума.

Теперь меня всю охватило холодом. Я стала трястись.

— Не надо, не уезжай, — воскликнула я. — Я скажу отцу. Он накажет Сула, прикажет ему оставить тебя в покое. Я попрошу кухарку, чтобы она дала тебе место в кухне…

Я замолчала. Сиф перестала ходить. Прислонилась спиной к каменному простенку и посмотрела на меня. Потом недоверчиво рассмеялась.

— Ты думаешь, что твоего отца хоть сколько-нибудь волнует, что со мной будет? — спросила она. — Если бы у него было хоть чуточку совести, он взял бы меня к себе, когда Зара умерла.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — запинаясь, проговорила я. — Мой отец — справедливый и благородный человек…

— Ради бога, не рассказывай мне о твоем «справедливом и благородном» лорде, — опять взъярилась Сиф. Она выпрямилась и отодвинулась от стены. — Это он, такой справедливый и благородный, оставил меня на попечение Сула на все эти годы, — она готова была закричать. — Да твой прекрасный благородный отец женился бы на моей матери, если бы родилась не я, а мальчик! Я нащупала за спиной стену и прислонилась к ней. Мне нужна была сейчас опора. Я не сводила глаз с Сиф. Она не подошла ко мне.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — прошептала я наконец,

— Во имя Гунноры, — задохнулась Сиф, — Кто же, ты думаешь, был моим отцом?

Я не ответила. Не могла. Я почувствовала, что бледнею. Ни за что в жизни, ни на один миг не могла я предположить такое. Но если бы я даже озадачилась этим вопросом, то уж решила бы, что это Сул.

— Он обещал, что поможет ей благополучно добраться до Верхнего Холлека, — говорила Сиф, — и даст денег на дорогу. Он обещал сам ее отвезти на север, но позже, после того как его положение лорда на острове станет более прочным, — Сиф прислонилась затылком к стене. — Она со временем полюбила его. Он был к ней добр. Она мне об этом говорила. Но она не родила ему наследника. Родила меня. Поэтому он женился на твоей матери, а моей пришлось самостоятельно искать путь домой.

— Этого не может быть, — прошептала я. Голос мой дрожал. Я готова была расплакаться. — Мой отец никогда…

— Не был так бесчестен? — закончила она за меня и устало вздохнула. Теперь она говорила негромко, но в словах ее звучала ярость. — Радуйся тому, что он был бесчестен. Тебе это пошло на пользу. Иначе это я ходила бы в твоих красивых платьях, а ты бы никогда не родилась.

Мы молча смотрели друг на друга. Весенний вечерний воздух был холоден. Глаза ее наконец обратились на меня с мольбой.

— Мне нужна еда, Элис. Лодка у меня уже есть.

Я зарыдала. Удержаться я не могла. Неужели она и в самом деле задумала это. Не могла же Сиф и в самом деле уехать от меня.

— Куда ты поедешь? — выговорила я наконец. Сиф повернулась и опять зашагала взад и вперед.

— Не знаю. Сначала — в Верхний Холлек. Наймусь в моряки. Они подумают, что я мальчик.

— Да нет, — сказала я. — Они скоро узнают правду.

— Прежде чем узнают, поеду дальше, — проворчала Сиф. — Поеду на север. И найду Врата моей матери.

Все это было ужасно глупо, начиная с того, что она вообще уедет с острова.

— Они никогда тебя отсюда не выпустят, — сказала я. — Даже если Сул и не умер, они не поднимут для тебя цепь в гавани.

— А я оттуда и не поплыву, — отрезала моя сестра. Меня охватила паника.

— Да ведь ты утонешь, как когда-то твоя мать. Умрешь на скалах!

Она перестала ходить и подошла ко мне. Она стояла на площадке, а я — на ступеньках. Сиф протянула руку и дотронулась до моего плеча.

— Сейчас середина месяца, Элис, — прошептала она и удивленно посмотрела на меня. — Через два дня полнолуние. Весенний прилив. Вода глубока. Разве тебе это неизвестно?

Я покачала головой. Прожив на острове всю свою жизнь, я ни разу не садилась в лодку и ничегошеньки не знала о приливах. Сиф крепче сжала мое плечо.

— Ты должна мне помочь, — сказала она. — У Сула нет никаких припасов, а у меня не было времени делать их. Я думала, что у меня впереди еще один год. Но придется ехать сейчас, сегодня ночью. Сама я не могу пойти в кухню, а ты можешь.

Я и в самом деле могла, но не хотела. Я не хотела помогать ей меня бросить. И в то же самое время знала, что Сиф сделает то, что задумала. Она всегда все делала по-своему. И она сделает это в любом случае — с моей помощью или без нее. Тут я подумала, что она могла бы и вовсе ничего мне не говорить. В действительности она во мне вовсе не нуждалась. Она скорее поехала бы голодной до своего Верхнего Холлека. Она просто пришла со мной попрощаться.

В какой-то безумный момент я хотела отправиться вместе с ней, хотела умолять ее, чтобы она взяла меня с собой, только бы не оставаться здесь без нее. Но тут я вспомнила ее рассказ о материнской лодке, наскочившей на риф, оттого что она была тяжелее, чем требовалось. Я стану для нее лишним весом, обузой. Я была просто девочкой. Женщины в лодках, как утверждают, к несчастью. Всем это известно. Я была просто девочкой, а Сиф… была Сиф.

По этой причине я не стала ее просить, лишь молча стояла перед ней, а она держала руку на моем плече. Другая же причина заключалась в том, что я знала, совершенно была уверена, что — будь там полнолуние, высокий прилив, или, нет, весенний прилив, что бы ни было — ей не удастся исполнить задуманное. Сиф умрет на скалах.

Я принесла ей все, о чем она просила, и даже больше, хотя мне пришлось дожидаться удобного момента после ужина. Во время еды я обслуживала стол отца. Я смотрела, как он ест, смеялась вместе с его охранниками и принимала участие в азартных играх, пока мать не ущипнула меня и не спросила, отчего я веду себя так развязно. Оба они казались мне чужими. Я их не знала.

После того как меня отпустили, я еще долго крутилась в кухне, пока кухарка с помощницами не удалилась ужинать в соседнюю комнату. Я схватила все, что можно, и завернула в салфетку. Там была и жареная птица, и печенье, и две бутылочки вина.

Я принесла все этой ей в башню, вместе с мешочком для рукоделия. Я починила ей рубашку при свете свечи и помогла отнести вещи к морским воротам. Никто нас не видел. Охранники у моего отца были важными и нерадивыми. На нашем острове и не надо было никакой охраны. Острые рифы с одной стороны и цепь с другой — вот и все, что требовалось.

Я отдала ей дорогой зеленый плащ — он был связан из шерсти, не пропускавшей влагу, — и золотую брошь, которую мать подарила мне годом раньше (тогда она впервые надела на меня «взрослое» платье). Через месяц я сказала матери, что потеряла брошь. Она ударила меня по лицу так, что из носа пошла кровь.

Луна на небе почти достигла полнолуния. Возле морских ворот Сиф нагнулась и поцеловала меня в щеку, чего она раньше никогда не делала. Потом протянула мне наконечник от гарпуна — тот, что постоянно носила на шее. Последний раз я как следует всмотрелась в ее лицо. Она улыбалась.

— А ты не боишься? — спросила я. Она покачала головой.

— Я знаю дорогу до Джорби. Я часто расспрашивала о ней моряков в трактире.

Я стиснула ее в объятиях. Гарпунный наконечник, который я держала в руке, оцарапал мне ладонь. Мне не хотелось отпускать ее, но пришлось, когда я услышала, как она нетерпеливо вздыхает. Она и в самом деле не боялась. Я отпустила ее и сделала шаг назад.

Она наклонилась, подобрала все вещи, что я дала ей в дорогу, и пошла по крутой, узкой, залитой лунным светом тропинке вниз, к морю. Глаза у нее в темноте видели не хуже кошки. Я же была слепая, как крот. Я не стала смотреть ей вслед. Все равно я бы ее не увидела. Я заперла ворота и вернулась в замок Ван. Я знала: больше я ее уже не увижу.

Морской певец

Странно, когда чей-то запах сохраняется в комнате, когда человека уже давно там нет. Это похоже на запах дыма от свечи, когда она догорела. Присутствие Сиф я ощущала еще несколько месяцев. Я все надеялась увидеть ее вновь и ходила по морскому берегу, или забиралась в башню, или смотрела на ворота — не висит ли там плеть водорослей. Но водорослей не было.

Тела ее так и не нашли. Иногда море не отдает назад своих мертвых. Старый Сул, оказывается, тогда не умер. И я даже жалела, что он до сих пор жив. Это означало, что сестра моя умерла понапрасну. Она и сейчас была бы со мной.

С той весны, когда исчезла Сиф, настали нескончаемые невзгоды Улиса. Словно всю его удачу смыло морем. Погода испортилась. Бесконечный унылый влажный ветер, такой холодный, что он, казалось, промораживал насквозь. Зимой, при большой влажности, не было снега. С рыбалкой не ладилось. Лихорадка скосила многих рыбаков, но только не старого Сула. Он прожил еще три года, пока не скончался от апоплексического удара. В душе я даже этому обрадовалась.

Но самый страшный удар — пропали морские лисички. Возможно, они нашли другое место для зимовки. Во всяком случае, я на это надеялась. Каждый год охотники приносили в замок все меньше тушек, притом среди них почти не было белых, пятнистых или серебристых, лишь черные да коричневые, да и то маленькие, с низкокачественным мехом. За второсортный мех жители Долин платили мало.

Замок Ван залез в долги к торговцам из Холлека. Мы у них покупали многие товары. Из замка мало-помалу исчезали ценные фамильные вещи. Думаю, их продавали на материк. Отец не один раз ездил за кредитами. Каждый раз он получал все меньше и под заоблачные проценты. Большую часть этих денег он проиграл и, возможно, много истратил на женщин.

Мать моя была в гневе и шептала — но не ему — что он должен обратиться к своим родственникам из Долин с просьбой о помощи. Но он для этого был слишком горд. Много лет назад они лишили его всякого наследства. Пришло время, когда кредиты ему давать перестали. Отец слонялся по маленькому замку и крошечному острову и начинал сходить с ума.

Мать упрямо отказывалась приходить в отчаяние. Все будет в порядке, твердила она, когда я выйду замуж. Она вместе со служанками в буквальном смысле схватили меня за волосы и начали приводить меня в порядок. Она жалела, что не занялась мной раньше.

Повторюсь, что, схватив в буквальном смысле меня за волосы, она не разрешала мне больше их стричь. Начав с уровня плеч, она заставляла бедные волосы расти и расти. Этот рыже-золотистый водопад был очень тяжел, а летом из-за них было еще и жарко вдвойне.

— Почему я не могла их остричь? — не понимала я. — Зачем они должны быть такими длинными?

— Потому что для этого и существуют женские волосы, — говорила мать, разделяя пряди прямым пробором. — На взгляд мужа, в этом и красота.

— Но ведь у меня не было мужа, — протестовала я.

— Пока, — возражала она, водя и водя щеткой. Это произойдет скорее, чем я думаю. Разве мне не хочется мужа?

«Нет, не хочется,» — отвечала я мысленно. Я хотела вернуть свое детство. Я хотела вернуть Сиф.

Когда мне исполнилось тринадцать, отец устроил мне помолвку с незнатным лордом маленького клана из Верхнего Холлека, неким Олсаном. Отец, однако, назвал это блестящей удачей. Прошло уже шестьдесят лет с тех пор, как дочь лорда Улиса выходила замуж на материк, в Долины.

Я должна была оставаться на Улисе до тех пор, пока мне не исполнится пятнадцать, а потом ехать к своему лорду. Он писал мне письма, которые я не могла читать. Читала их мне мать (а может, делала вид) и комментировала. У меня сложилось впечатление, что жених старше моего отца. Никто мне в точности не мог сказать, но у него уже были дети, сыновья. Первая жена его умерла.

Когда мне сказали, что к помолвке делаются приготовления и что сваты уже в дороге, я пошла к берегу и посмотрела на скалы. Я подумала, что неплохо было бы спрыгнуть с них и утонуть. Хорошо бы, чтобы меня разорвало на части это серое, вздымающееся море, хорошо бы умереть на остром гребне скалы. «Хватило бы у меня смелости, — думала я, — последовать за Сиф, встретить смерть, нежели выйти замуж за старика и жить с ним в доме, где, вероятно, все домочадцы будут издеваться надо мной?»

Нет, смелости у меня не было. В душе я была трусихой. А может, я была просто практичной? Я знала, что свобода не для меня. Передо мной стоял выбор между жизнью и смертью. А я хотела жить. Пусть даже это будет жизнь некрасивой, невежественной, провинциальной жены чужого человека. Отвернувшись от скал, от грозового моря, я пошла в замок, к своей судьбе.

После помолвки меня научили, как надо причесываться, ходить, говорить, носить одежду. Мать посылала на материк разведать, как одеваются сейчас в Долинах. Заставляли разучивать стихи (от пения отказались: у меня не было голоса). Танцевать я немного могла. Мать изо всех сил старалась вложить в меня все, что, по ее мнению, должна была знать и уметь дама из Верхнего Холлека.

Мой будущий муж даже прислал женщину, одну из тех религиозных женщин Долин, которые живут без мужчин в священных домах и поклоняются Огню. Эта женщина должна была приобщить меня религии мужа (клан отца поклонялся другим богам). Я весьма мало поняла из того, что она мне рассказала, но готова была отбарабанить наизусть нужные фразы.

Полагаю, госпожа Элит заметила мое нерасположение. Надолго она не задержалась, лишь на два месяца. Унылая наша погода действовала на нее не лучшим образом. Потрепав меня по щеке, она сказала матери, что продолжит наши занятия позднее, когда милорд пошлет за мной. Затем спустилась к бухте и села в лодку, шедшую на материк. Мать рвала и метала. Она говорила, что я отпугнула учительницу своей глупостью.

Рампион умер. Когда Сиф не стало, у меня пропало всякое желание ухаживать за ним. Я вступила в период половой зрелости вскоре после помолвки и присоединилась к числу страждущих женщин. Облегчения теперь нам не было: в саду больше ничего не росло. С тех пор регулярно, как только луна становилась темной, все повторялось сызнова. Я вспоминала Сиф и мечтала о темно-зеленых листьях и горьком вкусе.

Когда мне исполнилось четырнадцать, умер мой нареченный, лорд Олсан из Верхнего Холлека. Он был убит на меже в результате спора за землю. У нас был траур. В течение трех месяцев мать вплетала черные ленты в мои волосы. Мне было приказано иметь печальный вид. В душе я, по правде, и не думала горевать.

Потом я узнала, что отец, даже не дождавшись окончания траура, предложил меня одному из сыновей Олсана, но получил резкий отказ. Все сыновья Олсана, кроме одного, были уже женаты на хороших женщинах из Долин. Для их старого отца я была бы лишь игрушкой. Сыновья же хотели иметь наследников, и в нищих из Улиса не нуждались.

Тогда отец потребовал, чтобы они вернули часть моего приданого, которая была выслана в Долины заранее, и был осмеян. Сыновья Олсана знали, что у нас нет ни друзей, ни военной силы, которые могли бы настоять на восстановлении справедливости. Мать страшно гневалась. Отец страдал от нестерпимых головных болей и приступов бешенства. Я тихонько ходила по дому, как побитый пес, пока не поняла: то, что произошло между отцом и жителями Долин, не имеет ко мне никакого отношения.

Когда над замком нависли долги, он стал предлагать меня всему Верхнему Холлеку. Несколько лордов даже не снизошли до ответа. Частично их насмешка относилась ко мне как к дочери нищего, но по большей части они смеялись над ним — сумасшедшим, вздумавшим открыто предлагать родную дочь. В бартере дочерьми полагалось соблюдать такт, а он пренебрег условностями. Теперь смеялись над всем Улисом, и рыбаки даже стали думать, что остров кто-то проклял, поэтому морские лисички исчезли, а лорд сошел с ума.

Отец слишком часто заглядывал в рюмку, а по вечерам играл со своими охранниками в азартные игры. Когда продуктовые запасы в замке почти истощились, он посылал охранников отбирать у рыбаков их улов. Приказывал людям собирать ракушки и искать жемчуг, хотя в наших ракушках редко можно его найти. Головная боль мучила его все сильнее. По вечерам ворота в замок стали запирать на засов, чего никогда еще не было в истории Улиса.

Со временем он начал оскорблять маму. Помню, как после ужина мы сидели в комнате, что рядом с кухней — отец, мать, я и несколько охранников и служанок. В этой комнате был затоплен очаг, и все собрались там, чтобы согреться. Стояла зима, а топлива у нас было мало. Милорд и госпожа заспорили о какой-то мелочи, а потом замолчали, как вдруг отец поднял голову от бокала и прорычал:

— Что там у тебя не в порядке, женщина, что ты никак не родишь мне сыновей? Сыновья занялись бы торговлей, сели бы в лодки да выяснили, куда подевались проклятые лисы, — он поднял бокал и посмотрел на темное вино. — Только и смогла, что родить девчонку.

Мать, с плотно сжатыми губами обрубавшая носовой платок перед очагом, многое могла принять от моего отца и многого натерпелась от него за все годы, но стерпеть то, что она, оказывается, не могла исполнить своего женского назначения и не подарила мужу лордов-наследников… это было для нее уже слишком. Не успела я моргнуть, как мама вскочила на ноги и закричала:

— Да я родила тебе четверых сыновей, живых, — все они родились после того, как мне исполнилось два года и до моих девяти лет. — Все они произошли от твоего семени, милорд, но они умерли, — она уколола палец иголкой, и на платке расплылось красное пятно. — Так что не обвиняй меня в том, что у тебя нет сыновей.

Услышав это, отец с криком отшвырнул бокал и нанес ей такой удар, что она свалилась на пол. В то время его мучили тяжелейшие приступы головной боли, и к нему лучше было не подходить. Он был воистину сумасшедшим. Мы все его боялись.

Мать видеть меня не хотела, как, впрочем, и отец. Я, как тень, крадучись ходила между ними. Да тут еще и мое слабое зрение. Я не могла разобрать выражение их лиц и старалась поменьше попадаться им на глаза. Я вспоминала, как Сиф пряталась от старого Сула. Теперь я се хорошо понимала.

На Улисс для меня не находилось никого ни богатого, ни знатного, а в Верхнем Холлеке я никому не была нужна. Мать один раз предложила отправить меня пожить с женщинами в Норстеде, но отец поклялся Рогатым Охотником, что никогда не пошлет даже самую никудышную девчонку к трижды проклятым жителям Долины. Не хватает ей еще перенять их религиозные воззрения и поклоняться Огню.

Вряд ли, думаю, он забыл, что сам был выходцем из Долин. Именно потому он так и злился, что знал: никогда ему больше не вернуться в Долины. Улис и его схватил за волосы. Назад ему пути нет.

Мне стукнуло семнадцать. Я была не замужем и не просватана, когда у нас на острове появился морской певец. Наши девушки выходили замуж в тринадцать и в четырнадцать лет. Я же была аномалией, вывертом. Некоторые говорили, что я приношу несчастье. Ни одному мужчине я не была нужна. На рынок я уже больше не ходила, даже со служанками матери. Мне было тошно от взглядов женщин, жен рыбаков.

Быть может, они думали, что я и была причиной тому, что на острове почти не осталось морских лис. А может, они так смотрели просто потому, что я была дочь своего отца. Он забирал их улов, называя это данью, он не делился с ними продуктовыми запасами, даже когда они голодали. Думаю, они начали ненавидеть нас.

Но с появлением морского певца все переменилось. Он приехал на корабле вместе с торговцами из Холлека, чтобы посмотреть на тех лис, которые у нас еще оставались. Была весна. Сам он не был торговцем, это было видно сразу. Говорил он как житель Долин, но причесан по-другому: на лбу челка, а на затылке волосы спускаются на шею. Волосы светлые, темно-золотые, а борода — рыжеватая. Борода красивая, густая. Должно быть, ему уже под тридцать. Лицо, правда, гладкое, загорелое и ухоженное.

Быть может, это не простой торговец? Быть может, он более знатного происхождения? Об этом разговаривали между собой служанки. Я всю информацию получала от них. Они придумывали повод, чтобы сходить на рынок и посмотреть на него, узнать о нем что-либо новое.

В тавернах возле причала он пел песни Верхнего Холлека, а также другие песни, которых никто из нас никогда не слышал, хотя рыбачьи песни Улиса ему тоже были известны. Дикция у него была хорошая. Он быстро усвоил нашу манеру речи.

Все материнские служанки с ума по нему сходили. Он был любезен со всеми, и только. Они же бесстыдно увивались за ним и вздыхали. Он же, никого из них не обижая, все же не отдавал ни одной предпочтения, не бросал ни на кого из них страстных, многозначительных взглядов, не приглашал на свидания за таверной или в коровнике, или на берегу.

Когда в конце недели торговцы пушниной вернулись в Верхний Холлек, он остался. Это обстоятельство вызвало живейший интерес у рыбаков и, разумеется, у служанок матери. Прошло четыре дня, но никто так и не понял, что за дела у чужестранца в Улисе. Сам он не говорил.

Прошла неделя с тех пор, как незнакомец появился на нашем острове. Ко мне пришла одна из служанок матери. Звали ее Данна. Это была веселая девушка с темно-каштановыми кудрями. Она была моложе меня на год, тоже не замужем, но зато помолвлена. Помолвка не помешала ей флиртовать. В это время я сидела возле окна и ткала ковер, низко склонившись над работой, чтобы считать нити. Данна была хорошей девушкой. Я была к ней расположена.

— Сегодня он о тебе спрашивал, — сказала она, заговорщицки понизив голос.

Я вздохнула.

— Может, он послал тебя за мной? — спросила я, привыкнув к капризам своего отца, но не особенно желая появляться ему на глаза, так как это было небезопасно. — А где мама?

Данна рассмеялась и хлопнула себя по бедру.

— Твоя мать внизу, с кухаркой, иначе я бы тебе этого не стала говорить. И спрашивал о тебе вовсе не отец. Я имею в виду чужестранца, того, что в таверне. Певца — он спрашивал.

Я нахмурилась и подняла глаза.

— Что ты имеешь в виду?

Данна стояла не так близко ко мне, и я не могла рассмотреть как следует выражение ее лица. Поэтому не знала, смеется она надо мной или нет. Как выяснилось, она говорила правду.

— Я ходила на рынок, — сказала она, — покупала пятнистую зубатку — твоя мать обсуждает сейчас с кухаркой, как ее приготовить. И видела его. Он стоял на площади возле стены и ел хурму. Отрезал от нее кусочки кинжалом. Ну, я бойко так его окликнула: «Эй, певец, отчего ты не поешь в таверне как положено?»

Она нервно хихикнула, удивляясь собственной смелости.

— А он мне кусок хурмы на кинжале поднес и говорит: «Не все же время мне петь. Человек должен иногда и поесть».

Я смотрела на нее. Она прикрывала рот руками и краснела. Но я прекрасно видела, что ей вовсе не стыдно, а наоборот, она пребывает в восторге.

— А потом он сказал, — прошептала Данна, — потом он сказал: «Ты ведь Данна, дочь Ульдинны?» Когда я это услышала, то так и подпрыгнула. Я и говорю: «А откуда ты это знаешь?» А он от стены отодвинулся и улыбается. Ой, у него улыбка, как у лисы: все зубы ровные, все на месте. Честно говорю, теперь я буду с ним осторожна. Но он ответил, тихо так и вежливо, как лорд: «Да я много чего узнал, Данна, за то время, что нахожусь здесь. И о тебе, и об этом месте. Мне, например, известно, что ты работаешь в замке лорда Улиса». «Да, — отвечаю. — Я горничная леди Бенис». «А, — говорит он, — я слышал, что у госпожи Бенис есть дочь, знаменитая дочь, о которой говорит весь Холлек…» И тут я говорю, позабыв обо всем: «Давай-ка поосторожнее. Не вина леди Алии, что ее нареченный лорд из Долин умер, а мой лорд весь в долгах. Она хорошая, хорошая девушка, а все эти разговоры о проклятии ничего не…» Но тут он как засмеется! «Нет, нет. Ты меня не поняла. Я вовсе не об этом слышал», — говорит он. — Там, откуда я приехал, говорят, что она красивая девушка, светлая, как утренний свет, что у нее все достоинства, какими должна обладать высокородная девушка. Но она горда, потому что отец у нее богат, и она отказала лорду, с которым была помолвлена. Поэтому тот с горя и умер. Потом она отказала и всем другим поклонникам, которые добивались ее руки, — тут он мне улыбнулся. — Во всяком случае, так сложили песню в тех местах, откуда я родом». «А откуда вы родом, сэр?» — спрашиваю я, но он только смеется. «Но вот этого я тебе, милая, пока не скажу», — тут он опять заговорил как житель Долин. Но не как торговец, а скорее как твой отец, как лорд. Я уверена: он знатного происхождения, из Верхнего Холлека, а то, что он поет в таверне, это все притворство.

Данна смотрела теперь на меня серьезно. Я не знала, что стояло за ее рассказом. Неужели она меня разыгрывает? В смятении я вернулась к рукоделию, но нити путались. Горничная тем временем продолжала:

— «Но как же так, — говорит он, — за все те дни, что я здесь, все леди из замка лорда Халсса, — представляешь, он служанок называет леди, — все они пришли послушать мое пение, а эту знаменитую девушку я так ни разу и не видел?» «Да, из замка она никогда не выходит», — говорю я. — «Как же это, никогда? — спрашивает он. Он и вправду удивился. — Разве она по утрам не выходит на берег и на рынке днем никогда не бывает?» «Нет, сэр. Милорд и леди строго за ней следят. Они не хотят, чтобы она общалась с простым народом», я ему это говорю, и пристально так на него смотрю. И сама уже не знаю, кто он такой: обыкновенный морской певец или высокородный лорд из Долин, а ведь за минуту до этого я была уверена. А он и глазом не моргнул.

Я посмотрела в окно. Слова Данны некоторое время текли как вода мимо меня, совсем ничего не означая. «Строго следят» — и верно! Я и в самом деле была узницей в замке отца и матери, каждый день подсыхая и умирая, как рампион. Я чувствовала себя замерзшей и старой.

— Он, похоже, уже обо всем подумал, — сказала Данна, и я опять прислушалась к ней. — А потом он и говорит: «А может, молодая леди хочет, чтобы ей дали уроки музыки? Все прекрасные дочери высокородных лордов непременно должны…» «Да нет, что вы, сэр, это бесполезно, — говорю я. — Госпожа Бенис уж старалась-старалась…»

Я посмотрела на Данну, и темноволосая девушка запнулась и покраснела. Я опять вздохнула и вернулась к рукоделию, удовлетворенная тем, что поняла наконец, кто такой чужестранец. Он просто охотник за приданым. Он думал, что отец мой богат. Золота у нас нет, чтобы тратить его на такие безделушки, как музыка. Но даже мой взгляд не заставил Данну замолчать.

— «Ну что поделаешь, — вот и все, что он сказал, — доложи обо мне молодой леди Алии и передай, что я всегда к ее услугам», а я сказала, что не буду этого делать. Слишком уж красиво он говорит. Вот я лучше скажу лорду Халсу, что дерзкий музыкант расспрашивал меня о его дочери.

— Но, — вот это самое странное, миледи, — он лишь улыбнулся мне. Он не выглядел ни рассерженным, ни испуганным, а ведь любой простой человек на его месте наверняка бы испугался. И он вдруг заговорил как высокородный человек из Верхнего Холлека. Улыбнувшись, он сказал, что я не сделаю ничего подобного, и лучше уж мне доесть фрукт, а то он закапал мне руку. И это правда. Я не собиралась говорить об этом милорду или еще кому-то, только тебе. А фрукт этот я съела с превеликим удовольствием. Такой сладкий!

Последние слова Данны немало меня удивили. Может, и в самом деле чужестранец не обычный охотник за приданым? Служанки матери продолжали высказывать глупые догадки о том, что он, дескать, принц с материка, и скрывает это, а ездит в поисках приключений или — здесь они вздыхали, — может, даже в поисках невесты.

Чем больше раздумывала я над рассказом Данны, особенно над тем, что, улыбнувшись и сказав ей лишь слово, чужестранец заставил ее позабыть о намерении пожаловаться милорду, да еще и фрукт съесть, который она не хотела, тем больше боялась, что он, должно быть, волшебник и затевает игру, цель которой была мне неясна. Я решила держаться от него подальше, хотя это было нетрудно: я — заключенная в замке, а ворота всегда на засове.

К своему удивлению, я обнаружила, что решение держаться подальше от незнакомца и в самом деле надо было выполнять. На следующий день морской певец появился у ворот замка. У отца в это время был приступ головной боли, и он никого не принимал, тогда чужестранец спросил о матери. Она была возмущена наглостью актеришки и заставила ждать себя целый час. Нарядившись в красивое, отороченное лисой платье, она спустилась в зал. Толпа служанок и компаньонок крутилась вокруг нее, как спутники вокруг планеты.

Мне было приказано не высовываться и ни в коем случае не появляться в зале. Я была только рада. У меня не было ни малейшего желания надевать официальное платье, слишком тесное в груди, так что в нем было не вздохнуть, и слишком широкое внизу, так что трудно было сделать шаг. Я была в кухне: помогала кухарке печь торты. Морского певца я видеть не хотела. Я лишь надеялась, что мать поскорее от него избавится.

Но этого не случилось. Она два часа провела с ним в зале, с восторгом слушая его песни и рассказы. Дважды посылала в кухню — сначала за пирогами и засахаренными угрями, а потом — за хорошим желтым вином из личных запасов лорда.

Кухарка была изумлена. Я пошла в комнаты матери и стала с большим беспокойством ожидать ее возвращения. Наконец она вернулась, вместе со служанками. Они были возбуждены, лица раскраснелись от выпитого крепкого желтого вина.

— Ох, — сказала мать, хватаясь за Имму, чтобы удержать равновесие, в то время как другая служанка стягивала с нее туфли. — Ох, этот молодой человек производит сильное впечатление.

Третья служанка помогала снять верхнее платье. Все они не слишком уверенно стояли на ногах.

— Такой умный. Такой любезный. На Улисе такого еще никогда не было, ну, кроме милорда, конечно. Она икнула и неожиданно села. Другие служанки тоже икали и хихикали. Мать тоже засмеялась.

— А разве не умно я поступила, — продолжила она, — разве не умно было послать за вином? Он стал таким разговорчивым, правда?

— Он был в прекрасном настроении, миледи, — подтвердила Имма. Я заметила, что Данна, присев на стул, тут же задремала.

— А после второго бокала он раз или два сболтнул лишнего! — засмеялась мать, стараясь вытащить шпильки. Имма, встав с трудом, поспешила помочь ей.

— А как он говорит, миледи. Я не удивлюсь, если он и в самом деле переодетый принц. Принц из Верхнего Холлека, отправившийся в поисках приключений.

По моей коже побежали мурашки. Он их всех заставил в это поверить. Они даже говорят об этом перед матерью. Я быстро взглянула на Данну, но она уже спала глубоким сном. Мать кивнула.

— Я уверена, что он из клана Харила, — откликнулась она. — Он упомянул их Долину.

Я покраснела. Запах желтого вина наполнял комнату, словно пролитый сидр. Имма и другие служанки бесконечно жужжали, как пчелы. После второго бокала они явно выпили еще несколько. Представляю, как глупо они себя вели перед этим колдуном. Мать опять весело рассмеялась.

— Убеждена в том, что он богат.

Я резко подняла голову. Что она хочет сказать? Морской певец — богат? Похоже, мать впервые обратила на меня внимание.

— Посмотри, Алия, посмотри, — воскликнула она. — Видишь, что подарил мне молодой человек?

Она сделала знак другой служанке, Ролле. Девушка держала какой-то прямоугольный предмет, завернутый в грубую мешковину. Она положила его на кровать. Мать неуклюже развернула его, и я увидела отрез ткани. Такую ткань видеть мне еще не приходилось.

Нити были очень тонкие и гладкие, переплетение плотное. Я провела по ткани рукой. Она была мягкой, но в то же время, как ни странно, твердой. Она складывалась в мелкие морщинки, которые тут же расправлялись от прикосновения. Я была уверена, что вода на ткани образует каплю. Ткань шелестела, шептала. Но самым странным был ее цвет. Он переливался — от жемчужного серо-голубого или серебристого до разных оттенков розового.

Я не могла отвести от нее глаз. Одно лишь прикосновение к ней производило волшебное впечатление. Даже пушок на моей руке вдруг приподнялся. Мать прикладывала к себе отрез и гладила его.

— О, мы должны его отблагодарить, обязательно, — ликовала она. — Если он скажет, где изготавливают такие ткани, он нас обогатит! Алия, ты видела что-нибудь подобное? Стоит нам продать хотя бы ярд такой ткани в Верхнем Холлеке, и мы тут же разбогатеем!

Волосы на моей голове зарядились и ожили, как это бывало со мной перед грозой. Я ощутила странную тревогу и не знала, что сказать. Мать вдруг уронила отрез на кровать и слегка нахмурилась.

— Как жаль, что он отклонил мое приглашение остаться в крепости.

Она посмотрела на меня.

— Ладно, неважно, — сказала она. — Алия, детка, — теперь она говорила очень четко, несмотря на выпитое вино, — мы должны тебя подготовить. Я пригласила этого молодого человека через два дня, на праздник полнолуния. К тому времени у твоего отца закончится приступ, и мы должны постараться, чтобы ты выглядела как можно лучше.

Я попятилась. На сердце словно свалился тяжелый камень. Горло перехватило. Ткань на кровати переливалась и сверкала под материнской рукой. Я испугалась того, что на мать, очевидно, подействовали не одна только лесть и вино. Ее околдовали, раз она стала приглашать к столу незнакомцев и называть их лордами. Волшебник, колдун! Я не хочу иметь с ним дела.

— Должна ли я, мама? — заикаясь, проговорила я. — Эта фаза луны мне не подходит. Я в этот день буду нездорова. Я знаю это, — я говорила неправду. Мое время наступало при заходе луны, а не при полнолунии. Но это была единственная отговорка, которую я могла придумать. Мать сжала губы.

— Здоровая ты или больная, — отчеканила она, — изволь хорошо подготовиться, и будь счастлива. Молодой джентльмен — он сказал, что его зовут Джирек — выразил особое желание познакомиться с тобой, — она отвернулась, глаза ее были не в фокусе. — Имма, подай мне мои выкройки. Мы должны сшить моей дочери новое платье.

Я содрогнулась и чуть не заплакала. Выходит, теперь они стали предлагать меня морским певцам. Кто же следующий? Салкары? Капитаны? А я было решила, что от меня уже отстали. Ведь отец слишком болен, и весь в долгах, а мать уже перепробовала все средства и не в силах начать с начала. Глупо было с моей стороны надеяться. Я вспомнила о Сиф, выброшенной на скалы, и позавидовала ей.

Праздник полнолуния

К празднику полнолуния я была готова: вымыта, надушена и засунута в пышное, отороченное мехом лисы платье в красновато-коричневых и оливковых тонах. До сих пор у меня еще не было ни одного платья с меховой отделкой. Сначала мать хотела нарядить меня в платье, сшитое из ткани, подаренной чужестранцем, но отец, прослышав о подарке, тут же завладел им, несмотря на протесты матери, и тут же отослал его на материк для продажи.

За ткань была выручена ошеломляющая сумма. Можно было сразу же заплатить долги за полгода и даже больше. Отец был в прекрасном настроении, трепал мать по щеке и говорил, что она умница, раз пригласила этого превосходного молодого человека, жителя Долин, к нашему столу. Глядишь, они и выдадут меня замуж.

Ну и стол же они устроили! Мы, должно быть, истратили на этот обед все свои месячные запасы: отборная мука, лучший сахар, мед, орехи для пирогов и пирожных. Отварная рыба и жареная птица, жареные угри, приготовленные семью способами. Крабы под красным соусом и сочная рыба под шубой, морская смородина и океанские сливы, яблоки со специями, запеченные в сидре. Свежее масло, привезенное в бочонках с материка. Кухарка была, как сумасшедшая, и била кухонных мальчишек за кражи.

Стол наконец был накрыт, и гости в сборе. Отец восседал на стуле с высокой спинкой в центре стола. На нем был наряд, который он приобрел в Верхнем Холлеке. Наряд этот был стар и немного поношен, на животе он еле сходился, даже швы слегка разошлись.

Но он держался в нем так гордо и непринужденно, что, приблизившись к нему, я почувствовала, как он, должно быть, хорош был в молодости. Мать сидела слева от него. Она никогда не отличалась красотой. Волосы ее уже сильно поседели, глаза окружали тонкие морщинки, но в тот вечер она производила очень сильное впечатление.

Чужестранец сидел справа от отца. Среднего роста для мужчины, но пропорционально сложен, с длинными ногами. На нем был плащ и бриджи синего и темно-красного цветов. Золотые украшения, намного превосходившие украшения присутствовавших в зале, подкрепляли слухи о том, что он — переодетый лорд из Верхнего Холлека. Без сомнения, думала я, что он на это и рассчитывал.

Волосы у него, как и рассказывали, были темно-золотистого цвета. На лбу челка, а на затылке волосы намного длиннее, чем у любого мужчины с нашего острова. К тому же, в отличие от наших мужчин, он носил бороду и усы. Густая, кудрявая рыжеватая борода скрывала его подбородок, щеки же он гладко брил. Внешность его производила на меня странное впечатление: она и притягивала, и отталкивала одновременно:

Приблизившись, я опустила глаза (об этом меня заранее проинструктировала мать), хотя меня разбирало сильное любопытство. За столом я, разумеется, сидеть не могла: ведь я была незамужняя девица. В мои обязанности входило подавать вино и разные закуски. Говорить я не могла, пока ко мне не обратятся. Отвечать надо было тихим голосом, делая при этом реверанс. Любой другой ответ означал бы недостаток девичьей скромности.

Я наполнила бокал отца, потом матери, а когда склонилась, чтобы налить вино чужестранцу, сразу ощутила неловкость, заметив, что он за мной наблюдает. Я знала, что мне не положено смотреть на гостя, но взгляд его на меня был столь настойчив, что по моей коже словно иголки побежали.

Я не выдержала и взглянула на него. Наши глаза встретились. Глаза у него были серые, темные в пламени свечей. Зал в тот вечер был освещен сверху донизу: и факелы, и свечи. Решив не ударить в грязь, мы, должно быть, истратили в тот вечер многодневный запас. Глаза морского певца, словно ровное пламя свечи, не дрогнули. Он ничего не сказал.

Я попятилась и опустила глаза. Исполнив первую обязанность, я в смятении ретировалась на кухню. Взгляд его будто хотел проникнуть в самую душу, словно он хотел сообщить мне что-то важное. Должно быть, так он смотрел на Данну, заставив ее тем самым съесть фрукт.

Меня охватил страх, и я скрывалась в кухне, пока не была выпита гостевая чаша, и надо было подавать следующую перемену. Каждый раз, когда я появлялась в зале, я ощущала на себе его взгляд. Милорд и миледи никак этому не противились. Между выходами я сидела в кухне и тряслась. Есть я не могла.

Вскоре родители мои начали открыто нахваливать ему меня, расписывая необыкновенные достоинства своей прекрасной дочери, сущего ребенка. Они сообщили, что воспитывали меня для жизни в Верхнем Холлеке, пока не случилась неожиданная кончина жениха-лорда. Они рассказывали об этом так, словно произошло это всего несколько месяцев назад, а не несколько лет, как было на самом деле, словно я была все еще убита горем. Молодой человек, Джирек, разговаривал с ними остроумно, хотя и рассеянно, и по-прежнему не сводил с меня глаз.

У него был красивый голос, высоковатый, но зато он хорошо им владел. Выговор его отличался от нашего, островного, но сама манера речи была очень близка нашей. Звучало в ней еще что-то такое, что я слышала раньше. Речь салкаров? Не знаю, но меня это почему-то тревожило. Мне одновременно хотелось и слушать его, и поскорее скрыться.

Родители стали перечислять мои достоинства одно за другим. Лорд Хале восхвалял мою юность, красоту, скромность, послушание, хороший характер. Мне казалось, он говорит о ком-то незнакомом. Затем выступила мать и рассказала о моих успехах во всех женских занятиях: как хорошо я шью и готовлю, и могу починить чулки. Она рассказала, что я знаю наизусть религиозные обряды, посвященные Огню, а пою, прямо как соловей весной.

Чужестранец вдруг рассмеялся. Смех у него был очень приятный и заразительный. Он загладил свою оплошность комплиментом. Сказал, что если голос ее дочери так же хорош, как у нее, то, дочь, должно быть, настоящее сокровище. Родители постарались улыбнуться. Я же была уверена: певцу прекрасно известно, что голоса у меня нет. Данна рассказала ему об этом на рыночной площади. А ему, кажется, было это безразлично.

Когда я принесла следующую закуску, что шла между супом и мясом, пальцы певца притронулись к моей руке. Я отпрянула и поскорее вышла. Когда же я принесла мясо и стала убирать суповые тарелки, он уже просто взял меня за запястье, но не грубо. Тем не менее я была настолько поражена, что вырвала руку и чуть не выронила тарелку.

Похоже, он не рассердился, только несколько смутился, и когда я в следующий раз вошла в зал, он уже не смотрел в мою сторону. Родителям моим, однако, это не понравилось. Мать тихонько прошипела мне:

— Не будь такой букой, дурочка. Улыбнись молодому человеку, обращайся с ним любезнее. Если он заговорит с тобой, отвечай ему.

Услышав это, я напугалась еще больше. Отчаяние сделало меня смелой.

— Не буду! — прошептала я. Никакой он не лорд из Холлека. Это я знала. — Он — колдун…

— Никакой он не колдун, а ты будешь делать, как я скажу, — отрезала мать и ущипнула меня так сильно, что у меня даже слезы выступили на глаза.

— Я не могу, — задохнулась я, почти уже плача. Бросив осторожный взгляд, я увидела, что отец и длинноволосый волшебник углубились в конфиденциальный разговор. — Мне он не нравится!

— Неважно, — тихонько и яростно прошептала мать. Она слегка меня тряхнула. — Делай, как тебе говорят.

На меня вдруг сошло странное спокойствие, сродни тупости, и слезы высохли. Я поняла, что никогда и ни за что не выйду замуж по приказу родителей. Буду жить в замке Ван всю жизнь, увяну в старых девах, но не подчинюсь. Скорее выброшусь из башни и умру на скалах.

Как мне только сегодняшний вечер пережить, мучилась я. Опять пошла в кухню и вернулась с очередным блюдом. В этот раз я увидела, что отец с чужестранцем играют в кости. Мать в полном восторге следила за их игрой.

Играть она не умела. Кости — не та игра, в которую играют леди. А я играть умела. Меня выучила в свое время Сиф. Отец был хорошим игроком, но гость играл лучше. Тем не менее в течение нескольких раундов я заметила, что наш гость исподтишка идет на поддавки, с тем чтобы остаться в проигрыше.

— Ну, — сказал отец, растирая кости между ладонями на удачу, — скажите, где вы раздобыли эту чудную ткань, которую вы подарили моей жене? Где-то на севере, может, в Арвоне?

Он бросил кости, а чужестранец рассмеялся.

— Ах, милорд, да если человек начнет раскрывать свои секреты, монополию он надолго не удержит, — он потряс в руках кости. — Нет, милорд, я не ищу наперсника. Я ищу порт, а желательно — остров вдали от побережья Верхнего Холлека. Я уже побывал у ваших соседей и к северу от вас, и к югу.

Он бросил, но неудачно. Отец выиграл раунд.

— Зачем вам нужен такой остров? — спросил отец, записывая счет и собирая фишки.

— Мне нужно место, где я смогу показать свои товары лордам из Долин, — ответил морской певец.

Отец бросил.

— Почему бы вам не сразу привезти товары в их порты?

Морской певец улыбнулся и собрал свои фишки.

— Потому что они возьмут с меня налог, милорд. Он подышал на фишки. Отец взял бокал с вином и в раздумье посмотрел на собеседника. Большинство людей чувствовали себя неуверенно в присутствии отца, если он того желал. Но морской певец и глазом не моргнул.

Рука его была так же тверда, манеры так же спокойны. Отец потирал ножку своего бокала.

— А если я не соглашусь? Певец бросил.

— Подумайте, милорд, — пробормотал он, глядя за полетом фишек. — Подумайте о богатых кораблях из Холлека, которые станут приставать к вашей гавани, да и салкары тоже. Берите с них налоги, милорд, когда они придут покупать мою ткань.

Отец громко захохотал и поставил на стол пустой бокал. Раунд опять был за ним. Мать пропускала между пальцами полотняную салфетку и смотрела, смотрела. Золото, которое бородач отсчитал отцу, было только что отлито в Верхнем Холлеке. «Тинг, тенг», — пело оно. Глаза отца заблестели.

Но я поймала взгляд, который чужестранец украдкой бросил на него, отдавая ему золото. В сузившихся глазах, в приценивающемся взоре не было и тени улыбки. Я почувствовала вдруг, что отец мой ему не нравится, нет, больше того: он его ненавидит. Что за причина тому была, понять я не могла. Родители же нисколько этого не почувствовали, а выражение глаз певца моментально изменилось, словно мне все это привиделось.

Я несколько помедлила, приглядываясь и прислушиваясь к тому, о чем говорили два игрока. Я даже, сама того не замечая, поближе подошла к гостю. В этот раз он не только поймал меня за запястье, но и схватил за рукав. Милорд и миледи в это время изучали игровое положение.

— Ну, нежная девушка, — пробормотал чужестранец, и опять устремил на меня пытливый взор, — постойте рядом со мной и принесите мне удачу.

Он сунул исподтишка что-то маленькое и скомканное мне в ладонь и притянул меня поближе к себе, но я в тревоге отскочила, покраснев до корней волос, и решила отныне к нему не приближаться.

— Оставьте меня в покое, — пробормотала я, но так тихо, чтобы не услышали родители.

Спасшись в кухню, я посмотрела на то, что он мне всучил. Это был маленький кусок коричневого пергамента, покрытого мелкими значками. Мне они ничего не говорили. Наверное, какое-нибудь колдовское заклинание. Я бросила его в горевший очаг и оттерла руку солью.

Мне не хотелось идти в зал, но кухарка меня заставила. Это было последнее блюдо. Потом улизну. В открытое окно зала заглядывала полная луна. Вечер затянулся допоздна.

Войдя в зал, я сразу опустила глаза. Я не хотела на него смотреть. Волшебник, колдун… он, наверное, думает, что его колдовское заклинание сделало меня податливой. Гордо расправив плечи, я внесла корзину золотых фруктов. Кожица на них была без единого пятнышка. Они были такими сладкими и зрелыми, что, казалось, один только вздох мог их поранить. Опустив глаза, я подошла сначала к отцу. Он обнял меня за талию с притворной лаской.

— Не так быстро, не так быстро, — засмеялся он, хотя в его голосе я уловила нотку раздражения. Я приучилась улавливать нюансы его настроения. — Задержись на минутку, ласточка. Не спеши. Ты так торопишься. Могут подумать, что тебе не терпится закончить этот вечер.

Улыбка, смех, и не слишком нежное пожатие руки. Он был на меня страшно зол и, конечно, не упустит случая в следующие несколько дней надрать мне уши. Мне все равно. Потом я подошла к матери. Та злобно посмотрела на меня. Она не говорила, но я как будто слышала, что она думает: «Подними подбородок, девочка. Он на тебя смотрит. Тряхни волосами и слегка покрути юбкой. Покажи покупателю свои жалкие достоинства в лучшем виде».

Я опустила подбородок и, не двигая шеей, приняла свирепый вид, но чужестранец все так же не сводил с меня глаз. Отец поднялся с бокалом в руке и предложил тост, стараясь предоставить гостю возможность поговорить со мной. В этот момент я ненавидела отца. Думаю даже, что я ненавидела его всю жизнь. Ведь, устраивая мою жизнь, он ни разу не советовался со мной о моей судьбе. В этот момент я готова была всадить ему в сердце кинжал.

Чужестранец понял уловку отца и наклонился ко мне, когда я проходила мимо. В этот раз он задержал меня не за запястье и не за рукав, а за край корзины под предлогом изучить ее содержимое. Я встала перед ним, дрожа от ярости. Колдун он или нет, мне надоело все время бояться.

— Вы прочитали записку? — спросил он очень тихо и, взяв из корзины фрукт, повернул его к свету.

— Я бросила ваше колдовское заклинание в огонь, — прошипела я.

Он в изумлении поднял на меня глаза и чуть не выронил фрукт. Я увидела, как в гладкой золотой кожице плода образовались яркие красные раны, следы от его пальцев.

— Как… почему? — даже задохнулся он в изумлении. Я втайне восторжествовала.

— Я не стала бы читать ваше заклинание, если бы даже умела, — сказала я тихо. — Я не умею читать.

— Не умеете?.. — вздрогнул он. — Но ваша мать…

— Она солгала, — пробормотала я радостно. — Я и петь не умею. Да вы, наверное, и сами это знаете от Данны, на рынке.

— Прекрасная Гуннора… — он замял остальную часть ругательства. — Сейчас уже нет времени. Давайте встретимся на берегу около полуночи, я должен…

Но я прервала его и вырвала от него корзинку.

— Я не приду. Я никуда не пойду с тобой, колдун.

— Элис, — сказала он, и я раскрыла рот. Откуда ему известно мое домашнее имя? Ведь родители весь этот вечер называли меня Алия. Ну, разумеется, он волшебник, раз ему известны такие вещи.

Я забрала от него корзинку и, попятившись, наткнулась на отца. Вино выплеснулось из его бокала и замочило рукав, а фрукты выпали и покатились, сминаясь по дороге, между тарелок по белой скатерти.

— Глупая!.. — вырвалось у отца, и он поднял руку, словно желая при всех ударить меня. Это, кстати, бывало, и не однажды. Чужестранец вдруг вскочил и встал между нами, как бы желая поднять бокал отца. Он был одного с ним роста, но более изящного сложения.

— Милорд, — добродушно воскликнул он. В его голосе не слышно было ни тревоги, ни гнева. При этом он даже не взглянул на меня. — Милорд, вы сегодня оказали мне роскошный прием. Примите мою сердечную благодарность. Ресурсы мои в настоящий момент весьма невелики, но позвольте мне отплатить за ваше гостеприимство так, как смогу.

Милорд перевел на него взгляд, и я, воспользовавшись моментом, отошла на несколько шагов, подальше от отца. Дальше я отойти не посмела. Взор отца, устремленный на молодого человека, все еще дышал гневом. Если бы я не знала, как обстоит дело, то решила бы, что певец меня защищает. Нет. Эту мысль я подавила. Наверняка это часть его игры.

— Пришло время, милорд, открыть бочонок, который я преподнес вам в начале вечера.

Голос его звенел, и внимание всех присутствовавших в зале обратилось на него. Отец слегка смягчился. Видимо, певец смог и его околдовать. Он уже стал забывать обо мне. Прошло мгновение, и отец улыбнулся.

— И в самом деле, — воскликнул он и сделал знак двум своим людям, стоявшим в другом конце зала. — Внесите его.

Солдаты отца присели и подняли что-то стоявшее между ними. Они принесли это и поставили перед столом. Это был винный бочонок. Один из охранников вынул из него пробку. Чужестранец заговорил.

— Милорд, леди и все собравшиеся в этом зале! Я морской певец. Изъездил океан вдоль и поперек, повидал много стран, пил много прекрасных вин, но нет на земле лучше вина, чем то, что называют морским молоком. Его изготавливают на севере, далеко отсюда. Там я недавно торговал.

Он протянул свой бокал, и жидкость вылилась в него. Вино было цвета янтаря, с сильным ароматом. Я стояла близко и разглядела, что в глубине золотистого напитка видна была темнота, голубизна, как дым или тень. Поверхность же сверкала и сияла, как огонь.

— Ну а теперь по глотку, по одному глотку каждому в зале — за удачу, — продолжил чужестранец, и я обратила внимание, что он заговорил быстрее. Это был не страх, а нетерпение, чего раньше я у него не замечала. Протянув бокал моему отцу, он и солдатам плеснул немного в их кубки, смешав с тем, что они не успели допить.

Отец стоял в некоторой растерянности, словно не зная, как ему следует отнестись к предложению гостя. Охранники подошли к столу и налили немного вина в бокал матери. Она встала с бокалом в руке и растерянно посмотрела на отца. Он даже не взглянул в ее сторону, но когда охранники остановились в нерешительности, он кивнул им, и они пошли обносить вином присутствовавших.

— Пейте, пейте, миледи, лорд, — уговаривал чужестранец. Тон его был весело-приказным. Улыбаясь, он приветственно поднял бокал. Отец поднес к губам свой бокал и сделал глоток. Брови его удивленно поднялись, а лицо разгладилось.

— Клянусь Рогатым Охотником, это вино превосходно, — воскликнул он и осушил кубок одним глотком. — Налейте-ка мне еще. Пусть все в зале выпьют!

Чужестранец отдал отцу свой, нетронутый, бокал. Я видела, что и мать пригубила. Лицо ее также выразило удивление и удовольствие.

— Так как, вы говорите, оно называется? — спросил отец, с восторгом принимая бокал из рук чужестранца. Мать с сожалением смотрела на дно своего кубка.

— Морское молоко, милорд.

— С севера, а откуда с севера?

— Оттуда же, откуда и шелковая ткань, но вы обещали мне за это бартер, — засмеялся гость. При этом он глянул на меня. Отец, проследив за его взглядом, громко расхохотался.

— А еще у вас с собой есть такое вино?

— Сейчас нет. Пейте! Пусть пьет весь зал! — воскликнул певец. Солдаты к тому времени обошли четверть зала, и я слышала вздохи и тихие восклицания. Я видела, как прислуга и кухонные мальчики тоже протягивают свои кубки. Никому не было отказа, даже слугам.

А зал был полон, переполнен. Я только сейчас обратила на это внимание. Все пришли посмотреть на морского певца, а может, стащить что-нибудь с пиршественного стола. Скорее всего, в крепости не осталось ни одного мальчика с конюшни или горничной, кто бы не пришел. Все они протягивали свои кубки, а охранники обходили их с морским молоком. Певец тем временем говорил:

— Но, милорд, миледи, выпьем за ваше здоровье. Морское молоко — это мой первый подарок. Теперь вас ожидает второй.

Человек-лис

Нагнувшись, певец достал маленькую арфу — чуть больше моей ладони — я даже и не поняла, где он ее держал. Казалось, он вынул ее из воздуха. Затем одним прыжком обогнул стол и оказался в середине зала, в пространстве между другими столами.

— Позвольте мне, милорд, рассказать вам историю морских лисичек — песню, что поют весной в отдаленных местах на севере. Оттуда я сейчас и приехал. Вам это будет небезынтересно.

Отец опять рассмеялся, а с ним и весь зал, хотя мне показалась, что шутка чужестранца, если это и была шутка, не отличалась особым остроумием. Солдаты образовали полукруг, и мне показалось, что половина зала была очень весела. Певец прикоснулся к струнам, и маленькая арфа, несмотря на крошечный размер, вдруг откликнулась сильным, полным звуком. Солдаты продолжали обносить угощеньем гостей, зал наполнился сильным ароматом морского молока.

— Жил да был, добрые люди, на крошечном острове, к северу отсюда принц, предводитель морских лисичек. На земле он был человеком, а на воде — серебристым лисом…

Он рассказал историю о принце-лисе и о его прекрасной сестре, которая однажды уплыла на юг и пропала. Ее захватил жестокий лорд. Он заточил ее в своей крепости, и она утратила способность превращаться в морскую лисичку. Она попыталась уплыть от него и утонула.

История была захватывающая и исполнение прекрасное. У певца был красивый звучный тенор. Высокие ноты он брал безо всякого труда. Охранники закончили обносить гостей, но в бочонке еще оставалось немного вина. Мне вина никто не предложил, и я отчего-то была рада.

Я заметила, как служанка несла в кухню кубок, полный вина. Видимо, для кухарки и ее помощниц. Мне хотелось потихоньку выскользнуть из зала, но мне трудно было это сделать, не привлекая внимания отца. Он, правда, сидя рядом с матерю, был поглощен пением, но все же надо было соблюдать осторожность. Два охранника, крадучись, покинули зал, унося с собой бочонок. По всей видимости, они хотели закончить его со своими товарищами.

— Принц этот долгие годы ждал возвращения сестры, — пел гость. — Но наконец он сказал: «Боюсь, случилось самое худшее. Я продам свое человечье обличье в обмен на лисью шкуру и пойду искать ее».

Людям следовало бы из уважения к певцу сидеть очень тихо, но нет. Слышался постоянный негромкий смех, видны были улыбки, иногда кто-то даже, не сдерживаясь, громко хохотал, хотя в странной этой песне не было ничего веселого. Певцу, очевидно, было это безразлично. Находясь поодаль, я не могла разглядеть выражения его лица, но он, похоже, улыбался.

— Прошло много времени, пробежали долгие годы, когда принц наконец нашел остров, где скрылась его сестра. Он опять принял человеческое обличье и появился в городе как морской певец. Так он и узнал се судьбу.

Сейчас смеялась половина зала. Казалось, они сошли с ума, как люди, увидевшие землю после долгого путешествия или бури. В их смехе звучала дикая веселость. Видно было, что смешил их не рассказ. Они попросту не могли ничего с собой поделать. Меня вдруг охватил озноб.

— Затем, неделю спустя, лорд острова пригласил его в свой замок, — пел чужестранец. — Приди, спой моим людям, посиди за моим столом, — и принц спел им песню и дал лорду два подарка: бочонок морского молока, слаще меда, и отрез шелковой ткани, мерцавшей, как рыбья чешуя, как жемчужина или масло.

Рукам и ногам моим стало вдруг очень холодно. Я стояла и смотрела на морского певца, не в силах пошевельнуться. Он отвернулся от зала и посмотрел на моего отца. Притворная улыбка сошла с его лица. Тон его голоса тоже изменился.

— Лорд предложил ему руку своей дочери и сказал: — «Возьми ее, господин. Ты вроде бы неплохой молодой человек. А мне нужен наследник».

В зале стало тише, но тревоги никто не испытывал. Та половина, что пила морское вино во вторую очередь, очень громко смеялась. Первая же половина кивала головами и зевала, даже охрана. Я заметила, как мать склонилась над своим бокалом, а отец, придерживая подбородок одной рукой, тер глаза другой.

— «Я возьму твою дочь, — ответил морской певец, — и твое богатство, и богатство всех людей, что собрались здесь, потому что я узнал, что не только моя сестра погибла здесь. Огромное количество моего народа потеряло жизнь на этих скалах. Зимой ты и твои люди выходите на охоту, бьете морских лисичек по голове и крадете их шкуры…»

Голос его совершенно изменился. Он уже не пел. Остановившись на полуслове, он оглядел зал.

— Довольно песен, — прорычал чужестранец и опять посмотрел на отца.

Потом подошел к столу и так небрежно бросил на него арфу, что я испугалась и попятилась к стене. Пронзительные глаза его опять глянули на меня и словно пришпилили к тому месту, где я стояла. Отец совершенно не обращал ни на что внимания, и только тер глаза.

— Милорд, морское молоко и песня лишь первая половина дела, что привела меня в ваш дом. Есть и вторая половина. Как вы думаете, что это могло быть?

Отец поднял на него мутные глаза и облизал губы:

— Э?

Я хотела выкрикнуть предупреждение или броситься бежать, но глаза колдуна парализовали меня.

— Так знаете ли вы вторую половину моего дела, милорд? — сурово повторил певец. Мать всхрапну л а над своим кубком. Голова отца, дернувшись было, быстро поникла.

— Ох… моя дочь, — пробормотал он. — Бенис говорит… нельзя терять время, надо заключить контракт и выдать ее замуж… пока вы не уехали с нашего острова.

У меня перехватило дыхание. Морской певец засмеялся.

— Можете не беспокоиться. Ваша дочь поедет со мной, — ответил он, казалось бы, легкомысленно, но в то же время с каким-то мрачным намеком. — После сегодняшнего вечера вы ее больше никогда не увидите. Но уедет она отсюда не в качестве невесты, милорд.

Сердце чуть не выскочило из моей груди. Я прислонилась к стене. Камень был твердым и холодным, но я почти не чувствовала этого.

— Что? — воскликнул отец, приподнимаясь, но ногам его, казалось, трудно было удержать туловище, и он оперся одной рукой о стол. Другой рукой он взялся за спинку стула. — Девушка… девчонка не поедет никуда, пока не выйдет замуж и не родит наследника, — он прищурился и уставился на бородатого молодого человека. — Ты не лорд из Холлека…

— А я и не говорил, что я из Холлека, — отрезал гость. — Но я и не морской певец. Вы что же, решили, что я исполнил вам песню из репертуара простого морского певца? Я рассказал вам всю правду. Я тот самый принц-лис. А ваш остров — это место, где погибла женщина из моего племени. А вы — тот самый жестокий лорд, что держали ее здесь в заточении.

Он опять оглядел зал. В зале стало тихо. Люди свалились там, где сидели. Некоторые, правда, были еще на ногах, но передвигались как во сне, с бессмысленным взором. Я увидел, как мальчик-слуга широко зевнул и лег прямо на пол. Солдат пошатнулся и привалился к стене. Отец шлепнулся в кресло и с глупым видом смотрел на чужестранца, словно тот говорил с ним на иностранном языке.

— Женщина из племени? — бормотал отец. — Женщина из племени?

Чужестранец опять злобно рассмеялся.

— Разве вы забыли ее имя, милорд. Ведь прошло не так много времени. Зара.

Отец закашлялся и покачал головой, чтобы очистить горло. Он прошептал: «Зара».

Я увидела, как двое охранников отца попытались подняться из кресел и упали. Рука певца метнулась к рукаву, словно он хотел что-то вытащить из него. Оружие? Кинжал? Но он, по-видимому, передумал, увидев, что охранники упали. И опять повернулся к милорду.

— Да, Зара, — голос его был очень тихим и яростным. — Вы десять лет держали ее в заточении на этом острове.

Отец опять затряс головой. Язык его еле ворочался, речь почти неразборчивая:

— Нет, — бормотал он. — Нет, — потом: — Зара.

— Вы обещали забрать ее на материк и оплатить дорогу на север, — наступал чужестранец на отца.

— Как тебе стало об этом известно? — прошептал отец. — Колдун.

Морской певец улыбнулся и придвинулся ближе. Глаза у отца закатились. Никогда еще я не видела его испуганным.

— Вы нарушили обещание, — очень тихо сказал он.

— Я сказал ей… сказал ей, что я должен…

— Должны?

— Держать се. Держать ее при себе! — простонал отец.

Я еще больше напугалась. Кроме гнева, я никогда не замечала проявления с его стороны сильных эмоций.

— Она больше не хотела иметь с вами дело, — почти закричал певец.

На какой-то миг гримаса исчезла с лица отца. Голова его откинулась. Он неловко улыбнулся, припоминая.

— Нет, нет, после. Но первые годы, первые годы она любила меня.

— Почему же вы на ней не женились? — потребовал ответа чужестранец. Он взял себя в руки и говорил спокойно.

Отец сжал зубы. Лицо выразило боль. — Я хотел. Если бы она родила мне сына…!

— Но она не родила. И вы женились на Бенис.

— Должен был! Они никогда не сделали бы меня лордом без наследника. Пришлось жениться. Это все Бенис… Она племянница старого лорда, и она хотела выйти за меня. Она настояла. Ну а если бы она вышла замуж за кого-то другого, то он стал бы лордом.

Он все говорил и говорил, никак не мог остановиться. Видимо, на него так действовал колдун. Отец положил голову на руки, и они сжались в кулаки. Голос его дрожал.

— Если бы у меня был сын, сын от Зары, я бы еще оказал сопротивление. Если бы у меня появился наследник, то никто не стал бы настаивать, чтобы я женился на Бенис. Я держался, надеялся… — голос его зазвучал мрачно, но уже не дрожал. Челюсть напряглась. — Но все, что мне досталось, — девчонка, Сива.

— Сиф, — голос бородача стал совсем тихим и опасным. — Тоже моя родня. Отчего ты не отпустил женщину моего племени?

Стон:

— Я хотел… я думал, она ко мне вернется.

— В то время, как вы женились на другой?

Отец вздернул голову. Голос его поднялся до визга.

— Я не думал, что моя корова будет жить вечно! Ее кузина, Алия, первая моя жена, умерла молодой, — помолчав с минуту, сказал уже тише: — Я думал, что дождусь сына от Бенис, а Зара опять позовет меня к себе.

— Десять лет, — прошептал певец. — А что стало с этой девчонкой Сиф?

Отец покачал головой и махнул рукой по воздуху, словно отгоняя надоедливую муху.

— Умерла. Умерла.

— Вы оставили ее на попечение старого лодочника Сула. Да он бы заморил ее, если бы она от него не убежала. Или сделал бы что-нибудь похуже. Почти уже сделал.

Отец смотрел перед собой невидящим взором.

— Пойман, — пробормотал он что-то невразумительное. — Узник.

— Вы могли бы воспитать ее в замке, — настаивал певец. — Ведь она была вашей дочерью. Неужели трудно было это сделать?

Отец раздраженно пожал плечами. Его все больше развозило.

— Бенис бы ее убила. Спустила бы ее с лестницы. Или отравила на кухне, — он вздохнул, нахмурился, почесал руку, оглядываясь по сторонам, словно потерял что-то. — Если бы у Бенис был сын, — бормотал он, — она бы и внимания не обратила на девчонку. Или на Зару.

— А вам безразлично было, что будет с девочкой?

— Мне нужен был сын.

Это была последняя вспышка отца, которая тут же и погасла. Певец стал очень спокоен и все трогал что-то в своем рукаве.

— А вы?.. — начал он и запнулся, словно у него перехватило горло. — Вы когда-нибудь любили ее, лорд?

Отец медленно, в замешательстве, моргал.

— Алию? Женился на ней из-за замка.

— Нет, не Алию, — сказал певец.

— Бенис. Должен был жениться. Чтобы сохранить титул. Это все, что у меня оставалось. А еще — из-за сыновей.

— Сиф?

— Девчонку?

— Зару, — сказал певец, и отец снова пробормотал:

— Зара.

Я подумала, что больше он уже ничего не скажет. Но он сделал вдох и с трудом произнес:

— Ее одну только и любил. Единственную. Никогда ничего не делал ей во вред. Полюбил ее сразу… как только увидел. И первые годы… она меня тоже любила.

Слова его замерли. В глазах отца не было никакого выражения. Голова слегка склонилась набок. Чужестранец, что-то обдумывал, но потом выпрямился, и выражение лица его — хотя и гневное, и решительное — стало чуть мягче.

Он перестал трогать то, что было у него в рукаве.

— Я не стану убивать тебя, старик.

Он отвернулся в сторону и дотронулся до щеки. Не знаю, что он хотел сделать, но вдруг передумал и, выйдя из-за стола, стал осматривать других гостей.

Я все стояла, как приклеенная, возле стены и смотрела, как он оглядывает гостей, иногда трясет одного, или легонько хлопает другого по щеке. Все гости оставались как были, с отсутствующим выражением в глазах. Лишь одна девушка из кухни стонала. Чужестранец поднес кубок к ее губам и дал допить остальное вино. Больше она уже не шевелилась.

Охранников он осматривал особенно придирчиво и сильно тряс их за плечи. Одного хлопнул со всей силы, но никто из них даже не шевельнулся. Должно быть, они как следует приложились к вину. Что ж, другого от них и ждать нечего. Они, как и все остальные в зале, либо стояли, прислонившись к стене, либо лежали неподвижно, как мешки, на полу. Певец взял их мечи и швырнул в огонь. Во всем зале не пили лишь сам чужестранец да я.

Я, как дурочка, стояла и наблюдала за колдуном. А потом вдруг поняла: не должна я так стоять. Вот так я всю жизнь и прождала, ожидая, что другие будут со мной делать. Мне хотелось закричать, взывать о помощи, но я боялась привлечь к себе внимание колдуна. Я стояла так тихо. Быть может, он и не понял, что я здесь, под его колдовским влиянием. Надежда на это была, конечно, слабая, но я все равно ухватилась за нее, как утопающий за соломинку. Быть может, он позабыл обо мне.

Я старалась заставить себя думать. Что я должна делать? Где-то я слышала, что колдовство похоже на круг или цепь. Если одно звено нарушено, если один человек очнется, то вся магия ослабеет, и других людей уже легче освободить. Я решила разбудить кого-нибудь, вывести из этого волшебного сна. Пригнувшись, я стала потихоньку пробираться вдоль стола, так, чтобы он меня не видел. Все еще согнувшись, я схватила отца за рукав и потянула за него.

— Отец, — прошептала я, боясь говорить слишком громко, — отец, проснись.

Он сидел, как в трансе. Тело его сохраняло устойчивое положение, но глаза были пустые, челюсть отвисла. Я потрясла сильнее.

— Отец, — прошептала я. — Очнись. Певец околдовал тебя. Проснись!

Он не шевельнулся. Я отпустила рукав, и рука его упала с подлокотника кресла и безжизненно повисла. Я опять его схватила, в этот раз за плечи, и потрясла так сильно, что даже запыхалась. Певец был в другом конце комнаты, спиной ко мне. Держа в руках пустую тарелку, он накладывал в нее со стола еду. Я смотрела на него в изумлении. Отец не двигался.

— Поднимитесь же, милорд!

Певец повернулся и пошел по залу. Я нырнула за отцовское кресло. Сердце билось у меня в горле. Я испугалась того, что он услышал меня и теперь разыскивает. Нет, он увидел на другом столе графин с вином и пошел за ним. Опять он повернулся ко мне спиной. Крадучись, я приблизилась к материнскому креслу.

— Мама, — в отчаянии прошептала я. — Мама! — она не двигалась и лишь похрапывала, уткнувшись головой в сложенные на столе руки. — Проснись и помоги мне поднять остальных, помоги мне! — умоляла я, голос мой переходил в вопль. Опомнившись, я перешла на шепот и трясла ее так сильно, что голова ее сползла с рук и легла на стол, где и осталась. Я была в панике.

— Элис!

Услышав призыв, я тут же нырнула под стол. Морской певец, с графином в одной руке и с тарелкой еды в другой, ходил по комнате. Звал меня он негромко.

— Элис, где ты? — у меня даже мурашки бегали по коже: так странно было мне слышать от незнакомого человека свое домашнее имя. Я не шевелилась. — Элис, я знаю, что ты здесь, — воскликнул он негромко. — Не прячься от меня.

И тут он меня увидел. Я попыталась нагнуться, выйти из поля его зрения, но напрасно. Напряжение в его взгляде ослабло. Мне это показалось странным. Он двинулся ко мне, а я вскочила, стала яростно трясти отца и уже не шептала больше.

— Отец. Помоги! Слышишь меня? Ну, пожалуйста! Чужестранец в удивлении остановился.

— Оставь его, — сказал он. — Ты что, хочешь разбудить его? Да ведь он продал мне тебя за отрез лисьего шелка да за бочонок вина.

В ужасе я попятилась от него, однако смотрел он не на меня. Все его внимание было приковано к отцу. С омрачившимся лицом он встал перед милордом.

— Да будет тебе известно, лорд, — сказал он спокойно, но ясно, как человек, старающийся войти в сон спящего. — У меня есть причина ненавидеть тебя, но я сохраню тебе жизнь и жизни всего острова, но при одном условии. На острове и в самом деле лежит проклятие, оттого что вы убиваете морских лис. Так вот, отныне и навсегда убивать вы их не должны.

Он поставил графин.

— Морские лисички восстановят свою прежнюю численность, так как они поедают коралловые полипы, разрушающие места обитания крабов. Когда крабы вернутся, они уничтожат токсины, скопившиеся в воде вокруг острова. Рыба покинула ваши воды из-за этих токсинов.

Говорил он спокойно, но настойчиво. Потом лицо его просветлело, и он слегка откинулся назад, как человек, достигший цели.

— В обмен на женщину из моего племени я заберу у тебя, — он кивнул в мою сторону, — твою дочь. Одна женщина за другую. Это справедливый обмен. Наследников у тебя так и не будет, а на Улисе больше не будет лордов.

Он придвинул ко мне тарелку с едой, все так же не глядя в мою сторону. Потом заговорил со мной, не отрывая при этом глаз от отца.

— На, съешь это. У нас впереди долгая дорога, а ты до сих пор не притронулась к еде, — потом бросил через плечо: — Вон тот мальчик, что работает в кухне, примерно твоих габаритов. Возьми его одежду. Потом я обрежу тебе волосы.

Я не в силах была пошевелиться. Чужестранец взглянул на меня с неудовольствием.

— Элис, — сказал он. — У нас мало времени.

Он потянулся через стол, видимо, чтобы взять мою руку. Я схватила кинжал отца. Вне себя я завизжала и нанесла удар, не целясь. Лезвие лишь оцарапало руку певца.

Вскрикнув, он отпрянул, а потом схватил кувшин и опустил его на мою руку так сильно, что кинжал выскользнул из нее и покатился по полу. На секунду я испытала торжество. Колдун он там или нет, но холодного оружия боится, как любой человек из плоти и крови. Оттолкнув его, так что он потерял равновесие, я выбежала через кухонную дверь.

Скалы

Через долю мгновения он помчался за мной, перепрыгнув через стол, вместо того чтобы обойти его. Этого я не ожидала. Я едва успела закрыть за собой тяжелую дубовую дверь, как почувствовала, что он напирает на нее с другой стороны. Дрожащими руками я успела накинуть засов. Он бешено барабанил в дверь.

— Элис, — кричал он, стараясь вломиться, и раз, и другой. Голос его из-за двери звучал приглушенно. — Элис, впусти меня. Я не отщепенец! — на дверь обрушился дождь ударов. — У нас нет времени. Опьянение долго не продержится. А нам нужно отправляться, пока луна высоко. В течение часа!

Он еще что-то говорил, но я заткнула уши пальцами: боялась, что он пустит в ход колдовство. Я слышала, что такое бывает. Дверь держалась, и я опять возликовала. Данна однажды рассказывала мне, что колдуны могут пройти сквозь двери, как сквозь туман. Этот, во всяком случае, не может. Я прислонилась к дверям, отдуваясь, а потом оглянулась.

Я вскрикнула от неожиданности. Кухарка лежала возле большого очага, а с нею две ее служанки. Другая стояла с недопитой чаркой в руке. Я выбежала из кухни и понеслась по длинному коридору. Вокруг никого не было. Мне хотелось кричать, но голоса не было.

Добежав до лестницы, я взлетела по ней, задыхаясь, в свои комнаты. Войдя, нервно оглянулась, ожидая в каждом углу увидеть колдуна. Комнаты были пусты. Где же служанки? Неужели все внизу, на пире? Ну конечно, где же им еще быть? Там были все. А если уж кому-то и не нашлось места в зале, то, скорее всего, тот пошел в городскую таверну.

Всюду было очень тихо. Маленькая квадратная комната казалась мне чужой. У меня было одно-единственное желание: стоять и ничего не делать. На полу танцевал паук. Наткнувшись на стол, я вздрогнула. Щетка для волос упала на каменные плиты пола со стуком. Через мгновение я опять была снаружи и спускалась по длинной узкой лестнице, потом побежала по другому залу.

Повсюду меня окружали темные и пустые комнаты. Я подбежала к двери, ведущей во двор. Ночь была тихой и теплой, небо чистым. Прямо над моей головой висела новая полная луна, окруженная ясными звездами. Я побежала к главным воротам. Там на часах стоял отцовский охранник.

Я окликнула его, подбегая, но он не шевельнулся, не ответил, не дал знак, что слышит меня. Подбежав поближе, я замерла: в руке его был кубок. Потрясла его, хотя заранее знала, что это бесполезно. Кубок упал на брусчатку и громко зазвенел. Я оглянулась через плечо. Из открытых окон большого зала лился свет.

Движения внутри не было никакого, но и колдуна я не заметила. Как ни странно, это напугало меня еще больше. Мне необходимо было знать, где он. Обойдя часового, попробовала открыть ворота. Ворота, разумеется, были на засове. На закате их всегда запирали на засов. Отец боялся, что жители острова стащат продуктовые запасы. Засов был очень тяжелым и к тому же находился слишком для меня высоко.

Тогда я подумала о морских воротах. На них был только замок, а засова не было. Их-то я открою. На береговой полосе не было построек, а до деревни далеко, но все же это лучше, чем быть здесь. Я пошла по двору, но вдруг встала как вкопанная.

Колдун появился в дверях, совсем близко ко мне. У него был факел. Должно быть, он прошел в кухню другим путем и искал меня там. Он меня не видел, но теперь мне было не пройти к морским воротам. Я встала в тень и стояла неподвижно. Чужестранец, повернувшись ко мне спиной, стал осматривать двор

— Где ты? — воскликнул он негромко, но озабоченно.

Я вспомнила, что, по его словам, в нашем распоряжении оставался час. Если его заклятие длилось так недолго, то, возможно, мне удастся не попасться ему на глаза все это время. Я начала надеяться. Он со вздохом отчаяния переложил факел в другую руку и пошел по двору к морским воротам.

Факел отбрасывает свет, но в то же время не дает факелоносцу возможности увидеть то, что находится за ним, в тени. Я пробиралась вдоль стены, находясь вне поля его зрения. Если бы он оглянулся, то увидел бы меня. Через мгновение я добралась до своей новой цели и шмыгнула в открытые двери башни.

Я не была в башне уже много лет, с тех самых пор, как пропала Сиф. Туда с тех пор не ходил и никто другой. Башня была в ужасном состоянии, но света мне было не нужно. Я отлично знала путь наверх по винтовой деревянной лесенке. Гнилая ступенька хрустнула под моим весом, и я упала, сильно ушибив колено. Подобрав подол и задыхаясь, я стала карабкаться наверх.

Я добралась до площадки. Через окно струился лунный свет и отливал серебром на полу. Что-то там лежало, маленькое и темное. Не разобравшись, что это могло быть, я наклонилась и подняла его. Это был мой мешочек для рукоделия. Шесть лет назад, когда Сиф уехала, я взяла его с собой в башню, а дома, схватившись о пропаже, даже и не вспомнила, где его оставила.

Ткань мешочка стала совсем тонкой, как паутина. Она рассыпалась в моих руках. Оттуда выпал маленький моток выцветших ниток и иголки, блестевшие в лунном свете. Они дождем просыпались на пол, некоторые из них закатились в щели между досками.

Меня охватили воспоминания и тоска по Сиф. Она, во всяком случае, прожила свою жизнь, а не чужую. Никогда не делала того, что ей приказывал Су л, если считала, что делать этого не следует. Вот поэтому он так часто ее бил. Она не была счастлива, и никто, кроме меня, се не любил, но она была свободна. Свободнее меня. И за это она умерла. И сейчас я поняла, что лучше умру, но не дам всяким лордам и колдунам запереть себя в каменную ловушку.

Я услышала грохот и ругательства. Осторожно я выглянула из окна. Внизу, во дворе, певец обнаружил, что морские ворота заперты, и, следовательно, я через них не проходила. Он глянул наверх, но не туда, где я стояла. Он глянул в сторону окон моей комнаты. Я занервничала, оттого что он правильно угадал расположение моих комнат. Может, все дело в колдовстве?

Потом он взглянул на луну. Очевидно, определял точное время. Затем побежал через двор к входу, ведущему в мои комнаты. Отвернувшись от окна, я прислонилась к стене. Ноги дрожали. Я села, надеясь, что в этот раз он отступится и оставит меня в покое. Бросит все и уедет прочь! Я вдруг обнаружила, что рыдаю без слез.

Лучше пойти сейчас к морским воротам, подумалось вдруг. Сейчас, пока он ищет меня в доме. К воротам он больше не пойдет — он там был, и перепроверять не станет. Но окна моей комнаты выходят во двор, значит, я иду на риск. Не знаю, сколько времени я просидела так, трясясь и раздумывая.

Дыхание мое успокоилось, я поднялась на ноги и вдруг замерла. Внизу в башне кто-то был. Я услышала шаги. Дрожа, посмотрела через перила и увидела факел. Чужестранец стоял внизу с факелом в руке. Он посмотрел наверх и увидел меня. Я нырнула в тень… слишком поздно.

— Вот ты где, — воскликнул он.

Я услышала, как он шагает через две ступеньки. Свет факела приближался. Сердце колотилось, я вскочила и посмотрела из окна вниз. Земля была очень далеко. Мгновенно я приняла решение. Я схватилась за ветхий серый ставень, жалобно скрипнувший под моей рукой, и вскочила на каменный подоконник. Держась за ставень, я оглянулась через плечо. Чужестранец, увидев меня, изумленно вскрикнул.

— Элис! Не надо… — он бежал наверх.

Я не ждала. Я была совершенно спокойна. Он был быстрее, чем я думала, но у меня было в запасе еще много времени. Я подумала, что он остановится, пустится в переговоры, попробует обмануть меня, а может, станет приказывать или угрожать. А может, пустит в ход колдовство, если я дам ему на это время. Но ничего этого он делать не стал, а просто поднимался по ступеням, называя меня по имени.

Отвернувшись, я смотрела вниз, на камни. Свет из банкетного зала все так же освещал двор, ворота, запертые на засов, и неподвижного часового, а за стеной, со стороны моря, волны вздымались, разбрызгивая пену, и выплескивались на берег. Я подумала о Сиф, умершей на скалах, и отпустила руку.

Небо закрутилось. Ветер, ударивший меня по щекам, был холоден. Я услышала, как закричал, вернее, застонал, чужестранец. Этот крик раздался рядом со мной, очень близко… и потом меня что-то сильно дернуло. Платье очень сильно натянулось на груди и под мышками. Я не могла вздохнуть.

Чужестранец тащил меня за платье. Как я была зла на свое женское одеяние! Ноги мои даже не успели покинуть подоконник. Я боролась, пыталась соскочить вниз, но я была наполовину прижата, наполовину висела под таким неудобным углом, что оказалась совершенно беспомощной. Потом меня неприятно качнуло, и чужестранец втащил меня обратно в окно.

Певец бросил свой факел. Он лежал на ступеньке под площадкой, горящий конец его свешивался над пустым пространством. Свет в башне был желтовато-янтарным. Я рвалась к окну, но он держал меня сзади за платье. Он оказался намного сильнее меня. Сопротивление было бесполезно.

Он отдувался, тихонько ругался, но не отпускал меня. Я заметила, как он шарит другой рукой в поисках факела. Ему пришлось на одном колене спуститься за ним, и он при этом тащил меня за собой. Взяв факел, он выпрямился, перегнулся через меня, чтобы поставить его в нишу возле окна.

Я расцарапала ему лицо. Он опустил голову, прикусил губу от боли и выпустил факел, но не меня. Древко в нише покачнулось, но не упало. Я схватилась за что-то и потянула, потом опять потянула. Борода его осталась в моих руках. Я уставилась на темно рыжие завитки, которые сжимала в руке. Крови на их кончиках не было. Они были без корней. Они были приклеены.

Я покачала головой, не в силах ничего понять. Разве мужские бороды могут быть такими слабыми? Морской певец зашипел от боли и схватился за мое запястье.

— Именем Гунноры, маленькая идиотка, — в голосе его звучала злость. — Элис, остановись. Прекрати, ты что же, до сих пор меня не узнала? Это же я. Я, Сиф.

Я остановилась, прекратила молотить его и бороться, перестала пинать его ногами. Я ничего не соображала, пока не остановилась. Я уже почти перестала дышать. Сердце, казалось, перестало биться. Морской певец выпустил меня, Я отлетела к стене, глядя во все глаза. Из моих сжатых кулаков торчали пучки волос. Стоявший передо мною человек поднял руки к лицу, дернул и соскреб с него рыжие завитки и… передо мной предстала Сиф. Даже со своим плохим зрением я видела это. Сиф, с ее подбородком, выступающим, с ямочкой. Челюсть и верхняя губа ее были красными и воспаленными.

— Рогатый Охотник, до чего же саднит, — выдохнула она, яростно расчесывая подбородок. — Мне пришлось посадить ее на рыбий клей.

Я попыталась глотнуть и не смогла.

— Сиф, — сказала я. Голос мой был больше похож на писк. — Сиф.

Она, прислонившись к стене и сложив на груди руки, посмотрела на меня и кивнула.

— Это я, — подтвердила она. — Не оборотень и не привидение.

С тех пор, как я ее видела последний раз, она выросла еще на два дюйма. Наверно, ей было уже около двадцати лет.

— Зачем же ты, дурочка, хотела выскочить из окна? Здесь высоко. Ты сломала бы себе ногу.

«Или умерла». Она этого не сказала. Я опять глотнула и в этот раз мне это удалось — и постаралась наладить дыхание. Она осторожно потрогала исцарапанную щеку.

— Неужели ты меня не узнала? Я думала: если на острове кто-нибудь догадается, то это будешь ты.

Я поднялась на ноги, чувствуя одновременно и облегчение, и злость.

— Как же мне догадаться? — заикаясь, проговорила я. — У тебя же все лицо укрыто волосами. Почему ты мне не сказала?..

Сиф тоже поднялась. Она посмотрела на меня, а потом откинула голову и расхохоталась.

— Гуннора! Как я старалась. Я думала, что встречу тебя на рынке или на побережье. Потом я узнала, что они держат тебя взаперти в замке. Мне некому было довериться и прислать тебе весточку. Я думала, что увижу тебя, когда приду в крепость, но мне сказали, что наедине ты не можешь видеться с мужчиной. Банкетный зал — единственное, что оставалось, да и время поджимало…

Я прислонилась к стене, кровь моя вдруг похолодела.

— А ты колдунья? Сиф опять рассмеялась.

— Нет!

— А что же ты рассказывала в банкетном зале, история… которую ты всем рассказала…

Она фыркнула.

— Да это просто рассказ. Я сама его сочинила. Я ведь и в самом деле морской певец.

Я вздрогнула, не желая ей верить.

— А это зелье, которое ты дала моим родителям и всем остальным гостям в зале…

Сиф покачала головой.

— Это всего лишь морское молоко. Клянусь.

Я подумала о кухарке и Имме, стоявших в кухне с отсутствующим выражением на лице. Обо всех остальных я и в самом деле не тревожилась.

— А им это не повредит? — воскликнула я, подходя к Сиф. Руки мои все еще были сжаты в кулаки. — Если ты им причинила зло?!

Сиф тихонько взяла меня за плечи. Она возвышалась надо мной. Я едва подросла с тех пор, как она уехала.

— Ничуть, — ответила она спокойно, и я наконец ей поверила, — они так и простоят во сне час-другой, а потом проснутся. Обещаю тебе.

Что-то зазвенело в ее рукаве. Я потрогала его. Нет, это был не кинжал, скорее какая-то трубка. Я не могла порыть, что это было.

— Ты собиралась убить моего отца… там, в банкетном зале?

Сиф оггустила руки и отвернулась. Лицо порозовело.

— Сначала нет. Сначала я просто хотела увезти тебя. Но потом… потом… не знаю, — замялась она. — Я и сама не знаю, что хотела сделать.

Я догадалась.

— Ты сделала бы это, — спросила я, — если бы меня там не было?

Сиф сильно покраснела.

— Я хотела, — прошептала она, — но не смогла.

Я стояла неподвижно, ощущая холод и скованность, вспоминая собственные мысли в банкетном зале. Кто я такая, чтобы осуждать Сиф? Я содрогнулась.

— Неважно. Он все равно скоро умрет. У него постоянно болит голова.

Сиф посмотрела на меня большими глазами. Этого она, конечно, не знала. На лице ее читалась неуверенность.

— Ты его любишь? Я покачала головой. Сиф опять отвернулась.

— Я раньше завидовала тебе, — пробормотала она, — завидовала тому, что ты живешь в замке, в тепле и в заботе, завидовала тому, что у тебя всегда много еды, много платьев, а не обносков. А потом я услышала песни, которые пели о тебе в Верхнем Холлеке.

Сама себе удивляясь, я рассмеялась. Руки и ноги мои расслабились.

— Я привыкла завидовать тебе.

Я осторожно протянула к ней руку. Несмотря на тени, я знала, что она настоящая.

— Ты не умерла, — прошептала я. — Ты не умерла на скалах.

— Я благополучно добралась до Верхнего Холлека, — ответила она, откидывая с глаз волосы. Теперь я увидела ее брови, сходящиеся над переносицей. — Починенная мной лодка всю дорогу черпала воду. Брошку твою я продала за еду и одежду, потом нанялась юнгой на судно салкаров. Я много плавала, Элис, и повидала восточные земли: Эсткарп и Карстен, и Ализон.

У меня перехватило дыхание.

— Не может быть.

Я слышала эти названия лишь в рассказах и песнях. Я думала, что они выдуманы. Сиф опять села. Мы теперь обе сидели.

— Эсткарпом управляет племя ведьм. В горах, к югу от Эскарпа, живет раса сокольничьих. Они навещают женщин один раз в год. Карстен и Ализон, — она тут пожала плечами, — мало чем отличаются от нас.

Она вздохнула и, не глядя на меня, слегка нахмурилась.

— Салкары — хорошие люди. Они не сделали мне ничего плохого, но на острове Горм, рядом с крепостью салкаров, есть какое-то волшебство. Что-то там нехорошее. Мне не понравился запах ветра в Эсткарпе. Так что через два года я от салкаров уехала и вернулась в Верхний Холлек.

Я смотрела на нее. Все еще глядя вниз, она заметила одну из моих иголок и, подняв ее, вертела в пальцах. Она блестела. Огонь от факела, мерцая, отбрасывал тени на ее лицо.

— К тому времени я скопила на собственную лодку, маленькую, двухмачтовую. Поплыла вдоль побережья Холлека, торговала, а когда не смогла содержать себя торговлей, пела и рассказывала истории в тавернах. Голос у меня неплохой.

Она глянула на меня.

— Вот там я и услышала, как жители Долин поют о тебе, — она поскребла иголкой сухую доску в полу и подняла пыль. — Я и сама придумала несколько песен о тебе и пела их. Если они что-то изменили в головах людей, то я этому рада, — на лице ее промелькнула и исчезла улыбка. — Потом я отправилась на север, — отложив мою иголку, она пошевелила плечами, разминая их, и потерла руки.

— Ты нашла Врата своей матери? — спросила я, когда она замолчала.

Она невесело рассмеялась.

— Я нашла какие-то Врата в Арвоне. Через них уже давно никто не проходил. Они обгорели и никуда не ведут. Это не те Врата, о которых говорила мне мать.

Она тяжело вздохнула.

— Я почти уже была дома. Этот Арвон — странное место, к тому же я очень устала. Я там провела в размышлениях несколько месяцев, а потом разразилась буря, и отогнала меня от земли далеко на север, даже дальше, чем это изображено на морских картах. Мое судно чуть не утонуло.

— Но наконец я пристала к архипелагу из крошечных островов. Жители называют его Веллас. Они говорят на языке, похожем на язык моей матери, и они ничего не слышали о Вратах. Но, Элис, какое это место! В большой бухте между островами проводят лето морские лисички, а детенышей выводят на берегу.

Она наклонилась вперед и смотрела на серый пол, словно это была та самая бухта.

— Жители Велласа не убивают морских лис, Элис, но собирают шерсть во время линьки. Ее прибивает к берегу, она похожа на серебро, разбросанное по волнам. А весенними вечерами жители выходят на побережье и поют: «Илилй или или. Улулулй улй улй». Долгое, странное, мелодичное пение, и лисы, слушая его, выходят на побережье.

Они выходят и черные, и пятнистые, и серебристые, они выходят и цвета известняка, и цвета жженого янтаря, и белоснежные. Они подходят к певцам совершенно ручные, как маленькие дети, ибо знают, что эти люди не причинят им никакого вреда, они лишь вычешут их густой мех, а потом соберут его в длинные мешки. Из этой-то шерсти, Элис, они и ткут лисий шелк. Они все это мне показали: и пение, и вычесывание, и ткачество, все. Тот отрез, что я подарила твоей матери, я сделала сама.

Я сидела и тихо удивлялась. Никогда еще Сиф не говорила с такой гордостью и уважением о женских ремеслах.

— Там, на островах, они не делят работу, — сказала она. — Женщины ходят на лодках и рыбачат. Мужчины не чураются ухаживать за детьми. Они поют, приманивая лис, и вычесывают их шерсть и прядут. Дети учатся тем ремеслам, которые им нравятся. Ткать шелк меня научил мальчик. Там очень странно. Так странно, — она вздрогнула и слегка покачала головой. — Они почти ничего не знают о нас, южанах, да и не хотят ничего знать. И мне это нравится.

— Если там так хорошо, — сказала я тихо, — зачем же ты оттуда уехала?

Она улыбнулась и глянула на меня.

— Я приехала за тобой, — сказала она. — Я была там счастлива и думала о тебе. Я решила обязательно вернуться и рассказать тебе обо всем. И забрать тебя с собой.

Она говорила, и глаза ее сияли. Так они сияли у нее прежде, когда она рассказывала мне материнские истории о сказочной стране за Вратами. Но сейчас она говорила не об этой стране. Сейчас она говорила о крошечном архипелаге, находящемся в нашем мире далеко на севере. Я сидела и не знала, что сказать и о чем подумать. Мне никогда не приходило в голову оставить Улис. Если только в случае замужества сменить свою тюрьму на тюрьму в Верхнем Холлеке. О побеге здесь нечего было и думать, поэтому я ни о чем и не мечтала. Теперь же я должна была принять решение.

Я медленно сказала:

— Как же ты сможешь увезти меня отсюда? У тебя нет своей лодки, да и даже если бы она у тебя была, в море проложена цепь.

Сиф улыбнулась мне.

— Я и не собираюсь плыть из гавани, — должно быть, она увидела, как я широко раскрыла глаза, потому что взяла меня за руку. — У меня есть маленькая лодка. Она спрятана на берегу. Но мы должны ехать, пока луна высоко. Сейчас.

Она поднялась и потянула меня за руку, но я упиралась.

— Мы никогда не сможем миновать скалы, — воскликнула я.

— Но я же смогла однажды.

— Но сейчас нас будет двое в лодке! Твоя мать уже пыталась это сделать.

— Сейчас у меня другая лодка, — ответила Сиф. В голосе ее звучало нетерпение. — Ты должна поехать, Элис. Поехали сейчас. Он выдаст тебя замуж за первого встречного, лишь бы получить наследников.

— Но… но что же будут делать здесь люди? — заикалась я, цепляясь за соломинку. Слишком уж все быстро решалось. — Когда умрет отец, у них не останется лорда.

— А что хорошего им сделали твои лорды? — вспылила Сиф. — Забирали у них половину улова и заставляли работать на себя два дня из трех. Разве не лорд Улиса уничтожил их рыбалку, тем, что убивал морских лисичек? Ведь лисички поедают коралловые полипы. То, что я говорила об этом в банкетном зале, чистая правда.

Она смотрела мне в глаза.

— Когда морские лисички вернутся, они будут есть полипы, и тогда сюда вернутся крабы. А когда вернутся крабы, то очистят воду, и здесь опять будет водиться рыба. На это уйдут годы, но это так и будет.

Я не знала, можно ли ей верить. Все это звучало так же фантастически, сказочно, как и те рассказы ее матери о сияющих городах и самодвижущихся повозках. Сиф фыркнула.

— У людей с Велласа нет лорда, и они этому рады. Она подняла меня на ноги и потащила вниз по лестнице. Я все еще сопротивлялась.

— Но Сиф, — кричала я. — А вдруг ты не найдешь этот Веллас? Ты сама говорила, что его нет на картах…

— Мы его найдем, — заявила она тоном, не терпящим возражения.

— А если не найдем? — настаивала я. — Что со мной будет? Ты высокая и сильная, у тебя прекрасный голос и бесстрашное сердце. Ты даже сойдешь за мужчину, если захочешь. А что же будет со мной? Любой человек примет меня только за то, чем я являюсь. Я не могу стать ни моряком, ни морским певцом.

В голосе моем уже звучало отчаяние. Она собиралась рисковать моей жизнью, всем, что у меня было.

— Я не могу притвориться мужчиной, — кричала я. — Не могу. Я не похожа на тебя, Сиф. Я никогда не стану такой, как ты. Я не надену мужские бриджи и не обрежу волосы!

Сиф остановилась и впервые оглядела меня. Она меня изучала, и я поняла, что никогда еще не была с ней так откровенна, а уж тем более с кем-то другим. Даже Сиф не могла мне подсказать, что же мне делать. Если уж мне придется оставить Улис, то не потому, что этого хочет Сиф, но потому, что этого хочу я. Сиф дотронулась до моей щеки и выпустила мое запястье. Она улыбнулась усталой и грустной улыбкой.

— Тогда тебе придется ехать в том, в чем ты есть.

Я посмотрела на нее и почувствовала, что страх мой начал рассеиваться. Я могла ехать. Мне не надо было менять себя, становиться кем-то другим. Мои родители всю мою жизнь старались сделать из меня кого-то другого. И я им это позволяла. «Моя свобода, — подумала я, — не яйцо моевки, легко сваливающееся мне в руку, но сама моевка, птица, на которую можно охотиться и через очень долгое время поймать, а может быть, и не поймать совсем. Однажды я уже держала такую моевку и дала ей улететь. Теперь, спустя годы, она ко мне снова вернулась. Если я отпущу ее в этот раз, то она уже не вернется».

— Хорошо, я поеду, — сказала я Сиф.

Она кивнула и облегченно вздохнула. Потом она вынула что-то из рукава. Глаза мои расширились. Я никогда не видела такой вещи. Она была похожа на полую трубку.

— Что это? — прошептала я.

— Метательное оружие, — ответила она. — Я приобрела его в Эсткарпе. Это если охрана проснется.

Она протянула мне руку, и я крепко за нее схватилась. Она говорила, что она не колдунья, но она за то время, что мы не виделись, столько всего узнала… Я вздрогнула и отбросила все сомнения. Больше ничего не имело значения. Она же ведь Сиф. Мы поспешили вниз по прогнившим ступеням и вышли из башни. Факел остался гореть в верхнем окне.

Мы пересекли залитый луной двор к морским воротам. Сиф отперла их. Охранников было не видно. Каменные ступени спускались по скалистому крутому склону. Они были скользкими, так как их занесло песком. Внизу расстилалось плоское побережье. Мы пробежали по сухой серебристой гальке. Начинался отлив. Я слышала, как по рифу бьет волна.

Сиф опять сунула в рукав ружье и присела возле большой груды морских водорослей. Она сбросила их в сторону — там была лодка. Такой лодки я раньше не видела. Она была сделана не из досок, а из шкур (или, быть может, из какой-то ткани… не знаю). Шкуры эти были натянуты на деревянную раму. Я молча уставилась на нес.

Она казалась слишком легкой, слишком уязвимой, чтобы считаться настоящей лодкой. Она скорее была похожа на детскую игрушку. Сиф взяла ее под мышку и понесла в волны. Лодка поднялась так высоко, что я изумилась. Потом Сиф подала мне руку, помогая забраться на борт. Я взяла руку, но медлила, оглядываясь через плечо на замок Ван. Тот стоял под луной тихий и молчаливый, будто привидение.

— Люди, — сказала я, — гости отца в банкетном зале, и кухарка, и охрана… ты им в самом деле не причинила вреда? — я глянула на Сиф. — Они проснутся?

Она сжала мне руку.

— Не беспокойся. Они проснутся очень скоро. Я отвернулась от крепости.

— Они будут помнить? Она улыбнулась.

— Очень смутно. Что-то насчет принца-лиса, который пришел за дочерью лорда Улиса. Поехали.

Она взяла мою руку. Волны лизали мне ноги, подол платья намок. Я подняла его.

— А ты так и не нашла Врата своей матери. Сиф засмеялась.

— Нет, но, возможно, мы их еще найдем.

Я дала ей руку, и она подняла меня в лодку. Она закачалась подо мной, и я ухватилась за борта. Сиф оттолкнула ее, сначала вода ей была по колено, потом дошла до талии. Волны отступали от побережья. Я чувствовала их движение. Сиф взобралась в лодку, и утлое суденышко затряслось и завертелось. Сиф села на корму и вынула весла. Они были намного короче и шире, чем те, которыми пользовались наши рыбаки. Лодка пошла вперед, подчиняясь ее сильным ровным гребкам.

Я скорчилась и приникла к ахтерштевню. Волны, поднимаясь, вздымали лодку и толкались под дном. Плавать я не умела. Если мы перевернемся, то в своем тяжелом платье я наверняка утону. Я старалась не думать об этом. Я слышала от других, что движение моря вызывает у людей болезнь и тошноту, но тошноты я не чувствовала. Тем более что за весь тот вечер я не притронулась к еде. Мне было легко. Улис становился все меньше, отдалялся с каждым гребком моей сестры.

Я вспомнила о матери Сиф, Заре, и ее чудесной земле за Вратами, которую мне не суждено увидеть, а потом — об островах Веллас, которые, быть может, увижу, если минуем риф. Я видела, как Сиф налегает на весла, закусывает губу, слышала ее тяжелое дыхание. Она, полуобернувшись, смотрела через плечо, ноги ее упирались в днище, и она маневрировала лодкой, направляя ее, по всей видимости, в какой-то зазор, которого я не видела. Я сидела спокойно, доверяя ей. Вокруг нас, отсвечивая под луной, вздымались и опадали волны, такие же дикие и зеленые, как рампион.