Чжуан-цзы

Глава 5 Знак полноты свойств[71]

В Лу жил Ван Кляча[72], которому отрубили ногу за преступление. За ним следовало столько же учеников, сколько и за Конфуцием.

Чан Цзи[73] спросил [о нем] у Конфуция:

– Что за человек Ван Кляча? [Хотя] у него отрублена нога, за ним следует, как и за [вами], учитель, половина [царства] Лу. [Он] не поучает стоя, не ведет бесед сидя, но приходят [к нему] опустошенными, а возвращаются исполненными [истины]. Не существует ли воистину «учение без слов»[74], совершенствование разума без [внешней] формы?

– Он – мудрый человек, – ответил Конфуций. – [Я], Цю, еще не успел побывать [у него], но пойду учиться, тем более [следует это сделать] тем, кто хуже [меня], Цю. И почему только в Лу? Поднебесную [я], Цю, поведу у него учиться!

– Человеку [за преступление] отрубили ногу, а [величают его] Преждерожденным Ваном! Насколько же превосходит он обычных: людей! Но как он этого добился? – спросил Чан Цзи.

– Как могуча жизнь, как могуча смерть, а [они] не в силах его изменить. Пусть обрушится небо, пусть опрокинется земля, и [это] не принесет ему утраты. [В его] знании нет пробелов, [оно] не меняется вместе с [изменением] вещей. Обозначая развитие вещей, [он] твердо придерживается их предка ‹сущности›.

– Что это значит?

– [Когда] исходят из различий, видят [одну] печень [или] желчь, [одно царство] Чу [или] Юэ; [когда] исходят из уподобления ‹общего›[75], видят тьму вещей в единстве. Так и поступает [Ван]. [Уходит] от знаний, которые приносят зрение и слух, странствует разумом в гармонии свойств. Видя общее в вещах, не замечает того, что они теряют; утрата собственной ноги для него то же, что потеря [комка] земли.

– Он занимается самим собой. Благодаря своим познаниям обретает разум, а благодаря своему разуму обретает законы разума. Почему же собираются вокруг него другие?

– Люди смотрят на [свое] отражение не в текучей воде, а в стоячей[76], [ибо] лишь неподвижное способно остановить [домогательства] всех [других. Из вещей,] получающих жизнь от земли[77], только кедр и туя зеленеют и зимой и летом: [из людей], получающих жизнь от неба, правильным был только Ограждающий. [Он] сумел, к счастью, вести правильную жизнь и исправлять жизнь всех. Один герой, сохраняя изначальный характер и бесстрашную сущность, [способен] смело проложить путь сквозь [все] девять армий. Если на подобное способен тот, для кого самое важное – стремление к славе, на что же окажется способным тот, кто органами чувств воспринимает небо и землю, объемлет [всю] тьму вещей? Пребывая лишь временно в шести частях [своего] тела, [воспринимая] образы слухом и зрением, [он] объединяет познанное в едином знании, и [законы] разума не умирают. [Когда] такой человек выберет день, чтобы подняться ввысь ‹умереть›, люди последуют за ним. Разве согласится он заниматься делами?

Наставник Счастливый[78], которому отрубили ногу в наказание [за преступление], учился вместе с чжэнским Цзычанем у Темнеющего Ока.

[Однажды] Цзычань сказал Счастливому:

– Когда я выхожу первым, ты задерживайся; когда же ты выходишь первым, я буду задерживаться.

На другой день они снова сидели на той же циновке в том же зале, и Цзычань повторил:

– Когда я выхожу первым, ты задерживайся; когда же ты выходишь первым, я буду задерживаться. Сейчас я пойду, задержишься ли ты? Кроме того, не считаешь ли себя равным [мне], облеченному властью? Видишь [меня], облеченного властью, а дороги не уступаешь!

– Поистине ли облеченный властью остается им и в доме учителя? – спросил Счастливый. – Ты любуешься собой, облеченным властью, и [хочешь], чтобы [все] оставались позади. А я слышал, что к чистому зеркалу не пристанет ни пыль, ни грязь; если же пристает, значит зеркало нечистое. Тот, кто долго прожил вместе с человеком достойным, не совершает ошибок. Ты же выбрал великого, Преждерожденного, а сказал такое. Не ошибаешься ли?

– Такой, как ты, а еще споришь о добродетели с Высочайшим? – возразил Цзычань. – Подсчитай-ка свои достоинства! Не хватит ли тебе, чтобы раскаяться?

– Многие рассказывают о себе так, будто лишились [ноги] незаслуженно; редко кто признается, что лишился [ноги] заслуженно; лишь достойные способны понять неизбежное и спокойно покориться своей судьбе. [А если кто-либо] бродит перед натянутым луком Охотника[79] в центре [мишени] и в него [стрела] не попадет, это также судьба! Многие, сохранившие обе ноги, смеялись надо мной, одноногим, и меня охватывал гнев. Только попав к Преждерожденному, [я] освободился от позора и вернулся [к обычному состоянию]. Преждерожденный незаметно очистил меня добротой. Уже девятнадцать лет странствую с учителем, не сознавая, что я – подвергшийся наказанию. Ныне мы с тобой изучаем внутреннюю жизнь, а ты выискиваешь [что-то] в моем внешнем. Не ошибаешься ли ты?

Цзычань от волнения изменился в лице и сказал:

– Тебе не придется больше так говорить.

В Лу жил изувеченный в наказание [за преступление] по прозвищу Беспалый с Дяди-горы[80]. Ступая на пятках, он пришел повидаться с Конфуцием, но тот сказал:

– Раньше ты был неосторожен и навлек на себя такую беду. Зачем же теперь [ко мне] пришел?

– Ведь я всего-навсего не разбирался в делах, вот и лишился пальцев на ногах – отнесся легкомысленно к собственному телу, – ответил Беспалый. – Ныне же я принес [вам], учитель, нечто более ценное, чем ноги, что стараюсь сохранить в целости. На [вас], учитель, я смотрел, как на небо и на землю. Ведь небо все покрывает, а земля все поддерживает. Разве ждал от [вас], учитель, такого приема?

– [Я], Цю, был невежлив, – извинился Конфуций. – Дозвольте рассказать [вам], чему [я] научился. Почему же вы не входите?

[Но] Беспалый ушел.

– Старайтесь, ученики, – сказал Конфуций. – Если [даже] Беспалый, изувеченный в наказание, еще стремится к учению, чтобы возместить содеянное в прошлом зло, тем более [должен стремиться] тот, чья добродетель в целости.

Беспалый же поведал [обо всем] Лаоцзы:

– Конфуций еще не сумел стать настоящим человеком. Почему он без конца тебе подражает? Он стремится прославиться как [человек] удивительный и чудесный. [Ему] неведомо, что для настоящего человека это лишь путы, [связывающие] по рукам и по ногам.

– Нельзя ли освободить его от этих пут? – спросил Лаоцзы. – Почему бы не показать ему прямо единство жизни и смерти, возможного и невозможного?

– Как его освободишь? Ведь [это] кара, [наложенная] на него природой.

Луский царь Айгун[81] и спросил Конфуция:

– Что за человек безобразный вэец, которого звали Жалкий Горбун То?[82] Мужчины, которым приходилось с ним вместе жить, [так к нему] привязывались, что не могли уйти. Увидя его, девушки просили родителей: «Лучше отдайте ему в наложницы, чем другому в жены». [Их] не пугало, что [наложниц] у него было уже больше десятка. Никто не слыхал, чтобы он запевал – всегда лишь вторил. Он не стоял на престоле, не мог спасать от смерти; не получал жалованья, не мог насыщать голодных; своим же безобразием пугал всю Поднебесную. Он лишь вторил, никогда не запевая, [слава] его познаний не выходила за пределы округи, и все же к нему стремились и мужчины и женщины – он был, наверно, выдающимся человеком! [Я], единственный[83], призвал его и увидел, что безобразием [он] воистину пугает всю Поднебесную. [Но] не прожил он у [меня], единственного, и одной луны, а [я], единственный, [уже] привязался к нему. Не прошло и года, а [я], единственный, стал ему доверять. В царстве не было [тогда] ведающего закланием жертвенного скота, и [я], единственный, [хотел] назначить его, а он опечалился. Позже согласился, но с такими колебаниями, будто отказывался. [Мне], единственному, стало досадно, но в конце концов [я] ему вручил должность. Вскоре, однако, [он] покинул [меня,] единственного, и ушел. [Я], единственный, горевал, точно об умершем, как будто никто другой не мог разделить со мной радости власти.

– Однажды, – начал Конфуций, – когда [я], Цю, ходил Послом в Чу, [я] заметил поросят, которые сосали свою уже мертвую мать. Но вскоре [они] взглянули на нее, бросили сосать и убежали, [ибо] не увидели [в ней] себя, не нашли [своего] подобия. В своей матери [они] любили не тело, а двигавшую им [жизнь].

– Погребая погибшего в бою, его провожают без опахала из перьев, – продолжал Конфуций. – [Ибо для таких знаков отличия] нет оснований, как [нет смысла] заботиться о туфлях тому, кому отрубили ногу в наказание. [Никто] в свите Сына Неба не срезает ногтей, не прокалывает [себе] ушей. Новобрачный не выходит из дома, свободен от службы. Этого достаточно [для них], сохранивших в целости [свое] тело, тем более же для тех, кто сохранил в целости добродетель! [Обратимся же] ныне к Жалкому Горбуну То. Ничего не говорил, а снискал доверие; не имел заслуг, а пользовался [общей] любовью; ему вручали власть и боялись лишь его отказа. Он должен был быть человеком целостных способностей, Добродетель которого не [проявлялась] во [внешней] форме.

– Что означает «человек целостных способностей»? – спросил Айгун.

– Веление судьбы, развитие событий: рождение и смерть, жизнь и утрату, удачу и неудачу, богатство и бедность, добродетель и порок, хвалу и хулу, голод и жажду, холод и жару – он [воспринимает] как смену дня и ночи. [Ведь] знание не способно управлять их началом. Поэтому [он считает, что] не стоит из-за них нарушать гармонию [внутри себя], нельзя допускать [их] к себе в сердце. Предоставляет им гармонично обращаться, а [сам] не утрачивает радости; предоставляет дню и ночи сменяться без конца, а [сам] подходит к другим [нежно, будто] весна. И тогда в сердце у каждого рождается [это] время года. Вот это и называется «целостными способностями».

– Что означает «добродетель, которая не [проявлялась] во [внешней] форме»?

– Вот пример: самое ровное – это поверхность воды в покое. [Подобно ей он все] хранит внутри, внешне [ничуть] не взволнуется. Совершенствование добродетели и есть воспитание [в себе] гармонии. [Его] добродетель не [проявляется] во [внешней] форме, [поэтому] его и не могут покинуть.

Передав об этом через несколько дней Миньцзы[84], Айгун сказал:

– Раньше я считал высшим пониманием [долга] то, что, стоя лицом к югу, правлю Поднебесной, храню в народе порядок и печалюсь о смерти людей. Ныне же я услышал о настоящем человеке и боюсь, что подобным совершенством не обладаю: легковесно отношусь к самому себе и веду к гибели царство. Мы с Конфуцием не царь и слуга – [мы с ним] друзья по добродетели.

Безгубый[85] калека с кривыми ногами подал [как-то] совет вэйскому царю Чудотворному и [так] понравился Чудотворному, что шеи у нормальных людей стали казаться тому слишком короткими.

Человек с Зобом, похожим на кувшин [как-то] подал совет цискому царю Хуаньгуну и так царю понравился, что шеи нормальных людей стали казаться тому слишком тонкими.

Так что преимущества в свойствах заставляют забыть о телесном. [Если] человек не забывает о том, что забывается, а забывает о том, что не забывается, то это – истинное забвение.

Поэтому у мудрого есть где странствовать. [Для него] знания – зло, клятвенные союзы – клей, добродетель – [средство] приобретения, [предметы] ремесла – товар. Мудрый не строит планов, зачем ему знания? Не рубит, зачем ему клей? Не утрачивает, зачем ему добродетель? Не торгует, зачем ему товар? [Вместо] всего этого [его] кормит природа. Природа кормит естественной пищей. Поскольку пищу он получает от природы, зачем ему людское? Тело у него человеческое, [но он] не знает человеческих страстей. Телом – человек, поэтому и живет среди людей, не страдая человеческими страстями, не принимая ни хвалы, ни хулы. В незначительном, в малом он – человек. Высокий, величественный, [он] в одиночестве совершенствует в себе природное.

Творящий Благо спросил Чжуан-цзы:

– Бывают ли люди без страстей?

– Бывают, – ответил Чжуан-цзы.

– Как можно назвать человеком человека без страстей?

– Почему же не называть его человеком, [если] путь дал такой облик, а природа сформировала такое тело?

– Если называется человеком, как может он быть без страстей?

– Это не то, что я называю страстями. Я называю бесстрастным такого человека, который не губит свое тело внутри любовью и ненавистью; такого, который всегда следует естественному и не добавляет к жизни [искусственного].

– [Если] не добавлять к жизни [искусственного], – возразил Творящий Благо, – как [поддерживать] существование тела?

– Путь дал [человеку] такой облик, природа сформировала такое тело, – повторил Чжуан-цзы. – А ты относишься к своему разуму как к внешнему, напрасно расходуешь свой эфир: поешь, прислонясь к дереву; спишь, опираясь о столик. Природа избрала [для] тебя тело, а ты споришь о том, что такое твердое и белое.