Чикагские гангстеры могут отдыхать

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Мои «соучастники» прибыли вовремя. Через два часа пять минут. У нас осталось достаточно времени, чтобы ещё раз все обговорить. Мы выехали на двух машинах. Я — впереди, показывал дорогу. На развилке Каширского и Варшавского шоссе я посигналил, останавливаясь на обочине. Подозвал к себе Семена, сказал, чтобы они пока подождали меня, а сам свернул на Каширское, проехал мимо одного двора и заглянул.

Броневик грузили под присмотром охранников в синей форме, вооруженных автоматами. Охранников двое. Водитель в кабине. Мешки носили ребята из охраны банка, с пистолетами на боку. Вели все себя спокойно, как люди, привыкшие делать повседневную работу.

Вернувшись, я оставил машину на другой стороне шоссе, перебежал дорогу и, подсев к нашим, велел Семену:

— Давай прямо, там я скажу, и поскорее, уже грузятся. На обратном пути здесь поменяем машину.

Семен вышел, немного не доезжая, я сменил его за рулем, высадил Мишаню у самых ворот нужного нам двора. Машину отвел чуть дальше, приказав Нине, как только раздастся первый выстрел, сдать назад и остановиться точно напротив ворот, чтобы мы могли либо отойти под её прикрытием, либо уйти на ней, не теряя драгоценных секунд. Все остальные роли распределили заранее.

Первым пошел Мишаня. Как самому приметному, ему надлежало отвлечь внимание от нас.

Начали мы вовремя. Погрузка как раз закончилась, что-то ещё оформляли в сопроводительных документах. Водитель уже потихоньку запустил мотор своей чудовищной черепахи, охрана сидела внутри, снаружи оставался только старший охранник и служащий банка, они разговаривали.

Мишаня направился к ним не очень трезвой походкой.

— Мужики! — понизив голос и оглядываясь, спросил он у двинувшегося навстречу ему охранника. — Где тут сортир есть, а? Напился, понимаешь, пивка, а куда слить, ну никак не найду. Прямо сил нет никаких!

Он мялся, жался, при этом так естественно и с такой простодушной и виноватой физиономией, что видавшие виды охранник и служащий прониклись к нему сочувствием, покровительственно пояснив:

— Ты, мужик, вообще-то лучше топай отсюда побыстрее, здесь банк, деньги перевозят.

— Да как топать-то?! — чуть не заплакал Мишаня. — У меня уже в горле плещется! Сейчас через уши польется!

— Да черт с ним! — проникся служащий. — Пускай бежит в угол двора, там за дерево встанет, не видно будет.

— Только мухой, мужик, мухой! — подогнал вслед охранник.

— Я сейчас! Я мигом! — радостно отозвался Мишаня.

А тут и мы подоспели. Тут уже другое кино началось. Мишаня за шиворот схватил шофера и выбросил из кабины, тот даже за дверцу не успел уцепится. Семен наставил на охранника и служащего автомат, уложил лицом вниз, быстро и ловко разоружил всех троих, включая шофера. Мишаня подскочил к банку, подхватил играючи здоровенную бочку с краской, стоявшую рядом с подъездом и приготовленную, как видно, для ремонта, и подпер ею двери. То же самое он проделал ещё с двумя бочками.

Надо отдать должное охранникам, сидевшим внутри, в машине. Они точно следовали инструкциям: не выскочили, а, наоборот, стали блокировать двери и опускать щитки на смотровые щели. Но я оказался немного быстрее их и успел вставить в щель отрезок толстого стального прута. Нажав на него как на рычаг, я задержал шторку, не давая ей закрыться, и бросил в отверстие гранату с дымовухой, тут же выдернул прут и отскочил. Щель захлопнулась. Нам осталось только подождать.

Мы стояли наготове у задней дверцы, когда она распахнулась. Оттуда вывалился, хватаясь за горло и кашляя, охранник, за ним второй. Семен встретил его ударом ноги, что, на мой взгляд, было лишним, но я не видел охранника четко, а он мог угрожать. Из кузова валили клубы черного дыма, но мы уже заскакивали внутрь, надев кислородные маски, выбрасывали мешки быстро, быстро, быстро, счет на мгновения.

Мы успевали. Я выскочил с последним мешком, за мной выпрыгнул Мишаня, держа ещё два, Семен махнул нам рукой, чтобы мы хватали добычу и рвали к машине. Сам он стоял над охранниками с автоматом.

Мы подхватили мешки. Я взял три, четыре сгреб Мишаня, оставался ещё один.

— Спешите! Этот я прихвачу! — крикнул нам Семен.

Мы бросились к машине. Побросали мешки в открытый багажник и на пол, замахали Семену. Он схватил последний мешок и побежал к нам, стараясь не терять из виду охрану. Мы схватили его и втащили в уже тронувшуюся машину. Охранники забегали, кто-то бросился следом за нами, кто-то — оттаскивать бочки. Но мы уже набрали скорость. За руль прямо на ходу пересел Семен, резко развернул машину чуть ли не поперек движения, и мы ломанулись в обратном направлении, боясь словом перекинуться, чтобы не спугнуть удачу.

Мы успели поравняться со второй машиной, когда услышали отдаленные вопли сирен. Быстро перекинули мешки и пересели, оставив первую на виду, чтобы она сразу бросалась в глаза. Эти драгоценные лишние минуты легли в нашу копилку.

Ушли мы на удивление легко. И на удивление глупо вляпались. Нас тормознули, когда мы свернули с шоссе на нашу дорогу. Остановил ретивый гаишник, притаившийся в зарослях придорожный кустов с измерителем скорости в руках. Кто подсказал ему, что стричь купоны надо на проклятой богом проселочной дороге, я представления не имел, зато точно знал, что мы вляпались.

Что делать? Не устраивать же гонки по гравийке. В тяжело груженных «Жигулях» от его новенькой милицейской, с мигалкой, не уйти. Я, матерясь сквозь зубы, полез из машины навстречу важно направившемуся к нам младшему сержанту.

— Нарушаем, гражданы? — спросил он строго, пытаясь сдвинуть белесые брови, наивно расползавшиеся на его мальчишеском лобике. А на веснушчатую физиономию неудержимо налезала блаженная улыбка: он радовался наступившей наконец хорошей погоде, своей власти, своей маленькой удаче.

— Младший лейтенант Ухин, — вдруг спохватился он и покраснел, потому что забыл представиться вовремя. — Ваши права, пожалуйста.

Он мельком просмотрел протянутые мною корочки, поднял на меня голубые детские глазки и спросил сурово:

— А почему нарушаем?

— Да я шел никак не больше шестидесяти! — вылупился я на него наивным взглядом, улыбаясь во весь рот и жалея, что зубы у меня не растут в два ряда.

— А на съезде какой у нас знак-то стоит? А? Не больше сорока.

— Да брось, лейтенант! Здесь не ездит никто. Какую я мог угрозу создать? Ну, виноват. Оштрафуйте, и дело с концом. А? Можно без квитанции…

Он покраснел. Нет, я в нем ошибся. Он не мзду здесь засел зашибать. Видно, это начальство сюда его загнала, подальше от хлебных трасс, откуда другие охотнички приносили добычу, не забывая делиться по честному с начальством. Этот мальчишечка не калымил. Он нес службу. И я его даже зауважал. Но тут он вытянул тоненькую свою шейку и спросил:

— А что это у вас там за мешки в машине?

И я как-то сразу стал его уважать меньше. Сейчас мне больше подошел бы обычный вымогатель в милицейской форме. А мальчишечка совсем разочаровал меня. Он был не так прост, как показалось вначале. По упаковке мешков он о чем-то догадался и потянулся к кобуре с пистолетом, отстраняя меня рукой.

— Повернуться спиной! Не двигаться! Всем выйти из машины! По одному, медленно, с поднятыми руками! — командовал он.

Он все делал правильно, как учили. Не виноват же он, что учили его плохо! Всего-то на мгновение встал он на одну со мной линию. И тут же оказался на земле, а его пистолет оказался у меня.

— Лежи тихо, сынок! — опередил я его порыв, слегка наступив на грудь ногой. — Это не казаки-разбойники. Лежи тихо — будешь жить.

Мишаня, Семен и Нина вылезли из машины. Мы связали Ухину руки за спиной, а сами отошли в сторонку, посовещаться. Решили так и оставить его, только к дереву привязали, посадив на снятое с его машины сиденье. Машину его загнали подальше в кусты, пробив ножом скаты на колесах. Мы и сами понимали, что теперь найти нас — только дело времени. Но все-таки времени!

Пока разыщут Ухина да обшарят округу. Тут территория не меньше какой-нибудь Швейцарии, а может, и поболее. Но теперь выигрыш во времени становился весьма сомнительным. Мы сами дали в руки ниточку, и о том, чтобы отсидеться, нечего и мечтать. Надо сматываться.

Мы не то чтобы расстроились, но как-то сразу подтянулись, посерьезнели, словно вспомнив обо всех наших последних неурядицах и подозрениях. И я вдруг с болью понял, что мы изменились. Если ещё недавно мы были друзьями, то теперь стали только соучастниками, связанными одним преступлением. А вернее, уже и не одним.

Мы добрались до дачи смертельно усталые, ввалились в комнаты, выгрузили мешки и попадали кто куда. Мишаня на диван, мы на стулья и табуретки. Нина, посидев немного, встала и спросила, собираясь подняться наверх:

— Могу я принять душ и переодеться? Или при этом должен кто-то присутствовать?

Мы засмущались и забегали глазами.

— Так как? — чуть брезгливо повторила она вопрос.

— Иди, — махнул рукой Семен. — Мы все теперь преступники, нам только бы не убежал никто, да и то начхать.

— Это почему? — спросил я.

— Да потому, что больше нечего бояться измены. Тот, кто подстроил засаду, работает не на милицию, это ясно. А чем он ещё может нам угрожать? Только украсть и эти деньги.

— Ну уж это — дудки! — привстал на диване Мишаня.

— Будем дежурить по очереди, — подсказала Нина.

— Ага! — саркастически поклонился Семен. — Мы же не знаем, кто устроил засаду.

— Зато решатся все тайны Мадридского двора, — усмехнулся Мишаня. — Кто удерет с дежурства с деньгами, тот и предатель.

— Типун тебе на язык! — разозлился я. — Может, это не из нас кто сделал. Может, это Володя с собой свою смерть привез.

— Все может быть, — как-то равнодушно махнул рукой Мишаня. — Я спать что-то сильно хочу…

Я внимательно пригляделся к нему и подошел поближе. Он весь горел. У него явно начался жар. Видимо, рана оказалась серьезнее, чем нам показалось. Да ещё потеря крови, беготня ночью под дождем, чудовещные бочки, которые пришлось ему ворочать, тряска на дорогах. Все это не могло не сказаться на его состоянии. Я с трудом дождался, когда спустится Нина, и попросил её осмотреть Мишаню.

Когда сняли бинты, оказалось, что рана сильно воспалилась. Ее либо небрежно обработали, либо какая-то зараза попала сразу после ранения. Может, частицы одежды. Необходимо её срочно прочистить и прозондировать. Но этого никто из нас не умел. Разве что теоретически.

Нина сосредоточенно осмотрела опухоль и сказал решительно:

— Надо чистить! Иначе он умрет, начнется гангрена.

— Да как чистить? — ужаснулся Семен. — Кто это сможет сделать?

— Я! — сердито ответила Нина.

Она сходила за инструментами, поставила их кипятить, замочила в спирте. Когда все было готово, мы собрались вокруг и задумались: как же с ним поступить? Привязать? Но Нина воспротивилась, заявив, что она не врач и не знает, можно ли это делать. Как бы не пережать сосуды.

— А если раненую руку оставить так, а вторую привязать? — подал идею Семен.

— Поубиваю, — хрипло возразил Мишаня. — Дерну рукой…

Мы совещались. Вдруг Нина велела:

— Отойдите! Дайте мне с Мишаней посекретничать.

Она склонилась к самому его уху, что-то зашептала, ласково поглаживая. Потом позвала нас:

— Идите! Начнем операцию.

— А привязать? — спросил я, опасливо вглядываясь в могучий обнаженный торс Мишани.

— Привязывать не надо, — мотнула головой Нина.

— А если…

— Никаких «если»!

— Так не выдержит же! Без наркоза…

— Дайте пару стаканов хряпнуть, — отозвался Мишаня.

— Да что тебе пара стаканов? Давай мы в тебя побольше вольем.

— Не, больше не надо. Если больше, могу контроль потерять.

Мы дали Мишане выпить и с опаской встали рядом с Ниной. Я ею восхищался. В трудные минуты она вдруг обретала твердость и решительность, которой иногда так не хватало нам. Все же она удивительная женщина!

Стиснув зубы так, что побелели скулы, она сделала десантным ножом надрезы на ране с обеих сторон, прокалила над огнем отвертку, намотала плотно бинт, намочила в спирту, и велев все-таки придержать для верности Мишаню, прочистила этим штырем рану недрогнувшей рукой. Мишаня весь покрылся холодным потом, скрипел зубами, мычал, но даже не вскрикнул ни разу, не то чтобы дергаться. И что такого колдовского нашептала ему Нина? Даже когда на рану насыпали порох из автоматного патрона и подожгли, чтобы окончательно дезинфицировать рану, он только вздрогнул всем телом и зашипел, как залитые водой угли. После этой процедуры нам с Семеном едва не стало дурно. Мы, конечно, много чего насмотрелись, но все равно…

А Нина хладнокровно наложила на рану тампоны, чистую повязку и велела нам помочь Мишане одеться и преложить его на диван. Мы укутали его потеплее, чтобы не прохватило в жару. Семен предложил ему выпить, но от водки Мишаня героически отказался.

— Не люблю я себя пьяного, — смущенно признался он. — Еще поломаю тут что-нибудь, не дай Бог. Я так полежу. Самое страшное вытерпел. Нине спасибо.

— Что же она там тебе нашептала, что ты такую боль адскую вытерпел и не пикнул? — полюбопытствовал я.

— А это наш с Мишаней секрет, — улыбнулась Нина, заботливо оправляя одеяло и присаживаясь рядышком с ним на диван.

Мишаня зарделся и только молча кивнул. Вскоре, обессиленный, он уснул, посвистывая носом. Нина принесла себе сверху плед и устроилась, не раздеваясь, в соседней комнате, на небольшой тахте. Дверь оставила открытой.

Мы с Семеном переглянулись и легли рядом с Мишаней прямо на полу, подстелив два матраса. Я заснул, едва коснувшись головой подушки, даже заваренный Семеном чай пить не стал. А Нина не отказалась, и Мишаня похлебал чайку. Нина велела нам посматривать ночью за раненым, предупредив, что его надо побольше поить водой, а лучше чаем.

Спал я очень чутко, очевидно, из-за нервных перегрузок, выпавших на нашу долю более чем достаточно. Проснулся от прикосновения к моему плечу. Открыл глаза и сразу же сел. Надо мной склонился Семен, приложив к губам палец. Он был чем-то озабочен.

— Что случилось? — шепотом спросил я.

— Кто-то ходил около дома, — одними губами ответил Семен. — Я выйду через крыльцо, а ты — через черный ход. Только тихо! На улице пойдем по часовой стрелке.

Я молча кивнул, нашаривая на полу оружие. Семен уже стоял у выхода.

— Может, разбудим наших? — тихо спросил он.

— Не стоит, — возразил я. — Что с них толку.

Если пришелец один или двое, сами справимся…

— А если много? Вдруг облава?

— Ну, тогда услышат, не волнуйся, — усмехнулся я.

Семен кошачьим шагом выскользнул в дверь. Я направился к черному ходу, стараясь так же бесшумно двигался, как он.

Как он выходил, я не услышал. Кажется, мне тоже удалось не нашуметь. Я постоял на ступенях, вслушиваясь в тишину. Опять пошел дождик, мелкий и частный, к тому же резко похолодало. И вдруг я услышал шорох.

Шорох прозвучал явственно и отчетливо, словно по стене дома чем-то провели. Я сначала подумал, что это Семен, но тут сообразил: нет, не может быть, он же с другой стороны дома. Я осторожно спустился со ступеней и, сжимая автомат, двинулся на этот звук, стараясь идти бесшумно, хотя мне плохо это удавалось. Правда, сам я узнал об этом позже, когда очнулся. А пока меня, увы, опять вырубили. И опять сильные, жесткие пальцы нажали мне на сонную артерию. Я даже не успел курок нажать.

Очнулся я от жуткого холода. В голове гудело, хотя по ней-то на этот раз меня не били. Во рту что-то противно и шершаво прикасалось к языку, больно раздвинув челюсти. Скосив глаза к переносице, я разглядел торчащий изо рта волосатый теннисный мячик. Меня даже передернуло всего от отвращения. Я попытался выплюнуть его, но ничего не получалось. Тот, кто его запихивал, Хорошо знал свое дело.

А вот привязал он меня не очень прочно, поскольку, несмотря на веревки, я мог немного шевелиться. Я сидел задом в ледяной луже, дрожал от холода и жалел, что хотя бы куртку не набросил, выходя на улицу. Я же не предполагал, что пробуду здесь так долго.

Я взглянул на небо. Уже светало, но ещё слишком рано, вряд ли Нина и Мишаня проснутся в это время: перед рассветом как раз — самый сон. Только бы Мишане хуже не стало. И тут я встревожено подумал о Семене.

Ведь раз я лежу здесь, точнее, сижу, связанный и с кляпом во рту, то значит, что-то подобное произошло и с ним. Если не хуже. Но я тут же с гневом погнал прочь эту мысль. Если и с ним случится самое худшее, то это сделает бессмысленным все наши жертвы и усилия.

Я рванулся, мне показалось, веревки ещё больше ослабели. Но это только показалось. Подергался, содрал кожу на запястьях и успокоился, собираясь с новыми силами и дрожа от холода. Это ж надо посадить меня прямо задом в лужу! Как нарочно!

Я огляделся, что бы такое пнуть для шума, но ничего подходящего не увидел. Попробовал колотить ногами по земле, но только обрызгал себя до ушей. Мне стало ужасно обидно и стыдно за свою неловкость. Но потом я подумал о Семене — возможно, ему ещё хуже. Я постарался думать о чем-нибудь другом.

И сразу вспомнил младшего лейтенанта Ухина, которого мы оставили беспомощным, связанным у дороги. Правда, рот мы ему не затыкали, но кого он мог там дождаться? До кого докричаться? Ему, должно быть, совсем плохо: он там сидит связанный с самого вечера вчерашнего. И решил я, как освобожусь, сразу съездить его проведать. Не думаю, чтоб его могли найти там. Да если и найдут, никому не придет в голову устраивать на том месте засаду. Кто подумает, что бандиты, ограбившие банк, вернутся вдруг к связанному милиционеру?

Но чтобы добраться до Ухина, необходимо сначала освободиться самому. И тут я услышал тихие шаги за домом. Шаги не слишком уверенные, но направлялись они в мою сторону.

Я напрягся, подтянул ноги, собираясь нанести ими удар по противнику. Склонил голову набок, закрыл глаза, притворясь, будто без сознания, но из-под опущенных век наблюдал.

Из-за угла появилась фигура человека. Сначала я подумал, что он очень пьян, так его мотало. В руке он держал какой-то предмет. Какой именно, я отсюда не разглядел. Человек направился прямо ко мне. Подошел, склонился… Я собрался уже двинуть его ногами, но открыл глаза и узнал Семена. Он стоял надо мной, сжимая в руках монтировку. С него ручьями стекала вода, и он трясся ещё больше, чем я. Лицо было залито кровью.

Он тяжело опустился на колени, кое-как выковырял у меня изо рта мячик непослушными пальцами, потом стал развязывать веревку, но ничего не получилось: пальцы не слушались, так он окоченел. При этом он жутко ругался.

— Семен, брось ты на хрен эти веревки, беги в дом, узнай, что с Мишаней и Ниной.

Он посмотрел на меня, как видно, не все ещё понимая, потом кивнул, еле встал, нашарил монтировку и, качаясь, пошел в дом. Через три минуты зажегся в комнатах свет, на улицу выскочили Мишаня с Ниной, они быстро освободили меня от веревок и потащили в дом: ноги у меня настолько окоченели, что я их почти не чувствовал.

Несмотря на бурные протесты, с меня буквально содрали всю одежду и впихнули в одних плавках под горячий душ, где уже стоял трясущийся Семен. Мы оба имели довольно жалкий вид. Правда, мне хоть ничего не повредили, а у него оказалось сильно разбита голова с правой стороны. Со лба был буквально содран кусок кожи, на виске темнела большая ссадина, под глазом наливался здоровенный кровоподтек. Сильно ему досталось!

— Тебе надо рану обработать, — стуча зубами, сунулся я к нему с советом.

— Ппп… Потом-м-м… — еле выдавил он из себя, колотясь в ознобе.

Я сам замерз не меньше, но не так трясся. Может, у него это от травмы еще. Мы долго отогревались под душем, потом оделись в сухое и вышли. За наше отсутствие явно что-то произошло. Мишаня и Нина как-то странно заискивали перед нами, старались во всем угодить. Но казалось, они чего-то не договаривают, пряча глаза. Они напоили нас горячим чаем, после чего Семен, отставив кружку, спросил:

— Мишаня, говори прямо, что случилось?

Мишаня сделал сначала изумленно-наивное лицо, но у него это плохо получалось, и, виновато оглядываясь на Нину, он выдавил со вздохом:

— Значит так вот…

И замолчал. Семен не на шутку рассердился:

— Что значит так вот?! Говори ты толком!

— Ты только это, — обеспокоился Мишаня, — не волнуйся ты так, пожалуйста. Ты успокойся. Ничего особенного.

— В каком смысле — ничего особенного? Ты про что это, а?

— Про деньги, — выдохнул Мишаня.

— …?

— Украли их, — ещё более горестно вздохнул он.