Числа и числительные

Двадцать второе февраля

— А в турме сичас у-у-ужи-ин — макароны дают!

Привычная шутка не вызвала смеха. Так, переглянулись, чуть шелохнулись фигуры.

— Отставить! Кто там такой умный? Опять Воробьев? Тебе больше нравится маршировать, Воробей? Ты у нас самый незаменимый специалист? Мы без тебя — никак? Так?

— Никак нет, товарищ прапорщик! — дурашливо вытянулся тот, вскочив со стула.

— Садись.

— Есть! — крикнул Воробьев, усаживаясь на место.

Маршировать по морозу не хотел никто. По случаю завтрашнего праздника вся часть повзводно «тянула ножку», отрабатывала перестроения и повороты, маршировала по выметенному плацу, тренируясь перед строевым смотром-парадом. А десять человек сидели в теплом (даже шинели сняли) клубе и репетировали. Они были оркестром, срочно созданным буквально месяц назад из добровольцев, а также из тех, кто попался под руку комбату, получившему «пистон» от приезжавшего с комисией начальства.

— Ты о чем думаешь, майор? — тихо бухтел на него, стоящего перед столом навытяжку, немолодой толстый полковник. — Ты к приему генерала — не готов.

— Товарищ полковник!

— Молчи, майор… Ты подполковника хочешь? Хочешь, вижу. А к приему командующего — не готов. У тебя — ты садись, садись — у тебя отдельная часть! От-дельная! Ты ж в дивизию разворачиваешься, если что. А у тебя даже оркестра нет. Как же это у тебя смотры проходят без военной музыки? Как же ты сержантов в войска выпускаешь? Эх-х-х, майор. Акт проверки я подпишу, конечно. Но ты в виду имей: к приему командующего ты не готов!

И вот после комиссии комбат просто «повернулся» на почве оркестра. На первом же разводе он молча отсмотрел проходящие «коробки», а потом отвернулся от плаца и сорвался на заместителях:

— Ну, что вы мне говорите? Разве это развод? Вон, поезжайте в Новосибирск и посмотрите, что такое настоящий развод. В общем так. К 23 февраля чтобы мне был военный оркестр. И чтобы к приезду генерала этот оркестр мог играть! Понятно? Ответственным будет у меня замполит. Это его дело — культуру в массы давить.

Он сбежал по ступенькам небольшой трибунки и строевым четким шагом — спина прямая, взгляд над головами, хромовые сапоги блестят на зимнем солнце — умаршировал в штаб.

Это было месяц назад. И тогда же замполит, подняв личные дела тех, кто служил непосредственно в части, а не приезжал на полугодовую учебу, стал вызывать в штаб по одному будущих «музыкантов». Когда выяснилось, что на оркестр музыкантов не хватает, он вызвал к себе свой комсомольский актив, а потом «припряг» и штабных работников-писарей. Ответственным и крайним за все замполит назначил подчиняющегося лично ему начальника клуба, немолодого уже прапорщика Одиницу (ОдЫнЫцЯ — поправлял тот всегда, когда слышал, как произносят его фамилию). Так и появилась в части собранная с бору по сосенке «слабосильная команда», как ругался на нее комбат, которая вместо регулярной маршировки запиралась в клубе и репетировала два марша: «Встречный» — чтобы отцам-командирам при их приезде играть, и «Егерский», который, как говорил начальник клуба, самый простой для исполнителя.

Две трубы, валторна, баритон, туба-бас, барабан, тарелки-литавры и один большой барабан с медной тарелкой сверху и большой колотушкой — вот и оркестр. Двое бойцов — в запасе, потому что трубачи очень быстро выдыхались, и на репетициях поэтому «дудели» по очереди. Зато никогда не сменялись басивший на тубе Валерка Спиряков, барабанщик Леха и Воробей, при своем маленьком росте получивший самый большой инструмент в оркестре. Просто он ничего не умел: ни на гитаре играть, ни ноты читать — ничего. Но зато его умения вполне хватало, чтобы следить за рукой Одиницы, и лупить в такт ее покачиванию большой колотушкой в обтянутый полупрозрачной кожей бок огромного барабана, из-за которого, когда он нес его на широком ремне, были видны лишь его шапка и сапоги.

Каждый день, кроме воскресенья, когда у Одиницы был выходной, их собирали в клубе, и в то время, когда все занимались строевой подготовкой, они дудели и барабанили. Лёха быстро научился бить дробь, Валерка — делать пум-пум в огромный мундштук блестящей тубы. Четко, не слушая никого, лупил колотушкой свой барабан Воробей. Трудности были с остальными инструментами: они должны были играть. Правда, и парни там были с музыкальной школой за плечами, разбирающиеся в нотах, так что постепенно «слабосильная команда» все больше походила на настоящий оркестр.

Завтра у них будет премьера.

Сразу после завтрака, на котором в столовой каждому дадут дополнительные два вареных яйца — праздник! — оркестр встанет с инструментами слева от трибуны, лицом к общему строю, а потом без песен, молча, все взвода будут «рубить ножку» под марш, который они будут играть. И комбат будет довольно щериться, стоя с поднятой к шапке рукой, а потом объявит благодарность прапорщику Одинице, ругнется на «музыкантов», что «лабать надо громче, лабухи, громче — и четче!», а потом пойдет в штаб и там хряпнет водки с офицерами.

Завтра.

А пока Одиница опять поднимает руку, делает этакий поворот кистью в воздухе, резко опускает ее, и все вместе:

— Парьям-пам-па-а-ар-р-рам-пам-па-а-ар-р-рам-пам пам-пара-рам-пам…

И еще раз. И еще раз. И — еще.

Старинный марш лейб-гвардии Егерского полка.