Дед, не оглядываясь, отправился в дом. Он заметно прихрамывал на правую ногу.
Я пошёл за ним как привязанный, хоть он и не звал меня. Хотелось всё-таки понять, что, чёрт возьми, вокруг меня здесь происходит!
В своей комнате дед уселся на кресло, причём было видно, как ему хочется закряхтеть. Ну да, Триандес (да и вообще любой мужчина нашего острова, воспитанный в традициях) не может себе позволить выглядеть слабым.
Только я устроился на диване и вознамерился задавать вопросы, как дед спросил меня:
— И зачем ты собрался удирать?
Я осёкся и машинально ответил:
— Не хотел сидеть в каталажке у Момо. Нашим только попадись.
— Я же сказал тебе: не думай об этом. Это моя забота, я бы всё уладил.
— Ну да! Когда бы ещё! А дело только заведи — оно дальше само жить будет.
Дед тяжело вздохнул.
— Всё-таки зря ты тогда уехал из деревни так рано. Я так и не успел с тобой толком поговорить.
Он вздохнул ещё раз. Столько вздохов я от него, кажется, никогда в жизни не слышал.
— Да что сказать, — махнул он рукой, отвернувшись, — всё равно не успел бы, наверное. Был старший брат твой, был Такис на подмогу… — тут он сказал то, чего я никогда не ожидал от него услышать: — ты, наверное, прав был, что сбежал тогда. Я бы тебя держал здесь на подхвате, ты бы в университет свой не попал и не выучился.
Боже всемогущий, мой всемогущий дед — извиняется??
Если я и хотел что-то спрашивать, сейчас мне стало не до того.
Но тут дед собрался, вернувшись в обычное своё состояние:
— Ты одно учти, Юрги: если опять сбежишь — я тебе не помощник. Вот тогда точно всё, что старший Браги собрал на тебя, в дело пойдёт. Я пальцем о палец не ударю. Ты мне сейчас вот так здесь нужен!
Он провёл указательным пальцем под подбородком, покрытым крошечной совершенно белой щетиной, словно подчёркивая слова "сейчас" и "здесь".
И только теперь я смог собраться настолько, чтобы задать вопрос уже ему:
— Ты объясни хотя бы, что происходит? Что за убийства?
Дед выпрямился на кресле и посмотрел мне прямо в глаза. После чего спросил неожиданно:
— Сны снятся странные? Будто ты убиваешь кого-то?
Я кивнул, соглашаясь.
Дед как будто получил облегчение. Он вдруг улыбнулся и сказал:
— Это хорошо. Это здорово. Я в тебе не ошибся. Да и с чего бы? Твой отец честный человек был, и мать твоя — наша, честная женщина.
Меня несколько смутил этот неожиданный вывод из того, что мне снятся убийства.
— Мы чувствуем, когда она убивает. Если спим при этом. Это не значит, что ежели не спать — то она никого не тронет. Она всё равно будет убивать, если проснулась.
Это звучало как бред. Дед, между тем, продолжил, и то, что он говорил дальше — было бредом не меньшим:
— Твой отец глупо погиб, между прочим. Ты тогда смотался в свою Германию, никого не спросил, ни с кем не посоветовался. А я ведь на тебя рассчитывал, после него. А через десять лет она проснулась. Мы с твоим отцом смогли ее успокоить, но он не выдержал. Крови боялся, всегда был такой. А потом Конста погиб. Я с тех пор всё думал, что делать, да как бы она не проснулась опять. Ты приехал, я и сомневался, и обрадовался, думал — теперь успею тебя подготовить. Но она ровно на другой день проснулась! На другой день! И всё из-за этих дурней с материка. Стали копаться в развалинах — ну чего там копать? Что там хорошего может быть? Залезли в древнее, на что и смотреть-то нельзя обычному человеку.
Я смотрел на него, слушал — и ничего не понимал. Кто "она"? Чего не выдержал мой отец? При чём здесь я?
— Когда твой отец умер, я думал, ничего страшного: еще был Конста чистой крови, да и ты мог вернуться. И тут Конста разбился. Зачем я, дурень старый, купил ему этот мотоцикл? Тебя не было, я написал тебе, да ты даже не ответил. Ну, я решил попробовать с Такисом, готовил его, надеялся, что она его примет. И вроде приняла сначала, только недовольна была, долго куролесила. Стала потихоньку успокаиваться. А потом будто взбесилась! Набросилась на Такиса! Он умер, а она не успокоилась! А всё ты со своей бабой! Что бы тебе дня три подождать! А теперь она будет убивать и убивать, убивать и убивать! А успокоить ее НЕКОМУ! Потому что ты ничего не знаешь и не умеешь! И готовить тебя некогда! На всё у нас день, много — два. И за эти дни кто-то ещё обязательно погибнет в деревне!
— Кто это — "она"? — Наконец, смог вставить я слово.
— Ламия.
Я чувствовал себя как будто в дурном сериале.
— Ну что зыркаешь так? Она всегда тут была. До нас ещё святилище было, когда наши пришли, сначала местных служить заставляли, потом она Триандесов из всех выбрала. Потому что мы были князья! — Дед снова вытянулся на кресле, глаза его загорелись. — И с тех пор мы ей служим, вот уже сколько веков.
У меня голова пошла кругом.
— Дед, ты в уме? Какая ламия?
— Дурак. Ты думаешь, если ты про что-то не знаешь, то этого и нет на свете? Ты думаешь, всё только наука ваша? Не-ет, внучек, много есть такого, что было, когда всей вашей науки на свете не было.
— Подожди. Объясни, наконец, что за ламия и причём здесь убийства?
Дед перевёл дыхание, как будто говорил с утомляющим его дураком или малым ребёнком:
— Так. Ламия — ну, не знаю, как тебе объяснить. Живёт она здесь. С незапамятных времён живёт. Почти всё время спит, а когда не спит — куролесит: убивает кого попало. Если бодрствует, ей нехорошо всё время, как нам, когда зудит где-то. Убила кого-то — зуд утихает на какое-то время.
— Так она бы всех перебила, и дальше по острову пошла?
— Нет, так она не может. Убивает только тех, кто под открытым небом, и только если никто этого не видит. Предпочитает посторонних, но и наших, с чистой кровью, может убить, если выбора нет. И уйти от святилища далеко не может, я ж говорил тебе: повезло, что ты отъехать не успел.
— А я-то тут причём?
— А тебя она почуяла сразу. Ты ведь с первого дня сны эти видишь?
Я кивнул.
— Ну вот. Она тебя выбрала, я так думаю, следующим своим жрецом. Сходится всё: и то, что ты сразу стал сны видеть, и то, что она взбесилась, когда ты эту дуру трахнул.
— Это-то здесь причём?
— Ей семя нужно, мужчины с чистой кровью. А ты его другой отдал.
Я поглядел на него ошарашенно, совершенно не понимая, кто же из нас сбрендил.