Чистильщик

3

Пожалуй, зря Альмод сюда приехал. Конечно, на границах сейчас неспокойно, и вытаскивать оттуда опытного бойца было бы, наверное, неправильно. Стоило, конечно, напомнить себе, что если чистильщики однажды не удержат тварей, все эти приграничные распри покажутся дракой школяров-первогодков.

Но совершенно некстати пришли в голову слова Ульвара – дескать, проще изначально выковать оружие под себя, чем приноравливаться к тому, что пришло в руки, и Альмод решил съездить в университет. Благо, Солнечный был лишь в трех днях от места последнего прорыва. Того, что стоил жизни Уне. До границы пришлось бы добираться недели две. Если не рисковать переходя между мирами. А они и так задержались из-за Уны, и дольше тянуть время не стоило.

Но старому другу нравилось возиться с молодняком. Превращать личинку чистильщика в доброго бойца. Сам Альмод предпочитал с самого начала иметь дело с личностью. Разглядеть личность в толпе детишек с одинаково наивными глазами казалось невозможным.

Он искоса глянул на Эрика, молча шагавшего рядом. Они шли миом торговых рядов, где как всегда было полно народа. Пацан здорово его разочарует, если не попытается удрать. Впрочем, тот не подвел. Огляделся – наверняка самому казалось, что незаметно. Дождался, пока рядом окажется группа мужиков: сам он проскочить у них перед носом успел бы, но побеги кто следом – пришлось бы помешкать, чтобы не столкнуться. Шарахнул усыпляющим плетением. Чисто сделал. И быстро, многие и заметить бы не успели. Неплохо, очень неплохо.

Альмод мог бы разорвать нити задолго до того, как плетение сложится. Но предпочел подождать. Одно из немногих преимуществ, появлявшихся у чистильщиков после посвящения: ни одно плетение, затрагивающее разум, не него не действовало. Ни контроль, ни отведение глаз, ни снотворное.

Глаза парня изумленно расширились, но растерялся он ненадолго. Рванул наперерез той группе мужиков, едва проскочив, плетением столкнул троих прямо на Альмода. И попытался затеряться в толпе.

Альмод бежать не стал. Шагнул в сторону, собрал нити, не обращая внимания на матерящихся мужиков. Эрик застыл, увязнув в густом, точно студень воздухе. Дернулся раз, другой, обмяк. Мужики, разглядев знак чистильщика, убрались прочь. Альмод не удержался от соблазна: сгустил воздух и вокруг головы, чтобы ни вдохнуть, ни выдохнуть. Пацан снова задергался. Попытался разорвать плетения, но Альмод перехватил. Помедлил, прежде чем распустить. Не слишком долго, не чтобы успел задохнуться всерьез. Просто чтобы запомнил, кто держит в кулаке его жизнь.

Нити распустились. Пацан пошатнулся, хватая ртом воздух. Не свалился. Неплохо. Альмод крепко взял его под локоть, широко улыбнулся. Посмотрел в глаза.

– Еще раз попытаешься сбежать – найду и убью.

Пацан взгляд прятать не стал. Хороший взгляд, ненависть в нем плескалась, не страх. Может, и выйдет толк.

Девчонка оказалась пустышкой. Что вчера, что сегодня… Учится, может, и неплохо, а в жизни дура-дурой. Жаль, много лет они проходили двое на двое. Ингрид, конечно, свой парень, и все же и ей надо порой отвести душу, поговорив о девичьем.

Он повлек Эрика за собой. Тот дернулся.

– Пусти! Сам пойду.

Альмод выпустил локоть. Если что, успеет поймать. Но тот молча пошел рядом.

А может, оно, наоборот, к лучшему. Фроди еще не отошел после гибели Уны. Видеть на ее месте девчонку ему было бы тяжело. Впрочем, какая разница. кто займет ее место, пацан или девчонка. Уны больше нет, и пусть Творец примет ее душу, как до того – душу Сольвейг. И отходить Фроди будет еще долго. Говорил же ему Альмод – не привязывайся. Хотя когда и кому удавалось по-настоящему справиться с сердцем?

– Эрик! – закричали сзади. – Господин чистильщик! Подождите?

Пацан оглянулся.

– Йоран! – расплылся в улыбке.

Альмод тоже остановился.

– Надеюсь, этот не будет проситься на твое место?

Этого, что подбежал, тяжело дыша, он видел на курсе Стейна. Дар слабенький, но плетет чисто. С мечом лучше многих сверстников, но ничего особенного.

Его колкость не заметили оба.

– Успел, – выдохнул тот, второй. Застыл, явно не зная, что сказать.

Эрик улыбнулся.

– Хорошо, что успел.

Врет. По глазам видно – пацану хочется завыть в голос. И тоже что сказать, не знает. Наверняка собирались после экзаменов устроить попойку, чтобы проститься как следует. Спьяну клясться друг другу в вечной дружбе, утром разъехаться с тяжелыми головами. Даже писали бы, наверное, друг другу первое время, пока не заглохло все само собой. Так было бы понятно и просто, а сейчас – не пойми что.

– Быстро слухи расходятся. – сказал Эрик.

– А ты как думал? Весь университет гудит, как ты срезал… – второй осекся, быстро глянув на Альмода. Он усмехнулся. мальчишка сглотнул, отводя глаза. Хлопнул по плечу Эрика.

– Ты пиши, ладно?

– Куда?

– Ах, да! Я же еще не решил, к кому из троих… Тогда я буду писать.

– В столицу, в ставку чистильщиков, – сказал Альмод. – На любой почтовой станции знают.

Еще бы не знали. почтовую службу держали сами чистильщики.

– Ага, в общем… не пропадай там.

– Не буду, – Эрик снова улыбнулся. – А ты напиши, как сдашь и к кому все же решишь.

– Ага. Это… – было видно, что Альмод явно им мешает. Можно, наверное, было бы отвернуться, все равно, даже если захотят, далеко не убегут. Но не стоило провоцировать пацана снова испытывать его терпение.

– В общем, не пропадай, – закончил второй.

– И ты тоже. Удачи завтра.

– Иди к демонам.

Альмод мысленно усмехнулся. Ничего не изменилось за десять лет, все те же школярские суеверия. Лицо Эрика дернулось, словно он на миг не совладал с эмоциями.

– На демона я, пожалуй, не тяну, – сказал Альмод. – Но нам пора.

– Ага.

Эрик порывисто обнял приятеля, тут же отшатнулся, явно смутившись. Сопляки. Альмод двинулся прочь, не оглядываясь. Пацан зашагал следом. Надо бы привыкать, что теперь он не пацан, а четвертый.

Нет, врать себе – последнее дело. Не детишки виноваты в его дурном настроении. Никогда нельзя возвращаться туда, где ты был по-настоящему счастлив. А в Солнечном он был счастлив. Острый ум обеспечивал ему любовь преподавателей и поблажки. Деньги отца и щедрость, с которой Альмод ими разбрасывался – положение среди остальных. Он прекрасно сознавал, что иссякни поток серебра, и половина приятелей от него отвернется. Это не имело значения. Мало радости в симпатии глупцов. Хотя пользу можно извлечь и из этого. Важны были те немногие, кого он по-настоящему ценил. Только он потерял их след, когда он оказался в карцере чистильщиков. Для всего мира он тогда умер, и воскресать не стоило.

А ведь ему прочили место на кафедре. Соглашаться Альмод не собирался, не хватало еще всю жизнь возиться с бестолочами. Сейчас у него была возможность обходиться с дураками так, как те того заслуживали – еще одна привилегия, которая почти примиряла его с нынешней жизнью. А тогда он намеревался послать к демонам кафедру и диссертацию.

Он собирался домой. Пусть он не мог наследовать, хотя отец когда-то и усыновил его по всем правилам. Но он все еще мог стать верным помощником. А потому усердно учился. Чтобы не подвести, чтобы отец мог положиться на него во всем. И зря тот отказывался жениться, Альмод бы его понял, и с ревностью как-нибудь бы справился. Но вышло так, как вышло.

– У тебя кто-то есть? – спросил он.

Эрик глянул недоуменно. Дескать, сам не видел?

– Родители, братья-сестры? – уточнил Альмод.

– Нет.

– Хорошо.

Никогда нельзя возвращаться туда, где ты совершил величайшую в жизни ошибку. Если бы не слезливое, полное отчаяния и сожаления письмо, отправленное в последний вечер со станции, не было бы того сердечного приступа. Но сожаления не могли ничего вернуть. Точно так же, как извинения. Альмод в который раз запретил себе думать об этом.

Зря он сюда приехал.

Он привел четвертого на станцию: для своих там всегда находились комнаты. Чистые и просторные, с нормальной постелью для каждого. Даже оставалось свободное место по центру, карту расстелить, если что. И чисто. Не чета обычным постоялым дворам, где гостей расталкивали по комнатам точно селедку в бочку, а кроватью, одной на всех, служил широкий настил с брошенным поверх тюфяком. Клопы, тараканы… Альмод про себя передернулся, вспомнив, как однажды выудил таракана из похлебки. Хозяин получил по заслугам. конечно, но ощущение гадливости все равно осталось. На почтовых станциях подобного не бывало и быть не могло, если кто-то из гостей случайно завозил, мгновенно вытравливали.

Ингрид подняла голову на звук открывшейся двери. Улыбнулась, оглядев пацана. тот коротко поклонился, как подобает приветствовать тех, с кем встречался. но не был представлен. Сразу видно, кто наставник. Лейв и из неотесанной деревенщины делал знатоков этикета. Ингрид ответила поклоном, снова села на кровать, где была разложена игральная доска. Походная, маленькая, фигурки со штырьками, которые втыкали в отверстия в клетках.

Надо же как-то коротать время в дороге. В «загони льва» неплохо играли все одаренные. На второй-третий год в университете большинство школяров обнаруживали, что в кости резаться больше не получается, потому что из испытания удачи игра превращается в стычку на плетениях. Довольно скоро отпадали и карты: натренированному ученьем уму слишком легко становилось держать в памяти вышедшие из игры картинки и просчитывать расклад. Так что карточная игра в университете считалась уделом недоумков. Признавать себя недоумком не хотел никто.

На доске тоже можно было жульничать, передвинув или спрятав фигуру, и первогодки нередко пытались. Но такие штучки прекращались сами собой, когда большинство школяров учились держать партию в голове. Происходило это довольно быстро, все равно вечерами особо нечем заняться, не все ж за книгами сидеть. К концу учения те, кто побогаче, имели собственные доски.

Эта досталась Альмоду от предыдущего отряда, когда он оказался единственным выжившим после прорыва. Впрочем, не досталось бы, сам бы купил своим что-то подобное. Неслыханное расточительство по меркам нормальных людей: фигурки из моржового клыка, тончайшая резьба, так что штырьки входили в отверстия идеально, не слишком туго и не слишком расхлябано, клетки на доске – инкрустация тем же моржовым клыком и черненым серебром. Но он был совершенно искренен сегодня, говоря, что деньги не возьмешь с собой к престолу Творца. Наследников ни у кого из чистильщиков не было, да и быть не могло, так что только и оставалось, что сорить серебром.

Фроди на миг поднял голову, глянул на их нового четвертого и снова уставился на доску. Позиция в игре выглядела равной, так что дело было явно не в том, что он не хотел отрываться от напряженной партии. Впрочем, Альмод ничего другого и не ожидал.

Что Уна не жилец было ясно с самого начала: тварь прошла между ребрами, как на грех, не задев ничего жизненно важного. Альмод, не привыкший врать своим, предложил остановить сердце. Быстро, чисто и безболезненно. Уна отказалась. Сказала, что Творец никогда не посылает испытаний свыше тех, что мы в состоянии перенести, и самоубийство – великий грех, даже если выполнено чужими руками.

Альмод давно не верил ни в Творца, ни в Насмешника, но спорить не стал. Неделю она выхаркивала омертвевшие легкие. Неделю Фроди не отходил от ее постели, порой так и засыпал, сидя, не выпуская руки.

К четвертым всегда приходилось притираться, и каждый раз казалось, что новенький никогда не сможет заменить того, на чье место пришел. Альмоду везло: такое случалось не часто. Хотя, кто знает, может, привык бы уже и не саднило бы так внутри.

А вот пацан явно холодной встречи не ожидал, вон, как лицо вытянулось. Что ж, придется привыкать, что он теперь не первый ученик, любимчик наставников, а просто сопляк, который толком ничего не умеет. Которому еще предстоит показать, чего он стоит.

Или умереть.

– Это Эрик, наш четвертый. – сказал Альмод. – А это – Фроди, второй, и Ингрид, третья.

Глянул на доску – пожалуй, даже запоминать партию не стоит, только начали.

– Сворачивайтесь. Лошадей готовят.

Пацана надо отвезти в ставку, до посвящения от него будет мало толка. Альмод предпочел бы пройти между мирами, а не трястись на перекладных девять дней. Но незачем напрасно искушать судьбу: каждый переход – игра в орлянку со смертью, удержишь плетение или нет. Был бы он один, рискнул бы. Но он был не один.

Фроди развернулся, потягиваясь, снова оглядел Эрика.

– Запал тебе этот мальчишка.

– Видел бы ты, как его отстаивал Лейв, – ухмыльнулся Альмод.

– Это называется «отстаивал»? – не удержался пацан.

А может, парень его раздражает только потому, что наставник пытался его отстаивать? Он завидует? Этому сопляку? Только потому что человек, которого он десять лет не видел и не увидит еще столько же всерьез хотел его защитить, тогда как самого Альмода отдал бепрекословно?

Глупости какие.

– Когда забирали меня, он не сказал ни слова. Может, еще через десять лет…

Альмод осекся: на шее ожил амулет.

Этого не могло быть. Он сам посылал голубя, с первой же станции, до которой они добрались после гибели Уны. В ставке должны были знать, что у них нет четвертого. Это должны были знать все пророки. Никто не отправит на прорыв неполный отряд. Голубь не долетел? Но и тогда их не должны были трогать, пока не вернутся в ставку и не отдохнут, людей хватало. Бдящий пророк ошибся? Такое случалось. Впрочем, не все ли равно, почему. Выбора-то нет. Альмод потянул из-за ворота цепочку.

Фроди грязно выругался. Ингрид, слетев с кровати, сунулась за картами. Пацан, раскрыв рот, смотрел, как из торбы – такой же, что принес ему Альмод – появляется папка из жесткой кожи, как разворачивается на полу карта. За такую любой купец отдал бы целое состояние, некоторые даже нанимали убийц, пытаясь добыть – разумеется, безуспешно.

Альмод опустил на карту кольцо амулета, то стремительно поползло к окрестностям Кленовых лесов. Лицо четвертого стало сосредоточенным: явно пытался разобраться в плетении. Благо, рта не раскрывал, за неуместные сейчас вопросы мог бы и огрести. Потом как-нибудь, в спокойном месте, стоит показать, если сам к тому времени не разберется. Этот может.

Амулет остановился, Ингрид вытащила карту провинции, крупную и подробную, амулет снова пополз, серебряное кольцо очертило окрестности Лиственя. Альмод подхватил его плетением, сжал в кулаке, полуприкрыв веки, перед глазами сами собой появились поля, еще черные по этому времени, лес в паре перестрелов, деревня у горизонта. И ориентиры для перехода.

– Все, сказал он, возвращая амулет на шею. – Погнали.

– Ерунда какая-то, – Ингрид сложила карты в сумку. – Нас трое.

Альмод пожал плечами.

– Нас четверо.

Много ли толка будет от четвертого, не прошедшего Посвящение? Силен, плетет быстро и чисто, хорошая реакция… для того, кто только-только получил перстень. Но если бы третьего дня они схватились всерьез, от пацана осталось бы мокрое место прежде, чем он успел бы сообразить, что вообще происходит. Потому что посвящение раскрывает истинные возможности разума и тела.

Альмод подхватил сумку. В конце концов, вовсе не обязательно этот прорыв будет серьезным. Он привык доверять чутью, а то прямо-таки орало дурным голосом. Но не может ли быть, что он беспокоится лишь потому, что пока совершенно не может положиться на четвертого?

Фроди глянул быстро и остро, но промолчал. Альмод изобразил на лице всю уверенность, на которую был способен. Что бы ни происходило вокруг, сомнения командира не должен видеть никто. А выбирать все равно не приходится. Прорыв вот-вот раскроется и сдерживать его им. Позвать помощь можно только одним способом и Альмод предпочел бы оттянуть момент, когда придется его использовать, как можно дольше. Хорошо бы вообще никогда не пришлось.

Пацан вопросов задавать не стал, закинул сумку за плечо, двинулся за остальными.

По лестнице спускались почти бегом, да и потом не мешкали. Фроди досадливо оглядывался – четвертый то и дело срывался на бег и все равно едва поспевал. Альмод сам едва сдерживал раздражение, хотя прекрасно понимал, что парень не виноват. Чистильщикам приходилось ходить много и долго, а школяры выбирались из ворот университета не дальше поселка. Да и зачем бы им, собственно? И все же сейчас все это было очень некстати.

Отойдя от городской стены на добрую сотню ярдов. Альмод огляделся. Дорога почти пуста, стража у ворот стоит, если что. Можно.

Остальные уже привычно отступили, настороженно замерев. Ингрид дернула пацана, чтобы не мешкал, тот повиновался безмолвно. Соображает, когда не стоит лезть под руку с вопросами. Может, и выйдет толк.

– Смотри и запоминай, – сказал он. – Молча. Спрашивать будешь, когда я разрешу.

И начал плести проход.