Чистильщик

1. САМЫЙ ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ

«Бойцовые Коты», до этого лениво покуривавшие, прислонившись к колоннам или усевшись прямо на пол просторного вестибюля станции метро и перебрасывавшиеся вялыми шуточками, насторожились, затоптали сигареты и подняли стволы десантных АКМов, удлиненные толстыми цилиндрами пэбээсов. Четыре группы – по пять здоровенных парней в камуфляже в каждой – наглухо блокировали все выходы из тоннеля и были готовы залить потоками свинца все, что бы ни появилось из темноты,

Но огонь так открыт и не был. Стволы дрогнули и поднялись к потолку. Из тоннеля, ведущего к станции «Технологический институт», показался высокий сухощавый парень в заляпанном кровью мешковатом сером комбинезоне. Правда, его высокий рост стал заметен лишь после того, как он бережно опустил на руки стремительно подбежавших к нему «Бойцовых Котов» ватно обмякшее тело в изодранном и пропитанном кровью камуфляже и с трудом разогнулся.

– Что случилось, командир? – спросил его старший пятерки.

Наблюдавший эту сцену сержант милиции, несший дежурство в этот ранний утренний час на станции «Балтийская», удивленно поднял брови – этот сухощавый, хлипкий с виду парень разительно отличался от остальных «Бойцовых Котов». Причем сравнение было не в пользу парня.

– Семейка выворотней, мать их, – ответил парень и сплюнул кровавый сгусток на свежевымытый пол вестибюля. – Злого и Фитиля сходу в клочья, Лома я вытащил. Положили вроде всех. Проверьте.

– Вот б…ство! – выматерился старший пятерки. Парень оглянулся. В тоннель на рысях вбежала свежая пятерка Большого Грызя, растворилась в темноте. Парень мотнул головой.

– Как Лом, Макс? – спросил он у одного из бойцов, возившегося с раненым. Тот покачал головой.

– Почти безнадега.

– Вот б…ство! – полушепотом выматерился парень, ладонью крепко потер узкое длинное лицо, пошатнулся, отшагнул назад к колонне и сполз по ней на пол. Он поднял взгляд на стоявшего столбом напротив сержанта милиции, и тот вздрогнул – зрачки парня, похожие на карандашные точки на белом листе бумаги, медленно расширялись, принимая нормальный размер, превращаясь из угольно-черных в серо-водянистые. Только сейчас сержант заметил глубокую рваную рану на бедре командира «Бойцовых Котов».

Заметив ужас в глазах сержанта, парень подмигнул ему.

– Все, браток, можете дышать спокойно, – с усмешкой сказал он. – До поры до времени.

Крыс с Упырем вынесли Чистильщика на носилках, где-то раздобытых сердобольным сержантом милиции, на привокзальную площадь. Мелкие и редкие пушинки почти сухого снега упали ему на лицо.

– «Скорую» – Лому, – приказал Чистильщик, приподнимаясь, опершись на локоть.

Бойцы затоптались на месте, неуверенно глядя то на него, то на реанимобиль.

– Командир, – робко произнес Крыс.

Чистильщик неторопливо повернулся к нему и глянул на старшего пятерки своими бесцветными глазами так, что у того подкосились ноги и он чудом не выпустил носилки.

– Я сказал – Лома в «скорую», – тихо повторил Чистильщик. – Меня – в санчасть. Прослежу.

И он проследил. И опустил голову на жесткий подголовник носилок лишь тогда, когда «скорая», истошно завывая сиреной, увезла раненого бойца.

Через полчаса он лежал на кушетке и курил, равнодушно глядя в потолок санчасти дежурки «Бойцовых Котов» на Второй Красноармейской. Врач наложил швы на узкую глубокую рану на правом бедре Чистильщика и с максимальной осторожностью ввел катетер в вену на левой руке, Потом, повинуясь повелительному жесту командира «Котов», покинул перевязочную.

Боли Чистильщик все еще не чувствовал. Долгие годы психотренинга и «Лунный Эликсир» способствовали обильному выделению эндорфинов в кровь, изрядно завышая болевой порог. Но Чистильщик знал, что скоро действие естественных наркотиков закончится и боль – горячая и острая – навалится на него огненным шаром. И надо успеть сделать необходимое, чтобы потом можно было провалиться в забытье спокойно. Он дотянулся до специального подсумка и выудил оттуда два пузырька. Изготовление этих емкостей влетело Чистильщику в копеечку, так как пузырьки были сделаны из бронестекла, которое устанавливают на лимузинах разной знатной швали.

Содержимое первого пузырька Чистильщик втер в рану, из второго пузырька уронил две капли в стакан воды и проглотил коричневатое пойло. Резко выдохнул, словно хлопнул стакан водки, и вновь опрокинулся навзничь. Закурил еще одну сигарку. Он ждал боли. И она пришла, не успел он докурить сигарку до половины. Чистильщик, скривившись, бросил окурок в стакан из-под воды и постарался максимально расслабиться, всецело отдаваясь во власть боли. Это ему удалось, и он потерял сознание.

Подразделение «Бойцовых Котов» создали сравнительно недавно – полтора года назад. Собственно, название подкинул кто-то из бойцов, начитавшись Стругацких, а официальное название подразделения было сухим и невыразительным – Группа охраны и очистки подземных коммуникаций ГУВД Санкт-Петербурга. Конечно, о бардаке в тоннелях и мутантной фауне знали многие и давно, но власти зачесались только тогда, когда обходчики тоннелей и прочие рабочие, обслуживающие подземные коммуникации, стали пропадать пачками. Трупы некоторых находили в таком состоянии, что даже бывалые труповозы начинали чувствовать приступы тошноты, глядя на жалкие растерзанные останки.

И тогда ГУВД распорядилось сформировать при отделе милиции по охране метрополитена спецподразделение. Комплектовалось оно в обстановке секретности, дабы не создавать ненужных сенсаций и не вызвать панику у мирных обывателей, пользующихся подземкой. Вербовали демобилизовавшихся армейских спецназовцев и спелеологов с хорошей физической формой. Набрали человек сорок и призадумались – а кого поставить во главе этой разношерстной команды? Мучились долго – ни один кандидат не имел опыта в операциях подобного рода – пока подполковник Лукин не вспомнил про Чистильщика.

Чистильщик очнулся, как включился – резко, без переходных состояний, сразу готовый активно функционировать. Он сел, но не резко, без рывка, а каким-то быстрым и плавным, словно смазанным движением. Врач, сидевший неподалеку, поглядел на него с некоторым страхом. Движение было почти нечеловеческим, так могла бы двигаться большая сытая змея

– Время? – коротко бросил Чистильщик хриплым голосом.

Врач непонимающе поглядел на него.

– Сколько времени? – повторил вопрос Чистильщик Врач пожал плечами.

– Да что-то около половины двенадцатого, – ответил он. Чистильщик криво усмехнулся. «Счастливый человек, – подумал он, – может позволить себе этакое «около половины двенадцатого». Счастливчик». Он выдрал иглу из вены, залез в карман куртки, лежавшей у изголовья, и выудил из портсигара тонкую сигарку. Закурил. Заметив краем глаза протестующее движение врача, зыркнул на него:

– Засохни, – грубо хрипанул он – Сам знаю, что мне надо.

Все тем же скользящим быстрым движением поднялся на ноги. Почесал правое бедро. И врач тихо охнул, увидев лишь красный рубец на месте свежего шва, который он собственноручно наложил на рваную рану всего шесть часов назад. Чистильщик взял тонкий скальпель и осторожно распорол стежки хирургической нити, выдернул обрезки. Врач снова охнул, глаза его округлились. Он был новичком и еще не знал об особенностях командира «Бойцовых Котов».

– Запасные штаны принесли? – спросил Чистильшик и, прошлепав босыми ногами по холодному кафельному полу, подошел к раковине. Жадно напился прямо из-под крана. Когда он выпрямился, врач разглядел в косом свеге, падавшем из окна, здоровенный шрам на спине – от правой лопатки до левой ягодицы.

– Принесли, – запоздало ответил врач и кинул камуфляжные брюки на кушетку. Тихо спросил: – А на спине что за шрам?

Чистильщик непроизвольно коснулся левой рукой поясницы.

– Этот? Кусака приласкала под новый год.

– Кусака? Что это?

Чистильщик усмехнулся.

– Землеройка размером с доброго кабанчика.

– А сегодня?

– Выворотень. Крыска вот этакая, – командир «Котов» показал какая. Получилось, что крыска была высотой восемьдесят-девяносто сантиметров от пола. – Учись, док. Тебе, конечно, под землю не лазать, но по характеру раны должен знать, что предпринять. Не все такие, как я. После выворотил только противошоковое и противостолбнячное. А вот после кусаки и слепыша нужны вакцина или антидот. А если человека тяпнул дракер – то полное переливание крови.

Видя непонимание на лице врача, Чистильщик усмехнулся.

– Ну про выворотил я тебе рассказал. А у кусаки в полости рта специфическая микрофлора. Человек, подцепивший ее, болеет всего лишь двадцать четыре часа и отбрасывает коньки при симптомах, несколько схожих с бубонной чумой. Вакцину разработали в НИИ экспериментальной микробиологии. Слепыш – огромный дождевой червь. Он просто высасывает человека. Если начал питаться – пишите письма, ему пофиг пули и ножи. Весь покрыт слизью, которая действует на теплокровных, как мощный нервно-паралитический яд. Не завидую тому, кто в течение полутора часов не получит антидот. Ну, пауки – это проще всего. Антидоты разработаны давным-давно.

– А как же вы этих слепышей, это…

– Мочим-то? Да просто. Они не любят высоких температур. Пятьдесят градусов для них смертельно. Огнемет или фосфорная граната. Тут главное самому ноги унести. Вот, а дракеры – мутировавшие гекконы, каким-то чудом попавшие в подземку и выжившие. Охотятся на все, что движется и имеет температуру тела выше двадцати градусов – на выворотней, кусак… Ну и на людей. У них есть ядовитый зуб. Яд не смертельный, но очень болезненные ощущения, и если не сделать переливания крови, то выходишь из строя месяцев на несколько. Все эти несколько месяцев живешь с желанием отпилить себе все суставы – такая ломота. А есть еще аспид. Но его никто не видел…

– А вы?

– …кроме меня.

– Но откуда все это взялось?

– Мутантная фауна, док.

– Но откуда? В Москве – я еще понимаю. А у нас-то?

– Ну, док, у нас все это круче, чем в Москве. У меня есть своя теория, но это – в другой раз, за бутылочкой.

– Обещаете?

– Да зачем вам-то все это? Лишняя головная боль – и все.

– Обещаете?

Чистильщик усмехнулся и поерошил короткие каштановые волосы.

– Договорились, но вторая бутылка – с вас.

– А как вы…

– Ускоренно заживляюсь?

– Да. Это же выше человеческих сил.

– А кто вам сказал, что я человек? – с кряхтением спросил Чистильщик, влезая в штаны. – Я такой же мутант. Только и всего.

Нагло презрев правила, мотоцикл Чистильщика влетел на тротуар и, скрипнув шинами по влажному асфальту, замер перед входом в станцию метро. Отомкнув лапку-подпорку, Чистильщик заглушил мотор, соскочил с седла и бегом пронесся к эскалатору. Тот не работал, и командир «Бойцовых Котов» вихрем ссыпался по ступеням в вестибюль станции. Он успел точно к тому моменту, когда из тоннеля перекрытого перегона до «Площади Мужества» выносили три тела – два подававшие признаки жизни и одно бездыханное. Чистильщик рванул за плечо Крыса, командовавшего группой в его отсутствие.

– Кто? – хрипло рявкнул Чистильщик, Крыс с трудом развернулся,

– Ворона готов, Упырь с Хвостом – в тяжелом, – придавленным полушепотом ответил Крыс.

– Что там?

– Кусака.

– Одна?

Крыс виновато кивнул.

– Вроде.

Чистильщик вдруг коротко ткнул кулаком в подбородок Крыса. Слабый, казалось бы, чисто символический удар, проведенный без малейшего намека на замах, легко опрокинул девяностокилограммового мордоворота.

– Вроде, – по-змеиному прошипел Чистильщик, – вроде. Да Ворону и одного пара кусак не уработали бы. А уж с Упырем и Хвостом – подавно. Почему меня не вызвал, мудак?! – рявкнул он. – Биппер я никогда не выключаю. Ну?!

– Так ты же ранен, командир, – утирая кровь с губы, прохрипел Крыс.

– Похрен, обязан был поставить меня в известность. Три человека за один день, – прошептал Чистильщик, и от этого шепота Крысу стало страшно, – три человека.

Командир прикрыл глаза, И Крыса снова охватил этот ледяной ужас, который он испытывал, глядя на Чистильщика, готовившегося уйти под землю. Даже перед боем в Чечне Крыс не испытывал ничего подобного. Все это было за гранью человеческого понимания, необъяснимо, но разум пытался найти логические объяснения. И не мог. И это пугало еще больше.

Чистильщик открыл глаза, и Крыс отшатнулся, увидев сжавшиеся в карандашную точку зрачки командира Одним легким слитным движением Чистильщик сорвал с плеча бойца АКМ, выудил из «лифчика» запасной магазин и снял с его пояса Ф-1. Незаметным скользящим движением спрыгнул-стек на рельсы и растворился в полумраке тоннеля.

Легким пружинистым шагом Чистильщик дошел до каверны в стене тоннеля, где тюбинги разошлись и раскрошились по краям. Именно сюда вела кровавая дорожка.

Видеть эту дорожку Чистильщик не мог, хотя рассеянного света редких ламп в тоннеле ему вполне хватало сейчас, чтобы видеть все почти как днем. Вело его гораздо более точное чувство – обоняние. Свежую кровь он чуял отлично.

Он шагнул в каверну, прикрыл глаза, сломал ампулу в химической осветительной трубке и уронил ее себе под ноги. Сделал два шага и вновь открыл глаза. Узкая штольня – явно искусственного происхождения – была залита неярким зеленоватым светом. Чистильщик знал, что Ворона наверняка уложил хоть одну кусаку. А это значит, что остальные не уйдут, пока не сожрут труп сородича. Время было, но стоило торопиться.

Два поворота почти полностью отрезали Чистильщика от источника света, но он, расширив зрачки, продолжал видеть все, словно в ранних сумерках. Шаг его стал стелящимся и мягким, словно у кошки. И он увидел завершение пиршества кусак. Их было четыре. Чистильщик неслышно отшагнул за поворот. Он знал, что хорошим обонянием или иным дистанционным чувствованием движения обладают только выворотни, слепыши и дракеры. Кусаки обладали отличным подземным зрением, но сейчас были слишком погружены в трапезу. Он осторожно снял гранату с пояса, выдернул чеку, дал рычажку отлететь в сторону и, выждав две секунды, кинул «лимонку» навесом и тут же отшатнулся за поворот, зажимая уши ладонями и открыв рот.

Рвануло. Прищурив глаза от пыли и максимально расширив зрачки, Чистильщик выскочил в прямой отрезок тоннеля, выставив ствол АКМа перед собой. Две кусаки были разнесены в клочья, третья лежала на спине и сучила лапами в воздухе, а четвертая пыталась зарыться в стенку тоннеля и уйти из опасного места. Палец Чистильщика плавно надавил на спусковой крючок. Автомат дернулся – раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три – с легким шлепающим звуком выплюнув три коротких бесшумных очереди, отмеченные Чистильщиком лишь по звону стреляных гильз. Все девять пуль попали в крестцовый отдел позвоночника гигантской землеройки. Она неуклюже выватилась из норы, и Чистильщик выпустил очередь подлиннее, перебив зверю гортань и шейные позвонки.

Но вторая оставшаяся живой землеройка уже пришла в себя и бросилась на чужака. Чистильщик вдавил спусковой крючок, уже не рассчитывая количество выстрелов. Очередь пуль калибра 7,62 мм отбросила кусаку, разворотив гигантской землеройке нижнюю челюсть и выбив бритвенно-острые передние резцы. Уши резанул пронзительный визг боли. Но тварь была еще жива и способна искромсать человеческое тело мощными когтями. А автомат, выбросив очередную стреляную гильзу, вхолостую щелкнул бойком. Времени на смену магазина просто не было, и Чистильщик отбросил автомат.

Он успел сорвать с пояса светошоковую гранату, швырнуть ее на пол перед кусакой и отшатнуться за поворот тоннеля, зажмурив глаза. Раздался шипящий хлопок, визг усилился, Чистильщик рванул из ножен, закрепленных на голени, нож с лезвием длиною в десять дюймов и выпрыгнул навстречу кусаке. Тварь визжала, мотая головой и разбрызгивая во все стороны крупные капли крови. Но медлить не следовало – Чистильщик знал, что замешательство землеройки продлится недолго и она не успокоится до тех пор, пока не растерзает обидчика или не умрет. И Чистильщик прыгнул. Совершенно нечеловеческим, каким-то змеиным движением он извернулся в полете под самым потолком и плашмя обрушился на спину кусаки, одновременно всадил нож по самую рукоять под основание черепа, отделив спинной мозг от головного. Тело твари несколько раз изогнулось, сбросив Чистильщика на пол, и обмякло.

Командир «Бойцовых Котов» тяжело поднялся и поглядел на располосованное левое предплечье, которое успели зацепить когти конвульсивно содрогавшейся задней лапы твари. «Ну вот, – подумал он, – еще пара царапин». Перепрыгнул через труп кусаки, подобрал автомат, завернул за поворот и, кинув на трупы тварей фосфорную гранату, припустил бегом. За несколько секунд Чистильщик достиг тоннеля метро, в спину ударила плотная волна горячего воздуха. Он невольно сделал несколько шагов вперед и споткнулся об рельс, едва не упав.

Все тем же скользящим, перетекающим движением взметнулся на платформу, бросил АКМ Крысу и размашисто зашагал в сторону эскалатора, роняя с кончиков пальцев опущенной руки на пол тяжелые капли крови.

– Твою мать, – бормотал Чистильщик, – три человека, твою мать, а?! Обычный серый денек, б…дь!

Эскалатор по-прежнему не работал, и Чистильщик неспешно поднялся наверх и только тогда вспомнил о кровоточащей ране. Он мрачно выругался, отстегнул с пояса фляжку и полил спиртом предплечье, уронил на рану несколько капель из маленького пузырька и залепил рану пластырем. Боли он все еще не чувствовал.

Чистильщик заглушил мотор, открыл ворота и вкатил патрульный «БМВ» во двор. Мотоцикл достался ему в подарок от немецких коллег, которых он избавил от парочки головных болей в берлинской подземке и обучил их ребят тактике подземных операций. Он и ездивший с ним Ворона пару месяцев отвалялись в госпитале, напоровшись на незнакомые экземпляры подземной фауны. Чистильщик правда, валялся, не желая шокировать чувствительные души бундесовых врачей ускоренным заживлением ран. Эх, Ворона, Ворона! А, мать твою?!! Как же ты так оплошал?!

Чистильщик потрепал по загривку бросившегося к нему пса – полуволка-полулайку и прошел в дом. Пес вошел следом и улегся на пороге любимой комнаты Чистильщика, которую он называл Каминным залом. Мужчина присел перед камином, нащипал лучину и зажег огонь. Поднялся, отряхнул брюки и, сняв комбинезон, лег на диван. Закурил пятую за этот день сигарку.

В сон он провалился незаметно, лишь успев положить в пепельницу недокурок. И снова ноздри его почувствовали все тот же запах – пороховая вонь и свернувшаяся, гниющая под жарким солнцем кровь. И трупы. Он снова увидел их – женские, мужские и детские, лежащие порознь и кучами – и он, Крысолов, равнодушно проходил мимо них, профессионально отмечая трупы с вырванными сердцами и печенями. Такого не делали обычно ни чеченцы, ни моджахеды, воевавшие за них. По крайней мере – не в таких масштабах. Одна-две отрезанных головы, пара вырванных сердец – но не более. Вырезанные гениталии солдат не в счет.

А здесь… В зоне ответственности тюменского ОМОНа… Нет, что-то не состыковывалось. Крысолов бесшумно прошел вперед. Да, вот она, колонна БТРов, и тот, кто ему нужен – на броне. Крысолов потянул ноздрями – ошибки нет, аномал был здесь. Крысолов поднял АКМ, наглазник прицела уютно прильнул к лицу. Секундная задержка – и пуля калибра 7,62 мм нашла брешь между бронежилетом и шлемом, поразив омоновца в шею. БТР огрызнулся крупнокалиберными пулями, но Крысолов уже ушел с позиции и уходил в сторону разоренного поселка. Его ждала цель с противоположной стороны – в отряде полевого командира Рустама Имроева он учуял двух аномалов.

Таких же, как он. Когда-то и он чувствовал это непреодолимое влечение к изменению формы – по крайней мере, сознания. И он чувствовал тягу к насыщению кровью и плотью, пока не узнал истоки этого голоса генов и не встретил Учителя. Именно тогда он перестал быть простым оборотнем – или аномалом, как их называли в определенных кругах – и стал Крысоловом, Чистильщиком, охотником на оборотней и мутировавшую нечисть. Тринадцать лет он кочевал по стране – и ее обломкам, – а также сопредельным территориям и уничтожал чудовищ всеми возможными способами. Закончил – по бумагам – военное училище, служил – опять же почти лишь на бумаге, менял имена и кочевал, кочевал, кочевал… Пока в его родном городе не создали подразделение по борьбе с подземной мутантной фауной…

Он проснулся ровно через сорок минут и неслышно поднялся. Пес продолжал спать, и Чистильщик разбудил его, лишь бесшумно перешагнув через него.

– Тихо, Бес, – прошептал Чистильщик, – тихо. Все в порядке.

Пес сделал вид, что поверил, и опустил морду на лапы, но внимательно следя за другом. Чистильщик вышел во двор с плоской сумкой, которую приторочил к седлу своего мотоцикла, открыл ворота, выкатил «БМВ», закрыл их. Бес бесшумной тенью выскользнул во двор. Чистильщик ударил ногой по лапке стартера, мотоцикл глухо взревел. Выжав газ, Чистильщик выехал на шоссе.

Чердак на Симоняка был вонючий и холодный. Но Чистильщик был заранее готов к подобному уюту, поэтому только поежился и перестал дышать носом. Винтовка фирмы «Аншютц» с глушителем лежала рядом с ним. Он пока обозревал окна блочного многоквартирного дома в бинокль. Его разделял пустырь с проточной канавой посредине. Такие канавы они в детстве называли «говнотечкой».

С сожалением Чистильщик пропустил сексуальный танец, исполняемый обнаженной девицей для своего кавалера на восьмом этаже, и сконцентрировался на полутемном окне девятого. Вот объект вошел в комнату с девушкой, припал к ее губам. Чистильщик взял винтовку, приник к наглазнику прицела. Пассивный ночной прицел давал несколько размытую картинку, приходилось больше полагаться на чутье.

Перекрестье совместилось с головой мужчины. Чистильщик задержал дыхание и осторожно начал давить на спусковой крючок. Но голова мужчины резко опустилась к груди девушки, и Чистильщик отпустил гашетку, перевел, грязно выругавшись про себя, перекрестье прицела чуть ниже. И тотчас же надавил на спусковой крючок снова. На виске мужчины расцвел алый цветок. Девушка вздрогнула. Еще через пару секунд ее рот распахнется в крике. Но Чистильщик не стал на это смотреть. Он быстро упаковал винтовку в жесткий гитарный чехол, вышел на лестницу, вызвал лифт и неспешно пошагал вниз пешочком. Ясный пень, девица вообразит все, что угодно, не понимая, что ее спасли от верной смерти.

Возле универсама «Таллинский» Чистильщик поймал мотор и за пятнадцать рублей доехал до универсама «Аякс», на площадке которого был запаркован его мотоцикл «БМВ». Сделав еще контрольный полукруг по Жукова и Стачек, неподалеку от Красненького кладбища, у танка на постаменте Чистильщик сплавил винтовку в гитарном чехле связнику, который был совершенно не в курсе дел, и мирно покатил к себе домой.

Закрыв ворота и автоматически потрепав Беса по загривку, Чистильщик глянул на часы – 3.02.

– Еще один серый день, – пробормотал он. – Просто серый день.

2. ПРОСТЫЕ СЛОЖНОСТИ

– И все-таки, я предлагаю Лужина, – напористо произнес Лукин. – Кроме него, никто не сможет возглавить подземную команду. У него одного есть хоть какой-то опыт.

– Вы уверены? – прищурясь спросил генерал Середа. – В конце концов мы должны разобраться в этих исчезновениях работников метрополитена.

Лукин замялся. Он понимал, что никто, кроме Крысолова, не справится с монстрами подземелий, никто, кроме Лужина, не знает самих этих подземелий. Но как сказать об этом высокому начальству? Подполковник утер ладонью губы.

– Я по-прежнему настаиваю на кандидатуре Лужина, – с той же напористостью сказан он. – Капитан Лужин в 1992 году уволился из рядов Вооруженных Сил в связи с несогласием по поводу решения командования о расформировании группы контроля подземных коммуникаций, Он специалист – единственный специалист – по подземной и наземной мутантной флоре и фаунею

– Это что же, – лениво протянул Середа, – цветы-людоеды и крысособаки?

– Да, – набычась, ответил Лукин, – он знает всю эту чертовщину. Кто бы ни убивал или похищал обходчиков тоннелей, Лужин разберется.

– Что-то вы слишком рьяно агитируете за этого Лужина, – проворчал генерал. – Где вы его выкопали?

Лукин поджал губы. Он мог бы сказать – где, но не думал, что стоило это делать. Начальника ГУВД вряд ли привел бы в восторг тот факт, что один из его подчиненных еще пару месяцев назад был «вольным стрелком».

– Ладно, – вдруг сдался Середа, – оформляйте документы на этого Лужина. Но, черт меня возьми! Штаты и так раздуты.

«Так и не набирайте в органы шпану», – чуть не ляпнул подполковник Лукин, но благоразумно промолчал – генерал мог неправильно понять эти слова, а ссориться с начальством не самое разумное занятие…

Чистильщик резко открыл глаза и чуть приподнял голову с подушки. Бес, лежавший удвери, также открыл глаза, навострил уши и вопросительно поглядел на друга. Чистильщик качнул головой, сел и, дотянувшись до столика, вытянул из портсигара сигарку, закурил. Он на секунду прикрыл глаза, потом резко распахнул их и с подозрением глянул на лежащий на столике мобильный телефон, номер которого знали от силы три-четыре человека. Чистильщик смотрел так на него с минуту, и он вздрогнул, когда запищал вызов телефона.

– Да, – коротко бросил он.

– К сожалению, снова нужны твои услуги, – услышал он знакомый голос с характерной надтреснутой хрипотцой.

Чистильщик снова попытался представить своего связника, которого он ни разу не видел, хотя и работал с ним уже более четырех лет.

– Где и когда? – спросил он.

– Одиннадцатого, во Пскове.

Чистильщик помолчал и задал совершенно непростительный вопрос:

– Кто?

Ответом ему был хриплый смех.

– Дурацкий вопрос, – отозвался связник. – Все материалы – в папке, как всегда.

Чистильщик пожал плечами и нажал клавишу «отбой». Но за долю секунды, прежде чем связь разъединилась, он услышал хриплое: «Удачи!»

«Удача! – саркастически усмехнулся Чистильщик. – При чем здесь удача?!»

Он подмигнул Бесу и тихо шепнул:

– Что, дружище, опять начинается сезон дерьма, а?

Пес длинно зевнул, показав внушительные клыки, неторопливо встал, подошел к сидящему на диване Чистильщику и положил свою лохматую голову ему на колени. Чистильщик рассеянно почесал Беса за ушами.

– Начинается, брат, начинается.

Николай Сергеевич Морачковский с утра был в несколько паршивом настроении – слегка помят во вчерашней пьяной потасовке, похмелен. К счастью, фингалов не наставили, лишь ныли ребра, да саднила царапина на шее. Сегодня он был совершенно свободен – за товаром предстояло ехать только завтра, чтобы к субботней толкучке на рынке быть во всеоружии.

Собственно, Сергеевичем его никто не звал, да и Николаем – тоже. Для всех он был Коля-Бешеный, а для матери и для сестры – Колькой. За свои двадцать семь лет он успел последовательно побыть студентом пединститута; солдатом внутренних войск; снова студентом; подозреваемым в совершении разбойного нападения (с содержанием в СИЗО) и, наконец, безработным. Последние полтора года Николай зарабатывал на жизнь перепродажей турецкого, болгарского и прочего барахла, привезенного «челноками», на рынке родного города Пскова. Денег хватало на то, чтобы содержать мать и младшую сестру – довольно нищенски, правда, – и на попойки. Так что финансы обычно кончались вечером в четверг, в лучшем случае – в пятницу утром. А суббота и воскресенье – базарный день.

Сегодняшний день Николай твердо решил провести с Любкой – штатной своей женщиной. Или «дырой», или «телкой», «теткой», «лярвой», «мандой»… Короче, – как ее ни называй, – она была особью женского пола, в которую Коля-Бешеный разряжал свою сексуальную энергию. Ни для кого – даже для Николая – не было секретом, что Любка зарабатывает на жизнь продажей своего – весьма стройного и ухоженного – тела. Проституцией, грубо говоря. Но Николая это не смущало, ибо ее сутенером был именно он.

Все «бандиты», пообщавшись с ним, почти хором заявили, что дешевле его смерти будет всего лишь не иметь с ним дела и оставить в покое, ибо в армии, в N-ском стройбате Коле-Бешеному отбили не только почки, но и мозги. А мокруха – она же денег стоит. Так его и оставили в покое – и торговую точку, и Любку-давалку.

Но сегодня с утра Любка была не в настроении давать на халяву – ее подцепил, купившись на невинное личико и стройную фигурку, какой-то приезжий кадр. Так, по крайней мере, сказали Любкины соседи. «Ну-ну, – подумал Николай, – будет чем поживиться». В свои двадцать два Любка выглядела едва ли на восемнадцать, и Морачковский этим частенько пользовался, представляясь братом и стрясывая с приезжих лохов дополнительную денежку за совращение несовершеннолетней. Статью, конечно, давно отменили, но кто же в точности знает нынешний УК, кроме прожженных зэков-законникоа и прокуроров с адвокатами?

К трем часам, щедро залив похмелье на остатки денег пивом Коля-Бешеный свернул в переулок у одного из зданий пединститута, где сам некогда учился, поднялся на второй этаж и своим ключом открыл дверь Любкиной квартиры.

А зря. Ибо не знал он, при всем своем незаконченном высшем педагогическом, книги, зовущейся «Некрогнозис». Кто и когда ее написал – черт его знает, но на странице за номером сто двадцать два в лионской ее копии от тысяча сто восьмого года начертано небрежной рукой переписчика: «…и если он, насытившись внутренней плотью женщины, вкусит кровь мужчины, бывшего с ней прежде ночью, то обретет жизнь долгую». Странная книга и темны слова, в ней сказанные, но не знал их Николай Сергеевич Морачковский, Коля-Бешеный. И славен он был тем, что не могли его сразу вырубить ни удары ногой в голову, ни штакетиной по той же самой репе, ни мощные «крюки» под ребра.

Поэтому Николай вошел в квартиру без колебаний, прошел в единственную комнату, служившую и будуаром, и гостиной, и сразу же увидел обнаженную Любку, воздетую на фаллос стоящего посреди комнаты мужчины, снявшего с себя все, кроме белой рубашки и галстука. Взглянув на эту рубашку, Коля-Бешеный остолбенел. Рубашка была заляпана алыми пятнами. Кровью.

Чистильщик – он же капитан Лужин – неторопливо вошел в дежурку специального подразделения по охране и зачистке сооружений метрополитена.

– Ну, что у нас плохого? – невыразительным голосом спросил он. Дежурный, прапорщик Семенчук, прозвище Дрын, покосился на него. Большинство в команде «Бойцовых Котов» своего командира недолюбливали, но уважали. Был он какой-то замкнуто-отстраненный, избегал любых контактов, хотя о бойцах заботился, как о родных, правда, был с ними крут и резок.

– Да нормально все вроде бы, – так же невыразительно ответил прапорщик. Лужин пожал плечами,

– Где старший лейтенант Зорин? – спросил он. Семенчук пожал плечами в ответ.

– Да вроде в спортзале, – буркнул он.

– Спасибо, – как всегда, безукоризненно вежливо отозвался Лужин и вышел из дежурки.

«О, блин, – раздраженно подумал прапорщик, – соблюдай тут этикет».

Фантастическая вежливость Чистильщика в обычных условиях была еще одной причиной нелюбви к нему.

Чистильщик прошел в спортзал, полюбовался с минуту на учебный бой Зорина с парой «Бойцовых Котов», потом жестом подозвал своего заместителя к себе.

– Леня, подмени меня, – тихо произнес Чистильщик, – денька на три-четыре, не больше.

Зорин вытер рукавом потное лицо и серьезно поглядел на командира.

– Ты что, Михаил Василич, опять? – почти угрюмо спросил он.

Лужин, насколько мог искренне, улыбнулся и мотнул головой.

– Да нет, что ты, Леня, – ответил он, – к приятелю хочу съездить в Приозерск. Водочки тяпнуть, ногу подлечить, Достала-таки меня эта служба,

Лицо его тотчас же приняло все то же нейтрально-сухое выражение. «Как бы не переиграть с радушием и пофигизмом» – подумал он. Но, видимо, не переиграл, так как хмурость и недоверчивость медленно покинули взгляд Зорина.

– Приятеля навестить? – переспросил он.

– Угу, – вновь уже невыразительно ответил Чистильщик, – в училище на соседних койках с первого курса дрыхли.

– Михаил Василич, полчасика у тебя свободных есть?

– Есть, – покладисто ответил Лужин, хотя время поджимало,

– Тогда подожди пару минут, я в душе сполоснусь и выскочу. Разговор до тебя имеется.

Чистильщик пожал плечами и вышел из спортзала, дошел до дежурки, сел на табурет. Семенчук покосился на него, но ничего не сказал. Чистильщик закурил очередную сигарку – третью за этот день – и равнодушно глянул в потолок.

Зорин пунктуально выскочил в дежурку через три минуты. Лужин неторопливо встал и оба вышли на улицу, окунувшись в медлительный снегопад.

– Слушай, ты обедал? – вдруг спросил Чистильщик, повернувшись к заместителю.

– Да нет еще, – ответил тот.

Лужин шагнул к своему мотоциклу и похлопал ладонью по седлу.

– Давай прокатимся, перекусим. Заодно и поговорим.

Зорин пожал плечами, уселся за спиной Лужина и едва успел ухватить командира за пояс, как Чистильщик рванул с места, виртуозно вписавшись в небольшой просвет между машинами, плотно запрудившими Московский проспект.

– Слушай, – проорал Зорин в ухо Чистильщика, когда тот притормозил на светофоре, – ты же все-таки солидный человек, целый капитан. Мог бы докупить еще пару колес, а то летаешь, как мальчишка.

– Капитан, никогда ты не станешь майором, – чуть фальшиво пропел Лужин и снова рванул с места, втиснувшись между чадно воняющим «Икарусом» и навороченным джипом. У Зорина аж дух захватило.

Приткнув мотоцикл у Мариинки, заглушил движок, повернулся в седле и поглядел на своего зама.

– А если честно, мне просто нравится вот так чувствовать скорость. Пошли.

– Куда?

– А туда, – Лужин кивнул головой в сторону двери ирландского бара «Шамрок».

– Кучеряво живешь, – хмыкнул Зорин, – да вот мне не по карману. Да и ты непонятно с чего шикуешь. Бабушка наследство оставила?

– Угу, троюродный дедушка двоюродной тещи в Штатах ласты склеил. Пошли. Я тебя пригласил, я и расплачиваюсь.

– Тоже мне, благодетель, – криво улыбнулся лейтенант,

– Не благодетель, – поднял палец Чистильщик, – а меценат. Почувствуйте разницу. Пошли, – и подтолкнул Зорина в спину.

– Меценат, блин, – всю дорогу до дверей паба ворчал Зорин, – благодетель хренов.

Лужин не обращал на его бормотание почти никакого внимания, лишь периодически подталкивал лейтенанта кулаком в спину.

Сели в большом зале в уголок у окна.

– Поперло нам, – сказал Лужин, – мы в зоне ответственности девушки Кати, а она дюже швыдкая девица.

Полчаса спустя Лужин отложил вилку, хитро поглядел на Зорина, добиравшего с тарелки остатки картофеля-фри, и поднял к губам кружку «Гиннесса».

– Кучеряво живешь, – снова проворчал старший лейтенант, промокнув губы салфеткой. – Не понять – с чего?

– Халтурю, работу на дом беру, – невозмутимо отозвался Чистильщик.

Зорин покачал головой.

– Значит, опять, – вздохнул он.

Чистильщик усмехнулся, слегка дернув уголком рта. Его зам был уверен, что знает причины не столь уж редких отлучек своего шефа.

Однажды – примерно год назад – абсолютно случайно Зорин стал свидетелем ликвидации Чистильщиком аномала. Лужин чуть-чуть опоздал и застал оборотня, что называется, с поличным, рядом с растерзанным телом подростка. Поэтому Зорин решил, что его шеф занимается самочинной охотой на тривиальнейших маньяков. И Лужин не стал его разочаровывать. Относился лейтенант к этому весьма неодобрительно и на правах если не друга, то хорошего приятеля, просил неоднократно с этим делом завязать. Лужин всякий раз клялся и божился, но каждый понимал, что слова так и останутся словами.

Но на сей раз Чистильщик почувствовал, что разговор предстоит слишком серьезный, и внутренне подобрался.

– Даже если и так, – растягивая слова, произнес Лужин, – чем это плохо?

Зорин тяжело поглядел на командира, но тот с легкостью выдержал этот взгляд.

– Ты думаешь, что говоришь, Михаил Васильич?

– Я, мил человек, давно говорю только заранее обдуманные вещи. И не зыркай на меня так, дырку протрешь, а латать – нашему дорогому доктору.

– Васильич, ты же сам ставишь себя вне закона…

– А когда я был в законе? Когда пытался пробить экипировку для нашего подразделения? Или когда зачищал Вороткова? – усмехнулся Чистильщик.

Зорин покачал головой – разработка Вороткова, резавшего десяти-двенадцатилетних пацанов в подъездах домов в районе Комендантского, которую вели с июля прошлого года, ничего не дала, а в феврале его нашли на месте готовящегося преступления с пулей в голове. Зорин был уверен – и абсолютно не без оснований, – что это дело рук его шебутного начальника. Хотя бы потому, что ствол – пулю и гильзу от которого нашли на месте происшествия, – был весьма нестандартным для наших палестин, не какой-нибудь ТТ, «стечкин», «макар» или «Беретта» М-92, а весьма раритетный в России по причине невостребованности – весьма непонятной – «маузер» ХСП. Который никогда не всплывет. Зорин знал, что Лужин предпочитал оружие надежное, малогабаритное. Такой же безотказный механизм, каким был сам Чистильщик.

– Но слушай, Васильич, есть же все-таки закон… – попытался возразить лейтенант.

– Нету, – тихо рявкнул Лужин. – Нет законов, брат, понял? Когда толстый дядя пишет бумажки, находясь в кольце бронированных мальчиков из бывшей «девятки» – это одно, а когда тетя Маша или Леночка-девочка-шестиклассница в темном подъезде – это совсем другое.

– Но… – попытался возразить Зорин, выкладывая остатки юношеского оптимизма и максимализма, но капитан задушил его возражение в корне:

– Или сдавай меня, как стеклотару, инспекции по личному составу, или засохни. То, что я делал, я делаю и буду делать, пока не сдох! – Чистильщик коротко рубанул ребром ладони по столешнице. Кружки подпрыгнули, доски слегка треснули, окружающие оглянулись. Чистильщик тотчас же изобразил – для нервных посетителей – лицом и руками: «Ну, бывает, что поделаешь». И сразу же повернулся к Зорину, пронизывая его взглядом, – вновь холодно-спокойный, собранный.

– Ты что, Васильич, – поежился лейтенант, – нешто ж я стучать побегу?

Лужин пожал плечами.

– Если ты, Ленчик, это и сделаешь, никто на тебя – почти – косо и не посмотрит. Я – в первую очередь. Когда-нибудь, может быть, – Чистильщик остро глянул на Зорина, – я подчеркиваю – может быть – я и поведаю тебе о некоторых своих делах и о их высшем смысле. Только боюсь, что либо мне придется вызывать для тебя неотложку, либо тебе для меня – труповозку. Вот так-то.

Коля-Бешеный был уже прилично на взводе, но все равно его тело сотрясала крупная дрожь. Он сорвал зубами – пальцы не слушались – пробку с чекушки и, даже не пытаясь налить водку в стакан, присосался к горлышку. Четыре-пять мощных глотков – и пустая бутылка полетела в угол, в груду ей подобных. Не обращая внимания на глухой звон бьющегося стекла, Николай запил обжигающую жидкость пивом – так же, из горлышка бутылки. Но напиться не удавалось. Тяжелела, наливалась свинцом голова, становились ватно-мягкими конечности, но блаженное забытье не наступало.

Последние четыре часа Николай провел как в тумане. Он не помнил, как опрометью рванул из квартиры Любки, где бродил, откуда взял деньги – занял? отнял? украл? Более или менее он начал воспринимать пространство-время, когда очутился сидящим на застеленной, с грязным бельем, кровати в своей квартире на окраине Пскова и принял первые сто грамм. Но с возвращением в реальность его стала сотрясать дрожь, из-за которой вторые сто грамм расплескались по грязному паркетному полу, и Коля решил пить из горла, дабы не переводить зазря продукт.

Выхлебав полбутылки чуть несвежего «Сенчу» даугавского производства, в изобилии стоявшего в окрестных ларьках, Николай с шумом выдохнул. Дрожь наконец-то начала оставлять его, и Коля-Бешеный вытянул из пачки «беломорину», продул, закурил. И в этот момент в дверь длинно позвонили. Коля подскочил, словно подброшенный пружиной, и замер. Горящая папироса упала на пол, точнее – на маленький половичок у кровати, Коля выудил из стенного шкафа тяжелый молоток и сделал шаг в прихожую, чувствуя вонь тлеющей тряпки. Звонок снова длинно ударил по натянутым нервам. Николай вновь застыл.

Глянул в глазок – память былых, «интеллигентских» времен. Перед дверью переминался Вова-Кабан, всегдашний собутыльник Николая. Матюгнувшись, Коля-Бешеный открыл дверь.

– Ага, ты – уже! – радостно рявкнул Вова и потянул ноздрями. – А чем это у тебя воняет?

– Ты, твою мать, еще бы дольше звонил! – заорал Николай. – Тут бы воще бы пожар случился!

– Да-а, брат, – протянул Кабан, – какой-то ты испуганный. Про Любку я уже слыхал. Не ты ее?

– Ты че, воще озвезденел? – взвизгнул Бешеный, и глаза его налились кровью. – Я тебе такое расскажу – охренеешь!

И он принялся в красках излагать сцену, увиденную им в квартире Любки, тщательно скрывая свой испуг и приписывая детали, которых и не было.

Им обоим было невдомек, что беседу их минут пять уже слушают. И совсем не Наши Родные Органы.

Чистильщик сошел с поезда, имея в карманах сумму в две тысячи деноминированных рублей и тысячу «зеленых», Ч3 модель 75 калибра 9 мм «парабеллум»[8] с пятнадцатипатронным магазином, «браунинг» образца 1910/12 года и вполне реальное удостоверение ФСБ. Ч3 Чистильщик сунул в кобуру на поясном ремне, на левом боку, браунинг – в кобуру, крепящуюся к предплечью правой руки, деньги – в левый внутренний карман кожаной куртки, удостоверение – в правый. Именно в правый, чтобы доставать левой рукой, которая – почему-то – в критических разговорах с ОМОНом или СОБРом считалась более безопасной. Сам Чистильщик уже очень давно научился стрелять с обеих рук, хотя амбивалентом от рождения не был.

Первое, что сделал Чистильщик, – ощутив себя Крысоловом, свободным от всех преград и рамок, вышедшим на Охоту, – купил десяток бутылок среднего качества водки – дабы не отпугнуть высоким ее качеством опрашиваемый контингент.

Часа через три он был если не лучшим другом окрестных бомжей, то уж точно – человеком, заслуживающим доверия. Огромный поток информации потек в его уши. Порядка девяноста пяти процентов можно было смело отсеивать, как семечную шелуху. Зато пять процентов – отшелушив гиперболы и несущественные замечания в виде ненормативной лексики, – были неоценимой помощью в его деле. Поэтому, встретившись со связником в кафе, носившем молодежно-неформальное название «Бейрут», Чистильщик был почти в курсе дела. Но связник ошарашил его.

Попивая маленький двойной кофе мелкими глотками, связник, как бы между делом, произнес, передав Чистильщику материалы по Коле-Бешеному:

– Мы хотим, Крысолов, чтобы это был несчастный случай.

Какое-то время Чистильщик молчал, прослушивая документацию, записанную на обычную аудиокассету, на плейере. Потом поднял взгляд на связника:

– Кто это – «мы»?

– Местный филиал вашей организации, – невозмутимо ответил связник.

Крысолов покачал головой.

– А я, дурак, думал, что это цельная организация, – с усмешкой произнес он.

Связник симметрично усмехнулся.

– Центр и периферия, – грустно сказал он. – Это не мое решение. Центр и периферия.

– Спасибо вам, – ответил Чистильщик. – Увы, решать все – Центру.

– Пожалуйста, – устало произнес связник. – Боюсь, что вы правы.

Уже в другом облачении и с другой моделью поведения Чистильщик тормозил машину на центральном проспекте Пскова. Он сделал свое дело. Собственно, дело состояло из двух частей. С помощью психотропного препарата он выпотрошил Колю-Бешеного и, заручившись поддержкой местного УВД, быстро вышел на аномала, ликвидировал его. И получил по сотовому, номер которого знали лишь очень немногие, команду «Профилактика». Это значило – зачистка всего верхнего эшелона местного филиала.

Вот тут как раз и сотворил Крысолов цепь «необъяснимых несчастных случаев». В отличие от аномала, «зачищенного» выстрелом из «браунинга» в затылок, четко в мозжечок. А главы филиала умерли – кто от разрыва сердца, кто от кровоизлияния в мозг, а кто и просто передознулся кокаином. Всякое бывает с обеспеченными людьми.

Перед отъездом из Пскова – в этот момент умирал от невнимательности директор Северо-Западной Торговой Компании, не заметивший заряд направленного действия с детектором движения под днищем своего «БМВ», – Чистильщик встретился со своим связником.

– Ну как, все в порядке? – весело спросил Чистильщик. – Все я хвосты зачистил?

Они стояли на берегу Великой, под стенами Псковского кремля, в месте впадения Псковы в Великую.

– Сука ты, Крысолов, – тихо произнес связник. – Всех наших ликвидировал – рад?

– Да пошел ты, – негромко ответил Чистильщик. – Нехрен было выстебываться.

Связник вынул из кармана тупорылый пистолет. «Макаров» – сразу определил Чистильщик. Он бы мог опередить связника, который явно держал оружие в первый раз в руках, и выхватить Ч3-75 из кобуры под полурасстегнутой курткой, выстрелить на поражение из любого положения: падая; лежа на спине, на боку, на животе; в прыжке в сторону – чему-чему, а этому его научили до автоматизма. Но почему-то не стал.

– Ну, и?.. – произнес он.

Связник щелкнул предохранителем. Поднял ствол на уровень лица Крысолова.

– Я убью тебя, – полуутвердительно-полувопросительно произнес он.

Чистильщик только усмехнулся.

– Валяй! – воскликнул он, разведя руки в стороны. – Ну?!

Ствол дрогнул и пошел вниз.

– Вот в яйца – не надо, – с деланной заботой произнес Чистильщик. – В лоб – еще туда-сюда, а в яйца – негоже.

Он шагнул вперед, аккуратно вынул пистолет из закоченевших пальцев связника.

– Как тебя зовут-то? – задал он непозволительный вопрос.

– К-костя, – дрогнувшим голосом ответил связник.

– Работать нам с тобой, Костя, еще до скончания века, – грустно произнес Чистильщик. – Питоны завсегда найдутся. Вот только ты хавлом не щелкай – сожрут. Пока.

Он бросил поставленный на предохранитель «Макаров» на землю и пошел прочь, почти не ожидая выстрела в спину.

На Октябрьском проспекте Чистильщик остановил потрепанный «жигулек», водитель которого согласился его довезти до памятника на развилке. Через полчаса безуспешных попыток Чистильщик в новом – длинные хайры (парик) и тертая джинса (чем не камуфляж) – смог затормозить лайбу с хохлятскими номерами. Основное, что требовалось от Чистильщика, – это рассказывать байки, дабы водила не заснул. Вот уж чего-чего, а баек Чистильщик знал до дури. Весело доехали до Луги, где драйвер-хохол не захотел отпускать Чистильщика и они доехали до станции метро «Московская». Подмигнув на прощание, Крысолов спрыгнул с подножки «МАЗа» и растворился в толпе утренних пассажиров метрополитена.

3. СУМЕРКИ

Хмурый невысокий человек почти незаметно выскользнул из дверей привокзальной гостиницы. Почти – то есть никто не смог бы описать его внешность, даже если бы портье, дежурную по этажу, горничную или бармена допрашивала лучшая команда следователей и розыскников, каких только смогли бы найти совместными усилиями ФСБ и МВД. Но этого никто, естественно, не стал делать.

Серый Человек нырнул в переполненный хвостовой плацкартный вагон скорого Москва-Мурманск. Небрежно сунув замудоханному проводнику – одному на два вагона – мятый билет, Серый Человек протиснулся к своему месту, забросил объемистую грязную сумку на третью полку, приветливо улыбнулся соседям и отправился в сторону нерабочего тамбура – покурить.

Но как только поезд тронулся, Серый Человек бросил недокуренную сигарету в банку-пепельницу, присобаченную к двери тамбура, и нырнул в межвагонную «гармошку». Там он сбросил замызганную куртку, внутренней стороной не менее замызганной шапки протер до зеркального блеска дорогие ботинки, сунул старую одежду в промежуток вагонных стыков, волосы спрыснул водой из заранее приготовленной пластиковой бутылочки и остался в короткой модной куртке, с маленькой сумочкой на ремне через плечо. Этакий преуспевающий молодящийся мэн. Он даже в росте, казалось, прибавил.

Именно в таком виде он и появился в купейном вагоне, пожаловался проводнику – дескать, чуть не опоздал, пришлось прыгать в последний вагон. Предъявил билет, получил постель и мирно улегся в купе на свою верхнюю полку, где, повозившись минут с пяток, спокойно задремал.

Разбудил его сильный толчок и отдаленный грохот. Легко удержав свое жилистое – и весьма тренированное – тело от падения с полки, Серый Человек, изобразив на лице недоумение и страх, осторожно спустился на пол. Поезд стоял. «Что случилось?» – кричали встревоженные пассажиры, и Серый Человек вплел свой голос в их нестройный хор. Якобы суматошно натягивая ботинки, Серый Человек незаметно усмехнулся, заранее предвкушая Зрелище.

Спрыгнув с подножки вагона, он вместе с прочими пассажирами пробежал по каше сырого снега с сотню метров и увидел догорающий, чадно дымящий остов хвостового плацкартного вагона. Два предыдущих вагона сошли с рельс и лежали на боку под невысокой насыпью. Из них доносились крики о помощи и истошный вой раненых и покалеченных. Серый Человек судорожно сглотнул, ощущая что-то, подобное сильнейшему оргазму, но гораздо продолжительнее и намного мощнее. Его аж шатнуло. Кто-то, решив, что Серому Человеку стало плохо от этого кошмарного зрелища, попытался отвести его в сторону, но он вырвался, не отрывая застывшего взгляда расширенных глаз от кровавого месива в чудом уцелевшем нерабочем тамбуре хвостового вагона, где он курил пару часов назад.

А дальше – дальше он исчез, не оставив следов. Место номер двенадцать, которое он якобы занимал в купейном вагоне, оказалось пустым. Билет на него куплен не был, и место пустовало аж с самой Москвы. Но в принципе никто этими странностями не интересовался.

– Ботва все это, док, – бормотал Чистильщик. Врач, бинтовавший его предплечье, похоже, так не считал.

– Док, ты меня достал! – воскликнул Чистильщик и попытался встать.

С неожиданной силой, которую никто не мог бы предположить в тонких руках врача, тот усадил Лужина на холодный гранитный пол.

– Вы обещали экскурс по странным существам града Питера, – напористо произнес он.

– Прямо сейчас? – устало спросил Чистильщик. Нынешняя операция по зачистке обошлась без жертв, но устал он безмерно.

– Да. Если вы в состоянии – сейчас.

– Хорошо, – Чистильщик отмахнулся от набегающего Крыса, дескать, сам рапорт составишь, а меня нынче не замай. Крыс понятливо мотнул головой и исчез. А Чистильщик, тяжко поднявшись, поманил доктора за собой.

Через тридцать пять минут, уединившись в тишине медблока команды «Бойцовые Коты», Чистильщик и доктор разливали в стаканы разведенный спирт.

– Ну, мое прозвище ты знаешь, – холодно сказал Чистильщик. – А как мне звать тебя?

– Позывные – Стерх, – мрачно ответил врач.

– 32-я бригада? – с неожиданным волнением переспросил Чистильщик.

Врач кивнул.

– Все. Куча вопросов снимается, – пробормотал Лужин. – Неужели не помнишь, как меня латал?

Врач мотнул головой.

– Да где уж тебе, там таких, как я, был мешок, – буркнул Чистильщик. – Ну, слушай сюда, Стерх. – Чистильщик глубоко вздохнул. – Ты сам питерский? – Врач кивнул. – Тогда легче. Объяснить, я имею в виду. Понимаешь, у этого города – совершенно иная инфосфера. Он принимает лишь немногих. Да и тех, кого принял, испытывает ежечасно. Но и это еще не все. Инфосфера уродует тех, кого не принимает, но те все равно держатся за город. Уродует и тех, кто принят, но криво вписывается в структуру города, не полностью. Я не знаю, что нужно для того, чтобы полностью вписаться, – у меня нет четких критериев. Я не изучал глубинные причины этих явлений, я занимался лишь последствиями. Будем! – Чистильщик поднял стакан. Врач поднял свой и мужчины выпили не чокаясь. Выдохнули. Занюхали хлебом, закусили сальцом, хрустнули лучком. Чистильщик вынул портсигар, предложил одну сигарку доктору. Тот отрицательно мотнул головой и вынул из кармана пачку «Беломора». Задымили, прикурив от «Зиппо» Чистильщика.

– Так вот, док, – продолжал Чистильщик, – самое обычное явление в Питере – это перманентная неврастения почти у всех жителей. Лечи их – не лечи. Ну, я не врач, и выражаюсь, может быть, не совсем грамотно, но, думаю, ты меня понял. Но у некоторых, которые либо не приняты абсолютно, либо потомки не принятых, начинаются странные изменения в психике. На первый взгляд – это обычные люди, которые, скорее всего, спокойно пройдут любую, самую тщательную психиатрическую экспертизу. Но… – Чистильщик разлил спирт по стаканам.

– Маньяки? – произнес врач, беря свой стакан. Выпили, крякнули, занюхали, закусили, хрустнули лучком, закурили.

– Не-ет, брат, – покачал головой Чистильщик. – Маньяки – это еще люди. Другие, но люди. Как художники или поэты. Они по-другому видят, воспринимают мир и выражают себя в нем. Только одни деструктивны, а другие конструктивны. Но психические мутации – это не банальные расстройства психики, которые мы наблюдаем у маньяков или людей искусства. Кстати, не потому ли так бездарны нынешние, так называемые «звезды» и не потому ли так много развелось маньяков, что самовыражаться в убийстве и насилии стало намного легче и дешевле, что ли? Ну, это отдельная тема для разговора,

Так вот, бишь, о чем я: мутации не обязательно тератоидные или тератогенные, но эти существа иные. Именно существа – они уже не люди в нашем, то есть вашем понимании.

– Не понял, – произнес врач, разливая спирт по стаканам.

Чистильщик поглядел жидкость на просвет, поболтал ее немного и залпом выпил. Сморщился, но закусывать не стал, лишь закурил новую сигарку. Врач поднял брови, но ничего не сказал, лишь кинул в рот кусочек сала. Чистильщик трезво и холодно глянул на врача. Тот поперхнулся, но взгляд выдержал.

– А ты не помнишь? Я же уже говорил, что я не человек. – Чистильщик усмехнулся. – Ты думал, я шучу? Нет, док, этим не шутят. Видишь ли, есть еще категория людей, которых город, если можно так сказать, поглотил. То есть принял на сто два процента. Между полностью отторгнутыми и поглощенными можно поставить знак равенства.

Чистильщик долго молча курил, неподвижными глазами глядя на черноту за окном. Потом все так же, не произнося ни слова, он расплескал спирт по стаканам, приподнял свой на уровень глаз приглашающим жестом и опрокинул в себя обжигающую жидкость. Занюхал горбушкой и глубоко затянулся. Заглянул в портсигар и хмыкнул про себя – за эти полтора часа он выкурил уже семь сигарет, но не испытал привычного неудовольствия по поводу превышения дневной нормы, не испытал ничего, кроме усталого равнодушия.

Усидели они почти литр разведенного до сорока пяти процентов спирта, доктор слегка осоловел, Чистильщик был почти ни в одном глазу, испытывая лишь приятную расслабленность в теле. От пития пришлось на время отвлечься, приготовить доку отрезвляющий декокт из крепчайшего кофе и перца и незаметно капнуть в него пару капель из своего пузырька – «Серебряной Звезды», мощнейшего, но абсолютно безвредного в малых дозах нейтрализатора алкоголя и наркотиков. Доктор быстро оклемался и теперь поглядывал на Чистильщика с подозрением.

– Ладно, мы отвлеклись на побочные теории, – неторопливо произнес Чистильщик, – продолжим. Понимаешь, мы тут все больше говорили про психические изменения. Но кроме них есть ведь и физиологические изменения, генетические – какие угодно. Думаешь, мутанты в подземке – плод радиационных и химических загрязнений, как это любят буржуи в фильмах показывать? Ни хренушки подобного. Сколько я видел радиационных или химических мутантов, все они уродливы и недееспособны по причине дегенеративности. Парочку исключений из правила я видел, но они – люди умные, тихие и спокойные, мирно живут и радуются, что почти не болеют и ускоренно заживляют раны. Правда, медленней меня.

– Лю-уди? – протянул доктор. Чистильщик кивнул:

– Именно, что люди. Да и парочку котиков-песиков наблюдал – вполне нормальные дворняги, чуть крупнее своих обычных собратьев. Котейку даже удалось колбаской подманить – как видишь, он меня не съел, а за колбаску даже погладить себя дал.

– Так какой же он мутант?

– А греться ходил он туда, где дозиметр почти зашкаливало. Видел, как котейки на солнышке греются? Так он грелся на проплешине с крайне высоким фоном. Но сейчас речь не об том.

Он долил в стаканы остатки спирта и вынул из раковины охлаждавшуюся под струей воды поллитровку «Smirnoff» и глотнул из горлышка пластиковой бутылки колы. Все это он успел раздобыть, пока доктор просиборивался от декокта, заслав подвернувшегося в коридоре Крыса в ближайший круглосуточный магазин. Крыс облизнулся было на водочку, но Чистильщик погрозил ему кулаком – после дежурства. И дал денежки сверх – на вторую поллитру.

Выпили, хрустнув лучком. Док задымил своим «Беломором», Чистильщик от курения воздержался, хотя очень хотелось. Но именно поэтому он и отодвинул портсигар от себя.

– Но сейчас речь не об том, – повторил он. – Сейчас речь о тех мутациях, которые создает тератогенная инфосфера города. Я почти уверен, что в каждом мегаполисе есть свои мутанты – звери и люди. И они – другие. Если сравнить радиационных, питерских, московских или каких-нибудь нью-йоркских мутантов, они будут довольно сильно отличаться друг от друга, даже если и произошли от одних предков.

– И все-таки, ты ничего не понимаешь, Вадим, – устало произнесла женщина и откинулась на спинку дивана. Крысолов пожал плечами и хлебнул пива. Он сидел с ногами в кресле напротив дивана. Под невысоким столиком, уставленным пивом, вином и закусками, дремал Бес.

Мирдза свалилась как снег на голову. Когда Крысолов вернулся после долгого и тяжелого разговора с доком, он застал ее в доме, дремлющей на диване в гостиной. Бес пропустил ее в дом. Мистика! Сам Крысолов не видел женщину почти пять лет, последний раз слышал ее голос по телефону года полтора назад. И вот она его нашла. А Бес пропустил в дом. Мистика.

– Может быть, – почти равнодушно ответил Крысолов. – Все может быть, Мирдза. Кстати, как Марта?

– Хорошо, уже почти невеста, – ответила она. – Частенько спрашивает, когда приедет дядя Вадим. А ты заметил, – вдруг вскинулась женщина, – что называешь меня полным именем. А помнишь, как ты звал меня раньше?

– Ми-ирка, – протянул Крысолов, и холодные бесцветные глаза его потеплели, наполнились красками, но лишь на секунду. – Того меня уже нет. Все кончилось. Мне хотелось быть с тобой, но еще мне нужно было выполнять мой долг, призвание, обязанность… Не знаю, как точно сказать.

– Именно! – крикнула Мирдза, тряхнув головой так, что ее рыжие волосы взметнулись медным вихрем – Ты сам не знаешь – зачем тебе все это! Они искалечили тебя, твою психику, сделали послушным орудием, убийцей!

Бес под столом поднял голову и недовольно заворчал. Мирдза храбро положила руку ему на загривок. Пес недоверчиво обнюхал ее руку, но позволил все-таки погладить себя, ворча для приличия.

– Видишь? – уже тише спросила она. – Даже приставили к тебе стража. Ему же нравятся мои поглаживания, но он все равно рычит. Так же и ты.

Крысолов усмехнулся и помотал головой.

– Нет. Просто мы оба питаем большую слабость к слабому полу – миль пардон за тавтологию.

Мирдза тоже мотнула головой так, что ее мягкие пушистые волосы растрепались окончательно, став словно облако, подсвеченное закатом.

– Неправда. Ты был готов следовать за своими наставниками и в огонь, и в воду. Никаких слабостей ты не испытывал, как и этот зверь. Ты всегда был сильной и целенаправленной зверюгой, надрессированной только на то, чтобы искоренять и пресекать. Неужели ты сам этого не замечаешь? Ты же перестал быть человеком…

– А я никогда и не претендовал на это «высокое» звание, – с хмурой язвительностью ответил он. Мирдза потупилась.

– Даже твое прозвище – Крысолов – оно и то о многом говорит, – глухо произнесла она. – Ты готов ловить крыс, давить их, не спрашивая – а кто эта крыса, и крыса ли она вовсе.

– Да, я Крысолов, – ответил он. – Но ведь кто-то должен очищать этот мир от крыс?

– А что потом? – спросила она почти невнятно – слезы душили ее. – Что потом? Когда ты выловишь последнюю крысу?

Крысолов грустно усмехнулся.

– На мой век крыс – более чем достаточно.

4. РАЗБИТЫЕ ВДРЕБЕЗГИ

Почтительно склонив голову к циновкам, устилавшим пол, немолодой, подтянутый в костюме-тройке человек произнес:

– Мы потеряли с ними контакт, святейший.

Сидящий на возвышении бритый наголо полноватый молодой – лет тридцати – тридцати двух – человек в расшитом золотыми узорами черном кимоно приоткрыл узкие глаза. Человек в тройке заглянул в их пугающую черноту и вновь склонился к полу.

– Мы ничего не можем сделать, – пролепетал он. Молодой человек изогнул брови.

– Правда? – с неправильным ударением спросил он. Человек в тройке сжался.

– Мы сделаем все, чтобы найти их, – пролепетал он.

– Да-а? – протяжно спросил полноватый молодой человек и дернул головой.

Из-за занавеса, прикрывавшего дверь, появился юноша, держащий на вытянутых руках бархатную подушку, на которой покоился меч-катана в темно-синих ножнах. С тихим шелестом клинок покинул ножны.

Человек в тройке что-то пискнул, но клинок, описав плавную дугу, обрушился на его шею, мгновенно отсекши голову. Обтерев клинок белой тряпицей, молодой человек вложил его в ножны и повернулся к юноше.

– Направьте по месту встречи группу, – с жестким акцентом произнес молодой человек.

Юноша поклонился ему и все так же бесшумно исчез за занавесом.

В эти катакомбы Чистильщик попал из бокового прохода метро, не отмеченного ни на одном плане перегона «Невский проспект» – «Василеостровская». Впрочем, таких проходов в питерском метрополитене становилось все больше и больше. Самое смешное, что проход находился ниже уровня Невы, ниже уровня грунтовых вод. Тоннель, правда, не затапливало – еще одна геологическая флуктуация этого странного города.

Двух кусак Чистильщик отстрелял без малейших хлопот, светошоковой гранатой ошарашил драккера и двинулся дальше. Напарника он оставил у входа в проход – ни к чему были ему лишние жертвы.

Чистильщик вступил в округлую пещеру и замер. «Boт оно, – подумал Лужин, – вот оно, легендарное гнездо аспида, которого никто не видел, кроме…» Развернувшись на шорох, который не уловило бы человеческое ухо, Чистильщик всадил в двухголовую змею три коротких бесшумных очереди. Перебитое пополам тело бессильно билось и изгибалось. Тотчас же несколько гранат – фосфорные и осколочные – полетели в разные углы пещеры.

Чистильщик отпрянул назад – и тотчас же почувствовал рвущую боль в правой лопатке. По-кошачьи извернувшись, он выстрелил в нависшее над ним тело. Матерый двухметровый аспид атаковал его вновь, но струя пуль отшвырнула его на стену. Упав на бок, Чистильщик разрядил в гадину оставшиеся в магазине патроны, рванул с бедра «стечкин», разрядил и его. Чувствуя леденяще-парализующее действие яда, коим обильно были уснащены зубы аспида, Чистильщик отполз в коридор, за поворот, и метнул в пещеру две осколочных гранаты. Сжался в комок. Рвануло, с потолка посыпалась земля, крепи заметно просели.

И Чистильщик пополз как можно быстрее к началу хода, точнее – к метрополитеновскому тоннелю. Остановившись на мгновение, он проглотил содержимое двух небьющихся пузырьков – желтого и красного – из своего подсумка. И снова пополз дальше.

– А так ли уж ты хочешь выполнять свой дурацкий долг? – спросила Мирдза, потянувшись к нему сигаретой. Он щелкнул «Зиппой».

– Как тебе сказать, – непослушным языком ответил он. – Скорее да, чем нет.

– И это мешает тебе сделать счастливой женщину, которая тебя любит? Ведь и ты же до сих пор меня любишь?

– Да, – вынужден был согласиться он. Мирдза усмехнулась:

– Так зачем это все? Зачем глупый риск?

– Из-за тебя, Мирка, из-за тебя.

– Из-за меня?!

– Да. Если бы не ты, я бы даже, может, плюнул на этот промысел. Но…

– Да?

– Но тебе не хотелось иметь дело с простым безродным бродягой. Ведь ты – наследница капиталов Калнышей. А кто я такой? Да еще и не человек. Тебе ведь это ни к чему.

– Кстати, я тоже ведьма – по бабке.

– Ну и что? Ведьма – не мутант без роду и племени. Кстати, действительно без роду и племени – я не знаю, кто были мои родители.

– Что вы говорите, командир? – услышал Чистильщик над собой голос Большого Грызя, которому он уткнулся головой в ноги.

– Ничего, – пробормотал Чистильщик, наконец погрузившись в блаженное Ничто и Нигде.

Старший лейтенант Сергей Андреевич Ковалев досадливо поморщился и закурил очередную сигарету. Во-первых, ему совершенно не улыбнулась необходимость выезда «на труп», а во-вторых, этот труп, как и два предыдущих, мертвым грузом повисли на ОУР Приозерского РУВД. Найдены они были турьем, обосновавшим в долине речки Смородинки несколько постоянных точек обитания в виде землянок и балаганов-чумов из тонких древесных стволов и полиэтиленовой пленки, в коих, установив самодельные печки, и обитали почти круглый год, невзирая на слякоть или морозы.

Нынешний труп ничем не отличался от предыдущих – голый вспоротый живот и простреленная голова. Ковалев мог не глядя гарантировать, что пуля будет от ТТ. Все, как и ранее. Предыдущие два были найдены пятого ноября и одиннадцатого февраля. Характер повреждений указывал на то, что это были не убийства, а скорее – казни. И ни единого следа. Вызывающие висяки.

Ковалев вздохнул. Он входил в бригаду, расследующую эти мокрухи. Обследование немногочисленных окрестных злачных мест ничего не дало. Сами туристы скорее обкиятся, чем кого-то уделают. Вызывал подозрение один из них, в прошлом ветеран двух гражданских войн, да алиби у него жесткое. Проверить, конечно, придется, но и так ясно – пустышка.

Близлежащий храм секты Синро Хикари тоже ни при чем. У них таких людей не было и не предвидится. Ковалев давно присматривался к этой секточке, но все впустую. Да, они изучают всякие экзотные боевые искусства, да, у них есть некоторое количество холодного оружия. И все холодное оружие на учете.

«Мать-перемать», – подумал Ковалев.

Выстрел прозвучал как-то обыденно-глухо, и толпа даже не шарахнулась, обтекая распластанное тело, как несколько непривычную, но опять же обыденную деталь пейзажа. Лишь через несколько секунд, когда под головой лежащего расползлась темно-красная лужица, завизжали женщины, отшатнулись прохожие, замаячили над толпой фуражки и кепи милиционеров.

Чистильщик свернул на Московский проспект и неторопливо зашагал по четной стороне к Фонтанке. Усмехнулся – руки, глубоко засунутые в карманы потертого и местами прожженного рабочего комбинезона, подрагивали. Он впервые совершил зачистку в общественном месте, стрелять пришлось через внутренний карман комбинезона и ограничился всего одной пулей.

Нырнув в один из темных, до одури провонявших кошачей и человеческой мочой подъездов, Чистильщик сноровисто скинул комбинезон, зашвырнул его под лестницу и вышел на свет божий уже в тонкой серо-синей джинсовой куртке и мешковатых штанах из той же серо-синей джинсы. Прогулялся по набережной до переулка Бойцова, сплавив по пути в подвернувшуюся урну тяжелый газетный сверток, в котором покоился непритязательный бедолага, ТТ, модификации 1951 года, и спокойно уселся в одолженный у приятеля серенький «БМВ» предпенсионного возраста.

Вырулил на Садовую, с нее – на Лермонтовский, на Декабристов прижался к тротуару и тщательно протер кисти рук тампоном, смоченным специальным растворителем, смывая с пальцев и ладоней буржуйский лак DHS-11, препятствующий оставлению «пальчиков» там, где их оставлять не нужно.

Звонок по сотовому заставил его притормозить на Старо-Петергофском проспекте. Чистильщик пожал плечами и поднес трубку к уху.

– Ты что, обалдел, кретин? – услышал он истошный вопль своего куратора, с которым редко удавалось переброситься более чем тремя словами в полгода.

– С кем имею?.. – невозмутимо отозвался Чистильщик. Трубка словно взорвалась.

– Не ломай комедию, придурок! – дальше посыпались непечатные эпитеты. – Всю фирму хочешь в унитаз спустить?

– А что, есть возможности?

– Хватит, – уже спокойней произнес куратор. – Встречаемся там же, где обычно, но немедленно, – и отключился.

Чистильщик удивленно поднял брови – обычно он встречался с куратором раз в год для наблюдения за его, Чистильщика, психикой и прохождения тестов. Внеочередная встреча на его памяти была лишь однажды, лет восемь назад, когда был отмечен массовый сьезд крыши у всего караула, включая начкара, на консервационных складах химических снарядов, и ситуация грозила выйти из-под контроля. Тогда Крысолов, придя из-под земли по канализационным и вентиляционным сетям, устранил угрозу, просто зачистив весь личный состав караула. Операция получила в анналах МО соответствующий гриф секретности, шефы надавили на свои многочисленные рычаги, и расследование было спущено на тормозах.

Через двадцать пять минут Чистильщик прогуливался по небольшому полуостровку, окруженному прудами, в лесопарке Александрино, точнее, в той его части, что располагалась на нечетной стороне проспекта Ветеранов. Чистильщик облокотился на перила мостика, переброшенного с острого мыса полуостровка на противоположный берег пруда, и закурил первую за этот день сигарку.

Когда-то на месте этой гравийной дороги, ставшей в последние несколько лет аллеей парка, находилась тихая Речная улочка, застроенная одно-двухэтажными домиками – остатки деревни Ульянка, стиснутые со всех сторон кварталами современных домов. В середине восьмидесятых жителей домов расселили, улицу снесли, лесопарк проредили и окультурили – раньше по нему было боязно пройти после наступления темноты, а сейчас на центральных аллеях даже фонари горят. Но улочка все равно напоминает о себе одичавшими яблоневыми садами. «Сик транзит глорпя мунди», – ухмыльнулся про себя Чистильщик, глубоко затягиваясь. Сам он когда-то жил неподалеку, когда не был ни Чистильщиком, ни Крысоловом, ни Михаилом Лужиным, ни Вадимом Ефимовым (черт, напомнила ему Мирдза об этом имени и о тех временах!).

Чистильщик нахмурился – он не смог вспомнить своего имени, которым его звали в детстве. А уж своих родителей он не помнил и подавно. Он помнил лишь то, что происходило с момента его пробуждения в больнице, в шесть лет, когда он переболел какой-то странной болезнью, приведшей в растерянность всех врачей, помнил уже лишь приемных родителей. Пять лет он прожил в этом райончике, а в одиннадцать, по окончании пятого класса, его перевели в какой-то закрытый интернат, где и сделали из него Чистильщика, Крысолова.

Даже своего лица он не имел – в течение каждых семи лет его лицо медленно изменялось почти до неузнаваемости. Приемные родители и куратор говорили, что это происходит из-за какой-то мутации его организма, которая позволяла ему видеть почти в полной темноте, в адском грохоте – различать каждый звук в отдельности. Изменялся цвет волос, обновлялись зубы, даже папиллярные узоры на подушечках пальцев – и лишь глаза оставались по-прежнему серо-водянистыми, бесцветными.

«Как Мирдза узнала меня? – подумал он. – Ведь близится завершение очередного семилетнего цикла, а она последний раз видела меня в его начале»

– Ты должен это знать.

Молодой, бритый наголо человек в желтоватой, напоминающей буддийское облачение тоге склонил голову.

– Да, Учитель.

– Центр нашего учения переносится пока сюда.

– Да, Учитель, это большая честь для нас.

– Вздор! Это не честь, это всего лишь временное отступление. И мы покараем тех, кто заставил нас сделать это.

Молодой человек еще ниже склонил голову:

– Как вы посчитаете нужным.

– Готовы ли твои воины-тени?

– Еще нет, Учитель, нам осталось лишь несколько занятий.

– Когда?!

– Летом. В середине лета, Учитель, когда их не будут ждать.

Ответом был довольный смех.

Куратор подошел со стороны улицы Лени Голикова, и Крысолов долго наблюдал за ним, как он, прихрамывал, торопится, почти бежит вдоль пруда к мостику. Сам он по-прежнему стоял, облокотившись на перила, покуривал вторую сигарку. «А ведь он постарел за те восемь месяцев, что я его не видел, – подумал Крысолов, глядя на смешную подпрыгивающую походку куратора. – Постарел, однако! Но при этом совершенно не изменился, как и за все те двенадцать лет, чю я его знаю. Разве что хромать стал больше. Значит, он не аномал. Они так быстро – враз – не стареют». В который раз у него мелькнула мысль-догадка, что в их сообществе аномалов раз-два и обчелся; по крайней мере – в руководстве.

Куратор уже забирался, пыхтя, по горбатому мостику к его середине.

– Какие наши годы, Николай Николаич, – с насмешкой негромко поприветствовал его Крысолов. И прищурился. Одышка и багровость лица были вызваны скорее не прогулкой в рысьем темпе, а плохо сдерживаемым гневом.

– Ты что себе позволяешь, сукин сын?! – яростно засипел в лицо Крысолова куратор. – Ублюдок, ты думаешь, что ты делаешь?!

Крысолов отступил на полшага, чтобы брызги слюны изо рта куратора не летели ему в лицо, а потом сделал то, на что раньше никогда бы не решился, – жестко ткнул Ник-Никыча указательным и средним пальцами под ребра, в диафрагму. Куратор умолк и побагровел еще больше, но на сей раз – от удушья. Крысолов зашел к нему сбоку и резко надавил ладонями одновременно на грудь и спину. Куратор судорожно, с сипением втянул в себя прохладный вечерний воздух.

– Отдышись, Ник-Никыч, успокойся, – почти ласково сказал ему Крысолов. – Успокоишься – поговорим.

Куратор несколько раз глубоко вдохнул, и лицо его начало принимать нормальную окраску.

– Ты что себе позволяешь? – начал он в прежнем тоне, но чувствовалось – перегорел, прежний запал иссяк. Крысолов поднял брови.

– Да я ижмо о тебе, Ник-Никыч, и беспокоился. Больно уж чело твое ясное апоплексического цвета было. Не мог же я отцу-благодетелю, куратору родному, вот так вот дать концы откинуть. А спорить с тобой – сам помнишь – никогда не решался, шибко ты всегда категоричен был. Да и есть.

– Слишком ты какой-то спокойный и ироничный, – процедил куратор. Крысолов развел руками.

– Каким сделали. Пойдем, присядем

– Значит, говоришь, здесь? – прищурился Крысолов, затягиваясь тонкой сигаркой. Квартира ему нравилась, но об этом он предпочел промолчать.

– Здесь, – кивнул связник – немногословный латыш средних лет, говоривший по-русски с типичным прононсом коренного москвича. Это заинтересовало Крысолова, но задавать лишних вопросов он не стал – эта деталь не имела отношения к делу.

– Значит, я и поживу здесь, – сказал он. – Легализация?

– Вы – временный, но очень ценный сотрудник одной из фирм, приглашены на полгода, все формальности с властями соблюдены. Материалы по фирме, начальству и сослуживцам – в черной папке на столе. Вам нужно раз в неделю появляться в офисе фирмы. О вашем «приглашении и трудоустройстве», – связник выделил это голосом, и Крысолов усмехнулся, – знает только генеральный. Человек надежный.

Крысолов рассеянно покивал. Связник остро поглядел на него.

– Видимо, я могу идти? – спросил он. Крысолов снова кивнул. Связник открыл дверь и оглянулся.

– Можете здесь жить спокойно столько, сколько потребуется. Но для всех будет лучше, если через полгода вы уедете.

Он вышел, бесшумно притворив за собой дверь. Крысолов защелкнул замок и беззвучно расхохотался. «Дела, – подумал он. – Сначала они вызывают спеца, а потом стараются поскорее от него избавиться. Дела…»

Он неторопливо обошел квартиру. Две комнаты, маленькая кухонька, первый этаж, газовый водогрей, газовое же отопление, смежный санузел. Два шага до центра, но улочка тихая, как на окраине, четырехэтажный дом, но вход отдельный, не через парадное. Еще раз обойдя свои апартаменты, Крысолов запер дверь и отправился на прогулку.

Лето теплом не баловало, сегодня вообще висели низкие тучи и дул пронизывающий северный ветер, но Крысолов только ухмыльнулся, запахнул легкую полотняную куртку и неторопливо зашагал по улице Валмиерас в сторону железнодорожного вокзала. Свернул на Лачплеша, прошел под железнодорожным мостом и вскоре вышел на автомобильный мост через Даугаву. Он шел без всякой цели, просто «измерял город шагами», как любил он пошутить про такие блуждания, но память фиксировала окружающее – намертво, навсегда.

Посидел на автобусной остановке на острове Закюсала, покурил. Встал, улыбнулся какой-то симпатичной девушке, подошедшей к остановке, и все так же неспешно зашагал дальше. Ветер нес пыль и мусор по улицам, но ничто – почему-то – не могло испортить настроения Крысолову. «Странно, – подумат он, – ничто не могло раньше привести меня в такое благодушное настроение. Может, я впадаю в детство?» Он вслушался в свои ощущения, но ничего кардинально нового не нашел. Наверное, сама аура города заставила его расслабиться и перестать быть вечно озабоченным спецом.

В какой-то момент своих блужданий Крысолов оказался в районе с таким уютным названием – Агенскальские Сосны. Он узнал это название, тщательно изучив перед поездкой в Ригу подробный план города, а теперь ему не составило труда привязаться к местности. Сам не зная зачем, забрел в Ботанический сад. Сел на скамейку.

В полутора метрах от него, на противоположной стороне аллеи, сидела рыжеволосая девушка, то и дело нервно поглядывавшая на часы. И Крысолов почувствовал, что она не ждет здесь любимого человека, не ждет постылого любовника, чтобы дать ему окончательный «от ворот поворот». Нет, она здесь по делу, взволнована, ей угрожает опасность, а плюс ко всему – дело срывается.

И Крысолов встал со скамьи, привычно одернул куртку, словно гимнастерку, по-строевому развернул плечи и шагнул, – сам не ожидая такой смелости от себя, – к девушке.

– Простите, – услышал он свой, – словно издалека и чужой – голос, – наверняка именно я и смогу вам помочь. Только я…

5. ПРОКЛЯТИЕ ПАМЯТИ

Крысолов с неудовольствием отметил, что вынимает из коробочки уже четвертую за этот день сигарку, но все равно сунул ее в губы и крутанул колесико зажигалки.

– Так и чем же, Николай Николаич, я вам не угодил? Тем, что в свободное от работы время на маньяков охочусь? Так ведь они тоже представляют определенную угрозу роду человеческому. Или не так?

– Ты идиот! – прошипел куратор. – Мало того, что твои побочные акции ставят под угрозу всю сеть, так ты вообще оборзел! Устранять посторонний объект среди бела дня на глазах сотен людей! А если бы тебя взяли?

– Значит, посадили бы, – пожал плечами Чистильщик. – А вам какое горе? Вы же знаете, что я никого не сдал бы, да и кто бы мне поверил?

– Не в том дело. Если отследить твои связи…

– То можно упереться только в глухую стену, – закончил Чистильщик и зло усмехнулся. – С вашей подачи у меня никого нет, кроме Беса.

– Ну, не преувеличивай.

– Неужели? – восхитился Чистильщик. – Может, у меня есть друзья, семья, любимая женщина, постоянный дом – на худой-то конец? Шиш да кумыш! У меня даже своего лица и имени нет. Да где вам понять, – горько усмехнулся он, – ведь вы-то не аномал. У вас все это есть – и семья, и дети, и дом. Про имя с лицом я уж не говорю,

– Как ты узнал?

– Секрет полишинеля. Как вы думаете, сколько у меня за последние десять лет было ранений и травм, сколько из них смертельных? Вам и не сосчитать. А я бегаю, как молодой жеребчик. Да и не только это. Мне, например, ни разу в голову не приходила идея стать властелином судеб, было достаточно своих личных данных. А заниматься спасением человека как вида, – чем не самое человеческое занятие. Какому аномалу этого возжаждается? А вы спасаетесь изо всех сил. Я уверен, что существуют не только аномалы-мужчины, но и женщины, однако вы старательно держите нас в изоляции друг от друга. Я за свою жизнь знал всего трех аномалов – наших инструкторов в спецшколе, остальных видел только в прорези прицела. Даже соучеников не видел – ведь мы могли подружиться и общаться. Разве не так?

– Сейчас это не важно.

– Еще как важно! Ведь вы, спасая свою гнилую цивилизацию, обрекли нас на роль бездумного оружия, лишив всего, что дано даже дикому животному. Если аномал не становился вашим пособником, то автоматически делался мишенью. Разве нет? Да, многие из нас действительно со временем превращались в чудовищ, но не ваша ли гонка за ними заставляла их возвращаться в первобытное состояние? Как вы внушали нам? Не каждый маньяк – аномал, по всякий аномал – маньяк, жаждущий крови. Именно это и делало нас такими – охотниками, преследующими людей либо друг друга

Вы просто боитесь, что нас станет больше и этот сраный мир выйдет из-под вашего мифического контроля. И не понимаете, что нам он не нужен. Даже ваши теплые сортиры и самое ваше великое достижение – пипифакс – тоже не нужен. Мы самодостаточны. Точнее – могли бы быть такими, если бы вы нас не калечили психически или не убивали. Нашими же руками.

Чистильщик махнул рукой и закурил. Он был опустошен. Все, что наболело годами, выплеснулось в один момент и больше ничего не хотелось. Хотелось лишь лечь на землю и долго лежать, слушая, как пробивается из-под земли молоденькая травка. Внезапно навалившаяся усталость обволокла его тело липкой паутиной. Но куратор, само собой, не желал оставить последнее слово за ним.

– Ты закончил? – сурово спросил Ник-Никыч. Чистильшик вяло кивнул головой. – Ну что ж, ты почти во всем прав. Руководство организации – это обычнейшие homo sapiens. Да, мы действительно боимся, что аномалов станет больше. Но ты видел детей аномалов?

– Боюсь, что их никто никогда не видел. – устало ответил Чистильщик. – Вашими стараниями…

– Неправда. Я сам видел парочку. Не скажу, что это доставило мне удовольствие. Они были уродливыми кретиническими животными, снабженными при этом всеми качествами, имеющимися у тебя – стремительностью, ночным зрением и прочими. И жаждой убивать все. что движется. Просто так, играя в охоту.

Чистильщик мотнул головой – ему почему-то не верилось. Ему сейчас ни во что не верилось.

– Давайте на сегодня закончим, – попросил он. – У меня просто нет сил. Завтра встретимся здесь же в любое удобное вам время. И вы выскажете свой вердикт относительно меня. До завтра.

Не слушая возражений, он встал и побрел прочь.

Женщина легко дотронулась до щеки Чистильщика, и тот досадливо дернул головой, словно его обожгли.

– Что, – спросила Мирдза, – тебя это нервирует?

– Нет, – ответил Чистильщик и замялся. – … не знаю. Все это как-то…

– Незнакомо, – продолжила Мирдза, – неестественно – для тебя. Не так ли?

Она пытливо заглянула ему в глаза. И Чистильщик быт вынужден согласиться:

– Да.

И отвести глаза. Это случилось с ним впервые, но он почему-то не мог врать в глаза этой женщине. Может быть, он любил ее; может быть, любви не существовало – был лишь жесткий комплекс, состоявший из эмоций, инстинкта воспроизводства, аппарата сравнения и предпочтения и собственнического чувства. Все равно солгать он не мог.

Словно спасая его, давая возможность уйти от трудного разговора, запищал пейджер на столе. Коротко выдохнув, Чистильщик схватил его и быстро пробежал глазами текст сообщения, удивляясь, почему не позвонили по домашнему телефону. Потом коротко матюгнувшись – беззвучным шепотом, почти мысленно, – вспомнил, что два часа назад собственноручно выдернул штепсель из телефонной розетки. Встал и с немного неискренним огорчением развел руками.

– Ладно уж, иди, – тихо сказала Мирдза, не глядя на него. И с какой-то тоскливой усмешкой в голосе добавила. – Крысолов…

Проникнуть незамеченным в этот маленький обветшалый двухэтажный дом не составило труда. Гораздо труднее оказалось быть бесшумным – проклятые половицы скрипели и стонали, как семидесятилетняя старуха, которую кто-то решился, так сказать, уестествить.

Крысолов, почти в прямом смысле, нюхом чуял, что в доме шесть человек – ребенок и пятеро взрослых. Один или двое сидели на кухне, в окне которой он увидел свет, подходя к дому. То ли они пили чай либо что покрепче, полуночничая, то ли дежурили. Их следовало вырубать первыми, но планировка дома была дурацкой – сразу за сенями и маленькой прихожей была проходная комната, типа гостиной или столовой, а из нее две двери вели в кухню и на лестницу. В комнате на диване спал богатырским сном здоровенный детина габаритами два-на-два, которого Крысолов надежно успокоил, сунув узкое лезвие трехгранного стилета – на манер шила или шабера – в ухо. Детина даже не вякнул, лишь судорожно всхлипнул, дернул ногами и перестал дышать. Крысолов выдернул стилет, вытер с него кровь и мозговую ткань о свитер детины.

И в этот момент понял, что вся операция не будет хирургически чистой, как это первое убийство. Сзади лязгнула щеколда и скрипнула дверь туалета, которую Крысолов не заметил. Мгновенно развернувшись, он левой рукой выхватил из-за пояса пистолет, тонкий ствол которого удлиняла короткая толстая трубка глушителя. Чувства были настолько обострены, что Крысолов услышал звонкий щелчок наколотого бойком капсюля, хлопок воспламенившегося порохового заряда и влажный шлепок удара пули в человеческое тело. Словно в замедленном кино увидел, как отошел назад затвор, неторопливо выбрасывая стреляную гильзу, как возвратился назад, захватив новый патрон и досылая его в патронник. Увидел, как получивший пулю точно между глаз, молоденький, бритый наголо паренек качкового вида падает, взмахнув руками, в угол прихожей, на какие-то ведра и садовый инвентарь, понял, что произойдет через долю секунды.

И в то же мгновение ощутил себя летящим в плавном настильном прыжке-кувырке к освещенному проему кухонной двери, попутно всадив две пули в электросчетчик. Успел максимально расширить зрачки. Грохот, отключение света во всем доме и приземление случились одновременно. Точнее, только Крысолов смог бы определить, что свет вырубился на несколько тысячных секунды позже, чем раздался грохот. Но ему было не до того. В полумраке – рассеянный свет дальнего уличного фонаря чуть-чуть разгонял ночную тьму – он ясно увидел сидящего за столом человека. Лежа на спине, вскинув руки над головой, дважды нажал на спуск. Обе пули попали в цель – чуть выше кадыка, снизу вверх прошили шею и затылочные доли мозга. Человек ткнулся лицом в стол.

Крысолов полежал так с секунду, потом, убедившись, что контрольный выстрел не требуется, пружинисто встал и бесшумно шагнул к лестнице. Наверху слышалось ворочанье и кашель.

– Эй, – вдруг донесся оттуда голос. – Витек, Жора, че там у вас? Опять передрались, что ли?

Крысолов замер. Но вопрос требовал реакции.

– Угу, – неопределенно хрипанул он, направив ладонью звук в сторону кухни. И начал подниматься.

– А чего света нет?

Крысолов стал подниматься быстрее. И тут под его ногами предательски скрипнула ступенька.

– Че света нет, спрашиваю? Я ж предупреждал, чтобы сюда не ходили, козлы, – снова рявкнул голос.

И внезапно простучало захлебывающееся звонкое сгаккато. На голову присевшего от неожиданности Крысолова посыпалась древесная труха.

– Выходи, сука, изрешечу! – рявкнули сверху. – Леха, Витек, Жорка! Проспали ментов, коты помойные!

«Скорпион», – по звуку определил Крысолов. – Расстрелял он полмагазина, обращаться не умеет». Рывком стянул с себя шапочку и забросил наверх лестницы. Вновь звонкое стаккато. Щелчок. Крысолов рванул вслед за шапочкой. Успел – заросший до глаз бородой мужик, лежа на кровати, еще только доставал из кармана брюк, лежавших рядом на стуле, запасной магазин.

– Брось, – тихо приказал Крысолов, наведя пистолет в лицо мужика. – Брось по-хорошему.

И тот бросил курносый пистолет-пулемет. Рядом с ним одеяло бугрилось, выдавая наличие в постели еще одного тела В ушах Крысолова застучала кровь. «Ну, если он…» – мелькнула мысль.

– Откинь одеяло, – все так же тихо приказал Крысолов.

Мужик мгновенно повиновался. «Ф-фу, – подумал Крысолов, – хвала Аллаху…» Рядом с бородатым лежала, свернувшись клубком, голая девица лет двадцати с пегими крашеными волосами.

– Где девочка?

– Да пошел ты, мент помойный, – вдруг неожиданно и покойно ответил мужик и сел.

– Последний раз спрашиваю – где девочка?

– Oтсоси!

Крысолов на мгновение отвел ствол пистолета от лица мужика и нажал спусковой крючок. Голова девицы разлетелась как арбуз, забрызгав постель и мужика кровью и мозгами.

– Ошибочка вышла – я не мент. Где девочка?

Ствол пистолета был уже направлен не в лицо, а в пах мужику. И это, вкупе с холодными словами, подействовало сильнее всяких угроз.

– В подвале, в каморе справа, – зачастил, давясь словами, мужик.

Крысолов кивнул, удовлетворенный. Он знал цену Момента Истины. Звякнула, вылетев на пол, еще одна стреляная гильза, и на лбу бородатого расцвел темно-красный цветок.

Спуститься в подвал и сбить замок с каморы было делом минутным. Приоткрыл дверь и увидел в уголке крохотного чулана – полтора на полтора метра – сжавшуюся в комок девочку лет десяти. Ужаснулся – ни в каморке, ни в подполе не было ни единой лампочки. Как она тут бедовала все две недели в потемках и вони собственных экскрементов. Вряд ли ведро, стоявшее в ближнем к двери углу, выносили каждый день.

– Марта, малышка, – как можно более ласково позвал Крысолов и почувствовал, что его голос дрогнул, зачесались глаза, стиснуло горло, – поехали. Мирдза ждет.

Девочка не пошевелилась. Тогда он шагнул в зловонную духоту каморки, подхватил почти невесомое тело на руки и покинул дом.

Сначала девочка висела на его руках мертвым грузом, но потом, вдохнув свежего ночного воздуха, вдруг крепко обхватила шею Крысолова. Так, что ему стало даже трудно дышать. Погладив Марту по спине, он коротко глянул на часы – первая фаза операции заняла всего девятнадцать минут. Теперь предстояла вторая, не слишком сложная, но расслабляться все равно не стоило. Крысолов на всякий случай заранее предположил, что все пройдет не очень-то тихо, и от сухопутного маршрута эвакуации отказался И подумал, подходя к воде, что был тысячу раз прав, ибо услышал за спиной вой полицейских сирен.

Легкий плотик надулся в считанные секунды. Посадив в него девочку, Крысолов вынул из рюкзачка легкое складное весло из композитного пластика, уселся в суденышко сам и споро погреб в сторону острова Милестабас, Острова Любви, как его называли местные. Там, сдув плотик, быстро отыскал небольшой двухмоторный катер, пересадил Марту в него, а плотик и весло отправил по течению. Завел двигатели. Отлично отрегулированные «Джируччи Марино» позволяли развивать скорость тридцать узлов, а на десяти их было практически не слышно. Но Крысолов не стал лихачить и неторопливо, всего на пяти узлах, пошел вниз по течению Даугавы.

В Булюпэ он входить не стал, а вышел в Рижский залив, забирая мористее. В борт ударила небольшая волна, обдав седоков суденышка брызгами.

– Где мы? – вдруг отрешенно спросила девочка. Крысолов обернулся.

– В море, – с улыбкой ответил он. – В открытом море, где нам не страшен никто, кроме шторма, а его сегодня не будет. Обещаю.

– А когда мы поедем домой? – все так же безразлично спросила Марта после долгого молчания. На вид ей было лет десять, и Крысолов подивился, насколько быстро она начала оправляться от шока. Если говорит и интересуется обстановкой – значит, не все так плохо.

– Вечером. А сейчас нас ждет твоя сестра. Мирдза ждет, слышишь?! – почти крикнул Крысолов, чтобы хоть как-то растормошить ребенка, и снова улыбнулся. Это давалось ему легко, не приходилось напрягать лицевые мышцы – он был доволен и операцией, и тем, что девочка не в шоковом ступоре. – Она ждет нас в Яундубултах. Умыться хочешь?

– Что? – вяло отреагировала Марта, а потом лицо ее оживилось: – Конечно, хочу,

Крысолов сбросил обороты почти до нуля.

– Если не считать всего Балтийского моря, а тем паче океанов, то самый большой тазик для умывания к твоим услугам, – он обвел рукой простор залива. Осторожно страхуя перевесившуюся через борт и старательно черпающую ладошками воду девочку, Крысолов прикрыл глаза. Ярость клокотала в нем. «Не стоило так легко отпускать этих отморозков», – подумал он об убитых им.

Умывшись, девочка выпрямилась и серьезно поглядела на Крысолова.

– Пить хочешь? – спросил тот. Ему стало немного не по себе от такого взрослого взгляда маленькой девочки.

Марта кивнула. Он протянул ей пластиковую бутылку натурального яблочного сока. Опустошив ее, девочка снова поглядела на Крысолова, и тот опять поежился.

– Тебя наняла моя сестра? – спросила она. Крысолов внутренне усмехнулся. «Эх, дите, насмотрелось американского кино, – подумал он, – Но это даже к лучшему, что она воспринимает все, как кино. Пока».

– Нет, – с улыбкой помотал он головой, заводя движки, – не наняла. Я ее друг, вот и помог.

– Дру-уг… – протянула Марта. – Я тебя раньше не видела, а я всех друзей Мирдзы знаю.

– А друг это не тот, кого давно знаешь, а кто вовремя приходит, – ответил Крысолов, сам поразившись чеканной стройности формулировки-афоризма. – Вот я недавно вовремя и появился.

Через полчаса Крысолов сбросил обороты, поднял тяжелый фонарь и, направив его в сторону берега, просигналил: две коротких, длинная, три коротких, две длинных. С берега немедленно просигналили в ответ таким же набором точек и тире. Развернув катер в сторону берега, Крысолов дал малый ход. Через четыре минуты его катер ткнулся дном в песок. Разбрызгивая во все стороны воду, к катеру тотчас же подбежали два человека. Крысолов спрыгнул в воду, доходившую ему до середины бедер, подхватил на руки Марту, зашагал к берегу. Катер, тихо урча движками, подался задним ходом прочь от берега, развернулся и ушел в море,

А навстречу уже бежала Мирдза. Она выхватила Марту из рук Крысолова и прижала ее к себе, смеясь и плача одновременно, осыпая поцелуями. Потом вдруг обхватила шею Крысолова и неловко поцеловала в угол губ. Когда обе удалились от кромки воды, к Крысолову шагнул связник.

– Как трогательно, – насмешливо произнес он. – Однако в нашем соглашении этого не было, это – дело местной полиции. Я буду вынужден составить рапорт.

– Ради бога, – раздраженно ответил Крысолов, – хоть два. А сейчас – исчезните, пока чего худого не приключилось И еще – не вздумайте даже приближаться к этим людям. Иначе вы будете иметь дело со мной. Лично.

Связник качнул головой, но ничего не сказал и удалился. А Крысолов пошел к Мирдзе и Марте.

– Пошли, – поторопил он их, стараясь придать голосу как можно больше профессиональной сухости, но прекрасно зная, чго ему это не удастся, и понимая, что девушка и девочка это тоже понимают.

Машина – потертый «жигуль-шестерка» с мощным движком и прекрасной подвеской – была припаркована в заранее договоренном месте. Усадив сестер на заднее сиденье, Крысолов сразу же сорвался с места и на приличной, но в пределах допустимого, скорости погнал «жигуль» к выезду из Юрмалы.

– Поживете денек-другой в Саласпилсе, – на ходу инструктировал он. – Как только станет полностью безопасно, я отвезу вас домой. Домишка, где вы сейчас поживете, одноэтажный, с садом. Со двора – ни ногой. Все, что нужно для жизни, в доме есть.

– Но… – заикнулась было Мирдза. Крысолов довольно невежливо перебил:

– Никаких возражений. С работой все улажено. И еще. Кто бы ни приходил от меня – не откликайтесь, сидите, как мыши. Отзываться на стук только тому, кто скажет: «Я – от Крысолова». Все.

Утреннее шоссе летело навстречу черной лентой, подсвеченное блекло-оранжевыми фонарями. И Крысолов в который раз усмехнулся, предчувствуя удачу и головомойку от куратора.

– Порядок, командир, – со злым весельем окликнул Чистильщика сидевший на полу Маленький Грызь, баюкая замотанную в окровавленные бинты руку, – зря мы тебя вызывали. Сами легко справились.

Лужин остановился и потянул ноздрями воздух. Из тоннеля несло пороховой копотью и удушливой вонью сгоревшего тротила, к которым примешивался тонкий запашок, состоявший из продуктов горения фосфора и паленого мяса.

– Что у вас приключилось? – спросил он, присев на корточки перед Грызем.

– А фуфло полное! – боец почти кричал. «Контузия и переизбыток адреналина», – подумал Чистильщик. – Обычный объезд тоннеля делали, а из бокового прохода какие-то хмыри вылезли – и ну палить по нам. Меня только и зацепили. Мы, понятно, подкрепление вызвали, а сами бой завязали. Когда пятерка Братишки пришла, эти хари стали отходить назад, а Большой Грызь в этот ход уже спустился из канализационного коллектора со стороны Непокоренных. Ну, тиски натуральные. Положили всех, кроме одного. Раненых, убитых – ноль целых хрен десятых! Порядок, командир!

Чистильщик поднялся и, заметив доктора, кивнул ему на Грызя – займись. Сам шагнул к группе бойцов, в которой заметил Братишку,

– Где задержанный? – спросил он. Братишка пожал плечами:

– Его парни из ФСБ увели куда-то.

– Куда?

– У них наверху «рафик» стоял, – встрял Большой Грызь. Чистильщик покачал головой.

– Ребята, мать вашу, это ж наш задержанный! Все, что добыто под землей, – в юрисдикции милиции метрополитена. Не могли дождаться меня, коли уж вызвали?!

Он белкой взлетел по эскалатору наверх. К счастью, «рафик» все еще стоял перед входом на станцию. Чистильщик рванул дверцу. На него тотчас же уставились две пары глаз и пистолетный ствол. Но он был готов к этому.

– Капитан Лужин, командир спецгруппы по охране и зачистке метрополитена, – представился он, протягивая заранее извлеченную красную корку. – По какому праву вы забрали нашего задержанного?

– Не пыли, капитан, – пробасил один из фээсбэшников, – а то майором не станешь.

– Для начала представьтесь. – холодно отрезал Лужин. – А потом продолжим разговор.

Басистый мазнул корочкой перед глазами Чистильщика с такой скоростью, что обычный человек не смог бы разобрать ничего, даже золотых тисненых букв на корочках. Именно в такого обычного человека и решил сыграть Лужин.

– Прошу вас представиться, а не махать перед лицом картоном, – все так же холодно произнес он.

– Тебе же русским языком сказано – ФСБ, – вновь пробасил мужчина в сером плаще.

– Считаю до трех, – в голосе Чистильщика лязгнул металл. – Раз!

– Он нам угрожает, – восхитился второй, более молодой фээсбэшник.

– Два!

– Да пока ты до пушки дотянешься, мой коллега тебя сто раз срежет. Отдзынь, капитан, – пробасил плащ.

– Три.

– Жопу подотри, – ответил второй фээсбэшник и бросил водителю: – Вася, поехали.

А после этих слов водителю показалось, что в салоне взорвалась бомба. Бас вдруг коротко вякнул и вывалился из машины на асфальт, пачкая в грязи лицо и новенький плащ; молодой отлетел в дальний угол салона, повалился на задержанного, вскинул руку с пистолетом, которая тотчас весьма неестественно изогнулась в нескольких местах. Размытое серое пятно обернулось Чистильщиком, бережно вынимавшим из покалеченной, но все еще крепко стиснутой кисти молодого ПМ. Водитель потянулся было к кобуре, но Чистильщик покачал головой, и водитель замер, потом послушно положил руки на руль.

Из нагрудного кармана Чистильщик выудил портативную рацию и несколько раз нажал вызов.

– Пятерку Братишки – ко мне, наверх, – коротко бросил он в микрофон и отключил связь.

– Ну, капитан, ты в край оборзел! – рявкнул Лукин, подавшись вперед. – Мало того, что родное начальство ни в хрен не ставишь, так еще и с фээсбэшниками сцепился!

Подполковник сидел в кресле Чистильщика, в его же кабинете и распекал Лужина, стоявшего перед ним по ту сторону собственного стола – правда, не «смирно», но все-таки кое-как обозначив строевую стойку.

– Ну, ухарь, как нам теперь отплевываться? Лично мне надоело тебя отмазывать. Ладно, покалечил этих детей Железного Феликса, так на кой рожон ты их еще и в кутузку запихал? А? На кой?

Лужин пожал плечами.

– До выяснения личности, – негромко и спокойно ответил он. – Сейчас кто хочешь любую ксиву изваяет.

– Боже мой, – простонал подполковник, – у тебя звездочек на погонах слишком много или шариков в голове не хватает? Нашел, мать твою, с кем связываться! С антитеррористами! И как мне от этого дерьма отмываться? С тебя-то взятки гладки, ты сошка мелкая, а мне теперь придется бронетрусы заказывать, да все равно без вазелина не обойтись – иметь со всех сторон будут.

Чистильщик усмехнулся – Лукин не догадывался, насколько был прав, ибо подходил срок исчезнуть, раствориться, сменив имя, лицо, цвет волос и отпечатки пальцев.

– А знаете, – почти лениво предложил он, – отдайте меня на растерзание, да и все. Ну, уволят с треском – пойду в коммерцию. Знали бы вы, как меня ваша система затрахала. Крысу – пусть и очень большую – пристрелить спокойно нельзя. Соблюдай политес и марай бумагу. Я, конечно, понимаю, что чем больше бумаг, тем чище жопа, но – остогрызлело. Я и так собирался подавать рапорт об увольнении, а так – вышибут, вам слегка легче будет.

– Ты что, серьезно? – тихо спросил Лукин. Чистильщик пожал плечами.

– Само собой. Смену я себе подготовил. Не так хорош, как я, но команду не просрет, мужик в авторитете. Молодой еще, азартный, верит во что-то. А меня достало. Так что спускайте Полкана на меня. Лады?

6. ПРЕЛЮДИЯ К МИСТЕРИИ

Чистильщик вошел в дом и сразу же почувствовал, что здесь не все в порядке. Во-первых, Бес не выскочил поприветствовать его во двор, а лишь виновато взглянул на него с крыльца. А во-вторых, в доме было темно. Абсолютно. Не включая свет, Чистильщик обошел пустые комнаты. Мирдзы не было. Ни малейшего следа, лишь чуткий нос Чистильщика уловил еще не до конца развеявшийся тонкий аромат ее духов.

Он тяжело опустился на диван, уронил голову на сжатые кулаки и коротко скрипнул зубами. Он только сейчас понял, как ему не хватает Мирдзы, как не хватало все эти годы. Чистильщик летел домой, как на крыльях, чтобы сообщить женщине, что он почти свободен, что может надолго остаться с ней – и прилетел…

Неслышно подошел Бес и ткнулся холодным мокрым носом в щеку. Чистильщик не глядя потрепал его по загривку.

– Да, брат, такой вот я дурак, – придушенно пробормотан он. – не смог, не захотел удержать рядом такую женщину.

Мирдза сильнее стиснула плечи Крысолова, впиваясь острыми ноготками в кожу, запрокинула голову, судорожно выдохнула-всхлипнула. Сильная дрожь сотрясла ее тело и словно бы заставила расслабиться все мышцы. Девушка обмякла, ткнулась лбом в грудь Крысолова и медленно выпрямила ноги, вытягиваясь на его теле, но по-прежнему не выпуская из себя. Крысолов нежно гладил ее густые волосы пробегал пальцами по ложбинке вдоль позвоночника, мягко ласкал округлые подтянутые ягодицы.

Они долго молчали – сейчас слова были не нужны. И лишь краешком сознания Крысолов, мельком заметив светящийся циферблат своих «Командирских», отметил, что именно в это время должен трагически скончаться человек, пославший похитителей Марты.

В Ригу они вернулись позавчера, двенадцатого, после цепи необъяснимых происшествий и несчастных случаев, приключившихся с бывшими компаньонами экс-супруга Мирдзы. Последний кинул компаньонов и подался в бега, а те, в лучших традициях современности, решили стрясти денежки с супруги, похитив ее младшую сестру. Крысолов до сих пор не понимал, как ему удалось быть настолько убедительным и заставить девушку довериться ему. Дальнейшее было делом техники – освобождение Марты и операция по зачистке.

Первый вечер по возвращении, напоив Марту адским декоктом, собственноручно изготовленным Крысоловом из трав, он и Мирдза долго молча сидели в гостиной ее маленького одноэтажного дома, медленно потягивая что-то слабоалкогольное, а потом одновременно встали и шагнули навстречу друг другу. Безумная ночь затянулась до позднего утра. И если бы не адское зелье, надолго погрузившее девочку в длительный сон без сновидений, вряд ли они проснулись на пять минут раньше Марты.

Вчера, оставив девочку на попечение старинного знакомца Крысолова, женившегося и перебравшегося в Ригу лет шесть назад, Витьки Коренева, детского психолога и психиатра, они бродили, не говоря почти ни слова по Бикернискскому лесопарку. На «пионерском» расстоянии друг от друга, как шутили в детстве Крысолова о такой целомудренной дистанции между юношей и девушкой. Перебрасывались коротенькими фразами, да время от времени Крысолов ловил на себе странные – то ли недоуменные, то ли испуганные взгляды Мирдзы. Лишь потом, выйдя по запутанной траектории на берег Даугавы и пройдя полпути по автомобильному мосту до острова Зэкюсала, Мирдза вдруг спросила:

– Кто ты?

Крысолов пожал плечами и отшутился:

– Раб божий, обшит кожей, прохожий.

– Ты спецназовец? – упорствовала она.

– Можно назвать и так. – вновь пожал он плечами.

– Из военной разведки?

– Был там когда-то, – почти не кривя душой, ответил он. И добавил: – А вот такого роскошного заката я не видел уже лет триста. До сих пор гадаю, что же красивее – закат в горах или в приморском городе?

Мирдза промолчала, но Крысолов понял, что легко перевести разговор на другую тему не удалось. Он закурил, с неудовольствием подумав, что это уже пятая за день сигарка и явно – не последняя.

Так, в молчании, они дошли до острова Кипсала, где возвышался модерновый билдинг Дома Прессы. И вдруг, когда они поднимались на Вантовый мост, Мирдза резко, словно чего-то испугавшись, схватила Крысолова за руку. Сделала она это как-то по-детски, так, что Крысолов сам испугался и лихорадочно зашарил глазами по окрестностям, выискивая опасность, которую прошляпил, и злясь, что сегодня вышел с девушкой в город безоружным. Но все вокруг было спокойно.

– Пойдем домой, – вдруг жалобно попросила Мирдза и еще крепче стиснула его руку. – Пойдем, а то я все время боюсь, что ты исчезнешь так же внезапно, как и появился.

Крысолов ошалело поглядел на девушку. Он понимал, что вчерашний ее порыв был вызван стрессом и безотчетным, подсознательным стремлением вознаградить спасителя сестры, которой она заменила мать. Но сейчас…

Мирдза снова потянула его за руку.

– Пойдем, – жарко шептала она. И Крысолов подчинился. Впервые в отношениях с женщиной он участвовал в качестве ведомой стороны, и это вызвало в нем всплеск бурных, но не до конца понятных эмоций. Он с легкостью поймал на Валдемара мотор, и через полчаса они были на Раунас.

Витька ободряюще подмигнул, показал, кивнув на Марту, большой палец, и проворчав Крысолову: «С тебя, старый, бутылка», был таков. Уложив клюющую носом Марту в кровать в ее комнате, Мирдза потянула Крысолова в свою. И снова было яростное безумство, тяжелое дыхание и влажные от пота тела, льнувшие друг к другу.

С тихим стоном Мирдза скатилась с тела Крысолова и улеглась на бок, положив голову и руку ему на грудь, а ногу на бедра.

– Так ведь можно и с ума сойти, – прошептала она.

Крысолов нежно ласкал-массировал расслабляюще ее спину, ягодицы, бедра.

– А что, – с улыбкой откликнулся он, – разве мы еще не?

– Наверное, уже да, – ответила Мирдза. – Я даже не знаю, кто ты. Я знаю только твое имя, Вадим.

Крысолов горько усмехнулся уголками губ: «Ты знаешь только ЭТО имя».

– Маловато, – согласился он.

Мирдза вдруг резко подняла голову.

– Господи, – охнула она, – значит, мне не показалось! Либо я схожу с ума, либо…

– О чем ты? – встревожился Крысолов.

– Твои плечи. Сегодня утром я не увидела на них царапин, а сейчас – свежие затягиваются!

– Ты нарочно ободрала меня сегодня? – шутливо спросил Крысолов.

– Я всегда царапаюсь, как кошка, – абсолютно серьезно ответила девушка и горько добавила: – Только редко в последнее время выпадают случаи. Что ты за человек, Вадим?

Настал его черед откровенно и горько усмехнуться:

– А я разве сказал, что я человек?

Наставник Идзуми сидел на пятках у стены, рядом с дверью. В просторной комнате практически не было мебели, за исключением низкого столика и небольшого шкафчика, похожего скорее на крупную тумбочку. Наставник Идзуми частенько задумывался: стоит ли относить к мебели подставку для двух мечей в нише-токонома под портретом Учителя Гокуямы, и пришел к выводу, что не стоит. Весь пол в комнате, как и в прочих помещениях общины, был застелен соломенными циновками-татами.

Наставник Идзуми, несмотря на свое японское имя, был скорее типичным представителем европеоидной расы – голубоглазым и светлокожим блондином почти двухметрового роста. Правда, о его блондинистости можно было узнать только тогда, когда на обритой наголо голове начинала пробиваться светлая, как он сам шутил – «поросячья» щетина. Сейчас он с некоторой тревогой вслушивался в разговор двух азиатов. Японский язык он знал, но не настолько, чтобы сходу схватывать быстрый говор на окинавском диалекте.

Время от времени полноватый молодой человек в светло-желтой тоге – Учитель Сегимидзу, сидевший на возвышении перед токонома – бросал на Наставника Идзуми короткие взгляды, от которых тому становилось неуютно. Тогда же на Идзуми переводил взгляд и второй японец, Старший Наставник Хосэки. И Идзуми хотелось вообще провалиться под землю, стать невидимкой или растаять в воздухе, хотя никаких провинностей за ним не числилось, Но то, что он успевал понимать из быстрого обмена фразами, вселяло беспокойство и даже тревогу

Пропали без вести несколько братьев и наставников. Периодически пропадали курьеры, практически не связанные с общиной. Переговоры о разделе сфер влияния с Патриархией зашли в тупик – те норовили все подгрести под себя. И Наставник Идзуми знал, что скоро услышит сакраментальный вопрос, ответа на который у него пока не было. Пока, но все же не было. А Учитель Сегимидзу, как и Учитель Гокуяма, не терпел ошибок и проволочек.

И Идзуми услышал этот вопрос.

– Сколько у нас подготовленных бойцов и когда мы сможем полноценно экипировать их? – негромко спросил по-русски Старший Наставник Хосэкп,

С раннего утра над всем городом сыпалась мелкая неприятная морось, почему-то попахивавшая уксусом. Точнее, запах этот чувствовал только Чистильщик, да, может быть, еще пара-тройка аномалов, невесть какими судьбами занесенная в этот промозглый город. По Неве ходуном ходили высокие волны и злобно бились в гранитные парапеты набережных. Но сильного ветра не было – странно.

Только что Чистильщик сдал удостоверение и личное оружие. Чин из ФСБ высокомерно усмехался, Лукьяненко покусывал нижнюю губу, начальник отдела милиции метрополитена смотрел хмуро, исподлобья, второй зам начальника ГУВД кипел праведным гневом. И лишь Чистильщик невозмутимо поглядывал на всех, в углах его губ замерла улыбка. Отныне он снова становился на какое-то время свободным человеком.

Сейчас он направлялся на встречу с куратором, чтобы окончательно расставить все точки над «е». Или над «и» – кому что больше нравится. На сей раз встреча должна была состояться на явке, что, как и частота, было весьма нетипично для подобных встреч. Но Чистильщик все равно шел.

Невзирая на погоду, он именно шел пешком по городу, чувствуя, что в следующий раз увидит его довольно нескоро. Чистильщик пересек Неву по Троицкому мосту и сразу же свернул налево. Прошел по набережной Кронверкской протоки, мимо Института ортопедии, стороной обойдя станцию метро «Горьковская». Постоял несколько минут, с непонятной грустью глядя на здание, последовательно бывшее когда-то Народным домом, кинотеатром «Великан», Мюзик-холлом и превратившееся в игральное заведение или в какую-то подобную чертовщину. Сам Чистильщик застал только три последние стадии, а посетил лишь кинотеатр, где в свое время крутили старые фильмы: Чаплина, Бастера Китона, «Миллион лет до нашей эры», «Триста спартанцев». Потом все это перекочевало в «Спартак», но «Beликан» запал в душу, как вкус мороженого и свет солнца детства.

Поглядев на часы, Чистильщик все тем же неспешно-размеренным шагом вышел по Саблинской улице на Большой, пересек его и по Гатчинской вышел на Малый. В одной из подворотен он подошел к двери, некогда ведшей в дворницкую, и условным сигналом позвонил в обшитую толстыми репками стальную дверь. Открыли сразу, словно ждали у порога, и Чистильщик нырнул в проем. Куратор тотчас же захлопнул дверь. Вслед за ним Чистильщик поднялся по шести ступеням и вошел в небольшую квартиру.

– Проходи, садись, – кивнул куратор на дальнюю от входа комнату. Чистильщик пожал плечами и шагнул туда Он чувствовал, что в квартире есть еще кто-то, но подчинился. Он смертельно устал от гонки последних пяти месяцев – ЧП в метро посыпались градом, частые выезды на спецзадания. Даже если бы его сейчас попытались ликвидировать, он бы отреагировал не слишком бурно. Защищаться – да, он бы стал это делать, но какие-либо превентивные меры – нет. Устал.

Он сел в кресло и равнодушно поглядел в лицо куратора, устраивавшегося напротив него на стуле.

– Что с тобой, Крысолов? – почти участливо спросил куратор – в голосе сквозила фальшь, вызванная напряжением или страхом.

Чистильщик усмехнулся.

– Вот, Ник-Никыч, – сказал он, – у меня даже имени нет, как у собаки Жучки. Вас хоть и вымышленными, а по имени-отчеству зову, а вы меня – только кличкой.

– Агентурным псевдонимом, – поправил его куратор. Чистильщик махнул рукой.

– Хрен редьки… Сколько я с вами? Три метаморфных цикла? Четыре? Даже и не помню. Мне покоя захотелось. Понимаете? Но кто ж меня поймет, убогого такого? Ни лица своего, ни имени. Этого же никто, кроме аномалов, не поймет, а к ним мне дорога заказана вашими стараниями.

– Вот именно, – негромко ответил Николай Николаевич.

Чистильщик покивал.

– Вот именно, – повторил он. – Но как только нашлась женщина, которой плевать на все эти причуды, – вы меня от нее отдираете и запрещаете все контакты.

– Ты мог негативно повлиять на ее психику и психику ее младшей сестры, которая, как тебе известно, тоже аномал.

– Ага, – снова покивал Чистильщик, – чего же вы тогда не изъяли ее в то время в наш приют? И какая трогательная забота о психике Мирдзы, хотя вам обычно наплевать на жизнь и психику простых людей.

– Программа для аномалов женского пола иная, чем для мальчиков, – ответил куратор, – даже не в этом дело…

– Именно не в этом! – перебил Чистильщик, чувствуя себя так, словно с глаз содрали шоры, в которых он жил многие годы, словно он впервые увидел мир целиком. – Именно не в этом! Ведь ускоренное заживление ран, ночное видение и многие другие наши спецэффекты – это результат длительных тренировок, сывороток и эликсиров, которые мы принимаем время от времени. А обычный аномал мало чем отличается от нормального человека, разве что скоростью реакции и быстротой восприятия. Да еще – неизмеримо большим потенциалом, который можно развивать годами и не исчерпать его. Именно! – воскликнул он, пораженный запоздалой догадкой. – Родные сестры, одна из которых – аномал. А вторая, от которой тщательно хотят изолировать другого аномала? Значит, и Мирдза – тоже?

Чистильщик обхватил руками голову. Он вспомнил детские фотографии Мирдзы, которые он рассматривал в свое время и дивился, до чего же не похожа девочка на эту взрослую девушку. А метаморфозы начинаются после полового созревания.

– Кретин, – простонал он едва слышно. – Боже, какой кретин!

Куратор внимательно поглядел на него

– Я всегда знал, что ты умен, но, к счастью, крепок задним умом. Если бы ты знал, как часто ты стоял на пороге весьма неприятных открытий! Но – к делу. Я вижу, что твоя нервная система расшатана. Поэтому тебе придется пройти курс реабилитации на Лосином Камне. Месяца через два гы придешь в норму.

– А я не хочу приходить в вашу норму, – тихо, но отчетливо проговорил Чистильщик. – Я ухожу. Насколько я понимаю, вы сделали Мирдзе предложение о сотрудничестве, – последнее слово он выделил язвительной интонацией. – И, судя по всему, получили отказ. Так вот, я предупреждаю: я еду за ней, и беда тому из вашей братии, кто приблизится к нам на пушечный. Я научу ее и Марту всему, что умею сам. Лучше оставить нас в покое.

– Вольному – воля, – развел руками Николай Николаевич.

Видимо, это был условный сигнал, потому что на пороге комнаты появились два рослых молодца. По их движениям и – главное – по бесцветным глазам, Чистильщик понял, что это такие же аномалы, как и он сам. Куратор поспешно ретировался за их спины.

По тому, как они шагнули вперед, разводя руки, он определил, что он и эти двое – ученики одного инструктора. Он заметил пружинные крепления ножей на предплечьях под рукавами рубашек – как и у него. В бою на ближней дистанции с тренированным аномалом лучше забыть об огнестрельном оружии или о длинноклинковом холодном. Чистильщик сразу отбросил мысль об отходе через окно – оно было забрано прочной решеткой, которую даже с его нечеловеческой силой и ловкостью не одолеешь за полсекунды, а больше противникам для нападения и не надо.

Эги двое были моложе Чистильщика и менее опытны в бою, и он знал, что, скорее всего, победителем будет именно он, но из такой схватки только одна сторона вышла бы живой. А убивать собратьев по несчастью у Чистильщика не поднялась бы рука. Он выщелкнул ножи из ножен на предплечьях и бросил их на пол. Вытянул руки перед собой. Тотчас же на запястьях защелкнулась тяжелые кандалы – обычные наручники любой аномал рвет без большого напряжения. Его сноровисто обыскали, но больше никакого оружия не нашли – не было, пары ножей Чистильщику хватало практически для любого количества двуногих.

Куратор вынырнул из-за спин аномалов.

– Я всегда рассчитывал на твое здравомыслие. Съездишь на Лосиный месячишка на три, потом поговорим.

Чистильщик тяжело поглядел на него.

– Мне не хотелось убивать братьев, – все так же негромко ответил он. – Здравомыслие здесь ни при чем. Они еще маленькие и глупые. А к Мирдзе и Марте лучше не подходите – мое предупреждение остается в силе. Если я не получу от них весточки по возвращении с острова – ни вам ни вашей сраной организации не жить. И они, – Чистильщик кивнул на двух похожих, стовно близнецы, аномалов, – меня уже не остановят.

Едва невыспавшийся, позевывающий Алексей вошел в еще полупустой вагон электрички на Кузнечное, его окликнули. Он тряхнул головой и оглядел салон. Из середины ему призывно махали руками сразу несколько человек. Алексей подошел поближе и, близоруко щурясь – при своих –2,5 очков он не носил из принципа, – узнал однокурсников Саню Белова и Леночку Федотову.

– Здорово, Леха, – пробасил Саня, – не иначе как с нами собрался?

– Я – в Ярви, – сказал Алексей немного неприязненным тоном – присутствие Леночки, за которой он ухаживал вот уже год, в компании Сани его немного разозлило, он почувствовал болезненный укол ревности. – А вы куда?

– Да вот, – ответил Саня, – решили сезон открыть на байдах, – и он хлопнул ладонью по огромнейшему рюкзачищу. – В Ручьях еще народ должен подсесть.

Алексей поежился – вода в Вуоксе, поди, была еще ледяная.

– Это голым-то задом, да в мокрую воду? Увольте-с, – отшутился он. – Что, Леночка, и тебя он соблазнил сомнительными прелестями байд?

– Не знаю, – кокетливо растягивая слова, ответила девушка. – Я еще в раздумьях, с кем ехать – с ним или с тобой

– Конечно, со мной, – широко улыбнувшись, ответил Алексей. – У нас хоть сразу костер и теплый чай будут, а у этих водоплавающих сначала принято замерзнуть до полусмерти, а потом уже к берегу приставать и греться.

– Уговорил, – вдруг легко согласилась Леночка. Алексей, приготовившийся к длительной осаде, аж опешил немного от этой легкости.

– Так, народ, – распорядился он, – надо забить с десяток, а то и полтора мест.

Слегка расстроенный Саня с легким ворчанием распределил рюкзаки по сиденьям, выгородив три «купе». Вскоре подошли двое из Лехиных соратников, и рюкзаков стало больше.

Минут через десять электричка тронулась. Как и было обещано, в Ручьях присоединились Санины спутники в количестве семи человек, а в Девяткино с трудом втиснулись и пятеро товарищей Алексея. Занятых заранее мест хватило всем, но едва.

– Нормальный ход, – пробасил Саня, вынимая из кармана новенькую колоду карт. – Пулю?

– Времени мало, – сморщил нос Алексей.

– Так без записи ж можно, – пожал плечами Саня. – Как?

– Давай, – хором согласились Алексей и Леночка, переглянулись и залились беззаботным смехом.

Так, за преферансом, они и провели эти два часа. На подъезде к остановке «79-й километр» встали, попрощались с едущими до конечной и стали пробиваться в тамбур. Вышли в Петяярви.

– Так, – Алексей хозяйственно оглядел народ, поправлявший рюкзаки на платформе – девять человек, считая его самого, девушек три, – сколько у нас палаток и каких?

Выяснилось, что палаток более чем достаточно – три двухместных и одна аж четырехместная.

– Тогда – топаем, – распорядился он. Из всего народа Леха был самым старшим – повторка второй курс, да еще и после армии.

Бодро потопали. Почти все здесь уже бывали, за исключением Леночки, и дорогу к стоянке знали. Леночка выбиралась в лес первый, от силы второй раз и отставала. Алексей, видя это, пошел замыкающим. Вскоре народ умахал далеко вперед, и Леха с Леночкой остались вдвоем

– Мы не заблудимся? – совершенно серьезно спросила девушка.

Алексей рассмеялся.

– Да брось ты. Я эти места наизусть знаю. Устала?

– Ага, – виновато кивнула она

– Отдохни, – Леха махнул рукой в сторону поваленного зимним ветром дерева. Присели, скинув рюкзаки, на ствол. Алексей, словно нечаянно, положил руку на плечи Леночки. Та прижалась к нему тесней и впервые поцеловала по-настоящему, в губы.

– Мне с тобой так хорошо, Лешенька, – тихо проговорила она.

Алексей покрепче прижал ее к себе и поцеловал.

Так они просидели долго, пока наконец девушка не встрепенулась:

– Ой, нам же идти надо, а то ребята волноваться будут.

– А ничего, мы сейчас тут по тропочке срежем. Там болотина, но мы оба в сапогах. Еще и незаметно подкрадемся, напугаем малость, – легко ответил Алексей, чувствуя необычайный подъем настроения, как в армии после «дедовского косячка» в каптерке после отбоя. Они навьючили рюкзаки на себя и, свернув с просеки, зашагали по тропочке.

Минут через десять Леночка вдруг остановилась и скинула рюкзак.

– Леш, мне надо…

– Дуй в кусты, я пока волков поотпутиваю, – подмигнул он.

Девушка хихикнула и скрылась в молодом ельнике. Алексей закурил. Он успел сделать только две глубоких затяжки, как выронил сигарету, услышав пронзительный визг Алексей рванул напролом, с хрустом ломая подсохшие ветви елочек и выдирая на ходу нож из-за голенища сапога.

Выскочив на небольшую полянку, он сразу же увидел Леночку, пятившуюся в сторону со спущенными штанами и тычущую во что-то пальцем. Но разглядеть девичьи прелести он не успел, потому чго проследил взглядом направление, куда указывал пален Леночки. И согнулся от рвотного комка, резко ударившего из солнечного сплетения в нёбо.

На пожухлых еловых иголках лежал голый окровавленный мужчина. Без кистей рук и головы.

7. … У МОРЯ ПОГОДЫ

Закончив пятнадцатикилометровую пробежку – два с половиной круга вокруг острова, Крысолов проделал десятка три упражнений на растяжение и гибкость, насмешливо поглядел на своих сторожей – аномала и нормала, то есть обычного парня из отставных спецназовцев – и, улегшись в шезлонг на веранде охотничьего домика, закурил.

Островок был небольшой – чуть менее семи километров в окружности, если можно так сказать о кусочке суши, отдаленно напоминавшем перевернутую букву «Г». Камнем он именовался справедливо – лишь в самом центре островка, где и стоял широкий приземистый охотничий домик, за тонкий грунг цеплялись несколько чахлых сосен и жиденькие кустики, росла трава. Весь же берег представлял собой беспорядочное нагромождение валунов. Было очевидно, что бревна для дома, как и все остальное, привезли с материка. На западной стороне острова, в бухточке, был устроен миниатюрный порт с двумя бетонными пирсами, лебедкой и небольшим ангаром, наполовину врытым в грунт.

Он жил на этом острове уже тринадцатый день. Ник-Никыч был настолько добр, что разрешил взять из дома все, что Крысолову было нужно, – компьютер, десяток книг и – естественно – Беса. Куратор не отследил лишь одного – под кожух «Пентиума» Крысолов успел всобачить модем и радиотелефон. И ночами, запершись в своей комнате, Крысолов общался с миром через Интернет. Радиотелефон обошелся ему недешево, так как связывался не через ретранслятор, а напрямую, через спутник. Крысолов давно готовился к чему-то, подобному высылке на Лосиный Камень, и понемногу откладывал из командировочных «зеленые». И месяц назад ему привезли из Штатов телефон, зарегистрированный на Джона И. Смита. Очень вовремя.

В первую очередь Крысолов связался с Витькой Кореневым и дал задание регулярно информировать о жизни и деятельности Мирдзы и Марты. А потом начал искать аномалов – исподволь, намеками и экивоками. Хотя и хотелось заорать на весь Интернет: «Братцы, откликнитесь!» Но это было бы глупо и подозрительно – для всех. И для аномалов, и для своих боссов, несомненно просматривавших большинство самых посещаемых сайтов.

Поэтому все было пока без толку.

Чтобы не сбрендить со скуки, Крысолов вдруг начал писать письмо Мирдзе. Он все время размышлял – что скажет при встрече, и вдруг все это начал выплескивать в слова на экране монитора. Сначала, испугавшись, он по утру ликвидировал файл. Но следующей ночью все повторилось. И на сей раз Крысолов не стал стирать послание, лишь повесив на директорию пароль, который мог взломать лишь человек (или аномал), хорошо его знавший. А таковых здесь не водилось. На этой Земле то есть.

«Мирка, родная, прости. Это глупые и стандартные слова – но что я еще могу сказать? Все не то и все не так. Я мог бы сослаться на обстоятельства и чужую волю – но к чему? Ведь это же будет неправда, точнее – не вся правда. Ведь я сам виноват во всем. Ты абсолютно права – меня с самого раннего детства приучили повиноваться и не рассуждать. И я повиновался – тренинг, умение мастерски убить – „устранить“, „ликвидировать“, „зачистить“, что я и делал, убивая таких же, как я или вы с Мартой; я не рассуждал – выслушивал новые приказы, выполнял их.

Впервые я сделал что-то самостоятельно – спас твою сестру, помог тебе, полюбил тебя. Но… Мне приказали – и я безропотно исчез, покинул тебя. Любя, но – повинуясь приказу. Так было всю жизнь, гак происходит и сейчас. Но мои планы изменились. Раньше я выполнял приказы потому, что так надо; сейчас – потому, что не хочу убивать себе подобных. Если бы я не выполнил приказа, за мной послали бы такого же, как я, выдрессированного охотничьего пса, только моложе, и из схватки вышел бы только один – я. Наверное, ты была права, когда говорила, что я не рассуждаю – кто есть крыса: моя задача была поймать ее и придушить, и принести хозяину, чтобы тот погладил меня по шерстке и дат в награду кусочек вкуснятинки.

Но – слишком поздно – я все-таки понял тебя, твою правоту».

Фигуры охранников выделялись яркой, ядовитой зеленью на фоне тусклых ангаров, окрашенных в окулярах пассивных приборов ночного видения почти в хаки, в серо-зеленый. Через двадцать секунд после проникновения группы «А» на территорию складов должны включиться инфракрасные прожекторы, заранее установленные на столбах и более высоких, нежели складские ангары, домах, и тогда двор и все помещения, имеющие окна, осветятся для атакующей группы, как в солнечный день. Единственное отличие – отсутствие теней от людей и строений. Но командир мобильной группы был спокоен – его люди имели богатый опыт ночных атак. И в прошлой жизни, в боевых операциях различных спецподразделений, и в нынешней, пока – на полигонах. В таком составе это была их первая боевая операция. Крещение огнем.

– «Т» минус десять, – услышал командир группы шелест в наушнике. Это значило, что группа проникновения рассредоточивается по двору и до включения прожекторов осталось десять секунд. Командир увидел приглушенную вспышку, которую вряд ли разглядел бы без прибора ночкого видения, и один из охранников мягко осел на землю. Заранее был обесточен целый квартал, поэтому обычное освещение на территории складов не работало, а автономного электропитания хватало лишь на внутреннее освещение ангаров. Но сейчас… Есть! Все охранники выведены из строя, дизельгенератор отключен.

– «Т», – почти беззвучно шепнул командир группы, и тотчас же складской двор залил безжизненный зеленый свет, видимый только в ноктоскоп.

Еще четыре группы по девять человек ворвались на территорию склада, рассыпаясь тройками, подобно вееру. С периодичностью в десять секунд следовали доклады по закрытой частоте. В паре мест вспыхнула короткая бесшумная стрельба. Наконец командир услышал долгожданный рапорт:

– Птенцы вылетели из гнезда.

– Становимся на крыло, – ответил он.

Через сорок секунд все пять девяток покинули территорию склада; еще через тридцать – погрузились в два фургона; а еще через сто двадцать секунд чудовищный взрыв потряс склады. Огромный клубок пламени поднялся к черному предутреннему небу. Командир коротко глянул на часы – 5.00,

«Вечерняя Тверь» от 11 мая 1998 года

«Сильнейший взрыв и пожар произошли сегодня утром На складах АОЗТ „Инкорд“, На тушение пламени были стянуты все экипажи двух ближайших пожарных частей. Пожару была сразу присвоена пятая (высшая) категория опасности. Лишь через шесть часов после начала тушения удалось полностью сбить пламя и локализовать очаг возгорания.

Пожар унес человеческие жизни. По словам заместителя директора АОЗТ «Инкорд», в момент начала пожара на складе находились пятеро охранников. Пока пожарные смогли найти останки одного из них, но опознать человека не представляется возможным».

Серый Человек затаился в тени парадного и внимательно прислушивался. Позиция была относительно невыгодной – видеть улицу он не мог и стоять на улице тоже не мог: в этом районе и в это время романтические влюбленные, торчащие на углу, могут вызвать не только подозрение, но и определенного свойства нездоровый интерес к содержимому карманов.

Но Серый Человек не боялся пропустить ожидаемый объект, так как у него было время тщательно изучить клиента, и звук его шагов охотник не спутал бы ни с чьими чужими. Поэтому он внимательно слушал. Вот прогудел очередной автобус, прошаркал нетвердыми шагами поддатый. И, наконец, энергичные шаги человека, слегка подволакивающего ногу. Клиент.

Серый Человек, мягко ступая, вышел из подъезда. Теперь он ясно видел, что не ошибся. Мимо шагал пожилой подтянутый мужчина, бодро отмахивая рукой в такт шагам. Охотник изогнул кисть вовнутрь, и, выброшенный пружиной из ножен на предплечье, нож лег рукояткой в ладонь. Скользящий подшаг, стремительный блеск стали, плавные косые движения снизу вверх и сверху вниз, слитые в одно – и клиент мягко осел, поддерживаемый Серым Человеком. Кровь скупыми толчками вытекала из узкой раны на шее, чуть ниже правого уха. Охотник помог уже бездыханной жертве опуститься на покосившуюся скамью, словно поддерживая споткнувшегося человека, и провел указательным пальцем по ране. Поднес палец ко рту, лизнул. Сплюнул и шагнул в сторону. Уже уходя от жертвы, он криво усмехнулся и желчно бросил:

– Могло бы быть и повкусней – священник, как-никак.

«Но что я мог, Мирка, что я мог сделать? Я не пытаюсь оправдываться – к чему? Но я не знал, да и по сей день не знаю – кто я? У меня не было ничего – ни имени, ни лица, ни дома, ни семьи. Я не знаю, что такое материнская забота и ласка, я даже не знаю своих отца и матери. Кто я, откуда, зачем? Все эти вопросы тревожили, мучили меня в юности, доводили до безумия. А потом смирился, и делал то, на что был натаскан.

Мне тяжело помыслить об иной жизни. Я никогда не смогу представить, как это – жить со своими родителями, а не с приемными, которые лишь пасут тебя, как овечку или барашка с ценной шерстью; как беззаботно и весело (со своими детскими проблемами, конечно) ходят в школу, ссорятся, мирятся и дружат двенадцати-пятнадцатилетние. Тайной за семью печатями для меня навсегда останутся прогул уроков, первая юношеская любовь, ревность, выпускной бал, студенческая жизнь, какое-то ощущение свободы и избавления от опеки родителей. Такие мелкие, простые и тихие радости – они недоступны были мне!

Когда другие дружили, ссорились и мирились, я был замкнут в узком – и в чем-то даже самодостаточном – мирке спецшколы, где не было никого, кроме меня и трех-четырех человек, которые денно и нощно оттачивали мой ум и тело. Сверстники неумело дрались или изучали боевые искусства, чтобы эффектно дать обидчику в глаз – я шлифовал технику наиболее эффективного выведения противника из строя, убийства одним коротким незаметным движением. Вместо свиданий, неумелых поцелуев и ревности я изучал всевозможное оружие, какое только мог использовать: от меча, ножа и сабли до зубочистки, пластмассовой расчески или хитро свернутой денежной купюры; от артиллерийского орудия, пулемета и пистолета до лука, пращи и рогатки.

Девять лет, Мирка, девять лет! Временами это был ад, казавшийся раем; временами – рай, казавшийся адом. Почти все девять лет моим миром были одиночная келья – три на три метра, – стрельбище, зал борьбы и классная комната, да ограниченные участки тайги, где я учился маскироваться, выживать или находить засады противника, в мою память вбили подробнейшие карты десятков областей, сотен крупных и мелких городов, их подземных и наземных коммуникаций.

И лишь на девятом году обучения я ненадолго покидал школу, увидел мир во всем его многообразии, увидел новые лица людей, которых я не знал. Только теперь я начал понимать, что такая система воспитания и обучения была обусловлена не соображениями секретности, а совсем другими – нас приучали к одиночеству. И, надо сказать, весьма успешно. Плюс ко всему, нас, аномалов, старательно изолировали друг от друга…»

Крысолов перестал стучать по клавиатуре и, прищурив глаза, внимательно вслушался в вой ветра и грохот волн о каменистый берег. В этом шуме он явственно выделил знакомый звук, который невозможно было ни с чем спутать, – ворчание дизельного двигателя, работающего на малых оборотах. Бот пришвартовывался в бухте, чтобы привезти новую смену соглядатаев-охранников. Крысолов тонко улыбнулся и чиркнул ногтем по полированной ножке стола, за которым сидел.

Это была уже восьмая засечка.

«Я вышел в свет двадцатилетним. Мой багаж знаний был весьма необычен – от стратегии и тактики боевых операций, криминологии до классической поэзии, богословия, латыни и медицины. Но я все равно был однобок, аки флюс. Мой первый боевой опыт был банален, до колик в животе – темный парк, замордованный мальчонка, тонкая девочка, распяленная на свежей весенней травке. И то ли пять, то ли семь великовозрастных дебилов с торчащими палаткой штанами. Нелепо и смешно. Три трупа, ужас в глазах спасенных и выволочка от куратора.

Потом уже были и «красноярское дело», и «ташкентское дело», и еще тысяча и одно дело, известные и неизвестные. Кто-то из моих объектов стал – посмертно – прославленным маньяком, кто-то попал в скупые строчки: «Найден неопознанный труп…» А в какой-то момент я стал «комбайном». Кстати, так охарактеризовали и товарища Чикатило за то, что он, не разбирая, убивал и женщин, и девочек и мальчиков. Так и я – убивал и аномалов, и обычных маньяков. Мне было легче их находить, чем органам, – у меня тонкий нюх на насилие.

Мирка, Мирка… Как вспомню, каким я вышел в мир – дурно становится. Идейный и девственный. До этого вся моя энергия уходила на то, чтобы стать самым быстрым, самым неуязвимым, самым смертоносным. Тут уж не до секса, не до любви. Тут – Предназначение. Но я вышел в мир.

Смех и грех, как я терял невинность! Пани, лет так на пятнадцать старше меня, как она восхитилась моей неумелостью! И как потом опешила от моего схватывания на лету, моей неутомимости – и сверхвыносливости. Извини за откровенность, но я до сих пор удивляюсь – как она выжила? Их много было потом, менялись, как пересыпающиеся цветные стекляшки в детском калейдоскопе, – такие же красивые, славные, но пустые и ни к чему не обязывающие. Какие, к черту, чувства?!

Знаешь, я сам не могу определить свой возраст. Вот, говорю: вышел из школы двадцатилетним, а сколько мне на самом деле тогда было – даже и не знаю. Какие-то периоды обучения я был словно в тумане, в бреду. Смешно, но я, пожалуй, один из очень немногих живущих ныне, кто не знает своего дня рождения. Именин, наконец. Иногда мне даже казалось, что я не живу, а брожу по кругам дантового ада. Как известно, в аду плохо лишь тем, кто там не родился. Буддисты, правда, на это смотрят по-другому, но не в том суть.

Лишь знакомство с тобой все изменило. Я понял, что живой, что этой жизнью можно наслаждаться и ею же можно быть крепко ушибленным. Вот я и ушибся. По своей воле – но ушибся. Впитанное, накрепко влезшее под кожу воспитание одиночеством сыграло со мной злую шутку. Я хочу быть с тобой, но не могу быть не один…»

Компьютер глухо тренькнул, оповещая о прибытии послания по сети. Крысолов быстренько записал набранный текст в память и открыл файл почтового сообщения.

«Змей ждет тебя», – прочитал он, И короткая строка адреса в Интернете.

– Я вас, мать вашу, за жопу взял. Вам уже, суки, деваться некуда, – тихо прошептал он и хлебнул еще один добрый глоток.

Старший лейтенант Ковалев промерз до костей, лежа на крыше сарая. Рубероид легко проморозился за ночь, он, несмотря на теплые дни, быстро отдавал тепло в первой половине ночи и сейчас был холоднее льда. Даже одетый в зимнюю куртку и теплые ботинки, опер сотрясался от крупной дрожи. За ночь Ковалев принял четыре полновесных глотка водки из фляжки и пока не хотел увеличивать дозу.

Уже рассвело, и старший лейтенант в свой бинокль отчетливо видел барачные – правда, из силикатного кирпича – строения бывшего пионерлагеря какого-то «Хренсекретприборстроя», ныне превращенного в пристанище местной общины секты Синро Хикари. Ковалев провел на крыше дома уже три ночи, но ничего противозаконного не обнаружил.

Он хотел уж было слезать, хлебнуть водки от души и идти на станцию, но поднес для очистки совести бинокль к глазам. И замер. К центральному зданию, бывшему некогда административным корпусом пионерлагеря, подъехали три грузовика, с которых лысые сектанты в широких черных штанах-юбках стали сгружать зеленые ящики – длинные узкие и короткие широкие. Прослуживший в свое время при артскладах Таманской дивизии Ковалев мгновенно узнал ящики: узкие – автоматы Калашникова; широкие – боеприпасы.

Враз прошли усталость и дрожь. Старший лейтенант широко улыбнулся и, не отрывая бинокль от глаз, сделал подряд пять крупных глотков из фляжки. Холодная водка округлой ледышкой скользнула по пищеводу и зажгла костер в желудке.

«Мирка, я надеюсь, что этому посланию никогда не попасть тебе в руки, что все, что здесь написано, я скажу тебе лично. Но судьбу не купить и не одолжить, поэтому я и отсылаю письмо на Витькин адрес с пометкой „не распаковывать месяц“. Если я не свяжусь с ним в течение месяца, то он принесет тебе дискету с этим посланием.

Я люблю тебя. Я любил тебя всегда. С той самой встречи в ботаническом саду. Я, наверное, глупец, но у меня хватило ума понять и мужества признать это. Грозный ветер веет над нами, ломая деревья и расшвыривая людей по сторонам. Нет ничего непреходящего, все – нестойко и временно. Но я все равно говорю тебе: я люблю и любил только тебя. Глупость, но я готов платить за эту любовь по самой высокой ставке. А ставка сейчас, как в том старом польском кино, – «больше, чем жизнь».

Ветер не может дуть вечно, буря никогда не приходит навсегда. Когда она кончится, мы должны понять – кто мы и где мы? И тогда наступает Час Прозрения. Но горе тому, кто в этот час мечется и смущен. Удел его – вечная неприкаянность и уныние.

Именно поэтому я сейчас делаю то, что делаю, ибо не хочу быть среди унылых и неприкаянных. Ибо в Час Прозрения хочу ответить одним дыханием с тобой: «мы здесь и сейчас». Прости, если ты получишь это письмо…»

Крысолов на секунду задумался – как же подписать послание, а потом решительно ткнул пальцами две клавиши – «шифт» и литеру.

«Я».

И в тот момент до его чуткого слуха донесся шум работающего на малых оборотах дизеля.

8. БЕГ

– Вы не могли найти какое-нибудь более пикантное место для встречи?

Информатор пожал плечами,

– А чем плохо это? Мы совсем не выделяемся среди прочих романтических парочек. Очаровательная девушка, недурной молодой человек… Кстати, здесь весьма симпатичный вид на Волгу.

Офицер по работе с агентурой раздраженно дернула плечами.

– Давайте минимизируем лирику.

– Жаль, – вздохнул информатор, – очень жаль, что мы связаны такими неромантическими узами, мешающими мне приударить за вами, а вам – ответить взаимностью.

– Тем не менее наши отношения таковы, – последовал холодный ответ. – Ближе к делу.

– Увы, – снова вздохнул информатор. – Тогда хотя бы пройдемся.

Он очень деликатно взял молодую женщину под ручку, и они зашагали по набережной.

– Ну, что я могу сказать? – негромко заговорил информатор после пятиминутного молчания. – В этом городе они – вторая сила, после православных. Но их позиции могут усилиться, ибо экстравагантней их – только христиане-коммунисты; слышали про таких? Но те несколько безбашенные, поэтому отталкивают людей. А эти вполне прагматичны и райскую жизнь обещают здесь и сейчас.

У них достаточно мощные экономические подпорки – банк и две солидных фирмы, сейчас подгребают под себя еще один банк. И самое главное: они не завязались на Москву, которая у местных – как гвоздь в печенке. Более подробную информацию я забил на дискету и отправил тихим ходом по вашему адресу. Но коли вы уж настояли на встрече, то я пришел не с пустыми руками. Через три дня у них ожидается большой праздник – День Обретения Учения или что-то вроде того. К этому дню они хотят сделать своему гуру типа подарка – отбить послезавтрашний транспорт с оружием, идущий в подарок от благодарных зрителей местному ОМОНу. Они знают все об охране, времени и маршруте следования. Ищите у себя утечку…

Молодая женщина тонко улыбнулась и неожиданно поцеловала информатора в щеку. Тот опешил.

– С чего бы это?

Женщина слегка оттолкнула его от себя.

– Ты – молоток. Беги домой, простудишься.

И, развернувшись, энергично пошла прочь, к поджидавшей ее машине. Информатор пожал плечами и вразвалку зашагал в противоположную сторону.

Он наивно полагал, что работает на контрразведку или – на худой конец – РУОП. Он был очень далек от истины.

Отправив письмо, Крысолов стремительно скользнул по периметру комнаты, собирая свои нехитрые заготовки. Бес поднял голову, насторожил уши. Крысолов потрепал его по загривку.

– Сиди пока здесь, старина, – прошептал он, – я тебе свистну, – и бесшумно выскользнул из комнаты, неплотно притворив дверь.

Шторма на Ладоге сегодня не было, но ветер крепчал. Крысолов, словно китайские шарики, повертел в ладони скатанные прибоем голыши, подобранные им позавчера на берегу, и точным броском отправил в отключку одного из своих соглядатаев. Снял с него наплечную кобуру с «вальтером» П-5, оснащенным глушителем, отстегнул с предплечий пружинные ножны с ножами. Все так же бесшумно приблизился к пирсу, где уже пришвартовался двенадцатиметровый бот, поднял рогатку, усмехнувшись иронии судьбы, – в данной ситуации, когда не хотелось никого убивать, это оружие детства было наиболее эффективно. Первый голыш в лоб получил шкипер, вторым он поймал в полете сменного охранника-аномала, бросившегося на палубу. Третьим угодил в ухо второго сменщика и, бросив рогатку, выхватил левой рукой «вальтер», правой по-прежнему держа наготове камень. Сзади слева тяжко упало тело и раздался придушенный всхлип. Крысолов скосил туда глаза и увидел Беса, стоящего на упавшем ничком четвертом охраннике, ждавшем отправки на материк, и цепко держащего его за шею у основания черепа.

Крысолов качнул головой и стремительно взбежал на палубу бота, скользнул в люк и обыскал трюм, где и обнаружил ничего не подозревающего моториста. Выгнал его под дулом пистолета на берег, разоружил отключенных охранников, связал моториста и охранника-человека, которого держал Бес. Потрепал пса по голове, слегка дернул его за ухо.

– Я ж тебе говорил – жди моего свиста. Бездельник.

Бес что-то проворчал и неторопливо затрусил по трапу на палубу бота. Крысолов еще раз проверил узлы ремней, которыми связал пленников, потом в рысьем темпе пробежал до домика, захватил спутниковый телефон. Искать радиостанцию ему было некогда, поэтому он просто расплескал соляру по полу и поджег ее. Дождавшись, когда огонь разгорится посильнее, он бегом вернулся на пирс, обрубил швартовы и на малых оборотах, задним ходом, стал отходить от причала. За оставленных им на берегу людей он не беспокоился – связал охранника не слишком хитро, через часок – полтора выпутается, либо очухаются вырубленные. Спалив дом вместе с рацией, Крысолов обеспечил себе до шести часов форы. Зарево наверняка увидят издали, да и в ангаре был комплект сигнальных средств.

Развернув бот, Крысолов на средних оборотах повел суденышко на юго-запад, к Петрокрепости. Бес заинтересованно крутился в рубке, обнюхивал рычаги и приборные панели, глухо ворчал, когда особенно сильная волна задирала нос бота, разбивалась о форштевень и осыпала брызгами стекло рубки.

– Да, брат, вот шторма нам только не хватает, – пробурчал Крысолов. И вспомнил, как пять лет назад, отрываясь от погони превратно понявших его действия пограничников, пересекал на таком же боте штормовое Белое море. Суденышко, лишенное хода из-за поломки машины, выбросило на камни неподалеку от Онеги. Сам Крысолов спасся практически чудом и с поломанными ребрами, сотрясением мозга и открытым переломом ноги полмесяца отлеживался в глухом лесу, питаясь рыбой из ближайшей речки и пользуя себя эликсирами из НЗ. Но тогда было жаркое лето. Сейчас же повторять этот подвиг не хотелось.

Он настроил радио на волну питерского портового метеоцентра и выслушал прогноз, весьма неутешительный: на Ладоге – штормовое предупреждение. Утешало лишь одно – ветер южный – юго-западный, значит, все время волны будут бить в форштевень, а не в борт. Значит, не перевернет. И в то же время шторм давал дополнительную фору во времени, ибо до острова доберутся не скоро.

Закрепив штурвал, Крысолов ненадолго спустился в машинное отделение. Оба дизеля работали в нормальном режиме, не сбоили и не перегревались. Пошлепав один из них по корпусу, как коня по крупу, Крысолов поднялся обратно в рубку. Бес, утомленный болтанкой, улегся в угол, свернувшись калачиком и уткнув нос в лапы, лишь утробно взрыкивал, когда бот нырял в промежуток между волнами и палуба словно проваливалась.

Вертолет с опознавательными МЧС завис над бетонным пирсом, медленно и плавно опустился вниз. Дверца отъехала в сторону, но вместо спасателей из нее вылез Боров. Следом за ним – Николай Николаевич и два его телохранителя-аномала. Всех троих было трудно представить порознь. В Синдикате ходили слухи, что единственные не расстающиеся друг с другом аномалы были просто педиками.

– Как он ушел? – невыразительно произнес Ник-Никыч. Один из охранников молча протянул ему рогатку. Куратор кивнул и повернулся к Борову: – Он всегда был нестандартным. Обездвижив одного, он вполне мог завладеть его оружием и положить всех. Но он не стал – он до сих пор считает нас своими.

Боров, весьма оправдывавший свою фамилию-псевдоним комплекцией, протянул пухлую руку и взял рогатку. Повертел ее и бросил на пирс.

– Как вы могли позволить ему уйти? – густым басом спросил он, ни к кому персонально не обращаясь.

Ответил Ник-Никыч, и в его голосе сквозила определенная гордость:

– Он лучший из ныне работающих у нас оперативников.

Боров покивал. Потом, с неожиданной для своей комплекции стремительностью, повернулся к Николаю Николаевичу.

– Он-то, может, и считает нас своими, да вот мы-то не считаем его своим. Передайте во все региональные отделения Синдиката: найти и уничтожить, – лицо Борова побагровело. – Как бешеную собаку!

Николай Николаич хотел что-то возразить, но не посмел перечить главе регионального отделения. Куратор знал, что еще через месяц – полтора никто не узнает Крысолова в лицо или по отпечаткам пальцев.

Крысолов каменным изваянием сидел на стуле перед ноутбуком на столе, закрыв глаза и стараясь максимально расслабиться. Ныли мышцы лица, ладони, да и во всем теле ощущалась ломота. Как на грех, именно сегодня началась последняя фаза метаморфозы. Иногда Крысолов в шутку сравнивал ее с месячными у женщин. Правда, месячные длились максимум неделю, но каждые двадцать восемь дней, а финал метаморфозы от месяца до двух, но зато – раз в семь лет. Лицо опухало, кожа шелушилась, и Крысолов уже позаботился о медицинской справке, где был указан диагноз: острый аллергический дерматит.

Из Ладоги удалось выбраться достаточно легко – утром он причалил бот в поселке Шереметьевка, пешком добрался до станции Петрокрепость и на электричке доехал до Финляндского вокзала. Оттуда на метро доехал в Купчино, забрал из давным-давно купленного именно для подобного случая гаража новенький «уазик», вынул из тайника запасы эликсиров, деньги, пару стволов, чистые документы и рванул в Москву, справедливо полагая, что в крупных городах его вряд ли найдут, если даже и станут искать. Правда, пришлось повозиться с Бесом, который никак не хотел менять свой светло-серый окрас на черный. Но – уговорил и перекрасил.

В Москве нашел старого приятеля-диггера, который был обязан Крысолову жизнью, и с радостью принявшего дорогого гостя. Задерживаться здесь Крысолов, в общем-то, не собирался – сутки, двое.

Змей решил сыграть с Крысоловом в игру «найди меня». И Крысолов не возражал. В подобной ситуации он сам бы начал вести эту игру, страхуясь и от врагов, и от бывших друзей. Сейчас он был вынужден ехать в Челябинск, на вокзал, где его ждала в камере хранения посылка от Змея. Естественно, сам Змей будет неподалеку, но не подойдет, а лишь проверит наличие или отсутствие хвоста. А в посылке будет следующий адрес, а потом следующий – и так далее. До контрольного срока оставалось два дня, и сейчас Крысолов ждал от Змея лишь подтверждения адреса, после которого включался секундомер.

Ловушка захлопнулась стремительно. Бойцы СОБРа рванулись к боевикам, атаковавшим колонну машин, сопровождавших «КамАЗ» с контейнером на прицепе. Часть боевиков сразу побросали оружие, часть ощетинились стволами. А когда пули, как потом выяснилось, прилетевшие издали, срезали двух бойцов СОБРа, командир приказал – совершенно справедливо – открыть огонь на поражение.

В скоротечном огневом контакте были убиты все боевики и трое собровцев, два из них – пулями из снайперской винтовки Драгунова, прилетевшими, как впоследствии показала экспертиза, с расстояния не менее пятисот метров. Это была вторая загадка, так же никогда не решенная, как и первая, – кто же был тот аноним, звонивший в РУОП.

– Очень странно, – услышал Наставник Торидэ шипение и внутренне сжался в комок. – Очень странно. Мне не в чем тебя обвинить, Наставник Торидэ. Но почему-то на каждую успешную операцию приходится два провала. Не слишком ли это?

Торидэ смело взглянул в лицо Учителя Сегимидзу и твердо ответил:

– Не слишком. Смею вам напомнить, что в операциях подобного рода вероятность провала очень высока, особенно учитывая то, что профессиональных кадров у нас пока очень мало. Пока мои подопечные обучатся и наберутся опыта, пройдет немалый срок.

И вдруг на полноватом лице Учителя Сегимидзу Наставник Торидэ увидел широкую довольную улыбку.

– Ничего, – милостиво произнес он, – скоро у тебя будут такие ученики и подчиненные, которым все по плечу.

Лейтенант Виктор Коржин заступил на дежурство не в самом лучшем расположении духа. Зарплату опять задерживали, и поэтому приходилось в очередной раз «выполнять план», чтобы насшибать энную сумму, необходимую для жизни семьи из трех человек до следующего дежурства, а также для пополнения заначки на черный день.

Ориентировки на угнанные машины и разыскиваемых он проглядел бегло, но, отличаясь весьма хорошей зрительной памятью, запомнил практически все. Немного развеселила его ориентировка федерального розыска – мужичок с какими-то расплывчатыми приметами, путешествующий почему-то непременно с крупной собакой, похожей на волка. «Ну прям кино», – с ухмылкой подумал Коржин, но промолчал – чего людям иной раз в голову не взбредает.

Дежурство началось весьма успешно – ободрали, как липку, какого-то мелкого коммерсанта на потертом «Опеле Аскона», шедшего с небольшим превышением скорости, потом слегка подоили дальнобойщика, хотя обычно к ним не докапывались, но у этого откровенно не горела левая фара. Лениво тормозили выборочные машины, но с них – какой навар?

Хотя уже начиналось лето, но ближе к одиннадцати стало изрядно холодать, поэтому Коржин, оставив на улице сержанта Южина, натянувшего на себя единственную на посту зимнюю форменную куртку из местной заначки, зашел в помещение, в шутку именовавшееся «рубкой» – поднятая на три метра над землей застекленная коробка действительно чем-то напоминала рубку теплохода. Там уже грелись у здоровенного обогревателя – «козла», снятого с электрички, двое коллег Коржина – старшина Володин, пожалуй, самый старый гаишник города и области, и младший лейтенант Зыков, новичок, недавно выпущенный школой милиции.

Коржин протянул руки над «козлом» и покряхтел от удовольствия.

– Ты как, Витя? – спросил его Володин. – Головушка не сильно после вчерашнего бо-бо?

– Да нет вроде, – неуверенно ответил лейтенант и покосился на новичка – как он отреагирует? Тот лишь печально вздохнул – видок у него был весьма помятый.

– А мы вот с Юриком – хреново, – сказал Володин, и Зыков снова вздохнул. – Поправиться бы надо. Компанию составишь?

– Так Лешку бы надо позвать. – мотнул головой Коржик в сторону маячившего внизу на шоссе Южина.

– Ничего, мы ему оставим, – буркнул Володин, – а пост голым оставлять нельзя. Да ему еще не по чину и не по возрасту.

– Не, не по-людски, – подал вдруг голос Зыков. – Позвать надо.

Володин загоготал и ткнул локтем Коржина.

– Ви-идал? Молодежь-то нынче какая? Психолог и гуманист! Далеко пойдет, если с нами не залетит. Ну, зови-зови, – похохатывал старшина. Зыков приоткрыл окно и, окликнув Южина, призывно махнул рукой.

Через пять минут четверо милиционеров, выключив все освещение, кроме настольной лампы, уселись вокруг овального журнального столика, невесть какими судьбами попавшего на пост. Зыков вынул из сумки литровку «Спецназа», банку соленых огурцов, хлеб, Коржин с Южиным – свои бутерброды с колбасой, хозяйственный Володин – сало и лук, которые сейчас педантично нарезал на тонкие ломтики и кольца, ловко орудуя выкидным ножом. Заметив интерес Зыкова к ножу, подмигнул.

– Трофей, – сказал он с ухмылкой и поведал – в двадцатый раз для Коржина и Южина – историю, как он с напарником и двумя омоновцами на этом самом посту повязали шестерых тольяттинских бойцов, вооруженных до зубов. У одного из них он и забрал итальянский пружинный нож.

– Ладно, – Володин сам же остановил свое живописание будней сотрудника ГАИ и поднял стакан. – Соловья баснями не кормят, а мента – и подавно. Будем.

Выпили, шумно выдохнули и закусили. Литровка опустела наполовину. Задымили, незлобиво посмеялись над некурящим спортсменом Южиным, но очень слегка: парень добился внушительных успехов в своем каратэ, чемпионат области выиграл вчистую, ездил на российский, привез бронзу, на следующий год клятвенно обещал привезти золото, на крайняк – серебро.

В половине двенадцатого, допив оставшиеся пол-литра, решили на часок сходить на трассу, чтобы потом снова со спокойной совестью приступить ко второй литре, принесенной Володиным. Машин было немного – в основном редкие дальнобои. Топая и пританцовывая, Коржин с Южиным нетерпеливо поглядывали на часы, ожидая окончания проклятущего часа. На шоссе наступало мертвое время, «клев» снова начнется на зорьке. И тут черт Южина дернул остановить слишком приметный новенький «уазик» защитного цвета, но с гражданскими номерами. Ничего не оставалось делать, как подойти и попытаться поиметь с водилы хоть что-нибудь.

– Автоинспекция, лейтенант Коржин, – козырнув, представился Виктор, подойдя к машине слева, справа страховал Южин с автоматом. Водитель – молодой мужчина – повернул к Коржину одутловатое, опухшее, словно от укусов пчел, лицо и неторопливо протянул права и техпаспорт.

Смотревший в документы лейтенант краем глаза заметил собаку, высунувшую морду с заднего сиденья поверх плеча водителя. Коржин искоса глянул на нее. «Волчья лайка, – подумал он, – только почему-то черная». И тут он дрогнул – ориентировка. Человек с собакой, похожей на волка. По фотографии на правах приметы, в общем-то, совпадали, но фотка – черно-белая. Стараясь не выдать себя, Коржин медленно поднял взгляд от документов и посмотрел в лицо мужчины. И сразу же нарвался на пристальный взгляд бесцветных – то ли очень светло-серых, то ли светло-зеленых, то ли светло-голубых – глаз. Мужчина чуть приподнял клочковатые, словно линяющие, брови, и взгляды столкнулись.

Коржин почувствовал, что его будто толкнули, а потом притянули обратно. Ноги стали ватными, язык – тяжелым и неповоротливым. Он вдруг забыл, что хотел подать условный сигнал Южину на задержание, и тупо глядел в бесцветные глаза водителя. Потом он почувствовал, как его рука, словно некий посторонний предмет, поднимается и протягивает мужчине его документы, после этого правая рука поднимается к козырьку.

– Все в порядке, – как-то со стороны услышал он свой голос, – извините за беспокойство. Проезжайте.

– Спасибо, – негромко ответил мужчина, взяв права и техпаспорт, – всего доброго.

Машина тронулась и неторопливо растворилась в темноте за ближайшим поворотом. Коржин продолжал стоять столбом посреди площадки.

– Ты чего? – спросил его Южин. – Случилось чего?

Лейтенант тряхнул головой.

– Да нет, – заторможенно ответил он, – все в порядке. Башка что-то трещит. Ну его на хрен этот час. Полчаса постояли – и хорош. Пойдем, полечимся.

Через пятнадцать минут, в «рубке», Коржин уже напрочь забыл о приметах водителя и похохатывал над Южиным, который ни фига не сечет и тормозит оборванцев, с которых и взять-то нечего, да и правила поэтому они соблюдают от и до.

После смены он вернулся домой, прихватив по дороге еще литру, которую и употребил. Вернувшаяся с работы жена застала его в бреду с температурой тридцать девять и восемь и вызвала «скорую». Узнав об этом, его коллеги списали все странности лейтенанта во время дежурства именно на начинающуюся болезнь.

Ковалев сидел, обхватив голову, за столом в своем кабинете, который он делил еще с одним опером, лейтенантом Сливинским. Сосед сейчас был на выезде, и Ковалев, заперев дверь кабинета, мог поразмыслить спокойно.

Санкцию на обыск в помещениях общины Синро Хикари прокурор не дал, сославшись – вполне убедительно, впрочем, – на отсутствие веских улик. То, что видел сам Ковалев, – не в счет. Мало ли что могло быть в ящиках. От гуманитарной тушенки до презервативов. Никакой связи между трупами в лесу – кстати, расчлененку нашли опять же туристы, в Петяярви – и сектой. Даже объединить дела невозможно – modus operandi совершенно иной.

Мало того что его вызвали на ковер к начальнику РУВД и отчитали за самодеятельность, хотя она и производилась в свободное от работы, исключительно личное время, так в «Смене» еще и появилась заметочка, почти на всю третью страницу. Некто, скрывавшийся за псевдонимом К. Васильев, правда, без указания имен расписал слежку за Синро Хикари и попытки Ковалева подойти к секте ближе, агентурные разработки и т. д., что ярко свидетельствовало об утечке информации из угро и РУВД. А может быть, и ГУВД. Далее в статье, абзацев так на надцать, следовали совершенно пошлейшие восклицания о возврате «старых времен», о преследовании религиозных объединений; не преминули пнуть и печально знаменитый «Закон о религиозных объединениях». В общем, радости – полные штаны. Начальник РУВД долго потрясал газеткой с этой статьей перед носом Ковалева и его непосредственного начальника, майора Коковцева.

«Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?» – подумал известной с детства цитатой старлей Ковалев.

Чистильщик с трудом припарковал «уазик» на забитой машинами привокзальной площади. Слежки за собой он не чувствовал – пересекши Волгу у Самары, он сделал несколько путаных петель, прежде чем приехал в Челябинск. Тем более его скорее будут ждать в Риге, чем на востоке страны. Он также надеялся, что посланное им предупреждение, изложенное эзоповым языком, дойдет до адресата и возымеет действие, что Мирдза и Марта уже в безопасности.

Бес первым выскочил из машины, едва Чистильщик открыл дверцу, и затрусил к ближайшему кусту – милые собачьи радости. Потом вернулся и замер у бедра Чистильщика, Для этой поездки пришлось купить ему ошейник и намордник, против чего он яростно протестовал. Но, убедившись, что намордник скорее для проформы, разрешил надеть на себя ошейник. Вот и сейчас намордник болтался у него на шее, вызывая неудовольствие, с которым пес старательно боролся.

Они зашли в зал ожидания, спустились в полуподвал, к камерам хранения. Бес дисциплинированно шел рядом, лишь подозрительно косил глазами по сторонам, выискивая в людской толчее угрозу своему другу. На болонку, кинувшуюся его облаивать, не обратил ни малейшего внимания, коротко глянул, молча показав клыки, на молоденького ротвейлера, кинувшегося выяснять отношения, да так, что тот осел на задницу и с глухим воем убежал к хозяину.

Ячейку 422 Чистильщик открывал осторожно, словно снимал мину, поставленную на неизвлекаемость, чувствуя на себе чей-то рассеянный взгляд. У него, как и у Змея, не было никакой уверенности, что все это – не игра с Синдикатом. И в ячейке вполне могла оказаться бомба. Повернув все четыре рукоятки, набрав шифр, Чистильщик опустил в прорезь жетон, замок щелкнул. Но Чистильщик не спешил открывать дверцу. Осторожно потянул ее, так, чтобы образовалась небольшая щель, заглянул вовнутрь. Пусто. Открыл дверцу настежь, заглянул, согнувшись. К верхней стенке ячейки пластырем был прилеплен конверт. Осторожно отодрав его, Чистильщик сунул конверт в карман, набрал новый шифр и, опустив еще один жетон, захлопнул дверцу. Со стороны это выглядело так, словно бы он взял из камеры хранения что-то необходимое, и снова оставил вещи в ячейке – человек, выходящий из камеры хранения с пустыми руками, оставив ячейку незакрытой, не то чтобы подозрителен, но запоминается.

Запустив Беса на заднее сиденье и сев за руль машины, Чистильщик, держа конверт на коленях, вскрыл его. Вынул прямоугольничек плотного белого картона размером с визитную карточку. На нем был нацарапан толстым фломастером номер телефона с пометками: «нет межгорода» и «Карши, 3; спросить Мансура». Чистильщик усмехнулся – если бы он выполнял задание и был не один, то сразу же ринулся выяснять адрес, по которому зарегистрирован этот телефон. Но это всего лишь точка связи, даже если владельца ее прихватить, то он отошлет дальше по цепи, а Змей наверняка проследит незапланированный визит к своему связнику. И исчезнет. Все просто, как мычание. Тем более что приметы Змея неизвестны.

Сжегши конверт и «визитку» за городом, Чистильщик прикинул – три дня. Придется повернуть на юго-запад, к Оренбургу, и совершить бросок по шоссе через Кызыл-Кум, параллельно старой железке на Кызыл-Орду, далее, через Чимкент, Ташкент, Джизак и Самарканд добраться до Карши. Запас времени был, но очень небольшой. Чистильщик поглядел на догорающие бумажки.

– Что, брат, – обратился он к Бесу, – может, пикничок устроим, а то мне сухомятка надоела хуже горькой редьки. Что?

Пес одобрительно проворчал и полез из машины, перепрыгнув через спинку переднего правого сиденья, протоптавшись по коленям Чистильщика, все еще сидевшего за рулем с открытой левой дверцей.

– Экий же ты медведь неуклюжий, – с улыбкой ругнулся Чистильщик и вылез следом. – Надо, значит, дровей поискать, а то как же мы горячее соорудим?

9. ПОДСТУПЫ

Черт, так хотелось забраться в грязноватый Бозсу и не вылезать! Детишки плескались в мутной воде, и Крысолов готов был к ним присоединиться. Но у него на то не было времени, а конспирация не позволяла легким волевым усилием уравнять температуру тела с окружающей средой и перестать потеть. Это, видишь ли, привлекло бы внимание. А воняющий, как козел, человек, будто бы и не привлекал ничьего внимания.

Второй мучительный день в Ташкенте середины лета – это невыносимо. Лишь оставшись один в тиши конспиративной квартиры, Крысолов позволял себе перестать потеть. Но на следующее утро пытка начиналась вновь. Ему даже не дали времени на акклиматизацию, от чего болела голова и ныли глаза. Почти бесцельные шатания по городу изнуряли хуже, чем пятидесятикилометровый марш-бросок по пересеченной местности с полной выкладкой. Группа наведения работала из рук вон плохо. Хвала аллаху, сейчас хоть свернул в тенистый садик на берегу канала.

Аликпер Джафарниязов давно был мишенью. За ним охотились и правоохранительные органы, и отцы жертв, молоденьких девушек, чью кровь он выпивал, а куски плоти – груди и верхнюю часть бедер – срезал для последующего употребления в пищу. Убийца и каннибал. За ним охотился и Синдикат, однажды упустивший его. Три года назад, буквально из-под носа оперативников Синдиката Джафарниязова выхватили два дошлых опера угро. Вышка, казалось, светила Аликперу неминуемо, но… Судебно-психиатрическая экспертиза, признание Джафарниязова невменяемым и – психушка. Откуда тот благополучно слинял год назад. Но сейчас Джафарниязов был в Ташкенте, и на его перехват вызвали Крысолова, лучшего оперативника команды зачистки,

В лучшие Крысолов выбился после окончания школы незаметно, но как-то сразу. Неуязвим, быстр, легко меняет маски и формы поведения. Хамелеон, оснащенный острыми ядовитыми зубами змеи.

«Черт бы побрал мою славу, – раздраженно подумал Крысолов, – из-за нее я парюсь тут».

Транзисторный приемник на боку – рация – мигнул красным огоньком. Крысолов включил звук.

– Мишень на три часа, – раздался приглушенный голос старшего группы наведения. Крысолов выключил приемник, разворачиваясь вправо на девяносто градусов. И сразу увидел объект. Джафарниязов шел по параллельной аллейке, по ту сторону канала Бозсу. Крысолов прикинул расстояние. У него было четыре варианта – нож, гаррота, короткоствольный или длинноствольный пистолет с глушителем. Первых три варианта он сразу же откинул – дистанция. Он уже потянул из сумки «маузер», модель 711 с пристегнутым кобурой-прикладом, магазином на двадцать патронов и глушителем, но замер, увидев, как к Джафарниязову бросились три молодых мужчины, споро скрутили руки и защелкнули на запястьях наручники.

Крысолов все-таки вскинул «маузер», прижал приклад к плечу, ловя мушкой мишень, но вокруг арестованного сгрудились люди, маячили опера. Пришлось спешно убрать оружие в сумку, матерясь и проклиная группу наведения и свое невезение.

Крысолов все-таки сделал выстрел по этой мишени из того же оружия. Но в Самарканде и девятью годами позже.

Захват начался классически – группа проникновения вошла на территорию объекта, группа прикрытия оцепила подходы и подъезды. Группа захвата выжидала на максимальной дистанции – сто пятьдесят метров, томясь в микроавтобусе.

Группа проникновения перекрыла все возможные выходы из дома и включила аудиосканеры. Оператор систем подслушивания услышал хриплое, явно мужское дыхание, женские блаженные стоны и сонное сопение. В доме было три человека, о чем оператор и доложил. Визуальное сканирование было невозможно из-за плотных портьер на окнах и отсутствия маломальских щелей в дверях. Ситуация складывалась сложной, но командир группы захвата все равно не дал приказ об отмене операции.

Дверцы микроавтобуса распахнулись, и четыре фигуры в черном рванулись к дому. Специалист из группы вторжения уже бесшумно вскрыл замки, и трое из группы захвата ворвались в дом. Они быстро обследовали все комнаты, но не обнаружили ни единой живой души. Звуки издавали три магнитофона. Проследив провода, они обнаружили, что кнопка, включавшая все три одновременно, скрывалась под одной из бетонных плиток дорожки, ведущей к дому от калитки, почти у самого крыльца,

Командир матерно выругался. А тут еще издали донесся звук полицейской сирены.

– Полиция получила вызов по адресу, – голос в наушнике командира группы назвал адрес штурмовавшегося дома.

– Уходим, – полушепотом рявкнул командир.

Девять черных фигур метнулись к двум микроавтобусам. Группа прикрытия ушла другим путем. Поэтому подъехавшие полицейские застали лишь пустой дом с распахнутой дверью.

Виктор Коренев покосился на Мирдзу.

– Надеюсь, – негромко сказал он, – вы убедились, что Вадим был прав?

– Но кому это нужно? – растерянно спросила молодая женщина. – Да и зачем?

Доктор Коренев глубоко вздохнул. Он шесть часов назад установил хитрую систему, способную ввести в заблуждение лучших специалистов. Установил еще одну кнопку под половицей в прихожей, соединив ее с ранее установленной в доме сигнализацией, выходящей на пульт местной полиции и портативным передатчиком; приемник, настроенный на ту же частоту – обычно никем не используемую, был у него. И сейчас этот приемник помаргивал рубиново-красным светодиодом, сигнализируя о принятом сигнале.

– Зачем и кто? – повторил Виктор. Тяжко задумался. Он сам не до конца знал, на кого работает Крысолов, он катастрофически мало знал о нем. Но встревоженная женщина ждала ответов, и он ответил обтекаемо:

– Те, на кого работал Вадим. Зачем – видимо, ему надоело просто выполнять приказы. А сейчас вам с сестрой надо уехать. Вадим заранее приготовил вам убежище.

«Насрать, – мрачно подумал старший лейтенант Ковалев – выходной так выходной». Он купил две литровые бутылки «Нашей водки», колбаски и хлеба, совершенно справедливо полагая, что у Иваныча все остальное есть. Так оно и оказалось. Едва он добежал, спасаясь от мелкого дождика, до крыльца Василия Ивановича Глуздырева, здешнего отставного участкового, как дверь распахнулась и Иваныч провел Сергея в тепло натопленную кухню, выставил на стол горячую картошечку в мундире, домашние соленые огурцы, домашнюю же квашеную капусту и запотевший, из морозилки, литровый пузырь «бруснички» полугодовой выдержки – спирта, настоянного на собственноручно собранной бруснике.

– Штраф, – прогудел Иваныч, набубыривая полный стакан.

– Дык, Иваныч, – попытался отбрехаться Ковалев, – какой штраф? Мы ж договаривались в семь, я в семь и пришел.

– Один хрен – штраф, – гудел теплым басом Василь Иваныч, – за опоздание на два месяца. Забыл, сукин кот, к старику дорогу?

– Дык…

– Забыл, забыл, Серый. Давеча на мертвяка в Орехово выезжал? Выезжал, ерш твою двадцать! А почему к дядьке Иванычу не заехал?

Сергей тяжко вздохнул, пожал плечами и принял на грудь штрафные сто пятьдесят. Крякнул, но, блюдя приличия, закусывать не стал. Василий Иванович убрал Ковалевские пузыри в холодильник и сел напротив,

– Что, брат, укатали сивку крутые горки? – уже тише спросил он, глядя в лицо старлея и разливая при этом еще по одной.

– Укатали, – признался Сергей, принимая стакан. – Вот бы с этой сраной сектой разобраться…

– Ша, – поднял ладонь Иваныч, – сейчас – гудим; работа – после.

Брусничка прошла легким огнем по пищеводу.

– Жениться не надумал? – хитро спросил Василий Иванович.

Ковалев мотнул головой.

– На ком? Идиотка мне и самому не нужна, а умная за нищего мента не пойдет.

– Экий ты шустрый, – усмехнулся Иваныч. – Есть женщины в русских селениях…

– Опять сватать начнете, – проворчал Сергей. – Лучше налить.

– А что, – снова прогудел Иваныч, приобретая нормальный тон, – налить – дело нужное, но ты от разговора не увиливай. Сватать, брат, дело хорошее и необходимое. А то ты захолостякуешь до моих лет.

– Так вы же не женились, – встрял Ковалев.

– Э, Серый, с меня пример не бери! Я ведь, брат, еще довоенного розлива. Меня ж финн в сорок первом так по башке шарахнул, что до сих пор не оклемался. Так вот, брат.

– Сколько ж вам тогда было?

– Ну, Серый, не строй из себя барышню или дебила. Сам знаешь, что мне сейчас шестьдесят четыре. Значит, в сорок первом мне было семь. Вполне сознательный возраст, а? Я ж тогда в Выборге жил, отец пограничил. А потом – эвакуироваться не успели, Виипури, финны. В лагерь нас не загнали, не гансы, и за то спасибо. А вот унижений нахлебались досыта. Когда наши пришли, мы с матерью уже не в Выборге жили, а в деревушке, финского названия не помню, сейчас называется Глебычево. Батрачили на финна, Пекконен его фамилия была. Добрый был, то ветчинки с душком подбросит, то хлеба подплесневелого. Короче, не давал с голоду сдохнуть. Так когда наши пришли весной сорок четвертого, я ему вилами в пузо. За доброту и ласку. Одиннадцать мне тогда было,

Иваныч напузырял еще по стакану, и мужчины махнули. Хмель не брал. Обоих переполняла злость – старая, всколыхнутая со дна, и молодая, азартная.

– Что, Василь Иваныч, точишь на финна нож? – как бы в шутку спросил Ковалев.

Иваныч вскинулся.

– Да ты что?! – изумился он. – То ж когда и с кем было? Иные времена и нравы. Нож у меня есть на кого точить и без этих старых воспоминаний. Секта эта сраная еще.

Ковалев насторожил уши. Работа, как бы от нее ни бегали все равно настигала в самый неподходящий момент.

– Так чем же она вам не угодила?

– Ха, не угодила, – хмыкнул Иваныч и разлил по стаканам остатки первого литра «бруснички». – Там, Серый, такая афера крутится, что и ФСБ не грех ею заняться.

Автовокзал был пустынен, и Крысолов понял, что зря приехал сюда. К счастью, в Карши он приехал в пятницу вечером, и джума-базар

уже отшумел. Крысолов снова сел за руль, успев поменять в ближайшей подворотне российские номера на местные. Комплекты документов – извлеченные вместе с подлинными номерами из тайника в Самарканде, – позволяли работать в этой республике. Такие комплекты Крысолов сделал практически во всех бывших республиках бывшего Союза, да и не только в них. На случай непредвиденных ситуаций во время миссий: о тайниках никто не знал, да и зачем? Вырулив на привокзальную площадь, Крысолов остановил машину и волей-неволей залюбовался… вокзальным зданием, выполненным в стиле мечети или медресе XVIII-XIX веков. Функционально и красиво.

Выпрыгнув из машины – Бес последовал за ним, – Крысолов подошел к уличному торговцу лепешками.

– Нич пуль? – спросил он.[1]

Бир сум иллик тиин, – ответил пожилой мужчина.[2]

– Икта.

Дае (узб.).

Крысолов расплатился, понюхал ароматные домашние лепешки и улыбнулся.

– Яхши ион. Рахмат. Кятта рахмат![3]

К лепешке Бес оказался равнодушен, но с удовольствием съел полблюда плова, купленного у такого же уличного торговца, с удивлением поглядевшего на евших из одной миски человека и пса.

– Меньга акя, [4] – пояснил Крысолов, похлопывая Беса по загривку. – Шайтан.

Лучше перевести на узбекский имя друга он не сумел, Бес заворчал – видимо, перевод ему не понравился неадекватностью.

Из телефона-автомата позвонил по указанному в «визитке» номеру. Спросил Мансура. Приятный женский голос с небольшим акцентом пояснил, что Крысолову нужно пройти на берег Кашка-Дарьи и под мостом, что у ЗАГСа, найти камень, помеченный двойным «S».

Крысолов хмыкнул – все это уже начало походить на авантюрный роман, не имея ничего общего с грубой реальностью. Тем не менее он поехал на берег Кашка-Дарьи, нашел камень и извлек из-под него письмо, содержащее одну строчку: «Жду вас завтра на автовокзале в Шахрисабзе».

– Твою мать, – мрачно произнес Крысолов.

– Ассалом и алейкум, – поприветствовал Крысолов своих соседей по базару и уселся рядом с грудой дынь. В принципе то, что он делал, на гнилом Западе называлось демпингом. Дыни он продавал на пять копеек за килограмм дешевле, чем остальные. Что позволяло, впрочем, угостить чаем, пловом или чашмой менее удачливых конкурентов.

Жесткая конкуренция будет позже, да и то – Крысолов не знал – придет ли она сюда? Вековые традиции базара были основаны в незапамятные времена. Раньше, чем построили ту стену, что откопали в восьмидесятых у автовокзала, а ей, как говорили археологи, две тысячи лет,

– Яхшимисез, – здоровался Крысолов с постоянными покупателями и соседями. – Кандай сызлар, болалар, уйдалар?[5]

В этой привычной для всех формуле Крысолов вдруг обнаружил высший смысл. То, что ему не хватало, – Мир Вашему Дому. У него не было ни дома, ни мира. Тряхнув головой, Крысолов избавился от деструктивных мыслей. Он здесь не для размышления о лингвистической философии. Группа обеспечения завалила его дынями, и Крысолов сидел на бойком месте, размышляя, сколько же нужно было отвалить директору рынка за него. Дыньки шли, как заведенные, Крысолову оставалось только глазеть по сторонам

Базар кипел. Утро и два часа около полудня – до наступления некой сиесты, когда все прячутся в тень чайханы и пьют горячий чай – были самыми жаркими. Остальное время – лишь попытка добрать недостающее. Сейчас, с утра, здесь можно было купить все – от дыни до героина; от ножа до гранатомета. Был бы спрос, а предложение всегда будет.

Крысолов – перекрашенный в черноволосого с проседью и чернобрового, с контактными линзами, изменившими цвет глаз – не отличался от местных и выглядел лет на сорок пять. Даже диалект у него был жителя предгорий Гиссарского хребта, с вкраплениями таджикских идиом.

Солнце медленно накаляло рыночную площадь, загоняло людей в тень. И покупатели потихоньку уходили с базара либо спасались от жары в крытых рядах. Наушник в ухе Крысолова, скрытый чалмой, тонко пискнул. Словно почесываясь, он прикоснулся к нему.

– Йе, нема иде?[6]– будто бы удивленный внезапным укусом мухи, вполголоса воскликнул он.

– Мишень на три часа, – услышал он.

«Это уже было», – подумал Крысолов, но повернулся вправо на девяносто градусов. И тут последние сомнения оставили его – Джафарниязов, Аликпер Мансурович торговался с продавцом кухонных ножей. Крысолов гибко поднялся, скользнул за кучу дынь, пирамидой Хеопса возвышавшихся рядом с ним. Вынул из хурджина «маузер-711» с магазином на двадцать патронов, примкнутой кобурой-прикладом и пэбээсом[10]. Мушка, поймав голову Джафарниязова, жестко легла в обхват скобы целика. Расстояние – пятьдесят метров. Крысолов нежно нажал на спуск.

Пуля калибра 7,63 мм с мягким сердечником пробила голову Аликпера Джафарниязова и расплющилась о вертикальную деревянную балку, поддерживающую навес крытого ряда рынка, разбрызгав вокруг кровь и мозговые ткани. Паника и недоумение. Опрашиваемые впоследствии оперативниками уголовного розыска соседи Крысолова смогли дать лишь расплывчатые приметы своего внезапно исчезнувшего коллеги. Да, впрочем, никто особо серьезно и не искал убийцу Джафарниязова. Милиция была только рада, что кто-то покончил с психически ненормальным маньяком, периодически бежавшим из клиник и пока еще не дававшим повода оперативникам применить оружие на поражение, от чего они не отказались бы.

Иваныч разлил еще по стакану «Нашей» и порезал новую порцию сальца.

– Не лезь на рожон, Серый, – тихо посоветоват он, поднимая стакан. Выпили, не чокаясь, как обычно. Закусили. Ковалев утер тыльной стороной ладони губы и закурил.

– А куда ж деваться, если эти козлы леса трупами заваливают, а мы х… сосем, как мишка – лапу, – сердито буркнул старлей. – Куда ж деваться, если дело висит, а к фигурантам особо не подступишься,

– Да плюнь ты, – махнул рукой Иваныч, но глаза его хитро блеснули, – висяком больше – висяком меньше.

– Ага, – вяло мотнул головой Ковалев, – иметь-то не тебя будут, а меня. Как бы добраться до этих сраных святош?! Все было бы гораздо легче.

Отставной участковый Василий Иванович Глуздырев укоризненно покачал головой.

– Эх, молодежь, молодежь, – вздохнул он. – И что вы такие торопыги?

Он водрузил на стол портативную видеокамеру «Сони».

– Вот, одолжил, понимаешь, у бывшего подотчетного контингента, вместе с домишком напротив твоей секты, – проворчал он. – А ты все: как да как? Молча и без гамлетизьму. «Быть, аль не быть…» Налей лучше еще стакан, а то руки старые, трясутся.

– Василь Иваныч! – воскликнул Ковалев. Но Глуздырев его прервал:

– И не ори. Сейчас допьем, похмелимся, а потом – за дело. Не отдохнувши – кто ж чем серьезным занимается? Эх, молодежь, молодежь. Нас не будет – кто ж вас научит?

Припарковав «уазик» в отдалении, Крысолов некоторое время праздно шатался по улицам, несколько раз щелкнул пустым фотоаппаратом «Зенит», направив объектив на живописные развалины Белого Дворца, Ак-Сарай, огороженные щербатым дощатым забором. Ак-Сарай был построен черт знает в какие времена, чуть ли не при Тамерлане, а реставрировать его никак руки не доходили – все-таки не Самарканд, туристов мало, денег тоже.

В двадцать минут одиннадцатого Крысолов неторопливо вышел па площадь автовокзала, закурил сигарку и присел на скамейку. Искать Змея было бесполезно – среди десятков людей, сновавших мимо, разглядеть хамелеона невозможно. Им мог оказаться и бабай, продающий семечки и насвай[11], и парень, скучающий в оконце ларька «Газированная вода», и даже женщина, с терпеливой неподвпжностью сфинкса сидевшая на остановке и ожидавшая какого-то автобуса. Несмотря на свой псевдоним, Змей мог оказаться любого пола, имитировать любой возраст и внешний вид. Как и сам Крысолов.

Он невесело усмехнулся – однажды и ему пришлось переодеться женщиной; мало того – выглядеть яркой и сексуально раскованной журналисткой «желтой» газетенки с труднопроизносимым названием. «Черт, – мотнул головой Крысолов, – все эти похождения в Чехии были совсем недавно, а кажется – в прошлой жизни».

Таким же сфинксом замер и Крысолов, ожидая, когда к нему подойдут – либо сам Змей, либо его посыльный. Разморенный Бес устроился под скамейкой. Двигались лишь зрачки Крысолова под полуопущенными веками. Он неподвижно и терпеливо сидел, ощущая на себе не особо прицельное внимание. Точнее, посторонний взгляд, как луч локатора, время от времени – весьма не часто – пробегал по Чистильщику, как бы между делом. Такой взгляд невозможно засечь, наблюдатель мог находиться где угодно, не привлекая к себе внимания сверхчуткого Крысолова. Значит, наблюдал аномал, знавший об особенностях себе подобных. Либо человек, хорошо изучивший аномалов. Таких было немного – можно пересчитать на пальцах одной руки. Даже работавшие на Синдикат, преданные ему душой и телом, аномалы предпочитали сохранять «цеховые тайны» в своем кругу, широко просвещая лишь собратьев-неофитов.

Ждать пришлось долго – часа два с половиной. В какой-то момент Крысолов даже забеспокоился из-за угрозы обезвоживания и медного вкуса во рту. Пришлось на несколько секунд изменить неподвижности и выпить пяток глотков солоноватой теплой минералки, напоить Беса. О вкусовых качествах можно было не беспокоиться, такие мелочи, как личный комфорт, давно не волновали Крысолова – функциональность, помноженная на функциональность и возведенная в степень функциональности. Хотя иной раз Крысолов не отказывал себе в сибаритстве и гурманстве.

Медный привкус исчез, и Крысолов, ополовинив бутылку, завинтил пробку и поставил пластиковую поллитровку рядом с собой на скамейку. Солнце неторопливо – как и все, что делалось в Азии, – выползало в зенит. Крысолов закурил и поднял взгляд к блекло-синему, слепящему глаза ясному небу. Почти полдень.

Когда обе стрелки на часах Крысолова сошлись в верхней части циферблата, к скамейке подбежал дочерна загорелый паренек лет двенадцати-тринадцати и протянул сложенный вдвое листок бумаги.

– Вам просили передать, – по-русски, но с жестким акцентом произнес он.

Крысолов не пошевелился.

– Именно мне? – тихо спросил он. Малыш поглядел прямо в глаза. И кивнул.

– Вам. Серые брюки, клетчатая рубашка, седые волосы и бесцветные глаза, с большой собакой – все так, как мне сказали.

Крысолов кивнул и взял листок. Он даже не стал спрашивать: кто и где он? Последние полчаса он не чувствовал наблюдения, а за полчаса можно уехать километров на сорок – пятьдесят. В любую сторону света. А если имеется хороший джип, то и дороги не особенно нужны, благо местность позволяет – холмистая лессовая равнина.

Крысолов сунул в ладошку парнишки зеленую бумажку с портретом президента и цифрой пять. Дождавшись, пока малец убежит, развернул листок. «Первое июня, двенадцать ноль-ноль, – прочитал он. – Поселок Яккабаг, остановка автобуса у геолого-разведочной станции. Подойдет человек, назовет твой псевдоним и проводит».

Интересно, Крысолов почесал нос, а что дальше? Или это финишная прямая? И что делать два дня? Вернуться в Карт и тихо ждать? Глупо. Крысолов все так же неспешно поднялся со скамьи, щелкнул пальцами над ухом Беса и зашагал к тому месту, где он запарковал «уазик».

10. КОНТАКТЫ

Доктор Виктор Коренев неспешно вышел на улицу. Нынешний его пациент, двенадцатилетний Сережа, представлял весьма сложный случай. С восьмилетнего возраста подвергался сексуальному насилию со стороны своего несколько невменяемого папаши, которому он и воткнул два месяца назад отвертку в горло. Коренев бился о Сережу, как рыба об лед, лишь в последние четыре визита – а Виктор предпочитал общаться с большинством пациентов не в казенном кабинете Центра помощи несовершеннолетним жертвам насилия, а в уютных и привычных домашних условиях, – наметились кое-какие сдвиги в сторону улучшения.

Занятый мыслями о Сереже, доктор Коренев не заметил синего микроавтобуса «Фольксваген», следовавшего за ним по улице Дзирнаву. Трех шагов не доходя перекрестка Дзирнаву с улицей Барона, Виктор остановился, глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух и, усмехнувшись чему-то своему, закурил. В этот момент дверца микроавтобуса резко откатилась, два человека выпрыгнули из него, еще двое прохожих, шедших впереди и сзади Коренева, схватили доктора. Он почувствовал легкий укол в шею, и мир, закрутившись, как «чертово колесо», стал темнеть и гаснуть. Он уже не почувствовал, как его грубо запихнули в микроавтобус, и машина, старательно придерживаясь правил, прибавила скорость и направилась в сторону Московского Предместья.

Переночевал Крысолов, загнав машину на окраину хлопкового поля, к берегу широкого и глубокого арыка. Утром окунулся в мутноватую воду – оросительный канал был глубиной метра полтора, – свистнул Беса, но тот с сомнением поглядел на воду цвета чая с молоком и не полез купаться. Крысолов уже успел акклиматизироваться, поэтому утренняя водичка показалась ему весьма прохладной, хотя по питерским меркам она была очень даже теплой – градусов девятнадцать.

Освежившись и перекусив, Крысолов направился в местный универмаг прикупить некоторые детали туалета, чтобы не слишком выделяться столичным видом среди немногочисленных европейцев местного розлива. Маскироваться под коренного обитателя здешних мест Крысолов не решился – за несколько лет он подзабыл язык, и если его узбекского хватало для более-менее свободного изъяснения, то произношение полетело к чертям. А косые взгляды на одетого в халат или чапан[12] бабая, говорящего с ощутимым русским акцентом, демаскировали, как если бы он сразу нацепил вывеску «шпиен и террорист».

Отогнав «уазик» на площадку перед станционным зданием и наказав Бесу крутиться поблизости, но неназойливо, сел на автобус, шедший по маршруту Станция Яккабаг – поселок Яккабаг, еще раз подивился, что станция от поселка находится на расстоянии километров этак двадцати пяти – тридцати.

Минут через тридцать тряски в забитом душном автобусе Крысолов вышел на остановке у геологоразведки и неторопливо, все внимательно схватывая цепким взглядом, зашагал к центру поселка. Яккабаг – в переводе на русский «Первейший, Лучший Сад» – раскинулся на склонах долины реки Кызыл-Дарья, забираясь все выше в лессовые холмистые предгорья. Густая зелень садов истончалась, серебристые тополи стройными свечами поднимались над ними к небу. С трех сторон – на юге, юго-востоке и востоке – синели горы, отроги Гиссарского хребта. Шумела река, разбитая на несколько рукавов, постоянно меняла русло после ежегодных весенних паводков. Шум быстрой воды был слышен постоянно, его с трудом заглушали гудение моторов и людской гомон.

Крысолов прошел по центральной улице, забирающейся в гору, дошел до базара, купил пяток груш и тут же с удовольствием их схрумкал. Не удержался, купил у пацана пару громадных кистей винограда, высоко подкинул одну ягоду, ловко поймал ее ртом, подмигнул улыбавшемуся до ушей юному продавцу и зашагал прочь. Всю улицу он прошагал один раз, но словно сфотографировал ее, навсегда занеся в архив памяти. Крысолов обладал счастливой возможностью очищать память от ненужной информации, но географические и топографические данные он не ликвидировал никогда – никто не знает, куда занесет нелегкая.

Там же, у базара, Крысолов сел на обратный автобус, искоса глянув на извилистую бурную речку, и подумал, что Бесу она должна понравиться, жаль, что его нет сейчас здесь. Рядом с ним уселся поддатый русский парень, от которого явственно шибало водочным перегаром. И Крысолов подивился – как можно пить водку в такую жару, когда у обычного человека мозги плавились от жары. Даже он, аномал, неуютно чувствовал себя в этом пекле. Парень, увидев рядом с собой брата по разуму, сиречь – европейца, а стало быть, русского, – начал активно общаться по поводу безработицы и прочих негативных явлений нового времени, сокрушаться о распаде Союза. Крысолов усмехнулся – когда СССР распался, этому бойцу было лет двенадцать, не больше. «Генетическая ностальгия?» – с кривой ухмылкой подумал он.

Не выдержав столь активного общения, он вышел на окраине Станции Яккабаг и зашагал по центральной улице, пешком добираясь до кольца автобусов и площадки перед станционным зданием, где оставил машину и Беса, старательно держась тенистой стороны улицы.

Бес подбежал сразу, как только Крысолов подошел к «уазику». Он сразу увидел на морде и груди пса свежую кровь и обеспокоенно склонился над Бесом, выискивая раны. Но не нашел ничего, кроме незначительных царапин на передней правой лапе, кровь была чужая.

– Что, бродяга, порядок наводил? – проворчал Крысолов. – Показывал местной собачьей братии, что сегодня ты здесь хозяин?

Бес виновато, но вместе с тем упрямо мотнул головой и, едва Крысолов открыл дверцу машины, сразу полез на свое законное место на заднем сиденье.

Доктор Коренев медленно возвращался к реальности. Сначала он начал слышать какие-то звуки, но ничего не видел, кроме странных образов, неторопливо всплывавших из глубин памяти и причудливо перемешивающихся одурманенным сознанием. Потом он начал видеть расплывающийся и кривящийся бело-серый потолок с ветвящейся, словно рукава и притоки Амазонки, трещиной. Но слуховые и зрительные образы никак не хотели состыковываться. А потом все совместилось, включилось, словно кто нажал на кнопку.

Виктор полулежал в зубоврачебном кресле, руки и ноги его были прикручены – к подлокотникам и подставке для ног соответственно – кожаными ремнями. Коренев попытался мотнуть головой, разгоняя остатки тумана, но не смог, ощутив, что голова тоже крепко примотана к подголовнику. «Сыромятные кожаные ремни, – отрешенно подумал Виктор. – Не сраный скотч. Значит, профессионалы».

Максимально скосив глаза, Коренев оглядел помещение. Кафельные плитки на стенах, раковина с краном в углу. У входной двери, прямо перед ним застекленный шкаф с медикаментами и стоматологическими инструментами слева. «Уж не зубы ли мне собрались подлечить? – с отчаянной иронией подумал Виктор. – Иначе, как под дулом пистолета, меня в него не затащишь. Вот и затащили». Справа еще одна дверь, выкрашенная без затей в белый цвет.

Именно из этой двери появилась невысокая стройная женщина в медицинском халате. Из-под белой шапочки выбивались черные, как смоль, пряди волос.

– Неужели тройку на нижней полечить решили? – тяжело ворочая языком, съязвил Коренев. Женщина мило улыбнулась,

– Что вы, – ответила она. – Ваши зубы – ваша же проблема. Вы нам ответите на несколько вопросов – и все, гуляйте с миром,

– А если не отвечу – зубы драть будете или челюсть сверлить?

– Да что вы на зубах-то зациклились? – всплеснула руками женщина. – Вас никто пальцем не тронет. Просто сейчас введем вам лекарство – и все. Никаких эксцессов.

Она позвякала в застекленном шкафу, и Виктор услышал знакомый звук – хрустнуло стекло надломленной горловины ампулы. Легкие шаги, осторожное касание предплечья – и в вену на левой руке вонзилась толстая игла капельницы. Скосив глаза, Коренев увидел, как женщина вонзила иглу одноразового кубового шприца-«карандашика» в трубку капельницы, чуть ниже мешка с физраствором. «Пентотал натрия, – отрешенно подумал Виктор, – высокой концентрации, потому и физраствор. Стоит этой фифе надавить на поршень чуть сильнее – и «здравствуй, дерево».

В принципе Коренев знал, как можно противостоять «сыворотке правды», но сейчас, оглушенный дозой наркотика и еще не полностью пришедший в себя, даже не попытался. Он знал, о чем его будут спрашивать, и был заранее злорадно весел, ибо не знал ни одного ответа на вопросы, которые будут заданы.

Виктор расслабился и позволил пентоталу проникнуть в святая святых. В ушах приятно зашумело, и он дурацки улыбнулся. Женщина улыбнулась в ответ.

– Ты слышишь меня?

– Да, – механически ответил Виктор, продолжая улыбаться.

– Я – твой друг.

– Друг, – все так же глупо ответил он, и улыбка стала еще шире.

– Я не хочу тебе зла, только добра. Ты понимаешь?

– Понимаю.

– Ты знаешь, где Чистильщик?

– Нет.

– Я имею в виду Крысолова.

– Не знаю.

Женщина нахмурила брови. Задала вопрос снова, вспомнив тогдашний псевдоним Крысолова.

– Где Вадим?

– Не знаю, – все с той же дурацкой улыбкой ответил Виктор.

– Он связывался с тобой?

– Да.

– В последнее время?

– Да.

Женщина снова нахмурилась. Это был тупик. Нужно было ставить конкретные вопросы, иначе допрашиваемого понесет черт знает куда в словесных излияниях.

– Ты виделся в последние две недели с Мирдзой и Мартой Кроненберг?

– Виделся.

– Где они?

– Не знаю.

– Ты передавал им послания от Вадима?

– Да.

– Что в них было?

– Не знаю, я не читаю чужих писем.

Женщина скрипнула зубами. Тупик. Она попыталась еще раз.

– Кто передавал тебе письма Вадима?

– Никто.

– Как ты их получал?

– Через Интернет, Вадим знает мой адрес.

Все. Тупик окончательный. Последняя попытка.

– У Мирдзы есть адрес в Интернете?

– Есть.

– Какой?

– Их два, – Виктор назвал оба. Один – на питерском сервере, другой – на рижском.

Все. Привязок нет. Невозможно узнать, где находится в данный момент адресат. Женщина выключила видеокамеру и, выдернув из вены иглу капельницы, ввела в вену тонкую иглу другого «карандаша», вкатив доктору малую дозу скополамина. Вряд ли у Коренева останутся какие-либо воспоминания о прошедших сутках – после коктейля пентотала со скополамином.

Через полчаса бьющегося в истерике, отбивающегося от одному ему видимых чудовищ доктора Коренева выбросили из машины на берегу озера Кишэзерс. Первоначально предусмотренную ликвидацию отменили, и черноволосая женщина подумала – не связано ли это с предупреждением Крысолова?

На ночлег Крысолов устроился на новом месте – неподалеку от странного местечка, носившего у местных простое название «Перекресток». Перекресток шоссе Карши – Шахрисабз и дороги Станция Яккабаг – поселок Яккабаг. Загнав машину на берег арыка – мелкого и грязного, – Крысолов откинул сиденья и постарался уснуть. Сон не сон, но в дрему он погрузился, правда, ненадолго. Что-то мешало уснуть – то ли возбуждение от предстоящей встречи с себе подобным, то ли от какого-то пакостного предчувствия.

Проворочавшись часа четыре в легкой полудреме, Крысолов, проверив на всякий случай крепления двух кобур с «маузерами» ХСП калибра 9 мм «парабеллум», оснащенными глушителями на поясе, вышел помочиться и выкурить сигаретку на бережку арыка. Машинально, чисто в силу привычки, максимально расширил зрачки. Звездный свет стал ярким, почти ослепительным. И Крысолов отчетливо увидел три фигуры, бесшумно крадущиеся хлопковым полем. Неторопливо повернувшись, он заметил еще два силуэта на той стороне дороги. Один из нападавших резко отшатнулся за дерево, в густую тень, «Аномал, – подумал Крысолов. – Он увидел, что я повернулся к нему лицом».

Он скосил глаза в сторону хлопкового поля. Все трое приблизились на дистанцию пистолетного выстрела и подняли пистолеты-пулеметы «Хеклер и Кох» МП-5 А-2 с утолщенными пэбээсами стволами. Никто, кроме аномала, не усек, что Крысолов их заметил. Значит, с ними надо было кончать немедленно, оставив одного живым, прежде чем приступать к бою с аномалом.

Крысолов упал на спину, одновременно выхватив оба пистолета, разбросав руки, словно распятый. Еще падая, он указательным пальцем левой руки нажал на гашетку дважды, на долю секунды упредив выстрелы противника. Сразу же выстрелил два раза из правого пистолета. Перекатился, замер за стволом дерева. Результаты вдохновляли. В живых остались двое – человек и аномал. Но Крысолов все равно оставался в клещах – противник справа и слева. Почти бесшумно на хлопковом поле прошуршала очередь, отметившись лишь звоном гильз, которые выбрасывал затвор. Крысолов выстрелил в сторону аномала, придержав того на месте, а сам впился взглядом в поле. Человек приподнялся, пытаясь нацепить на глаза массивные очки ночного видения. Крысолов влепил ему по пуле в каждое плечо и все внимание сконцентрировал на аномале.

Тот на мгновение высунулся из-за ствола дерева, и Крысолов вывел двумя пулями его пистолет-пулемет из строя. Крысолов, воспользовавшись заминкой, перекатился ближе и всадил две пули в кобуру на бедре аномала. Залег в арыке. Вода приятно холодила разгоряченное тело. Свистнул.

– Бес, возьми раненого, – негромко крикнул он, не выпуская аномала из поля зрения. За спиной он услышал негромкое, предупреждающее рычание и приглушенный крик боли.

Аномал попытался передернуть затвор, но пистолет заклинило, и он его отбросил.

– У тебя есть выбор, – негромко произнес Крысолов, – Умереть бездарно, сдаться либо погибнуть в бою. Доставай ножи.

Аномал выпрямился, отбросил огнестрельное оружие. Пружины на его предплечьях щелкнули, выбросив в ладони по ножу. Крысолов разрядил свои пистолеты и тоже выпрямился. Выщелкнул один нож.

Аномалы вышли на середину дороги. Слегка раздвинув ноги и полуприсев, они замерли напротив друг друга в абсолютно симметричных позах. Медленно двинулись по кругу. Незаметно глазу скользнули навстречу друг к другу. Взметнулись, сшибаясь, руки, блеснули клинки узких обоюдоострых кинжалов. Отхлынули и снова заскользили по кругу, зажав тонкие гарды между указательным и средним пальцами. Чистильщик ухмыльнулся – его противник ронял крупные капли крови из пропоротой вены на внутренней стороне плеча.

– Брось, парень, – глухо проговорил Крысолов. – Все кончено. Не заставляй меня убивать своего брата по несчастью. Брось.

Но аномал бросился в атаку. Взмахи рук, ног, клинков – словно вихрь взметнулся над дорогой. Отпрыгнули назад и в сторону. Крысолов утер кровь из узкого пореза на лбу, его противник уронил один из ножей. Кровь текла из располосованного левого запястья, ладонью он зажимал вспоротый живот.

– Брось, – прошептал Крысолов,

Но аномал снова кинулся в атаку. Боевое безумие. Вихрь вдруг замер. Крысолов взял на излом руку противника, почти уткнувшегося лицом в асфальт.

– Не поднимай ножа! – отчаянно крикнул Крысолов.

Но аномал все-таки поднял нож, выроненный ранее, и Крысолов ударил. По диагонали сверху вниз, под левую лопатку. Узкий клинок пробил легкое и сердце, порвал аорту и левое предсердие. Любой человек скончался бы на месте. Но не аномал. Он лишь выронил нож.

Крысолов опустился на асфальт, бережно поддерживая голову аномала.

– Как тебя звали, брат? – непослушными губами прошептал Крысолов. Сам не зная – зачем?

– П… Птица, – с трудом ответил аномал, сплевывая кровавую пену. Глаза его закатились. – Удачи тебе, Крысолов, – прохрипел он. Судорожно содрогнулся и перестал дышать. Крысолов поднялся и оттащил труп на обочину. Эликсиры и декокты были уже бесполезны – Крысолов был уверен в своей руке.

Тщательно перевязав раненого, притиснутого Бесом к земле, Крысолов прикопал на поле четыре трупа. Скорбеть не было времени. Выведя из строя оружие, Крысолов закопал его на поле по другую сторону дороги, забрав себе лишь патроны.

Для допроса оставалось восемь часов – слишком мало времени, учитывая отсутствие необходимой химии. Оставив пленного под присмотром Беса на заднем сиденье «УАЗа», Крысолов присел у арыка и постарался смыть с себя грязь и кровь – свою и чужую.

Крысолов потер глаза. Все-таки он был уже не таким двужильным, и прошлая почти бессонная ночь, наложившись на изматывающий ритм последнего года, сделала свое пакостное дело. Крысолову хотелось примитивно закрыть глаза и уснуть часиков этак на четырнадцать, а то и на восемнадцать. Но, увы, времени катастрофически не хватало.

Ночью, наспех закопав трупы, Крысолов перебазировался километров на пять в сторону поселка Яккабаг, снова загнал машину на край хлопкового поля к арыку, в тень старых карагачей. Выволок пленного из машины и усадил на землю, прислонив его к толстому стволу дерева. Человек уже пришел в сознание и зло глядел на Крысолова, присевшего на корточки напротив.

– Я сейчас выну у тебя изо рта кляп, – негромко сказал Крысолов. – Дам напиться. Если ты попытаешься кричать, то сразу же получишь по гортани и кляп вернется на место. Легко ты не умрешь. Чуть раньше или чуть позже ты мне расскажешь все, что знаешь. Химии у меня нет, поэтому будет очень больно. Лучше всего, если ты мне расскажешь все сам. Ты меня понял? Человек кивнул.

– Хорошо, я вынимаю.

Крысолов вытянул изо рта пленника ком плотно скрученного вафельного полотенца и поднес к его губам горлышко фляжки.

– Много не пей – вырвет.

Человек недоверчиво поглядел на него, но из фляги глотнул всего пару глотков.

– Позже я дам тебе еще. Сейчас твоя задача – бороться за легкую смерть, знаешь ведь, что живым я тебя не могу оставить. Понял?

– Да, – прохрипел человек.

Крысолов кивнул и, выщелкнув из ножен один из клинков, воткнул его рядом с собой в землю. Для убедительности.

– Я начну задавать вопросы. Если я не услышу ответа или если почувствую ложь, то буду сковыривать ножом ногти, а потом – снимать кожу, начну с пальцев. Кричать смысла не имеет – во время «процедуры» я заткну твой рот. Понятно излагаю?

– Понятно, выродок! Только ни хрена ты от меня не услышишь.

Крысолов кивнул, словно удовлетворенный ответом. Парень не был профессионалом в подобных играх, и его эмоциональность обернется против него же.

Так и случилось. После первого содранного ногтя парень разразился придушенной бранью, и рот его снова был заткнут. Крысолов сорвал сразу два ногтя и прищемил окровавленные пальцы каблуком и вопросительно поглядел в лицо парня. Тот придушенно завыл и закивал головой. Крысолов выдернул кляп.

Парень поведал, что его засекли агенты местного отделения Синдиката в Карши и связались с оперативниками. Те установили наблюдение, решили вычислить связи, но, потеряв его прошедшим днем, слегка запаниковали и атаковали этой ночью. Прямую связь с Центром имел только аномал, убитый Крысоловом на дороге. Агенты имели связь лишь с региональным центром, но воспользуются ею только через неделю, если не получат раньше сигнал от группы. Выбивать коды переговоров Крысолову даже не пришлось – парень все выложил сам.

Дав пленнику напиться, Крысолов проанализировал его слова и снова задал вопросы, несколько видоизменив их. И снова получил те же ответы. Снова прокрутил полученную информацию в голове и, тяжко вздохнув, выстрелил парню в голову. Труп закопал на дальнем конце поля, оттащив подальше от дороги. Уже почти рассвело и следовало поторопиться. Крысолов замыл несколько кровавых пятен на обшивке заднего сиденья, на всякий случай протер пол и спинку сиденья. Потом свистнул Беса, неторопливо трусившего кругами большого радиуса вокруг машины, выполняя роль часового, и доехал до гидроузла на окраине Яккабага. Рассвело.

Там он и подремал до одиннадцати тридцати, точнее – промаялся, ибо взошедшее солнце накалило корпус «уазика», как сковородку, а в приоткрытое окно врывались клубы мелкой вездесущей лессовой пыли, поднимаемой легким ветерком с гор, который, к счастью, слегка охлаждал горячий воздух в кабине. Бес, повертевшись часика два, запросился на волю, и Крысолов открыл дверцу. Вернулся пес часов после одиннадцати, мокрый и довольный, залез на переднее сиденье и ткнулся носом в щеку Крысолова.

– Вижу, вижу, брат, – проворчал тот. – Сам знаю, что пора.

Он хлебнул минералки из бутыли, потер лицо и закурил. Только после этого завел двигатель. С неторопливой обстоятельностью, как и все, что он делал, Крысолов вывел машину на дорогу и поехал в сторону геологоразведки со скоростью неплохого велосипедиста. Стоять на одном месте надоело, а двигаться быстрее не позволяло время – было еще рановато.

В одиннадцать пятьдесят он остановился неподалеку от остановки у геологоразведочной станции и раскурил потухшую сигарку. Предстояло ждать. Через спутник он вышел на Бостон и заказал переговоры с неким телефоном в Ташкенте, номер которого ему сообщил ночью захваченный оперативник Синдиката.

– Виктор болеет, – произнес Крысолов, когда после долгих щелчков и музыкального пиликанья ему ответили. – Вернуться не могу, придется ухаживать за больным.

– Серьезно заболел?

– Да, – с улыбкой ответил Крысолов. Ситуация его забавляла.

– Передай ему привет и пожелания поскорее выздороветь.

– Хорошо, – ухмыльнулся Крысолов и дал отбой связи. Через пару минут – в двенадцать ноль одну – к машине подошел молодой человек лет семнадцати.

– Крысолов? – полувопросительно-полуутвердительно произнес он.

Крысолов кивнул.

– Он самый.

– Тогда разрешите, я сяду в машину. Крысолов снова кивнул и повернулся к Бесу.

– Веди себя прилично, – негромко произнес он. А сам повернулся к молодому человеку и словно нечаянно заглянул ему в глаза. Бесцветные, с маленькими, словно карандашные точки, черными зрачками. Аномал.