Читатель мыслей

II. Удар с подвыподвертом

Беспризорник Леха, по кличке Горох, наевшись и напившись до отвала, дремал на куче тряпья в теплоцентре дома номер восемь по улице Стремянной. Лежал он на тряпье, любовно собираемом им в течение уже долгого времени. Это было его хобби – ежедневно он обходил все близлежащие помойки и выбирал все мало-мальски пригодное. Набралось теперь где-то на метр от пола по всей площади теплоцентра, и он подумывал даже однажды устроить ревизию: отобрать все лучшее, а остальное выбросить. Как он сможет выбросить хоть что-то из столь любовно подобранного, представлялось ему трудновообразимым. Однако, идея привлекала новизной, и он иногда ее думал.

Скоро дремотное состояние прервалось. Спать больше не хотелось и Леха, медленно приподнявшись, задумался, куда бы пойти. На Гостинку – опасно. Там облавы, каждый день кого ни будь из тусовки заметают. Менты в честь праздников активничают, порядок изображают. Подумал еще. Решил: на ЛОМО! Там дружбаны – малолетка Колян и Дрон. С ними вместе и придумать что-нибудь повеселее будет.

Вылез из теплоцентра и двинул. Дрона встретил уже на углу, по привычке пнул шутя, только тот прореагировал странно: обернулся, зашипел:

– Тихо ты, там, смотри, кипеш какой-то конкретный, Колян на разведку пошел. – Леха выглянул из-за дома и с интересом посмотрел в указанную сторону.

К метро, где они обычно тусят, клянча деньги у прохожих, таская ящики для ларечников и, по мелочи подворовывая, подкатил невиданный кар с прицепом. Из него вышли бородатые мужики в кожаных куртках с треногами и прожекторами. Остановились. Заозирались. В руках одного – огромная кинокамера. С ними две тетки. Одна, постарше, в шубе и с очками в пол лица. Вся в химических завитушках и на невероятных понтах: походка на каблуках в раскоряку, сумочку двумя пальцами держит. Подъехала отдельно, на какой-то уж и совсем невиданной тачке с открытым верхом и выдвинутыми из капота фарами. Другая, молоденькая, старательно суетится сразу вокруг всех. Видать, еще не решила кто главней. А скорее всего, все они казались такими главными, что производило это у неё в голове нешуточный фурор. Колян вертелся рядом.

– Идти надо, малолетка щас все загубит, тема-то, кажется, интересная, – выдвинулся Леха с ходу. Дрон, кажется, был не против, и через минуту они присоединились к Коляну.

«Вам Ничего поднести не надо?» – Начал Дрон дежурно канючить. Хоть и понятно, что дураков не найдется им подносить давать. С полвзгляда видно – таким только в руки что дай, так и унесутся все вещи вместе с носильщиком в противоположном от нужного направлении со скоростью бегущего двенадцатилетнего подростка. А догонять – другие в ноги попадают и начнут причитать: «ой, ой простите, ой извините, ой ранен я, дяденька, сбили вы меня, все ноги переломали, помогите чем можете, спасите, детей насилуют!». И синяки у них на нужном месте найдутся, и как заяву в милицию написать, они знают. Только ничего у них из этого, конечно, не выйдет, поскольку в РУВД персонажи они сто раз засвеченные и вытолкают их из отделения пинками вместе с заявлением… Но время потеряешь и нервы не казенные. А вещи по любому не вернуть.

Поэтому появление компании из трех беспризорников носило характер, скорее прикидочный – рекогносцировочка, так сказать. Разведка боем.

Эффект, однако, их появление вызвало для ребят совершенно неожиданный. Бородатый в кожаной куртке, увидев детей, страшно обрадовался и каким-то преувеличенно дружеским тоном запричитал:

– Ах, ребятушки, ах, как же мы рады, вот вы-то нам и нужны! Только вас нам и не хватало! Поднести, ну, конечно же, поднести! А, впрочем, зачем вам тяжелое таскать, давайте мы вам еды купим? Или вот курточка у тебя прохудилась, надо бы новую! – мужик схватил за рукав Дрона, который с жалобными глазами дернулся в сторону с явным намерением делать ноги. Остальные гости повели себя тоже странно: окружили Дрона кружком, улыбаясь и изображая нешуточное удовлетворение.

– Все, блин. Попал Дрон, в натуре, – прошептал Колян, отпрянув назад и чуть не сбив с ног Леху. – Менты переодетые. Как пить дать! Или, того хуже, банда маньяков и торговцев органами. – Глаза его с каждой новой догадкой все больше выпучивались. На улице всякого навидаешься. А наслушаешься – еще больше.

Видя, что друзья удаляются, Дрон задергался как припадочный, причитая:

– Дяденька, отпустите, вы меня не так поняли, у…у…, я, я ничего… мне ничего не надо, – но мужик держал его крепко, улыбаясь несколько напряженно. Держать Дрона было трудно: парень он очень верткий. Улыбка мужика приобрела какой-то зловещий, оскаленный характер, что подтверждало худшие из опасений.

– Мы с телевидения! – выступила вперед молодая. Она поняла, что ситуация выходит из– под контроля. – Мы репортаж об уличных детях снимаем!

Как ни странно, голос ее подействовал умиротворяющие. Интонации были вполне нормальные, с комсомольскими задорными искорками, и, совсем не умильные, скорее, наоборот, уважительные.

Дрон на минуту перестал дергаться и повернулся к ней. Дружбаны подвинулись ближе. Информация – вещь важная, лучше ее иметь, чем опоздать к раздаче.

Тут выдвинулась тетка с очками в пол лица и чуть снова все не испортила. Отчаянно жестикулируя, тряся килограммовыми золотыми сережками в ушах и страшно гримасничая, безуспешно пытаясь изобразить на лице дружелюбие и любовь к беспризорникам всей Земли, она загундосила низким, грудным голосом:

– Детушки, мы с первого канала, из Москвы, мы хотим о вас кино снять, на всю страну прославитесь!

Услышав про Москву и про всю страну, Дрон задергался пуще прежнего, а Леха с Коляном сделали шаг назад, готовые двинуть по серьезному. Если в телевидение они сразу поверили – камера, прожектора – ну не будут же маньяки снимать, как они детей уворовывают, то теперь ситуация изменилась радикально. Если снимать хотят их – это совсем другое дело. Тема была им знакома не понаслышке. Периодически наезжали телевизионщики в места тусовок. И недели не проходило, чтобы кто-нибудь репортаж снимал. Тема сладкая, обходится дешево: купишь им пару батонов да молоко, а ужас нагнетается нешуточный. Горожане переживают, глаза платком утирают, телеведущего – героя в подвал к детям залезшего, ради правды и справедливости – обожают. А тому только того и надо – сюжет получился длинный, лицо его всем запомнилось – а это может при съемках в рекламе пригодиться. А там – оплата уже поминутная… Одним беспризорникам от этого – бублик с дыркой, хряп да затычка. Посмотрят такой сюжет в детдоме, откуда сбежал – туда больше ни ногой, засмеют. Если по городу родственнички оставшиеся живут – тоже плохо. У всех же телевизор, обязательно на первом канале включенный, соседи потом достанут, значит и туда теперь носу не кажи… Вот и выходит, что после этих передач и вовсе некуда податься. Знают дети все это, но ведь батон-то сегодня, а передача, гляди еще когда… может через неделю. А, тем более, врут обычно режиссеры: – «Не покажем, не будет по телевизору, частный канал, канал в канале переканаленный, для миллионеров только, и то не для всех».

А эта дура в очках, сама орет – «Москва! На всю страну!»

– Марья Ивановна, подождите, пожалуйста», – видя, что дело плохо, снова вмешалась молодая – ребятам надо все как следует объяснить, давайте я. – Она оттерла недовольную Марью Ивановну – той, видно очень нравилось самой уговаривать – и вовремя: Дрон уже вроде совсем вырвался и, если бы бородач не перехватил, уже б слинял.

– Ребята, вы не бойтесь, мы не хотим снимать, что вы – бедные, несчастные беспризорники, живущие на помойке. Мы совсем про другое хотим! – с энтузиазмом начала она. Дрон замер: услышанное его удивило. Они что, переодеть их собираются и в ресторане Астория из хрустальных бокалов шампанским поить? На кой это, спрашивается, надо? Леха с Коляном, увидев изменение диспозиции, снова приблизились, но были настороже.

Тем временем, второй мужик уже расставил треногу камеры и подсоединял какие-то шнуры к осветительным приборам. Ребята поуспокоились. Все было похоже на правду. К тому же, снимать их насильно никто не станет, а значит, нужно понять что происходит, и по возможности, извлечь из ситуации выгоду.

– Куртку отпусти блин, не убегу. Говори чего надо, – Дрон решил, что, как пострадавший запросит больше всех. Пусть пацаны только вякнут, попробовали бы сами так натерпеться. Леха с Коляном тоже престали дергаться. Дело меняло оборот – оказаться за бортом не хотелось.

– В общем, ребята, так. У нас, если вы знаете, закон теперь новый принят. «О борьбе с детской беспризорностью и безнадзорностью». Значит, проблема на государственный уровень вышла. – Молодая значительно подняла указательный палец и поправила сползающий берет. Бородатый, увидев признаки возникающего контакта приотпустил куртку, но ошивался впритирку. – Так вот, – она значительно обвела всех радостным взглядом, – теперь самое главное! В этом году были выделены нешуточные деньги на борьбу с беспризорностью. И теперь, ее победили! – безапелляционно закончила она.

– Кого победили? – угрюмо уточнил Дрон. Бывать побежденным он не любил. Лучше уж синяк, чем до такого доводить. Зачем-то пощупал разбитую вчера в драке губу.

– Проблему! – слева вылезла на передний план очкастая, потрясая подвесками. Дрон задумчиво посмотрел на ее сережки, потом перевел взгляд на друзей, те ответили ему значительным взглядом и подвинулись ближе.

– Какую? – опять непонимающе спросил Дрон.

– Да, да! Какую? Решили-то, чо там, блин, ваще? – Колян подошел уже вплотную и отирался рядом с очкастой.

– Да проблему решили! Безнадзорности! – энергически включилась молодая. – Нет у нас теперь беспризорников на улицах! Нет! – она выразительно развела руками, словно ей было очень жаль, что беспризорников больше нет, но факт остается фактом и поделать с этим, увы, уже ничего нельзя…

– Как нет? – опять напрягся Дрон. – Нас нет!? А где мы? – другие тоже зашебуршились, сообщение вызвало беспокойство. Подошел Леха.

– Так вы что, фильм снять собрались про нас, о том, как нас нет? – он был самый сообразительный и умел вовремя сформулировать вопрос.

– Ну, вы нас не так поняли, – вновь вылезла с подвесками. – Вы– то, как бы есть. Но, как бы… – она замялась, но тут же жизнерадостно выкарабкалась из положения – вас как бы и нет!

– То есть мы, как бы есть. Но нас, как бы, нет. – Рассудительно констатировал Леха: он любил прояснять ситуацию до конца. – А кто тогда есть? Вы-то хоть, есть? Или и вас тоже… – замялся он.

Тетка растерянно посмотрела на того, с бородой.

– Замоскворецкий Вениамин Владленович! – неожиданно для всех представился он. – Директор картины.

– Которой нет. – Мрачно констатировал Леха. Периодически он проявлял занудство, но в данном случае, уже, кажется, никто не понимал, что же они хотят снимать, если ничего нет.

– Вы все не так поняли, все перепутали, я сейчас объясню. Вы есть! – успокоила молодая, выступив вперед.

– Ну, Слава Богу, – рассудительно отреагировал Леха.

– Слышь Колян, есть мы! – толкнул Дрон приятеля, впавшего от непонимания в сонную прострацию.

– А? Чо?! – настороженно закрутил головой тот, – Кто есть? Менты среди них, переодетые?!! Эх, говорил я! – он даже присел от чувства подступившей опасности, готовый рвануть с места.

– Да заткнись ты, со своими ментами, блин, уже! МЫ есть! – Дрон ткнул Коляна в грудь так сильно, что тот отлетел в сторону очкастой тетки, почти свалив ее на землю. Тетка взвизгнула, и с трудом устояв, долго поправляла сбившуюся прическу.

– Тьфу ты, чего пугаете! – Колян, все же упавший в сутолоке на одно колено, встал и отряхнулся. – А что, были сомнения?

– Вроде были. Хотя до конца еще не прояснилось. – Леха выжидающе смотрел на молодую, ожидая дальнейших объяснений.

– В общем, так, – ответила та бойкой скороговоркой. – Все в порядке, ребята! – Она, кажется, сама очень обрадовалась разрешению проблемы. Вы, абсолютно точно, – она еще раз обвела всех торжествующим взглядом, – Категорически ЕСТЬ! А нет у нас теперь в стране проблемы безнадзорности!

– Это как? – Дрон опять насторожился.

– Во, Блин! – Колян, казалось, обрадовался за страну, – Проблем у них нет! Завидки берут… а у нас блин, одна проблема на другой. Пойдем, может, а? Уже забодала бодяга эта. – Колян, казалось, потерял интерес к происходящему.

Леха продолжал вопросительно смотреть на молодую, видимо объяснение его не удовлетворило.

– Нет больше проблемы, потому, что теперь с вами работают! – радостно сообщила молодая. Смотрите, бюджет у меня тут федеральный, – она зашуршала листками с мелкими цифрами. – Значит так, миллиарды на вас в этом году потрачены! – С гордостью сообщила она притихшим при слове «миллиарды» ребятам. – Смотрите, – девица стала загибать пальцы: «Служба занятости!! – создана!» – Она загнула первый палец. – «Служба семейной поддержки!!! – создана!» – она загнула второй. – «Наконец, Служба матери и ребенка» – она торжествующе посмотрела на ребят.

– Создана. – Мрачно резюмировал Леха.

– Точно, – молодая готова была прыгать от гордости и радости за беспризорников.

– Так, все ясно. – Леха, кажется, что-то для себя понял, причем понимание это не имело ничего общего с радостью за страну, которая решила свою очередную проблему. – Что от нас надо, конкретно?

– А от вас надо просто рассказать, как теперь с вами город работает, и как вы этому рады и счастливы, как вы себя чувствуете, когда у вас не жизнь, а «малина» – встряла очкастая поправляя прическу.

– И, как вы нашей съемочной бригаде рады и благодарны, что про вас сегодня рассказали, – пробасил бородатый Вениамин, оживая от открывшейся перспективы начать и кончить. А затем, обрадовавшись дальнейшей перспективе «с Молодой в ресторан», а там, как карта ляжет, может и неплохо получиться. Он измерил ее взглядом с ног до головы и, оставшись доволен, активизировался.

– Всё, камеры готовы, свет пошел. Марь Ивановна, пожалуйте в трейлер, гримироваться, а вы, Алиночка останьтесь: будете мне ассистировать. – Бородатый энергически заходил по площадке взад вперед, изображая кипучую деятельность маститого режиссера.

Алиночка расцвела, Марь Ивановна, поджав губы, проследовала в трейлер. Ребята остались стоять одни.

– Не понял? – первым очнулся Дрон. – А что нам за это будет?! То за рукав, а то…

– Говорил линять надо! – заныл снова Колян, – нечего тут ловить, порожняк пошел, век воли не видать…

– А ты чо, Колян такой нервный стал? – Леха подозрительно посмотрел на Коляна – тебе куда торопиться надо? А? В теплоцентр на трубе лежать? Так ты же только оттуда?

– Ааа!!Ааа!!Ааааааа!!!! – донесся истошный, полный горя и отчаяния крик Марь Ивановны. Она как ошпаренная вылетела из трейлера. Колян нервно дернулся.

– Ааааа!! – продолжала орать тетка, мотаясь по съемочной площадке, чуть не вставая на четвереньки и скорбно вглядываясь в землю. Режиссер стал как вкопанный, стараясь понять степень надвинувшейся катастрофы.

– Подвеска, серьга… пропала… потерялась… с рубином… одна из любимых… Кешечка подарил, для съемок…

– Фу, – вздохнул с облегчением режиссер. Он, кажется, ожидал чего похуже. – Ну, Марь Ивановна, ну что вы так убиваетесь? Ну, ничего, дело наживное, все здоровы, все живы, а это… у вас же бирюлек этих… ну, что тут жалеть, милочка?

– Чтооо?!! – Марья Ивановна уставилась на бородатого с неподдельным удивлением. Нет, даже, скорее, с изумлением! Она, кажется, была до глубины души поражена… оскорблена, решительно унижена его словами… – Нет, Вы не понимаете Вениамин Владленович! – медленно и, как бы слегка недоуменно она отвела левую руку в сторону, а правой беспомощно схватилась за сердце. – Нет, вы просто решительно не понимаете! – она, поджав губы, всем корпусом двинулась на режиссера. У того забегали глазки, он начал пятиться. Ведущая, видно, попалась не из простых, да еще и, с характером. – Я вам Вениамин Владленович, так скажу; что если вы, Вениамин Владленович, не понимаете, то и не суйтесь не в свое дело, куда вас не просят, с советами своими дурацкими!! – Все-таки сорвалась она в конце на крик, и, продолжая орать на режиссера все громче, уже почти окончательно приперла того к трейлеру с аппаратурой. Он стоял красный как рак, склонив голову на бок и скорбно опустив глаза вниз. Алина, вовремя сообразив, спряталась за прицепом и иногда пугливо выглядывала оттуда одним глазком, тут же прячась назад и не произнося не слова. Инженер, давно собравший аппаратуру, невозмутимо продолжал протирать снаружи стекла прожекторов, которые были грязными изнутри.

– Что я Кешечке скажу? Он же мне эти сережки на той неделе подарил, на этой уже новые добыл, сегодня покупать ехать собирались, узнает, расстроиться, и не поедем никуда, как же я теперь… сегодня… – она снова перешла к подвываниям.

– А вы… ему… это…не говорите ему, – тихо предложил режиссер, знавший, видимо, обхождение, – другие наденьте, а там, у вас же их… кто там вспомнит, что там потерялось. Прислуга опять же – увольте кого-нибудь для острастки… он вас еще и пожалеет… Кешечка ваш…

Ведущая на минуту задумалась. Было очевидно, что потеря уже на целую неделю «устаревших» сережек беспокоит ее не в пример меньше, чем риск не пойти сегодня за новыми. Однако, лицо ее снова поплыло, губы скривились, и все началось с начала.

– Да у меня Кешечка… такой подозрительный… а у нас ритуал, мы всегда по понедельничкам за брюличками новыми идем. И что б предыдущие, на мне непременно надеты были»… – она заревела как раненная корова, – он не простит… он сразу поймет: что-то не так. И сразу – допрос с пристрастием и тогда только хуууже» – по всему чувствовалось, что «хуже» случалось с ней уже не раз и воспоминания оставило не из лучших.

– А вы тогда, матушка, одну наденьте, и к нему все время этой стороной поворачивайтесь. В машине вы же боком сидите? То есть вам только лифт, да в магазине сто метров останется… А как новые примерять, все одно эту снимать, сколько вы их там сняли, кто проверять полезет… А и обнаружиться, невелика беда, тут же в рев, так мол и так: «Какая беда, две надевала, в лифте, наверное, обронилось…» Кешенька ваш, возможно, и расстроится, но ведь уже пошел… Не возвращаться же, право, плохая примета… А тут ведь и вас надо успокоить… а вдруг он вам еще и колечко брильянтовое к сережкам предложит?

Мегера задумалась.

– Ну, мы пошли? – жизнерадостно спросил Леха, делая режиссеру ручкой. Другие уже тоже развернулись, делая вид, что уходят.

– Ээээээ!!!! – Заорал режиссер, – стойте! – перед ним возникла новая опасность, куда более серьезная, чем предыдущая – лишиться с таким трудом окученных беспризорников.

– Стойте!!! – он бросился к ребятам, бросив застывшую в размышлениях телеведущую в полном одиночестве. – Куда, куда!?? А сниматься?

– А кто здесь собирается сниматься? – Леха удивленно озирался по сторонам. – Ты Дрон, что ли? Или ты, Колян?

Те дружно замотали головами.

– А на хрена нам это сдалось? Снимайтесь сами, вам за это, в натуре, бабло идет. – Дрон осторожно дистанцировался от бородатого, опасаясь силового захвата. А тот, решив, видимо, повторить однажды удавшееся, придвигался все ближе.

– Ты, козел! – в конце концов заорал Дрон истерически, в очередной раз уворачиваясь от режиссера. – Хватит ко мне цепляться, схватишь еще раз, милицию орать буду, и хрена тебе тогда кто из наших вообще чего скажет в твою долбанную камеру!

– Во-во! – поддержал Колян, словно только и ожидал подобного поворота событий. – Я говорил, когти рвать надо, пока не поздно. Голяк нам тут светит, да еще и с геморроем в придачу!

Атмосфера накалялась. Режиссер прекратил подкрадываться к Дрону, поняв и сам, что силой здесь ничего не решить, а, скорее, наоборот – и снова заулыбался.

Ведущая, всё ещё так и стоявшая у трейлера, временами всхлипывала, но уже с меньшим страданием в голосе, скорей по инерции. Кажется, последняя идея режиссера показалась ей возможной к реализации. Ассистентка Алина наполовину высунулась из-за прицепа, да так и замерла, готовая при любом обороте событий либо юркнуть назад, либо, как ни в чем не бывало, выйти из-за угла. Осветитель все еще протирал фонарь, который оставался все таким же грязным.

– Так, давайте определимся: – режиссер стал деловит и серьезен. – Какие ваши условия?

– Пятьсот, в натуре!! – заорал неожиданно Колян, который, только что агитировал всех слинять.

– Каждому!!! – веско дополнил его Дрон.

– До съемок, – резюмировал Леха. – И еще по столько же после.

Некоторое время торговались, однако сошлись: по триста до и по двести после. Потом некоторое время опять ушло на Марию Ивановну, которая вдруг начала не понимать, как ей теперь, с одной сережкой сниматься, но спас ситуацию опять режиссер. «Будем снимать тебя в профиль, – твердо резюмировал он, – с той стороны, где сережка есть». Ведущая ушла тренироваться перед зеркалом сниматься в профиль. Затем долго учили текст, у Алины оказался поименный список организаций и социальных работников, ежедневно навещавших Леху, Дрона и Коляна с целью улучшения их жизни. Они, также, с изумлением узнали, что каждый день получают трехразовое питание в благотворительной столовой прямо напротив метро.

– Так там, блин, уж десять лет как банк, в натуре, столовой никакой нет, – начал было Колян, но, получив ощутимый пинок в зад от Дрона, от дальнейших комментариев воздержался. Все шло, за исключением мелочей, гладко. Единственное, пришлось помучиться с Коляном. Он постоянно путал имена работающих с ним ежедневно социальных работников, и, в конце концов, видимо от усердия, заявил, что он, лично, питается в благотворительной столовой не три раза в день, а восемь. Из-за этого сюжет пришлось переснимать, так как получалось, что, если бы он столько раз ел, ему в этой столовой жить было бы надо. А это уже, тогда, получается не столовая, а социальный приют, а он по другому адресу у Алины значится…

Пока Колян парился, Леха с Дроном что-то обсуждали в стороне. Судя по лицам, дело было серьезное и не терпело отлагательств. В конце концов, они пришли к соглашению, и, когда красный и гордый Колян присоединился к ним, Леха отвел его в сторону и что-то коротко сказал. Тот от услышанного присел и выпучил глаза. Затем посмотрел на Дрона, словно ища у него поддержки. Тот молча вытянул перед собой руку, сжал в кулак и многозначительно покачал ею в воздухе. Колян уныло повесил голову.

Всё закончилось, они получили остаток денег, правда, с некоторым скрипом, но режиссеру хотелось оставить за собой возможность приехать еще раз. Инженер сматывал провода, Вениамин Владленович о чём-то доверительно шептался с Алиночкой, Марь Ивановна потерянно бродила вокруг трейлера, все еще, видимо, надеясь найти сережку.

– Ну, все, пока, – ребята собирались отчаливать. На этот раз их желание попрощаться осталось вообще без реакции – кино было снято. Только Алиночка, торопливо сделала им ручкой и снова перевела взгляд на вещавшего режиссера.

Они пошли по своим делам, однако, проходя мимо потерянной Марь Ивановны, Дрон небрежно бросил: «Да вы не правильно ищите, так в жизнь не найти, наверняка, где-то тут, в грязь забилось».

Ведущая вздрогнула и перевела взгляд на беспризорников, словно только теперь их увидев. Во взгляде мелькнула искра надежды.

– Подождите, подождите, ребяточки, славненькие вы наши, вы куда? – В голосе у неё появилась неуверенная торопливость. – А как? Как искать надо? – Она, кажется, надеялась на чудо, на то, что сейчас ребятушки посоветуют ходить ей не слева направо, а наоборот, и все разрешится. Вещь найдется, недоразумение забудется, и жизнь снова начнет бить ключом и перестанет это делать все время по голове, как уже сегодня с ней приключилось.

– Да просто; искать надо, действительно, по-другому. – Вступил в разговор Леха. – Раз такая мелкая вещь в грязи, так значит ее, эту грязь, надо всю перелопатить. Перещупать то есть, переворошить. В каждую щелку, в каждую выемочку залезая.

– И делать это, желательно, ползая на четвереньках. А то, точно пропустишь. – Авторитетно поддержал его Дрон.

– Да уж, блин! Тут вам не там, в натуре, – значительно заключил Колян.

Тетка поникла. Бегать на четвереньках по грязи, видимо, не представлялось ей возможным. Чуда не произошло, предложенный способ не годился.

– Значит… все? – потерянно спросила она неизвестно кого убитым голосом.

– Ну, мы могли бы попробовать… – нерешительно, как бы раздумывая, но, сильно сомневаясь, сказал Леха.

– Да ты что?! Мы червяки что ли, по земле ползать?! – Дрон, казалось, заранее отказывается от участия в операции.

– Да, блин. Ваще. – Совсем без интонаций, как о чем-то уже решенном промямлил Колян. Он был среди них самым младшим. К тому же, даже для своего возраста несколько недоразвит, и привык подчиняться мнению старших.

– А вы… могли бы? – Мария Ивановна, казалось, не верила возможному счастью: ползающие по грязи беспризорники казались решением даже более простым, чем ходить справа налево. – Я отблагодарю! Конечно!!! Я буду безмерно, безмерно благодарна!

– Это не надо. – Дрон сделал жест рукой, как бы решительно пресекая желание тетки быть благодарной. – Лучше деньгами.

– Может ты и прав, может и не нужно, – Леха с сомнением смотрел на Дрона, – потом одежду менять придется, изваляемся в грязи… А это денег стоит… И не маленьких…

– Я готова! Я готова деньги! Сколько вы хотите?!

– Сто! – заорал вдруг поперед всех Колян, – в каждые руки! – он, кажется, учел предыдущий опыт и теперь поспешил реабилитироваться.

– Сто баксов в каждые руки. – Твердо пояснил Леха.

Да вы что!? – взбеленилась тетка, – меня обобрать решили? – но тут же осеклась. – Хотя, конечно, если найдете… Вещь несоизмеримо более ценная… к тому же, с этим односторонним профилем, конечно, пикантно придумано, но к чему лишний риск, я и так… – тут она, видимо, вспомнила о чём-то этаком и залилась краской – А деньги… – она махнула рукой – у меня Кешечка… деньги считать – это не моё. Я не бухгалтер! – Закончила она неожиданно цинично, – так что триста баксов не проблема. Но: – перебила она сама себя. – Никаких задатков! Только по факту. Налицо!

Вениамин Владленович с Алиночкой с интересом прислушивались к разговору, они уже где-то добыли бутылку Мартини, и, попеременно прикладываясь к ней, курили. Все происходящее было для них развлечением. Они, даже, кажется, заключили пари, и теперь с любопытством ожидали развязки.

Беспризорники сняли куртки, чтоб не испортить хоть это, и начали ползать по земле. В их перемещениях, на первый взгляд не было никакой системы, но выглядело впечатляюще. Прошло минут десять, и все стали уже уставать, как вдруг Колян, ползавший у машины трейлера, что-то нащупав за колесом вытащил вдруг золотую подвеску с сияющим рубином. «Ааааааа!!» – заорал он в восторге, и, вдруг, что было силы сорвался с места, заметив приближающегося к нему режиссера. Отбежав метров на двести. Он заорал благим матом:

– А за это блин, суки, еще накинете… Видали, в натуре, этот броситься на меня хотел, козел бородатый… Еще по сто… три раза в каждые руки до и после а то! – он на секунду задумался и вдруг неожиданно закончил: – а то я ее сейчас съем! – и поднял сережку над головой открыв для убедительности рот.

– Да уж. Не ожидали. – Леха, поднимаясь, с осуждением посмотрел на приунывшего режиссера. – Не ожидали-с. А еще интеллигентный человек. Называется.

В глазах Алины, до этого с немым обожанием смотревшей на режиссера, впервые мелькнуло какое – то сомнение.

– Это не я! – взвизгнула Мария Ивановна, видимо, вдвойне возбужденная моментом. Во– первых, только что нашлась ее бесценная серьга, а во-вторых, теперь серьгу собирался съесть беспризорник. – Это не я! Я бы не посмела! Такое бесчестье! – она старалась откреститься от Вениамина Владленовича, видя в этом единственное спасение для серьги.

– Не я, не я, – курица ощипанная, – это я ж тебе триста баксов сэкономить хотел! – Пугало огородное, игрушка елочная…

– Вы не смеете… – на носу ведущей мелко задрожали очки от Армани, она впрочем не теряла из виду Коляна. – Я… я дам. Но у меня нет триста, только двести, – Мария Ивановна старалась блефовать как могла. – Все… все, что непосильным трудом нажито…

– Непосильным трудом! Ха, ха, ха! Известно, что у тебя за труд такой, многостаночница ты наша ударная, – язвительно прокомментировал Вениамин Владленович.

Мария Ивановна, игнорируя высказывание режиссера, достала деньги, и, выбрав Леху, видимо, как самого старшего, подошла к нему, держа на весу деньги. Однако, в последний момент она замерла, так и не донеся их до Лехиной руки. Опасливо посмотрела на Коляна все еще державшего подвеску над открытым ртом.

– А он… не того? Нельзя ли как-нибудь понадежней договориться?

– Колян, иди сюда. Сережку мне дай, – скомандовал Леха, когда тот подошел. Колян нехотя протянул подвеску. Леха взял ее в другую руку. – Не отходи и рот не закрывай, – скомандовал Леха. Чуть что… – он опасливо посмотрел на стоявшего в стороне режиссера. – Я ее тебе в рот пихаю, сразу глотай!

– Мне ваши дела по барабану, – обиженно чеканя слова, откликнулся режиссер. – Вы этими сережками хоть обожритесь! Всё равно: всё что у неё есть – до утра не съедите. Ну что ты ждешь, мегера? Плати ребятам быстрей и поехали. А то и вправду сейчас передумают, придется другое отделение кошелька открывать.

Мария Ивановна обиженно дернулась. Ничего не сказав, она аккуратно вложила деньги Лехе в руку и тот, не глядя передал их Дрону. «Пересчитай и отойди на пять шагов!» – посоветовал режиссер. Дрон отошел и внимательно стал пересчитывать деньги.

– Все в порядке, пять сотен! – его голос дрожал от возбуждения, столько денег он никогда раньше не держал в руках. Он даже никогда столько денег не видел.

Леха поднял подвеску рукой и аккуратно вложил в ладонь Марии Ивановне. Та бегло осмотрела ее и спрятала в карман. Не сказав ни слова благодарности, она круто развернулась и проследовала в трейлер. «А может и стоит сегодня с одной серьгой пойти? А потом… как бы потерять? А потом, может, колечко мне Кеша купит… Эх, как бы пиз-ей не огрести по самое некуда, надо тут будет еще подумать… – пробубнила она на ходу и уже громко добавила, обращаясь к режиссеру: – а ты давай к шоферу лезь, козел драный… на студии поговорим!» Алина молча залезла в трейлер, не глядя на режиссера. Впасть в немилость к Марии Ивановне было смерти подобно. Ужин отменялся.

После мероприятия закупались по полной: куриные окорочка, колбасы, соки, и по чекушке каждому. Сели в подвале напротив метро и приступили к разбору полетов. Больше всех убивался Колян.

– Ну, на фига мы серьгу отдали? надо было самим втюхать! Бикса же по всему, в натуре, навороченная, видать миллионы стоит, а у меня барыга знакомый есть, ему бы предложили…

Леха молча резал колбасу и никак не реагировал. Дрону, однако, нытье не понравилось. Он привычно пнул Коляна.

– Харэ орать как припадочный, – «бикса навороченная», «барыга знакомый» – и где ты только слов таких набрался? Да твой барыга нас первым бы биксе сдал, ему ж объяснить надо, откуда серьга у него. А то, что он с нее втрое больше взял бы, чем просто серьгу как железяку продать, я тебе точно говорю: два дня в ювелирном ларьке полы мыл, пока не выперли… И что с нами потом эта бикса сделала бы, тебе, надеюсь, рассказывать не надо…

– Прав он. – Вступил Леха. – Точняк, попали бы по-крупному. А так… кидок с подвыподвертом получился! Даже красиво… Только неприятно немного. Воровать все-таки пришлось, не люблю я это.

– А мне вообще по барабану! – Ответил Дрон. – Перераспределение материальных ценностей, так сказать. У них там – он показал куда-то вверх – даже Маркс такой есть, который за это перераспределение на Земле ответку держит.

– Ты откуда слов-то таких набрался? – удивился Леха, заканчивая с окорочком.

– Да я, когда ещё в школу ходил, во втором был, залез как-то под парту – очень спать хотелось – и отрубился. А когда урок закончился, в класс старшеклассников пригнали, у них «полиформация» там была. Ну. не вылезать же. Стал дальше спать. Так они там часа два про этого Маркса талдычили. Все обсуждали, как он перераспределить все хотел. А я, хоть и спал, с тех пор про все помню, говорят люди и во сне учиться могут, ну так это со мной, видать и случилось.

– Диковинно… – прокомментировал Леха. – Ну, я не знаю, как это – распределять. Только совесть моя сразу успокоилась, как бородатый к Коляну полез. Он ведь считал, что все по честняку было… Что, искали мы, и нашли, как договорено – только ведь все равно кинуть хотел! А с таких и спрос другой. То есть, ломанули мы их, видать, правильно. Перераспределились! – Слово пришлось Лехе по душе.

Немного помолчали, налили еще по сто. Выпили. Заговорили о жизни. Начали с кошек. Дрон вспомнил, как, когда-то, года два назад, пока мамаша от запоев в психушку не залетела, жили они в своей комнате, в коммуналке, на Васильевском. И был у них серый кот, Мурзик. Сядет он на форточку и часами наружу глядит. А куда, никто понять не может. Там, за окном, стена глухая. Ничего на ней нет. Ни кустика, ни травинки. А кот все сидит и смотрит. Дружбаны мамашины, как соберутся за бутылочкой, так все спорят: «чегой-та» он там такого интересного видит? По – разному думали. Серега с шестого даже мнение имел – оно, правда, только после третьего стакана наступало. Но отстаивал он его до хрипоты. Даже подраться в запале мог – что коты, мол, как перископом – за угол смотреть могут! Он об этом когда-то то ли слышал, то ли читал что-то такое «секретное». И, смотрит, по Серегиному мнению, Мурзик таким образом прямо и вверх: на звезды!

Какие днем звезды, когда на улице солнце светит, его обычно не спрашивали. Потому что начинал тогда Серега кипятиться: ходить из угла в угол и папиросы на пол плевать. А это к хорошему не приводило: обычно в драку лез. Приходилось его всем миром вязать и на диван валить. После чего лежал он там, и только глазами вращал: всех ненавидел. А жаль. Потому как собеседник он был хороший, и без него становилось сразу скучнее.

А вот, «зачем Мурзик на звезды смотрит», обсуждать разрешалось. Потому что правоту свою Серега видел в самом факте смотрения котов под прямым углом. К дискуссиям же о том, зачем это у них так устроено, относился снисходительно.

– Так он в форточке воздухом дышал, – высказался наконец Леха, покончив с курицей. – Сивухой у вас, наверное, жуть как несло. Народу, поди, с десяток в фазенду набивалось. И все в усмерть пьяные.

– Может оно и так, – чувствовалось, что Дрона дискуссия не задевает. Просто, приятно вспомнить было.

– А у нас, блин в натуре, тоже котяра был. Злой, собака, вредный, век воли не видать, – вступил в разговор Колян, в запале обзывая кошку собакой. – Всю мебель, гадина, нам со злости исцарапал, батя его уж и метлой и ногами пинал. Мне тоже под горячую руку доставалось. Колян на мгновение остановился и улыбнулся, словно вспоминая что-то хорошее. – А этот, все только бы портить, и так всего одна штора на три окна, так он и ее в клочья! – закончил он с неожиданной гордостью.

– Так это он когти точил, не при чем здесь его злость, кошкам надо это, – отреагировал Леха, – инстинкт…

– Ты еще скажи – ежики от злости колючие, – добродушно добавил Дрон и в этот момент за дверью внезапно послышались голоса и шаги.

– Вот тут они, отсюда шум, – послышался высокий женский голос, ему ответил мужской:

– Щас разберемся. Отойдите, гражданочка.

– Менты – зашипел Колян, – говорил я!

Бежать было некуда.

Хлопнула дверь и в комнату ввалились трое. Они именно «ввалились», а не зашли; движение было резким и решительным, это не были просто посетители. По всему было видно: пришли Хозяева.

Вернее, хозяин был один – первый. Высокий человек лет пятидесяти с пронзительным, бешеным взглядом из-под густых бровей. Двое других держались чуть поодаль: не меньшего роста и еще более внушительной комплекции. Охрана.

Я никак не мог определиться с линией поведения: притворяться и дальше тюкнутым по голове и пребывающим в полуотключке ботаником? Или быть адекватным и откровенным? Помня мой опыт с Серегой, я, скорее, склонялся ко второму.

Однако, жизнь внесла коррективы. Человек остановился прямо напротив и впился в меня цепким недружелюбным взглядом. «Может мочкануть его сразу надо было, как тех банкиров, и концы в воду? Хотя… надо узнать сперва, кто Серого приговорил, а то, повториться может уже не в нашу пользу… этот что-то да может знать…»

Быть откровенным расхотелось. Из услышанных мыслей я уяснил для себя две вещи. Первое: меня, похоже, они не подозревают; это радовало. Второе: что мочканут меня после того, как узнают, кто убийца. Это не радовало совершенно. Дополнительно я понял, что про чтение мыслей надо молчать; уже сейчас я ненароком узнал про каких-то несчастных банкиров, концы с которыми были уже в воду. Ненужная осведомленность могла ускорить процесс в ненужном мне направлении – то есть я мог оказаться мёртвым гораздо раньше планируемого момента.

– Встань. Божью корову нам тут не изображай, тебе укол обезболивающий сделали. Так что все у тебя давно прошло. – Говорил хозяин так же неприятно, как и смотрел. – Ты какого хрена друга нашего пришил, гнида? Мы же за тобой уже пять дней как ходим, с тех пор, как ты ему про отравление пургу задвинул!

Сказанное меня не удивило. Если они за мной действительно следили, то это проясняло многое: в частности проникновение в машину и домой; обвинение же в том, во что он и сам не верил, означало, что решено меня сперва запугать. Что бы я посговорчивее был и «зря не парил». Не понятно было только, опять же, как реагировать.

– Я не убивал. – Мне вдруг пришла в голову гениальная мысль. Во всей моей версии «для Сереги был один очень серьезный прокол – то, что я приплел несуществующего экстрасенса; теперь же, когда Наташа была мертва, появлялась другая, более изящная и абсолютно непроверяемая возможность все объяснить.

– Случайно слышал. Я в машине сидел, пиво пил, на сиденье откинулся, да еще стекла тонированные… – я потер виском о плечо, голова все-таки еще болела. – Разговаривала она с кем-то. Сереге не хотел говорить… Ну, она ж тетка его, а я подслушивал… Вот и приплел экстрасенса… С дуру… Слышал, как говорила она кому-то, точно не помню, но что-то, типа: «Я его отравлю, он с меня все доверенности переписать обещал, куплю яд у Тифани, или Тофани, – тут я не ручаюсь, я ж не записывал, – и – в суп! Жить голодранкой не буду, хватит, на фабрике набедовалась». Про фабрику я наплел для убедительности, они же Наташкину биографию, как пить дать, вдоль и поперек… Я посмотрел на главного. Его глаза сузились.

«Похоже на правду, иначе, откуда ему про фабрику знать? Натаха же у нас конспиратор еще тот, под аристократку косила – хотя куда ей было, за версту видать… – зазвучало в голове. Он повернулся и задумчиво посмотрел на застывших у стола, чуть ли не по стойке смирно охранников. – Похоже на то, что и правда. Ему яд сыпанула, да и сама же по глупняку хапнула, таких историй хоть отбавляй… Все, зачищать надо». – Закончил он думать переведя взгляд на меня.

У меня внутри похолодело. Политик я никакой. В шахматы, вообще, почти не играю. Вот и теперь, имея на руках все козыри, умудрился сделать единственный неверный ход из ста. Надо было юлить, интриговать, выгадывать время; а там, может, и срослось бы что. – Он же русским языком подумал: «Убийцу найдем, тогда и концы в воду».

Мне стало страшно.

Хозяин уже повернулся к охранникам, что бы скомандовать. Однако, в последнюю минуту передумал и снова посмотрел на меня.

«А если врет? Нет… – зазвучали его мысли у меня в голове. – Сперва надо проверить; с кем Наташка разговаривала, найти – это по распечатке легко будет; второе: где яд взяла… А этого – в подсобку. Пару дней пусть там полежит. Авось не помрет… а там посмотрим.

– В кладовку его, в подвал Казино. На обычную диету: вода, хлеб. До следующего распоряжения. – Он резко повернулся и, не дожидаясь ответа охранников, вышел так же стремительно, как и зашел.

Мне завязали глаза, и, подталкивая в спину, куда-то повели.

Я много раз читал в книгах, как кого-то куда-то повели с завязанными глазами, но никогда не читал о том, насколько это противно. Именно противно. Другого слова не подобрать. Когда не видишь дорогу, каждый шаг дается с огромным трудом – сопротивление обострившейся самозащиты орет перед каждым шагом: «Стой! Куда! Там яма! Нет! Там пропасть! Аааааааа! Стой! там стена! Ты врежешься, провалишься, поскользнешься, запнешься, упадешь! Перелом, гипс, сотрясение мозга! Аааа!» И так перед каждым шагом.

Попробуйте, закройте глаза и пойдите спокойным ровным шагом по привычной дороге из спальни в туалет не выставляя при этом вперед руки: они-то у меня были сомкнуты за спиной наручниками, а мои конвоиры, видимо, в силу специфики умственных способностей и интеллекта, ничем, кроме пинков и толчков, еще более усугубляющих мою панику, себя не утруждали… Кстати, не удивлюсь, если вы на третьем шаге действительно разобьете себе лоб о стенку – к большему моему сожалению и торжеству инстинкта самосохранения, которое же кричало, предупреждало…

В результате я все-таки стукнулся, но не лбом. Как я понял, мне открыли дверь автомобиля, видимо, рассчитывая, что я догадаюсь об этом сам. Я сильно стукнулся край открытой двери одновременно грудью и чем то, что ниже живота, но выше колен и только уже совместными усилиями моих конвоиров, наконец, сообразивших, что человек с завязанными глазами ничего не видит, был водворен в легковой, кажется, автомобиль. Дорога длилась с полчаса, после чего меня таким же образом препроводили в другое помещение.

«Ори не ори, никто не услышит», – услышал я мимолётную мысль, вероятно, охранника.

Развязали глаза. Поставили у стенки бутылку с водой, полбуханки хлеба, ведро. Разомкнули наручники и приковали к батарее отопления на уровне живота. С поднятой рукой я мог сидеть, прислоняясь к стене. С опущенной – стоять.

Под потолком тускло светила лампа и гудел мотор вентиляции. Хлопнула дверь, и я остался наедине со своими невеселыми мыслями. Шансов открыть наручники не было никаких, а, даже если бы и были, то выбраться отсюда не представлялось возможным.

Я оказался в западне.

– Рвем! – сдавленно просипел Дрон. – Я здесь лаз один знаю, – он схватил попавшуюся под руку ветошь и, обернув ею лампу, крутанул. Стало темно.

– Лампу выкрутили, гады, – донесся из-за двери голос визгливой тетки. Ломайте же, уйдут! – Было не очень понятно чего же она, наконец, хочет. Порядка в доме? Но, сломанная, – как это обычно случается, навсегда – дверь в подвал, порядка не прибавит точно. Или же тёткой овладела маниакальная идея поймать хоть кого-нибудь и наказать? Но тоже ведь: выяснить, есть ли за что наказывать, можно только когда уже дверь сломают. А ведь, может, и не за что наказывать окажется… Раздался грохот ударов, видимо, тетка была местной активисткой, и милиция сочла за лучшее с ней не пререкаться.

Ребята ускорились. На ощупь, запинаясь о валявшиеся на полу обрезки труб они пробирались в боковой проход. Он вел в другое помещение подвала. Потихоньку глаза стали привыкать. Из заколоченных слуховых окон пробивались обрывки света. Леха иногда включал зажигалку, но не надолго: жгло пальцы. Сзади послышался хруст ломающейся двери.

– Если у них фонарь – шандец. – Констатировал как бы про себя Леха.

– Черт! – сзади раздался сдавленный крик и грохот чего-то тяжелого, – я, кажется, руку сломал, – послышался вслед за этим сдавленный мужской голос. – И на хрена мы сюда, Михалыч, поперлись… – Ему ответил другой, как ни странно, не смотря на обращение «Михалыч», более молодой голос.

– Ничего сержант, сейчас Скорую вызовем. Рука срастется, а награда останется! А ну, как банду вооруженную врасплох захватим.

– Да как мы ее, Михалыч, захватим, если тут темень такая, а у нас и фонаря то нет… Опять же, Макаров один на двоих, да и у того всего три патрона…

– Тссссссс… – послышалось в ответ. И, шепотом: – Молчи! Это секретная информация, о ней враг знать не должен!

– Я щас вам свечечку принесу, – послышался голос визгливой. – Что бы найти этих бандитов побыстрее. А то, изнервничалась вся, когда же поймаете… – ее интонации стали несколько жеманными. Затем послышались удаляющиеся шаги.

– Все, шандец, со свечкой вмиг догонят… – сдавленно прохрипел Колян и закончил своим обычным, – «блин, в натуре».

– Я щас тебе бошку оторву, слышишь меня, ты, – «Блин в натуре»? – прошипел в ответ Дрон, – Пришли уже почти.

Подвал был, видимо, соединен с другими домами замысловатой системой подземных туннелей, имевших ранее стратегическое значение, а теперь выполняющих функцию вентиляционных шахт. В один из таких, узких, настолько, что там можно было передвигаться только ползком, лазов и были сейчас устремлены помыслы спасавшего свои, а заодно и остальных, доллары, Дрона.

Сзади, теперь уже успокоительно далеко, послышался жизнерадостный голос визглявой: вот вам свечечки, вот и спичечки! В ответ – стоны сержанта и оптимистическое «давай!» Михалыча.

Что произошло дальше, можно трактоваться многообразно. Возможно, визгливая тетка, в нетерпеливом предвкушении погони сделала шаг в темноту. То же совершил и Михалыч, в надежде побыстрей получить спички, необходимые для поимки вооруженной банды. И, возможно, они налетели друг на друга в темноте, и с разгону стукнулись друг о друга лбами, отчего посыпались у них в глазах искры; вспыхнул немыслимый фейерверк, в котором было им хорошо даже без состоявшейся погони… В общем, послышался грохот падения двух тел, сопровождающийся глухой руганью все еще сидевшего на полу сержанта, которому, видимо, один из персонажей упал на здоровую руку, а второй на больную.

– Мать твоя женщина!!! Обе сломали… – послышалось вдалеке сопровождаемое неценцурной бранью и перемежаемое визгом визгливой и охами Михалыча, и беспризорники полезли в тёмный, сырой тоннель.

– Боюсь, – заныл в полголоса Колян.

– Леха за мной, Колян последний. Если боишься, оставайся тут. Всё! – коротким шепотом отрезал Дрон, уже наполовину скрывшийся в отверстии. Колян застыл, плотно сжав губы, было ясно, что оставаться для него было еще страшней, чем лезть.

Полезли. Поползли вперед. Туннель был страшный. Уж они то, казалось, перевидали их ни мало, но этот был какой-то совсем жуткий.

Плоские скобообразные плиты были положены на бетонное основание: получилась коробка, по которой в высоту едва голова умещалась, а в ширину – с метр или даже более. В общем, ползли, как лягушки, растопырившись в стороны. Страшное же было еще и в том, что случись в этом ходе какой-нибудь обвал или дальнейшее сужение, не очень было понятно, как ползти назад…

Однако беспризорники – народ отчаянный и бесстрашный: потихоньку продвигались. Что происходило сзади, было уже не слышно, однако впереди света тоже было не видать.

«Ну, ничего, – думал Дрон, по-пластунски загребая вперед, – может там тоже подвал. Да, конечно, скорее всего, только бы не сужалось, уж больно тесно тут…»

И вдруг впереди послышались шебуршения и Дрон ощутил прикосновение к своему лбу чего-то мокрого и суетящегося.

– Крысы! – прошептал Дрон.

Дрон медленно, стараясь не провоцировать ситуацию, и не сеять панику – в этом надо отдать должное его самообладанию: закричи он: «Караул, крысы!», ребята сзади (а уж Колян то точно; он и без причины в истерику впадёт) запаниковали бы. Что в таком узком, до предела со всех сторон стесненном пространстве могло привести к последствиям, без преувеличения сказать фатальным… Ползти задом было невозможно. А впереди был замешкавшийся Дрон…

Как бы то ни было, Дрон взял себя в руки и спокойно, без паники – хотя крыс он боялся до ужаса – протянул руку к карману куртки. Вернул её в исходное состояние прямо перед собой и, с мыслью: «Только бы газ не кончился…» – чиркнул о кремень.

Огонь не загорелся.

Чиркнул еще раз, увидев в проблесках искр убегавших куда-то вперед крыс. Зажигалка не загоралась. Газ, видимо кончился.

– Эй, ты чё там? – послышалось сзади. Дрон задёргался. Самое страшное, если бы туннель кончился или оказался засыпанным: подмоги было ждать не от куда. Звать на помощь бесполезно: слишком далеко ушли.

– Спокуха! – как можно бодрее ответил Дрон. Шнурок развязался. – Попытался пошутить он.

На самом деле даже то, что в зажигалке оказался кремень, уже радовало; снопы искр, им высекаемые были для крыс еще и страшнее пламени. Дрон тихо двинулся вперед, повторяя «только бы не крысиный король, только бы не крысиный король…». Слухи о «крысином короле» ходили в беспризорном сообществе беспрестанно, наряду с другими страшилками.

Слава Богу, обошлось. Через некоторое время впереди послышались странные звуки, словно кто-то то ли стучал в барабан, то ли пел заутробным голосом, слегка подвывая и постанывая. Происхождение их было непонятно, но вселяло надежду: звуки были явно человеческого происхождения, и это Дрона порадовало. Крысы появлялись еще несколько раз, но, пугаясь искр, разбегались. К тому же, немного успокоившись, Дрон решил, что это даже к лучшему, что они есть: раз куда-то убегают, значит: есть куда.

Двигались медленно, но верно. Наконец, впереди забрезжили отблески: не свет, а какой-то отдаленный, слабый намек на него. Дрона это насторожило. Ожидалось, что они попадут в следующий подвал, где света обычно не бывает; «То есть, – подумал он с какой-то смесью надежды и опасения, – даже если это и подвал, то там что-то есть, и, без сомнения там есть „кто-то“. Тот, кто зажег этот свет и издает эти странные звуки…» Опасений, пожалуй, было больше, чем радости, но жить очень хотелось, и они дальше двинулись вперед. Свет становился все ярче и ярче, как вдруг туннель закончился. Рука Дрона, до этого методично цеплявшаяся за пол и дальше подтягивавшая за собой тело, провалилась в пустоту. Дрон замер от неожиданности, ощупывая образовавшийся провал, его границу и, в то же время, не переставая вслушиваться в странные звуки, слившиеся теперь в какую-то осмысленную мелодию. Дрон медленно подтянул тело вперед и, попытался сориентироваться.

– Ты чё встал, опять шнурки развязались? – Леха, видимо, не рассчитав, ткнулся головой ему в ботинок и Дрон, не удержав равновесия, с грохотом обрушился вниз, больно ударившись о ребристую, неровно прилегающую к стене поверхность…

Он попытался встать, потирая ушибленную при падении руку, но тут на него обрушилось сверху тело Лехи, ударившее ещё раз по больной руке. Дрон сдавленно застонал, однако, сдерживаясь как мог.

– Блин! – послышалось рядом, – кажись, выбрались! Только кудаааа… – он не договорил, потому что сверху, матерясь и визжа упало еще одно тело: Колян.

Они, тихо шебаршась почти в полной темноте – только вверху светилось что-то непонятное, полосками рассыпающее отблески где-то под потолком – тихо приходили в порядок. Каждый по-своему.

– Блин. Ну, ваще, в натуре, угораздило ёлы палы, блин, хоть живы пока, – это был несомненно Колян, впавший от перемены обстоятельств в какой-то, одному ему известный мандраж. Дрон потирал ушибленный локоть. Леха тихо сопел, не произнося ни слова. «Выбрались!» – это было, пожалуй, общее настроение. После туннеля любая, даже тесная и непонятная ситуация казалась спасением…

Я открыл дверь собственным ключом и тихо зашел. Диван должен был быть где-то в конце гостиной. Свет не горел. Я, осторожно продвигаясь в темноте, попытался нащупать выключатель, но быстро оставил затею: вовремя сообразил, что если консьерж увидит свет, осложнений не миновать. Я стал пробираться в кабинет через какие-то провода и блоки; на полу валялись пустые консервные банки и пачки из под сигарет. Меня интересовал диван.

Глаза начали привыкать к темноте, и я огляделся вокруг. Увиденное удивило меня чрезвычайно.

Раньше стены в этой квартире были неровно отштукатурены и покрашены в белый цвет. Такой дизайн мне нравился, и я даже хотел сделать что-то подобное у себя. Но, оказалось, что шершавые стены обходятся сильно дороже их же, покрытых идеально ровным гипроком. К тому же, неровности выглядело необычно и вызывало у большинства людей непонимание, они даже порой спрашивали не сам ли хозяин делал ремонт – а тратить деньги хотелось так, что бы восхищались все без исключения…

Так вот: теперь все переменилось. Стены оказались оклеены плёнкой, имитирующей дерево, причем, сделано это было весьма халтурно. Покрытие отставало от стен, образуя уродливые щели и пузыри. Расцветка была странной и аляповатой.

Некоторое время постояв в недоумении я, все же, двинулся. Перемена, произошедшая с квартирой стала для меня теперь интересна чуть ли не более чем сам диван, который, собственно и являлся моей целью.

Проходя мимо ванны, я не удержался и заглянул туда. Изменения коснулись этого места тоже. Ничего из ранее здесь находившегося – сногсшибательной хайтековской сантехники, встроенных стеклянных шкафов – больше не было… Теперь стены оказались покрашеными темно зеленой масляной краской, штукатурка на потолке облупилась. Кое-где виднелись желтые пятна от протечек. Из смесителя тонкой струйкой текла вода; в том месте, куда она попадала, на видавшей виды раковине образовалось коричневое ржавое пятно. Я озадаченно двинулся дальше. Стараясь осторожно ступать среди раскиданных банок и осколков стекла, я дошел до арки, через которую виднелась гостиная. Двинулся туда.

Обстановки гостиной так же коснулись изменения: посередине стоял большей сервировочный стол, которого раньше не было.

За столом сидели люди. Во главе – Виталий Борисович. Остальная компания была мне так же знакома: Косой, Бугай, и два телохранителя. Хотя, судя по поведению, расположить их в плане «конкретной уважухи» следовало совсем наоборот. Телохранители были по виду не в пример конкретнее, чем Косые Бугаи, но имен я их так и не знал…

– Ну что, курва, прорвался? – казалось, что кроме Виталия Борисовича никто тут и пикнуть не смеет. – Чё тут? – Последовало молчание. – Ключ где взял?

– Серега оставил, он на дачу уезжал, просил цветы поливать… – я чувствовал себя скверно; одно дело, меня бы Сергей застал. Тоже было бы неприятно, но эти… тут уж вообще теперь было не понять, что они со мной теперь сделают. Нужно было срочно что-то придумать…

– Он меня зайти просил. На диван посмотреть надо, цвет ему не нравится, так я хотел сам посмотреть, если что поменять… – начал бубнить я непонятное, просто, что бы не молчать.

– Ну, смотри… – как-то неожиданно быстро согласился Виталий Борисович и встал. – Смотри у меня, сука! – Он молча двинулся в сторону, противоположную выходу. Остальные пошли за ним. Я остался в комнате один.

Их поведение сбило меня совершенно: мало того, что они сидели в темноте, не включая света; так еще и скрылись в очень странном направлении. Там, куда они ушли, была кухня. А за ней постирочная. В ней имелся ещё один выход, но вел он на черную лестницу, заваленную кульками с помоями и строительным мусором. К тому же на улицу через него выйти было нельзя: железная дверь была закрыта давно и надолго; ключ от неё был потерян, а вскрыть такой серьёзный замок было всё недосуг. Правда, имелся с этой лестницы ещё проход на чердак. Но для чего таким серьезным людям туда, я и вообразить не пробовал.

Постояв в нерешительности, я уже хотел, было, двинуться дальше, к интересующему меня дивану, но любопытство взяло верх. Осторожно заглянул в постирочную.

Увиденное удивило меня чрезвычайно: там, где раньше квартира кончалась, теперь был длинный коридор с анфиладами арок и дверей. Словно к старой квартире присоединили ещё одну… И произошло это совсем недавно: новые помещения выглядели абсолютно коммунально. На полу валялись пустые картонные коробки, потолок был местами обрушен, обои засалены и потерты, оконные рамы перекошены.

Я осторожно прошел туда, по дороге осматриваясь и прислушиваясь – встретиться с опасной компанией не хотелось. При этом я не мог себе объяснить, что меня туда влекло, и зачем мне все это было нужно. Я не понимал, зачем вообще сюда пришел и гнал от себя мысль, что предпринимаю что-то, видимо, кому-то очень важное и необходимое, но мне решительно не понятное. Словно Зомби, я осторожно продвигался вперед. Заглядывая почти в каждую комнату, которую проходил, я все больше убеждался, что жильцы только что покинули дом. Здесь сохранился еще своеобразный запах, свойственный коммунальным квартирам – смесь кислого с затхлым – вызывающий ощущение безысходности и безнадежности бытия. Мне вдруг пришла в голову странная мысль. Сама по себе покупка соседской квартиры не вызывало у меня никакого удивления. Меня поразило другое: этих помещений; этих анфилад и переходов; этой квартиры – вообще НЕ МОГЛО БЫТЬ! С этой стороны, в которой был сделан проход, находился торец дома! Тут не было и быть ни могло никаких соседей, никаких квартир… потому что за стеной не было даже соседнего дом! Мысль буквально парализовала меня, кожа покрылась мурашками… но я, все же, теперь еще более осторожно, продолжал двигаться вперед. Чувство опасности усиливалось с каждым шагом, что-то витало в самой атмосфере. Мне было ясно уже, что затея кончиться дурно, но я все же продвигался вперед.

Впереди открылся новый переход. Пол пошел под уклон, потолок стал еще выше. Впереди виднелась последняя дверь. Она была приоткрыта. Оттуда шел свет и доносились какие-то чавкающие звуки. Я заглянул в щель и не поверил глазам: сцена повергла меня в шок…

На огромной треноге у дверей стояла фотографическая камера, антикварного вида, с черной гармошкой кожуха и латунным объективом… Около нее суетились Бугай и Косой. По их виду было понятно, что в фотографическом деле они мастера и знают толк. Судя по всему, работали они уже давно и сделали немало снимков. Далее, по центру комнаты стоял большей прямоугольный железный стол, накрытый простыней. У изголовья стояли трое: Виталий Борисович и два его охранника. Последние были одеты в белые санитарские халаты с белыми же головными уборами. По центру – Виталий Борисович, тоже в халате, но без головного убора. В руках у него была страшного вида медицинская пила, которой он что-то деловито пилил. Опустив глаза вниз, я отпрянул – на столе лежало, наполовину уже расчлененное, тело моего бывшего соседа – Сереги. Руки были уже отпилены и лежали отдельно от тела, немного в стороне. В данный момент экзекутор допиливал правую ногу. При этом занятии, Виталий Борисович периодически посматривал в объектив камеры и, гордо выпрямив спину, ослепительно улыбался. В этот момент щелкал затвор. Кровь по специально сделанному желобу стекала в подставленное ведро. Мне стало дурно.

Я открыл глаза и в первый момент не понял где нахожусь. Ощущение дня и ночи было потеряно давно – наручных часов я не носил, будильник остался в сумке; телефон у меня забрали. Может день, может второй, я то стоял, то сидел, прислонившись к стене и безуспешно пытаясь спать. И, хотя я буквально валился от усталости, не спадающее нервное напряжение – я по сути знал, что приговорен к смертной казни – не давало заснуть. Сейчас же я, видимо, вырубился…

Я облегченно вздохнул: приснившееся было, пожалуй, ничем не лучше действительности. Я осмотрелся по сторонам, с сожалением снова констатируя, что выхода нет – даже освободившись из наручников; ломиться сквозь стены не получилось бы ни при каком раскладе.

Время шло. Я снова не мог ни спать не есть, временами проваливаясь в какое-то небытие между сном и явью. Ощущение реальности сдвинулось уже настолько, что мне стало казаться, что то, что со мной случилось и происходит, все, что меня сейчас окружает – это сон; что явь где-то если и есть, то где, я пока не знаю и узнаю ли – это еще вопрос…

И тут я услышал странный звук. Осторожно повернулся, пытаясь определить его характер и направление. Савленные вздохи, перемежающиеся с ударами доносились из стены, у которой я стоял где-то на уровне моей головы.

Я с удивлением ждал развития событий совершенно не понимая причины происходящего и, самое главное, принадлежит ли оно, это происходящее, какому-то сценарию, придуманному с неизвестными целями моими тюремщиками, или же носит другой характер. Я затаился, ожидая любой неприятности.

Вскоре удары стали более явственными; в стене появились трещины. Невнятные возгласы прекратились.

Через некоторое время стена начала вспухать прямо на глазах. Каждый удар словно продвигал что-то неведомое и страшное, стена начала крошиться, словно из-под земли, сквозь огромный слой бетона сюда рвалась, разрушая все на своем пути, какая-то неведомая, нечеловеческая сила. Я оцепенел. «Быть может это снова сон, – подумал я устало, – я, видимо, вижу это в каком-то тупом, немыслимом кошмаре, в который провалился вопреки своему желанию, как в омут и теперь…»

В это время часть стены обрушилась уже не выдерживая натиска неистовой силы. Из отверстия высунулись отвратительные щупальца с утолщениями на концах. Они застыли, как бы рассматривая мое лицо и вдруг, с молниеносной силой ударили меня в висок – все поплыло перед глазами и я без сознания упал на пол…

Уже падая, я вдруг заметил, что на голове напавшего на меня чудовища, кажется, был одет обыкновенный ботинок. Выводов я сделать никаких не успел: больно ударился спиной о батарею, и некоторое время сидел, приходя в себя с закрытыми глазами. Потом, сквозь боль я все же приоткрыл один глаз. И тут же зажмурил его снова – ситуация требовала осмысления. Прямо передо мной из-за слоя густой пыли проступали силуэты зловещих карликов.

«Хрен редьки не слаще», – я решил симулировать потерю сознания до возможного прояснения ситуации. Я помнил из какого-то фильма, что бандиты часто используют лилипутов для особо изощренных пыток. Уж не знаю, что применили ко мне, но цель была достигнута. Появление экзекуторов из-за стены меня полностью деморализовало и я боялся даже вообразить, что может за этим последовать дальше. Я был готов рассказать всё и признаться во всём; даже в том, чего не совершал, и совершать не собирался.

– Конец! – замогильно страшным голосом констатировал самый маленький из карликов и что-то добавил в полголоса, видимо, совещаясь со своими подельниками, как они этот «конец» лучше осуществят. То, что «конец» подразумевался мой собственный, не было сомнений ни на секунду. Мне стало плохо. Я не переносил даже зубной боли. Здесь же ожидалось что-то уж и совсем нечеловеческое… В этот момент под потолком раздался хлопок и, почти сразу же, страшный удар обрушился на мою голову. «Вот они как меня», – мелькнула мысль, и я потерял сознание.

Изящный мужчина в одежде лебедя из балета «Лебединое озеро» стремительно пронесся по сцене, зажигательно делая замысловатые Па. Он словно призывал всех присоединиться к своему искрометному счастью.

Делалось это в совершеннейшей тишине, но скучной сцена не казалась. Сама энергетика момента пронизывала атмосферу и наэлектролизовывала ожиданием чуда. К тому же, танцевал он действительно хорошо.

Через некоторое время к нему присоединился еще один лебедь… Потом еще и еще… Через десяток минут на сцене было с десяток кружащихся в лихом, захватывающем танце мужчин-лебедей. Вдруг все замерло. Все застыло словно по мановению волшебной палочки: лебеди остановились, картина стала статичной.

В это же мгновение на сцену, аккуратно лавируя среди замерших «белых лебедей» вышли мускулистые, крепкого сложения люди, одетые в рабочие комбинезоны. Они вынесли солидного размера наковальню и водрузили ее по центру сцены.

Следом, двое, еще более молодых людей – видимо, подмастерья – вынесли молот и меха. Они встали симметрично, каждый со своей стороны и тоже застыли. Мужчины, доставившие наковальню, скрылись за кулисами. Оттуда же вышел и, неторопливо, вразвалку, приблизился к наковальне настоящий богатырь: огромного роста; косая сажень в плече. Мужчина был одет в азиатский халат в полосочку и немецкую каску времен второй мировой войны. У него была белая, видимо, крашенная, борода и накладные вьющиеся бакенбарды. «Кузнец» – красовалась надпись на футболке, торчавшей из-под халата.

Мужчина по-свойски взялся за молот, картинно замахнулся и тоже замер. С минуту все было неподвижным и, вдруг, после паузы, произошло несколько синхронных, видимо, заранее продуманных одновременных событий: вспыхнул ослепительный, сразу перешедший в стробоскопически мерцающий свет; грохнула громкая бравурная музыка – марш Хачатуряна; белые лебеди возобновили свой энергический бег – лица их сияли от счастья; Кузнец начал что было силы стучать по наковальне, причем, по тому, как вибрировал настил сцены – звука не было слышно из-за орущего марша – стало ясно, что и молот, и наковальня были отнюдь не бутафорские…

– Фигня какая-то. – Заключил компетентно Леха. – Зал там… люди на сцене танцуют… Лабуда.

После падения из вентиляционной шахты приятели оказались за слоем гипрока, которым были покрыты старые кирпичные стены какого-то помещения. Поверхность стен была шершавая и неровная, с большими выступами и нишами. Поэтому строителям пришлось, обшивая гипроком, отступать от основной стены местами на метр. Чего беспризорникам вполне хватало, что бы двигаться и передвигаться. Дело было теперь затем, что бы понять, где они вообще и найти место поспокойнее, что б проломить гипрок и выбраться наружу. То, что светилось вверху и рассыпало полоски света, оказалось вентиляционной решеткой, через которую Леха, стоя на плечах Дрона, сейчас и смотрел.

– Не… тут выбраться не реально… хоть там и темно, выпасут сразу по шуму. Зал большой, народу куча. Представление какое-то – мы что в театр попали? Дальше идти надо. – Леха осторожно слез со спины Дрона и они двинулись вперед.

Уже с полчаса приятели блуждали за слоем гипрока периодически выглядывая наружу через решетки вентиляции. Место, где они теперь оказались они узнали быстро. Это было казино. По своим делам они здесь раньше бывали, но дальше кладовой с продуктами никогда не ходили.

Теперь же они имели возможность узнать, настолько оно было в действительности обширно. Было много зальчиков, переходов и подсобных помещений. В залах играли в рулетку. В коридорах как назло кто-то слонялся или курил. Они старались идти тихо, но пару раз Колян, запутавшись среди проводки, радиаторов отопления и вентиляционных коммуникаций, все же навернулся и, с диким грохотом и матюгами, долго еще барахтался в полной темноте; заканчивалось оба раза внушительными тычками, полученными от Дрона. Пару раз попадались помещения темные и, кажется пустые – но это тоже был не вариант – ломиться не зная куда в планы не входило – а ну как спальня на пять человек окажется, битком набитая бугаями спортивного вида… нужно было действовать наверняка.

Они уже изрядно подустали и хотели было сделать привал, как Леха заметил под потолком очередную решетку вентиляции, на этот раз слабо светящуюся; за ней было тихо. Поднявшись, увидели: пустое помещение, лампа под потолком. Напортив дверь.

– Кажись оно. – Леха почему-то именно сейчас, перед тем как им предстояло изрядно пошуметь, заговорил шепотом. – Ну, чего? Давай, начинаем? – Леха не слезая с плеч Дрона – на высоте гипрок лучше прогибался – начал попеременно то давить, то стучать по стене. Постепенно она поддавалась: сперва появились трещины – листы отставали от креплений. Дальше больше: посыпалось известковое наполнение, и кусак гипрока с треском вывалился наружу. Леха напрягся и, упершись спиной в каменную кладку, изо всех ударил ногами; конструкция не выдержала и он по пояс вывалился наружу. Некоторое время балансировал, пытаясь нащупать ногами опору снаружи. Это удалось, правда опора тут же упала куда-то в сторону («наверное, лесенка прислонена была» – подумал Леха) и он опять потерял равновесие. Однако его центр тяжести уже была за стеной: с грохотом и треском, круша края картона и поднимая известковую пыль, Леха вывалился наружу. Парой ударов дело завершил Дрон; Колян вылез за ним. Пыль тихо оседала и они начали потихоньку различать окружающее. То, что они там увидели не понравилось совершенно. На полу, рядом со стеной, прикованный наручниками к батарее, лежал мужчина среднего возраста. Он, кажется, не дышал.

– Б…, – присел от испуга на корточки Колян. – Конец! – Он оглянулся на остальных и добавил еле слышно, каким-то изменившимся, видимо от ужаса голосом. – Попали! Теперь на нас еще жмурика повесят. Лучше было ментам сдаться… – от нахлынувшего страха он даже забыл добавить свое обычное «в натуре».

Дрон с Лехой переглянулись. Обо понимали, что на этот раз Колян прав. Дело обернулось серьезней не куда. И пути назад уже нет. Леха тут же вспомнил упавшую лесенку и все понял; видно в висок мужику каблуком попал…

По всему получалось, что они пришли сюда, как бы затем, что бы грохнуть этого чувака; теперь же, сделав свое дело, будут линять. – То есть выглядело это для посторонних никак не иначе. И преследовать их теперь будут не два нижних милицейских чина в попытках проверить документ, а какая-то МАФИЯ за убийство какого-то важного заложника! А от мафии, как известно не скрыться. Раздался шорох и приглушенный удар. Троица вздрогнула и повернулась на звук – большей кусок гипрока, висевший под потолком с треском отвалился и, падая вниз, пришелся прямо по голове лежащему у стену мужику.

– Ну, теперь точно конец… – затравленно резюмировал Дрон. Остальные были с ним полностью согласны.