Чревовещатель

VIII

– Я ничего не утаивала обычно от Мариетты, – продолжала Жервеза, – и потому откровенно рассказала ей обо всем. Мариетта расхохоталась и ничего не ответила, но вечером – вы можете представить себе мою радость – сказала: «Ступай к бабушке, малютка, надень свое праздничное платье и жди меня на площади. Мы пойдем с тобой посмотреть на фокусников. Отец позволил…» Я подпрыгнула от радости, обняла Мариетту и побежала домой как помешанная. Через несколько минут я была уже готова. Мариетта не заставила себя ждать, она заплатила за нас обеих восемь су, и, когда я очутилась возле нее в балагане, когда мы заняли место в первом ряду, на прекрасной деревянной скамье, покрытой красным коленкором, мне показалось, что я нахожусь в раю.

Жервеза говорила все это так быстро, что наконец ей пришлось остановиться, чтобы перевести дух.

– Сколько лишних слов! – прошептал Фовель с нетерпением.

Судья, напротив, слушал эту пространную речь с большим интересом. Девушка, собравшись с духом, продолжала:

– Я всецело обратилась в зрение и слух, музыка привела меня в неописуемый восторг. Мое удивление росло с каждой минутой, и я была почти уверена, что это колдуны, а не люди. Вдруг музыка смолкла, на сцене появился красивый господин, и вокруг меня раздались сдержанные восклицания: «Сиди-Коко! Это Сиди-Коко!» Господин был в костюме воина: в коротком, обшитом позолоченной тесьмой кафтане, в широких, как юбка, белых панталонах, в высоких сапогах, доходивших до колен, и с черными густыми усами. На нем был белый парик с длинной косой и треугольная шляпа с красными перьями, в левой руке он держал куклу, одетую в дамское шелковое платье, но одетую с прекрасным вкусом, так же, как и мадемуазель Леонтина, племянница господина Домера.

Мариетта вдруг вздрогнула, чем очень удивила меня. Мы сидели так близко друг к другу, что я почувствовала, как задрожала ее рука. Взглянув на нее, я заметила, что она бледна как мертвая. На мой вопрос, что с ней, она не ответила, но, когда я снова спросила, не больна ли она, Мариетта, не поворачивая головы, проговорила сквозь зубы почти сердито: «Оставь меня в покое!» Это меня немного обидело, но в ту самую минуту Сиди-Коко закричал: «Внимание, господа!» – и я снова устремила глаза на сцену.

Сиди-Коко разговаривал со своей куклой, и она отвечала ему детским голосом; он начинал сердиться – она также выходила из себя; по мере того, как он возвышал голос, она старалась перекричать его… О, как велико было мое удивление, когда я услышала, как эта кукла кричит и бранится! Я и до сих пор убеждена, что этот человек – колдун.

Сцена с куклой продолжалась не более пяти минут. Публика рукоплескала и неистовствовала все больше, по мере того как движения этой маленькой говорящей женщины делались энергичнее, а проклятия, обращенные к своему противнику, становились громче. Вдруг Сиди-Коко взглянул в нашу сторону. Увидев Мариетту, он вздрогнул так же, как и она при первом взгляде на него. Раскрыв рот, он остановился на середине фразы и уронил куклу на пол.

В балагане раздались крики, свист, поднялась страшная суматоха, но Сиди-Коко, казалось, ничего не слышал и видел только одну Мариетту. Между тем шум до того усилился, что на сцену явился содержатель труппы, подошел к Сиди-Коко, поднял куклу и, вернув ее чревовещателю, что-то тихо ему сказал. Тогда Сиди-Коко продолжил представление, но исполнял его далеко не так хорошо, как прежде. По выражению его физиономии можно было заключить, что он сам не знает, что говорит и что делает; через несколько минут он поклонился публике и скрылся. Не знаю, что происходило дальше, потому что Мариетта взяла меня за руку и вывела из балагана.

Когда мы вышли, ночь была очень темной, а площадь и улицы совершенно пусты. «Проводить ли мне вас?» – спросила я Мариетту. «Да», – ответила она.

Мы шли быстрым шагом, не говоря ни слова. «За нами идут!.. Нас преследуют!.. – вдруг прошептала мне на ухо Мариетта. – Бежим!» И мы побежали. Но человек, преследовавший нас, бежал гораздо быстрее. Вскоре он настиг нас. «Мариетта, дорогая Мариетта! – сказал он тихим, нежным голосом. – Остановитесь, умоляю вас, мне необходимо поговорить с вами…» – «Нам не о чем говорить», – ответила Мариетта, но все же остановилась.

Голос преследовавшего нас человека показался мне знакомым, и я с любопытством обернулась. Хотя ночь еще была черна как уголь, глаза мои мало-помалу привыкли к темноте, так что я могла различать предметы довольно отчетливо. Я не ошиблась: это был Сиди-Коко…

– Неужели? – вскрикнул Фовель. – И этот несчастный фокусник говорил таким образом с кроткой, невинной Мариеттой! Это просто невероятно!

– Но я не вижу до сих пор положительно ничего, что компрометировало бы несчастную жертву, – заметил судья. – Этот чревовещатель, возможно, порядочный малый, к тому же ясно, что Мариетта была слишком далека от того, чтобы с ним кокетничать… Не будем же делать смелых заключений, посмотрим, что произошло дальше… Продолжай, малютка.

– Мариетта и Сиди-Коко разговаривали довольно долго, но я не могла слышать всего, потому что они говорили чрезвычайно тихо, медленно шагая вперед. Мариетта, насколько я поняла, корила его за ремесло, которое он себе избрал… Чревовещатель же говорил, что, когда вышел из полка и не обнаружил Мариетту в том городе, где ее оставил, он пришел в отчаяние и не мог заниматься ничем другим, это же занятие он не считает бесчестным… Потом он сказал, что любит ее всеми силами души и хочет жениться на ней, что он поговорит с Ландри… Мариетта ответила, что Ландри, однажды уже отказавший ему, наверняка откажет и на этот раз и вряд ли вообще примет его. Он просил, умолял, но Мариетта осталась непоколебима. Она быстро подошла ко мне, взяла меня за руку и сказала Сиди-Коко: «Не преследуйте меня больше… Я не хочу этого!..» Увлекая меня за собой, она побежала так быстро, что я едва успевала за ней. Молодой человек не осмелился возражать, но мне казалось, что я слышала на дороге, позади нас, стук его башмаков. Ключ от калитки находился у Мариетты, она быстро отперла ее, поцеловала меня и отослала домой. Опасаясь, что Сиди-Коко вздумает преследовать меня, я успокоилась лишь тогда, когда прибежала в деревню, не встретив его.

– И после ты не встречала его? – спросил судья.

– Нет, я не видела его больше.

– Но на следующий день, без сомнения, Мариетта сказала тебе о нем что-нибудь?

– Она только приказала, чтобы я ничего не говорила в присутствии ее отца о нашем ночном приключении, что я и исполнила в точности.

– Думаешь ли ты, что Сиди-Коко, несмотря на запрет Мариетты, искал случая снова увидеться с ней?

– Я ничего не думаю…

– Можешь ли ты еще что-нибудь сообщить нам? Не ожидали ли в замке гостей? Не делали ли приготовлений? Не должен ли был сегодня приехать господин Домера со своей племянницей?

– Вот все, что я знаю. Три дня назад Мариетта сказала мне: «Завтра отец уедет по делам в Руан и поздно возвратится домой. Я не хочу оставаться одна и потому прошу тебя, приди к нам утром, пораньше». Я пришла еще до рассвета, но Жака Ландри уже не было. Около семи или половины восьмого почтальон принес письмо. «Это письмо от господина Домера, из Парижа, и адресовано на имя отца», – сказала Мариетта, взглянув на адрес и положив письмо на стол.

– Не читая? – спросил Фовель.

– Конечно, господин мэр, потому что оно было адресовано на имя ее отца. Жак Ландри приехал в восемь часов вечера. Когда Мариетта отдала ему письмо, он быстро вскрыл его и, прочитав, сказал: «Что делать, черт побери? На завтра надо заготовить провизию, дичь, рыбу, говядину – все самое лучшее, что только можно достать. Таков приказ». – «Я запишу все, что нужно купить, – ответила Мариетта, – а Жервеза отправится к Сильвену, к мяснику и к отцу Колетт. И к утру у нас будет все, что нужно».

Она написала записку и прочла мне ее, потому что я не умею читать, между тем как память у меня превосходная. Я пошла в деревню и купила все необходимое, но так как было уже слишком поздно возвращаться в замок, то я осталась ночевать у своей бабушки. О, если бы мне сказали тогда, что я не увижу больше мою бедную Мариетту и Жака Ландри, я бы ни за что не поверила… Боже мой! Боже мой!.. – И девочка снова разрыдалась.

– Словом, – сказал Ривуа, немного помолчав, – ты оставила Мариетту и ее отца вчера вечером, между восемью и девятью часами?

– Кажется, в восемь с четвертью, – ответила Жервеза. – Знаю наверняка, что половины еще не пробило.

– И в это время в замке никого постороннего не было?

– Нет, совершенно никого.

– Уверена ли ты в этом?

– Точно так же, как и в том, что меня зовут Жервезой.

– Странно! – пробормотал судья. – Очень странно!