Чтения о Богочеловечестве

Родоначальник Андрей Тесля

Имя Владимира Соловьева (16.1.1853—31.VII.1900) во многом срослось с самим телом русской философской мысли[1]. Позволительным кажется задать вопрос – как бы обстояли дела, не скончайся Владимир Сергеевич летом 1900 г., буквально накануне того, что годы спустя получило название «русского религиозно-философского ренессанса»? В этот год А.А. Блок и А. Белый уже готовятся вступить в литературу, Белый успевает познакомиться с Соловьевым за несколько месяцев до его смерти, присутствует на чтении третьего из «Разговоров» в доме его брата, Михаила, с сыном которого дружил[2], Блок уже пишет стихи первого тома, о Прекрасной Даме. В 1901–1902 гг. в ссылке в Вологде Н.А. Бердяев уже вполне перейдет «от марксизма к идеализму», а год спустя выйдет, сделавшая эту формулировку знаменитой, одноименная книга С.Н. Булгакова, в 1902 г. выходит рубежный сборник «Проблемы идеализма», в Москве в 1903 г. повстречаются студенты-соловьевцы В.Ф. Эрн и В.П. Свенцицкий, через два года, уже в революцию, основывающие Религиозно-философское общество памяти Владимира Соловьева, за которым последуют Петербургское (1907) и Киевское (1908)[3].

Широкая известность Соловьева после смерти переросла в славу – чтобы затем, уже к концу 1900-х, а особенно в 1910-е вызвать волну «пересмотров» и критических оценок, теперь уже не со стороны «внешних», не принимавших взгляды Соловьева, но тех, кто прошел через него, впитал его идеи, сделав их частью себя. Так, на исходе 1900-х кн. Е.Н. Трубецкой (в подмосковном имении Трубецких, Узком, 31 июля 1900 г. по старому стилю скончался философ) посвятит много сил борьбе с «теократической утопией» друга и учителя – и эта полемика, во многом бывшая борьбой с самим собой, но также и борьбой с теми идеями Соловьева, которые представляли в его глазах существенную опасность и к которым оказывались восприимчивы другие, выльется в фундаментальное двухтомное исследование «Мировоззрение Вл. Соловьева» (1911)[4]. А Сергей Булгаков в 1917 г. в «Свете невечернем», предельной точке в его личном движении к синтезу философии и богословия[5], за которым последует выбор богословия, обоснованный в «Трагедии философии», напишет:

вкладывая в последние слова однозначно-негативное содержание – ив этом следуя за самим Соловьевым, в его противопоставлении «мышления механического» и «органического»[7]. Споры продолжились в эмиграции – и одним из наиболее критических пересмотров «соловьевской» традиции русской философии стали «Пути русского богословия» (1937) прот. Г. Флоровского, тогда как в «Истории русской философии» (1948–1950) его бывший коллега по Свято-Сергиевскому богословскому институту в Париже прот. В. Зеньковский сквозь призму философии всеединства истолковал весь путь русской философии.

Независимо от отношения к философским построениям Вл. Соловьева, его влияние и прижизненное, и в особенности посмертное на развитие не только русской религиозно-философской мысли, но и на круг вопросов и содержание общественной дискуссии – фундаментально. Его называли «апостолом интеллигенции» и данная характеристика глубоко верна – Соловьеву удалось[8] заговорить о религии, о метафизике, о душе и Боге так, что его слова оказывались слышны русским интеллигентам. В отличие от большинства современных ему «духовных писателей», он говорил с «образованной публикой» не только на одном языке, но и, в противовес консервативным публицистам, утверждал существенность тех же вопросов, правду тех же стремлений, но говорил о том, что ответы на эти вопросы лежат в других местах, не там, где привыкли их искать, что стремления эти в своей правде удовлетворяются иначе, чем привыкли думать, или что правда есть (правда ограниченная, неполная), и в своей неполноте не только недостаточная, но и переходящая в ложь.

В истории русской религиозной философии Соловьев значим не только своими конкретными построениями, но и гораздо серьезнее – обозначением самого круга тем, вопросов, предметов размышления. Через него в русскую мысль приходят такие ключевые темы размышлений последующих десятилетий, как «Душа Мира», «София», «свободная теократия», он первым заговорил о религиозно-философских проблемах пола, любви и телесности – без него трудно представить если не само существование, то успех первого русского специального философского журнала, «Вопросы философии и психологии», он приучил некоторую, не очень большую, но значимую интеллектуально часть русской молодежи задумываться над такими вопросами, которые ранее считались недостойными обсуждения, или думать над ними так, как они никогда не смогли бы без него, не осмелились бы.

Без знания философского наследия Соловьева непонятна не только значительная часть современной ему и, в особенности, последующей русской философии – без него остается невнятной значительная и едва ли не лучшая часть русской поэзии серебряного века, многие страницы русской прозы и т. д. Его образы и темы вошли в самую плоть русской мысли, отзываясь и там, где не только мы не готовы их встретить, но и сам автор может не подозревать об их источнике. Соловьев написал много – и писал достаточно ясно, по условиям места и времени вынужденный, даже если бы у него не было к тому желания, обращаться к широкой публике, за отсутствием философского сообщества. Он обращался к читателю, резонно не подозревая у него наличия философской подготовки – все, что необходимо для понимания, он старался сам разъяснить в тексте. Но из всей череды созданных им работ одна из наиболее известных и заслуженно популярных это «Чтения о Богочеловечестве»: в них совсем молодой Соловьев, которому едва исполнилось 25 лет, дает по существу общий очерк своих идей – здесь они представлены сжато, выразительно и в борьбе с отвергаемыми им представлениями. В дальнейшем его мысль претерпит существенные перемены, вплоть до решительного пересмотра и отречения от многого из того, что он утверждал всю свою жизнь, в «Трех разговорах» (1900), однако лучшего введения в мысль Соловьева, чем его «Чтения…» – не существует, а без знания этой мысли мало что можно понять в русских спорах и беседах серебряного века.

«Чтения о Богочеловечестве» в 1878 г.[9]

Предыдущий, 1877 г., был в жизни Соловьева весьма сложным – в феврале он покинул Московский университет, по всей видимости не желая оставаться в нем после того, как его отец, С.М. Соловьев, подал в отставку с поста ректора из-за политического конфликта в профессорской среде. Вместе с уходом из университета, Соловьев-млад-ший покинул и Москву, в марте поступив на службу в Ученый комитет Министерства народного просвещения, однако уже летом он берет отпуск и отправляется корреспондентом от «Московских ведомостей» на Балканский театр военных действий в ходе разразившейся русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Данное начинание имело несколько курьезный характер – Соловьев собирался в Кавказскую армию, затем внезапно переменив намерение и избрав Дунай, добравшись до места, обнаружил совершенную неспособность и неготовность к корреспондентской работе, но, видимо, не особенно опечалившись этим, уже в августе 1877 г. возвращается в Петербург и с октября приступает к делам в комитете, а главное, к работе над диссертацией[10]. Первоначально в качестве таковой он мыслит начатый им труд «Философские начала цельного знания», однако получающийся результат его не удовлетворяет, и он берется за новую работу, которую в итоге и защитит в 1880 г., «Критика отвлеченных начал». К этому времени у него появляется желание вновь выйти к широкой аудитории – в декабре 1877 г. в Москве, в Обществе любителей российской словесности, он читает лекцию «Три силы», а с 29 января в Петербурге приступает к «Чтениям о Богочеловечестве».

Организатором чтений стало Санкт-Петербургское отделение Общества любителей духовного просвещения, учрежденное в 1872 г. – его членами, помимо аристократических кругов[11], были священники, университетская и духовно-академическая профессура, писатели и т. п., что способствовало интересу к теоретическим проблемам, обсуждению более или менее сложных вопросов, связанных с духовной проблематикой. В 1877 г. Петербургское отделение впервые организовало публичные чтения – в Великий пост ректор столичной Духовной академии прот. И.Л. Янышев читал о «Сущности христианства с нравственной точки зрения». 30 августа 1877 г. Киреев беседует с Соловьевым в доме С.А. Толстой на философско-религиозные темы и, видимо, именно вследствие этого разговора рождается идея об организации лекций. Впрочем, еще в конце декабря Киреев и Соловьев обсуждают возможную тематику предстоящих чтений, причем Киреев убеждал собеседника в письме от 25 декабря сосредоточиться на этике, поскольку «на метафизике с людьми неподготовленными оставаться нельзя; выводы Ваши не будут обязательны; нужно довести спор до той почвы, на которой абсурд материализма делается очевидным»[12]. Как известно, Соловьев не внял аргументам Киреева – если для последнего на переднем плане в организации чтений стояли вопросы нравственного просвещения, то Соловьева в эти годы по преимуществу волновали вопросы метафизические, обосновывающие в том числе и нравственность. Окончательное решение о чтениях и их предмете состоялось на заседании совета ОЛДП 17 января 1878 г., первое объявление о них появилось в печати 24 января, Общество арендовало зал в Соляном городке, в центре Петербурга, причем у Киреева возникли необычные на первый взгляд трудности – в дневнике от 17 января он записывал: «Вчера я был в Соляном городке (или, как говорит народ, в Треповском университете). Говорил с секретарем.

Он очень конфузился при мысли, что, пожалуй, могут заподозрить его общество в том, что лекции, в которых будут говорить о религии, могут иметь что-либо общее с этим обществом. Он успокоился лишь при мысли, что я редижирую так объявление, что его общество не будет заподозрено в том, что оно верит в такие „допотопные" идеи. ТО же самое повторил мне Кочубей[13], когда я у него был просить согласия на уступку зала (зал зависит от Технического общества)»[14]. В объявлении, по всей вероятности, составленном самим Соловьевым, опубликованном от имени Общества ЛДП в «Церковном вестнике» (28 января 1878, № 4), говорилось:

Судя по откликам публики и газетным отзывам, если первые лекции были встречены весьма благосклонно, то по ходу продолжения чтений у слушателей нарастали затруднения в понимании философских, весьма абстрактно излагаемых и к тому же не входящих в круг общераспространенных, знакомых понаслышке идей, в то время как у церковных и близких к церкви авторов высказываемые суждения все более вызывали возражения и неприятие. В дальнейшем, уже после завершения «Чтений…», обсуждая с Киреевым план издания лекций Обществом, Соловьев писал: «Вы припечатываете разные анафемы против меня и под обложкой Вашей фирмы раздаете членам»[16]. Действительно, по мере продвижения «Чтений…» расхождение автора с православной (как и католической) догматикой становилось все более заметным и существенным – так, уже в шестой лекции Соловьев утверждал, что и «Божество в небе и былинка на земле одинаково непостижимы и одинаково постижимы для разума: и то и другое в своем общем бытии как понятия составляют предмет чистой мысли и всецело подлежат логическим определениям и в этом смысле вполне понятны для разума»[17], чтобы далее перейти, уже в седьмом чтении, к изложению своего учения о Софии и т. д. Подлинный скандал, впрочем, разразился на последней лекции, 2 апреля 1878 г., когда Соловьев назвал догмат о вечных мучениях грешников в аду – «гнусным». Если печать либерального толка предпочла смягчить высказывание автора, то консервативные публицисты были более прямолинейны, а К.П. Победоносцев в письме к Е.Ф. Тютчевой от 2–3—5 апреля 1878 г. говорил: «Лекции Соловьева кончились. Я не был на последней, и очень доволен, что не был. Представьте, этот молодой человек, говоря о Воскресении и будущем суде, публично опровергает учение о вечной казни грешников, и один раз назвал это учение „гнусным догматом"! […] Этого я не могу простить Соловьеву и не могу причислить его к серьезным и православным защитникам веры. Это опять тот же нигилизм личного самолюбия, личной гордыни, личной мысли, только в ином виде»[18]. Н.Н. Страхов, далекий от защиты православия, писал Л.Н. Толстому о своем впечатлении от последнего чтения Соловьева:

Замечанию Страхова о выборе Соловьевым «догмата о вечных мучениях» из желания «вполне ясно высказаться» стоит доверять, поскольку в эти годы они тесно общались (будучи, помимо прочего, сослуживцами по Ученому комитету Министерства народного просвещения), а Соловьев в это время охвачен стремлением к построению целостной системы, обязанной иметь отнюдь не только теоретические последствия. Следующим этапом в этом развитии станет теократическая утопия, созиданием и утверждением которой Соловьев будет заниматься на протяжении большей части 1880-х годов, но и во второй половине 1870-х он воспринимает свое призвание как пророческое, долженствующее менять мир – причем в близкой, ближайшей исторической перспективе[22].

Впрочем, отметим в заключение данного эпизода, что негативных последствий для Соловьева со стороны властей, кроме цензурных сложностей, о которых далее и которые были сопряжены со всем комплексом изложенных в «Чтении…» идей, его выступление не имело. Он благополучно продолжит служить при Ученом комитете, не очень обремененный работой в нем, в 1880 г. защитит диссертацию, станет приват-доцентом Петербургского университета и приступит к чтению лекций на Высших женских курсах (Бестужевских). Следующий, гораздо более громкий скандал случится в 1881 г., вновь на публичных чтениях, когда после гибели Александра II 1 марта Соловьев обратится к новому государю с призывом не предавать цареубийц смертной казни – впрочем, как и в случае с высказыванием о «гнусном догмате», услышана будет не мысль философа (он отвергал само право власти казнить смертью – кого угодно, тогда как и публика, и власти услышали в словах призыв о помиловании конкретных террористов – в логике Соловьева это был «экстремальный пример», крайность, показывающая абсолютность отстаиваемой им нормы, тогда как публичное восприятие трактовало его как «исключение»[23]).

История текста

«Чтения…» первоначально публиковались в «Православном обозрении», духовном журнале, издававшемся в Москве, редактором которого в эти годы состоял священник Петр Алексеевич Преображенский. С этим журналом Соловьев был тесно связан с начала 1870-х годов – само издание было весьма оригинальным для тех лет явлением в русской журналистике, весьма удачной попыткой, предпринятой в 1860 г. профессором богословия Московского университета священником Николаем Александровичем Сергиевским издавать православный «толстый журнал», говорить о духовных вопросах, обращаясь к образованной публике на ее языке.

Прежде всего необходимо отметить, что готового текста у Соловьева не было – современники фиксировали, что на «Чтениях…» в Петербурге он преимущественно говорил, опираясь на заметки, а не читал – это же обстоятельство вполне подтверждает и тот факт, что первые шесть чтений, опубликованные в «Православном обозрении», текстуально весьма близки к неавторизованной стенограмме, публиковавшейся в столичном «Церковном вестнике». Надобно полагать, что Соловьев, готовя текст к публикации, опирался на стенограмму «Вестника», правя ее и корректируя формулировки.

Однако на шестом чтении публикация в «Церковных ведомостях» прервалась – в февральской книжке «Православного обозрения» было объявлено о предстоящей публикации текста, сопровождающейся замечанием: «Они будут печататься по рукописи самого лектора (а не по сомнительной записи слушателей) […]», со ссылкой на которое петербургские «Церковные ведомости» заявляли о прекращении печатания стенограммы:

В действительности причиной к прекращению печатания, видимо, послужило все нараставшее сомнение в православности учения, излагаемого Соловьевым в «Чтениях…». Как печатание стенограммы (сопровождаемой критическими замечаниями редакции – особенное несогласие вызвали чтения 2, 5 и 6) прервалось на шестом чтении, так и в публикации в «Православном обозрении» после следовавших друг за другом первых четырех чтений (№№ 3–7 за 1878 г.) наступила задержка – следующие два чтения (пятое и шестое) были опубликованы в сентябрьском номере за 1878 г. – и затем наступил длительный перерыв. Печатание возобновилось только год спустя и далее продвигалось непросто:

– чтения седьмое и восьмое опубликованы в № 10 за 1879 г.,

– чтение девятое – в № 11 за 1880 г.,

– чтение десятое – в № 2 за 1881 г. и

– чтения одиннадцатое и двенадцатое – в № 9 за 1881 г.

Сразу же по завершении журнальной публикации был выпущен отдельный оттиск, при последующих изданиях текст воспроизводился без изменений. Тем самым перед читателем текст, во второй своей части существенно отличающийся от того, что слышали присутствующие на чтениях в феврале – апреле 1878 г. в Соляном городке – в особенности это касается заключительного чтения, о скандале, вызванном которым, речь шла выше. При этом изменения лишь отчасти были вызваны цензурными обстоятельствами – в период с 1878 по 1881 г. мысль Соловьева развивалась весьма быстро, и, готовя к печати последние чтения, он дал фактически новый текст, отражающий изменение его представлений и смену фокуса внимания на новые темы – вопросы философии истории, соединения церквей и т. д., которые станут центральными для него в 1880-е годы[24].