Что мое, что твое

4. Ноябрь 1992 года

Пидмонт, Северная Каролина

Джейд соорудила на кухне алтарь Рэя. Он бы сам выбрал именно кухню. На стену она повесила его портрет, деревянные четки на гвоздик, под ними поставила горшки с фиалками, и рядом – толстую свечу, которая пахла табаком, когда горела. Джейд не то чтобы верила в Бога, но если Он существует, она хотела бы, чтобы Он присмотрел за Рэем. Поэтому каждый день рано утром она зажигала свечу, садилась перед своим святилищем и пыталась молиться. Она начинала с разговора с Богом, а в результате говорила с Рэем. Это его голос она хотела услышать. Но до сих пор не слышала ничего и все равно склонялась перед алтарем и ждала. Если у него есть дух, он точно рядом, точно попытается с ней общаться. Надо только подождать.

Поначалу она просила прощения. По ее вине он спутался с ее семьей – с людьми, которых надо было бросить, будь она поумнее. Она извинялась, проклинала себя, проклинала Уилсона. Однажды она так раскричалась, что разбудила Джи. Он прокрался на кухню, а она не заметила. Обернулась, а он стоит, прижавшись к двери, и смотрит на нее с ужасом. Она сразу велела ему идти в комнату, повторяя, что все хорошо. Она прекрасно знала, что горе заразно. Как и гнев. Нельзя было ему видеть, как ее поглощает горе.

Теперь она в основном просила Рэя о помощи. Просила помочь ей встать пораньше, чтобы успеть сделать все, что раньше делал он: приготовить завтрак, разлить молоко по стаканам, помыть посуду, погладить одежду. Помочь ей не сдаваться. Помочь найти покой, потому что у Рэя была эта суперспособность: улыбаться жизни, сохранять спокойствие, находить радость. Она не такая. Но теперь, ради Джи, ей надо научиться быть такой.

А она устала, так устала. Рэй погиб шесть недель назад, а она не чувствовала себя такой измотанной с первых дней после родов. Сколько часов она тогда провела у своей мамы дома одна, не зная, как кормить, качать и успокаивать этого ребенка. Зная только, что надо держать себя в руках. Что нельзя срываться. Ему нельзя видеть, как она плачет. Ребенок смотрит на твое лицо, слушает твой голос и так познает мир. Он не выдержит неприкрытой боли ее одиночества и ужаса. И потому она улыбалась ему, заставляла себя не реагировать, когда он срыгивал на нее молоко, и, выползая среди ночи из кровати, чтобы его покормить, ласково приговаривать, не чувствуя никакой нежности. Столько в те дни приложено усилий, и все равно ее сын оказался мальчиком, у которого умер отец. И теперь она снова играла ту же роль. Она была спокойна. Она улыбалась Джи. Она приходила к нему, даже когда ей не хотелось вставать с кровати. Она делала вид, что не так уж скучает по Рэю, что жить дальше – возможно. Предчувствуя, что скоро не выдержит, она всегда одергивала себя: ее мальчику и так хватает.

В свой первый выходной после похорон Джейд села перед алтарем и стала ждать Рэя. Она была опустошена после череды дурных снов, в голове стоял туман. Иногда сны были довольно безобидные: она ищет Рэя, бродит по коридорам своей школы, по анфиладам пустых больничных палат. Рэй виднеется впереди, она бежит за ним, но он всегда исчезает в тот момент, когда она его нагоняет. Но иногда ей снились настоящие кошмары. Пожар, и Рэй идет прямо в горящий дом. Буря, и Рэй несется в самое ее сердце. Землетрясение, а Рэй стоит посреди дороги и не прячется. И всегда она бежит к нему. А он всегда уходит.

Джейд сидела в позе лотоса на ковре. Все болело: колени, бедра, челюсть. Она знала, что горе может завладеть всем телом. Так писали в буклетах, которые оставил социальный работник. В них предлагали списки советов, как будто траур – это очередная диета. Поставьте галочку, и вы на верном пути. “Говорите с усопшими близкими вслух” – это она пыталась делать каждое утро перед алтарем. “Положитесь на высшую силу” – тоже пыталась. Еще в одном пункте советовали сидеть неподвижно и прислушиваться к своим мыслям, но это она быстро бросила. Мысли выстраивались в похоронную процессию. “Мы так и не поженились, а я все равно вдова. Рэй заботился обо мне, и это его убило. Когда я получу диплом, некому будет порадоваться. Я больше никого не хочу любить. Джи никогда не забудет, что он видел. Рэй, где ты? Рэй, ты меня слышишь? Рэй, Рэй!”

Джейд сидела и просила Рэя о помощи – единственной помощи, которую он мог предоставить: она просила дать ей идею. Ей нужно было придумать что-то со счетами. За электричество, газ, телефон, аренду. Она везде задолжала. С тех пор как она вернулась на учебу, с деньгами было туго, но без Рэя стало еще хуже. Они с Джи уже питались одной быстрорастворимой лапшой, консервированной фасолью и бутербродами с арахисовой пастой. Вчера вечером Джейд нашла в шкафчике под раковиной десерт: персики в сиропе, которые они с Джи ели ложками, сидя на диване, по очереди отпивая из банки сироп.

Пока Рэй был жив, легко было не замечать, как она от него зависит. Конечно, она любила его, но дело не только в этом – он не давал ей заплутать, и она никогда бы не призналась, насколько это было важно. Он был распорядителем их жизни, он покупал Джи ботинки, когда тот вырастал из старых, он выключал на ночь отопление, он покупал средство для стирки и заводил будильник, он укрывал ее одеялом, когда она засыпала над своими книжками или за бокалом.

Спустя несколько минут пустоты перед алтарем Джейд сдалась и попрощалась с Рэем. Новый день не терпит, скоро встанет Джи. Она поцеловала пальцы и коснулась ими портрета. Фотография была с того дня, когда они с Джи пошли в парк. Весь парк состоял из лысого поля с парой дубов, и она вспомнила, как умирала со скуки и мечтала оказаться где-нибудь еще, побыть одной в кои-то веки, поучиться. Но Рэй так веселил Джи, придумывал игры, бегал в догонялки, закидывал их сына травой. Радость, которую он черпал в Джи, довольство, которое он находил в их жизни, тронуло ее. Она сфотографировала их вдвоем.

Теперь, когда Рэй был неизвестно где и не мог помочь советом, оставалось только следовать единственному плану, а именно переселить Джи к себе в комнату и сдать его крохотную комнатушку. Джейд села за стол на кухне и составила объявление. Много она не получит, но всяко лучше, чем ничего. Насколько велика вероятность, что она найдет кого-то, кого не страшно пустить в дом, например женщину?

Дописав, она с усилием поднялась к плите и сварила какао из двух пыльных пакетиков, которые нашла в буфете. Подрумянила хлеб в духовке, намазала маслом два оставшихся куска и положила Джи тот, что побольше. Потом пошла к нему в комнату и включила свет.

– Подъем, – сказала она. Через несколько минут он с мрачным видом выполз на кухню в пижаме.

– Мамочка, еще слишком рано.

– У нас сегодня много дел. – Она показала ему на тост и какао.

Это был приказ, и Джи опустился на стул, потер глаза и стал грызть корку.

На вид у Джи все было нормально, даже нормальнее, чем она ожидала. Иногда он зависал, слишком долго не реагировал на вопрос, но его надо было только немножко встряхнуть, чтобы он очнулся. Он ходил в школу, делал уроки, смотрел мультики и сидел с раскрасками на кухне. Пока он продолжал заниматься с социальной работницей, но насколько она знала, он и там почти не плакал. Он был тем же Джи, разве что немного пришибленным, но с ней он всегда был такой: робкий, серьезный. Он привык беречь задор и ласки для Рэя. По-настоящему изменилось одно – Джи задавал ей много вопросов, и она подозревала, что он совсем не понимает, что произошло. Он так говорил, как будто есть небольшая вероятность, что Рэй вернется. “Когда наступит лето, кто меня поведет переходить вброд ручей?” – спрашивал он, как будто она ответит: папа. Или “Кто научит меня играть в баскетбол?”, или “Кто теперь будет мне делать бутерброды с ростбифом?” От каждого вопроса можно было сломаться. Но она все равно отвечала. А что ей оставалось?

Джейд вдруг поняла, что у нее нет аппетита. Она переложила свой тост на тарелку Джи.

– Что скажешь, если мы заведем соседа?

– Другого мальчика?

– Нет, какую-нибудь симпатичную тетеньку. Чтобы с ней было весело завтракать?

– Чужую?

– Чужие люди бывают хорошие, – сказал она. – А некоторые даже лучше родни.

– Но я не хочу жить с чужой тетенькой.

Джейд не дала ему договорить и шикнула. Она знала, с кем он хочет жить, и не вынесла бы, если бы он сказал это вслух.

– Доедай тост, – сказала она, и он не стал спорить, доел и встал, чтобы положить тарелку в раковину. Порой она удивлялась, как у нее мог родиться такой покладистый ребенок. Джейд развернула его к себе за плечи и строго посмотрела ему в глаза:

– Ты же знаешь, что я тебя люблю, малыш?

И едва открыв рот, сразу поняла, как это неправильно прозвучало. Это должно было быть утверждение, а не вопрос. Джи кивнул и промычал “угу”, а потом ускользнул к себе в комнату одеваться. Надо было просто сказать ему: “Джи, я люблю тебя, люблю, люблю”.

Когда они развесили все объявления, было десять тридцать, и Джейд поехала в “Суперфайн”, где их бесплатно накормят завтраком, а она сможет поговорить с Линетт.

Кафе оказалось закрыто, рольставни опущены, решетка заперта. Хризантемы в ящиках на окнах пожухли и завяли. У Джейд в машине была бутылка воды. Она смочила землю, но этого было мало.

– Принесем еще воды, мамочка?

Джейд покачала головой.

– Теперь уже поздно.

– Они умерли?

Она кивнула.

– И уже не вырастут обратно?

– Нет, они уже не смогут вырасти, малыш.

Она наблюдала, как он пытается понять, что это значит. Она положила руку ему на плечо, и вдруг ее накрыло запахом гниющих цветов и сырой земли. Прямо перед кафе ее скрючило пополам и вырвало.

Джи похлопал ее по спине.

– Мамочка, мамочка, – приговаривал он, и она огрызнулась.

– Да блин, хватит стучать мне по спине!

Глаза у него расширились, и лицо исказилось страхом. Она одернулась, утерла рот рукавом и взяла его за подбородок.

– Пойдем, – сказала она. – Надо найти мисс Линетт.

Дорогу к дому Линетт она знала на память. Ее кирпичный таунхаус с белыми окнами с двух сторон зажимали такие же здания. Перед домом был небольшой садик с сиренью. Цветы уже опали, и вся парковка и тротуар были устланы лепестками, размокшими от дождя. Джи шел впереди. Джейд дважды его окликнула, прежде чем он обернулся и взял ее за руку. Он сделал это только из послушания, как будто ему, как и ей, казалось странным идти за руку.

У дверей Джейд осмотрела себя и его, чтобы проверить, нормально ли они выглядят. У Линетт были странные представления о том, как люди должны одеваться. На Джейд была черная водолазка, юбка и ботинки на высокой шнуровке, а на Джи – шерстяной свитер из секонд-хенда, кроссовки и джинсы. Глаза у него покраснели, но выглядел он опрятно. Придраться старухе будет не к чему.

– Мой маленький друг! – сказала Линетт, распахнув дверь. Джи потянулся к ней, и та подхватила его на бедро. – Ты, наверное, замерз. На улице без куртки? Без пальто? О чем только думала твоя мама?

Джейд еле сдержалась, чтобы не закатить глаза, и вошла за ними в дом.

В гостиной было темно: на окнах висели бархатные шторы. На полу у Линетт лежал противный ковер, вонявший пылью и спертым воздухом, как в автомобиле. На фанерном журнальном столике стояло несколько фарфоровых фигурок – белый ягненок, двое детей, склонившиеся над колодцем. Линетт усадила Джи и Джейд на диван и пошла ставить чай.

Они застали Линетт в мятом домашнем голубом платье, со съехавшим набок пучком. Лицо у нее было круглое, опухшее, ненакрашенное, губы бледные. Она вернулась с подносом, на котором звенели чашки и тарелка песочных печений. Джи сказал спасибо и принялся есть.

– Не надо было ничего, – сказала Джейд. – Я не хотела приходить с пустыми руками.

– Но пришла, – улыбнулась Линетт, поднеся ко рту фарфоровую чашку и глядя поверх нее, прищурившись.

Золотой ободок на чашке, голубые розы на блюдце. Джейд представила, что Линетт пользовалась этим сервизом, когда ее муж был жив, и что все вещи Линетт – это только останки прежней жизни. Он умер от инсульта, когда стоял в очереди в банк.

– Любуешься моим фарфором? – спросила Линетт. – Этот достался мне от бабушки. Она тут жила, представляешь? Еще в те времена, когда всем районом владели черные, целый город внутри города. Когда через него еще не провели трассу. Слышала про это? Небось в школе на истории такое не проходили.

Джейд не любила, когда пожилые женщины разговаривали с ней так, будто она их ребенок, будто раз они старые, то имеют право воспитывать кого угодно. Ей трудно было сдержаться, когда с ней вот так по-матерински снисходительно разговаривали. Они как будто хотели сказать: “Это же ради твоей пользы”, но звучало больше как “От тебя никакой пользы”.

В груди у Джейд что-то задрожало, и она ощутила, как усталость разливается откуда-то из-за глаз по всему телу. Ей показалось, что она сейчас упадет в обморок, потому что надо было больше съесть утром, но ее тошнило от одной мысли о еде.

– Мамочка, что с тобой? Ты опять стошнишь?

Линетт поперхнулась кофе.

– Все нормально, – сказала Джейд. – Просто у меня странное чувство с тех пор.

– Странное – это как?

Джейд попыталась объяснить:

– Иногда после смены я иду к машине, и мне кажется, что я вне своего тела. Как будто я не здесь, как будто – раз – и я просто провалюсь под землю.

Линетт внимательно смотрела на нее, сжимая и разжимая руки.

– Джи, пойди-ка во двор поиграй. Туда иногда приходит большой кот, он любит валяться на солнце. Пойди найди его.

Джи сделал последний глоток чая и вышел через заднюю дверь.

– Нельзя такое при нем говорить, – сказала Линетт. – У него теперь никого, кроме тебя, придется тебе научиться служить ему опорой.

Джейд это задело. Она пыталась открыться Линетт, поделиться с ней чем-то настоящим.

– Знаете, Джи у меня был и до Рэя, и я его сама растила.

– Ты его растила так, как тебя вырастили. Следила, чтобы был живой, но даже не смотрела на него толком.

– Ой, Линетт, перестаньте.

– Рэй рассказывал мне, сколько раз Джи пропускал школу, потому что ты спала после пьянки. Надеюсь, тебе хотя бы стыдно.

– Стыдно? Нет, это не по моей части, – сказала Джейд и решила, что более подходящего момента не будет и нет смысла умасливать Линетт. – Я пришла попросить у вас в долг.

Линетт сплела пальцы и покачала головой.

– Я закрыла “Суперфайн”. С тех пор как опубликовали репортаж, мне стали звонить. Делать заказы. Предлагать кейтеринг. Но никто не поможет мне выполнять заказы. Без Рэя мне не справиться.

– Мне нужно каких-нибудь двадцать долларов. Просто переждать до следующей зарплаты.

– Знаешь, я ведь тебя с похорон не видела. Ты ни разу меня не проведала.

– Не помню, чтобы мы ходили друг к другу в гости.

– Мне тоже нелегко, – продолжала Линетт. – Сперва я потеряла Билли. Теперь Рэя. Умирать плохо, но иногда я думаю, что тем, кто остается, хуже.

Джейд не могла согласиться. Она бы что угодно сделала, чтобы вернуть Рэя, – что угодно, только не умирать самой. Она точно знала, что хочет жить. И для сына своего хотела только этого.

Линетт вздохнула и поднялась с дивана. Она казалась шире, чем на похоронах. Вернулась она со своей мандариновой кожаной сумкой. Покопалась в ней и протянула Джейд двадцать долларов.

– Ты знаешь, как я к тебе отношусь, – сказала Линетт. – И как не отношусь. У меня нет секретов.

– Не уверена, что знаю, – сказала Джейд, – но это наверняка взаимно.

Она сунула банкноту в кошелек.

Линетт откинулась на спинку дивана, как будто она слишком устала, чтобы мериться силами с Джейд.

– Рэй мне был почти как сын. Я не дам вам голодать, особенно Джи.

– Спасибо за честность, – сказала Джейд.

Она пошла к задней двери, чтобы позвать сына.

– Подожди, – сказала Линетт. Она встала, охнула, и положила тяжелую руку Джейд на плечо. – Я просто не знаю, на ком выместить гнев. И вымещаю на тебе. Это неправильно. – Линетт посмотрела на нее с мольбой. Ее голос стал мягче. – Я знаю, что вы с Рэем думали завести еще одного ребенка.

Джейд высвободила руку. Ей не хотелось говорить об этих моментах, о которых Линетт ничего не могла знать, как Рэй шептал ей на ухо, когда они занимались любовью: “Зайка, представь, видишь ее – нашу девочку?”

– Ты изменилась, – сказала Линетт. – Не могу объяснить. Что-то изменилось во взгляде, в том, как ты двигаешься, в руках и ногах. Я заметила, когда ты вошла в дом. И Джи сказал, что утром тебя вырвало.

– Он умер шесть недель назад. Это слишком долго. Я бы уже знала.

– У тебя были месячные?

– Говорят, горе на все влияет. Может, это просто стресс – я не задумывалась об этом. Это невозможно.

– Сделай тест.

– Его не вернешь, Линетт.

Линетт вздохнула, и теперь Джейд увидела, что она плачет.

– Разве это было бы такой ужасной трагедией, Джейд. Рэй уже однажды подарил тебе жизнь. Что если он снова дарит тебе жизнь, напоследок. Может, в тебе хранится последний кусочек Рэя.

В супермаркете Джи обогнал ее и стал хватать с полок все, что она велела. Она хотела скорее попасть домой и приготовить ему обед, чтобы успеть поспать пару часов, а потом отвезти его к ее двоюродной сестре Кармеле. Ей не нравилось оставлять сына у Кармелы, но теперь его некому больше было оставить. С Уилсоном она не разговаривала. Обычно, когда Джейд приходила утром, Кармела храпела на полу под телевизор, а Джи сидел, скрючившись в уголке на диване, как будто он вообще не спал, всю ночь не смыкал глаз, отгоняя дурные мысли.

Джи положил в тележку хлопья, молоко, бананы и все, что было нужно для ее любимого блюда: куриную грудку, помидоры-сливки, пачку спагетти, панировочные сухари и банку соуса.

– Знаешь, когда я еще не познакомилась с твоим папой, я сама себе готовила ужин и умела готовить только одно блюдо: курицу под сыром. И больше я ничего не готовила, потому что даже не хотела пробовать – так это вкусно.

Она чмокнула пальцы для эффекта, и Джи захихикал. Она хотела удержать его смех в себе. Это было ее величайшее достижение за день.

– Пойди принеси сыр, – сказала она, и он снова убежал. Хороший мальчик.

Вернулся он, размахивая зеленой банкой. Она поблагодарила его и быстро подсчитала покупки. На остатках они протянут несколько дней, с соусом можно будет сделать пасту, а курицу положить на хлеб. Она велела ему отнести на место помидоры и идти к кассам.

В аптеке Джейд посмотрела тесты на беременность. Она слишком близко приняла слова Линетт и теперь чувствовала себя глупо. Линетт всегда смотрела на Джейд так, как будто она не имеет права быть матерью – многие женщины так на нее смотрели, особенно когда она была помладше и везде таскала Джи с собой. Если бы она сделала аборт, они считали бы ее убийцей, а теперь они считали, что она и Джи – пустая трата жизни. Зачем этому миру еще один ребенок?

Однажды ее остановили за сломанный поворотник. До дома оставалось ехать пять минут, а ее остановили аж четыре копа. Все вышли из машины, светили ей в лицо фонариками, уложили Джи на землю рядом с ней, щекой на асфальт. Ее трясло от ярости, как будто по всему телу прошел электрический заряд. Ее отпустили с предупреждением. По дороге домой у нее непроизвольно дергалась нога, а с ней и машина. Гнев уступил место страху, страху за сына, страху перед миром, от которого она не сможет его защитить. И это все до того, как они потеряли Рэя.

За кассой сидел мужчина с худым лицом и волосами до плеч. В отражающем желтом жилете поверх клетчатой рубашки. Он поздоровался с ней, она проворчала что-то в ответ и посмотрела на кассу, чтобы проверить, правильно ли все посчитала.

– Какой у вас милый мальчик.

Джейд кивнула кассиру и сказала спасибо.

– Это он в маму такой хорошенький, да? Но вас мало назвать хорошенькой, вы не просто хорошенькая.

– Не смейте со мной так разговаривать при моем сыне.

– Я просто сделал вам комплимент.

– Еще один комплимент, и мне придется позвать вашего администратора.

Худой мужчина засмеялся и показал на значок у себя на груди: “Главный менеджер”.

– Администратор тут я, лапочка. Хочешь написать жалобу?

– Просто дайте мне чек. Я вам не лапочка.

Она протянула ему двадцать долларов.

– Этого мало, – сказал мужчина, и Джейд увидела, что ей не хватает семидесяти девяти центов.

Она порылась в кошельке, зная, что там ничего нет. Потом взяла пачку хлопьев и отложила ее.

– Не торопись, – сказал менеджер. Он выгреб мелочь из пластиковой коробочки у кассового аппарата. – Позволь мне.

Он великодушно понизил голос, как будто не хотел ставить ее в неловкое положение. Но ей не было неловко. Он бросил мелочь в кассу, оторвал чек и протянул ей.

– И как тебя зовут?

– Оникс.

– Так вот, Оникс, в следующий раз будешь тут, подходи ко мне. Это моя касса. Я почти всегда тут. Навести меня, я о тебе позабочусь.

Он подмигнул ей, и у Джейд свело живот. Она знала, что хочет сказать: “Да пошел ты, самодовольная свинья!” Ей хотелось дать ему кулаком в нос.

Но она только велела Джи встать на тележку. Она толкала тележку к выходу и старательно не оборачивалась. Он точно смотрел им вслед.

– Мамочка, ты не очень вежливо говорила с этим дядей. Он дал нам денег.

– Он сделал это не по доброте душевной.

– А почему?

– В мире много плохих людей, Джи.

– И он плохой?

Ей хотелось сказать: “Плохой, как и человек, который убил твоего отца, как мой отец, как отец Рэя, как твой отец, как Уилсон, как много кто”. Она прокашлялась.

– Может быть. Не знаю. Но порой лучше не ждать, пока узнаешь наверняка.

Их первое свидание подпортил Джи. Джейд никогда никуда не ходила с мужчиной. Никогда мужчина не ждал ее у дома, чтобы отвезти на свидание, а потом поцеловать на прощание и уйти. С парнем из колледжа она ходила только в Кук-аут-авто после занятий. Послушать хард-рок, выкурить косяк на двоих, поехать куда-нибудь позаниматься сексом на заднем сиденье – и все. Свиданий у нее не было.

Она сказала Рэю, что ей не с кем оставить Джи, и он предложил взять его с собой.

Он повел ее в кафе в соседнем округе, недалеко от кампуса университета, куда она не пошла из-за Джи, хотя ее и приняли. Кафе оказалось маленькой хижиной посреди леса: столики расставлены среди деревьев, повсюду каменные скульптуры, тропы, холмики. В кафе не спрашивали документы, и Рэй заказал два пива и два куска пирога. Они могли сесть, куда хотели. Нашли каменную скамейку под гирляндой лампочек. Дул ветерок, кусались комары, Джи вертелся и хныкал. Ему пора было спать. Она встала покачать его, чтобы он замолчал и она могла бы выпить пива, поболтать с Рэем, но ничего не помогало. Он измазал ее платье слюнями.

В конце концов Рэй попросил взять мальчика на руки. Джи был заворожен – новый человек. Он положил ручку Рэю на щеку и глазел на него. Джейд поспешила доесть пирог и допить пиво и наконец почувствовала, что плывет и успокаивается. Затрещали цикады. Она не могла поверить, что в получасе от ее дома есть такое место. Он сказал ей, что тоже хочет открыть кафе и поэтому специально ходит в разные заведения, запоминает меню, изучает разные вкусы. Самое главное – замедлиться. Чтобы распробовать вкус, нужно замедлиться.

Когда они вернулись в машину, Джейд села назад и усадила Джи на коленки, пристегнув себя и его одним ремнем. “В следующий раз захвати детское кресло”, – сказал Рэй, и, к ее удивлению, она не услышала в этом приказа. Он был такой милый, такой спокойный, и ей уже хотелось встретиться с ним еще раз.

“Новая надежда” прорезала лес. Дорога была новая и шла через самое сердце восточной стороны, черная, сверкающая, еще без трещин. Деревья склонялись над ней туннелем. Если свернуть налево и выехать на шоссе, можно было доехать до того кафе, куда они с Рэем тогда ходили.

– Мамочка!

Голос Джи вернул ее в машину.

– А?

– У папы были другие дети?

– Кто тебе такое сказал?

– Кармела сказала, что папа был мне ненастоящий папа. Я хотел спросить, кому тогда он настоящий?

Джейд посмотрела в зеркальце на сына. Он уже выглядел так, будто ему отказали, хотя она еще ничего не ответила. А что она могла сказать, чтобы сбить сомнения, посеянные ее сестрой?

Они ехали со скоростью 70 километров по двухполосной дороге с узкой полоской земли вместо обочины, но Джейд резко остановилась и поставила машину на ручник. Ей надо было обернуться, чтобы посмотреть ему в глаза и убедиться, что он все понял.

– Иногда люди тебе родные, потому что у вас одна кровь. Но само по себе это ничего не значит. Настоящая-настоящая семья – это те, кто стоят за тебя горой. Твой папа стоял бы за нас каждый день до конца времен, если бы мог. Вы не одной крови, но он твой папа. И в следующий раз, когда кто-нибудь скажет тебе иначе, ты им ответь: идите в жопу. Даже Кармеле. Именно так: в жопу. А если они начнут ругаться, не волнуйся – просто скажи, что это привет от мамы. Только при таких обстоятельствах я даю тебе разрешение. Это некрасиво, но иногда люди по-другому не слышат.

Доехав до дома, Джейд сразу позвонила Линетт.

– Я знаю, вам бы хотелось, чтобы я оказалась беременна, – сказала она. – Но у Рэя уже есть сын. Он уже что-то оставил нам от себя.

Потом она рассказала про Кармелу, как она не следит за Джи, не накрывает его одеялом, когда он засыпает на диване. Линетт это как будто не тронуло.

– Она ему сказала, что Рэй ему не настоящий отец.

– Я возьму его к себе, – сказала Линетт.

Это было такое облегчение, что Джейд подхватила Джи и поцеловала его в губы. Он ошарашенно улыбнулся и заковылял разбирать продукты.

– Но ты должна кое-что для меня сделать, Джейд, – сказала Линетт – она еще не положила трубку. – Сделай тест. У меня предчувствие.

– Вы только зря надеетесь.

– Пожалуйста.

– Хорошо, но будьте готовы к плохим новостям.

Джейд положила трубку и достала из холодильника пиво. Старое, выдохлось. Она глотнула залпом, потом еще раз. Если она и беременна, от одной банки вреда не будет, решила она, хотя кто знает. Она сделала еще глоток.

Джи подвинул табуретку к раковине и набрал большую кастрюлю воды. Потом поставил ее на плиту и стал доставать все нужные приборы. Он столько времени проводил на кухне с Рэем, что теперь быстро повторял его движения. И хотя Рэй отпечатался на каждом миллиметре Джи, Джейд не могла отделаться от чувства, что принадлежит он ей. Не потому, что он на нее похож – не похож, не потому, что у него ее мимика – у него мимика Рэя. Но потому, что она никогда не желала никому жизни с такой силой, с какой она желала жизни Джи. Как будто она должна была жить почти только ради него. Можно было бы сказать, не велика заслуга, но никто никогда не любил так Рэя; никто не любил так ее. В тот день, когда Джейд ушла из дома, ее мать едва подняла глаза от банки пива. “Пока”, – сказала она, даже не поднявшись с дивана, не помахав. Мать ее била, кидала об стену, однажды состригла ей волосы садовыми ножницами, но ничто так не ранило, как ее равнодушие. Джейд ушла и никогда не оборачивалась, а мать никогда ее не искала.

Если она и могла что-то сделать для сына, так это никогда не быть равнодушной к тому, как устраивается его жизнь. Она может давать ему советы. Она может его охранять. Либо она, либо никто, а он заслуживает большего.

Они вместе хозяйничали на кухне: Джи посолил воду и показал ей, где Рэй держал красный перец. Они ждали, пока сварится паста, и ели тертый сыр ложками. Мальчик выглядел довольным.

– Неплохо получается, – сказала она, попробовав спиральку спагетти.

Вслух она больше ничего не сказала, но надеялась, что он поймет, о чем еще она думает: у них не так плохо получается, пусть они и остались вдвоем. Она сама не вполне в это верила, но ей не хотелось, чтобы ему было одиноко. Может, и правда будет лучше, если она окажется беременна, как сказала Линетт?

Когда она была беременна Джи, у нее долго болело внизу живота, и она думала, что это просто месячные никак не приходят. В этот раз она ничего не чувствовала, но, даже если в ней что-то шевелилось, если в ней образуются новые клетки, разве она бы не почувствовала? Они не всегда были осторожны. Ей не нравилось, когда между ними было что-то лишнее, и она не беспокоилась, потому что хорошо отслеживала цикл. После секса Рэй всегда порывался пойти в душ, но она не давала ему встать, удерживала там, где ей надо. Она редко когда еще показывала, насколько он ей нужен. Ей казалось, что по их жизни, по тому, насколько они едины, это и так должно быть ясно, но теперь она сомневалась: вдруг она слишком редко демонстрировала эти чувства? От этой мысли она отмахнулась – у таких мыслей нет дна. И тут его голос стал ее утешать: “Ты же не могла знать, как мало у нас времени”.

Джейд открыла рот. Этого пришествия она и ждала. Его духа. Она насторожилась, пытаясь опять его расслышать.

– Мамочка!

Она впервые заплакала на глазах у сына. Изо всех сил держалась на похоронах, в последующие дни, чтобы защитить его, быть сильной. И алтарь соорудила специально, чтобы горевать в одиночестве.

– Мамочка, – повторил он и потянулся к ней. Она отстранила его руки.

– Ничего, ничего, – сказала она. – Больше никаких слез. – Хотя плакала она. – Помнишь, что я тебе говорила? Мы должны двигаться дальше. Папа бы этого хотел.

Джи уставился на нее. Она погладила его по голове и попросила накрыть на стол. Но Джи не шевелился, и она велела ему слушаться. Она не повышала голос, только спокойно командовала. Лучше так: успокоить его, отвлечь на что-нибудь. Она делала все на автомате: накрыла на стол, поела, прибралась, но все еще ждала голоса Рэя. Его не было. Он уже был где-то далеко от нее.

Той ночью в больнице Джейд пошла в перерыв к терапевту. Она принесла ему чашку кофе и постучала. Ей нравилось работать с доктором Энрикесом. У него были густые седые волосы, зеленые глаза, худое лицо и широкие пухлые губы. Он вечно смеялся над своими шутками, хлопал коллег по плечу, когда им удавалась какая-нибудь мелочь – деликатно провести прием пациента, аккуратно взять кровь. На вид ему было не больше сорока, несмотря на седину, и Джейд иногда думала, что поседел он от всех этих жутких ночных смен.

Он предложил ей леденец с ананасом из хрустального блюда у него на столе. Джейд отказалась – она никак не могла собраться с духом, чтобы сказать, зачем пришла.

– Вы знаете, что нам на этой работе не полагается страховка?

– Вы работаете на полставки, – ответил доктор Энрикес. – И они это не просто так придумали.

– В прошлом месяце умер мой молодой человек. Я об этом не говорила, потому что терапевт каждый раз новый, а мне не хотелось повторять это из раза в раз.

Доктор Энрикес захлопнул рот и опустил брови. Такое же выражение лица она видела у него с пациентами. Интересно, это он по-настоящему так устойчив к плохим новостям или просто научился что-то в себе выключать.

– Джейд, мне так жаль. Тебе нужен небольшой отпуск?

– Я не могу себе этого позволить. У меня маленький сын.

Доктор Энрикес не отреагировал на упоминание Джи, и Джейд была за это признательна. Ей уже надоело выслушивать: “Но вы же еще так молоды”, от удивленных врачей. Хуже было с женщинами-резидентами, которые были старше нее, но не имели детей. Они почти не скрывали свою зависть и отвращение.

– Это тяжелая ноша, растить его теперь одной.

– Я раньше тоже так думала. Как будто мне к ноге привязали гирю. Но с Рэем я стала думать иначе. Вроде как моя очередь еще не настала, и у меня еще есть шанс что-то сделать со своей жизнью. Знаете, я ведь пошла учиться. Я не всю жизнь собираюсь быть ассистенткой.

– Однажды вы станете прекрасной медсестрой. Ваш парень был хорошим человеком, раз поддерживал вас. Молодец.

– Да, он был хорошим. И сын мой тоже хороший. Мы зовем его Джи.

Она взяла конфетку с блюда. Она прилипла к языку – неестественно-кислая, едкая, желтая.

– Кажется, я беременна.

– Это надо проверить.

– Вы могли бы дать мне тест?

– Конечно, – сказал он, вставая. – Сейчас все сделаем.

Доктор Энрикес пригласил ее в кабинет. Он расчистил место на столе и взял пластиковую баночку, которую Джейд принесла из туалета. Неловко было смотреть на банку ее мочи у него в руках. Он окунул тестовую полоску и положил ее на расстеленное бумажное полотенце.

– Теперь ждем, – сказал он.

Джейд кивнула. Она боялась смотреть, как проявятся или не проявятся две полоски. Она уставилась на доктора. Когда-то он был красивым молодым человеком, пока не поседел и вокруг рта не появились морщинки. Почему-то она знала, что может ему доверять, хотя они общались только во время ночных смен. Почему-то она была уверена, что он не раскроет ее тайну.

– Откуда вы, доктор Энрикес?

– Из Майами, – сказал он, а потом оговорился: – В смысле первоначально? Из Перу. Мои родители оба были врачами. Они отправили меня сюда учиться.

Он не сказал, что они были богаты, но Джейд и сама догадалась. Он кивнул, как будто прочел ее мысли.

– Я не заслужил такой удачи в жизни. Медицина меня одному научила: жизнь несправедлива. Природа несправедлива, а из-за нас все только хуже.

– Долго еще?

– Пару минут.

– Вы женаты?

– Жена ушла от меня во время учебы. Ей не нравилась Северная Каролина, а меня никогда не было дома. Когда она ушла, у меня больше не было причин не остаться. Мне тут нравится.

– Тут неплохо.

– Если честно, без семьи не так плохо, учитывая обстоятельства. Когда постоянно кого-то подводишь просто потому, что делаешь свое дело, это тяжело.

Он постучал пальцами по столу.

– Понимаю, о чем вы, – сказала Джейд.

Когда родился Джи, Джейд не могла перестать плакать. Она даже взглянуть на него не могла: слишком много крови. До рождения он казался ей чем-то теоретическим. Сначала он был бластомой, и она следила, как развиваются его клетки. В колледже она хотела заниматься молекулярной биологией, и беременность превратилась в своего рода научный эксперимент в ее собственном теле, который она не контролировала. А потом ей вручили какую-то визжащую багровую штуку. Он пах больницей, чем-то едким, и она хотела, чтобы его унесли.

У нее никогда не было ребенка от человека, которого она любила. Может, тут все было бы иначе.

– Мне жаль, Джейд, – сказал доктор Энрикес.

Она подошла к столу и посмотрела на полоску. Одна розовая полоска – контрольная. Не беременна. Ноги у нее подкосились, и она осела на пол. Доктор Энрикес подошел и взял ее за плечи.

– Мне так жаль, – сказал он опять.

Она не могла ему объяснить, что ноги подкосились от облегчения. Лучше так. Это благословение. Когда она была совсем девочкой, она выбрала Джи, потому что не знала другого выхода. Теперь она сделала бы другой выбор.

Сам собой ее голос сказал:

– Рэй…

Она ждала, что он заговорит, вернется. Простит ее.

– Рэй, – повторила она. Она ничего не услышала в ответ и вообразила его голос сама. “Как мало у нас будет времени”. Нет, фантазией не утешишься. Да и разве он пришел бы к ней теперь? Она эгоистка, и она это знала. Так ужасно сделать выбор в пользу своей жизни, захотеть ее жить.