Что мое, что твое

5. Июль 1998 года

Пидмонт, Северная Каролина

Лэйси-Мэй лежала на животе, прикрыв лицо руками, и делала вид, что еще спит. На секунду открыла глаза посмотреть на время. Тридцать четыре минуты до приезда автобуса Робби. В ушах гудело. Он все ближе.

Стукнула передняя дверь, и она услышала приближающиеся тяжелые шаги Хэнка. Она глубоко вздохнула, как будто крепко спит. Вот он уже встал рядом на коленки и шепчет ей ласковые слова на ухо. Они все еще были на этом этапе, даже спустя год: они будили друг друга поцелуями, приносили друг другу воду в постель, при любом случае мурчали “милый” и “сладкая”. Они все еще пытались сделать вид, что все по-настоящему, и не спешили поймать друг друга на лжи.

– Милая, – сказал он. – Сладкая. Я все загрузил в машину. Ты готова?

Лэйси-Мэй пробормотала что-то невнятное, и он стал трясти ее за плечи, пока она не бросила притворяться.

– Еще рано. Девочкам надо позавтракать и собраться.

– Мы поедем на пляж. Они могут не мыться, а поедят в машине.

Хэнк уже был в плавках; он побрился, зачесал влажные волосы назад. Он не случайно запланировал поездку ровно на тот день, когда Робби выходил. Лэйси-Мэй взглянула на часы. Еще двадцать семь минут.

Лэйси-Мэй поцеловала Хэнка, чтобы он не раздражался, и прижала его руки прямо к груди. Он тут же ее сжал.

– Детка, – сказал он. – Сладкая моя.

Вообще эта часть ее жизни с Хэнком была не так плоха. Он ждал ее указаний, был рад услужить, да и сама она многого могла добиться, слегка повернув бедра, представив правильную картинку в голове. То, что с Робби она считала волшебством, оказалось чем-то более грубым, животным – предсказуемая искра, которая может проскользнуть между любыми двумя телами.

Лэйси-Мэй поцеловала его в затылок и прижала к плечу. Она не опускала голову и одним глазом следила за часами.

Она уговорила Хэнка сделать оладьи; девочки уже сидели на кухне в купальниках. Ела только Маргарита, слизывая кленовый сироп с пальцев и перечисляя все, что она сделает на пляже: закопается в песок, добежит до ларька с леденцами, поиграет с кем-нибудь в волейбол. Она так рассказывала про день, как будто все уже случилось, и она точно знала, что все будет хорошо. Диана, мрачная, тайком подсовывала свой бекон Дженкинсу под столом. Ноэль не отрываясь следила за улицей. В своем летнем платье она выглядела не на двенадцать, а как маленькая леди. Она выбрала любимый цвет Робби – желтый.

Хэнк расхаживал по комнате с третьей чашкой кофе в руках. Он раздвинул занавески.

– Надвигаются тучи, – сказал он, как будто пляж прямо тут, а не за сто миль.

Теперь девочки уже знали, что их папа в тюрьме. Когда они переехали к Хэнку и сдали дом, она плюнула на историю про работу на побережье. Они никогда к нему не ездили, но Лэйси-Мэй исправно переводила ему деньги на тюремные покупки. Хэнк не мог ей это запретить. Она распоряжалась деньгами, которые зарабатывала в магазине, а Робби, хотя бы по закону, все еще был ее мужем.

– Пойду покурю, – сказала Лэйси-Мэй, и Хэнк не стал ее останавливать. Наверное, он уже понял, что они будут тянуть время, что бы он ни делал.

На улице было тихо как всегда. Дальше по улице стояли симпатичные домишки, построенные и проданные после войны. Свой Хэнк унаследовал от отца. Простой, с кирпичными столбами, черепичной крышей, панорамным окном с видом на газон с гортензиями. За домом, окруженный кустами жимолости, стоял полусдутый бассейн, засыпанный листьями и покрытый пленкой желтой пыльцы. И для нее, и для девочек это было хорошее место, хотя сама она никогда бы не выбрала такой дом, вот только именно это она и сделала.

Она и раньше жила на этой стороне города к западу от Центральной улицы, еще когда училась в старшей школе. Робби жил на восточной стороне, где в основном оседали приезжие из Центральной и Южной Америки. Сколько Лэйси себя помнила, весь город примерно так и делился: на белых и черных, потом на белых и небелых. Так было и до их рождения, когда каждый вечер по городу расходились рабочие с фабрики. Так было и когда западная сторона вымерла, и все, кто мог позволить переезд, уехали из города. Семья Лэйси осталась. Но она была рада переехать на север округа, кода Робби купил им дом. Там они были на месте. Их соседями стали реки, фруктовые сады, молочный завод, поле битвы времен Гражданской войны.

Здесь она иногда замечала, что соседи бросают странные взгляды на ее Диану. Никто ничего не говорил, но Лэйси-Мэй не могла не замечать. Из всех девочек у Ноэль – худой, большеглазой – была самая светлая кожа, самые длинные волосы. Маргарита была похожа на отца: темные глаза, полные губы, что-то чуждое в том, как строилось ее лицо. А Диана не была похожа ни на кого: высокие скулы, кудрявые волосы, жгучий загар каждое лето. Но Лэйси-Мэй не смотрела на своих дочерей так: для нее они – ее дочки, похожие сами на себя. Просто их папа был из Колумбии, а мог бы быть из Ирландии или Франции. Все откуда-нибудь родом. Даже коренные американцы. И какая разница? Когда-то вся земля была одним континентом; она слышала это по телевизору.

Лэйси сдавала дом бразильской паре. Оба учились в университете, выращивали, как хиппи, зелень в саду и оставляли стопки толстых книг на веранде. Она часто думала, что бы сказал Робби, если бы узнал, что какая-то пара живет в их доме, читает книжки, пьет вино – или что там они пьют, – обсуждает свое будущее и придумывает, где жить потом. Они с Робби никогда не хотели жить где-то еще.

Она услышала его до того, как увидела. Он напевал под нос. Она даже не успела закурить.

На нем была та же одежда, что и в тот день, когда его забрали: джинсы и черная рубашка. Все украшения тоже были на нем: гвоздик в ухе, золотые часы. В руках он нес пакет. Когда он подошел ближе, у него на пальце она заметила обручальное кольцо, слишком большое. Он похудел, загорел, как будто действительно все это время работал на побережье.

Он поднялся на крыльцо, все еще напевая. Лэйси знала мелодию. Это была одна из его баллад. В голове у нее зазвучали трубы, конги, пианино. Он еще будет считать ее красивой? Она накрасила ногти розовым. И надела блузку цвета подсолнуха.

Робби стоял перед ней и улыбался. На правой стороне виднелась дырка в зубах, большая. Это ее убило.

– С возвращением, – сказала она наконец, и ее вдруг накрыла печаль непонятно отчего.

Она не хотела, чтобы он оставался в тюрьме, но и здесь ему тоже было не место. Он попытался обнять ее, она далась. Он прижимал ее слишком крепко, слишком долго.

Дверь распахнулась.

– Смотри, кто тут, – сказала Лэйси, показав на Робби, как будто он просто случайный гость, сюрприз, а не тот самый мужчина, давший ей жизнь, а потом эту жизнь отнявший.

Хэнк стоял в дверях, сжимая кружку кофе, и смотрел на них прищурившись. Выглядел он неуверенно и напряженно. Не успел он сказать и слова, как девочки выбежали из дома под лай собаки.

Маргарита добежала первая и подпрыгнула на своих длинных ногах. Робби подхватил ее на руки, и в тот же момент Диана обхватила его колени, уткнулась в них лицом. Ноэль пришла последней, но растолкала сестер и отпихнула их в сторону. Она одна плакала, скорчив лицо, как будто ей невыносимо больно. Лэйси-Мэй знала это чувство. Робби улыбнулся и потрепал ее по голове.

– Доченьки, такие большие, – сказал он таким бодрым, веселым голосом, как будто просто рассказывал анекдот, как будто все это просто розыгрыш. Даже сейчас он хотел быть человеком, который всегда их рассмешит.

За столом на кухне Робби рассказывал про мужчину, который сидел с ним рядом в автобусе по дороге домой. У него было больше сотни разноцветных татуировок, например пухлые губки на бицепсе, которые посылали поцелуй, когда он напрягал мышцу. Девочки, зачарованные, смеялись. Даже пес уселся у его ног и прижимал уши от удовольствия всякий раз, когда Робби протягивал руку почесать ему морду. Только Лэйси-Мэй его как будто игнорировала, собирала вещи на пляж – запасные полотенца, присыпку, чтобы не лип песок, – но Хэнк знал, что она прислушивается. Она пробегала по нему глазами и тут же отворачивалась, когда заходила в комнату.

Когда Лэйси-Мэй прошла мимо с бутылкой лимонада и задела его, Хэнк схватил ее за пояс шорт и сказал:

– Зайка, ты что, весь дом с собой берешь? Поехали уже.

– Ладно. – Лэйси-Мэй улыбнулась как будто почти по-настоящему. Он, наверное, никогда не узнает, что происходит у нее внутри.

Она велела девочкам пописать на дорожку и выходить к машине. Они еще увидятся с папой, когда вернутся, он у них ночует. Она тоже вышла из дома, не прощаясь. Хэнк и Робби остались за столом вдвоем.

Оба смотрели друг на друга не отрываясь, а потом Робби подмигнул. Такой же наглый, как и всегда, только потертый, побитый. Он прошел почти две мили по солнцу от автобуса до дома.

– Прости, что не смогли тебя сегодня утром забрать, но я думал, что мы к тому времени уже уедем, – сказал Хэнк. – Ты знаешь, на сколько останешься?

– Я так далеко не планировал. Мне еще надо это все осознать. Дочки выглядят хорошо. Спасибо, что заботился о них.

Хэнк не понимал, искренне ли это или Робби просто пытался сказать ему, что он теперь не нужен. Хэнк всегда чувствовал себя рядом с Робби дураком, особенно перед Лэйси. Хэнк предложил Робби сигарету, но тот отказался.

– Знаешь, я ведь помню, как ты о ней говорил.

– Я был подростком, – сказал Хэнк. – И мы вообще-то говорили о ней вдвоем, забыл?

– Пока она не стала моей женой.

– Пока ты не стал наркоманом. – От собственной наглости Хэнк даже побагровел.

– Да, такая у меня проблемка.

Робби бесцеремонно встал из-за стола и стал звать девочек, как-то иначе произнося их имена. Хэнк пошел за ним. Лэйси с девочками собрались у машины, уже заведенной. Они ждут его или Робби? Пригласить Робби на пляж? Вопросы висели в воздухе.

– Я думал что-нибудь приготовить на ужин, – сказал Робби. – Поедим вместе, когда вы вернетесь.

– Мы, наверное, поедим по дороге, – сказал Хэнк. – Сэндвичей с курицей, например. Не утруждайся.

– Пожалуйста, – сказал Робби жестко, как будто вовсе не просил, и Хэнк неуклюже уступил:

– Ладно, но тебе придется долго ждать. Кто знает, когда мы вернемся.

Это выходило почти инстинктивно – он поддавался другу и повторял за ним, красивым и обаятельным, каким ему никогда не быть.

Лэйси-Мэй дала Робби ключи от своей машины, хотя все прекрасно знали, что это его машина и она все еще зарегистрирована на его имя.

У побережья пейзаж сменился пожелтевшей травой и солончаками. Деревянные оштукатуренные дома, едкий соленый воздух. Хэнк разогнался до 90 миль в час, девочки опустили окна и высунулись наружу. Лэйси-Мэй спала, бедра у нее обгорели докрасна. Над ними пролетела птица с длинной шеей, с сизо-серыми крыльями, может, цапля.

Маргарита отстегнула ремень, чтобы разглядеть ее, и Лэйси-Мэй инстинктивно раскрыла глаза.

– Маргарита Вентура, ты с ума сошла? Ну-ка быстро села и пристегнулась!

Маргарита не сразу послушалась, пришлось повторить:

– Прямо как твой отец! Думаешь, что ничего никогда не случится, а потом ой – случилось!

Диана усадила пса на коленки. При упоминании Робби она спросила:

– Дядя Хэнк, а почему мы не взяли папу с собой на пляж?

Хэнк сдержался и не поморщился. Остальные звали его по имени, но Диана так и не поняла, как теперь устроены их отношения. Никто не говорил ей называть его дядей, она сама это придумала.

– Ты же сама видела, ласточка. Он не просил взять его с собой. Ему надо отдохнуть. К тому же ты его сегодня увидишь.

Ноэль цокнула языком.

– Зачем мы вообще едем на этот тупой пляж? Ненавижу его.

– Цыц, – сказала Лэйси-Мэй. – День на море, будет хорошо.

Хэнк включил радио и стал крутить станции. Рэп с руганью, нудный госпел. Новости про мальчика, который потерял руку из-за укуса акулы в Атлантик-Бич. Как назло, атмосферу в машине отравляло дурное настроение. Пока он переводит бензин, чтобы отвезти их на пляж, они все только и мечтают оказаться дома с Робби.

– Голова разболелась, – сказала Лэйси-Мэй. – У тебя нет аспирина? – Она стала расстегивать рюкзак, который Хэнк поставил у нее в ногах.

– Там нет, – огрызнулся он, и Лэйси-Мэй выпрямилась. В верхнее отделение он положил солнцезащитный крем, очки и черную бархатную коробочку с кольцом. Большой красивый аквамарин между двумя белыми камушками на тонком золотом ободке.

Лэйси-Мэй смотрела на него ошарашенно, и он улыбнулся, как бы извиняясь за свой тон, но потом вспомнил про свои зубы и сжал губы. Зубы у него были такие кривые, что смотрели друг на друга. Он собирался их выпрямить – им обоим не помешало бы, если Лэйси-Мэй полюбила бы его улыбку. У Робби зубы были идеальные от природы. Как это несправедливо, и тут природа его наградила, а он не ценит. Робби уже потерял один зуб, а если продолжит в том же духе, скоро потеряет всю обойму. Хэнк не хотел желать зла старому другу, но и добра он ему не желал.

Хэнк не знал, объясняла ли Лэйси Робби, как у них все началось. Хэнку казалось, что это все условности, какие-то обстоятельства, которые они преодолели, чтобы добиться нынешнего положения. Сперва они были просто соседями по койке, не считая того, что по ночам Хэнк касался Лэйси и она охотно придвигалась к нему. Он оплачивал счета; она убирала за ним и за девочками. Скоро они уже вместе ездили на работу, потом вместе курили, потом целовались взасос, когда он был в ней. Как-то раз он подслушал, как она сказала работнику магазина, что ее бывший сидит в тюрьме. Бывший. У Хэнка появилась безумная надежда, что Робби в прошлом, а он теперь – настоящее.

Они въехали в город и проехали мимо магазинов “Всё за доллар”, ларьков с хот-догами, рядов ресторанов с испанскими названиями. Хэнк подумал, что, если так и дальше пойдет, через пару лет он и вовсе не сможет прочитать ни одной вывески. Он припарковался в переулке перед чьим-то бело-зеленым летним домиком. Они разгрузили машину и пошли к набережной. Девочки дулись и ныли из-за жары, пока не увидели пляж.

– Это же рай! – закричала Маргарита с показным восторгом, как всегда, и Диана захохотала. Они понеслись по песку с Дженкинсом, путаясь в его поводке. Ноэль в наушниках тащилась следом.

– Ты бы лучше взяла у мамы тяжести, – сказал Хэнк, но Ноэль только вскинула брови.

– Она уже большая. Сама взвалила – сама пусть и разбирается.

И она припустила вперед, пиная песок.

Робби, не теряя времени, принялся за подготовку. Он долго принимал горячий душ и умасливался всякими притирками Лэйси-Мэй и девочек, которые нашел в ванной. Потом поехал на восток в “Супер-супер” на Валентин-роуд. Все было так упоительно знакомо – пыхтение мотора, запах виниловых сидений. На полу машины валялись клоки шерсти, мотки волос, и все пахло Лэйси-Мэй – ее куревом и духами. Как будто он только ушел на секунду, а тюрьма – это один нескончаемый день.