Что там, за линией фронта?

ДОНЕСЕНИЕ ИЗ СОРОК ВТОРОГО

Накануне 35-летия Победы у меня дома раздался телефонный звонок, и я услышал знакомый голос:

— С наступающим праздником, дружище! Приходи вечерком. Вспомним лихие военные годы, боевых друзей, сражавшихся за линией фронта. Тех, кто жив и кто остался там навсегда. Заодно покажу любопытный документ. Только сейчас извлек из архива.

Этот голос нельзя было не узнать. Говорил мой соратник, бывший боевой комсорг нашей части специального назначения Анатолий Торицин. С ним свела нас судьба в трагическую осень 1941 года, когда враг осадил столицу, тщетно надеясь поставить победную точку в блицкриге. После разгрома фашистов под Москвой Торицин был переведен в Центральный штаб партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандования.

Именно сюда стекались сведения о боевых действиях партизанских отрядов, диверсионно-подрывных групп и подпольных организаций в тылу врага. Там, где не было радиосвязи, их доставляли из-за линии фронта связники-спецкурьеры, пилоты, летавшие в партизанские края. Иные донесения, посланные с оказией, проходили длинный кружной путь, прежде чем попасть в Москву.

После расшифровки они докладывались Ставке Верховного Главнокомандования или непосредственно в штабы фронтов. Некоторые из них с изъятием подлинных имен вожаков подполья и партизанских командиров передавались для опубликования в Советское информбюро. Вся информация о молодых патриотах подполья на оккупированной территории концентрировалась и обобщалась в ЦК ВЛКСМ и Центральном штабе партизанского движения.

Нелегко было работникам Центрального штаба, руководимого Климентом Ефремовичем Ворошиловым и Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко, пробиться в глубокие тылы противника, чтобы совместно с подпольными обкомами, окружкомами и райкомами партии поднимать народ на смертельную борьбу с ненавистными захватчиками. Однако ни вражьи кордоны, ни засады абвера, гестапо, полевой полиции не в силах были сорвать живую связь Центра с партизанскими отрядами и партийно-комсомольским подпольем. Лесные дали Смоленщины, Брянщины, Орловщины, Белоруссии, села, станицы и хутора Украины и Северного Кавказа, молдавские Кодры, болотные топи Прибалтики и северо-запада России, катакомбы Одессы и Крыма — таковы были маршруты оперативных работников Центрального штаба в тылу противника.

Разумеется, я был рад вновь встретиться с товарищем боевой комсомольской юности, с человеком, посвященным во многие тайны минувшей войны.

— Знаешь ли ты что-либо о докторе Незымаеве? — неожиданно спросил Торицин, едва я переступил порог его квартиры.

Я ответил, что имя это слышу впервые.

— Впрочем, я так и думал. Имя Павла Гавриловича Незымаева известно разве только на Брянщине. И то, к сожалению, не всем. Надо, чтобы о подвиге этого выдающегося человека и патриота узнала вся страна. «Кто вы, доктор Незымаев?» — этот вопрос не раз задавали ему и друзья, и враги. Но никто до поры до времени не знал, кому служит этот загадочный человек — вермахту и оккупационным властям или своей Родине и советским людям. Для начала, — добавил Торицин, — прочти этот документ.

Анатолий Васильевич достал из папки две с половиной странички, уже пожелтевшие от времени.

Я углубился в чтение. Донесение из Брянских лесов в Центр гласило, что в рабочем поселке Комаричи действует тайная организация, которая руководит сопротивлением «новому порядку»; она распространяет листовки, совершает диверсии, держит в страхе гитлеровских наймитов из местного «самоуправления», укрывает раненых советских воинов и имеет хорошо налаженную связь с партизанами.

Далее в донесении утверждалось, что подпольная молодежная организация, возглавляемая главным врачом Комаричской райбольницы П. Г. Незымаевым, свою антифашистскую деятельность контактирует с офицерами… карательной полицейской бригады. Назывались имена некоторых из них.

Антифашисты и каратели в «одной упряжке»? Это не укладывалось в сознании, требовало тщательной расшифровки сообщения из опаленного войной 1942 года.

— Брянский лес таит в себе еще немало неразгаданных историками и писателями тайн, — сказал на прощанье Анатолий Васильевич. — Советую съездить на берега Десны, Навли, Неруссы и Болвы, разыскать оставшихся в живых партизан и подпольщиков, чтобы с их помощью восстановить еще неизвестные эпизоды смертельной схватки с врагом на брянской земле…

Я послал запрос в партархив Брянского обкома КПСС, Комаричский райком партии, перечитал сотни страниц опубликованных и неопубликованных трудов о брянских подпольщиках и партизанах, свидетельства очевидцев.

Да, все так. Комаричская больница в 1941—1942 годах была центром комсомольского подполья, его боевым штабом и явочной квартирой. Именно там, в подвальной кладовой, у завхоза Александра Ильича Енюкова, Незымаев встречался с единомышленниками, разрабатывал с ними и некоторыми чинами полиции планы подрывной работы и акты возмездия против германских властей.

Документы убеждали, звали к дальнейшим поискам. Я решил идти по следам архивов, выехать на места, чтобы разыскать тех участников подполья, которых сохранила судьба, родных павших, живых свидетелей героической эпопеи. Так сложился документальный рассказ о докторе Незымаеве и незымаевцах, приоткрылась еще одна неизвестная страница героической борьбы комсомола в логове врага.

…Ранняя осень 1941 года. Гитлеровцы в Смоленске, Брянске, Орле, под Ленинградом и Тулой. Их танковая армада неумолимо движется к Москве. И вот они здесь, в поселке, затерянном среди могучих лесов и непроходимых дорог. А как ясно и просто все было еще вчера!

Он помнил себя учеником начальной школы в веселом и уютном селе Радогощь, раскинувшемся на опушке леса. Любимые учителя, сердечные и озорные друзья-одноклассники. Книги. Экзамены. Походы в леса, рыбалка у тихой речки, вылазки в ночное. Чтобы дети могли продолжить образование хотя бы в семилетке, Незымаевы в середине двадцатых годов перебрались в райцентр Комаричи, прихватив с собой нехитрый скарб и домашнюю скотину. Купили небольшой деревянный дом на Привокзальной улице близ станции. Первым закончил железнодорожную неполную среднюю школу старший сын Павел.

В дружной семье Незымаевых — пятеро детей: сестра и четыре брата. Отец Гавриил Иванович, красногвардеец, а в мирные годы скромный счетовод райпо, экономил во всем, добиваясь, чтобы в его семье хоть один из сыновей получил высшее образование. Мать Анна Ивановна мечтала о том, чтобы сын стал доктором. Не было предела их радости, когда Павел в самый канун войны сообщил телеграммой из Смоленска, что сдает последние экзамены и приедет домой с дипломом врача. Радовались и односельчане. Это был «свой» доктор, здешний уроженец.

Радогощь, Комаричи, Смоленск… Это были трудные, но мирные и по-юношески безмятежные годы. Ни нужда, ни постоянные нехватки одежды и питания не делали незымаевских детей униженными. В семье всегда присутствовали большие и малые праздники. Отелилась корова — радость! Отец привез из Брянска книжки, игрушки, сладости — ликование! Делились гостинцами с соседскими детьми, с сиротами. Изба Незымаевых в Радогощи, а потом и дом в Комаричах собирали мальчишек и девчонок со всех окрестных улиц. По воскресным дням отец играл на гармони, вспоминал яркие эпизоды из гражданской войны, когда он служил в Красной гвардии и народной милиции. Гавриил Иванович любил шутки, розыгрыши, заставлял детей декламировать стихи, пел с ними «Стеньку Разина», «Дубинушку», «Орленка». А когда школьники надели красные галстуки, из окон дома вырывалась на улицу задорная пионерская «Взвейтесь кострами, синие ночи»…

Мать Анна Ивановна вызывала уважение и признательность своей всепокоряющей добротой и трудолюбием, а когда нужно, и строгостью, умением найти ключ к сердцам своих и чужих детей. Оставалось только удивляться, как в семье из семи человек, где только отец получал зарплату, все были накормлены и одеты. Чужая боль была и ее болью. Нередко занимая у родственников куль муки или мешок картошки, она делилась с теми, кого постигла беда: болезнь или смерть близких, пожар или падеж скотины.

Цену хлеба в семье знал каждый. Сначала Павел, а затем остальные дети с раннего возраста приучались к работе на колхозном поле, уходу за животными, ходили на заготовку сена и дров, снимали урожай в саду и огороде, собирали лекарственные травы. Жизнь сельского района с его успехами или неудачами близко принималась всеми членами семьи. В доме, несмотря на скудость средств, выписывались любимая всеми «Крестьянская газета», пионерская «Дружные ребята», журналы «Колхозник» и «Вокруг света». Никто не чувствовал себя отрешенным от судеб страны, вступившей в первые пятилетки, от событий в мире.

Частыми гостями Незымаевых были директор школы Борис Иванович Шевцов, молоденькие учительницы Татьяна Сергеевна Артемова и Мария Павловна Гудкова. Именно они привили Павлику любовь к книгам и живой природе, научили сострадать больным и слабым.

В поселке сложилась своя интеллигенция: учителя, агрономы, врачи, инженеры. В далекой глубинке, где не везде были радио, кино и электрический свет, люди много читали, чутко следили за биением пульса жизни огромной страны.

Нередко Павел, если его не отправляли спать, прислушивался к вечерним беседам отца с директором школы. У них допоздна не умолкали разговоры о злодейском убийстве Сакко и Ванцетти, бесчинствах фашистских молодчиков Муссолини, напавших на беззащитную Эфиопию, о волнениях в Китае, о «крестовом походе» против СССР, который грозил развернуть Чемберлен, и о многом другом. Иностранные имена и названия были не всегда понятны и даже загадочны для Павла, но он старался найти им объяснение в газетах, журналах, книгах.

Позже он будет не раз возвращаться к воспоминаниям юности, когда впервые услышал малопонятное слово «фашист».

Придет время, когда он увидит фашизм воочию в родном поселке: облавы, грабежи, расстрелы и виселицы, столкнется со зверьми в человеческом облике, пытавшимися огнем и мечом вытравить из сознания земляков все исконно русское, советское.

Студенческие годы провел он в Смоленске, в славном своими традициями медицинском институте. Его, комсомольского секретаря, перед выпуском приняли кандидатом в члены партии. Интересные были годы — шумные студенческие вечера, скромные свадьбы в общежитии, военно-спортивные игры и походы, прыжки с парашютом.

Еще обучаясь на рабфаке, а потом в институте, Павел увлекался историей. Этому способствовали не только книги, лекции, посещение музеев, но и само пребывание в городе русской доблести на живописных холмах у Днепра. Легендарная смоленская крепостная стена с гордыми силуэтами сторожевых башен, сооруженная во времена Бориса Годунова, представала как щит государства Российского на западных рубежах. Каждый памятник, каждый камень Смоленска взывали к героическому подвигу, напоминали о кровавых битвах с иноземными захватчиками. Незымаев хорошо знал многие эпизоды из Грюнвальдской битвы 1410 года, когда польско-литовско-русская армия разгромила войска Тевтонского ордена, а смоленские полки в конечном счете решили исход сражения и помогли отстоять независимость поляков и литовцев. Особенно волновали его рассказы о событиях 1812 года, связанные с нашествием на Смоленск двухсоттысячной армии Наполеона. В боях с отрядами Скалона, Раевского, Дохтурова и других русских военачальников французы оставили у стен горящего и разграбленного города тысячи трупов, были нещадно биты и потрепаны перед решающим сражением на Бородинском поле. Летом 1812 года Наполеон привел из Европы 610 тысяч человек, а поздней осенью на обратном пути из Москвы в Смоленск вошло около 40 тысяч оборванных, голодных и замерзших французов. Здесь им был отрезан последний путь к отступлению.

В свой дневник рабфаковец Незымаев еще в 1934 году занес знаменитые слова фельдмаршала М. И. Кутузова, обращенные в августе 1812 года к защитникам Смоленска:

В семье с интересом слушали рассказы Павла о славном смоленском воеводе М. Б. Шеине, поднявшем народ на оборону Смоленска от интервентов, о смолянах-декабристах — Якушкине, Каховском. Смоляне гордятся тем, что их город дал Родине великого композитора Михаила Глинку и поэта-декабриста Федора Глинку, адмирала П. С. Нахимова, прославленного путешественника Н. М. Пржевальского, одного из первых русских летчиков М. Н. Ефимова, многих выдающихся военачальников, ученых и писателей.

Там родина Н. В. Крыленко, назначенного В. И. Лениным 9 ноября 1917 года Верховным главнокомандующим, и маршала М. Н. Тухачевского. Смоляне-поэты Михаил Исаковский, Александр Твардовский, Николай Рыленков были частыми гостями в вузах города. И каждый из них оставил свой след в сердце Павла Незымаева.

В одном из писем к матери Павел писал:

Павел огорчился, когда узнал, что родители, стараясь помочь сыну, продали корову.

Настало время выводить в люди и младших сыновей. Михаил устроился рабочим котельной в Брянске и намеревался поступить в военно-авиационное техническое училище. Средний брат, Акиндин, уехал к родственникам на завод в Мариуполь. Младший — Владимир после окончания девятого класса отправился в железнодорожные мастерские в Витебск, чтобы получить профессию и затем продолжить учебу в военном училище. Всех их надо было перед отъездом одеть и обуть. Невестой стала и сестра Павла Надежда.

Обстановка в мире все больше накалялась. Набирал силу фашизм в Германии. Милитаристская Япония провоцировала конфликты на границах Советского Союза. В Испании франкисты подняли фашистский мятеж.

В письме к сестре Павел писал:

В осенние ночи первого года вражеской оккупации перед Павлом, словно на киноленте, возникали картины детства и юности. Хотелось вспоминать только хорошее, светлое. Но куда денешься от мрака неизвестности, от этих грязно-зеленых мундиров, от сверлящих глаз предателей-полицаев, слез матерей, жен и невест, уже потерявших родных и близких? Война разметала и семью Незымаевых. На разных фронтах сражались братья — Акиндин, Владимир, Михаил. Не было вестей ни от них, ни от любимой девушки Лели, эвакуированной в самый последний момент. Она уговаривала Павла уехать на восток или вдвоем идти к партизанам. Разлука была печальной, тяжкой для обоих.

Незымаев был студентом «огненного выпуска». Смоленск уже пылал, когда в сквере, у полуразрушенного и горящего здания мединститута, его ректор Василий Абрамович Батанов выдавал выпускникам 1941 года временные удостоверения. Павел был среди тех, кого горвоенкомат не успел направить в действующую армию. В ожидании мобилизации они сооружали на улицах и площадях баррикады, устанавливали надолбы, валили лес в пригородах, чтобы танки не прошли. Ночью укрывались от бомбежек и артобстрела в проемах крепостных стен, в наспех вырытых щелях и даже в старинных кладбищенских склепах.

Время исчислялось часами. Танковые клинья врага уже нацелились на Ярцево и Ельню, сжимая кольцо окружения вокруг Смоленска. 16-я армия генерала М. Ф. Лукина самоотверженно отражала атаки. Фашисты потеряли в этих боях почти четверть состава группы армии «Центр» — 250 тысяч солдат и офицеров. Но чтобы двинуться на Москву, Гитлер должен был переступить Смоленск, не считаясь ни с какими потерями. Об этих потерях вермахта его фельдмаршалы и генералы будут сокрушаться позже, в декабре, когда под Москвой их армии покатятся вспять.

15 июля 1941 года с трех направлений в Смоленск ворвались фашисты. Бои шли за каждую улицу и каждый дом. Вместе с воинами храбро сражалась ополченческая дивизия полковника П. Ф. Малышева.

Учитывая критическое положение, по приказу командования были взорваны мосты через Днепр. Для отхода осталась единственная Соловьева переправа.

Вместе с арьергардными частями Красной Армии и беженцами уходили за Днепр и выпускники-медики. Накануне им выдали малокалиберные винтовки и учебные пистолеты, противогазы и санитарные пакеты, взятые со склада военной кафедры. Соловьева переправа, где в ходе боев полегли отборные части противника, стала сущим адом. Над мирными беженцами на бреющем полете нависали тучи «юнкерсов» и «хейнкелей». Они расстреливали женщин, стариков и детей. Выпускники мединститута чем могли помогали раненым. Не хватало медикаментов, перевязочных средств, транспорта. За рекой горели леса и посевы. Черный дым окутывал поля и дороги отступления.

Павел еще при распределении получил назначение в райбольницу в родной поселок Комаричи и держал путь к линии Брянск — Киев. Его близкий товарищ и сокурсник Борис Аронов вел небольшую группу в город Стародуб, где должен был возглавить санитарную службу ПВО. В армейские части влились парторг их потока Дмитрий Янчевский, выпускники Григорий Иванов, Павел Буденков, Степан Сергеенков, Корней Чижиков, Исаак Фрадкин, Леонид Пастухов, Сергей Глебов, Николай Сенькин… К партизанам в леса подались Николай Мешков, Александр Кузьминский и еще несколько молодых медиков[1].

…Вернемся, однако, к тревожным событиям лета сорок первого года. Сразу по возвращении в Комаричи молодого врача-коммуниста назначили главным врачом районной больницы. Случаю было угодно, чтобы студенческие друзья Павел Незымаев и Борис Аронов встретились и расстались навсегда именно в Комаричах. Это было 14 августа. Фашисты приближались к городу Стародубу, где формировались батальоны резервистов и добровольцев. Пришлось срочно передислоцировать их в Трубчевск, а затем двигаться через Комаричи — Льгов. Эта железнодорожная магистраль подвергалась ожесточенным бомбардировкам.

На железнодорожном узле скопилось большое количество людей и подвижного состава. Незымаев прибыл со своим персоналом на станцию Комаричи. В зареве пожаров и взрывов, в суете эвакуации он неожиданно лицом к лицу столкнулся с Борисом Ароновым. Медики, сопровождавшие военные команды из Стародуба, тщетно взывали к военному коменданту и станционному начальству, требуя срочной посадки в вагоны и отправки эшелона. Работая еще до поступления в институт в депо Комаричи, Павел знал всех местных железнодорожников, дружил со многими из них еще со школьной скамьи. Его энергия и напористость, распорядительность и организованность увлекли работников станции. Никто не покинул свой пост. Измученные и издерганные, они сделали все возможное и невозможное, чтобы сохранить, погрузить и отправить под огнем в сторону Воронежа 1300 резервистов и добровольцев из Стародуба с их конским составом и снаряжением.

…Прощально махал пилоткой со ступенек последнего вагона Борис Аронов. А Павел в обожженной одежде, с воспаленными от бессонницы и едкой гари глазами одиноко стоял на перроне и улыбался.

Пройдет несколько дней, и Незымаев будет казнить себя за то, что не проявил твердость у райвоенкома, не добился отправки в действующую армию. Тогда, в начале войны, он, как и другие выпускники, имевшие звание военврача, считал, что его место на фронте.

— Не могу, Павел Гаврилович, не имею права, — стоял на своем военком. — На станции застряли десятки эшелонов с ранеными, их постоянно бомбят фашисты. Потери огромные. Врачей не хватает. Часть раненых переправим в твою больницу. Да и райком партии имеет на тебя особые виды. Какие? Сказать не могу, не в курсе.

Грохот войны вплотную приближался к Комаричам. Со стороны Радогощи слышен был лязг гусениц танков и рев моторов, всюду рвались снаряды и авиабомбы. По дорогам тянулись подводы беженцев, стада коров и овец. Уже было известно, что танковые армады Гудериана, тесня и окружая измотанные и поредевшие в оборонительных боях отдельные части войск Брянского и Юго-Западного фронтов, замыкали кольцо, чтобы высвободить группу армий «Центр» для молниеносного удара на Москву.

— Нельзя, товарищ Незымаев, оставить население без врачебной помощи, — сказал секретарь райкома. — Одни уйдут с последним маршрутом на фронт, другие — в леса, третьим выпадет партийный долг оставаться на месте, ждать сигнала. Впрочем, от услуг хорошего врача, к тому же знающего немецкий, и оккупанты не откажутся, — со смыслом добавил секретарь райкома и внимательно посмотрел на Незымаева.

КТО ЕСТЬ КТО?

— О, герр доктор отлично говорит по-немецки! Позвольте спросить, где вы изучали язык фатерланда — в Гейдельберге, Мюнхене? — не то с издевкой, не то серьезно спросил офицер. — Может быть, герр медик из семьи фольксдойч — русских немцев? — Офицеру явно импонировала внешность врача — светло-русые кудри, золотистая бородка, синие спокойные глаза, аккуратность в одежде, строгая подтянутость.

— Немецкий язык, господин офицер, я полюбил с детства, — с достоинством ответил Павел. — Нашей школьной учительницей была фрау Марта Людвиговна Вернер, уроженка Южной Германии. В медицинском институте у меня были друзья немцы, которые учились со мной на одном курсе. Вам, разумеется, известно, что издавна на российских и украинских землях селилось много немцев-колонистов. Они пользовались привилегиями у русских царей, особенно у супруги последнего российского императора Алисы Гессенской-Дармштадтской. Немало немцев жило в Советском Союзе.

— О, майн либер доктор, благодарю вас за экскурс в русскую историю, — ухмыляясь, ответил немец.

Эта встреча как бы предопределила положение и авторитет Незымаева у оккупационных властей. Довольно скоро его назначили главным врачом окружной больницы.

Вторая встреча Незымаева с доктором Гербертом Бруннером произошла, когда он инспектировал Комаричскую больницу. Чистота комнат приемного покоя и врачебных кабинетов, безукоризненная свежесть халатов медперсонала произвели на него хорошее впечатление. Павел знал, что страх оккупационного командования перед инфекционными заболеваниями был равен, пожалуй, только страху перед партизанами. Зайдя в кабинет главного врача, немецкий медик охотно опрокинул предложенный Павлом фужер разведенного спирта, заел его салом и хрустящим соленым огурцом. Крякнув от удовольствия, неожиданно перешел на русский.

— Ваша любовь, герр Пауль, к гигиене и порядку есть чисто германская черта. От нас, военных лекарей, фюрер требует поддерживать здоровье и арийский дух вермахта. Моя служебная карьера и награды зависят от здоровья наших солдат и офицеров. Не должно быть тифа, дизентерии, чахотки, оспы. Наша обязанность — полная изоляция немцев от больных мадьяр, румын, итальянцев. Ферштейн?

— О да, господин офицер! Это очень разумно, — поддержал Бруннера Павел Гаврилович. — Кстати, не удержусь от комплимента. Вы прекрасно владеете русским языком. Это облегчит общение с господами из местного самоуправления и русским медицинским персоналом.

— Еще бы, — самодовольно ответил немец. — Мой отец владел фермой и небольшой колбасной лавкой в деревне Люсдорф под Одессой. Я имел шанс учиться в русской гимназии, но в девятнадцатом году мы были разорены и пришлось уехать вместе с германской армией в фатерланд. Наш род — чистокровные баварцы.

— Так вы, герр Бруннер, вероятно, имели честь видеть самого фюрера в Мюнхене?! — воскликнул Незымаев.

— А вы, майн либер Пауль, знаете нашу новую и старую историю, как магистр наук, — комплиментом на комплимент ответил Бруннер. — Хорошо, очень хорошо! Зеер гут!

— У меня идея, — доверительно сказал Павел, — я берусь с помощью ваших медиков создать изолированный стационар для господ немецких военнослужащих. Кругом леса, чистые реки, целебные родники. Это будет не просто госпиталь, а заведение типа санатория. Там мы создадим все условия для лечения и отдыха. Заодно офицеры и чины вашей администрации смогут поохотиться, половить рыбу, попариться в бане.

— О, Пауль, умная голова, — перешел на фамильярный тон Бруннер и покровительственно похлопал его по колену. — Вы предлагаете русский Карлсбад в сердце России? Так понимать вас?

— Именно так. Но для этого, герр Бруннер, я нижайше прошу вашего любезного и авторитетного содействия в штабе армии. Для начала необходим комплект современного медицинского оборудования, скажем, на пятьдесят коек. Далее хирургический инструмент, медикаменты, перевязочный материал, витамины. Впрочем, простите мой банальный разговор. Вы опытнейший врач и лучше меня знаете, что нужно.

— Да, да, — самодовольно ответил немец. — Для вермахта это, как говорят у вас, пустяк, ерунда. На великую Германию работает вся Европа. Будем шнуровать и делать аллес гут.

— Шуровать, — мягко улыбаясь, не удержался от поправки Павел Гаврилович.

Вскоре к зданию школы, где решено было создать изолированный стационар, потянулись в Комаричи крытые автофургоны с красным крестом и паучьей свастикой на бортах. Из них выгружались медицинское оборудование с фабричными клеймами фирм Германии, Бельгии, Голландии, Франции, коробки с лекарствами, рулоны перевязочных материалов, датское сгущенное молоко, контейнеры с соками и витаминами. Поставки мяса, муки и овощей возлагались на местные гражданские власти.

В кабинет Незымаева, у которого в изобилии в кладовой имелись спирт и первач, зачастили Герберт Бруннер и его коллеги из армейской санитарной службы. К ним нередко присоединялись оберштурмфюрер с железнодорожного узла Генри Леляйт, переводчики комендатуры Ганс Штольц и Герман Садовски. Изредка наведывался и шеф отделения военного разведоргана Абвергруппы-107 в Локте (Абверштелле-107) майор Гринбаум.

Порой выпивки устраивались на квартире Бруннера, куда был вхож и главный врач окружной больницы «герр Пауль», как хороший и остроумный собеседник. Незымаев поражал гостей своими познаниями германской истории. Он мог часами рассказывать эпизоды из жизни прусских королей, дипломатов и полководцев; он знал наизусть старинные немецкие баллады. Он недурно играл на баяне и губной гармошке. Его шансы повысились еще больше, когда Павел с головой окунулся в хлопоты по созданию «образцового» отделения — стационара для лечения и отдыха солдат и офицеров фюрера. Теперь его «чисто немецкая» деловитость и точность не вызывали сомнений.

Отношения Павла с представителями «нового порядка», его вольное передвижение по территории округа не могли остаться незамеченными чинами местного «самоуправления». Пробравшиеся к постам на гитлеровских штыках, они стали заискивать перед главным врачом, конфиденциально посвящать его в известные им планы колонизации брянских земель. Через них и знакомых офицеров оккупационных германских властей он постепенно познавал «кто есть кто?».

Чужеземец есть чужеземец. Тем более вооруженный человеконенавистнической теорией, верой в свою расовую исключительность, манией мирового господства, презирающий язык и культуру других народов, ненавидящий наш социальный строй. Но кто они, эти типы из «самоуправления»? Во имя чего эти людишки, еще вчера тихие и скромные «граждане» и «товарищи», сегодня стали «господами», жестокими деспотами для земляков и рьяными прислужниками для оккупантов?

В округе хорошо знали преподавателя Брасовского лесотехнического техникума К. П. Воскобойникова. Он тихо жил со своей женой, сторонился общения с соседями. Изредка к нему наезжали из Москвы и Астрахани неизвестные люди, вроде дачники. По ночам в окнах его дома допоздна горел свет. На вопросы коллег по техникуму, когда он отдыхает, тот застенчиво отвечал, что готовится к защите кандидатской диссертации, изучает труды о флоре и фауне здешних лесов, пишет статьи. И вдруг с приходом оккупантов Воскобойников назначается обер-бургомистром. Издает «обращение к народу» с призывом поддержать его идею создания профашистской «Российской национал-социалистской партии «Викинг». Подписался претенциозным псевдонимом Инженер Земля.

Сенсационным было и «перевоплощение» некоего Бронислава Каминского. Работник местного спиртзавода, подобострастный человек, который, казалось, и муху не обидит, к удивлению всех, оказался в роли заместителя обер-бургомистра, командира карательной бригады.

Плутоватый бухгалтер конторы «Маслопром» Петр Масленников, бывший врангелевский подпоручик, стал начальником комаричского отделения полиции, а махновский бандит Григорий Процюк, притаившийся до войны в деревне Аркино и ранее неоднократно судимый за разбойные нападения, — начальником военно-следственного отдела округа. Презираемый всеми недоучившийся юрист, взяточник и алкоголик Тиминский стал начальником окружного отдела юстиции. Сын бывшего петлюровца Николай Вощило — редактором фашистского газетного листка, издаваемого в Локте. Известный дебошир и конокрад Николай Блюденов — полицейским сыщиком у Масленникова. Из такого же сброда было составлено все местное «самоуправление».

Что привело их в стан врага? Карьеризм, жестокость, мания величия, алчность и страх, стремление уцелеть любой ценой в этой кровавой войне? Вероятно. Но были и давние, закоренелые враги, давно предавшие Родину и свой народ. Уже много позже Павел дознается, что «комбриг» Каминский, некогда активный троцкист, — давний резидент германской военной разведки, платный наемник вермахта. Еще в тридцатые годы он был внедрен в орловский спиртотрест и оттуда переведен на спиртзавод в поселок Локоть в ожидании призыва к действию. Узнает он и о тайных связях с абвером и гестапо других деятелей «самоуправления». Так, обер-бургомистр Воскобойников — бывший белогвардейский офицер-каратель, сын крупного помещика Лошакова. После окончания гражданской войны он сменил фамилию, долго скрывался в Астрахани, но был разоблачен чекистами и осужден за свои преступления. Накануне Великой Отечественной войны отбыл срок наказания, поселился на маленькой станции Брасово в районе Брянских лесов.

Пройдет время, и через своего верного соратника, коммуниста Александра Ильича Енюкова, имевшего связь с подпольным райкомом партии и орловскими чекистами, работавшими в тылу врага, Павел узнает подробности об эмиссарах НТС — так называемого «Народно-трудового союза». Эта организация, созданная воинствующими белоэмигрантами и подкармливаемая подачками западных спецслужб, где-то в тридцатых годах стала заметно угасать. В ее обещания и заклинания о реставрации капитализма в СССР перестали верить даже такие неистовые враги Советов, как Уинстон Черчилль и его единомышленники в Лондоне, Париже, Варшаве. И тут в игру с НТС вступили фашистские шпионские ведомства Канариса, Гейдриха и Гиммлера. Готовясь к вероломному нападению на Советский Союз, Гитлер хотел на первых порах иметь там в качестве проводников своей изуверской политики «советологов» из эмигрантских подворотен, угодных ему «знатоков» русской души.

Так помимо ранее засланной агентуры на оккупированные советские территории в обозах вермахта были доставлены недобитые белые генералы и атаманы, бывшие графы, князья, помещики, царские сановники и временщики Керенского. Уже на первом этапе войны в руки партизан, чекистов и военных контрразведчиков попали бывший агент японской разведки гестаповец Н. В. Корзухин-Львов, в Людинове — эмиссар НТС граф Раевский. В бою с партизанами был убит князь Мещерский. В его одежде обнаружили мандат германских властей на право возвращения ему бывших владений в Сычевском и Дугинском районах Смоленской области. Подобные «знатоки» русской души были схвачены чекистами под Орлом и Брянском.

Все эти «бывшие», крупные и мелкие прислужники фашистских захватчиков, тщетно и наивно надеялись, что Гитлер принесет им желаемую «реставрацию», возвратит родовые имения, заводы и фабрики, банки, страховые конторы, магазины, лавочки и трактиры, что с помощью оккупантов они сметут начисто большевизм и вновь наденут ярмо на российских рабочих и крестьян.

Этим же целям, а также борьбе с партизанами на Брянщине должна была служить спешно сколачиваемая оккупантами так называемая «Русская освободительная народная армия» — РОНА. Это наименование придумал в орловском штабе фашистских карательных частей «Корюк-532» шеф отдела по ликвидации подполья и партизанского движения гауптман фон Крюгер. Такой камуфляж преследовал цель — замаскировать профашистскую сущность полицейской бригады и создать видимость чисто русского «патриотического» формирования. Ее командир Каминский был наделен чрезвычайными полномочиями и самочинно утверждал смертные приговоры. За свои злодеяния он был награжден двумя Железными крестами.

СИГНАЛ ПРИНЯТ

Вспоминая свой последний разговор в райкоме в самый канун оккупации, Павел не мог забыть многозначительную фразу секретаря райкома: «Жди сигнала». Кто подаст этот сигнал? В какой форме? Когда и при каких условиях? Он отлично понимал, что сейчас не может быть и речи о каком-либо открытом выступлении против «нового порядка», подпираемого гарнизоном гитлеровцев и подразделениями «русско-немецких» батальонов бригады РОНА. Население запугано репрессиями и грабежом. За связь с партизанами грозит расстрел и виселица. В областном центре при штабе танковой армии Гудериана бесчинствуют разведывательные и контрразведывательные службы абвера, гестапо, СД, фельджандармерия и «русская» тайная полиция. Все они имеют свои филиалы или отдельных агентов-осведомителей в районах Брянщины, где в лесных массивах накапливают силы партизанские отряды. Входы и выходы из леса заблокированы постами из комаричского полицейского полка и мадьярско-словацких подразделений. Из соседних районов доходят сведения о появлении в деревнях лжепартизан и «ревкомов», провоцирующих и предающих подлинных патриотов, вступивших на путь борьбы.

Следовательно, проявляя внешнюю лояльность к оккупационным властям, нужно продолжать добиваться их полного доверия. Правда, Павел Гаврилович в последнее время стал замечать на себе косые взгляды некоторых земляков и видел в их глазах немой укор. Это было тяжко, обидно и горько. Но что поделаешь, если задача поставлена и впереди длительная упорная борьба. Он знал, что нередко разговоры отдельных людей о его «пресмыкательстве» перед врагами получали резкую отповедь сограждан, которые знали о его честности и любви к Родине и не подвергали сомнению безукоризненную репутацию его семьи. Успокаивало и то, что многим больным и несчастным он повседневно оказывал помощь в своей больнице, старался, чем мог, облегчить им страдания, чувствовал их уважение и благодарность.

Чем больше Незымаев присматривался к повадкам врагов, тем сильнее хотелось найти друзей, сплотить их в борьбе с оккупантами. К этому времени в райцентр нелегально прибыл из Брянска и вышел на связь с Павлом коммунист Енюков. Именно от него-то и был принят долгожданный сигнал.

Александр Ильич Енюков был старше Павла года на три. По тем временам он считался коммунистом со стажем, прошедшим большую жизненную и партийную школу. Сын потомственного брянского рабочего-токаря, он с 15-летнего возраста начал трудиться, окончил ФЗУ и поступил электрослесарем на завод «Красный профинтерн», был стахановцем, активным комсомольцем, заведующим городским Домом пионеров. Молодежь любила его за доброту, искренность, инициативу. Получив финансовое образование, он возглавил Бежицкий горфинотдел.

До самых последних дней перед вражеским вторжением Енюков эвакуировал из города ценности. В Комаричах жили Меркуловы, родственники его жены Екатерины Федоровны. У них он и нашел убежище, Прежде чем с помощью Павла легализоваться и поступить завхозом в его больницу. Внешне неприметный, этот человек обладал огромной силой воли, незаурядным талантом организатора. Не зря подпольщики потом уважительно будут называть его «комиссар».

Подлинное имя этого человека, прибывшего нелегально в Комаричи, знали лишь самые доверенные лица: секретарь подпольного райкома Семен Дмитриевич Васильев, начальник Навлинского райотдела УНКВД Алексей Иванович Кугучев, находившийся на лесной партизанской базе, и Незымаев. Для всех остальных он был Ананьев, освобожденный от службы в Красной Армии по болезни, горожанин-мастеровой, бредущий по деревням в поисках случайного заработка или любой работы.

После нескольких встреч у главного врача и завхоза больницы уже сложилось твердое мнение о людях, которым можно довериться. Оба знали, что в Комаричи тайно прибыл из-под Курска раненный в ногу Иван Иванович Стефановский, уроженец Трубчевска. К началу войны ему было 37 лет. Когда-то он служил в уголовном розыске в Комаричах, Клетне, Смоленске, Унече и Бежице, имел репутацию честного, отважного и бескомпромиссного человека. За участие в борьбе с преступностью его наградили именным оружием и другими знаками отличия. Позже выдвинули на пост заведующего отделом райисполкома. В августе 1941 года мобилизовали в действующую армию. Сражался на Орловском направлении. Выходя из окружения, пробился к курским партизанам. Они-то и переправили Стефановского на связь к брянским партизанам в район Радогощенского леса, близ Комаричей. Там было решено поместить его в больницу Незымаева под видом местного налогового инспектора. Легализации Стефановского помогло то, что он был сыном трубчевского священника, отца Ивана. В Комаричах не знали, что он с открытым сердцем воспринял приход Советской власти, помогал в свое время красногвардейцам, был добрым, бескорыстным человеком, страстно влюбленным в родной край.

Постепенно к нелегальной работе привлекли соседа и доброго товарища Павла — Степана Трофимовича Арсенова, имевшего как служащий райздрава и санитарной инспекции доступ в самые отдаленные деревни для выявления инфекционных заболеваний и ликвидации очагов малярии. Доверия также заслуживал Михаил Гаврилович Суконцев, сын колхозника, кандидат в члены партии. Ранее он проходил срочную военную службу в городе Николаеве, учился в полковой школе, потом был студентом Елецкого педагогического института. В начале войны вернулся на родину, работал в районной газете. Исполнял также техническую работу в райкоме партии. Накануне оккупации в Комаричах побывал один из секретарей обкома партии И. А. Хрипунов. Он предложил Суконцеву сдать на хранение кандидатскую карточку и в случае захвата района врагом остаться в подполье. Арсенов и Суконцев знали друг друга с юношеских лет. Уроженец большого села Лобанова, где жили его родители, он не сомневался, что найдет там единомышленников. В родном селе Суконцев заранее оборудовал в овраге тайное убежище, где можно было хранить оружие и встречаться с нужными людьми. В Комаричах он появлялся время от времени для установления связи с Арсеновым и Незымаевым.

Важно было также иметь своих людей в другом большом селе — Бочарове, куда, по слухам, уже проникали через Бочаровскую рощу партизанские разведчики. Выбор пал на кузнеца Василия Карповича Савина. Беспартийный, пожилой человек, далекий, как им казалось, от политики, был вне подозрений. Он отлично ковал лошадей, правил уздечки, в общем — мастер на все руки. Колхозный ветеран растрогался, когда доктор Незымаев предложил устроить в его доме глубокий тайник под русской печью, который служил бы убежищем и явочной квартирой для партизанских связных и подпольщиков. Конспиративная квартира Савина в Бочарове спасла многих людей, переправляемых в лес, и не была раскрыта гестапо и абвером до полного изгнания оккупантов.

В пяти километрах от Комаричей находится деревня Пигарево, отделенная ручьем от села Бочарова. Там обосновался небольшой немецкий гарнизон. В Пигареве было много молодежи непризывного возраста, и фашисты решили вербовать ее для отправки на работу в Германию. Кого из местных жителей привлечь к разъяснению сельчанам, в чем состоит опасность фашистских посулов? Надо было всячески саботировать вербовку. Одним словом, проблем хватало. Их надо было решать быстро и в то же время остерегаясь провокации и провалов.

Вскоре после встречи Незымаева с Ананьевым (Енюковым) в больнице появился старый друг Павла Петр Васильевич Тикунов. Когда-то они учились в одной школе и вместе начинали работать на железной дороге. Павел, зная о профессии Тикунова, посоветовал ему устроиться слесарем в локомотивное депо станции Комаричи, где не хватало квалифицированных рабочих, присмотреться к мобилизованным на железную дорогу военнопленным, чтобы осторожно подбирать тех, кто может организовать саботаж и диверсии на транспорте. Тикунов сообщил, что поступить в депо можно. Но его беспокоят частые вызовы в комендатуру, где предлагают идти работать в полицию. «Это дело поправимо», — сказал Павел и тут же выдал Петру справку о непригодности к военной, в частности к строевой, службе из-за болезни желудка. Договорились о следующей встрече.

Часто уединяясь вечерами в подвальной кладовой, Незымаев и Енюков обсуждали планы создания организованного подполья. Сразу же встал вопрос: кто возглавит подполье? Павел считал, что во главе должен быть коммунист с большим жизненным опытом, прошедший школу в армии или на руководящей партийной и, советской работе, отважный по натуре и беспредельно преданный избранному пути, человек железной воли и горячего сердца. Таким он считал Александра Ильича Енюкова. Вожаками, по его мнению, могли стать и беспартийный Иван Стефановский, старше их по возрасту, в недавнем прошлом опытный оперативный сотрудник советской милиции, знающий агентурную работу и уже повоевавший в действующей армии, или коммунист Михаил Суконцев, который был известен в обкоме партии.

— Будем откровенны, Павел Гаврилович, — сказал Енюков. — Прибыв в Комаричи, я должен был по заданию партийных органов присмотреть, осесть, понять сердцем и партийным чутьем, кто с нами, кто против нас, а кто из-за кустов наблюдает: чья возьмет? Именно мне поручили создать сперва надежное ядро из верных людей, а потом с их помощью — разветвленную подпольную организацию. Я пришел к выводу, что руководителем подполья сподручно стать тебе, Павел Гаврилович. Ты — местный житель, хороший врач, зарекомендовавший себя среди населения с лучшей стороны. Тебя здесь знают и стар и млад. Репутация твоих родителей безукоризненна. Да и сама должность главного врача больницы способствует контактам не только с населением, но и с оккупационными властями, тем более, что их подкупает твое отличное знание немецкого языка. Впрочем, доверие к тебе представителей санитарной службы германского командования, симпатии отдельных офицеров вермахта, в том числе абвера и военной полиции, могут сыграть немалую роль в конспирации и помогут избежать провокаций.

Тогда Незымаев еще не знал, что Енюков уже доложил свои соображения подпольному райкому и чекистам, которые согласились с его доводами.

Так Павел Гаврилович Незымаев стал руководителем Комаричского подполья, а Александр Ильич Енюков — его надежным советчиком и помощником.

Енюков и Незымаев знали о патриотизме нашей молодежи, ее революционно-романтическом складе. Этому способствовали воспитание в школе, в вузах, различные военные кружки, художественная литература о революции и гражданской войне, фильмы «Мать», «Путевка в жизнь», «Красные дьяволята», трилогия о Максиме и, наконец, «Броненосец «Потемкин» и «Чапаев». Оба сходились на том, что найдется множество молодых добровольцев для борьбы в подполье, партизанских отрядах в тылу врага.

К участию в тайных операциях для отдельных поручений решили привлечь комсомольцев — медсестру Анну Борисову, студентку Валентину Маржукову, поступившую на работу в больницу, старшеклассника Володю Максакова и молодого мастера автогаража Степана Драгунова, человека честного и надежного. У всех у них родные и близкие сражались на фронте или в партизанских отрядах.

— Для начала это неплохо, — сказал Александр Ильич, — но основная практическая работа впереди. Опираясь в первую очередь на патриотически настроенных людей, которые нам уже известны, надо подумать и о привлечении в организацию лиц, не вызывающих у оккупантов и местного «самоуправления» подозрений, но таких, кто перед угрозой порабощения Родины готов забыть прошлые обиды и встать в ряды борцов с фашизмом. В этом есть, разумеется, известный риск. Но в истории были случаи, когда революция привлекала на свою сторону даже бывших царских офицеров и генералов, не пожелавших отдать страну на растерзание интервентам и белогвардейцам. Надо посоветоваться с чекистами, ведущими борьбу в, подполье и в лесах. В дальнейшем при их содействии можно будет придумать легенды о судимости за «антисоветскую деятельность», исключении из партии и комсомола, раскулачивании…

— Далее, — продолжал свою мысль Енюков, — нужно любым способом внедрить доверенных людей в учреждения оккупационных властей и местного «самоуправления», в немецкие, мадьярские и словацкие гарнизоны, полицию, на почту и телеграф, биржу труда. Наконец, надо изучить настроение личного состава бригады РОНА, особенно среднего и младшего командного состава. Среди них есть и местные жители. В нашем нелегком деле неизбежно возникает вопрос, как добыть служебные бланки официальных оккупационных властей: виды на жительство, пропуска и прочие документы.

— Несомненно, проникновение в полицию, военные гарнизоны и карательные части «комбрига» Каминского для нас весьма важно, — поддержал Енюкова Павел Гаврилович. — Уже сегодня нам известно, что в бригаде РОНА окопались беглые белые офицеры-эмигранты, явные изменники и прочий уголовный сброд. Но есть и другие. Я имею в виду бывших воинов Красной Армии, которые раненными попали в плен или, стоя насмерть в обороне, оказались в окружении, не смогли пройти через линию фронта. Всех мерить одной меркой нельзя. Некоторые из них наверняка только и ждут случая, чтобы пробиться с оружием в руках к партизанам, драться с фашистами до победы. Именно такие люди должны интересовать нас в первую очередь. А пока начнем с того, что имеем.

Так зародилось ядро подпольной молодежной организации, которая почти полтора года наносила чувствительные удары оккупантам и их наемникам.

Начали с листовок.

— Среди местного населения, — говорил Незымаев, — царит уныние. Геббельсовская пропаганда вопит о «блицкриге», распространяет басни о взятии Москвы, Воскобойников сколачивает «собственную» нацистскую партию, рассылает своих вербовщиков в другие районы и области. Хотя люди и лишены правдивой информации, они все же не теряют веру в нашу победу. Их надо воодушевить и поддержать, рассказать правду о положении на фронте и в тылу, о неисчислимых резервах страны и неизбежном повороте в ходе этой войны. Необходимо любой ценой раздобыть радиоприемник и слушать Москву.

ТАЙНИК В ПОДВАЛЕ

Где и как приобрести приемник, подсказал Петр Тикунов. Он стал к тому времени руководителем небольшой патриотической группы на железнодорожном узле и связал ее деятельность с Комаричским подпольем. Петр Васильевич, испытав немало невзгод в первые дни вероломного нападения гитлеровской Германии на СССР, был человеком решительным и отважным, ни при каких обстоятельствах не терявшим самообладания и веры в правое дело. Еще до войны он приобрел хороший жизненный опыт. По окончании семилетней школы в Комаричах и железнодорожного техникума в Брянске его по комсомольскому набору отправили в танковые части. Служил в Западном военном округе. После демобилизации в 1937 году как механик, получивший образование в железнодорожном техникуме, был принят на работу в вагонное депо станции Брянск-2. Война застала его мастером. Он, как и другие железнодорожники, имел бронь: Петр Васильевич в качестве мастера-механика сопровождал эшелоны с оборудованием брянских и бежицких заводов на восток, воинские составы с людьми, вооружением и боеприпасами к линии фронта. Вражеская авиация бомбила эшелоны, станции, вокзалы. Кругом полыхали взрывы и пожары, рушились стены станционных сооружений, шли под откос поезда. На его глазах были разбиты три санитарных состава с ранеными.

…С Петром Васильевичем Тикуновым, одним из первых участников Комаричского подполья, я много часов беседовал в Брянске. Невысокий, коренастый, с живыми глазами, начитанный, он с любовью говорил о трудовом Брянске, его истории, рабочем классе, который не смирился под пятой оккупантов.

В первые месяцы войны в связи с угрозой вражеского вторжения многие рабочие вынуждены были уехать с эвакуированными заводами на восток. Они с болью покидали берега Десны, опоясанные вековыми лесами с их дубами-великанами, мачтовыми соснами и вечнозелеными елями. Другие оставили семейные очаги, чтобы уйти в эти самые леса, ставшие родным домом и неприступной крепостью партизан и подпольщиков. Там накапливалась та неисчислимая сила, которая наводила ужас на захватчиков, громила его тылы, не давала покоя ни днем ни ночью. Такой войны фашисты еще не знали.

— В разные эпохи и времена, — говорил Петр Васильевич, — брянские полки и народные дружины отбивались от хазар и половцев, сражались против чужеземных полчищ Карла XII, польско-литовских феодалов и Наполеона, наносили удары по белой гвардии Деникина. Теперь им пришлось воевать с вымуштрованной и технически оснащенной до зубов военной машиной вермахта, проутюжившей своими танками почти всю Европу.

Город издревле славился трудовой и боевой доблестью. Стоит вспомнить, что каждая четвертая пушка для армии Кутузова была отлита на брянском арсенале, что рельсы для первых железных дорог России прокатывались на бежицких заводах. А сколько новых первоклассных предприятий союзного значения было сооружено в годы первых пятилеток и в предвоенное время! Город с его светлыми корпусами новых заводов и фабрик, жилых домов, зелеными садами и парками, песчаными пляжами на реке радовал всех, кто в нем родился и жил.

За два года оккупации рабочий Брянск стал мертвым городом.

Но Брянщина жила и боролась, несмотря на то что фашисты разрушили и сожгли Брянск, Бежицу, Карачев, сотни других городов, поселков и деревень, расстреливали, вешали и угоняли на каторгу тысячи людей.

…На первых порах Тикунов оказался в лесной деревушке Кольцовке под Брянском. Он решил пробираться в родное село Бочарово Комаричского района, куда фашисты тогда еще не дошли. Там председателем сельсовета с давних пор работал его родной дядя коммунист Моисей Андреевич Тикунов. С его помощью Петр рассчитывал уйти к партизанам или связаться с земляками, оставленными для борьбы в подполье.

И тут вдруг встреча в больнице с Павлом Незымаевым. Уже работая по его совету в локомотивном депо станции Комаричи, Тикунов наладил через село Бочарово связь с партизанской разведкой. Из отрывочных разговоров служащих депо и знакомых телеграфистов станции, а также по эмблемам на проходящих эшелонах люди Петра Васильевича узнавали о передвижениях противника в этом районе. Сведения тайно передавались руководителям Комаричского подполья и через связников — в партизанские диверсионно-подрывные группы, рейдировавшие близ полотна железнодорожной магистрали Комаричи — Льгов — Курск.

— Исправный детекторный приемник есть у моего дяди Моисея Андреевича Тикунова, — доложил Петр при очередной встрече с доктором Незымаевым. — Он хранит его в амбаре, а по ночам подвешивает в саду антенну и слушает голос Москвы. И там же, в Бочарове, неожиданно появился некий Илья Павлович Шавыкин, уроженец этого села. Днем он прячется, а ночью вместе с дядей слушает радио. В разговорах с односельчанами предрекает недолговечность оккупантов, клянет Гитлера и его свору. Однако меня одолевают сомнения в его искренности. Например, такой факт. Его младший брат Андрей, партизанский разведчик из отряда имени Чкалова, неоднократно оставлял у матери записки с предложением старшему брату сопроводить его в лес. Илья отмалчивается, чего-то ждет. Кто знает, какие планы у него. Тем временем я хочу изъять приемник из амбара дяди, разобрать его и по частям доставить в Комаричи.

— Этот Илья из каких же Шавыкиных? — спросил в раздумье Енюков. — Андрея мы знаем как бесстрашного партизана.

— Шавыкиных у нас много. Есть родственники, есть и однофамильцы, — ответил Тикунов. — Но Илья и Андрей — сыновья одной матери, а находятся, как мне кажется, на разных полюсах.

— Что же, — вмешался в разговор Павел Гаврилович. — Время тревожное, полное неожиданностей и опасности. Правда, в истории России, особенно в гражданскую войну, было немало случаев, когда брат шел на брата, отец на сына. В одних случаях их разделяла классовая пропасть, в других — щедрые посулы врагов, карьеризм, трусость и подлость. Давайте-ка присмотримся к Илье Шавыкину, а вот Моисея Андреевича всячески надо оберегать. А приемник нужно непременно забрать, да так, чтобы сам черт не знал, чьих это рук дело.

— Приказ есть приказ! — кратко ответил Петр Васильевич.

Петр Тикунов, выбрав ночь потемнее, унес радиоприемник из дядиного амбара и замаскировал ветками в овраге. Там он разобрал его по частям и, как было условлено, передал медсестре Анне Борисовой. Родственникам сказал, что сжег его из боязни обыска, тем более о приемнике знает Илья Шавыкин. Собрать и настроить приемник уже было делом нехитрым. Сперва его установили между книгами в доме Незымаевых на Привокзальной улице. Но, не желая ставить родителей Павла под удар, перенесли в укромный тайник в подвальной кладовой больницы.

Первые сводки Совинформбюро записывали отец Павла Гавриил Иванович и мать Анна Ивановна. А когда приемник уже находился в подвале больницы, сообщения принимали по очереди Павел Незымаев, Александр Енюков и другие члены подпольного штаба. Передачи из Москвы соединяли их с Большой землей, придавали уверенность и неиссякаемую энергию. Подпольщики радовались, что отныне они смогут развеять сомнение в сердцах и умах земляков, вселить в них веру в победу, развенчать лживую пропаганду о полном разгроме Красной Армии и предстоящем захвате Москвы и Ленинграда. Голос Москвы сообщал о единстве фронта и тыла, о неизбежном повороте в войне, о том, что успехи фашистских войск носят временный характер и поражение гитлеровской Германии неминуемо.

Теперь встала задача донести эту правду до народа, до населения поселков и деревень, затерянных в глухих лесах. О нарастающем партизанском движении в тылу врага знали и здесь, в Комаричах. Из соседних районов шла молва о нападениях на вражеские гарнизоны партизанских отрядов. Их союзниками были непроходимые вековые леса, глубокие реки. «Зеленый бастион» против фашистских захватчиков стал настоящим вторым фронтом, против которого нередко были бессильны карательные экспедиции, агентура гестапо и полицейские наемники.

ЗВОНОК ИЗ ХАРЬКОВА

Однажды ко мне на квартиру позвонили из Харькова.

— Здравствуйте! С вами говорит комаричский паренек из сорок первого года — Володя, ныне профессор Владимир Яковлевич Максаков. Вы просили рассказать о незымаевских листовках. Так вот, их эффект был потрясающим! Сводки Совинформбюро, принятые по радио доктором Незымаевым и распространенные нами, мальчишками, передавались из уст в уста, воодушевляли и поднимали народ. Помню ликование земляков, вызванное сообщениями о советских ударах под Тихвином, Ростовом, особенно в разгроме фашистов под Москвой…

Руководители Комаричского подполья понимали, что распространение сводок о контрударах Красной Армии на фронтах и сообщение об обстановке в стране и в мире лишь одна сторона дела. Надо искать пути, чтобы приспособить пропаганду к местным условиям, чтобы она доходила не только до земляков, но и проникала в военные гарнизоны, сформированные в основном из мадьяров и словаков и так называемых «русско-немецких» батальонов бригады РОНА, содействовала бы их разложению, дезертирству и переходу с оружием в руках на сторону партизан.

Задача была не из легких. Да и опыта такого не было у молодых подпольщиков. Нужна была помощь членов партии и чекистов, действующих тоже в тылу врага на партизанских базах и заимках. Для контакта с ними требовалось содействие местных охотников, рыболовов или работников лесничеств, знающих все незаметные для постороннего глаза тропы, болота, омуты и урочища, для которых брянский лес был родным домом. Однако почти все здешние следопыты с первых дней оккупации влились в партизанские отряды и служили им проводниками. Где найти надежных людей для связи, кому довериться? И тут нежданно-негаданно пришла помощь из леса.

В тылу врага с первых дней оккупации находилась оперативная группа Алексея Ивановича Кугучева, начальника особого отдела партизанского отряда «Смерть немецким оккупантам», в прошлом начальника Навлинского райотдела УНКВД. Это был профессиональный разведчик, мужественный и решительный человек. Он знал Енюкова и был наслышан о Незымаеве. Строгая конспирация не допускала их встречи. Тогда опытный чекист решил через верных людей подсказать незымаевцам, на кого можно положиться в организации разъяснительной и пропагандистской работы среди местного населения и военнослужащих гарнизонов противника.

Доставляемые тайными путями в отдаленные деревни и хутора листовки несли слова правды о положении на фронтах, раскрывали истинные планы фашистов на оккупированных советских землях, изобличали их во лжи и фальсификации, называли по именам продажных писак из стана врага.

Нередко подпольщики использовали и листовки, сброшенные с самолетов и обращенные к советским людям, а также к солдатам и офицерам противника. Незымаевцы их подбирали и подбрасывали на вокзалах, рынках, в пивных, где бывали военнослужащие оккупационных войск и учреждений. Тексты были точны и лаконичны:

Из населенных пунктов, близких к лесу, все чаще поступали сообщения о перебежчиках из лагеря противника. Сначала это были отдельные солдаты и офицеры-антифашисты, а затем и группы венгров, словаков, не желавших больше воевать ради сумасбродных идей фюрера.

Здесь необходимо сделать отступление и рассказать о подпольном обкоме, окружкомах и райкомах партии, чье влияние распространялось на все партизанские отряды и соединения, на все партийно-комсомольские патриотические группы, действующие в условиях брянского подполья.

В лесах сражались люди несгибаемой воли, такие герои, как Д. Емлютин, А. Бондаренко, А. Горшков, А. Сабуров, Ф. Стрелец, М. Дука, М. Романишин, возглавлявшие соединения народных мстителей. В здешних краях рейдировал чекистский отряд особого назначения, которым командовал Дмитрий Медведев. Здесь набирали силы украинские лесные богатыри Сидора Ковпака и Алексея Федорова.

В подполье оставались и вели тайную борьбу с гитлеровцами 19 партийных и 16 комсомольских секретарей подпольных райкомов и окружкомов. В лесах Брянщины было уничтожено свыше ста тысяч гитлеровцев, в том числе несколько генералов; на счету у народных мстителей — взорванные мосты и рельсы, воинские эшелоны, склады и нефтехранилища, захваченные у врага танки, пушки, броневики. Смелые и решительные действия патриотов наводили ужас на фашистских наемников.

Руководителем орловских и брянских партизан и подпольщиков был опытный партийный работник, в прошлом заслуженный чекист Александр Павлович Матвеев, который со своими помощниками умело направлял боевые операции. В 1942 году он был избран первым секретарем Орловского, а в 1944 году — Брянского обкома партии. С июля 1942 по октябрь 1943 года был начальником штаба партизанского движения, а затем членом военных советов Брянского и Центрального фронтов.

Как и везде в области, к моменту оккупации в Комаричах тоже было сформировано бюро подпольного райкома во главе со вторым секретарем Комаричского РК ВКП(б) Алексеем Исаевичем Сидоренко. Это был опытный партийный работник, мужественный человек, который с первого дня фашистского нашествия сражался в боевых порядках истребительных батальонов и групп самообороны. Когда враги захватили райцентр, райком периодически передислоцировался в отдаленные села и деревни Радогощь, Селечня, Игрицкое, Войня Асовица, освобожденные партизанами. Райкомовцы поддерживали связь с организацией Незымаева и отдельными сельскими подпольными группами, оставленными в тылу врага.

В состав бюро подпольного райкома входили бывший заворг Комаричского РК ВКП(б) Семен Дмитриевич Васильев, партизанские командиры и комиссары Хрисанф Иосифович Бирюков и Федор Анисимович Моначенков, работник особого отдела Павел Дмитриевич Трощенков, кадровый командир Красной Армии майор Михаил Васильевич Балясов, некоторые бывшие председатели колхозов и сельсоветов.

— Сразу же, — вспоминает Семен Дмитриевич Васильев, — у нас возникло множество сложных вопросов: создание в населенных пунктах партийно-комсомольских патриотических групп, связь с подпольным обкомом и окружкомом, с чекистскими диверсионно-подрывными подразделениями, которые умело внедряли своих людей в контрразведывательные и полицейские органы противника, добывали для подпольщиков пропуска, виды на жительство и другие документы оккупационных властей и местного «самоуправления». Вражеская агентура обложила нас со всех сторон. Она использовала различные методы, чтобы проникнуть в подполье и лесные базы. Службы абвера создавали лжепартизанские бандитствующие отряды и фиктивные «райкомы» — своеобразные «ловушки» для выявления антифашистов.

В бою с карателями погиб А. И. Сидоренко. С этого времени секретарем подпольного райкома партии стал Семен Дмитриевич Васильев и был им до освобождения Брянщины.

Незаурядна биография этого человека, вступившего в партию большевиков в 1929 году. Потомственный рабочий из Бежицы, он начал трудовой путь в 1917 году, когда поступил учеником на завод «Красный профинтерн». Потом был столяром, мастером. В 1933 году его направили в Смоленск в Высшую партийную сельскохозяйственную школу тогдашней Западной области, а три года спустя, по окончании учебы, Васильев был избран секретарем парткома одного из крупных совхозов на Брянщине. Затем был инструктором, заведующим отделом и членом бюро Комаричского райкома ВКП(б), где его и застала война.

Секретарь подпольного райкома показывал пример отваги и бесстрашия. Нередко, когда из-за боевых действий и блокады прерывалась связь с партизанами и подпольем, Семен Дмитриевич под видом нищего проникал сквозь вражеские заслоны в занятые противником населенные пункты, связывался с надежными людьми, которые знали его по довоенным временам как принципиального партийного руководителя, сердечного и отзывчивого человека. Неоднократно встречался он на конспиративных квартирах с Павлом Незымаевым, Александром Енюковым и другими вожаками партийно-комсомольского подполья.

К этому времени в лесах, близких к Комаричам, партийными органами уже были созданы и вели активные боевые действия три полнокровных партизанских отряда: имени Чкалова, имени Тимошенко и имени Пожарского.

Члены подпольного райкома под боком у оккупантов и их наемников вели разъяснительную пропагандистскую работу среди населения. В селах района скрытно проводилась подписка и собирались деньги на займы, необходимые для нужд обороны страны. В ряде случаев подпольному райкому удавалось склонить отдельных служащих полиции к переходу на сторону партизан. Бывало, что и некоторые сельские старосты искали связи с подпольем и под его влиянием тайно помогали партизанам, саботируя под разными предлогами приказы оккупантов.

Тем временем слава о боевых действиях партизан и подпольщиков на оккупированной территории разнеслась по всей стране. В начале сентября 1942 года в Москву для встречи с руководителями партии и правительства и командованием Центрального штаба партизанского движения была приглашена большая группа партизанских командиров Брянщины, Белоруссии, Украины, Курской области, а также партийные руководители этих областей и республик, некоторые секретари подпольных райкомов. Среди них был и Семен Дмитриевич Васильев. Незабываемой была встреча в Кремле.

Указом Президиума Верховного Совета СССР за мужество и доблесть в борьбе с немецкими оккупантами все приехавшие на это совещание были награждены орденами и медалями. С. Д. Васильев позже был удостоен ордена Красной Звезды.

В личном архиве Семена Дмитриевича как ценная реликвия хранится документ тех незабываемых времен.

…Вернемся, однако, в Комаричи.

По-прежнему поддерживая добрые отношения с доктором Гербертом Бруннером, Павел пользовался его неизменным покровительством, что охраняло больницу от многих посторонних глаз. Встречи и беседы с Бруннером убеждали Незымаева в том, что затяжная война с Советским Союзом и наступление суровой зимы все больше приводят в уныние не только рядовых солдат, но и командный состав оккупационных войск. Немецкого врача серьезно волновали потери от партизанских пуль, частые случаи обмораживания, дезертирство. Порой он бывал с доктором Паулем откровенен, а однажды даже вспомнил слова прусского короля Фридриха II о том, что всякая вражеская армия, которая отважилась бы проникнуть в Россию и пойти дальше Смоленска, безусловно, нашла бы там свою могилу.

Незымаев чувствовал, что Герберт Бруннер не является нацистом-фанатиком. Призванный на восточный фронт уже в весьма почтенном возрасте, он выполнял долг врача, но не более. Через него Павел время от времени добывал полезные сведения: об отзыве на фронт боеспособных частей и замене их нестроевыми, о намечавшихся карательных акциях против партизан.

Имея за спиной надежный партизанский тыл, используя добытые материалы о планах и намерениях врага, незымаевцы все смелее включались в борьбу с фашистскими захватчиками. Постепенно налаживалась связь с подпольным райкомом и отдаленными от райцентра деревнями и хуторами.

Откуда у 27-летнего Павла Незымаева появился талант конспиратора? Ведь он не был участником большевистского подполья, не сидел в царских тюрьмах, не знал правил конспирации. Не был он и разведчиком. Ему не поручали добывать разведданные, и никто не обучал его этому нелегкому искусству. Но обстановка, в которой оказался молодой коммунист, заставила его стать и конспиратором, и бесстрашным разведчиком. Конечно, этому способствовали природный ум, хладнокровие, находчивость, чувство ответственности и долга перед Родиной.

— Где вы учились правилам конспирации, паролям, условной тайнописи? — спросил его как-то раненый сержант-радист Миша Катран, укрытый в больнице и привлекавшийся к выполнению отдельных заданий.

— У Ленина, у старой большевистской гвардии, по книгам политкаторжан, — кратко ответил Павел.

В первые месяцы войны партизанское движение на Брянщине, входившей тогда в Орловскую область, еще только развертывалось. В лесах действовали отдельные отряды, сформированные партийными органами в предвидении фашистского вторжения, а также стихийно возникшие боевые группы окруженцев, часто не имевшие связи друг с другом и Центром. Однако по мере приобретения боевого опыта эти отряды и группы волей партии объединялись в бригады и целые соединения, нанося врагу ощутимые внезапные удары и отвлекая от фронта кадровые полки и дивизии вермахта.

К весне 1942 года решением бюро Орловского обкома партии было создано единое командование силами Брянщины, которое подчиняло себе все партизанские отряды, действовавшие на территории Брянского, Навлинского, Брасовского, Комаричского, Севского, Суземского, Трубчевского, Погарского, Почепского и Выгоничского районов, под командованием чекиста Д. В. Емлютина, комиссара — секретаря Трубчевского райкома партии А. Д. Бондаренко. Позднее был образован Навлинский подпольный окружком партии, под руководством которого действовала на этой территории объединенная группа отрядов. 23 апреля 1942 года в освобожденном от гитлеровцев поселке Мальцевка Суземского района под носом у врага состоялось тайное совещание секретарей подпольных райкомов партии, представителей райисполкомов, командиров и комиссаров партизанских отрядов и чекистских подразделений. На нем было принято решение о расширении всенародной борьбы и активизации в тылу партийно-комсомольского подполья.

Незымаевцы понимали, что обстановка в здешних краях к весне 1942 года изменилась. Под ногами оккупантов горела земля. Брянский лес страшил их. В его чащобах, в лесных городках и деревнях уже полегли тысячи захватчиков. Были среди них и гитлеровские генералы. Партизаны совершили нападение на эскорт генерала вермахта Борнемана. Случайно спасшийся от смерти нацист направил паническую депешу в ставку фюрера с просьбой обезопасить тылы 2-й танковой армии. Как-никак эта бронированная армада, которой до декабря 1941 года командовал небезызвестный генерал Гудериан, предназначалась тогда для парада в Москве. Однако после «самовольного» оставления рубежей рек Оки и Зуши в период битвы под Москвой он был смещен Гитлером. Теперь эта армия, разгромленная под Москвой, пополнялась свежими силами в районе Орел — Брянск. Но пополнение ее было далеко не мирным: тылы армии подвергались беспрерывным атакам партизан.

И это неудивительно. Партизанский край простирался на 260 километров по фронту в длину и на 40—50 километров в ширину. На его территории было более 500 больших и малых сел, поселков и деревень с населением свыше 200 тысяч человек. Здесь располагались крупные партизанские силы. Отсюда они уходили далеко от своих баз, чтобы вступить в схватку с противником. Самолеты с Большой земли сюда доставляли оружие и боеприпасы. Появились здесь радисты, минеры, связисты и медики.

В те дни Геббельс записал в своем дневнике:

Позже тот же уцелевший генерал-лейтенант Борнеман, представляя начальнику штаба 2-й танковой армии план по обеспечению безопасности Брянских лесов, напишет:

Фашистское командование, стремясь сохранить своих солдат и офицеров, решило подставить под партизанские пули мадьярские и словацкие части и карателей из «русско-немецких» батальонов. К работе среди этой категории бывших военнопленных и окруженцев Павел Гаврилович Незымаев и Александр Ильич Енюков решили приступить после тщательного изучения офицерского состава полицейской бригады РОНА. А в отношении словаков, румын и венгров ограничиться пока пропагандистскими листовками, которые, как показал опыт, эффективно действовали на умы этих ненадежных союзников Гитлера, брошенных в глухие заснеженные леса для покорения партизанского края.

БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЕ

Из предосторожности подпольный центр, руководимый Незымаевым, был ограничен узким кругом лиц. Помимо Павла Гавриловича и Александра Ильича Енюкова в него на первых порах входили Петр Тикунов, Иван Стефановский, Степан Арсенов, Михаил Суконцев, Степан Драгунов. Доверенными людьми были также Анна Борисова и Валентина Маржукова, исполнявшие обязанности связных и постоянно находившиеся при главном враче. Успешно действовали по заданию организации сын железнодорожников 15-летний Владимир Максаков, сержант-радист Михаил Катран и другие надежные люди. Почти все они были легализованы, служили в учреждениях местного «самоуправления», на железной дороге и в больнице, имея в своих послужных списках кое-какие мнимые «заслуги» перед новыми властями.

Так, Иван Стефановский выдавал себя за дезертира из Красной Армии и работал налоговым инспектором.

Степан Михайлович Драгунов происходил из крестьян Курской области, был по профессии механиком. Еще до войны его послали по комсомольской путевке на лесозаготовки в Карелию. Летом 1941 года воевал на Ленинградском фронте, попал в окружение и плен. Под Курском, близ родных мест, бежал из лагеря, скрывался у родственников в деревне. В поисках жены и дочери пробрался через леса в Комаричи, где жили родственники жены. Пребывание Драгунова в Карелии расценивалось оккупантами как «политическая ссылка». Так вот, в Комаричах подпольщики устроили его слесарем-механиком в гараж полиции. Высокий, стройный блондин, хороший специалист нравился завгару Шульцу, который ставил его в пример другим. Однако в самый ответственный момент карательных экспедиций и полицейских облав многие автомашины и мотоциклы выходили из строя из-за поломок и нехватки бензина. В своих объяснениях и докладных механик писал, что всему виной кражи запчастей и горючего нестроевыми служащими гаража, пьяницами-уголовниками, выпущенными из тюрем.

На хорошем счету у оккупантов был и работник санэпидемстанции Степан Трофимович Арсенов. Руководители гитлеровской санитарной службы, боясь распространения инфекционных и прочих заболеваний среди военнослужащих, ценили его работу среди населения по борьбе с тифом, дизентерией, малярией. Сам герр доктор Бруннер рекомендовал Незымаеву взять Арсенова под свое начало, чтобы координировать все санитарные мероприятия при окружной больнице. Степан пользовался свободой передвижения, что весьма устраивало подпольщиков.

Надежным резервом Незымаев и Енюков считали раненых и больных советских воинов, укрываемых в больнице и частных домах. Одни из них, прослышав о партизанском крае, надеялись после излечения пробраться к партизанам, другие — перейти линию фронта, чтобы вновь занять свои места в боевых порядках действующей армии. Но пока это были только мечты.

Среди подопечных Павел Гаврилович выделял и внимательно присматривался к авиаштурману, младшему лейтенанту Виктору Старостину, танкистам-лейтенантам Файзи Масагутову и Михаилу Тиманькову, летчику-истребителю Борису Вишнякову и некоторым другим раненым воинам. Этих людей спас и выходил в своей больнице доктор Незымаев, вдохнул в них волю к жизни и борьбе, дал в руки оружие, и они с верой в правое дело дрались за победу.

И вот сорок с лишним лет спустя после описываемых событий мне посчастливилось разыскать некоторых из них, прошедших все круги ада и сохранивших до наших дней благодарную память о комаричских подпольщиках. Краткий рассказ об их необыкновенных судьбах поможет воссоздать светлый образ Павла Гавриловича Незымаева и его соратников.

— Пе-2 сбит над Касторной. Экипаж в часть не вернулся.

…Рапорт командира эскадрильи глубоко огорчил весь личный состав 778-го полка пикирующих бомбардировщиков. Полк успешно наносил удары по скоплениям войск и техники противника на линии Курск — Воронеж. Его экипажи вели также аэрофотосъемку и визуальную разведку, сбрасывали листовки. Не раз сходились в жарких схватках с «мессершмиттами». Случались в боях и потери, но привыкнуть к этому было нельзя.

Еще накануне летчик Пе-2 Петр Смыков и штурман Виктор Старостин, удачно отбомбившись, доставили командованию ценные сведения о выдвижении из района Щигры — Касторная на юг новых эшелонов с войсками и военной техникой и больших танковых колонн. А сегодня эти молодые ребята, летавшие с начала войны на устаревших СБ и только что зачисленные после переподготовки в новый авиационный полк, не вернулись с повторной воздушной разведки.

Некоторое время спустя в Москву в дом № 1/2 по Краснопрудному переулку на имя Ивана Ивановича Старостина пришло извещение с фронта:

Пропал без вести! Сколько таких извещений приходило в семьи фронтовиков! Вскоре из райвоенкомата пришла и «похоронка». В ней указывалось, что штурман Н-ской авиачасти Старостин В. И., «верный воинскому долгу, пал смертью храбрых в боях за Родину». В графе «место захоронения» — прочерк.

Горе сближало людей. Обитателям тесных коммунальных квартир старого московского дома у площади трех вокзалов уже не впервой было оплакивать погибших сыновей, братьев, мужей. Фотографию Виктора обвили черной каймой, рядом поставили горшочек с геранью. Теперь родители жили лишь надеждой на треугольник с фронта от кого-нибудь из однополчан сына, чтобы узнать подробности его смерти и о месте, где искать его могилу.

Но поистине неисповедимы судьбы фронтовые, чего только не случалось в минувшей войне?! Месяцев через десять, майским вечером 1943 года, к ним кто-то робко постучался в дверь. На пороге стояла незнакомая женщина в белой косынке с красным крестом.

— Простите, здесь живут Старостины?

Увидев встрепенувшуюся и побледневшую жену Екатерину Григорьевну, Иван Иванович взял гостью под руку, и они вышли во двор.

— Я от вашего сына Виктора Ивановича, — взволнованно сказала она. — Только что доставила его с подмосковного аэродрома. Прибыл самолетом с больными и ранеными из партизанского края. Адрес: Тимирязевская академия. Там развернут военный госпиталь с отделением для партизан.

На минуту Иван Иванович как бы окаменел, прислонился к стволу старого вяза. Спохватившись, расцеловал незнакомку и, позабыв от волнения спросить ее имя, вбежал в дом, выкрикивая на ходу: «Жив Виктор! Мать, наш Витька живой!»

Потом они свиделись в госпитале. Нелегко было узнать в этом тонком, изможденном юноше с поредевшими волосами и поседевшими висками здорового статного парня, ушедшего в 1941 году из авиационного училища на фронт, «павшего» там и теперь вернувшегося из небытия.

Десятки знакомых и незнакомых москвичей побывали в те дни у койки двадцатилетнего штурмана. Война вошла в каждый дом и двор. Никто не думал о личных благах и выгодах. Люди днем и ночью трудились на заводах и фабриках, ночью гасили на крышах «зажигалки», дежурили в госпиталях, делясь с ранеными воинами последним куском хлеба, сухой воблой, кусочками сахара из своего скудного карточного пайка.

В который раз мы беседуем с бывшим штурманом, смотрим архивные документы, письма, фотографии, и я узнаю все новые и новые эпизоды из одиссеи человека, который в тяжелых условиях сохранил твердость духа, верность долгу, веру в победу.

Вылет экипажа Пе-2 на разведку и бомбежку 17 июля 1942 года не предвещал беды. Маршрут Щигры — Мармежи — Касторная — Воронеж был хорошо изучен. Погода благоприятствовала аэрофотосъемке и визуальной разведке. Разведданные передавались по рации на боевом курсе. Внезапно во время радиосвязи на высоте четырех тысяч метров сверху и снизу зашли две пары немецких истребителей. Неравный бой без прикрытия длился секунды. Плоскости и бак с горючим были прошиты пулеметными очередями. Объятая огнем машина резко накренилась, теряя высоту. При снижении отвалился колпак кабины. Штурман ринулся вниз, едва успев в полете раскрыть парашют. Совсем близко от земли раскрыли парашюты летчик и стрелок-радист. Все трое отстреливались на земле до последнего патрона, но, оглушенные падением и ушибами, обожженные, были схвачены фашистами и отправлены в харьковскую тюрьму.

С этого момента жизнь Виктора Старостина получила другое измерение. Нужно было мобилизовать все силы и волю, чтобы бороться с врагом до тех пор, пока теплится жизнь и ты можешь быть полезен Родине.

Это был период тяжелых оборонительных боев советских войск в районе Воронежа и западнее Ростова-на-Дону, где противник хотел взять реванш за поражение под Москвой. Ему нужны были сведения о все возрастающей мощи нашей авиации, дислокации авиазаводов и аэродромов. Суровый тюремный режим, ночные допросы. Но летчики не выдали военную тайну, не предали Родину.

Как «бесперспективных» для абвера их водворили в полтавский лагерь для военнопленных. Там местные подпольщики помогли сбитым над Касторной летчикам и их соседу по бараку, тоже летчику, Борису Вишнякову бежать из лагеря. Глухой ночью они проделали лаз в колючей ограде, проскользнули «зону» и укрылись на дальней окраине города в одной рабочей семье. Добыв для беглецов фальшивые документы и гражданскую одежду, полтавчане укрывали их то в одном, то в другом месте. Решено было временно переждать, набраться сил и идти в сторону Курска в надежде перейти линию фронта.

Из Полтавы их выбралось пятеро: три летчика и два брата-подпольщика, над которыми нависла угроза ареста, — гестапо уже подбиралось к полтавскому подполью.

Шли ночами, днем прятались в скирдах соломы и на заброшенных колхозных фермах, избегая населенных пунктов. «Документы» были не очень надежны. В пути, чтобы не привлекать внимания, разделились на две группы. Договорились о встрече под Сумами, однако в условленном месте встреча не состоялась.

Шли дальше в надежде захватить где-нибудь самолет или хотя бы автомашину. Посадочной площадки по пути не оказалось, а автомашины проходили колоннами под охраной.

Недалеко от Льгова Старостин и Вишняков наткнулись у глухого разъезда на старика обходчика. Косвенными наводящими вопросами стали выяснять обстановку на магистральном участке Льгов — Курск, пытались узнать, нет ли вблизи аэродрома или автогаража.

— Не темните, хлопчики, — сказал, усмехнувшись, дед, — хорошо вижу, кто вы. На Курск идти нет резона. Вся линия утыкана солдатами охраны СС, постами фельджандармерии. Пробирайтесь тропами в ближние леса. В них царюют партизаны. Там пулеметы, пушки и даже танки. К ним аж из самой Москвы летают аэропланы…

Война неистовствовала на огромном фронте, под Ленинградом, на Волге, в Заполярье, предгорьях Кавказа. Еще оккупированы Белоруссия, Украина, Прибалтика, Крым, часть Центральной России, а здесь рядом, в Брянских лесах, партизанские соединения громили захватчиков, взрывали мосты и дороги, жгли бронепоезда и склады, пускали под откос эшелоны, штурмовали вражеские гарнизоны, освобождая район за районом, восстанавливая родную власть Советов.

…Наступил сентябрь. Вновь шли ночами, питаясь ягодами, зернами нескошенной ржи, остатками невыкопанной картошки. Холод и голод загнали их в небольшую деревушку близ станции Брасово. Но в первой же крайней избе напоролись на полицейскую засаду. Летчиков схватили и доставили в комаричскую тюрьму. Там их, как и других военнопленных, то сладкими посулами, то угрозами пытались склонить к переходу на службу в поредевшие в боях полицейские батальоны.

Как-то их вызвал из камеры высокий плотный военный со знаками различия офицера бригады РОНА. «Это конец», — решили они. Однако офицер разговаривал спокойно, обдуманно.

— Вот что, братья славяне, — начал он, — мне доложили, что вы отказываетесь идти на службу к Каминскому, не дорожите жизнью, не признаете нового порядка. Даю срок на раздумье. А пока пойдете чернорабочими в окружную больницу. Есть наряд на рабочую силу от главного врача. Скажите ему, надоела, мол, казенная баланда, хотим зарабатывать хлеб своими руками, а тюрьма от нас не уйдет.

«Провокация, иезуитская выходка карателя!» — пронеслось в голове пленных. Однако ироничная манера речи, настороженный взгляд и весь облик незнакомца внушали какую-то еще не совсем осознанную надежду.

— Какие же из вас работнички, если едва на ладан дышите, — сказал главный врач, пристально всматриваясь в лица незнакомцев. — Подлечим сперва в больнице, а там поступите в распоряжение нашего завхоза Ананьева. Он определит в кочегарку, котельную, на заготовку и рубку дров. Потом видно будет, — добавил он неопределенно.

Так Старостин, Вишняков и другие военнопленные оказались под началом Павла Гавриловича Незымаева. Уже много позже они узнают, что Незымаев, Ананьев (Енюков) и освободивший их из тюрьмы «каратель» Фандющенков — коммунисты, члены подпольного центра в Комаричах.

Однажды в больнице появился незнакомый крестьянский парень. Это был, как впоследствии сказали штурману, маршрутный связной из села Бочарова.

— Имею боевое задание, — сказал он Старостину, — немедленно доставить тебя в лес. Сначала поедем на санях в село Бочарово. Там зайдешь в указанную мною избу. Пароль! «Нельзя ли у вас разжиться самогоном». Отзыв: «Самогон не варим, не из чего». Изба, куда был препровожден штурман, принадлежала семье, связанной с партизанами. Через некоторое время в избе появился подросток, хозяйский сын. Он внимательно оглядел незнакомца, спросил его имя и удалился. Потом в дом вошел партизанский разведчик Андрей Шавыкин, и они обменялись паролем и отзывом. После этого штурмана и еще двух человек сопроводили в отряд имени Чкалова. Виктор Старостин сразу же включился в партизанскую разведгруппу, участвовал в рейдах, захвате вражеских обозов, «рельсовой войне», проявил мужество и стойкость.

ПРОВЕРКА

Изучая личный состав в полицейских частях, незымаевцы обратили внимание на то, что среди наемников вермахта есть и здешние уроженцы. Был там, конечно, и уголовный сброд, и бывшие кулаки, и отпетые антисоветчики, которые по озлобленности и бесчеловечности соперничали с гестаповцами. Но были и другие. Незымаев вспомнил свой давний разговор с Енюковым о том, что всех мерить одной меркой нельзя. Одни служили в Красной Армии и раненными попали в плен. Другие, выйдя из окружения, не смогли пробиться через линию фронта. Некоторые только и ждали случая, чтобы уйти с оружием в руках к партизанам.

Просматривая списки командного состава подразделений бригады Каминского, Павел Гаврилович особо заинтересовался Фандющенковым Павлом Васильевичем, 29 лет, уроженцем села Хутор-Холмецкий. Был он начальником штаба двух батальонов полиции. Это имя врач уже однажды слышал из уст бывшего штурмана дальней авиации Виктора Старостина. Припомнилось Незымаеву и другое. Еще задолго до войны в доме его родителей на Привокзальной улице жила молодая работница Комаричского районного отделения госбанка Раиса, уроженка их родного села Радогощь. У девушки был жених, рабочий Радогощенского лесничества, по имени Павел. Парень изредка навещал Раю, бывал в их доме. В то время Незымаев еще учился в семилетке, разница в годах не помогала их сближению. Потом Раиса вышла замуж, и вскоре ее мужа призвали в Красную Армию. Служил он где-то в Белоруссии. Закончил военное училище, стал лейтенантом и выписал туда жену с ребенком. Павел Гаврилович подробно расспросил о нем родителей, и они вспомнили: жених, а потом муж Раисы носил фамилию Фандющенков, звали его Павел Васильевич. Парень был честный, работящий, из хорошей семьи. Теперь у Павла Гавриловича не было сомнений, что речь идет об одном и том же лице.

Сопоставляя все полученные сведения, Павел сделал вывод, что Фандющенков ищет связи с партизанами и, возможно, подозревает о наличии подполья в Комаричах. К этому времени Павел уже догадался, что офицер, освободивший из тюрьмы летчиков Старостина, Вишнякова и группу попавших в плен рядовых красноармейцев, был именно он. Среди близкого окружения Фандющенкова заинтересовали Незымаева также бывшие лейтенанты Красной Армии, тоже уроженцы здешних мест: Михаил Семенцов, Семен Егоров, Константин Никишин, Юрий Малахов и еще несколько офицеров полицейского гарнизона.

После некоторого колебания Павел рискнул. Встреча с Фандющенковым состоялась в условленном месте, в роще за кладбищем.

— Ночи не сплю, вижу своих, — тихо сказал Фандющенков. — К вам пойду не один. За мной десятки таких же, как и я. Они ждут не дождутся перейти фронт или податься в партизаны. Район невелик, кругом родственники, друзья детства. Все косятся, презирают, обходят стороной. Срам один… — И после некоторого раздумья добавил:

— Не знаю, поверишь или нет, но я и мои друзья пошли на службу к Каминскому не ради спасения шкуры, а ради того, чтобы вернуться к своим не с пустыми руками. У нас, военнопленных, было два выбора: примириться со своей участью, любой ценой сохранить жизнь или бороться с врагом в его рядах хитро и тайно… Мы избрали второй путь, постоянно ходим на острие ножа. Примите нас как своих, а не как чужих.

— Нам известно все, — ответил Павел. — Ты скрыл от германских властей, что был коммунистом, красным комиссаром, уничтожал немцев. Скрыли это и твои друзья, бывшие советские военнослужащие, а ныне полицейские офицеры. Если Каминский не дознается, ему подскажет майор Гринбаум, начальник локотского филиала фашистского разведоргана «Виддер» из Абверкоманды-107. Что тогда?

— За жизнь не цепляюсь, но даром ее не отдам. Лучше принять смерть от врага, чем пулю от своих же братьев. Говорю от имени всех, кто готов сегодня сложить голову за Отечество…

— Хорошо, проверим, — кратко ответил Незымаев.

После разговора с Фандющенковым Незымаеву захотелось побыть со своими мыслями наедине.

Они разошлись в разные стороны. Павел осмотрелся и, убедившись, что за ним нет «хвоста», неторопливо побрел к кладбищу. Вечерело. Над заброшенными могилами с покосившимися крестами склонились густые купы деревьев. Кое-где цвели маттиола и табак, пламенели маки. Никто их давно не высаживал, цветы пробивались из земли от собственных, опавших в прошлом семян. Вдоль полуразрушенной ограды буйно разрослись сирень и черемуха. Вокруг царили запустение и смерть. С первых дней оккупации многих жителей расстреливали тайно ночами и торопливо закапывали в оврагах и воронках от бомб. Для родственников тела погибших исчезали бесследно. Изредка на кладбище тихо хоронили древних стариков и старух, умерших от болезней и горя.

Разные мысли одолевали Павла. Сколько судеб сломала и исковеркала эта война?! Тот же Фандющенков и его близкие друзья, молодые и сильные, еще недавно сражались за советскую землю. Потом — постылые дороги отступления, окружение, плен… Оставшись в живых, искали пути к линии фронта или к партизанам, но тщетно. Насильно мобилизованные в бригаду Каминского, они не теряли веру в то, что, получив в руки оружие, повернут его против захватчиков и их наемников. Ради этого они вынуждены были жить среди волков, маскироваться и изворачиваться, опускать стыдливо глаза при встрече с земляками, друзьями юности.

А родная земля? Она тоже истерзана и исковеркана вражеским нашествием. Вдоль линии железнодорожных магистралей каратели остервенело вырубают высокие корабельные сосны, столетние дубы, цветущие липы. За каждым деревом и кустом им видится ствол партизанского ружья и диск автомата. До войны Павел не мог нарадоваться богатствам и красоте родного края. На его полях наливалась густая рожь, цвела пшеница, тянулись к солнцу стебли душистой конопли. Весной в садах в бело-розовый наряд одевались яблони, груши, вишни. Выращивались лучшие в стране сорта картофеля, сахарной свеклы. В полноводных реках, затонах и омутах в изобилии водились щука, сом, язь, лещ. Гитлеровская солдатня с гиком, свистом и хохотом швыряла в водоемы гранаты и тол, а оглушенная рыба всплывала на поверхность или выбрасывалась на берег.

Даже медведи, дикие кабаны и лоси, напуганные стрельбой и разрывами бомб, уходили подальше в лесные дебри. Исчезли пушистые бобры — гордость здешних звероводов, белки, пернатая дичь. На лугах и в перелесках с каждым днем редели стада коров, коз и овец, табуны конского молодняка. Их гнали на бойни для ненасытной грабительской армии фюрера, эшелонами отправляли в рейх. Фашисты обшаривали овины и птичники, гоняясь за каждым поросенком и каждой курицей.

Поднявшись с одинокой кладбищенской скамьи, Павел направился к дому родителей. Он медленно шагал по знакомым немощеным и пыльным улицам, но таким близким и родным с детства.

Миновал больницу, которая приютилась в треугольнике на стыке улиц Первомайской, Ленина и Кирова. Теперь они были безымянными — по распоряжению властей полицаи сбили с них трафареты с привычными наименованиями. Фашистам и их прихвостням не терпелось поскорее вытравить из сознания советских людей все, что им дорого и близко. В районной управе уже готовились новые уличные трафареты с ненавистными названиями Гитлерштрассе, Герингштрассе, Борманштрассе, Розенбергштрассе…

Когда Павел подходил к дому, на небе зажглись первые звезды. Родители еще не спали. Гавриил Иванович при тусклом свете керосиновой лампы листал довоенные журналы. Анна Ивановна вздыхала на железной койке. Павел выпил кружку молока, перекусил, прилег на тахте. Но и ему не спалось. Он взвешивал в уме каждую фразу Фандющенкова, чтобы рассказать утром о беседе Енюкову. Думал о том, что он, Павел Незымаев, выбрал в это жестокое время единственно правильный путь, что Комаричское подполье внесет и свою пусть крохотную в масштабе страны, но все же лепту во всенародную борьбу с захватчиками на фронтах и в тылу, поможет приблизить час освобождения и победы.

Уже в дремоте ему почему-то припомнилась озорная мелодия народной песни «Ах, ты, сукин сын, комаринский мужик, не хотел ты своему барину служить…». Павел знал, что песня родилась в Комаричах и под барином подразумевался Борис Годунов, владевший некогда Комаринской волостью и другими царскими наделами. Позднее волость стала называться Комаричской. Теперь здесь объявился новый «барин», чужеземный, кровавый и хищный, напрасно рассчитывающий покорить народ, который за всю свою многовековую историю никогда не мирился с уздой.

Рано утром Павел Гаврилович уже был в больнице. В кабинете его ожидал Александр Ильич. Ему хотелось поскорее узнать о результатах встречи с Фандющенковым. Енюков понимал, что в случае удачи сотрудничество с его людьми из числа роновцев, имеющими власть и оружие, намного укрепит подполье и в некоторой степени обезопасит его от провала.

— Их надо проверить в боевой обстановке, на серьезном деле, — посоветовал Енюков, когда Незымаев сообщил подробности вчерашнего разговора. — Если люди Фандющенкова окажутся надежными, то через них добудем оружие и бланки документов.

— …И тогда вооружим и легализуем наших людей, скрываемых в больнице, — добавил Павел.

Первая же проверка обнадеживала. Договорившись с Фандющенковым, незымаевцы имитировали партизанский налет на окраину райцентра. Шума и треска было много. В ночной «неразберихе» фандющенковцы перестреляли и ранили до тридцати гитлеровцев и местных охранников.

Еще проверка. Связные из леса сообщили о предполагаемом рейде группы партизанских подрывников на деревню Шарово. Обратной связью Незымаев уведомил их, что в Шарове им будут сданы без боя малокалиберные пушки и минометы полицейского артдивизиона Юрия Малахова. Павел заранее договорился об этом с Фандющенковым. Для оправдания батарейцев была сочинена легенда: их окружила кадровая часть советских десантников. Убеждал и факт ранения «в бою» Малахова: он сам себе выстрелил в ногу.

Перед подпольной организацией встала задача как можно активнее проникать в местные охранные гарнизоны, склонять личный состав мадьярских и словацких подразделений и «русско-немецких» батальонов к дезертирству, переходу на сторону партизан. В результате группами и в одиночку в лес ушли 120 военнослужащих гарнизонов и вспомогательных частей. Наиболее стойкие и надежные из них влились в партизанские отряды.

Теперь возник вопрос о расширении штаба подполья и создании в нем военной секции. Для того чтобы предохранить организацию от всяких неожиданностей, Павел Гаврилович Незымаев и Александр Ильич Енюков решили прежде всего добыть сведения о лицах, которых желательно было бы привлечь к участию в подполье, выяснить прошлое каждого из них, проверить их связи, настроение, черты характера. Важно было также установить, нет ли за ними наблюдения со стороны гестапо и абвера. «Береженого бог бережет», — говорил Павел, поручая своим людям узнать все, что можно было узнать об окружении Фандющенкова и о нем самом.

Через некоторое время Степан Арсенов, Петр Тикунов, Анна Борисова, Степан Драгунов — все они тоже были местными жителями — сообщили Незымаеву и Енюкову подробные данные об интересующих штаб подполья лицах из числа бывших военнослужащих Красной Армии.

Фандющенков (Фандющенко) Павел Васильевич, 1912 года рождения. После окончания ФЗУ был слесарем на Кокаревском заводе, затем работал в лесничестве в Радогощи и на станции Навля. Был мастером на все руки. Военную службу проходил в войсках связи. Служил в Минске, а после освобождения Западной Белоруссии — в Лиде, Белостоке, Гродно. В армии вступил в ВКП(б), был заместителем комбата. В первые дни войны, после ожесточенных боев близ границы, попал в окружение. Штабные документы сумел надежно закопать в болотистом лесу, личные носил с собой, спрятав их глубоко в складках одежды. Сохранил партбилет и в условиях оккупации.

В долгих скитаниях по занятой врагом территории во время облавы его схватили в районе Комаричей и водворили в здание школы, превращенной временно в тюрьму. Построив военнопленных во дворе, немецкий полковник обратил внимание на высокого, стройного старшего лейтенанта, у которого при угрозе расстрела не дрогнул ни один мускул на лице, и приказал вывести его из строя.

— Германское командование готово сохранить тебе жизнь, — с подчеркнутой учтивостью сказал полковник, — в зависимости от ответа на мой вопрос: если события обернутся так, что мы будем отступать, а Красная Армия наступать, будешь ли ты стрелять нам в спину?

— Вы полковник, а я всего лишь старший лейтенант, — не моргнув глазом, ответил Фандющенков, — поэтому вам лучше знать, кто будет отступать, а кто наступать. Я воин, а не палач и никогда в спину противнику не стреляю.

Старому немецкому офицеру, вероятно, понравился ответ, и он приказал определить пленного в формируемый комаричский русско-немецкий полк для охраны тыла. Так Павел Фандющенков оказался в бригаде Каминского, надеясь в подходящий момент повернуть оружие против оккупантов. Разговор с Незымаевым и проверка подтвердили это, и он был введен в штаб подполья в качестве руководителя военной секции организации.

Никишин Константин Петрович, 1915 года рождения, уроженец деревни Слободка на реке Неруссе, кандидат в члены ВКП(б) с 1939 года, из семьи колхозников, пользовавшихся большим уважением за трудолюбие, честность и хлебосольство. Некогда учился в Радогощенской школе. Дружил с Павлом Фандющенковым с юношеских лет, состоял с ним в одной комсомольской ячейке. Срочную службу проходил в Могилеве, окончил военное училище и остался в кадрах Красной Армии младшим командиром.

С первых дней войны вместе с женой, медсестрой, сражался на фронте. Где-то под Воронежем Никишин попал в окружение. Бежал из плена в сторону Брянских лесов. Нес на себе триста километров раненого однополчанина — лейтенанта, которого укрыл в доме своих родителей. В бригаду Каминского вступил по совету и рекомендации Фандющенкова. Павел сказал ему: «Чем гнить в тюремных погребах и лагерях, в бездействии ждать, что кто-то принесет нам освобождение и победу, надо пока бороться с врагами изнутри. Рядом леса, там всегда найдем соратников. Но мы должны пойти к ним, имея оружие…» Никишина назначили командиром охранной роты, что очень устраивало Фандющенкова и подпольщиков.

Семенцов Михаил Матвеевич, 1914 года рождения, уроженец поселка Радищевский Лубошевского сельсовета. Бывший младший командир Красной Армии. Отец его, Матвей Леонтьевич, был известный в губернии организатор первой сельской коммуны и председатель одного из первых колхозов в области. Накануне фашистского вторжения ему поручено было сопровождать на восток большую партию рогатого скота. Старик сумел сохранить все стадо. В семье Семенцовых было тринадцать детей. Четверо старших сыновей — командиры Красной Армии. Михаил, демобилизованный еще до войны, возвратился домой, работал механиком на спиртзаводе. Однажды случилось так, что, втянутый на деревенской свадьбе в пьяную драку, он был осужден за хулиганство. Факт судимости при Советской власти посчитали заслугой и определили командиром взвода в полицию. Там он связался с Фандющенковым, который посвятил его в свои планы. Михаил четко выполнял задания Павла Васильевича.

Егоров Семен Егорович, 1918 года рождения, уроженец деревни Чернево Комаричского района. Бывший командир взвода, младший лейтенант, окруженец. Отец Семена не пользовался уважением земляков, уклонялся от работы в колхозе, шабашничал на стороне. При немцах был назначен старостой. Это угнетало сына.

Встретившись с Семеном, Павел Фандющенков напомнил ему о том, что «сын за отца не отвечает», и предложил использовать факт службы отца у оккупантов для «добровольного» вступления в полицейский полк, с тем чтобы, помня о своем звании бывшего красного командира, служить освобождению Родины. В дальнейшем Семен Егоров стал командиром полевой роты и, пользуясь доверием полицейских властей, скрытно принимал участие во всех акциях военной секции подпольщиков.

Так организационно оформлялось спаянное дисциплиной молодежное подполье в Комаричах.

С помощью военной секции руководители подполья переправляли в лес оружие и боеприпасы, продовольствие и медикаменты, так как партизаны имели лишь то, что добывали в боях. Пропуска и удостоверения личности, получаемые через военную секцию подполья, служили для легализации патриотов из числа военнопленных и «больных», скрываемых в больнице якобы в связи с инфекционными заболеваниями.

По заданию Фандющенкова оружейный мастер при гарнизоне Петр Калинкин и бригадир слесарей полицейского автогаража Степан Драгунов под предлогом нехватки запасных частей затягивали ремонт пушек, минометов, автомашин, укрывали от интендантов незаприходованные автоматы, пулеметы, мотоциклы. Часть обозов с продовольствием, снаряженных Михаилом Семенцовым и Костей Никишиным для гарнизона, бесследно исчезала, о чем составлялись фиктивные акты. В одних случаях обозы «захватывались» неизвестными лицами, в других «проваливались» в проруби или застревали в глубоких снегах. Объяснить пропажу обозов с продуктами, изъятыми у населения, было вначале нетрудно: в окрестных лесах и селах начали бесчинствовать лжепартизанские отряды, сформированные абвером и гестапо для выявления подлинных борцов. Эти банды занимались грабежом и мародерством. Перед ними стояла задача — скомпрометировать советских патриотов, ведущих борьбу с захватчиками, совершать диверсии и террор против вожаков партизанского движения, подпольных райкомов партии и групп сельской самообороны.

Еще в самом начале своей «карьеры», создавая для немцев «образцовое» отделение, которое было размещено в бывшей средней школе, главный врач преследовал далеко идущие цели. Оккупационные власти, грабя население, неплохо снабжали своих больных и раненых. Продовольствие из местных запасов и медикаменты со всей Европы поступали в больницу беспрерывно. Значительная часть продуктов незаметно изымалась из рациона, чтобы накормить советских воинов, скрываемых незымаевцами, а также помочь вдовам и сиротам. Медикаменты и перевязочные материалы переправлялись тайными тропами в лес — для партизан это была огромная помощь. Отвечали за подготовку и сокрытие от взора немецких медиков лекарств и перевязочных средств фельдшерица Анна Алексеевна Борисова, муж которой сражался на фронте, и студентка Валентина Маржукова, исполнявшая в больнице обязанности медсестры. Они всегда находились на посту, сигнализировали о появлении подозрительных лиц. Обе были вежливы с представителями оккупационных властей, находились вне подозрений и выполняли множество других поручений главного врача.

ЗАГАДОЧНЫЕ ЗАПИСКИ

Однажды к доктору Незымаеву обратилась за медицинской помощью молодая женщина по имени Анисья. Павел не знал ее фамилии, но помнил по школе в селе Радогощь, где она училась в младших классах. Женщина попросила навестить ее захворавшую мать. Когда врач приехал в родное село с визитом к больной и вошел в избу, Анисья неожиданно достала из-за иконы бумажный треугольник и подала его Павлу Гавриловичу. Вскрыв конверт, врач увидел, что на листе типографским шрифтом напечатано: «Присяга партизан Орловщины». Павел молча вчитывался в текст:

К тексту приколота записка, написанная от руки крупными печатными буквами:

— Кто передал тебе эту листовку? — спросил Павел Гаврилович. — Зачем взяла? Хочешь в полицию угодить или в гестапо?!

Анисья испуганно встрепенулась.

— В воскресный день на рассвете, когда патрули еще не протрезвились от ночной пьянки, я пошла в лес за хворостом, — волнуясь, объяснила она. — Неожиданно за стволом дерева увидела незнакомого человека выше среднего роста, с лица приветливого, в сапогах и телогрейке, без автомата. У него на шее я приметила красные ожоги и шрам. Хотела бежать, но он окликнул меня. Расспросил, кто я, откуда. Потом стал выяснять, кого я знаю в Комаричах в больнице. Я сказала: «Доктора Незымаева, училась с ним в детстве в Радогощи». «И что за человек?» — поинтересовался он. «Его многие знают. Добрый, сердечный. Лечит больных из Комаричей и соседних деревень, — ответила я. — И полицейских тоже. Немцы его даже повысили — назначили главным врачом». А он в ответ: «Сделай милость, передай ему письмо». На прощание он помог мне взвалить на плечи вязанку хвороста, дал кусок сала и краюху хлеба. Вот и все, — закончила молодая женщина.

— Наверное, ты ему приглянулась, — смягчаясь, сказал доктор. — Однако, если не хочешь беды, никому ни слова о своей встрече в лесу. Поняла?

— Поняла, — ответила Анисья и зарделась.

Невеселые мысли одолевали Павла, когда он вернулся в больницу. Кто этот аноним? Враг, провокатор или тайный доброжелатель, друг? То, что он не от партизан, это ясно. Иначе присягу не вручил бы случайному встречному. Если это провокатор из абвера или гестапо, значит, его в чем-то подозревают и проверяют.

— Подлинность присяги сомнения не вызывает, — сказал Енюков, внимательно вглядываясь в документ. — Да и секрета в нем никакого нет. Любой партизан, попавший в бою в плен или схваченный полицаем, мог иметь такой текст. Несомненно, этот неизвестный ищет связь с подпольем. Правда, записка странная: уж очень доброжелательная. В дальнейшем посмотрим, что за сведения этот аноним подкинет нам из леса. С листовки снимем копию. Присяга хорошая, патриотическая. Пусть и участники нашей организации поклянутся в верности Родине и ненависти к оккупантам. А подлинник передашь при встрече шефу отделения абвера Гринбауму. Скажешь, что кто-то подбросил в больницу. Это вызовет к тебе еще большее доверие.

На том и порешили.

Погруженные в дела и заботы незымаевцы не замечали, как бежит время. Ночные явки, тайное слушание московского радио, подготовка диверсий требовали нервного напряжения. Ежеминутное хождение по краю пропасти взывало к бдительности, тщательной маскировке, проверке каждого шага. Тишина больничных палат и кабинета доктора Незымаева отзывалась грозным эхом далеко за стенами больницы. То близ станции Комаричи подорвалась на мине грузовая машина с карателями, то на окраине села Радогощь, у кромки Брянского леса, разгромлен обоз противника с продовольствием. Мощный взрыв потряс артиллерийский склад в пойме реки Неруссы. В деревне Шарово неизвестные забросали гранатами караульное помещение, убив двенадцать фашистских солдат и нескольких полицейских. Сигналы о диверсиях поступали с железнодорожного узла, с полустанков и разъездов, из ближних и дальних деревень.

Профессия врача, имевшего к тому же разрешение на свободное перемещение, помогала контактам с самыми разными людьми. Нередко, покидая на время кабинет главного врача, Павел Гаврилович, прихватив медицинский саквояж, усаживался в двуколку и отправлялся с визитами к больным. «Температура высокая, вирусный грипп», — говорил он больному, моя руки. «Типичная малярия, чревата осложнением, режим постельный», — объяснял другим. «А у вас, милейший, явные признаки сыпного тифа», — ставил диагноз третьему пациенту, строго поглядывая на вытянутые лица его родственников. Днем его «пациенты», охая и ахая, лежали на печи, а ночью, когда все спали, украдкой выходили из своих изб, закладывали на дорогах мины, забрасывали бутылками с горючей смесью полицейские посты, расклеивали листовки, вели визуальную разведку у лесных кордонов.

Тем временем аноним из леса вновь подал голос. В условное место, в рощу, чтобы не менять связных, решено было послать ту же Анисью. Она не знала о существовании подполья в Комаричах, но из уважения к Павлу Гавриловичу охотно согласилась выполнить его просьбу. Ей дали салазки и кулек соли из кладовой Енюкова. Если ее в лесу задержат, она должна рассказать придуманную легенду. Соль якобы везет обменять в соседнем хуторе на муку или картофель. В охранение к ней приставили двух выздоравливающих больных из военнопленных, пользовавшихся доверием главврача.

Записка в банке из-под консервов, изъятая Анисьей из воронки у березы, гласила:

Записка заканчивалась знакомой фразой:

Посланные кружным путем на железнодорожную линию Суземка — Середина-Буда связные подтвердили эти сведения. Да, после скоротечного боя Суземка освобождена. Гитлеровский комендант и его свора судимы партизанским судом и расстреляны. Взяты трофеи: пулеметы, винтовки, ящики с патронами, захвачены продовольственные склады. Оккупационные власти готовят карательную экспедицию из Севска…[5]

Новый, 1942 год принес новые вести от «седьмой березы» — так незымаевцы называли анонима из рощи. Он сообщил, что 8 января группа партизанских отрядов атаковала немецко-фашистский гарнизон в окружном центре Локоть. Штурмом взяты офицерская казарма и тюрьма. При этом убито 54 гитлеровца и несколько полицейских. Уничтожена также личная охрана обер-бургомистра Воскобойникова. Сам он смертельно ранен автоматной очередью, умер на операционном столе. После рейда партизаны, тоже понеся потери, уклоняясь от боя с карателями, укрылись в лесах…

Вскоре о гибели «российского патриота и вождя» партии «Викинг» сообщила профашистская газетенка «Голос народа», издаваемая в округе.

— Как ты думаешь, с какой целью неизвестный снабжает нас этой информацией? — спросил в раздумье Павел Гаврилович Александра Ильича Енюкова, сжигая очередную записку.

— Загадка не из простых, — ответил Александр Ильич. — Однако все его сведения подтверждаются. Создается впечатление, что своими записками он подбадривает нас, подталкивает к более активным действиям. Несомненно, догадывается или точно знает о существовании подполья в Комаричах. Но из каких источников? Если предположить, что аноним — провокатор и служит гитлеровцам, то нас с тобой уже давно не было бы в живых. Возможно, этот человек глубоко законспирирован и тайно работает на наших где-то в стане врага, откуда и черпает точную информацию. Но не будем торопиться с выводами. Посмотрим, что принесет из леса очередная «ласточка».

Новая записка рассеяла все сомнения.

В конце записки мелкими печатными буквами постскриптум:

Забегая вперед, скажу, что имя патриота-анонима стало известно чекистам еще до освобождения Брянщины, о чем тогда не могли знать незымаевцы.

Поиск материалов о комаричских подпольщиках и тех, кто им помогал, привел меня в город Куйбышев, где проживает генерал-майор в отставке Кондратий Филиппович Фирсанов. В годы войны он был одним из видных организаторов партизанского движения в Орловской области, членом бюро обкома партии. Генерал Фирсанов, руководивший оперативной работой орловских и брянских чекистов в тылу врага, имел помощниками опытнейших и самоотверженных профессиональных разведчиков, в числе которых был Засухин, человек героической судьбы.

В органы государственной безопасности он пришел с комсомольской работы. Коммунистом стал в 1928 году. Война застала его на службе в Бресте. В первые дни вероломного нападения гитлеровской Германии на СССР он находился в служебной командировке и не успел эвакуировать семью. Жена трагически погибла при наступлении вражеских войск на Брест, сыновья — Константин и Аркадий, находясь в оккупации, были угнаны на каторгу в Германию. Малолетняя дочь нищенствовала, скрывалась у местных жителей.

Чекист несгибаемой воли, возглавив небольшую группу, окруженный со всех сторон врагами, совершал из лесу вылазки против захватчиков. Но долго удержаться там не хватило сил. С малочисленной группой Засухин прорвался к партизанам в район Калинковичей и принял участие в кровопролитных боях. Вскоре его группа, преследуемая карателями, обманным маневром выбралась из блокады и пришла в Тулу. Оттуда по указанию Центра В. А. Засухин был направлен в Орел. С осени 1941 года он стал одним из тех, кто по поручению партийных органов держал связь с партизанами и патриотическим подпольем, в том числе с Комаричами. Его имя непосредственно связано с историей таинственного незнакомца из леса.

Для внедрения в фашистский разведорган «Виддер» сотрудниками Засухина была разработана версия-легенда. В одном из боев с карателями молодой партизанский разведчик Андрей Елисеев по кличке «Дрозд» должен прикинуться контуженным, остаться на поле боя и в «бессознательном» состоянии неизбежно стать пленником оккупантов. Легенда сработала.

Воспоминания генерала Фирсанова вызвали естественное желание лично встретиться с организатором одной из выдающихся акций за линией фронта чекистом Василием Алексеевичем Засухиным, узнать у него другие подробности, связанные с Борисом, а также о помощи, оказанной ими комаричскому подполью. Но, увы! Я уже не застал его в живых. Пришлось вновь обратиться к Кондратию Филипповичу Фирсанову и брянским чекистам, чтобы рассказать читателям о последнем подвиге бывшего военного летчика Романа Антоновича Андриевского, совершенного им уже после изгнания фашистов из Брянских лесов.

Еще несколько месяцев этот бесстрашный доброволец-разведчик, под конспиративной кличкой «Оса», находясь в логове врага и подвергаясь смертельной опасности, вел работу по выявлению вражеских агентов, разложению полицейских частей бригады РОНА, спасал от гибели многих советских патриотов.

Время шло. Под ударами Красной Армии и партизан гитлеровские войска откатывались на запад. По указанию Центра Андриевскому и сформированной им группе из восьми отважных разведчиков с их согласия было разрешено отступить вместе с личным составом «Виддера» для подрыва его изнутри и выполнения особых заданий на пути отступления гитлеровских войск в Клинцах, Унече, Бежице и на территории Белоруссии. Их работа во вражьем стане оказала неоценимую услугу командованию советских войск.

К несчастью, жизнь Андриевского, этого отчаянно храброго человека, и его товарищей неожиданно оборвалась трагически. Они погибли смертью героев в глубоком тылу во время схватки советского армейского десанта с агентурой абвера.

Вот кто был таинственным незнакомцем, снабжавшим незымаевцев загадочными записками из тайника у полузасохшей березы.

Когда эта книга уже была подготовлена к печати, земляки Андриевского из города Изюм Харьковской области прислали мне многотиражную газету завода, где прошел рабочую закалку Роман Антонович.

СКОРПИОНЫ

Война продолжалась не только на фронтах. Партизанское движение на оккупированной врагом территории превратилось в массовую всенародную борьбу, охватив Белоруссию, Украину, Крым, Северный Кавказ, центральные и северо-западные районы РСФСР. Из Брянских лесов оно распространилось на Орловскую область и соседние — Черниговскую, Сумскую, Курскую. Из этих лесов уходили в рейды на запад соединения Ковпака и Сабурова, Федорова и Наумова.

Урон, нанесенный партизанами и подпольщиками врагу, был настолько чувствителен, что начальник штаба германских сухопутных сил Гальдер и рейхсминистр пропаганды Геббельс уже не могли скрывать от фюрера потери вермахта от действий партизан. Разгневанный Гитлер в своих приказах истерично требовал любыми средствами покончить с «красными бандами» в тылах своих войск.

Карательные акции против партизан, находившихся в южных массивах Брянских лесов, направлялись из «экспериментального», единственного на оккупированной территории СССР особого округа. Создание его преследовало цель сконцентрировать наемников в один мощный кулак, чтобы их руками подавить партизанское движение, жестокими репрессиями «образумить» непокоренных и заодно сохранить для фронтовых операций солдат вермахта. Центром его был поселок городского типа Локоть, бывший некогда вотчиной нескольких поколений царской фамилии и их фаворитов. Не случайно обосновавшиеся там гитлеровские сатрапы избрали для въезда в Локоть пароль «Царь Федор», отзыв «Граф Апраксин».

Окружному центру и его карательной бригаде РОНА были подвластны восемь районов, откуда исходила наибольшая угроза со стороны партизан: Брасовский, Комаричский, Севский, Навлинский, Суземский, Дмитровск-Орловский, Михайловский и Дмитриев-Льговский. Это была огромная территория, богатая лесами, лугами, полевыми угодьями, садами, реками и озерами, край некогда процветающих совхозов и колхозов, разоренных нашествием фашистов.

Павел нередко задумывался над тем, почему именно их край наводнен таким количеством наемников из числа белоэмигрантов, бывших помещиков и кулаков. Ответ был однозначный. Эти «бывшие», выпущенные из тюрем уголовники, а также изменники и предатели, проявившие трусость на поле боя и стремящиеся любой ценой уцелеть в этой кровавой войне, нужны были гитлеровскому командованию как щит перед грозной силой, таящейся в дебрях Брянских лесов.

Однако, к счастью, никто из немцев и их сателлитов не знал загадок и тайн российских лесов.

Создание так называемого особого полицейского «экспериментального» военного округа в составе группы районов Орловской и Курской областей преследовало и другие цели: отправку на заводы, рудники и сельские фермы Германии даровой рабочей силы — рабов из числа советских военнопленных и местной молодежи. Из-за нехватки трудовых ресурсов экономика рейха все больше буксовала.

В то суровое время Павел Незымаев редко виделся с родителями. Уходил на работу чуть свет, возвращался глубокой ночью, часто оставался сутками в больнице. В одной из редких встреч и бесед с отцом Гавриилом Ивановичем тот спросил:

— Павлуша, меня постоянно занимает и тревожит одна мысль. В первую мировую войну мы воевали с немцами и австрийцами, стояли на фронте лицом к лицу, узнавали их по островерхим каскам, нередко даже братались, особенно в семнадцатом году. В гражданскую войну схватывались врукопашную с беляками, махновцами, петлюровцами. Но это были классовые враги, которые стремились штыками, танками и орудиями стран Антанты удушить революцию в зародыше. Теперь, кроме фашистов, приходится драться с доморощенными карателями. Что же происходит? Откуда взялась эта мразь — Воскобойников, Каминский, Тиминский, Мозалев и прочие прихвостни?

— Отец, я и мои друзья, как и ты, тоже задавали себе такие мучительные вопросы. Со времени установления народной власти прошло немногим более двадцати лет. Одним махом классовый враг не был подрублен под корень. Одни бежали за кордон, другие замаскировались, притихли на время. Но вспомни недавние годы коллективизации, когда кулачье с обрезами в руках поднялось на сельсоветы и колхозы, шло на террор и поджоги. А сегодня нашествие фашизма вновь подняло из своих нор недобитки классового врага, К ним в союз гитлеровцы присоединили деклассированные элементы — рецидивистов и убийц, которые, в условиях хаоса и покровительства оккупантов вошли в раж и готовы ради убийств, грабежа, мародерства и других безнаказанных преступлений служить любой власти.

Да и немцы не те, что были когда-то. Гитлер своей нацистской демагогией, легкими победами в Европе, богатыми трофеями и обещаниями мирового господства развратил многих из них, создал особо верные ему части СС и СД. Но эра гитлеризма недолговечна. Фашистам не помогут ни свежие дивизии, отозванные с Запада, ни сателлиты, ни «экспериментальные» округа с их наемниками из белоэмигрантских вертепов и доморощенных бандитов. История доказала, что Россию победить невозможно, а Советский Союз тем более. Наполеон взял Москву. А что из этого вышло? Найти кучку предателей — это удавалось не только Гитлеру и Геббельсу. Но нет такой силы, которая могла бы посеять вражду в нашем народе и взорвать страну изнутри. Дорога нами избрана, и остановиться на полпути ни я, ни мои товарищи не намерены, что бы это нам ни стоило.

— Понимаю, сынок. Я тоже кое-что повидал в жизни, был на двух войнах, но такого ожесточения и кровопролития мир не знал. Увидим ли мы с Анной Ивановной твоих братьев? Не уверен. Сердце матери надрывается. Она ночами не спит, предчувствует, что и над твоей головой, Павлуша, занесен клинок. Умоляю тебя об одном: будь осторожен с врагами! Проверяй и тех, кто набивается в друзья, верь не каждому.

— Без веры жить нельзя, отец. А вера одна — мы победим! Москва сообщает о безуспешных попытках врага завладеть Сталинградом. Рядом партизанские соединения громят врага в соседних районах и проникают из наших лесов на Украину. Оккупанты еще сильны, но дух их поколеблен. Кое-кто из знакомых офицеров, в том числе господин Бруннер, все чаще поговаривает, что предпочитает фронт нашему «партизанскому аду». Спят не раздеваясь, ставят посты у своих спален, страшатся каждого ночного выстрела и стука в дверь, подозревают в измене своих же наемников. По сведениям из поселка Локоть, туда стягиваются дополнительные силы. Облавы, аресты и расправы будут усилены. Но и мы не дремлем, готовим кое-какие сюрпризы…

До войны Локоть славился своим знаменитым конезаводом. Оккупанты превратили его конюшни в застенок. В поселке с первых дней оккупации обосновался Воскобойников. Там же находились резиденция новоиспеченного «комбрига» Каминского и штаб его карательной бригады, а также отделение германской военной разведки и контрразведки Абвергруппа-107, имеющая мощную радиостанцию с позывными «Виддер». Она подчинялась Абверкоманде особого назначения в Орле, которой руководил полковник Герлиц. Отдельные карательные органы дислоцировались в Брянске. Координацией всех фашистских спецслужб, включая СД и ГФП (тайная военная полевая полиция), занимался штаб под кодовым названием «Корюк-532», который находился при штабе 2-й танковой армии. Начальником отдела по борьбе с партизанами и подпольем в штабе «Корюк» был капитан фон Крюгер, яростный и злобный нацист.

Начальник локотского филиала абвера Гринбаум служил в Чехословакии, Франции, Польше. Накануне нападения гитлеровской Германии на СССР в Варшаве была создана специальная Абверкоманда-107, в штат которой был введен и Гринбаум. Этот сорокалетний немец с упрямым и жестоким характером считал себя обойденным в звании и должности и возлагал большие надежды на карьеру в России. Полковник Герлиц обещал щедро наградить и повысить его, если он сумеет внедрить надежную агентуру из числа советских военнопленных в партизанские отряды и подпольные организации. Именно поэтому Гринбаума откомандировали из Орла в Локоть, в район активных действий партизан. Однако пока что в его распоряжении была лишь шайка наемников из откровенных предателей и выпущенных из тюрем уголовников-рецидивистов. Одним из них был Шестаков, бывший кулак, — низкорослый, бритоголовый изувер и садист, получивший за свои заслуги перед оккупантами звание обер-лейтенанта германской армии.

Дерзкие партизанские рейды заставили оккупантов всюду ужесточить режим. Это коснулось и поселка Комаричи, входившего в состав Локотского округа. Особенно неистовствовал начальник комаричского отделения полиции Масленников, — от него требовали усилить охрану железнодорожной линии и местных дорог, закрыть все входы и выходы у лесных кордонов, а также дознаться, кто распространяет листовки и прокламации. До сих пор он докладывал, что они изготовляются в лесу и партизанскими тропами проникают в населенные пункты.

Фашистский холуй совсем озверел после того, как один из полицаев — Николай Блюденов с укоризной сказал:

— Наивно думать, господин начальник, что эти птахи залетные. Они явно из здешнего инкубатора.

Начались повальные обыски, аресты. В тюрьму бросали невиновных, пытали, брали заложников.

— Масленникова надо убрать!

Таков был приговор подпольного штаба. Но как? Чтобы не ставить его участников под удар, пошли на хитрость. Павел узнал, что в перестрелке с партизанами легко ранен обер-бургомистр Каминский, сменивший в этой должности Воскобойникова.

Прежде чем решиться убрать Масленникова, Павел Гаврилович и Александр Ильич посоветовались с чекистами и направили в лес надежных связных. Разработали совместный план. При этом учитывалось, что Каминский, занявший два ключевых поста в округе, смертельно боялся конкуренции. Это и понятно. Рядом, в Севске, властвует комендант полковник Шмерлинг. Фигура колоритная. Происходит, вероятно, из прибалтийских баронов. Аристократ, свободно владеет русским, французским и английским языками. Долго жил в Германии, побывал не только в Европе, но и в Азии, Африке, Соединенных Штатах. Кто знает, каковы дальнейшие намерения германских властей, от которых он, Каминский, не раз выслушивал нотации: проморгал партизанские налеты на Суземку, Локоть, Трубчевск, не уберег Воскобойникова, не сумел предотвратить диверсии на станциях Брасово, Навля, Комаричи.

По сведениям, полученным из окружения «комбрига», ему претит амбициозность бывшего белого офицера Масленникова, рвущегося к более высоким постам. Прослышал «комбриг» и о генерале Власове, с завистью узнал о приглашении его в Берлин. Среди власовских подручных было немало лиц, охочих до выгодных должностей на оккупированных землях. Кое-кто из них уже появлялся в Локте. Одним словом, обстановка способствовала тому, чтобы толкнуть Бронислава Каминского на крайние и необдуманные поступки.

Через несколько дней адъютант «комбрига» Капкаев положил на его стол письмо. Некий «беспредельно преданный» аноним доносил, что против «вождя округа» затеян опасный заговор. Его возглавляет авантюрист Масленников, который рвется в обер-бургомистры. Доказательства: последний, воспользовавшись перестрелкой с партизанами, стрелял из укрытия в «комбрига». В письме назывались и сообщники: следователи Гладков, Третьяков и командир карательной роты Паршин.

Подпольщики отлично знали прошлое этих цепных псов Каминского и абвера. Уроженец деревни Аркино Гладков еще до войны был уволен со службы за взяточничество и связь с преступным миром, скрывался до оккупации. Бывший заготовитель Третьяков и каратель Паршин, из уголовников, отличались особым рвением и жестокостью, занимались поборами с мирного населения.

Незымаевцы узнали также, что Каминского особенно разъярила недавняя самочинная расправа Масленникова над неким Сашкой Раздуевым, доверенным лицом «комбрига», садистом и насильником. Этому бывшему кулаку, не раз судимому за разбойные нападения советским судом, ничего не стоило пристрелить арестованного в камере или убить человека за нелояльность к «новому порядку» на глазах его семьи. Масленников и сам побаивался Раздуева, неукротимого в своем пьяном буйстве. Воспользовавшись его очередной выходкой и насилием над любовницей шефа, начальник полиции приказал своим людям тихо прикончить одного из сподручных «комбрига».

Взбешенный Каминский, переживший до этого два покушения, приказал казнить «заговорщиков» без суда и следствия. Масленников, Третьяков и Гладков были повешены на городской площади. Паршин же был нещадно бит шомполами и понижен в должности.

Комаричское подполье, как и некоторые другие патриотические группы, Навлинский подпольный окружком партии поручил оберегать от проникновения туда вражеской агентуры опытным оперативным работникам В. А. Засухину, А. И. Кугучеву и их сотрудникам, находившимся при партизанских соединениях. Алексей Иванович Кугучев — профессиональный разведчик, мастер сложных чекистских акций, наносивших ощутимый ущерб захватчикам и их прихвостням, хорошо изучил изощренные приемы и провокационные методы врага.

Находясь в глубоком тылу врага, он не сомневался, что противника можно и нужно перехитрить и, используя любой повод, вносить страх, нервозность и смятение в его ряды.

Помощники Кугучева смело и умно внедрялись в немецкую полицию, формирования РОНА, в бургомистраты и старостаты оккупационных властей. Они были в курсе междоусобиц и конкурентной вражды среди всей этой своры.

Так возник вопрос о скрытой ненависти заместителя «комбрига», председателя военно-полевого суда С. В. Мосина к командиру комаричского полицейского полка В. И. Мозалеву. О последнем было известно, что он бывший сержант, бежавший с поля боя и предавший комиссара и нескольких коммунистов своей части, захваченных в плен. Угодливость и жестокость, трусливость и наглость — таков был характер этого предателя. На улицах Комаричей он неизменно появлялся в сопровождении свиты телохранителей и свирепой овчарки. О прошлом Мосина сведения были скудными. Знали только, что он доставлен в Локоть в немецком обозе. До войны работал с Каминским в Орловском спиртотресте, был его преданным оруженосцем. Он недолюбливал Мозалева, считая его выскочкой (из сержантов — в командиры полицейского полка), не способным справиться с партизанами.

В Локте нашлись «благожелатели», которые при удобном случае нашептывали господину Мосину, что Мозалев считает его ничтожеством. Однажды, когда полк Мозалева в схватке с партизанами в селе Шарове потерял на поле боя пушки и минометы, Мосин добился от Каминского вынесения приказа о служебном несоответствии командира полка, который в декабре 1942 года был и вовсе смещен.

Немало хлопот доставлял подполью немецкий фельдшер Отто (фамилия его не установлена), часто навещавший окружную больницу как представитель санитарной службы германского командования. У Незымаева создалось впечатление, что он пытается все вынюхивать и выслеживать. Спасало то, что этот медик питал неуемную страсть к выпивке.

При встрече с доктором Бруннером Павел Гаврилович как бы невзначай сказал:

— Герр Бруннер, мне жалко вашего молодого медика. У него в фатерланде жена, дети, родители. Он напивается до бесчувствия, теряет достоинство арийского офицера, к тому же выбалтывает содержание секретных приказов, якшается с девицами легкого поведения и, чего доброго, занесет заразу в общежитие господ офицеров. Я позволю себе, герр Бруннер, говорить с вами откровенно, как врач с врачом. В данном случае я выполняю свой долг перед санитарной службой германского командования.

После некоторого колебания и переговоров с гестапо Бруннер отправил Отто в распоряжение одной из штрафных частей на фронт.

Так скорпионы пожирали скорпионов.

ПОЗЫВНЫЕ ИЗ ЗАСТЕНКА

Подпольщики хорошо знали, что комаричская и локотская тюрьмы были целиком отданы на откуп карателям из бригады Каминского. Правда, общее наблюдение за местами заключения и агентурная работа среди узников возлагались на оберштурмфюрера СС Генри Леляйта и сотрудников Гринбаума, но самая грязная палаческая работа исполнялась отъявленными головорезами и садистами, добровольно перешедшими на службу к врагу. Среди этого уголовного сброда царила коррупция. Нередко за незначительную плату или бутыль самогона удавалось спасти человека от смерти или угона на каторгу в Германию.

Когда я впервые предпринял поиск участников и свидетелей подвига доктора Незымаева и его соратников, мне позвонила по телефону Степанида Давыдовна Мурзинова, бывшая жительница деревни Аркино, которая некогда томилась в фашистском застенке. Уже много лет она живет в Москве в семье сына инженера-металлурга. Мы встретились. История этой женщины связана с событиями в Комаричах в период вражеской оккупации и заслуживает, чтобы о ней рассказать подробно.

В довоенные годы ее муж, Алексей Васильевич Мурзинов, был председателем одного из местных сельсоветов и колхоза «Победитель», а затем выдвинут райкомом партии управляющим Комаричским отделением сельхозбанка. Эта должность и четверо малых детей давали ему право на бронь от призыва в армию. Однако, когда началась война, коммунист не захотел оставаться в тылу и в августе сорок первого вместе с другими добровольцами ушел на фронт. На рубеже Десны, под Брянском, попал в окружение. Хорошо зная лесные дороги, политрук Мурзинов вывел группу военнослужащих в расположение партизанского отряда «За Родину», сражался в составе разведгруппы этого молодого отряда.

Тем временем Степанида Давыдовна, оставив детей у родственников, перебралась из Аркино в деревню Березовец, где ее и мужа мало кто знал. Недалеко от Березовца находилась лесная деревушка Гревичи. Там она связалась с партизанами и сопровождала к ним советских воинов, попавших в окружение, в том числе двух раненых летчиков, выбросившихся в этом районе с подбитого самолета. О связях Мурзиновой с людьми из леса и о том, что она жена коммуниста-партизана, дознались полицаи. Ее схватили в деревне Аркино, куда она пришла за детьми, и водворили в комаричскую тюрьму.

— Двадцать суток, — рассказала она, — держали меня в одиночке. Следователи пытались выведать, где находится мой муж, и требовали выдать место расположения партизанской базы. В своих показаниях я была искренна, так как не видела мужа с момента его ухода на фронт, как и не знала о дислокации партизанской базы, ибо передавала сопровождаемых лиц в Гревичи через связных, не зная их имен. Следователи ни битьем шомполами, ни угрозами уничтожить детей не могли выбить из меня нужных им показаний и отправили в общую женскую камеру. Там в ужасной скученности и грязи томилось до трехсот женщин. Это были в основном заложницы: жены, матери и сестры партизан и командиров Красной Армии. И вдруг блеснул луч надежды. В камере появился Павел Гаврилович Незымаев, врач, хорошо знавший нашу семью. Улучив момент, я протиснулась к нему. Павел сразу узнал меня, велел отойти в тамбур и шепотом сказал:

— Потерпи, что-нибудь придумаем. А пока жалуйся на боль в животе, рвоту и зуд в теле. По возможности выведай все, что здесь происходит, особенно каков режим охраны.

Через некоторое время Мурзинова в сопровождении санитаров как тифознобольная была препровождена в больницу. Тиф был мифом. Окруженная заботой Незымаева, молодая женщина быстро приходила в себя. Она рассказала, что по ночам многих арестованных вывозят из комаричской тюрьмы в Севск и там расстреливают. Из локотской тюрьмы арестованных казнят в пригороде Воронова Лога, где заранее вырыты могильные рвы. Там установлена полицейская застава. Немало людей, не пожелавших сотрудничать с немцами, уничтожено фашистами и в Медведовском лесу. Охрана тюрьмы состоит из подразделений бригады РОНА. Гитлеровцы заглядывают туда редко. Они боятся инфекционных больных. Иногда военнослужащие их гарнизона проверяют лишь наружные посты. Все судилища происходят в зале бывшего клуба «Профинтерн».

Павел Гаврилович, конечно, и раньше знал о режиме в тюрьме и отчаянном положении узников. Но его интересовали детали: имена стражников, надзирателей и «подсадных уток» — провокаторов. Нужны были также сведения о тех заключенных, кто не сломлен и готов в случае нападения патриотов на тюрьму помочь разоружить внутреннюю охрану и содействовать побегу узников.

Вскоре произошел трагический эпизод, в результате чего Степанида Давыдовна вновь оказалась в тюрьме. Как-то в летний день ее муж — партизанский разведчик из отряда «За Родину» проник лесными тропами в Аркино, чтобы засечь огневые точки полицейских ностов и заодно проведать детей, находившихся в избе его родителей. Он не знал, что там временно квартировала бывшая мельничиха — кулачка Свинцова, ярая антисоветчица, негласный осведомитель карателей.

По ее доносу тринадцать немецких жандармов и полицаев окружили усадьбу, где укрылся в погребе на ночевку разведчик. В ответ на ультиматум о сдаче отважный партизан швырнул в карателей две гранаты и, воспользовавшись замешательством, огородами пытался скрыться. Во время погони одна из пуль настигла Мурзинова. Тяжело раненный в ногу, он подорвал себя последней гранатой. Полицаи схватили его отца, мать, жену и пятнадцатилетнюю сестру.

Жена погибшего коммуниста, вновь оказавшись в тюрьме, стала помощником доктора Незымаева. Еще находясь в больнице, она догадывалась, что он ведет тайную борьбу с оккупантами. Через знакомых лиц, которых на время направляли из тюрьмы на разные работы в поселок, она передавала Павлу Гавриловичу все интересующие его сведения.

Для подпольщиков весьма любопытным оказалось сообщение из тюрьмы о некоем Петре Акимовиче Калинкине, жителе деревни Пигарево, бывшем старшем политруке Красной Армии. Он давно был близко знаком с Ильей Шавыкиным, назвавшим себя тоже окруженцем, встречался с ним в доме бывшего председателя сельсовета и командира истребительного батальона коммуниста Моисея Андреевича Тикунова. Илью Шавыкина гестапо арестовало вместе с Калинкиным, однако вскоре Илью освободили, и он неожиданно оказался на посту начальника штаба полицейского полка, а затем начальником штаба карательной бригады РОНА.

Сразу же возник вопрос, нельзя ли воспользоваться давней связью Петра Калинкина с Шавыкиным в целях разведки. Вызывало недоумение, почему Шавыкин, обладая большой властью, не выручает Калинкина из фашистского застенка?

Подпольщики стали наводить справки о Калинкине, которого хорошо знали жители деревни Пигарево. Знала его и медсестра больницы Анна Алексеевна Борисова. Некогда их семьи были соседями. Знал его и подпольщик Петр Тикунов. Калинкин закончил Тульское оружейно-техническое и Смоленское военно-политическое училища, заочно учился в Военно-политической академии имени Ленина. В первые дни войны его направили политруком роты в 425-й стрелковый полк под Могилев. Город оборонялся стойко, но силы оказались неравными. Под ударами немецких танков остатки полка были рассеяны и попали в окружение. Политрук пытался перейти линию фронта, но, контуженный и раненный, был пленен и попал в Рославльский лагерь для советских военнопленных. Из лагеря бежал и пересек линию фронта в районе Унечи. Вскоре его назначили инструктором политотдела в 507-й стрелковый полк 3-й армии Брянского фронта. В это время гитлеровцы захватили Орел и вели наступление на Брянск. После ожесточенных боев и больших потерь полк направили на пополнение и переформирование в тыл, но в пути он попал в окружение.

Разрозненные группы советских воинов пытались с боями прорваться через родные Калинкину с детства места: Локоть — Комаричи — Навля, однако прорыв не удался. Окруженцы разошлись по окрестным деревням, надеясь укрыться временно у местных колхозников, чтобы при первой возможности перейти линию фронта или присоединиться к партизанам. Так Калинкин оказался в своей деревне Пигарево, откуда перебрался в село Бочарово, где рассчитывал с помощью Моисея Андреевича Тикунова и своего школьного товарища Петра Тикунова связаться с подпольем или вступить в партизанский отряд. Там же судьба столкнула его с бывшим соучеником Ильей Шавыкиным.

Петр Акимович Калинкин представлял для комаричских подпольщиков интерес и тем, что сравнительно неплохо владел немецким языком. Кроме Незымаева этот язык никто из них не знал. Стало известно, что еще до ареста он переводил с русского на немецкий советские листовки, которые сбрасывались с самолетов в стан врага, в том числе с текстом доклада И. В. Сталина на торжественном заседании в честь 24-й годовщины Октября 6 ноября 1941 года. Сигналы из тюремного застенка свидетельствовали также о том, что Петр Калинкин отказывается принимать пищу, страдает кровохарканьем и добивается встречи с врачами.

Наступил удачный повод для личного свидания Павла Гавриловича с больным. Однажды незнакомый полицейский офицер вывел его за ворота тюрьмы и сопроводил в больницу. Когда врач и больной остались наедине, Незымаев сказал:

— Если вам не помог ваш недавний приятель Илья Шавыкин, то и голодовка не поможет. Я дам лекарства, которые облегчат ваши страдания, но при условии прекращения «голодного бунта». Умереть вы всегда успеете, но лучше умереть в бою. Ваше освобождение не за горами. Об этом я уже договорился с властями. Поскольку вы по специальности оружейник, то поступите оружейным мастером в полицейский гарнизон. Это тоже оговорено. Кстати, расскажите о Шавыкине. У меня не было случая познакомиться с этим человеком, занявшим столь высокий пост в округе.

Павел, разумеется, уже знал, что представляет собой этот субъект, но его интересовали взаимоотношения между ними.

Петр Калинкин помнил Павла Незымаева еще учеником Комаричской железнодорожной школы, знал его родителей. В юности был знаком с сестрой Павла Надей, которая была председателем учкома и заводилой всех пионерских дел в школе. Поэтому повел разговор откровенно и остро.

— Илья Шавыкин — карьерист и ренегат. Его внезапное появление на родине в Бочарове еще требует выяснения. Когда мы встретились, он сочувственно говорил о бедах России, переживал неудачи на фронтах, горечь отступления. Советовался, как сколотить подпольную группу или перебраться к партизанам, тайком слушал радиопередачи из Москвы и даже начал записывать сводки Совинформбюро. Однако, когда фашисты подходили к столице, его активность заметно сникла, в разговорах появились пораженческие настроения. Узнав в середине декабря о разгроме гитлеровских войск под Москвой, он снова заинтересовался возможностью пробиться в партизанский отряд. Но говорил об этом без энтузиазма, как-то отрешенно. Находясь в тюрьме, я долго размышлял о его странном и двурушническом поведении. Вероятно, подумал я, он сознательно переметнулся к тем, кто поверил вражеским домыслам о неизбежном поражении Советского Союза.

— Ну, это еще неизвестно, — произнес Павел Гаврилович. — Поживем — увидим.

На том и разошлись.

Через некоторое время незымаевцы узнали, что до ареста Петр Калинкин поддерживал связи с подпольщиками Пигаревского и Глядинского сельсоветов, которые действовали еще изолированно, помогал патриотической группе, возглавляемой коммунисткой Василисой Павловной Юшиной, изготовлять листовки, добывал взрывчатку. На допросах держался стойко, никого не выдал. А после освобождения из тюрьмы, как и было договорено, поступил оружейным мастером на склад при районной управе. Утаивал от немцев оружие, снаряды и по заданию своего прямого начальника Фандющенкова прятал их в тайнике. Узнав, что в роще бывшего Маринского совхоза наши отступающие части оставили 25 ящиков тола, сообщил об этом Павлу Васильевичу, который велел закопать их в глубокий снег, чтобы не достались оккупантам. Калинкин, которого еще проверяли подпольщики, не был ими включен в организацию, не знал о существовании военной секции, но охотно выполнял отдельные поручения, подписывая свои донесения псевдонимами Бочаров и Скобелев. В 1943 году он привел к партизанам группу военнослужащих 2-го полицейского полка, которые повернули оружие против оккупантов. Сражался в партизанском отряде имени Александра Невского на территории Витебской области. После разгрома гитлеровцев в Белоруссии вновь был мобилизован в Красную Армию, участвовал в боях в Восточной Пруссии. За месяц до окончания войны был тяжело ранен на Земландском полуострове, под Кенигсбергом, и демобилизован. Имеет боевые награды.

Я долго искал Калинкина, наконец поиск увенчался успехом и привел меня в Казахстан, где много лет Петр работал после войны. Сейчас он на пенсии, живет в городе Рудный Кустанайской области, занимается садоводством, воспитывает внуков, а в редкие свободные часы пишет воспоминания о минувшей войне и судьбах однополчан.

ВЫЗОВ В «ВИДДЕР»

Однажды в красивой деревушке Слободка, что в трех километрах от большого села Лопандина, где находится старейший сахарный завод, появился незнакомый человек. Раненный в ногу и руку, он отлеживался в избе колхозников Никишиных. И только им было известно, что незнакомец — бывший советский лейтенант и однополчанин их сына Кости. В боях под Воронежем лейтенант был ранен, не мог передвигаться, и его неизбежно ожидал плен. Однако Константин Никишин, верный воинскому братству, не оставил в беде товарища по оружию. Зная, что плен у фашистов означал медленную мучительную смерть, он решил во что бы то ни стало спасти однополчанина.

По оврагам и полям, хоронясь днем в копнах соломы и заброшенных полусгоревших сараях и овинах, Никишин пронес его на своих плечах до курских лесов. С наступлением осени они добрались до какой-то глухой деревушки под Брянском, где раненому тайно была оказана помощь. Зная с детства здешние леса, Костя, рискуя жизнью, протащил однополчанина по нехоженым тропам и определил в доме родителей.

Имя и фамилия его — Алексей Кытчин — не были известны в здешних краях. Лаской и вниманием, делясь с ним последним куском хлеба и крынкой молока, отпаивая настоем лечебных трав, мать и отец Никишины поставили больного на ноги. А он рассказал, что происходит из поморских рыбаков, жил до войны в районе Холмогор, на родине великого русского ученого Михаила Васильевича Ломоносова, чем весьма гордился. Рано потерял родителей, воспитывался в детдоме. Когда повзрослел, пошел валить лес в Карелии и Архангельской области, затем был призван в армию, учился в военном училище, откуда был направлен на фронт.

«Вы спасли меня, стали родными, словно отец и мать, — говорил он Никишиным. — Зовите меня просто Леней или Лешей, как меня звали дома. Останусь жив, век не забуду ни вас, ни друга Костю».

Константин Никишин и Алексей Кытчин служили в разных батальонах, держали оборону на разных участках фронтовой полосы, не были близко знакомы, но знали друг о друге по полку и дивизии. Никишин не мог видеть, как был ранен в бою однополчанин. Однажды, уже находясь в Слободке, Костя тайно привез Кытчина к доктору Незымаеву. После внимательного осмотра пулевых ранений Кытчина Павел Гаврилович засомневался: не самострел ли это? Но, доверяя рассказу и искренности Никишина, отбросил подозрения и уложил раненого в больницу на долечивание.

Время текло медленно и скучно. Кытчин поправился, поздоровел и не знал, куда девать себя. Хотел поступить на Лопандинский сахарный завод, но предприятие хирело, не хватало сырья, в рабочих не нуждалось. К тому времени Константин Никишин, ставший командиром полицейской роты, рассказал о незавидном положении Кытчина своему другу Павлу Васильевичу Фандющенкову. Тот пообещал при удобном случае доложить о нем своему командиру. Комаричский полк, поредевший в боях, испытывал недостаток в командных кадрах.

Алексей Кытчин охотно согласился служить в полицейской бригаде, и его выдвинули на должность начальника штаба одного из батальонов. Никишин и Фандющенков прикинули, что служебное рвение Кытчина укрепит доверие к нему властей, поможет доступу к секретным документам карательных полицейских органов. Учитывая это, военная секция подполья будет пытаться постепенно привлечь его к тайной борьбе с оккупантами.

Всех офицеров комаричского полка полиции периодически вызывали в штаб бригады в Локоть на инструктаж. Выезжал туда и Кытчин. На нем была новая, хорошо пригнанная щеголеватая форма с эмблемой бригады РОНА. Теперь он был сыт, весел, самоуверен. В середине октября 1942 года в штаб «комбрига» заявился порученец майора Гринбаума. Отозвав скрытно Кытчина, он велел ему задержаться в Локте и явиться попозже вечером к шефу отделения «Виддер».

В кабинете Гринбаума кроме него находились его помощник Шестаков и обер-лейтенант Франц Гесс.

Говорил Гринбаум, переводил Шестаков, в прошлом платный провокатор Абверкоманды-107 в Орле. Выдавая себя за советского разведчика, он сколотил лжеподпольную организацию под названием «Ревком», некую ловушку для выявления подлинных патриотов. Тех, кого по наивности и неопытности привлекли туда, ждала суровая расплата: их расстреливали или гноили в застенках. Из Орла этого матерого фашистского провокатора перебросили в помощь Гринбауму в Локоть. Как уже стало известно чекистам из сообщений Романа Андриевского (Бориса) и партизанского разведчика Андрея Елисеева, проникших в гнездо «Виддера», он был преданным цепным псом германской военной разведки. Теперь перед ним поставили задачу выявить лиц, сочувствующих и помогающих патриотическому подполью и партизанам.

— Рад познакомиться, господин Кытчин, — начал Гринбаум. — Раньше не имел чести знать, но слышал о вас. Нам известно, что о назначении на должность в полицию за вас хлопотали Фандющенков и Никишин. Мы вполне доверяем этим господам, но… — Гринбаум сделал небольшую паузу. — Они люди прямые, военные. Их интересует служба, а не родословная офицеров. Им не вполне знакома биография человека, которого они рекомендовали в бригаду. Чтобы не терять времени на перевод, господин Шестаков напомнит некоторые эпизоды из вашей жизни на вашем родном языке.

— Слушаюсь, — растерянно проговорил Кытчин, бледнея, и стремительно поднялся со стула.

— Садитесь и слушайте внимательно, — приказал Шестаков. — Нам известно, что вы сын некогда богатого купца, активно помогавшего агентам Антанты, то есть врагам Советской России и Германии кайзера. После отбытия срока наказания в советской тюрьме отец был лишен прав и выслан на Север. Ваша версия о детдоме и военном училище — басни, блеф. На лесозаготовках в Карелии и под Архангельском вы действительно были, но по приговору суда в качестве осужденного вора-рецидивиста и налетчика. Советы хотели исправить вас трудом, но вы совершили групповой побег из лагеря, убили часового, слонялись по разным городам, а перед началом войны по подложным документам вступили в Красную Армию, чтобы замести следы. На фронте из трусости совершили самострел. Только случай избавил вас от желанного плена. Вы изменили присяге и воинскому долгу.

При этих словах Гринбаум остановил Шестакова, намереваясь сам продолжить разговор при участии переводчика.

— Если вы, господин Кытчин, так легко изменили своей родине, то где гарантия, что вы не измените нам? Германское командование намерено проверить вашу лояльность. Будем откровенны. Нас беспокоят участившиеся случаи дезертирства и перехода к партизанам военнослужащих бригады Каминского и некоторых малодушных союзников фюрера из числа мадьяр и словаков. Мы готовы не разглашать ваше уголовное прошлое при одном условии. Вы обязуетесь негласно изучать настроения солдат и офицеров полицейских формирований и при малейшем подозрении об их изменнических планах новому порядку докладывать мне или обер-лейтенанту Гессу. В противном случае… — и Гринбаум сделал излюбленный им выразительный жест, намекая на виселицу.

Кытчин замер, потеряв на мгновение дар речи. Потом вновь стремительно вскочил со стула, угодливо склонил голову и с жаром произнес:

— Ваше превосходительство, я нахожусь здесь по доброй воле. Я мщу за отца и свои страдания в большевистской России. Поверьте, я искренне предан фюреру и германскому командованию. Ваше задание для меня закон. В этом вы скоро убедитесь.

— Хорошо, — сказал фашист и, обращаясь к Шестакову, приказал: — Оформите заявление господина Кытчина распиской о сотрудничестве.

ПАРОЛЬ — «НАСТУПАЕТ ОСЕНЬ…»

В самом начале подпольной деятельности Павел Незымаев и Александр Енюков с величайшей осторожностью подбирали в организацию единомышленников. Это были люди разных характеров и возрастов, отчаянно смелые и решительные, готовые к самопожертвованию во имя наших идеалов и спасения Родины. Одних Павел знал по школьным и юношеским годам, других — в процессе совместной работы в самых сложных и порой невыносимых условиях. Проверка показала, что включившиеся по доброй воле в тайную борьбу с оккупантами лица из близкого окружения Павла Васильевича Фандющенкова тоже заслуживают доверия. Их преданность общему делу уже доказана в боевых условиях.

Размышляя о характере и личных качествах каждого из участников организации, вдумчивый врач и психолог Незымаев понимал, что одинаковых людей не бывает, что каждая личность индивидуальна. Например, Костя Никишин, Михаил Семенцов, Семен Егоров и некоторые другие отличались повышенной эмоциональностью, юношеской пылкостью, им не терпелось поскорее увидеть поражение врага и добиться восстановления власти Советов в районе. Более уравновешенные Михаил Суконцев, Петр Тикунов, Степан Арсенов склонялись к тому, что активным действиям, то есть к захвату власти, следует перейти, когда Красная Армия начнет теснить противника в этом крае и фронт приблизится к Комаричам.

Среди подпольщиков Павел Незымаев и Александр Енюков особо выделяли Ивана Стефановского. Человек зрелого возраста, имеющий большой опыт работы в органах милиции по борьбе с уголовным миром и уже побывавший на фронте, хладнокровный и вдумчивый, он принимал решения, исходя из конкретной обстановки.

— Взвесив все «за» и «против», я считаю, что в нашем деле одинаково опасны и поспешность и медлительность, — ответил Иван Иванович на вопрос Незымаева. — Сейчас главное — уничтожать гитлеровцев и наносить им как можно больший ущерб. Нужна еще некоторая выдержка для подготовки четко продуманного плана. Но и тянуть нельзя. Учитывая опасную для захватчиков обстановку в партизанском крае, каратели пойдут на крайние меры.

Руководящая тройка подполья — Незымаев, Енюков и Фандющенков — согласилась с доводами Стефановского.

Поздней осенью 1942 года командование 2-й немецкой танковой армии, обеспокоенное все возрастающей активностью партизан и массовым дезертирством в рядах своих сателлитов, а также восстановлением Советской власти в ряде районов Брянщины, стало сомневаться в способностях «комбрига» Каминского и местного «самоуправления» обеспечить тылы и охрану железнодорожных сооружений. Это был период, когда ставка Гитлера с тревогой и надеждой ждала вестей из Сталинграда.

Там шли бои за каждую улицу, каждый дом и заводской цех. Истерические приказы фюрера требовали немедленно и полностью овладеть городом любой ценой.

Крах наступит позже, в конце января и начале февраля 1943 года, когда 330-тысячная армия генерал-фельдмаршала Паулюса окажется замкнутой в огромном котле и капитулирует.

Танковые колонны генерал-фельдмаршала Манштейна, посланные Гитлером для деблокации окруженных в Сталинграде, были остановлены советскими войсками.

Еще задолго до этих событий генерал Блауман — командир 200-й стрелковой дивизии из группы армии «Центр» с тревогой сообщал в Берлин:

Главным шефом Локотского округа был назначен генерал-полковник Рудольф Шмидт, новый командующий 2-й танковой армией (кстати, позже, в июле 1943 года, тоже смещенный Гитлером за провал операции «Цитадель»).

Павел Незымаев, Александр Енюков и Павел Фандющенков понимали, чем чревато это назначение. О генерале Шмидте было известно, что он ярый сторонник «выжженной» земли, массового угона мирного населения и отправки молодежи на каторгу в Германию.

Как главного врача округа Незымаева назначили в комиссию по отправке молодежи в рейх и набору рекрутов для «русско-немецких» карательных батальонов, тем более что для их пополнения была объявлена всеобщая мобилизация всех мужчин округа в возрасте 16—55 лет. В справках, выданных Павлом и его помощниками, указывались вымышленные болезни, в том числе инфекционные, от одних названий которых гитлеровцы шарахались как очумелые. По таким «документам» более 180 человек были освобождены от воинской повинности и угона в Германию. Позднее их переправляли группами в лес.

В Брянские леса для подавления партизанского движения пригонялись карательные части СС, которые пополнялись солдатами сателлитов и местными наемниками.

На конспиративном совещании 27 октября, где присутствовало только 11 человек, незымаевцы приняли дерзкий план под кодовым названием «Переход».

План предусматривал координацию боевых действий подпольщиков с группой бойцов партизанских отрядов. Его конечной целью был захват района, восстановление на его территории хотя бы временно органов Советской власти, а затем переход на сторону партизан полицейских батальонов, возглавляемых Фандющенковым.

План был вполне реален и обдуман в деталях. Гитлеровский гарнизон в Комаричах, состоявший всего из 86 человек, должен был быть разгромлен внезапным ударом партизанского отряда, который базировался ближе всего к райцентру. В его задачу входило также вывести из строя железнодорожную линию Льгов — Комаричи, одну из основных артерий, питающих в этой зоне войска противника: уничтожить на станции поворотный круг, треугольник, нарушить связь, взорвать водокачку и зенитные установки.

Захват учреждений оккупантов, в том числе почты, телеграфа, отделения территориальной полиции, поручался охранной роте Никишина, несшей службу в окрестных селах. Накануне решено было заменить основные посты этой роты партизанами-нелегалами, живущими под видом мирных жителей в селах и деревнях, оставить в ней только верных людей, с тем чтобы беспрепятственно оттянуть ее к райцентру. Полевая рота Егорова должна была обеспечить «коридор» для связных, направляемых на встречу к партизанским «маякам». В случае если бы нагрянула карательная экспедиция, тот же «коридор» использовать для отхода в лес партизан и подпольщиков. Мобильная группа Фандющенкова по принятому плану изолирует или уничтожает командира полицейского полка Мозалева, вывешивает в райцентре красный флаг, возглавляет боевые действия трех батальонов, которые поворачивают оружие против оккупантов и в полном составе переходят на сторону партизан.

Военная секция тщательно готовила акцию: создала в каждом батальоне ядро волевых командиров, подготовила оружие, снаряжение, продовольствие. Людей ненадежных под разными предлогами перемещали, направляли в отдаленные деревни, выводили из игры.

Вся документация — пароли, карты, имена и адреса гестаповцев, изменников и предателей — была сосредоточена у Фандющенкова. Координация групп захвата возлагалась на члена подпольного штаба Михаила Суконцева.

Подготовительная работа велась также в оружейных мастерских, автогараже, на железнодорожной станции и в больнице. Начальник артиллерии полка Юрий Малахов при вступлении партизан в райцентр должен был передать им малокалиберные пушки, минометы и зенитные орудия. Члену подпольного штаба Степану Драгунову вменялось в обязанность заминировать грузовые и легковые автомашины, чтобы помешать бегству оккупантов или в случае вынужденного отхода лишить противника средств погони. Петр Тикунов и подобранные им надежные люди на станции попытаются вывести из строя вражеский бронепоезд. Медсестры Анна Борисова и Валентина Маржукова готовили для отправки в лес выздоравливающих, скрываемых в больнице под видом гражданских лиц, упаковывали перевязочные материалы и медикаменты, заготовленные заранее.

Вожаки подпольной организации понимали, что во всех случаях удержать на длительный срок Комаричи они не смогут. Красная Армия была еще далеко. В Трубчевске сосредоточилась карательная экспедиция. Гитлеровцы будут драться, чтобы вновь захватить и восстановить движение на жизненно важной для них железнодорожной линии Льгов — Комаричи. Поэтому все участники восстания должны быть готовы влиться в партизанские отряды.

— Это будет наш подарок к юбилею 25-летия Великой Октябрьской революции, — сказал Павел Гаврилович. — Даже временный захват райцентра и красный флаг на самом большом здании бывшего раймага вселят надежду в скорое освобождение, воодушевят советских людей на новые подвиги, послужат примером для других районов Брянщины, где с нетерпением ждут восстановления власти Советов.

В случае каких-либо осложнений план «Переход» автоматически переносился на неделю вперед — в самый канун 25-й годовщины Великого Октября.

Связными к партизанскому командованию выделили Михаила Семенцова и Ивана Стефановского, подпольщиков верных и смелых, хорошо владеющих оружием. За их беспрепятственный проход через полицейские посты отвечал член подпольного штаба командир полевой роты Семен Егоров, бывший лейтенант Красной Армии. Задача: договориться о дате и зоне перехода. Пароль для партизанских «маяков», которые выйдут на встречу: «Наступает осень». Отзыв — «Скоро выпадет снег».

Оставшиеся в живых участники подполья и свидетели рассказали о необычайном подъеме, который царил в те дни в организации в ожидании октябрьских праздников. Но, увы! В назначенный срок связные не возвратились. Незымаев, Фандющенков и Енюков были удручены. Предательство? Но с чьей стороны? Неужели врагам удалось раскрыть так глубоко законспирированную организацию и узнать о плане «Переход»? Может быть, партизанское командование имеет другие встречные предложения? Но где связные? Решили ждать до первых чисел ноября, когда ожидались связные — дублеры из другого, соседнего партизанского отряда.

В преддверии радостного дня мать Павла, Анна Ивановна, решила собрать небольшой праздничный ужин. Испекла блины, извлекла из погреба горшочек сметаны, соленые огурцы, капусту, поставила самовар.

За стол сели отец, мать, Павел, медсестра Аня Борисова и еще кто-то из близких. Павел был озабочен, рассеян, но старался бодриться, шутить.

— Сейчас я развеселю вас, — сказал он, доставая из кармана локотскую окружную газету «Голос народа». — Послушайте, о чем пишет редактор, посетивший рейх по вызову пропагандистов доктора Геббельса. Статья называется «Жизнь русских в Германии». Читаю:

— Какая райская каторга! — воскликнул Гавриил Иванович. — Хотел бы я посмотреть своими глазами на наших земляков, отправленных в скотских вагонах в их трижды проклятый рейх!

— Читаю далее, — продолжил Павел.

— Чтобы познать их культуру, — вновь прервал сына Гавриил Иванович, — можно было этому писаке никуда не ехать. Наверное, он еще мало нагляделся на виселицы за окнами, на трупы расстрелянных и замученных в локотской и комаричской тюрьмах, на обездоленных вдов и сирот, на костры из книг, взорванные и сожженные клубы, библиотеки, музеи и церкви. Мерзость!

— Ладно, — сказал Павел. — Дальше читать не буду. Здесь еще написано, что советские военнопленные живут в германских лагерях, как в санаториях: чистые, светлые комнаты, белоснежные постели, спортивные упражнения, калорийное питание. Кругом врачи, заботливый уход…

— Ну что, смешно?

— Было бы смешно, если бы не было так грустно. Как псы на цепи брешут, — в сердцах сказала Анна Ивановна.

Неожиданно разговор был прерван резким стуком в дверь. Павел встал, посмотрел в окно и увидел фигуру знакомого полицая. Тот был в форме и с винтовкой.

— Да это Колька Блюденов! Какой леший притащил этого пьяного зверюгу в неурочный час?! Вероятно, есть раненые из полицейских и меня требуют в больницу. Но почему прислали именного этого типа?

В доме заволновались…

Павел вышел во двор. Ухмыляясь, полицай подтвердил, что доктора немедля вызывают.

— В больницу? — спросил он.

— Нет, в управу. Да поскорее, Павел Гаврилович, начальство ждать не любит.

— Хорошо, скоро приду. Иди!

— Нет, — заупрямился Блюденов, — приказано сопроводить лично и без проволочек.

Доктор, не торопясь, стал одеваться, мучительно думая, чем вызвана такая спешка. До сих пор еще никто из полицаев не осмеливался говорить с ним так непочтительно и настойчиво.

Сомнения развеялись сразу. Павла Гавриловича схватили у здания управы, затолкали в машину и доставили в Локоть. В тюрьме зверски избивали. Там он впервые увидел надзирательницу, известную среди узников под кличкой Тонька-пулеметчица. Эта продажная девка, добровольно служившая немцам, изощрялась в пытках, расстреливала мирных жителей. Много позже, спустя три с лишним десятилетия, ее разыщут чекисты и суд воздаст ей должное. Тогда же она с остервенением колотила по щекам молодого врача, жгла раскаленными щипцами его бороду. Пытали Павла и другие тюремщики-садисты: следователи Процюк и Морозов, тюремный комендант Данила Агеев. Но Незымаев не проронил ни слова. На допросах неизменно присутствовали и избивали арестованного заместитель «комбрига» Мосин и военные контрразведчики из «Виддера», ибо даже гестаповские ищейки оберштурмфюрера Генри Леляйта и доктор герр Бруннер не сразу могли поверить, что такой «германофил», как Пауль Незымаев, мог изменить их доверию и возглавить подпольную организацию «красных бандитов».

Особенно бесновался Бронислав Каминский. Эта скандальная история грозила выбить из-под него кресло «комбрига» и обер-бургомистра, учитывая, что ряд его непосредственных подчиненных из бригады РОНА входили в руководящее ядро группы Незымаева. Упреки сыпались на него со всех сторон, а над головой уже нависал меч главного шефа генерал-полковника Рудольфа Шмидта, часть штабов которого предполагалось переместить в Локоть. На выручку Каминскому из-за отказа Незымаева давать показания поспешил майор Гринбаум. Военная разведка и контрразведка (абвер) нередко враждовали и соперничали с гестапо в своем рвении доказать преданность рейху и фюреру. В качестве главного козыря против Павла Гавриловича Незымаева и его соратников был предъявлен недавно завербованный агент «Виддера».

На очной ставке с провокатором Павел вначале оцепенел, потом с гневом плюнул в его физиономию. Это был Алексей Кытчин, участник обсуждения плана «Переход». Рой мыслей пронесся в голове врача. Неужели это тот самый Кытчин, некогда тяжело раненный окруженец, которого с риском для жизни сотни километров протащил на своих плечах и спас от смерти лейтенант Костя Никишин? Тот Кытчин, которого и он, доктор Незымаев, тоже с риском для жизни тайком выходил в больнице, поставил на ноги и неосмотрительно пригласил в последний ответственный момент участвовать в обсуждении плана «Переход»?

Павел так и не успел узнать, что этот мерзавец — классовый враг, купеческий отпрыск, уголовник, осужденный и высланный в свое время в отдаленные края. Во время войны он втерся в ряды Красной Армии и с нетерпением ждал случая перейти к врагу. Об этом позже узнали верные друзья Павла…

Памятуя о недавних симпатиях и доверии к главному врачу со стороны оберштурмфюрера Леляйта с железнодорожного узла и доктора Герберта Бруннера и опасаясь конфликта с этими влиятельными офицерами, Каминский решил лично встретиться с арестованным. Так заключенный камеры-одиночки № 6 локотской тюрьмы предстал перед самим «комбригом». Перед встречей тюремщики отмыли и припудрили его раны, накормили и приодели.

— Не ожидал, Павел Гаврилович, никак не ожидал от вас такой дерзости и неблагодарности к новым властям, — вкрадчиво начал он. — Вы умный человек, интеллигент, хороший врач, свободно владеете немецким языком. Мы с вами специалисты, в которых нуждается германское командование. Живем в реальном мире. Каждому ясно, что дело Советов проиграно. Не сегодня завтра падет Сталинград, германская армия переберется за Волгу, отрежет Урал. На юге решается судьба Кавказа. Японцы и турки с нетерпением ждут этого момента. Одни захватят Сибирь и Дальний Восток, другие нацеливаются на Крым и Кавказ. У вас была блестящая карьера, чего вам не хватало? Если бы даже на миг вообразить, что большевики вернутся на время в наши края, то чекисты казнят вас одним из первых. От вас требуется немногое: сообщить, кто еще помимо одиннадцати участников совещания 27 октября в вашей больнице причастен к заговору? Где ваши филиалы, конспиративные квартиры, явки? Назовите пароли для связи с партизанами и подпольными райкомами. И тогда я дарую вам жизнь.

— Чекистами меня не испугаете, господин обер-бургомистр. Они борются с врагами моей Родины и тех, кого разоблачают в измене и шпионаже, судят по военным законам страны, — спокойно ответил Павел Гаврилович. — А вы и ваши хозяева готовы уничтожить всех, кто препятствует вашим бредовым планам надеть ярмо на советский народ, гноите людей в тюрьмах и лагерях, уничтожаете невинных мирных людей, не щадя детей и стариков, гоните нашу молодежь на каторгу в Германию. Я не жду милости от прислужника палачей, — возвышая голос, продолжал Павел, — от вас, злобного антисоветчика — энтээсовца, изменника и наемника вермахта. Ваша песенка спета. Если вас не уничтожат партизаны, как вашего приятеля Воскобойникова, то вы, холоп оккупантов, примете смерть от своего же барина. Запомните эти мои слова! Расплата близка!

— Убрать! — заорал в бешенстве Каминский, и конвоиры поволокли Павла в камеру.

1 ноября 1942 года на улицах Комаричей и в соседних деревнях и поселках непрестанно курсировал крытый грузовик. Охранка Каминского и немецкие жандармы по списку провокатора Кытчина рыскали в поисках участников совещания 27 октября, на котором был принят план «Переход». Ивана Стефановского и Михаила Семенцова схватили на пути у деревни Быхово, куда они ехали на подводе для встречи с партизанскими «маяками». Семен Егоров был арестован и обезоружен у кирпичного завода близ села Лопандина. Павел Фандющенков и Константин Никишин отстреливались до последнего патрона, но были блокированы группой гитлеровцев и полицаев бывшего махновского бандита Процюка. Их жестоко избили, связали и бросили в кузов. Не удалось скрыться и бежать к партизанам и Степану Арсенову, — его два дня подстерегала засада. Уже будучи схваченным, он успел сказать сестре: «Мы с Павлушей поклялись друг другу вместе бороться до победы или с честью отдать жизнь за правое дело. Пусть враги знают, как умирают коммунисты и комсомольцы. Я буду с Незымаевым рядом до конца. Прощайте!»

Степана Драгунова выволокли из дома родственников. В тот день, опасаясь, что фашисты захватят заложниками его жену Шуру и дочку Альбину, он сам вышел из убежища. На уговоры родных скрыться — ответил отказом. Попрощавшись с женой и пятилетней дочуркой, Драгунов с гордо поднятой головой вышел навстречу полицейским.

Сразу после ухода из дома Павла Гавриловича Анна Борисова побежала в управу. В пути встретила знакомого писаря полиции.

— Куда торопишься, сестрица? — спросил он.

— За доктором Незымаевым. Его ждут в больнице.

— Напрасно идешь, его увезли в Локоть в тюрьму.

Ошеломленная известием, медсестра вернулась на Привокзальную улицу. Вместе с родителями Павла они стали рвать и сжигать в печи разные бумаги врача. Поспешно выбросили в туалет запасные части к радиоприемнику. С обыском могли нагрянуть каждую минуту. Уничтожив улики, Анна побежала в больницу, чтобы успеть предупредить об аресте Енюкова. Опытный подпольщик, предчувствуя недоброе и заметив, как Анна Борисова подает ему знаки из окна больницы, понял, что надо немедленно уходить. У калитки он лицом к лицу столкнулся с агентами полиции.

— Где найти здешнего завхоза? — спросил один из них, не зная в лицо Енюкова.

— Завхоз болен, находится дома, — не раздумывая, ответил Александр Ильич и, не оглядываясь, пошел прочь.

Укрывшись временно у надежных людей в деревне Пигарево, Енюков перебрался в Бочарово, где вначале его приютили в доме родителей Петра Тикунова, а затем переправили на конспиративную квартиру Василия Карповича Савина. В тайнике под печью в избе кузнеца он прожил двадцать суток. Затем связные из леса сопроводили его в партизанский отряд имени Чкалова. Там он стал комиссаром особой разведгруппы и сражался до полного освобождения Брянщины. В семейном архиве Александра Ильича хранится характеристика, выданная командованием партизанской бригады, действовавшей в числе других соединений в южном массиве Брянских лесов. Вот ее текст:

К Михаилу Суконцеву, тоже участнику тайного совещания в больнице, примчалась взволнованная и заплаканная Валя Маржукова.

— Схвачен Павел Гаврилович! В поселке облава. Немедленно уходи!

Не раздумывая ни минуты, Суконцев, минуя в обход центр поселка, ушел из райцентра и добрался до родного села Лобанова. На околице зарылся в поле в стог сена. К вечеру к дому родителей подъехала полицейская автомашина. Каратели обшарили всю усадьбу и соседние избы, но безуспешно. К ночи Михаил решил пробираться в соседний Дмитриев-Льговский район, где еще не была поднята боевая тревога и путь туда не был густо утыкан постами немецко-мадьярских гарнизонов. Так он оказался в зоне боевых действий 1-й Курской партизанской бригады. В ее составе в первые же дни принял участие в рейде на Екатерининское отделение Лопандинского совхоза, задуманном как отвлекающий удар против карателей, бесчинствовавших в Комаричах в связи с раскрытием подпольной организации. В качестве разведчика и командира разведгруппы Суконцев воевал в бригаде курских партизан до марта 1943 года, то есть до момента соединения с наступающими частями Красной Армии. Находясь в партизанском лесу, Суконцев с горечью узнал из фашистских газет «Речь» и «Голос народа», издаваемых в Орле и Локте, об аресте соратников по подполью и расправе над ними. Помимо него и Александра Енюкова, успевших уйти к партизанам, сумели избежать ареста Петр Тикунов, Анна Борисова, Валентина Маржукова, Василий Савин, а также радист-сержант Михаил Катран и Володя Максаков.

Петр Васильевич Тикунов не был на конспиративном совещании актива подпольной организации — он в это время выполнял задание по подготовке диверсии на станции Комаричи. Остальных подпольщиков не привлекли к обсуждению плана «Переход» из-за строго ограниченного круга его участников. Именно поэтому провокатор не знал их в лицо.

Ни щедрые посулы Каминского, ни зверские пытки контрразведчиков «Виддера» над арестованными не в силах были заставить Незымаева, Фандющенкова, Никишина, Арсенова, Стефановского, Драгунова и Егорова выдать других участников подполья. Узники стойко переносили страдания, не выдав тайны. А пока что предатель получил свои 30 сребреников. В приказе № 125 от 9 ноября по Локотскому окружному самоуправлению, расклеенном на видных местах в населенных пунктах и опубликованном затем 16 ноября в газете «Голос народа», говорилось:

ПАМЯТЬ

После очной ставки с провокатором и встречи с Каминским Павел Незымаев понял: конец близок. В тюрьму уже проникли сведения об аресте и пытках над членами военной секции и другими подпольщиками. Один из охранников, земляк, проговорился, что Александр Ананьев (Енюков) и Михаил Суконцев скрылись и объявлен их розыск. Павел надеялся, что эти отважные подпольщики, возможно, с помощью партизан попытаются освободить товарищей в здании суда. Однако разум подсказывал, что надежды эти весьма шатки, — в округе на ноги поставлены все карательные органы и объявлен комендантский час. Ближайшие родственники арестованных, в том числе его родители, Гавриил Иванович и Анна Ивановна, заключены в концентрационный лагерь в Севске.

Вдруг неожиданная записка! На клочке газеты переданная тем же стариком из охраны, бывшим конюхом в селе Радогощь. Записка без подписи, но Незымаев без труда узнал почерк Фандющенкова:

Разные мысли одолевали Павла. Из сводок Совинформбюро, принятых по радио до ареста, а также из разговоров знакомых немцев, мадьяр и словаков он знал, что Ленинград и Сталинград стоят насмерть, что Красная Армия яростно отражает атаки фашистов в Новороссийске, бьет их на кавказских перевалах, что рядом, в Брянских лесах, партизанские соединения, пробиваясь сквозь гарнизоны противника и ведя тяжелые бои с карателями в Орловской, Сумской и Черниговской областях, устремляются в глубь Украины. Он понимал, что скоро должен наступить великий перелом в войне, что партия мобилизует все силы и средства на фронте и в тылу, чтобы погнать вражеские войска вспять, освободить все оккупированные земли и завершить войну победой.

«Надо выстоять, надо бороться до конца в любых условиях, — внушал себе Павел. — Даже здесь, в Комаричах, остались силы, которые, уйдя глубже в подполье, продолжают дело, начатое им, Незымаевым, и его товарищами по оружию. А таких «пятачков» на оккупированной территории сотни и тысячи. Лучше умереть в бою или в схватке при побеге, чем болтаться на виселице на радость злобствующим врагам».

К несчастью, мечтам Незымаева и плану побега, разработанному Фандющенковым, сбыться не удалось. Смертельно напуганные заговором военных и гражданских лиц в Комаричах, локотские окружные власти наспех затеяли судилище при закрытых дверях. Усиленный конвой из эсэсовцев и головорезов из личной охраны «комбрига» оцепил ближайшие улицы.

Много лет спустя я разыскал в Брянске жену Павла Фандющенкова Раису Ивановну. Уже после суда она узнала от узников, томившихся с ее мужем в одной камере, что план побега был вполне обнадеживающим. Через верных людей Павел Васильевич тайно сумел склонить своего бывшего личного шофера, чтобы последний при перевозке осужденных через Воронов Лог пустил машину под откос, рассчитывая, что в создавшейся «аварийной» ситуации арестованные разбегутся и скроются в лесу. Однако в кабину водителя посадили двух гестаповцев с пистолетами наготове. Поэтому-то шофер и не смог имитировать аварию, и осужденных без помех доставили в Комаричи.

Позже знакомая учительница Бубнова, которая тоже содержалась в тюрьме по подозрению в связях с партизанами, передала Раисе Ивановне Фандющенковой часы, перочинный нож и другие мелочи, полученные от ее мужа. Он просил подарить их на память сыну Виталию.

Итак, до последней минуты незымаевцы жили надеждой на освобождение и продолжение борьбы. Но эти надежды рухнули.

Фашистский военно-полевой суд был назначен на 7 ноября 1942 года. Гитлеровцы и их наймиты не случайно избрали этот день. Они надеялись, что расправа над патриотами в такой большой советский праздник породит смятение и страх в народе, неверие в победу и погасит дух сопротивления гитлеровским захватчикам. В зал суда не были допущены ни публика, ни защита.

Вот строки из «приговора»:

После вынесения приговора обвиняемым связали руки проволокой, уложили в кузов грузовика лицом вниз и повезли вначале в помещение комаричской почты. Там мародеры-конвоиры содрали с них одежду, обувь, шапки, нарядили в отрепья и лапти и повели к площади у бывшего здания райкома партии и райисполкома.

— …Незымаев, на выход!

— Фандющенков, Арсенов, Драгунов, Егоров, Никишин, Семенцов, Стефановский!..

— Шнель, шнель! — подталкивали арестованных прикладами автоматов эсэсовцы-конвоиры.

На главной площади в Комаричах — виселица. Восемь петель…

В середине помоста, под перекладиной, с гордо поднятой головой стоит широкоплечий, лобастый, светловолосый человек, известный всей округе. Взгляд его устремлен поверх конвоиров и палачей, туда, где собрался народ:

— Товарищи, граждане! Красная Армия близка! Громите фашистских мерзавцев! Уничтожайте предателей! Смерть немецким оккупантам!

Через несколько минут все было кончено. Угрюмая толпа медленно растекалась по заснеженным улицам. Над поселком низко висели черные тучи, валил густой мокрый снег. Яростно шумел осенний ветер, раскачивая и сталкивая тела казненных. Казалось, сама природа восстала против злодейской расправы над сыновьями земли брянской. Это было 8 ноября, на второй год войны.

После казни патриотов на стене камеры смертников была обнаружена надпись, нацарапанная гвоздем:

ВОЗМЕЗДИЕ

В тот период гитлеровцы, проиграв битву за Сталинград, которая внесла решающий вклад в достижение коренного перелома в ходе Великой Отечественной войны и всей второй мировой войны, готовились к летнему наступлению на Курской дуге. Связь с лесом становилась все более стабильной. «Перевалочный пункт» в Бочарове работал с полной нагрузкой и раскрыт не был.

После расправы над незымаевцами обер-бургомистр «комбриг» Каминский приободрился, устроил пышный банкет, на котором поднял тост за восстановление партии «Викинг». По этому поводу он обратился с «манифестом-приказом» № 90 от 29 марта 1943 года к населению округа. В нем самозваный «вождь», зная, что за его спиной немцы, с амбицией писал:

Этим же «манифестом» был образован оргкомитет в составе наиболее доверенных лиц «вождя» для разработки структуры, устава и программы этой мифической партии.

На предательский призыв партизаны от имени всего населения ответили «комбригу» посланием, напоминающим письмо запорожских казаков турецкому султану. Через связных, тайно проникших в Локоть, письмо было положено ему на стол.

Еще до изгнания гитлеровских войск с территории области возмездие за Павла Незымаева и его соратников настигло оккупантов и их наемников на всей территории округа.

…Однажды в поле зрения подпольщиков попал человек в форме немецкого сержанта по имени Вилли. Через некоторое время ему удалось встретиться с Петром Тикуновым. Названный им пароль был известен только Енюкову. После перепроверки было установлено, что Вилли послан партизанской разведкой для связи с уцелевшими участниками Комаричского подполья. Получив разведданные об обстановке на железнодорожном узле, он так же неожиданно исчез, как и появился.

В ночь на 15 декабря 1942 года над станцией Комаричи взвился огненный фейерверк. В воздух взлетели локомотивы и вагоны с грузами, рвались снаряды, уничтожены поворотный круг, водокачка, въездные пути и стрелки. На путях и у станционных построек полегло более двухсот гитлеровцев и полицаев. Огненный фейерверк — салют павшим героям — полыхал до рассвета.

В дальнейшем Вилли, назвавшийся антифашистом Вагнером, еще дважды появлялся в сопровождении партизанского связного в Комаричах и Бочарове. При содействии группы Тикунова, работавшей в локомотивном депо, его посадили в немецкий эшелон, отправлявшийся в рейх. Там он должен был выполнить какое-то особое задание, о котором подпольщики знать не могли.

После налета на станцию партизаны отрядов «За Родину» и имени Чкалова, воспользовавшись паникой и замешательством, совершили стремительный рейд к зданию комаричской тюрьмы. Перебив охрану, они вызволили семьдесят с лишним узников, которым грозила фашистская петля.

Бывший начальник разведки и заместитель командира партизанского соединения «За Родину», а после войны партийный работник и до недавнего времени второй секретарь Брянского обкома КПСС Михаил Федорович Ковалев в своей книге «Лесной фронт» вспоминает о другом, более крупном партизанском налете на прифронтовую узловую станцию Комаричи на линии Брянск — Харьков в марте 1943 года.

Сводная группа отрядов бригады «За власть Советов» в составе 600 человек, обойдя вражеские гарнизоны, должна была разгромить гарнизон станции и поселка Комаричи, состоявший в тот период из 300 гитлеровцев, занять райцентр, подорвать все сооружения железнодорожного узла, сжечь эшелоны и склады горючего, захватить тюрьму и освободить арестованных патриотов.

Другим отрядам, входившим в бригаду, поручалось подорвать железнодорожные пути и блокировать большаки, идущие от Комаричей на Дмитров и Севск. Предварительно группа разведчиков, переодетых в немецкую форму, бесшумно сняла посты на окраине райцентра. Чтобы дезинформировать врага, противнику были подброшены «документы» о подготовке партизанского удара на Локоть и Севск. Уловка удалась: враг оттянул свои силы. Разгоревшийся бой был скоротечным и жарким. Фашистский гарнизон разгромлен, большая узловая станция Комаричи выведена из строя на десять суток.

План руководителей подполья, несмотря на их гибель, все больше занимал умы оставшихся в живых их соратников и партизан. Ненависть к оккупантам и их наемникам, жажда справедливого возмездия будоражили сердца русских людей.

Предатель Кытчин, находившийся под покровительством абвера и «комбрига», не мог знать, что каждый его шаг контролируется, а презренная жизнь отсчитывается часами и минутами. Получив обещанный куш, он устроил в Слободке шумную свадьбу. В пьяном угаре жениха славили сам командир полицейского полка и мелкое гитлеровское офицерье из контрразведки. Жених клялся в верности фюреру.

Однако прошло немного времени, и меткая пуля оборвала жизнь предателя.

С наступлением нового, 1943 года заметно активизировалось подполье и в окружном центре. Несмотря на присутствие там карательной группы армейского генерала Гильзена, то и дело гибли верные слуги оккупантов и фашистских карателей. Вчера «комбригу» Каминскому доложили, что в доме начальника местной полиции обнаружена мина — ранен следователь. Сегодня — о покушении на заместителя «комбрига», о взрыве цистерн с горючим на станции Брасово. А что будет завтра?

Совсем близко начались наступательные операции советских войск на Брянском и Курско-Льговском направлениях. В штабе обер-бургомистра было неспокойно. Нервничали и его хозяева, стягивая силы для нанесения удара по партизанскому краю.

Весной Локотская подпольная организация имени Щорса начала подготовку к захвату тюрьмы, освобождению узников и соединению с партизанами. Предполагалось, что военнопленный летчик Борис Вишняков с мобильной группой похитят личный самолет «комбрига», а освобожденные из тюрьмы танкисты заберутся в танки бригады и двинутся в сторону фронта. На помощь подпольщикам должна была прийти распропагандированная и восставшая полицейская застава Воронов Лог. Ее командование уже обратилось ко всем полицейским частям с призывом повернуть оружие против оккупантов и перейти на сторону партизан. Однако нелепый случай сорвал этот план. Случайно попавший в засаду партизан-связной не выдержал пыток. Часть щорсовцев была расстреляна, часть погибла в застенках.

«Комбриг» неистовствовал, не верил даже самым близким недавним своим оруженосцам. При первых залпах орудий наступающей Красной Армии он бежал со своими головорезами под Витебск. Там, в лесной чащобе, приказал казнить подозреваемых в намерении сдаться партизанам и выступить совместно против фашистских войск нового командира 2-го полицейского полка и начальника штаба (сменивших Мозалева и Фандющенкова), а также группу офицеров.

В течение нескольких месяцев Каминский и его подручные бесчинствовали в городах и селах Белоруссии и Польши, повсюду оставляли кровавый след. В августе 1944 года при подавлении Варшавского восстания мародерствующие бандиты Каминского, предчувствуя близкий крах рейха, укрыли от германского командования награбленные ценности, забив ими багажники своих автомашин. Об этом стало известно Гиммлеру, который незадолго до этого присвоил своему сатрапу звание бригадного генерала СС. Одни грабители не желали делить добычу с другими грабителями. По приказу командующего войсками в Варшаве обергруппенфюрера СС, генерал-полковника фон дем Баха Каминский и его свита были тайно заочно судимы и приговорены к смерти.

Как-то бывший локотский обер-бургомистр был любезно приглашен в Берлин. Его радости не было предела. Как же, его представят самому фюреру, вручат очередные награды. И кто знает, может быть, последует очередное повышение в звании и должности.

И вот на выезде из Варшавы группа «бригадного генерала» на автомашине была встречена кавалькадой немецких лимузинов с эмблемами СС. «Вероятно, — подумал Каминский, — это почетный эскорт», — и поторопился выйти навстречу, подобострастно улыбаясь. Офицеры понимающе переглянулись и предложили ему и сопровождающим лицам размяться. Впереди шли гости, за ними хозяева. Пройдя с полсотни шагов до обочины, гитлеровцы из автоматов в упор расстреляли Каминского и его свиту: начальника штаба Илью Шавыкина, переводчика Германа Садовски и личного врача Филиппа Заббору. Сбылись предсмертные пророческие слова Павла Незымаева о том, что холоп падет от руки своего же барина…

В боевом рапорте в дни изгнания оккупантов из пределов Брянских лесов и всей области партизаны докладывали партии и Советскому правительству:

Далее партизаны сообщали, что за время боевой деятельности они истребили свыше 100 тысяч гитлеровских солдат и офицеров, в том числе и нескольких фашистских генералов, а также прислужников оккупантов. За это же время было пущено под откос свыше тысячи эшелонов противника и семь бронепоездов. В смелых боевых налетах партизаны уничтожили 120 самолетов противника, 168 танков и танкеток, 58 бронемашин, большое количество пушек, минометов, пулеметов, боеприпасов, тракторов, тягачей, автомашин, мотоциклов, повозок с грузами, взорвано 135 немецких складов, 35 заводов и мастерских. Они провели беспримерную в истории борьбу по взрыву железнодорожных мостов и рельсов. Уничтожили 99 железнодорожных мостов и 226 деревянных, около 500 километров телеграфно-телефонных линий, до 300 километров железнодорожного полотна и большое количество нефтебаз. Отважные партизаны и подпольщики разгромили десятки фашистских штабов, гарнизонов и комендатур, захватили у врага богатые трофеи, которые были переданы Красной Армии, а также населению, пострадавшему от оккупации[9].

На незримом фронте сражались и умирали тысячи патриотов-добровольцев. Они не думали ни о славе, ни о наградах, нередко погибали как безымянные герои.

Нам дороги имена людей, поднявшихся по зову сердца на борьбу с фашистскими захватчиками в тылу врага. В подполье, в партизанских отрядах боролись они с гитлеровской нечистью. Их воля не была сломлена жестоким врагом в самых кровавых испытаниях.

В 1965 году Указом Президиума Верховного Совета СССР за мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в тылу врага, Павел Гаврилович Незымаев посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени. Павел Васильевич Фандющенков и Константин Петрович Никишин — орденами Отечественной войны II степени. За заслуги перед Родиной Александр Ильич Енюков ранее отмечен орденом «Знак Почета», партизанской медалью. Анне Борисовой была вручена медаль «За боевые заслуги».

Изучив подробно все добытые мною материалы о неизвестном широкому кругу читателей патриотическом молодежном подполье в Комаричах, я пришел к выводу о том, что все имена героев должны быть увековечены, и обратился по этому поводу в ЦК ВЛКСМ, Комаричский райком КПСС и Брянский обком комсомола.

26 ноября 1979 года Бюро ЦК ВЛКСМ, рассмотрев материалы поиска о подвиге комаричских подпольщиков, приняло постановление: посмертно занести в Книгу Почета ЦК ВЛКСМ товарищей Незымаева, Арсенова, Драгунова, Егорова, Никишина, Семенцова, Стефановского, Фандющенкова, а также ныне здравствующих — медсестру Анну Борисову и учительницу Валентину Маржукову.

В Комаричах, на площади Подпольщиков, высится каменный обелиск. На нем золотом высечены имена: Павел Незымаев, Павел Фандющенков, Иван Стефановский, Степан Арсенов, Семен Егоров, Константин Никишин, Степан Драгунов, Михаил Семенцов. Восьмерка неустрашимых, павших в смертельной схватке с фашизмом. Все они с почестями перезахоронены в братской могиле у нового здания больницы. Сюда приезжают поклониться праху героев родственники и друзья, учащиеся средних школ Брянщины и соседних областей, сокурсники Павла Гавриловича по Смоленскому мединституту, бывшие партизаны и подпольщики, воины Советской Армии.

Имя Павла Незымаева присвоено бывшей Привокзальной улице, где он жил, средней школе, больнице, пионерским дружинам. Красные следопыты ведут неустанный поиск новых материалов о подвиге незымаевцев, создают в школах музеи и уголки боевой славы, соревнуются за присвоение отрядам имен павших героев.

СУДЬБЫ

Как сложились судьбы остальных участников Комаричского подполья и тех, кто активно помогал им? Послевоенные годы разбросали их по разным местам. Ради встреч с ними, поисков свидетельств описываемых событий и архивных документов я объехал немало городов и районов, а после публикации в «Комсомольской правде» о Комаричском подполье получил сотни взволнованных писем-откликов со всех концов страны.

Ветераны войны, комсомольские работники, учителя, «красные следопыты», читатели выражали восхищение бессмертным подвигом ранее неизвестных героев и просили подробнее рассказать об их борьбе в тылу врага, об их родных и близких. Так родилась эта документальная повесть о Незымаеве и незымаевцах.

В ныне разросшихся Комаричах не осталось никого из семьи Незымаевых. После казни Павла его родители Гавриил Иванович и Анна Ивановна семь месяцев томились в концентрационном лагере в Севске. После освобождения области их ждало новое горе: смертью храбрых пали на поле боя все их сыновья — офицеры Красной Армии. Акиндин был мобилизован из запаса в Мариуполе. Участвовал в обороне Донбасса, погиб в 1942 году.

В Запорожье живет однокурсник Михаила Незымаева по Московскому военно-авиационному техническому училищу Н. М. Терещенков. Он рассказал, что техник-лейтенант Михаил Незымаев был обаятельным и скромным парнем, отличным курсантом и боевым офицером, боготворил своего старшего брата Павла, часто обращался к нему за советами. По окончании училища Михаил служил на западной границе, где встретил первый удар фашистов. Потом дрался с ними в Смоленске, под Москвой и Ржевом. Последняя весточка поступила от него в 1943 году, — он запрашивал Комаричи о судьбе родителей и братьев. Убит при освобождении Белоруссии, где и захоронен в братской могиле.

Младший, Владимир, тоже воевал на разных фронтах. В составе 6-го гвардейского истребительного противотанкового полка прошел почти всю войну; за стойкость и отвагу неоднократно награждался орденами и медалями. Погиб 15 января 1945 года при штурме одного из городов в Восточной Пруссии.

Гавриила Ивановича смерть скосила в начале семидесятых годов. Он, как и завещал, погребен рядом с братской могилой незымаевцев.

К дочери Надежде в шахтерский городок Кировск Ворошиловградской области переехала Анна Ивановна. Там она и похоронена.

Надежда Гавриловна с глубокой печалью рассказала мне о родителях и братьях, показала письма и фотографии, вспоминала детство и юность. С ней живет ее сын Николай, главный инженер Кировского РСУ, с семьей, а в поселке Бутово-Платово, близ города Антрацит, — дочь Людмила с мужем. В семье свято хранят память о Павле Незымаеве, его братьях, родителях.

В Брянске я встретился с подпольщиком Петром Васильевичем Тикуновым. Много лет потомственный железнодорожник, бывший танкист работал мастером-наставником и инженером вагонного депо станции Брянск-2, известного своими революционными традициями. Отсюда он сопровождал на фронт воинские эшелоны, а в тыл на восток — составы с оборудованием эвакуированных заводов. Ранней осенью 1941 года Тикунов ушел в Брянские леса, принимал активное участие в Комаричском подполье. Петр Васильевич недавно вышел на пенсию, но дома ему не сидится. Он часто встречается с молодежью, вспоминает о боевых делах советских патриотов. Сын его и дочь — оба инженеры.

В Брянске жила и Раиса Ивановна Фандющенкова. Она воспитала сына Виталия. Он работает водителем городского автопарка. Брат геройски погибшего Павла Фандющенкова — Иван Васильевич — тоже много пережил в годы войны. Из концентрационного лагеря в Севске, куда были водворены с детьми все семьи казненных незымаевцев, фашисты отправили его с группой молодежи на фабрику в Штеттин, а затем на каторжные работы в никелевые рудники Норвегии. После освобождения он служил в Муроме. Уже более тридцати с лишним лет Иван Васильевич — знатный слесарь на Лопандинском сахарном заводе. У него два сына: Павел — коммунист, начальник цеха того же завода, Федор — прапорщик.

Трогательной была встреча в Бежице (ныне один из городских районов Брянска) с семьей Александра Ильича Енюкова (Ананьева). После изгнания гитлеровцев из Брянских лесов Енюков вернулся из партизанского края на свою прежнюю должность заведующего Бежицким горфинотделом. В последние годы жизни возглавлял райфинотдел Брянского сельского района, был членом исполкома Совета народных депутатов; председателем ревизионной комиссии райкома КПСС. Однако тяготы подполья и партизанской жизни подорвали здоровье. Он умер на посту в 1959 году. Его жена Екатерина Федоровна — член КПСС. Старший сын Александр закончил Ленинградское высшее военно-морское училище. Младший Юрий — срочную службу проходил в десантных войсках, затем работал инженером-конструктором старейшего Брянского машиностроительного завода. Сейчас вновь служит в кадрах Советской Армии. Оба коммунисты. У них хорошие семьи, воспитанные в духе патриотизма и любви к Родине.

Поселок Локоть утопает в зелени. Ничто не напоминает о том, что здесь прокатился огненный шквал войны.

На Локотском станкостроительном заводе трудятся братья подпольщика Михаила Семенцова Анатолий Матвеевич и Виктор Матвеевич. Во время войны они были подростками. Первый работает главным механиком завода, второй — инженером по подготовке кадров. Четверо старших братьев Семенцовых погибли во время войны. Старший — Степан — кадровый командир, служил в Слуцке. Отступая, дрался в обороне, затем был направлен на комплектование резервов в Хутор-Михайловский (ныне поселок Дружба). Погиб под Орлом. Михаил повешен в Комаричах. Капитан Красной Армии Илья Семенцов проходил службу на Кубани. Пал в боях на Северо-Кавказском фронте у станицы Крымская под Новороссийском. Лейтенант Василий Семенцов, сражаясь на многих фронтах, семь раз был ранен. Погиб, освобождая Польшу в феврале 1945 года, захоронен в братской могиле в польской деревне Русски-Бруд. Самый младший, школьник Леня, помогавший военнопленным, был зверски избит фашистами и умер в оккупации. Виктор и Анатолий свято хранят память об отце Матвее Леонтьевиче, старом коммунисте и выдающемся колхозном организаторе, и матери Аксинье Яковлевне, отважной женщине, спасшей в своем многодетном доме десятки раненых советских воинов, укрывавшей от гестапо и полиции многих окруженцев. В украинском городе Сумы проживают жена Михаила Матвеевича Семенцова Пелагея Сергеевна и их сын Михаил Михайлович с супругой и детьми.

Сотрудница незымаевской больницы Валя Маржукова после освобождения Брянщины окончила педагогический институт, стала учительницей и завучем средней школы. Валентина Сергеевна Маржукова-Севастьянова живет с семьей в Орле. Ее воспитанники — учителя, врачи, агрономы, офицеры работают и служат в разных уголках страны.

Бывший член штаба Комаричского подполья и отважный разведчик 1-й Курской партизанской бригады Михаил Гаврилович Суконцев после соединения с частями Красной Армии был направлен на восстановление разрушенных и опустошенных захватчиками районов Курской области. По окончании заочного пединститута был директором средней школы, заведующим Шебекинского районо, председателем исполкома райсовета, а затем первым секретарем Шебекинского и Карачевского райкомов КПСС. В 1968—1972 годах Михаил Гаврилович Суконцев избирался секретарем Белгородского обкома партии по пропаганде, а в последнее десятилетие был председателем областного комитета народного контроля. За боевые и трудовые заслуги награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды, «Знак Почета», удостоен ряда почетных званий.

В селе Чкалове Великоалександровского района Херсонской области живет бывший бесстрашный партизанский разведчик Андрей Павлович Шавыкин. Когда закончились последние бои в Брянских лесах, он по заданию военного командования неоднократно переходил линию фронта, добывал ценные сведения о противнике, воевал на территории Белоруссии и Польши. В 1944 году был ранен, после выздоровления служил в железнодорожных войсках до конца войны. Сейчас он на пенсии, но продолжает работать — заведует колхозной мельницей в украинском селе Чкалове. Бывший разведчик партизанского отряда имени Чкалова в Брянских лесах стал знатным колхозником в селе имени Чкалова в степях Северной Таврии.

В Бежицком районе я рад был встретиться с ветераном партии, войны и труда, бывшим партизанским политруком и секретарем Комаричского подпольного райкома Семеном Дмитриевичем Васильевым. После освобождения Брянщины он был избран вторым секретарем райкома партии в Комаричах, потом еще около четверти века трудился на разных ответственных государственных и народнохозяйственных постах. Семен Дмитриевич часто вспоминал о боевых товарищах, отдавших жизнь за Родину в Брянских лесах, о своих встречах с Павлом Незымаевым и другими подпольщиками. Теперь он пенсионер. Семен Дмитриевич желанный гость на бежицких заводах и фабриках. Он встречается с молодежью, рассказывает, как отцы и деды сражались с фашистами за свой родной край. Несмотря на свои преклонные годы, он является заместителем председателя партийной комиссии Бежицкого райкома КПСС.

Остался в родном селе Бочарове Василий Карпович Савин, хозяин главной явочной квартиры незымаевцев. Он еще долго жил в своем старом доме, где принимал партизанских связных и разведчиков, укрывал лиц, переправляемых на лесные базы.

После казни незымаевцев и разгрома партизанскими отрядами тюрьмы и станции Комаричи колхозный кузнец перебрался в лес и стал одним из лучших партизанских разведчиков. При выполнении очередного задания, скрываясь от преследования карателей, трое суток провел под стогом сена в открытом поле и отморозил ноги. Его вывезли самолетом на Большую землю, где сделали сложную хирургическую операцию. Выздоровев, возвратился домой, восстанавливал разрушенное и сожженное оккупантами колхозное хозяйство: ремонтировал сеялки, плуги, бороны и другой инвентарь. У Василия Карповича, которому было далеко за восемьдесят, в доме до недавних пор собиралась молодежь, слушая его рассказы о минувшей войне, о бессмертных делах незымаевцев. За боевое и трудовое отличие Василий Карпович отмечен правительственными наградами.

После освобождения Брянщины Володя Максаков, не достигший призывного возраста, работал на железной дороге, поднимал из руин станционные сооружения. Отслужив затем срочную службу в армии, окончил сельскохозяйственный вуз, защитил кандидатскую и докторскую диссертации.

От брянских чекистов я узнал о судьбе сыновей и дочери замечательного разведчика Василия Алексеевича Засухина, самоотверженно помогавшего подпольщикам и партизанам. Все его дети, претерпев в годы войны неимоверные лишения и страдания в оккупации и на каторге в гитлеровской Германии, заботами Советского государства получили высшее образование, работают в разных городах, являются членами Коммунистической партии.

Здравствует и поныне разведчик Андрей Елисеев, проникший в свое время в фашистский разведорган «Виддер» и работавший там с Романом Андриевским. После освобождения Брянщины он служил в армии, стал офицером, имеет боевые награды. Сейчас живет на родине. Другой партизанский разведчик — Андрей Никитович Колупов после войны окончил техникум, несколько лет работал в Индии на строительстве промышленных предприятий, сооружаемых с помощью Советского Союза.

В Комаричах живут бывшая связная подпольщиков Анна Алексеевна Борисова, бывший член подпольного райкома партии Павел Дмитриевич Трощенков и жена Стефановского Екатерина Константиновна. Воспоминания соратников Незымаева и бывших партизан помогли воссоздать картину патриотических дел руководителей Комаричского подполья. Екатерина Константиновна Стефановская, несмотря на преклонный возраст, продолжает трудиться в местном отделении госбанка. Ее сын Эдуард живет и работает в Киеве. В семье берегут память Ивана Ивановича Стефановского, человека кристальной чистоты и мужества, отдавшего жизнь за Родину, за нашу Победу.

В деревнях Слободке, Чернево, селе Бочарове и райцентре удалось разыскать сестру Степана Арсенова, жену Семена Егорова, родственников Константина Никишина и Степана Драгунова.

Все они пользуются уважением, окружены заботой со стороны односельчан.

Не до конца выяснена судьба участника военной секции подполья Георгия (Юрия) Малахова, сдавшего партизанам без боя артиллерию полицейского полка. По имеющейся версии, в ночь на 1 января 1943 года он попал в засаду при выполнении ответственного задания в дальнем лесном урочище и был смертельно ранен.

Летчик Борис Вишняков, вырученный Незымаевым и Фандющенковым из комаричской тюрьмы, работал в больнице. Когда незымаевцев казнили, его схватили и отправили в локотский застенок. После неудавшегося восстания тамошних подпольщиков Вишняков был замучен оккупантами.

Смертью храбрых пали еще весной 1942 года славные патриоты — бывший председатель Глядинского и Летижского сельсоветов Василиса Павловна Юшина и председатель Бочаровского сельсовета Моисей Андреевич Тикунов.

По-боевому сложилась судьба бывшего штурмана дальней авиации Виктора Старостина. После того как Енюков снарядил его в партизанский отряд имени Чкалова, он сражался в составе разведгруппы до весны 1943 года. В мае с Большой земли пришел приказ отправить всех летчиков-партизан в Москву для переподготовки и продолжения летной службы в действующей армии. Так Виктор Старостин, еще не оправившийся после заболевания сыпным тифом, оказался в партизанском госпитале в здании Тимирязевской академии.

Потом Старостин стал штурманом звена эскадрильи 8-го полка 2-го корпуса авиации дальнего действия генерала Е. И. Логинова. Его экипажи бомбили эшелоны и корабли противника, уничтожали военные объекты в Кенигсберге, Тильзите, Клайпеде, Бреслау, Будапеште, обрабатывали танковые колонны и передний край врага на Курской дуге и на юге страны.

Весной 1944 года, когда советские войска громили врага на всех фронтах, экипаж ИЛ-4 в составе командира корабля Ивана Пустовойта, штурмана Виктора Старостина и двух стрелков получил задание разбомбить скопления вражеских войск на станции Львов. Взрывы бомб сокрушали станционные сооружения, воинские составы и бензохранилища. Черные султаны дыма и языки пламени застилали землю, поднимаясь ввысь. При пикировании самолет был подбит. Возвращались на одном моторе, однако через час полета отказал и второй двигатель. Наступил критический момент.

По приказу командира экипаж выбросился над освобожденной территорией в районе Шепетовки. Приземлились с парашютами у большого болота. Собравшись по сигналу ракетницы, парашютисты двинулись в ближайшее село, но, на беду, там окопалась группа бандеровских «самостийников». Завязалась перестрелка. Бандиты не устояли перед натиском четверки летчиков. Вскоре экипаж ИЛ-4 был доставлен на свою базу, чтобы вновь ринуться в бой, сражаться до полной победы.

Потом были жаркие бои с истребителями противника в небе Белостока и Севастополя, бомбардировка фашистских гарнизонов в Западной Белоруссии и Прибалтике, потопление транспортов с вражескими войсками в Черном море, на Севастопольском рейде. Были у Старостина и рискованные полеты в глубокий тыл врага, вынужденные посадки с горящими двигателями, скитания по чужой земле и снова бои. Все было, всего не перескажешь… Еще до освобождения Европы оставался нелегкий военный год с его радостными победами и горестными потерями.

За подвиги на фронтах Виктор Иванович Старостин был отмечен двумя орденами Красного Знамени и двумя Красной Звезды. Штурмовал Зееловские высоты под Берлином. Стал коммунистом. Прослужил в армии семнадцать лет. После войны летал штурманом эскадрильи на новых типах самолетов ВВС, преподавал штурманское дело.

Тяга к небу не оставила авиатора и после увольнения в запас. Особенно запомнилась зимовка на дрейфующей станции СП-7, где он пробыл с полярниками долгие двенадцать месяцев, месяцев ураганных ветров, борьбы со стихией, выполняя в то же время научную программу.

В шестидесятые и семидесятые годы штурман первого класса Виктор Старостин проводил ледовую разведку, участвовал в высокоширотных экспедициях, эвакуировал терпящих бедствие полярников с дрейфующей станции СП-14. За 20-летнюю безупречную службу в полярной авиации к его боевым наградам прибавились орден Трудового Красного Знамени и другие знаки трудовой доблести. Ветеран еще бодр, по-военному подтянут и трудится в одной из московских клиник.

— Даль времен и событий, — говорит он, — выветрили из памяти многие эпизоды и имена. Но образ Павла Гавриловича Незымаева навсегда остался в моем сердце. Скольким летчикам и танкистам, подбитым и обожженным, спас жизнь этот бесстрашный подпольщик, скольких людей одарил душевной щедростью и возвратил в строй. К моим родным шли «похоронки», а я жил и сражался за Родину, как сражались в тылу и на фронте десятки других воинов, возвращенных из небытия доктором Незымаевым. Многие из них погибли. Но, сильные духом и верные Родине, они бесстрашно боролись за светлое будущее.

Время не в силах ослабить благодарность советских людей героям, сражавшимся с фашистскими оккупантами в годы Великой Отечественной войны. 1418 дней не знали покоя гитлеровцы на советской земле. Против них поднялся весь многомиллионный народ, подвиг которого сложился из героизма советских воинов на фронтах, славных партизан и подпольщиков, рабочего класса и крестьянства, народной интеллигенции в тылу, патриотического порыва Зои Космодемьянской и Александра Матросова, молодогвардейцев и незымаевцев…

ПИСЬМА

На мой рассказ о героической подпольной организации в Комаричах откликнулись люди со всех концов страны. Ветераны войны, бывшие партизаны и подпольщики, рабочие и колхозники, воины Советской Армии, учителя, студенты и красные следопыты восхищались подвигом Павла Незымаева и его товарищей по борьбе. Они просили более подробно рассказать об их судьбах.

Среди авторов писем, приславших документы и фотографии, оказалось немало очевидцев казни подпольщиков. Вера в неминуемую победу, их бесстрашие и мужество помогли мне в работе над книгой.

Поучительны воспоминания бывшего отважного партизанского командира, а после войны — партийного работника в Смоленске Николая Ивановича Москвина.

Автор письма вспоминает командира одной из дивизий полковника Нечепуровича. Пробиваясь из окружения со своим штабом, он пополнял отряд людьми из вырвавшихся из окружения и рассеянных по лесам частей. Действуя смело и решительно, группа Нечепуровича наносила врагу чувствительные удары, поддерживала связь с партизанами и подпольщиками, которые хорошо знали дислокацию вражеских гарнизонов.

Попав в окружение, младший лейтенант С. В. Гришин из Смоленской области собрал в тылу противника разрозненные группы воинов и командиров. В ноябре 1941 года он объединил их в небольшой мобильный партизанский отряд, развернутый к лету 1942 года в полнокровный полк. А весной 1944 года Герой Советского Союза С. В. Гришин уже командовал в тылу крупным соединением, на счету которого значилось 40 разгромленных гарнизонов, 600 выигранных боев, в которых было уничтожено 14 тысяч гитлеровцев, пущено под откос 333 вражеских эшелона, захвачены пленные, военная техника, оружейные и продовольственные склады.

Бывший гвардии старший лейтенант, главный педиатр города Арзамаса Иван Иванович Астахов пишет, что каждая публикация о народном подвиге в Великой Отечественной войне связывает поколения нерасторжимыми узами, зовет молодежь к овладению военными знаниями, чтобы в любой момент встать на защиту Родины от посягательств злобствующих заокеанских претендентов на мировое господство.

Фронтовая медсестра в годы войны, пережившая муки окружения под Вязьмой, Елизавета Ивановна Щекина из Алупки вспоминает, какую неоценимую помощь воинам оказали в те трагические дни подпольщики Подмосковья, которые по нехоженым тропам помогали советским воинам перейти линию фронта или попасть в партизанские отряды.

Бывший полковой разведчик Василий Павлович Есипов из Барнаула считает, что подвиг незымаевцев стоит рядом с подвигом краснодонцев:

Несколько строк из письма профессора МАТИ (Москва), тоже ветерана войны, С. М. Полосина-Никитина:

Гвардии подполковник в отставке Николай Кузьмич Дьячков из Житомира — двоюродный брат Павла Незымаева сообщает:

Так пишут ветераны. А вот несколько отзывов людей, не знавших ужасов войны.

Учительница Д. Л. Рудницкая из Брянска и председатель исполкома Комаричского поселкового Совета С. Г. Львова рассказывают об огромном интересе учащихся средних школ к поиску новых материалов о незымаевцах, большом воспитательном его значении.

Патриотическим поиском и встречами с оставшимися в живых участниками подполья заняты брянский юношеский клуб «Романтики», школьные музеи и комнаты боевой славы в селах Бочарово, Лопандино и других населенных пунктах. Ежегодно 8 мая в Комаричи съезжаются сотни учащихся, чтобы почтить память героев, всесторонне изучить истоки подвига участников подполья.

Из городка Кировска в Донбассе, где проживают родственники Павла Гавриловича Незымаева, сообщают об организации незымаевских чтений для молодежи. О славных делах красных следопытов пишет и бывший земляк Павла учитель Н. М. Кушнерев из села Воронцовка Ейского района Краснодарского края. Он прислал мне любопытный документ — выдержки из опубликованного дневника бывшего командира Дмитриевского партизанского отряда Курской области, действовавшего близ Комаричей, Ивана Ивановича Свирина. Кушнерев приводит малоизвестный эпизод, относящийся к периоду активной деятельности группы Незымаева и ее военной секции ранней осенью 1942 года.

Однажды, когда партизаны обрушили сильный удар по гарнизону гитлеровцев на Воскресенской даче, фашистская газета «Голос народа» со злорадством писала:

Такими лживыми сообщениями оккупанты подбадривали самих себя и своих сателлитов.

Историки партизанского движения и партийно-комсомольского подполья на Брянщине утверждают, что против сражавшихся в глубоком тылу советских людей захватчики мобилизовали 14 процентов личного I состава группы армий «Центр». Многие гитлеровцы были уничтожены в Брянских лесах.

Завершая свой рассказ, скажу, что советы и пожелания авторов писем, полученных после публикации газетных материалов о Комаричском подполье, я по возможности старался учесть в этой книге.

Когда эта повесть подписывалась к печати, я получил из Брянска только что вышедшую книгу М. Тарджиманова, В. Шахова и Ф. Дунаева «Всегда на боевом посту», посвященную подвигам брянских чекистов в период гражданской и Великой Отечественной войн.

В ней, в частности, подробно рассказывается о возмездии, настигшем военных преступников — предателей и палачей Комаричского подполья, руководимого Павлом Незымаевым и Александром Енюковым. В разные годы были разысканы и сурово наказаны председатель военно-полевого суда над незымаевцами и заместитель «комбрига» Каминского С. В. Мосин, начальник и комендант Локотской тюрьмы Г. М. Иванов-Иванин и Д. Ф. Агеев, каратели В. В. Кузин, П. Л. Морозов, группа следователей-садистов.

Платный агент германской контрразведки, сотрудник «Виддера» изувер Шестаков (он же Арсенов, Михайлов, Деошеску) бежал с гитлеровцами в Померанию, затем был переброшен ими в Берлин и Австрию, откуда тайно перебрался в Румынию. Там он был разыскан уже упомянутым ранее чекистом В. А. Засухиным и по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР расстрелян.

Для военных преступников — изменников и предателей — нет срока давности за совершенные преступления. Их ждет неотвратимое возмездие.