Что за Проспектом Мира

Что за Проспектом Мира?

Автор: holly

1. На базар

Ершик запустил в крысу камушком, но из-под шпалы по-прежнему поблескивали любопытные глазки-искорки. Крысе было скучно не меньше, она понимала, что человек не причинит ей вреда, да и подросток просто развлекался, камни прикольно звякали об рельсы, на станции такого эха не бывает. Он пошевелил пальцами внутри великоватых ботинок, решил, что достаточно отдохнул, собрал с тряпицы крошки, оставшиеся после обеда, сложил их аккуратной горкой: пусть крыса тоже пообедает, а то он всю башку ей уже отстучал, на станции их нечего прикармливать, а в тоннелях без них совсем пусто будет. Прежде чем тронуться в путь, Ершик еще раз разложил на коленях книги, пошуршал хорошей бумагой, проглядел картинки, одна ему особенно понравилась: мужик в кожаной куртке с пистолетом в поднятой руке стоял на мешках с песком. Ну как они там в своем аж тысяча девятьсот семьдесят пятом году смогли портрет Сан Саныча нарисовать?! А в книжке - вообще про стародавние времена, с каждым пятым словом бегал к тому же Сан Санычу спрашивать... Ершик поправил на свечке вырезанный из бутылки щиток: без толку, все равно гаснет, если быстро идешь, но бензин для зажигалок дешевле батареек, а свечи на дорогу ему пока бесплатно выдавали.

Затхлый воздух тоннеля стал теплым, не таким сырым, Ершик представил себе, что он, как моряк в какой-то книжке, чувствует в соленом ветре приближение суши, свистнул, как обычно, из темноты послышался смех:

- Опять подкрался, чертенок.

- Здорово, дядя Володя. – Пост появился в этом тоннеле не так уж давно, после странных событий на ВДНХ Проспект Мира всерьез озаботился безопасностью с северной стороны, но со временем опытных бойцов сменили, похоже, самые вздорные и непоседливые старики станции. И лишний пост продолжал существовать только потому, что все были довольны положением вещей: пенсионеры чувствовали себя нужными, а их родственники облегченно вздыхали, отправляя дедушку, отца или тестя в этот безвредный стариковский клуб. Всех сторожей с этого поста, обе смены, Ершик знал не хуже своих соседей по станции, приятно поболтать с ними немного о том, о сем, прежде чем тащиться со своим товаром на базар. Разговаривали с ним, как со взрослым, и прятали улыбку в бороде, когда он заявил, что ему уже семнадцать лет. Сильно он тогда преувеличил...

- Что сегодня принес? Еще не всю библиотеку-то перетаскал? - Владимир Афанасьевич всегда интересовался товаром, кое-что покупал сам прямо на посту. – Опять мать послала?

Они все еще верили, что книги на продажу ему давала мать, и посылала сына на Проспект Мира. Ну да... Вот как только вернется, она его так пошлет – мало не будет! Каким-то чудом Ершику пока удавалось исчезать со станции под бдительным оком матери, получая как следует ремнем по пятой точке по возвращении, но уж очень хотелось заработать немного патронов самому. Сталкеры недавно обнаружили наверху библиотеку, давали ему книги, назначая свою цену, разница с продажи шла в карман. И, хоть не всегда была ощутимой эта разница, дело Ершику нравилось. Пусть над ним посмеиваются, все мальчишки хотят когда-нибудь взять в руки оружие, а книги продавать... Он ведь не только продавал, обязательно заглядывал в каждую, будь это хоть учебник математики. Мать не понимала его интереса, и после каждого возвращения Ершика на Рижской в течение часа не умолкал тренированный и закаленный голос рыночной торговки: «Чтоб сгорели они все, книжки ваши поганые, и библиотека эта районная... И те паразиты, которые за ними наверх шляются и тебе их в руки дают!...» Через пару минут приличные слова заканчивались, начинались такие, которых Ершик ни разу не видел на бумаге, только нацарапанными на стене в темном уголке. Иногда выручал сосед Сан Саныч, отвлекая мать вопросом, нее забыла ли она покормить сына, прежде чем орать. Дома книг не было. Ни одной. Ершик все их носил в голове, отчего истории перемешивались, наползали одна на другую, и разобраться в этом бардаке было трудновато. А он все наваливал и наваливал сверху новые истории, перемешивая вычитанные с реальными. Ничего, авось не лопнет голова, хоть мать и обещала, что это случится рано или поздно, где-нибудь все разместится, зато скучать не приходилось. Он поискал глазами дядю Славу, самого молодого из этой смены, но его не было видно.

- А где дядя Слава?

Владимир Афанасьевич закрыл книгу, поправил на плече автомат.

- Ты, Ерш, в этот раз много не продашь, не до торговли сейчас: мобилизация. – Он постучал по картонной обложке. – Заглядываешь ведь в книжки-то, знакомое слово?

Еще бы не знакомое.

- Война? А кто? С кем? Ганза?

- Красные. Не война, но что-то они там закопошились, у нас пока только народ собирают на всякий случай. И берут не моложе восемнадцати! – Старик строго посмотрел на Ершика. – Были б патроны, сам бы у тебя все купил, да назад отправил... Может, в другой раз? Иди домой.

Еще чего, домой! И пропустить самое интересное? Нет, сам себе пообещал Ершик, пока все книжки не продаст, обратно – ни ногой. Старик разглядел в глазах пацана нехороший блеск.

- Ерофей! Это тебе не Жюль Верн, пулю в башку получишь – и привет.

Ну, если дошло до Ерофея, значит дело серьезное, сильно рассердился дядя Володя. Странно, что Ерофеем Шалвовичем не назвал. Тоже мама постаралась, в честь прадеда имя дала... А отчество папкино, грузинское. Мама – это мама, другой не будет, Ершик ее любил, хоть подзатыльников получал за день больше, чем кусков на тарелке... Его тихий и неконфликтный отец в один прекрасный день просто собрал пожитки и свинтил от матери в неизвестном направлении, хорошо взрослым – иди, куда хочешь. Сам Ершик еще ни разу не уходил далеко от Рижской, а мечталось аж о кругосветном путешествии. Жаль, что наверх нельзя, но тех чудес, о которых читал, он там все равно не увидит.

- А все-таки, что случилось?

- Что-то у них там творится на Комсомольской, кипит разум возмущенный, а соседние станции начальство под ружье ставит! Впрочем, меня это уже не касается, и тебя не должно бы.

Ершика касалось все, что происходило вокруг, все было интересно, во все он старался сунуть нос. Если до какой-то информации не удавалось дотянуться, он старался хотя бы вообразить то, чего не увидел, расспрашивал о том, чего не понял, домысливал то, чего не услышал… Знания о красных относились именно к категории небылиц, ни одного живого коммуниста Ершик в своей жизни не видел, но хотел бы посмотреть на диковину: что же это за люди такие, которые хотят раздать своим всего и поровну, и при этом отобрать, что смогут, у всех остальных. По книжкам судить, так задумано хорошо, но перед глазами разворачивалась совсем другая картина. Вот в Ганзу все хотят перебраться, а на сокольническую линию почти никто не стремился, наоборот, многие бежали оттуда, напуганные строгими порядками и уравниловкой. Владимир Афанасьевич поднялся на ноги, держась за поясницу, но вид у него был строгий и непреклонный:

- Никуда не пущу, иди сейчас же домой!

- А я хотел чего-нибудь вкусного на рынке купить ... – Давить на жалость было бесполезно, тогда Ершик пустил в ход последнее средство. – И отцу Александру книжку надо бы передать.

Дядя Володя отступил в сторону:

- Ну, сходи уж к нему. Но только до отца Александра – и сразу назад. Что принес-то?

Ершик оглянулся уже на бегу:

- Житие.

Мать обычно называла Проспект Мира «базар-вокзал», именно здесь Ершику покупали замечательные кожаные штаны на вырост, которые приходилось удерживать на поясе ремнем, чтоб не свалились, он опустошил тогда и собственную копилку, теперь сколько ни падай, не коленках не протрешь. На остальную одежду мать почти ничего не тратила, могла сама связать все, что только человеку придет в голову надеть на себя, Ершик бродил по рынку, как живая реклама ее удобных свитеров и жилеток из разноцветных ниток, если уж он «все равно шляется в этот Содом и Гоморру», то пусть хоть польза будет. Подросток проскочил мимо стола дежурного, привычно бросив: «Здрасьте», но не тут-то было.

- А ну стой, как фамилия, имя?

- Дядя Керим, вы ж меня сто раз видели! Ерофей Павленко я, темно тут у вас, что ли?

Дежурный записал новоприбывшего, отметил время по будильнику на столе:

- Порядок у нас такой. Со вчерашнего дня – всех записывать. Всех, и тебя, клопа, тоже.

- Да у меня и документов-то еще нет! Я вам сейчас назовусь Алланом Квотермейном, вы и это запишете?

- А будешь хамить, вообще не пущу без документов!

- Ну, дядя Керим! А отец Александр здесь?

- Вроде, здесь. Нам, мусульманам, он без надобности.

Ершик хотел сказать, что с умным человеком поговорить не мешало бы и православным и правоверным, но после такой пакостной фразы он точно на базар не попадет. Не сегодня.

2. "Робинзон"

Сначала Ершик не понимал, чем отличается один мужик с бородой в удивительных черных одеждах от другого почти такого же: все проповедники излагали мысли одинаково непонятно, но про отца Александра люди с уважением говорили – настоящий священник. Ершик на этот раз прислушался к общему мнению и тоже решил: настоящий. Эта неординарная личность появилась на Проспекте Мира недавно, но за короткое время священник успел познакомиться со всеми обитателями, никому не навязывал свое общество и никогда не отгонял любопытных. Таких, как Ершик, который долго рассматривал странного человека в длинном черном балахоне, а когда тот закончил свой разговор с двумя женщинами, подошел поближе и поинтересовался, чем он тут занимается, получив непонятный ответ: «Души спасаю». А как же можно душу спасать? Ее и руками-то не пощупаешь... Припомнил все, что слышал и читал о нематериальном, и что мать пыталась ему разъяснить и не смогла:

- Вы про Бога рассказываете? – Утвердительный кивок головы приободрил. – Который сотворил небо и землю? А как все это под землей появилось, расскажете? – Ершик не верил по-настоящему в метростроевцев, проходческие щиты и буры, они казались такой же сказкой, как и библейское сотворение мира.

- Да у вас, молодой человек, в голове настоящий хаос...

И отец Александр взялся этот самый хаос разгребать понемногу, Ершику было приятно, что священник беседовал с ним не как с дитем малым, нравилось хорошее и уютное слово «батюшка». Хотя этот самый батюшка, судя по слухам, во время своих походов с караванами по дальним станциям из десяти выстрелов по тварям девятью не промахивался, только на мутантов рука не поднималась: вдруг это люди бывшие, и в них душа живая еще обитает...

- Вот! Житие преподобного Серафима Саровского.

Не книга даже, так, книжица с картинками для детей, но религиозных книг было так мало... Отец Александр бережно открыл ее, просмотрел иллюстрации:

- Вот так, Ерофей, в жизни бывает, все рядом, и чудеса и зло великое...

Что-то не припомнил Ершик зла в этой книжке, только как монаха разбойники побили, так он жив остался. Отец Александр правильно понял его недоумение.

- Слышал про город Саров?

- Нет, раньше не слышал.

- Был такой закрытый город.

- Вроде Полиса?

- Ну, не совсем, но тоже без документов не пускали. Именно там и разрабатывали ядерное оружие, которое почти все живое погубило.

Ершик уже открыл рот, чтобы спросить, а причем здесь святой старец, но вовремя его захлопнул, и без того своими наивными вопросами заслужил у батюшки устойчивые прозвища еретика и нехристя. Так он же не по умыслу, а по незнанию... Вот опять, кстати, кое-что новое узнал: как называлось то место, откуда все зло в мире. Или опять что-то неправильно понял?

Раскладывая перед собой книжки, Ершик подсчитывал, сколько можно добавить к цене, чтобы несколько дней домой не возвращаться и при этом голодным не сидеть. Влетит от матери по самое некуда, но приключения того стоили! Сколько же они стоят, если патронами измерять? А чего считать-то, вот колбаса напротив лежит, вот фляжка для воды продается, спроси - и будешь точно знать, сколько. Сам одет-обут, если никто по дороге не ограбит. Оружие? Нет, он точно знал, что даже если обвешается автоматами с ног до головы, в человека выстрелить не сможет. А в тварь сможет? Ершик почесал макушку, он этого не знал, надо поразмыслить... Представил себе, как из темноты на него несется большое и страшное нечто, напоминающее тигра с картинки, которому воображение дорисовало костяной гребень на спине и острые рога, а у него самого в руках пистолет...

- Пацан, ты заснул, что ли? Сколько за «Робинзона»?

Книжка Дефо пользовалась бешеной популярностью, Ершик продавал уже пятый экземпляр, повышая каждый раз цену, можно было аукцион проводить – мешок патронов бы домой унес, но совесть не позволяла. На этот раз он придушил совесть в зародыше, средства были нужнее:

- Триста.

- Ты, типа, оборзел совсем!? За такую уйму можно весь базар купить!

- Вот пойди и купи.

- Нет, до чего молодежь наглая! Ну, ты посмотри!

Мужчина, который продавал фонарь, сумку и веревки по соседству с Ершиком, ничуть не удивился. Каждый старается содрать с покупателя побольше, а уж в начале завышает цену обязательно – закон торговли. Не нравится – торгуйся, не хочешь – не бери.

- До ста сбавишь?

- Ни фига. - Оказывается, когда о-очень нужно, можно и совесть задавить. Потом, конечно, она оживет и будет изводить напоминаниями, но всегда можно найти оправдание: не заставлял ведь покупать.

- Ну и сиди тут с этой книжкой!

Ершик проводил взглядом несостоявшегося покупателя: здоровый амбал в дорогой кожаной куртке, ростом под два метра, на затылке почти невидимый ежик светлых волос. Слишком светлых, как будто седые они у него. А может, так оно и было, сколько он уже встречал таких молодых мужиков с сединой и слишком серьезным, стариковским взглядом? Никак не меньше десятка, Ершику стало жаль, что он не разглядел этого сразу, к тому же в голову полезли мысли о том, что он может вернуться домой вот таким же, или вообще не вернуться... Мама! Жажда приключений несколько поутихла, он вспомнил, о чем говорилось в книге, насчет которой они не сошлись в цене: тоже вот парень отправился путешествовать, а попал в такую историю... Амбал возвращался.

- Сто десять.

Книжку-то он детям покупает, осенило вдруг Ершика, обычно взрослые брали ее для себя, чтобы читать о человеке, который не сдавался в тяжелых жизненных обстоятельствах, а им самим-то намного лучше, они не одни на необитаемом острове. Этот в духовных подпорках не нуждался, сам был почище любого Робинзона, об его жизни тоже книжку можно написать, но не читать перед сном.

- Двести пятьдесят.

Мужчина наклонился, чтобы рассмотреть книгу, не выдраны ли страницы, сразу заметил библиотечный штамп. Книга в его руках выглядела немного нелепо, такие лапищи больше привычны к автомату, костяшки на пальцах были сбиты, уши расплющены: ему больше с людьми приходилось воевать, чем с монстрами, вряд ли тварь способна заехать кулаком в лицо. Но одежда у этого типа была, по местным меркам, роскошная, поэтому Ершик решил, что больше не уступит ни одного патрона: мужик сможет заплатить эту цену.

- Слушай, парень, сбрось хотя бы до ста двадцати...

- Не могу, очень патроны нужны.

- Вот мал клоп, да вонюч... Сто пятьдесят – и я тебе еще книжку подарю. Правда, не такую хорошую. - Он поставил на пол вещмешок, раздался явственный стук металла о камень, хотя оружие он должен был бы сдать при входе на станцию... Книжка оказалась карманным изданием какого-то дамского романа, на мягкой помятой обложке нарисована нарядная девица с печальными глазами. – Сам понимаешь, сыну такое почитать не дашь... А ты продай кому-нибудь.

Продаст, да не сразу, сначала сам проглядит. Библиотека, на которую набрели сталкеры, была детской, таких книг в руки Ершику еще не попадалось. Он был рад, что угадал насчет детей мужчины, хотел спросить, сколько их у него, и где они живут, но постеснялся: одно дело – спрашивать у своих, и совсем другое – ободрать покупателя, как липку, и еще вопросами изводить.

- Сто семьдесят и книжка. - Патроны Ершик пересыпал в узкий мешочек, который обвязал вокруг пояса, такую кучу в сумке таскать неудобно и тяжело, если еще что-нибудь сегодня продаст, ему второй мешок понадобится. Мужик не спешил уходить.

- Ты местный? – Ершик кивнул. – Как священника зовут?

- Отец Александр.

Глаза, осветившиеся было радостью по поводу хорошей покупки, вдруг погасли, странно, самому Ершику никогда не бывало скучно или грустно в обществе батюшки. Какое же дело могло быть к нему у покупателя? Подросток быстро побросал в сумку остальные книги и поспешил следом за широкой кожаной спиной, любопытно стало, зачем этому амбалу, не боящемуся ни Бога, ни черта, ни человека, ни мутанта понадобился вдруг священник, но тот вдруг обернулся и так посмотрел на Ершика, что желание подслушивать пропало само собой. Взгляд не был угрожающим, не приковывал к месту, заставляя остановиться, просто спрашивал без слов: зачем тебе это? Но, раз уж все равно с места встал, неплохо бы и сменить роль продавца на покупателя, заодно найдется, кто у матери еще носков не заказывал или старые до дыр протер.

3. Как выбраться с Проспекта

Ершик не просидел всю свою жизнь на песочно-желтой Рижской, сосед Сан Саныч не раз брал его с собой на Алексеевскую и ВДНХ, когда отправлялся туда по делам Содружества станций, и пешком они ходили, и на дрезине ездили. А уж на Проспект Мира и обратно он часто носился бегом, с тех пор, как сталкеры начали доставлять с поверхности не только необходимые вещи и инструменты, но и книги. Этими станциями пока и ограничивался мир Ершика, но он часто стоял у поста Ганзы и смотрел на остановленные эскалаторы, по которым поднимались и спускались люди. Они приходили Оттуда, это слово он даже думал с большой буквы, большой, как коричневая окружность эмблемы Ганзы. Оттуда, где он еще ни разу не был. И наконец набрался решимости туда попасть, чтобы вдруг не передумать, он отправился покупать колбасу. Ершик на глазок разделил кольцо колбасы на пять частей, за более долгое отсутствие мать вообще с него голову снимет, но ради меньшего не стоило и рисковать. Купил еще кое-чего сухим пайком, обзавелся пластиковой бутылкой для воды. Фонарик бы еще... Но это слишком большая роскошь, к тому же он не собирался передвигаться в одиночестве, а если присоседиться к каравану, найдется уж там кто-нибудь с фонарем. Оружие... Нечего и думать, снова прокрутив в воображении сцену с тварью, несущейся ему навстречу, Ершик довел ее до финала: запулит он ей со страху пистолет в морду, развернется и побежит. Караван ему нужен, люди с оружием, умеющие им пользоваться. А эта самая мобилизация, которая и его подтолкнула на подвиги, всех вооруженных людей со станции как метлой вымела, одни торговцы остались и пришлые. Впрочем, несколько человек с оружием попались Ершику на глаза, когда он набирал в бутылку воду, они тоже запасались водой, собираясь уходить. Группа показалась слишком большой, куда идет столько народу? Ершик навострил уши и услышал: Китай-город.

Китай-Город! Сердце радостно подпрыгнуло и тут же ухнуло вниз в темную яму: Сухаревская. Странный и страшный тоннель, «чертова задница», как его мать называет, не стесняясь в выражениях. Ершик пересчитал людей, по детской привычке загибая пальцы: девять. С ним было бы девять с половиной. Вон и женщины с ними идут, одна совсем как мать: тетка здоровая, патроны в автомате кончатся, так она мутанту прикладом хребет сломает. Чего с такими бояться? Только бы взяли...

- А ты чей?

Ершик неопределенно махнул рукой на остальных в этой группе, было похоже, что люди и не знакомы, как следует, друг с другом, потому что мужик подтолкнул его в спину:

- Ну, беги, своих догоняй.

Даже просить не пришлось. Заходя то с одной, то с другой стороны, убегая вперед и отставая, Ершик умудрился создать впечатление, что он здесь с кем-то, и ни один человек больше не спросил, а почему, собственно, этот подросток все время вертится под ногами. Темнота быстро сомкнулась вокруг, оглянувшись, Ершик увидел небольшой кружок света и две короткие тускло блестевшие полоски рельсов у станции. Сколько раз он убегал с Рижской в тоннель один со свечкой в руках, но ни разу ему не было так жутко, как сейчас, в компании вооруженных мужиков с парой мощных фонарей. Он постепенно начал отставать, хотя остальные наоборот сбивались в кучу поплотнее, им тоже было страшно, но если сейчас попасться на глаза тому, кто точно знает, что никакого подростка с ними быть не должно – хлопот не оберешься. А потом разбираться, откуда он взялся, будет уже поздно.

- Замыкающим хочешь идти?

Голос раздался над ухом совершенно неожиданно, Ершик был удивлен, что не слышал шагов, даже не догадывался, что рядом идет человек. Слышать он вообще стал намного хуже, ясно видел перед собой кучу людей, но слышал их, как одного-двух. Эти странности напугали еще больше, нет, не зря про этот тоннель ужасы рассказывают, и как ему только в голову пришло сюда пойти? Будь у него хоть минута на размышления на станции, ни за что не сунулся бы сюда. Запомнить на будущее: надо думать перед тем, как что-то делать, и не три секунды! Больше он не мог сделать ни одного шага, остановился, замыкающий прошел мимо него, не заметив в темноте. Ершик смотрел, как постепенно удаляется свет фонаря, но с места сойти не мог, ноги не слушались, последнее, что он услышал, был женский крик. Уши заложило тишиной, никогда, даже самой глухой ночью такого безмолвия не бывает. Зрения он еще не потерял, но ни одного человека впереди видно не было, только фонарь перевернулся в воздухе, без звука упал на пол и потух, как будто рука, державшая его, вдруг перестала существовать. Ершик нащупал в кармане свечку и зажигалку, но потревожить сейчас темноту показалось еще страшнее, чем ползти назад, не разбирая дороги. Только бы не разозлить это существо или просто недобрую силу, обитающую в тоннеле. Страх догонял, он спиной ощутил холод.

- Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет Царствие... – Ершик не знал, услышат ли на небесах его просьбу из-под земли, не знал, к кому он обращается, только представлял себе при этом лицо отца Александра, сам не понимая, чего ждал: что Бог поразит громом зло за спиной, или впереди в тоннеле появится вдруг отец Александр с фонарем и «калашниковым»... – Избави нас от лукавого...

Он начал слышать шорох собственных рук и коленей по полу, то ли молитвенное слово одолело страх, то ли он уполз с опасного участка пути... Надо спросить батюшку поподробнее, как это действует и в каких случаях применяется, уже представил себе его ответ: «А хаос-то твой только еще гуще стал». Точно, так и ответит, а он скажет, что... Что же он скажет? Вот доберется до станции, тогда и придумает, Ершик вскочил на ноги и побежал вдоль стены, чтобы не споткнуться о шпалы, так быстро, как только мог. Когда увидел свет и сероватые стены в черную полосочку, как строчки в книге, сел и заплакал, жалея пропавших в тоннеле людей, вспоминая их лица, вытирая слезы рукавом. Тут же в уголке его нашел отец Александр:

- Ты где был, Ерофей? Я тебя уже час ищу по всей станции.

Ершик посмотрел на священника, как в первый раз увидев седые длинноватые волосы, окладистую бороду, серые глаза обычно спокойные, но теперь полные тревоги за него, да, именно к нему он обращался, когда просил защитить от неведомого зла, а он помог, научил, как с ним справиться. Сам-то тоже хорош, не полез бы в тоннель, ничего бы с ним не случилось.

- Если расскажу, где был – не поверите.

И не мог решить, рассказать или нет? Если батюшка узнает, что он увязался с чужими людьми на Сухаревскую, то немедленно отведет его к матери за руку, как маленького. Если нет, еще остается надежда проскочить через пост в Ганзу. И посмотреть, наконец, на живых коммунистов, или попасть на Новослободскую, там тоже, наверное, немало интересного. Расскажет, но потом. Сначала попробует пробраться через пост, вот когда не пустят...

Перед столом была небольшая очередь, Ершик долго дожидался, когда внимательные глаза человека в сером камуфляже обратятся в его сторону:

- Ты что здесь забыл? Мамке очередь занял?

- Не, мне на вашу станцию надо.

- Зачем?

Ершик указал пальцем в спину человека, только что миновавшего пост:

- А его вы не спрашивали.

- Так он здесь не в первый раз и документы показал, балда! А ты? Прется тут тинейджер без единой бумаги, может, у тебя «дури» полна сумка?

- Обыскивайте, мне не жалко! – Он снял с плеча сумку, хотел вывалить содержимое на стол, но дежурный протестующе замахал руками.

- Убери, я твою вонючую колбасу уже полчаса нюхаю.

- Можно подумать, у вас другая колбаса продается! – Ершик потихоньку потянул носом над сумкой, но пахло обыкновенной свиной колбасой, ничего подозрительного. – А если я ее к вам продавать несу? У меня тут больше килограмма.

- Ну, тогда приятного аппетита. От нас ее к вам тащат, а ты – обратно? Заплати тогда торговую пошлину. – Насмешливая улыбка быстро слиняла с лица дежурного, когда подросток выложил перед ним на стол три патрона 7,62. – Добавь еще один и проходи.

И всё?! Ни обыска, ни вопросов. Ершик уже настроился на долгий спор и заготовил кучу аргументов, почему ему непременно надо попасть в Ганзу, а надо было всего лишь заплатить? Ничего, постов, столов и охранников впереди еще немало, успеет наврать с три короба. Пробежавшись по эскалатору самым несолидным образом вприпрыжку, он остановился: коридор зачем-то разделялся на две части, к решению такой задачи Ершик был не готов, задумался, направо ему идти или налево, пройдя по правому, он увидел, что они оба ведут в один переход. Зачем так сделано? Из спортивного интереса он вернулся к эскалаторам и убедился, что прошел по кругу. По эскалатору поднимался амбал, купивший «Робинзона».

- Дядя, зачем тут два коридора?

- Раньше здесь народу много ходило, чтоб они не сталкивались. Правостороннее движение.

- А, понятно.

Ничего не понятно. Но уточнить еще успеет. Мужчина бросил взгляд на его сумку.

- Правильно, что сюда пришел, на Кольце дороже продашь. Книг здесь больше, но покупатель побогаче. Так что загибай цену – не стесняйся.

Теперь Ершик осознал, что может законно заниматься коммерцией на территории Ганзы, ну, почти законно, потому что, уплатив пошлину на колбасу, не нужную никому, кроме него, он втихаря пронес в сумке шесть книг, превратившись в крупного контрабандиста. Размышляя, что же теперь делать с товаром, если рынок остался на радиальной станции, а он сам – на Кольце, Ершик прошелся вдоль ряда палаток, любопытно ведь посмотреть, как в Ганзе живут.

- Ерофей!

Он присел от неожиданного окрика, вот и дядя Слава нашелся. И так не вовремя.

- Ерофей, ты что тут забыл?

- Да вот, в баню сходить решил. – Ершик сказал первое, что в голову пришло, но мысль показалась не идиотской, неплохо бы и на самом деле сходить помыться.

- В тазике уже не помещаешься?

- А вы помещаетесь?

- Не наглей, пацан, ты же меня понял, мать знает, что ты здесь?

Скажи он «да», кто ж поверит? Ершик опустил глаза, разглядывая каменный пол.

4. Трамвай

- Тебя кто сюда пустил?

- А я у него фамилию не спрашивал!

Дядя Слава уже не смотрел на него, заметив за его спиной нечто более интересное.

- Здорово, Старый, давно не виделись. Ты ж вроде обосновался, наконец, где-то, только слухи и доходят. Последняя мочиловка на Шаболовской, говорят, твоих рук дело?

Ершик оглянулся, с кем это дядя Слава так по-свойски? Опять седой мужик в кожанке. Старый. А что, ничего себе прозвище, с намеком.

- Предпоследняя. Последняя – не моя, когда они обвал в тоннеле разбирали, на них еще раз наехали.

- Правильно, не фиг на Ганзу хвост задирать. - Ну и дядя Слава, два месяца всего здесь живет, а за Содружество станций Кольцевой линии вступился, как за дом родной! – А сейчас куда?

- Туда же, куда и тебя.

- Иди ты...

Ершик понял, что многого не знает. Встревать в разговор опасно, сейчас вылетит отсюда еще быстрее, чем вошел. Но и тихо смываться, пока про него забыли, тоже не собирался, достал из сумки кусочек колбасы, чтобы время зря не терять, и приготовился слушать.

- Вот и иду. Включен в состав разведгруппы, обещали дать план депо, только они сами толком не знают, что в этих отстойниках поселилось. Не то мутанты, не то бандиты. Раны, как я слышал, похожи на ножевые. А может, когти такие следы оставляют.

Дядя Слава, похоже, понимал теперь не больше Ершика:

- Так мы с «красными» не воюем?

- Да не собираются пока. На Красносельской появилась чертовщина какая-то, никто ничего не видел, вроде, ходят какие-то тени по ночам. Караулы ставят – утром в мешки собирают. Не ставят – вся станция от страха трясется. – Старый сделал паузу и с подозрением посмотрел на собеседника. – А почему я это тебе рассказываю, а не наоборот? Через пять станций сюда добирался, а тут и спросить некого, что творится?

- Получается, что так.

Не хотел воевать дядя Слава, оно и понятно, семья большая, трое детей. Разговор с приятелем и радостное известие, что войны не будет, успокоили его до такой степени, что он вспомнил и про Ершика.

- Ты еще здесь? Марш домой!

Ершик нырнул за спину Старого, но поздно, тот, несмотря на свои размеры и кажущуюся неповоротливость, успел сцапать его за воротник.

- Из дома сбежал?

- Я не сбежал, я по делу. Сами же сказали, здесь за книжки больше дадут, значит и патронов домой больше принесу. Мне за них еще расплатиться надо, а прибыль – нам с мамой.

- Да, такому коммерсанту в Ганзе самое место! А куда дальше собрался?

- На Комсомольскую. – На самом деле он и сам не знал, куда собирался, но с этим человеком пройти пару станций не отказался бы. Спокойнее с ним как-то, может, и про сына своего расскажет, интересно ведь, как в других местах люди живут. Дядя Слава покачал головой в сомнении:

- Охота тебе, Старый, с ним возиться? Куда тебе еще пацан?

- Какой же он пацан? Ему лет четырнадцать уже. Пора пороху понюхать. Да, пошутил я... Успеет еще навоеваться, пока пусть торговую профессию осваивает. Не все мужики солдатами родятся, да все здесь ими становятся рано или поздно.

А кем родился сам Старый? И кем стал?

- Дядя Слава, а где тут трамвай? Я слышал, что по Кольцу дрезины ездят с пассажирами, хочу прокатиться.

- А есть на что кататься?

Старый подергал Ершика за ремень сумки.

- Да вот этот купец Калашников меня почти на две сотни «развел». И продешевил слегка, так что за проезд платить буду я.

Ершик удобно устроился на скамейке «трамвая» рядом со Старым, но пришлось подождать, пока наберутся еще пассажиры, чего зря топливо жечь? Через минуту, когда он рассмотрел как следует и водителя, и дрезину, и ближнюю колонну, взгляд обратился на Старого.

- А вот вы сказали про купца Калашникова... Это кто? Он автомат придумал?

- Нет, это я в школе такое стихотворение читал, не помню уже, про что оно было... Вроде там купец с царевым опричником разборку из-за жены устроил. А если б не фамилия знаменитая, хрен бы я что запомнил, еще в школе больше боксом занимался, чем книжки читал. Про бои без правил слышал когда-нибудь?

Да он про правила-то не слышал... Если наехали – дай сразу в нос, да посильнее. Но слушать чужие истории так интересно, а времени было, хоть отбавляй.

- Не слышал ты про бои без правил... В общем, это когда драка за деньги, а зрители еще и ставки делают, на этом тоже можно прибыль получить. У вас на Рижской такого не бывает, но кое-где эта развлекуха еще осталась, последний раз я такое на Китай-городе наблюдал. Слабаки, никакой техники. А я этим еще до войны зарабатывал, так что опыт имеется.

Да уж, вон он, этот опыт на лице написан: живого места нет. Таким путем зарабатывать патроны Ершик ни за что не согласился бы. Не из-за трусости, прозвище его не только от имени образовалось, случалось и ему подраться, но всегда за что-то настоящее: за гадость, сказанную про него или про маму, за то, что на книжку нарочно наступили, за соседскую Ритку. Вот это зря, кстати, она не оценила, а синяк еще долго под глазом держался. А за патроны... В первый раз увидеть человека, которого и знать не знаешь, и вдруг так сразу кулаком стукнуть. По живому. Не каждый сможет.

- Старый, а можно вопрос?

- Хочешь спросить про отца Александра, клоп любопытный? – Ершик кивнул, удивляясь, как он догадался. – Попросил его помолиться за упокой. Евгении и Натальи.

Спрашивать больше не хотелось, сам был не рад, что такую боль наружу вытащил. Но Старый уже не отвечал на вопрос, он сам рассказывал:

- Ты, наверное, не поверишь, но, когда весь этот армагеддец случился, я сигнал тревоги проспал. Поругался вдрызг с женой, напился в клубе, машину пришлось оставить. Досидел до утра, залил глаза до зеленых чертей... Доковылял до метро, спустился на Третьяковскую и заснул на лавке. Милиция не вывела, наверное, подойти боялись. А когда проснулся... Решил, что белая горячка накрыла: полна станция народу, все кричат, воют, выход какой-то железкой закрыт, около нее милиционер с автоматом наперевес, весь трясется от страха, что разорвут в клочья. Я сначала решил, что какой-нибудь государственный переворот случился или что-то в этом роде, только через несколько часов дошло, что там бомбы падали. И еще год жену искал, надеялся, что она зачем-то в метро спустилась, а она, наверное, дома ждала, никуда не выходила... А когда перестал искать... – Старый разжал кулаки, перевернул ладони кверху, на его запястьях Ершик разглядел тонкие белые полоски давно заживших шрамов. – Лучше тебе не знать, что дальше было. Сколько лет бродил по метро, как привидение, ни своя жизнь ценностью не была, ни, тем более, чужая. Страх потерял, думал, что ничего хуже того, что произошло, со мной уже не случится.

Ершик уже догадывался, что перед ним наемник, который не брезговал никакой работой, ему все равно: что от мутантов территорию зачистить, что от тех, кто успел раньше там поселиться на свою беду. Хотелось бы думать, что он геройски защищал станции и охранял торговые караваны, наверное, и такое иногда происходило.

- Как вспомнишь, что натворил, у самого мороз по коже. Потом встретил Наталью, и обосновался на Фрунзенской. Всего-то три года... - Ершик и не спрашивал, что случилось, уже понял, что этот человек веселую историю не расскажет. – Бандитское нападение на станцию. Ничего сделать не смог. Я – и не смог. Наталья погибла прямо на моих глазах. Ее родители. Слишком быстро, только и успел увидеть, как они на пол падают. Из моих один Пашка выжил, ему год только исполнился. Так что, с «шаболовскими» у меня свои счеты, скальпы их стриженые снимал бы и на стенку вешал. Жаль, стенки даже своей нет...

И так невозмутимо он рассказывал, будто не о себе, а о малознакомом человеке, чьё горе не очень-то беспокоит. Ершик хлюпнул носом, так жалко стало Старого, как обычно перемешав все в голове, он представил, как толстая стальная дверь вдруг отгораживает от него Рижскую, а там мама, друзья его: Юрка, Лёвик и Гошка с Алексеевской, Сан Саныч, трое сталкеров, которых он знал только по прозвищам: Бобер, Архимед и Блин. И Людмила-повариха, мамина подруга и злейший враг, смотря что в кастрюльку положила. Если он их больше не увидит? Домой захотелось.

- Где ваш сын сейчас?

- На Пушкинской. В Рейхе безопасно, но ведь растет парень, соображать начинает, надо увозить его оттуда, пока этой коричневой чумой не заразился.

Чумой?! Коричневой? Ершик знал про такую болезнь по книжкам, но Старый говорил о сыне так спокойно...

- А на Пушкинской чума?

Старый вспомнил, с кем разговаривает, отцовским жестом взъерошил светло-русую макушку:

- Это я не в прямом смысле. Не в микробах болезнь, а в голове. Мысли вредные, идеи вредные... И заразные, как не знаю что! Нет, после «красных» ни в какой мышиной возне участвовать не желаю. Сам по себе. И ты живи своей головой, не слушай, если тебе мозги полощут.

Завелся мотор дрезины, Ершик огляделся по сторонам, почти все свободные места уже были заняты, надо же, время пролетело, а он и не заметил. Свет станции остался позади, яркий фонарь выхватывал из темноты выступы бетонных колец, толстые серые кабели убегали назад, незнакомое ощущение – сильный ветер в лицо. Ну и скорость! Обалдеть можно, тридцать километров в час!

Когда дрезина-трамвай остановилась, Ершик уже подпрыгивал от нетерпения, скорей бы посмотреть на самую красивую, как народ говорил, станцию метрополитена. Уж до чего кольцевой Проспект Мира хорош с лепниной и медальонами на колоннах, но куда его скромному потолку-сеточке до этих картин? Оглянувшись на Старого, он как будто приклеился к скамейке: рядом сидел не добрый приятель и терпеливый собеседник, а незнакомый солдат, он первым шагнул к выходу. На платформе уже ждал человек в зеленой форме, сразу определивший, кто из пассажиров ему нужен, молча протянул Старому руку, но не для приветствия, а за документом. Сверив фотографию в паспорте с лицом, на которое теперь без дрожи в коленках и не взглянешь, произнес:

- Гражданин Самарин, следуйте за мной. – Развернулся и быстрым шагом направился к переходу на «красную» линию.

Самарин-Старый не тронулся с места, сначала помог выбраться Ершику, пожал ему руку:

- Дела срочные, брат, скоро увидимся. – Но его ободряющей, почти отцовской, улыбки Ершик не дождался, только проводил взглядом широкую спину. Да, дела...

5. "Комсомольские"

В шее скоро начал слышаться хруст, как у старого Владимира Афанасьевича, но и не смотреть на потолок он не мог, невозможно удержаться. Неужели человечество когда-то было таким могущественным, что могло создать эту красоту? Уже одни тоннели, пронизавшие землю в разных направлениях казались творением высших сил, не может быть, чтобы их построили такие же люди, у которых две руки, две ноги, и голова впридачу. А украсить бетонный свод такими картинами... Кто способен на это? Ершик даже не разглядывал деталей мозаики, впитывал ощущение красоты целиком, как чудо. Его родную станцию украшали только повторяющиеся на желтых плитках и металлических ажурных вставках волнистые линии, он как-то спросил Сан Саныча, что это значит, а тот ответил: наверное, море, Рига-то – приморский город... И замолчал надолго, видно, вспомнил что-то своё.

Ершик долго бродил по платформе, потом пытался продать хоть пару книг, но никто не купил. Теперь, придя в себя после первого ошеломляющего впечатления от этой необыкновенной станции, он почувствовал, что люди нервничают, поглядывают с опаской в тоннели. Если на Проспекте Мира он только слегка ощущал общее тревожное настроение, то здесь, даже зная, что прямо сейчас ему ничего не угрожает, Ершик тоже начал приглядываться к черным дырам в конце платформы. Стоило отойти ненадолго от Старого, как снова он почувствовал, что один в незнакомом месте. Поскольку никакой выгоды от Комсомольской-кольцевой он больше не ждал, а любоваться на нее можно бесконечно, Ершик дал себе слово обязательно еще раз рассмотреть здесь всё как следует. А куда денешься? Обратно только через Кольцо... Теперь для перехода на другую линию ему нужно было не подняться наверх, а наоборот, спуститься вниз. В длинном коридоре люди и жили и торговали, лоток с книгами заинтересовал его, приценившись к одному из сборников сказок, какие и ему в руки попадались, Ершик еле удержался, чтобы не присвистнуть: вот жлобы! У него на Проспекте покупают за гроши, а здесь продают… Ноги несли вперед, а голова была занята сложным арифметическим подсчетом: сколько начального капитала требуется, чтобы честно заплатить ввозную пошлину, а сколько выйдет чистой прибыли, если отдать сталкерам столько же, как и раньше… Это в том случае, если мать сразу же, как только он покажется на Рижской, не оторвет ему голову, и он вообще сюда еще попадет в ближайшие годы до совершеннолетия! Переход он проскочил и не заметив, включился в реальность только наткнувшись на очередь к пропускному пункту на «красную» линию. Раз уж где-то тут находится Старый, то и ему сюда надо, подождет Кольцевая.

Здесь прибывших проверяли намного основательнее, осматривали сумки, одежду, Ершик понял, что так просто проскочить, как на Проспекте Мира, уже не получится, там он примелькался, был не чужим, вот и пропустили. Когда последний человек, отделявший его от строгого офицера, вдруг отошел в сторону, и Ершик оказался прямо перед столом, в голове все еще обреталась полная пустота, никакого плана действий он не придумал, решил сориентироваться по ситуации:

- Я потерялся. Пришел с дядей, а он, кажется, уже у вас на станции. Я на Кольцевой задержался. – И пусть попробует сказать, что это неправда! Все-таки Старый – не тётя.

Брови проверяющего поползли кверху, этот серьезный и деловой подросток с большой сумкой не внушал ему доверия.

- Ты бы на рожу свою посмотрел, потерялся он... Тебя, если захочешь – не потеряешь! Что в сумке? Оружие?

- Нету. Стрелять не умею.

- Откуда ж ты такой пацифист?

- Чего? – Что-то это слово ему напоминало, и не очень хорошее... – С Рижской я. А пис... пф... Как вы сказали?

- Пацифист. Это который, когда по правой щеке ударят – левую подставляет.

Где-то он уже такое слышал.

- Так это не пас..., это христианин называется.

Офицер выпрямился на стуле, строго посмотрел на Ершика.

- Ты что же, проповедовать тут решил? Здесь тебе не Ганза, коммунисты этого всего не признают! Нет бога.

- А кто есть?

- Так, давай-ка тут без религиозных дебатов! Верь, во что хочешь, только не болтай здесь на эти темы. И на вопрос отвечай. Запрещенная литература есть?

- Как это? Кем запрещенная?

- Центральным комитетом. – Ершик проследовал взглядом за указующим кверху пальцем, никакого комитета там не было. Потолок был скучным, серым и закопченным, смотреть не на что. Из очереди за спиной послышался тихий смешок, переходящий в кашель.

- А запрещенная литература, это какая?

- Адам Смит ваш любимый, например. А Ленина, Маркса у тебя нет?– Он заглянул в сумку к Ершику.

- Этих нет. Ганс Христиан Андерсен есть и Кир Булычев, тоже хорошие книжки. – За спиной опять кто-то всхлипнул, что он такого сказал?

- Тебя как звать?

- Павленко Ерофей Шалвович.

Офицер махнул рукой:

- Мирохин, пропусти вот этот интернационал ходячий, забавный парнишка... Следующий!

Вот здесь он хотел бы поселиться, несмотря ни на каких коммунистов. Двухэтажная станция! Большей безопасности Ершик не мог и представить, странно было смотреть на людей сверху вниз, но он быстро освоился. Где еще в метро открывается такой обзор с балкона? Только в городе, но туда, он решил, ему еще рановато. Комбез по размеру не подберешь.

- Нашелся? Я уж хотел возвращаться. - Старый выглядел недовольным. – Ты зачем сам сюда притопал?

- Я с вами…

- Куда со мной? В депо?!

- Я хотел здесь подождать.

- Да ты большой оптимист, оказывается, думаешь, я просто схожу в тоннель на часок – и сразу обратно?

Примерно так Ершик и думал. Сколько можно там что-то разведывать? Не воевать же собираются. Рижская – мирная станция, там и солдат-то почти не было, где уж ему знать про военную науку?

На этот раз мотодрезины им не досталось, пришлось ехать на ручном приводе, но помогать Старому не пришлось, Ершика только подбрасывало на сидении вместе с рычагом. Он попытался подтащить поближе к середине загадочный мешок приятеля, чтобы не свалился на пути, но с места сдвинуть не мог. Осталось только смотреть по сторонам и удивляться тому, что тоннель – невиданное дело – был один, а рельсов в нем много.

- Старый!

- Что? – Он один орудовал рычагом со своей стороны, и даже дыхание не сбивалось, другой уже повис бы без сил на этой железке.

- А как здесь поезда разъезжались? Рельсы раздваиваются.

- Стрелочники работали, рельсы передвигали.

Ершик представил себе мужика с ломом, который двигает рельсы. Тяжелая работа, но зато они, наверное, решали, куда пойдет поезд.

- А стрелочники были в метро самые главные?

- Точно. Они всегда главные. Как что случится – ищут стрелочника... Ты лучше думай о том, что едешь по самой древней линии метро. Тридцатые годы прошлого века, сто лет прошло!

Разведгруппа состояла из пяти человек, больше решительных мужиков на этой станции, как видно, не нашлось. И на разведчиков они были похожи, как сам Ершик – на опытного сталкера. Старого пригласили явно не на роль командира, он оказался где-то в стороне, не то крайний, не то вообще чужой, вроде как напросился тут кто-то... Но ему было все равно, привык, что ли, к такому отношению? Везде один, всегда чужой... Наемник.

Все они были вместе, а Старый – отдельно, Ершику стало обидно за приятеля, никто не проводит его в темный тоннель и не будет дожидаться возвращения. Кроме, может быть, той блондинки, которая давно на него поглядывает.

- Старый, ты ее видел?

- Трудно не заметить.

- Ты ей понравился...

- А она мне – нет. Вон та нравится. – Он указал на молодую женщину с ребенком на руках, ничего особенного в ней Ершик не нашел, никакого сравнения с яркой красивой светловолосой девушкой, которая многозначительно строила глазки в их сторону, - Эта теплая, домашняя... Но уже занята. - Он резким движением затянул завязки вещмешка, как будто закрывая тему разговора. - Помню, как в армии товарищ сержант мурыжил нас строевой подготовкой… На кой черт она мне теперь, строевая-то? Один я, не с кем строем ходить. Из казармы идем в столовую – запевай строевую песню. Обратно из столовой – та ж бодяга. А потом в Дагестан отправили.

Ершик знал про такое место на юге страны, и оно в рассказах очевидцев было прочно связано с понятием «горячая точка», наверное, Красносельскую теперь тоже можно так называть.

- А как там, в Дагестане, было?

- Солнце горячее, помидоры вкусные, не тепличные…

Старый явно что-то недоговаривал, вряд ли его память сохранила только эти приятные вещи. А может быть, по сравнению с его теперешней жизнью, Дагестан казался ему курортом.

- Что, Ерофей, удивляешься? Есть настоящие профессионалы, их ночью подними – они готовы к бою, в любой момент, против любого противника. А я, как сантехник дядя Вася: взял инструмент и потопал унитаз починять, сам выбираю время, иногда и место, - преуменьшал Старый свои заслуги, он спец высокого класса, если жив до сих пор, может, это примета плохая - себя хвалить? - Только работа у меня не такая, как на блокпостах: вести беспорядочный огонь в тоннель, чтобы враг не прошел. Мне заплатят, если задание выполнено полностью, а для этого противника надо пересчитать и вывести из строя одного за другим. Лучше бы всех сразу, это уж как получится. Хоть один остался – задание не выполнено.

Ершик подумал, что это похоже на борьбу с крысами на станции: зачем держать кошку, если крупа все равно пропадает?

6. Ночь на "Красносельской"

Нет, пожалуй, он ошибся насчет разведчиков, когда человек защищает свой дом, он не может плохо воевать. Не имеет права. Но ни один из них почему-то не был похож на «гражданина Самарина», только так они к нему и обращались. Любопытно, подумал Ершик, а в боевых условиях они тоже будут кричать ему: гражданин, у вас тварь за спиной... Лезет в голову чушь всякая. Среди местных выделялся разве что командир, на руке мужика не хватало пальцев, от правого уха остались какие-то рваные клочья, Ершик решил, что настоящий, закаленный в боях, ветеран должен выглядеть именно так.

- А это вас тоже тварь поцарапала? – Он указал на четыре полосы на щеке командира группы. Казалось, от хохота содрогнулись стены, командир молча стоял у входа в тоннель, красный, как кирпич, один из бойцов утер слезы, и смог, наконец выговорить:

- Он на этой твари женился недавно, Оксаной ее зовут...

Ну, что за невезуха, как что ни скажет, все не то! Хоть вообще рта не раскрывай.

Старый вынул из мешка какой-то предмет, оказалось, книга про Робинзона.

- Если что... Передай как-нибудь сыну на Пушкинскую.

- Я имя запомнил: Павел Самарин. - А у него самого-то, кроме фамилии, имя есть? Ершик развязал тесемки своего «кошелька», протянул тяжелый мешочек с патронами. - Старый, возьми обратно, тебе нужнее!

- Да у меня оружие под другой калибр, «пятерку». Я ж не снайпер, а в ближнем бою с «калашом» - не комильфо.

- Не что?

- Не как у людей. - Он отвернул полы куртки, там внутри на «липучках» были подвешены два невиданно компактных автомата, Старый похлопал по карманам. – А тут обоймы по две штуки. Ну и всякое другое по мелочи…

Интересно, он на Проспекте Мира хоть что-нибудь из оружия сдавал? Да это же просто арсенал ходячий! Насколько подросток успел заметить, под курткой тускло поблескивали рукоятки ножей, и пистолет за ремнем. А автоматных обойм на Старом сколько навьючено, если каждый карман штанов на две штуки помножить... И еще вещмешок не пустой.

- Откуда?

- В кредит выдали на Белорусской. Красносельцы-то меня сами нашли, с Рейхом связались, не побрезговали. Помнят «красные», еще с тех времен, когда я на Фрунзенской обитал, только я им уже не "товарищ". Ты сейчас иди прямо к начальнику станции, скажи, что ты прибыл со мной, пусть он тебя отведет к кому-нибудь или в кабинете ночевать оставит. По платформе не болтайся, понял?

Его пальцы привычными, уже автоматическими движениями проверяли, удобно ли расположены запасные боеприпасы, легко ли выходит нож из ножен, не зацепится ли за подкладку пистолет. От такой, казалось бы, мелочи зависит жизнь и не только его собственная… Из мешка был извлечен диковинный прибор с резинкой для крепления на голове, у сталкеров с Рижской защитные очки были похожей конструкции. Ершик задался вопросом: зачем защищать глаза от света, если отправляешься в кромешную темноту? Старый сделал еще одну странную вещь: он заменил в этом устройстве батарейки. Что это? Фонарь? А где же тогда лампочка и прорези для глаз, куда смотреть?

- Где твой бронежилет?

- А он мне не нужен, быстро двигаться мешает, большим тварям – на один зубок, от пули крупного калибра не спасет, а из «ПМ» по мне редко успевают выстрелить. На поверхности только полезен, бывает, зашвырнут тебя там на камни или арматуру - встанешь и отряхнешься. Если сможешь быстро на ноги подняться с пятнадцатью лишними килограммами на плечах, и будет время отряхиваться, когда на тебя тварь весом в два центнера летит… Можно и в пыльных штанах ее прикончить. – Старый подмигнул ему, Ершик понял, что его стараются подбодрить, чтобы пропало с лица это испуганное выражение, поддержал игру:

- Ты, главное, изнутри штанов не запачкай, Старый!

Почти у каждого сталкера, а часто и торговца-караванщика, был свой маленький ритуал, который они неукоснительно соблюдали, отправляясь на поверхность или в тоннель, отец Александр говорил, что любые ритуалы, даже самые, казалось, бредовые, успокаивают человека, придают ему уверенности в себе. Старый потянул за шнурок на шее, что там у него? Не крестик, не полумесяц и даже не пуля, как ожидалось, а просто поцарапанный желтенький латунный ключ. И Ершик был уверен, что ни одну из дверей в метрополитене этот ключ не открывает… Старый подержал его в руке несколько секунд, ничего не сказав ни вслух, ни шепотом, глядя прямо перед собой, и убрал обратно под одежду. Остальные делали вид, что под мудрым руководством коммунистической партии им ничего не страшно, но Ершик заметил, что двое осторожно перекрестились, отвернувшись к стене: партия-то здесь остается, а им еще в депо идти.

Когда звук шагов перестал доноситься из тоннеля, Ершик понял, что здорово влип, он так стремился пойти вместе со Старым и лицом встретить опасность (за его спиной), что оказался вместо глубокого тыла на переднем крае, придется провести всю ночь на Красносельской… Караульные погибают, не сделав ни единого выстрела, ножевые раны, тени в темноте… Где начальник станции?

- Не гасите свет на ночь! Они должны бояться света.

- Если бы все было так просто. Партийное руководство решает за меня: не положено полное напряжение подавать по ночам, а я ничего сделать не могу. Боишься на станцию выйти, оставайся здесь.

Железная дверь защитит от некрупной твари, тут лучше, чем на платформе. Но стало стыдно перед самим собой: друг ушел в темноту даже без брони, а он будет прятаться? Инстинкт самосохранения подсказывал: сиди и не высовывайся, а Старому за его неустрашимость платят более чем щедро. А пропадет он там, тебе-то что, подумаешь, знакомы немного - не родственник… Ершик довольно-таки неуважительно хлопнул дверью, и тут же об этом пожалел, увидев серый мрак, еле различимые колонны по центру и палатки между ними. Теперь будет всю ночь дрожать, как мышиный хвост.

Ему казалось, что он уже вечность сидит между колонной и палаткой, ноги затекли, сумка с книгами на груди – ненадежная защита, но напрашиваться к кому-то в дом переночевать... После тоннеля, ведущего к Сухаревской, существа из плоти и крови не очень-то пугали, к тому же он слышал отдаленное эхо выстрелов, Старый и остальные сейчас их всех перебьют, и на станцию никто не сунется. Хотя бы потому, что твари заняты, им не до людей. А жрать им надо! Если автоматный огонь наоборот выгонит их из депо прямо на станцию? Хоть бы охрану поставили! Теперь он точно знал, что выражение «кровь стынет в жилах» - не фигура речи. Да, ждать-то, оказывается, не так просто, каждый выстрел казался последним. И, если он последний, то что будет означать наступившая тишина? Что твари закончились? Или разведгруппа погибла вся до единого? Если он так ждет возвращения малознакомого, в общем-то, человека, что же сейчас чувствует его мама? Натворил он дел со своим походом в Ганзу! Но рано или поздно это должно было произойти, успокаивал свою совесть Ершик, дети не сидят рядом с родителями всю жизнь. А мама, наверное, считает, что для этого еще рано. И она, кажется, права... Черная тень даже отдаленно не напоминала человека.

Вот она. Полтора метра ростом, идет на задних лапах, маленькая голова, а глаза большие, как два черных круга. Тихий свист: тварь втянула воздух мокрыми, слизистыми ноздрями, приоткрыв пасть, чтобы лучше чувствовать запах. Зубы острые, но небольшие, и когтей не видно. Ершик старался не дышать и не моргать, сидел неподвижно с широко открытыми глазами, теперь, увидев тварь, он, как ни странно, стал меньше ее бояться, ожидание было страшнее. Да и не такая уж она большая, головой потолок не подпирает. Лапы с четырьмя пальцами были похожи на человеческие руки, четырем пальцам был противопоставлен пятый – коготь или костяной вырост, так похожий на нож, очень острый… Она обернулась назад и щелкнула челюстями над плечом: там виднелось что-то непонятное, не может быть, чтобы когти и на плечах росли, потом Ершик вспомнил, где он видел этот предмет: такие же отполированные рукоятки прятались под курткой Старого, его ножи. Если ее можно ранить, то и убить можно? Больше он не мог не дышать, вдох вышел слишком громким, круглые глаза остановились на нем. Из тоннеля показалась вторая тень, Ершик спокойно думал: сейчас сожрут, но приготовился выскочить у них из-под носа, пусть только с места сдвинутся. За спиной твари он заметил быстрое движение, услышал хруст, и тварь ткнулась склизким носом в мраморный пол. Нож вошел точно между выпуклым черепом и костлявым хребтом.

- Девятый, сука… - Старый извлек оба ножа, срезал одним движением тонкий морщинистый хвост и повесил его на пояс. Ершик посмотрел на залитые кровью штаны и ботинки, забрызганное лицо, на котором выделялись белые круги вокруг глаз, защищенных ранее загадочным прибором. В животе вдруг образовался какой-то шевелящийся узел, он еле успел добежать до края платформы и свеситься лицом вниз…

- Так... Ты почему не в палатке?! – Громкий голос Старого в полной тишине прозвучал оглушительно. – Я тебе что сказал? Сидит тут, как бомжонок... Вот экстремал хренов на мою голову!

- Можно чуть потише? – Ершик чувствовал себя неважно, громкий звук вызывал еще и головную боль.

- А ты думаешь, тут кто-нибудь спит?! – Старый рявкнул еще громче, - Затихарились по своим норам, а мальчишка один на платформе ночует! А еще коммунисты, свобода, равенство и бл...ство!

Ну и развоевался гражданин Самарин! Полог одной из палаток приоткрылся, луч фонарика осветил кусочек платформы, потом пополз к ним.

- Зачем же вы так? Здесь дети.

- Вот именно, что дети... – Старый хотел еще что-то добавить, но заметил за спиной мужчины маленькую фигурку. Дети уже присутствовали во множественном числе, это удержало его от дальнейших комментариев к политическому строю вообще и порядкам на станции в частности, он быстро поднял Ершика с пола за шиворот, вытер его лицо какой-то тряпкой. Тот успел подумать, что Старый обращается с ним в точности, как со своим маленьким сыном, когда он измажется чем-нибудь, нет для него сейчас никакой разницы, свой ребенок или чужой, пятнадцать ему или пять лет... – Если вылез, смелый такой, пусти к себе мальчика до утра. Мне надо возвращаться. И фонарь выключи!

До того, как погас свет, Ершик увидел: Старый надвинул на глаза свои очки с батарейками и быстрым шагом направился к краю платформы. Фонарик был выключен, он хотел крикнуть вслед: осторожнее, там уже рельсы, но услышал не звук падения, а тихий стук резиновых подошв, Старый даже в темноте передвигался бегом, скоро ничего уже не было слышно.

- Ну, надо же, прибор ночного видения у наемника. Сколько ему платят за работу? Нехорошо считать чужие деньги, но это просто удивительно! – Голос принадлежал немолодому мужчине, он слегка подтолкнул Ершика ко входу в палатку. – Заходи побыстрей внутрь, в дом эти твари еще ни разу не заглядывали... – Хозяин положил включенный фонарь на самодельную тумбочку, - давайте знакомиться, пока батарейки не сели.

- Ерофей. – Ершик протянул руку, после того, как Старый вытирал ему нос, хотелось выглядеть взрослым и солидным человеком. – Ерофей Павленко с Рижской.

- Георгий Иванович. А это моя дочь Майя.

Девчонке было лет тринадцать, Ершик обрадовался, что наконец-то и он сможет смотреть на кого-то сверху вниз. А она намного симпатичнее Ритки. Хотя, если вспомнить, что Старый говорил о женщинах, не всё в этом сложном вопросе определяется внешностью...

7. "Нас утро встречает прохладой..."

Георгий Иванович был расстроен и сердился на Ершика, хорошо еще не завернул матом похуже Старого, не такой он человек. Слышали бы они маму! Хотя, нет, пожалуй, у Старого голос погромче будет...

- Оставить тебя на платформе одного, это для меня непростительно! Я же учитель. Но я сам видел, как ты заходил к начальнику станции...

- Вот как зашел, так и вышел.

- Страшно было?

- Еще как... – Притворяться храбрецом было бесполезно, Майя все равно видела, как он не смог на ноги встать самостоятельно.

- Говорят, что смелый не тот, кто страха не знает, а тот, кто его преодолел.

- Так ведь тварь-то не я убил, а Старый. Он и раньше мне говорил, что страх потерял.

- Расскажи о нем, кто он, откуда взялся?

Ершик задумался, можно ли пересказывать откровения Старого, с одной стороны, он раньше жил на «красной» линии, жители станции сами обратились к нему за помощью, зная, что он из себя представляет. С другой стороны, знает-то руководство, а рядовые граждане его опасаются, а вдруг что ему в голову взбредет? Не получится ли, что он сплетни распускает? Так ведь его ж никто не заставляет всё рассказывать.

- Фамилия его Самарин...

- Стоп, дальше можешь не продолжать! Фрунзенская... Он расстрелял пленных без суда, за это партийное собрание постановило выгнать его с «красной» линии. Недисциплинирован, не придерживается линии партии, политически и экономически бесполезен... Я протокол заседания читал и удивлялся, что они побоялись его самого поставить к стенке. Потом узнал его второе, забытое уже прозвище – Берсерк – понял, что в живых оставили не просто так из милосердия. Не плюй в колодец...

Ершик и Майя в один голос спросили:

- А что такое «берсерк»?

Ершик улыбнулся, только сейчас прекратилась эта нервная дрожь, смех девчонки разрядил обстановку. А Георгий Иванович сел поудобнее.

- Поскольку спать все равно никто не собирается, а до утра еще много времени, я вам расскажу о варягах, а заодно о норманнской теории и Рюрике...

Никогда еще Ершик не слушал такой увлекательной лекции, сна не было ни в одном глазу. Настоящей школы на Рижской не было, обучали только письму, чтению и арифметике, до остального доходили своим умом. Кто хотел, конечно. Если поспрашивать людей, многие могли рассказать о географии: народ собрался из разных мест, каждый рассказывал о своей родине. Вот только если карту рисовать с их слов, получился бы, как шутил Сан Саныч, глобус Украины. А также еще отдельно глобусы Азербайджана, Таджикистана и Китая, хорошо, что настоящая карта мира нашлась в одной из книг и все расставила по своим местам. Но никакая карта не могла заменить живого рассказа.

«Нас утро встречает прохладой,

Нас ветром встречает река!..»

Ершик подскочил от неожиданности, у них на станции такого общего будильника не было. Песня звучала из динамиков оповещения. Он огляделся по сторонам, поспать удалось не больше часа, а хозяин дома и его дочь уже взяли в руки полотенца и собрались куда-то идти.

- А теперь переходим к водным процедурам.

- К чему? – Он еще недостаточно проснулся, чтобы вникать в странные фразы Георгия Ивановича.

- Умываться.

- Что, всем вместе? – Ершик представил себе три десятка человек в очереди к одному корыту. Ополоумели совсем? Или здесь это как-то по-другому?

Очередь действительно была немаленькой, так всегда происходит, если собрать одновременно всех сразу к четырем умывальникам. Ершик, зевая, думал, что стоило поднимать народ в три смены, и не пришлось бы досыпать еще минут по пятнадцать стоя. А как это сделать? Объявлять по громкой связи: первая смена – подъем! Вторая... Уборщица как раз замывала шваброй последние следы ног Старого, что-то бормотала под нос, потом нацелилась шваброй на столпившихся людей.

- Ходят тут, потом за ними грязь убирай. – И метко мазнула мокрой тряпкой по ногам правому краю очереди, не пропустив ни одного.

- Пробовал уворачиваться – бесполезно! Старая школа. – Вздохнул Георгий Иванович, видно эта еще одна утренняя традиция ему тоже не нравилась. – А как у вас на станции? Расскажи, все равно время есть.

- А у нас каждый сам по себе, всех к умывальникам не загоняют. А зачем, ведь столько времени зря уходит?

- Зато в коллективе. Ты меня не спрашивай, лучше сам расскажи.

- Ну, работы у нас полно, сейчас вот освещение в тоннеле проводим к Алексеевской. Я тоже провода тянул. А вы думали, что я только книжками торгую? – Все-таки гнездился в душе червячок сомнения, а мужское ли это дело? Пока и так сойдет, успеет еще стать таким, как Старый. Да, весь седой в сорок лет, один свет в жизни – сын Пашка, а остальное – темень непроглядная. – Блокпост у нас есть, сборный с трех станций. Только он не боевой, а почти таможня: с Проспекта Мира в Содружество ВДНХ за чаем идут. Правда, если надо, будут и оборону держать.

Вода была очень холодной, но сейчас никакая другая сон не прогнала бы. Впрочем, увидев, выходящих из темного тоннеля разведчиков, Ершик и забыл, что не спал. Уборщица выругалась и понеслась к ним со своей шваброй наперевес.

- Ну, как там?

Старый отмахнулся: не сейчас. Пока только было ясно, что весь отряд вернулся на станцию, не потеряв ни одного бойца. И, если до этого к наемнику никто близко не подходил, то теперь мнения разделились: одни сочли его хорошим бойцом несмотря на то, что он «гражданин», а не «товарищ», и держались рядом, а другие с нескрываемым ужасом смотрели ему в спину. Ершик легко мог вообразить, что их так напугало, Георгий Иванович толково объяснил значение слова «берсерк».

- И все грибы-то, небось, передавили, черти косолапые! – Уборщице было виднее, что разведгруппа притащила на своих сапогах.

- Георгий Иванович, а там в депо – плантация шампиньонов?

- Да, и очень большая. Станция-то называется Красносельской, очень подходящее наименование, у нас здесь колхоз, по всей линии наши грибы развозят. Стратегический объект.

- Где же ваша армия, если стратегический объект в опасности?

Георгий Иванович махнул рукой, повторив движение Старого:

- И не спрашивай! Они сначала взяли под усиленную охрану Комсомольскую, потом запросили сводку с Сокольников, а там тихо все. Приехал комиссар, зашел в теплицы и сразу вышел. Разбирайтесь, говорит, сами. Наш партактив заседал и вынес решение: для начала нанять специалиста. Пусть посмотрит, что там за твари, сколько их, как говорится, даст экспертную оценку... Спроси у своего приятеля, как там дела, потому что нам всего не расскажут.

Приятель уже спускался по лестнице, направляясь к Ершику, его задержала вчерашняя блондинка, Старый что-то говорил ей, девушка смеялась, но вдруг стукнула его кулачком в грудь его и убежала. Тот развел руками, постоял секунду в этой театральной позе, но девушка не передумала и не вернулась.

- А всего-то предложил штаны мне выстирать... Весь перемазался.

- И это все?

- Ну, я ей предложил их не снимать, а прямо на себе... Комсомолка, блин. А еще глазки строила. Мне теперь сватов к ней засылать что ли, чтоб грязным не ходить? Мыла-то нет.

Девушка все-таки забрала в стирку одежду из палатки Георгия Ивановича, мельком взглянув и на Старого, который тут же расправил плечи и одернул как можно ниже на бедра старое покрывало, демонстрируя себя во всей красе. Майя лежала на топчане от хохота, веселая девчонка, подумал Ершик.

- В общем, вашей партячейке я официально заявил: меня хватит ровно на сутки. Еще ночь там просижу в засаде, а потом зовите своих красноармейцев, у Ганзы помощи просите, хоть в Полис обращайтесь... Оплата за половину работы, конечно, поменьше будет.

- Скорей бы это все закончилось! Спать ложиться страшно. И трудодни не начисляют, если работы нет. Есть-то что будем?

Ершик воспринял слова буквально, и достал из сумки колбасу... Никогда он не видел, чтобы на обычную для него еду люди смотрели, как на что-то невероятное, Георгий Иванович пробормотал что-то про «колбасные электрички», Майя переводила взгляд с колбасы на отца, потом на Ершика. Он решительно отодвинул от себя свои запасы в сторону девочки:

- А у вас тут чем кормят?

- Грибы вареные, соленые, суп из сушеных дают...

Старый порылся в своем мешке и выставил на стол жестянку, вот тут пришла пора удивляться и Ершику: консервы были большой редкостью, стоили дорого. Не то, чтобы он их не пробовал... Но не часто. Старый разрезал банку поперек своим острым, как бритва, ножом, поставил половинки перед подростками.

- Каша гречневая. Хозяин, ложки-то есть?

8. Особист

- Может быть, вы нам расскажете, какие в метро новости? – Георгий Иванович добавил кипятка в стакан Старого, Ершик не почувствовал знакомого аромата, чаек-то не привозной, местный. – Говорят, в Полисе появились дневные сталкеры.

- Ага, я даже такое кино когда-то смотрел про дневного вампира. – Старый пил и не морщился, наверное, пробовал чай и похуже. - Этот ваш сталкер с собой серебряный меч не носит? Не Блэйдом его зовут? Хотя, чем черт не шутит, мутации бывают разные...

- У него нет имени. Да не слушайте вы эти сплетни, сами расскажите, что в мире делается?

- Я могу только последние новости про четвертый Рейх рассказать. Вам это надо?

- Наверное, нет. – Старый учитель вздохнул. – Почти все человечество уничтожено, а такая гадость еще существует. Феномен какой-то!

- А у этого феномена есть чисто российское объяснение: оно ж не тонет... И ведь даже книги у них есть.

При слове «книга» Ершик оживился:

- А у них есть свои специальные книги?

- Есть. Самая главная – «Майн кампф». Адольф Гитлер ее написал.

Про Гитлера Ершик читал, и про Отечественную войну, вот только забывал иногда, что раньше происходило: Отечественная или гражданская. Георгий Иванович выглянул из палатки на платформу.

- Тише, даже упоминать такие вещи здесь запрещено. Могут услышать и донести, куда следует.

Ершик шепотом спросил:

- А почему она так странно называется? - Спрашивал-то он Георгия Ивановича, а ответил ему Старый:

- «Майн кампф» звучит романтично, пафосно, а переводится всего-навсего: моя борьба. Боролся Гитлер, боролся, а толку-то? Отравился в подземном бункере, чтоб под суд не идти... А наш великий полководец Суворов написал книгу – «Наука побеждать», и знал, между прочим, как это делается.

Георгий Иванович был удивлен, даже Майя смотрела на Старого широко раскрытыми глазами, трудно было ожидать от простого наемника таких слов: он, оказывается, и размышлять умеет, когда захочет. Или Рейх своей дикой и неоправданной жестокостью кого угодно превратит в философа?

- Как же вы с таким мировоззрением можете жить в этом проклятом месте?

- Детский сад у них там хорошо организован, дисциплина, питание... Воспитательница нормальная, не фашистка, а много ли надо пацану в четыре годика? Я там редко появляюсь, а Пашке пока нравится, не понимает еще ничего, для него игра такая – руку кверху поднимать и орать «хайль», отучать от этого безобразия долго придется. Вот, думал здесь заработать, и на прописку в Ганзе хватило бы...

Старый опустил голову, было видно, что он сильно устал, ночь в депо не была легкой прогулкой, Георгий Иванович убрал посуду, протянул ему тощую подушку.

- Ложитесь на мою кровать, я надеюсь, вас не будут беспокоить.

- Пусть только попробуют...

Он вытянулся на коротковатом топчане, отвернулся к стенке, на его спине слева Ершик увидел плохо заживший рубец от ножа, почти напротив сердца. Сколько же раз Старый на волосок разминулся со смертью?

- Георгий Иванович, а почему сюда войска не присылают? – Ершику было непонятно, почему прославленная армия «красной» линии ничем не помогает своим мирным жителям. Стоило только обитателям Проспекта Мира услышать о тревожной обстановке, они уже объявили мобилизацию просто на всякий случай. А вдруг? Здесь же изнутри ситуация выглядела совсем по-другому: погибли несколько человек, а беспокоится об этом только местное начальство.

- Так ведь твари не едят шампиньоны... Вот если бы начались перебои с поставками грибов, а они скоро начнутся, не каждый решится даже днем сунуться в теплицы, вот тогда ЦК забеспокоится.

Этот вопрос был последним, который Ершик хотел задать Георгию Ивановичу, а как можно было бы попросить отца отпустить дочь погулять по станции, он еще не придумал.

- Майя, а хочешь книжки посмотреть? Я тебе почитать что-нибудь дам. – Он понимал, что книги тут же отвлекут внимание девочки, она уткнется в печатный текст, и он еще не скоро сможет с ней поговорить, останется только созерцать ее коротко, почти по-мальчишески, стриженый затылок. Но, как он поделился с ними пищевым запасом, так и книги держать при себе не может, не для того они существуют, чтоб их в сумке прятать. А продать что-то здесь невозможно, чем с ним расплачиваться будут? Трудоднями или мешком грибов?

«Приключения Алисы» девочка пролистала довольно равнодушно, в сказках Андерсена посмотрела картинки.

- Сказки мы уже читали. – Георгий Иванович изъял из стопки книг ту самую, подаренную Старым, и теперь просматривал сомнительное содержание, Ершик подумал, что не только центральный комитет запрещает определенную литературу к чтению. Но книга вернулась на место, а Майю больше заинтересовал Артур Конан Дойл. Ершик вздохнул, Шерлок Холмс – это надолго...

- Ерофей, ты собираешься дождаться, когда Самарин закончит здесь все свои дела?

- Честно, не знаю еще. Торговля у вас – дело невыгодное. – Не удалось поговорить с Майей, так хоть с ее отцом побеседует, интересный он человек, много знает. Большой теоретик, но по части практики другие советчики есть.

- Да, здесь можно продать только крупные партии товара. Закупками необходимого занимается начальство, а потом распределяет среди населения, кому сколько положено.

- А кому сколько положено?..

Шум двигателя сначала не привлек внимания Ершика, транспорт проходил мимо платформы, не останавливаясь, но эта дрезина замедляла ход. Шесть человек в легких серых бронежилетах спрыгнули на платформу, это и есть «красноармейцы»? Один из них обшарил цепким взглядом станцию и людей на ней, задержавшись на секунду на необычно пестром свитере Ершика, и направился к лестнице, остальные последовали за ним.

- Особый отдел... – Георгий Иванович, прищурившись, вглядывался в командира группы. – Ерофей, теперь будь готов объяснить свое присутствие на станции, тебе обязательно зададут вопросы.

- Какие?

- Этот человек может задавать любые вопросы.

Даже на Рижской слышали об «особистах», правда, это слово употребляли в основном очень пожилые люди, связывая его с Лубянкой, казематами и какими-то «тройками». Что они при этом имели в виду, Ершик не знал, но раньше считал, что все эти понятия древнее революции, Наполеона и легендарной Куликовской битвы. А теперь увидел этот знаменитый лубянский призрак собственными глазами: человек как человек, только очень уж строгий взгляд у него. Но те, кто рассказывал страшные истории об особом отделе, ничуть не шутили, да и Георгий Иванович вдруг стал серьезен, поэтому и Ершик решил оценить нового противника по достоинству. Чтобы не привлекать лишнего внимания серых людей к учителю и его дочери, он сам присел на нижнюю ступеньку лестницы в конце платформы, дожидаясь выхода того, кто должен был учинить ему допрос. Ждать пришлось недолго:

- Как звать? – Улыбка одними губами не могла бы обмануть даже пятилетнего ребенка. Глаза оставались холодными и чем-то напоминали черные выпуклые линзы вчерашнего ночного хищника. Нашел, понимаешь, себе добычу...

- Ерофей.

- А дальше как?

- А дальше - никак. Я не местный, из Ганзы пришел. - И поди проверь! Документов-то нет, Кольцевая линия большая.

- Откуда?

- С Проспекта Мира. А вам это зачем?

- Так положено. – Нет, явно не хватало въедливому особисту наличия документов, настолько привычной была для него эта церемония: медленно и брезгливо развернуть паспорт, долго вглядываться с повышенным вниманием, не подделка ли? Задержать в своих руках, чтоб человек поволновался, получит ли бумагу назад, или она сейчас исчезнет в кармане проверяющего, а ему скажут бессмертное «пройдемте, гражданин»... Что с мальчишки возьмешь? – Ты с кем?

Ершик махнул рукой в сторону палаток:

- С Самариным. – И указал в обратную сторону на дверь начальника станции. – Там спросите.

- Спросил уже. – Этот наемник с сомнительным прошлым, на которого в архиве имелось приличных размеров досье, отрекомендовал мальчика своим дальним родственником. Очень уж было подозрительно: взять с собой на задание подростка, да еще в такое опасное место. Да и нет у Самарина родственников, кроме сына, а ему лет поменьше. – Он, значит, теперь помощником обзавелся?

- Вроде того. – Ершик не боялся допроса, премудростью не говорить ни «да», ни «нет» владел почти в совершенстве, прошел у матери хорошую школу. Правильные формулировки ответов избавляли от лишних подзатыльников, и «необходимых» хватало с избытком, но здесь ему могло угрожать кое-что похуже.

Особист пощупал руку Ершика, покачал головой:

- Помощник... Что же ты хилый такой? Сколько лет?

- Четырнадцать. И никакой не хилый.

- Да в твоем возрасте многие уже оружие носят наравне со взрослыми!

- А я вот такой, мелкокалиберный. - Чего все ждут от сына двух продавцов с рынка, что он станет генералом? Лучше продолжить, какое-то слово есть... династию. И Ершик уже нашел, чем возразить. - А великий полководец Суворов тоже был не богатырского телосложения! – Хорошо было бы добавить и услышанную от Старого фразу про клопа...

- Так ты, значит, у Самарина за полководца?

- Точно.

И особист был не так прост, каким казался, и Ершик - не таким дураком, как прикидывался, и они оба это прекрасно понимали. Видно, у прибывшего были важные дела, поэтому он решил отложить остальные вопросы на более удобное время.

- Где сейчас Самарин?

- Спит.

Хорош был ответ на вопрос «где».

Майя уже терла покрасневшие глаза, но от книжки не отрывалась, Ершик и сам читал ее в свое время с упоением, но вопросов при этом задавал соседям – несчитаное количество. Где находится Лондон, что такое «эсквайр», «кэбмен», и кто такие сыщики. Девочка вопросов не задавала, то ли ей было понятно все в содержании книги, то ли просто пропускала незнакомые слова, заметив его, она заложила книжку пальцем.

- Твой друг еще спит, про него уже Настя спрашивала.

- Какая Настя?

- Перед которой он, как папа говорит, хвост распускал, как павлин.

Ершик и сам сейчас собирался, в каком-то смысле, распустить хвост, но передумал.

- Как книжка?

- Очень здорово!

- Оставь себе, это подарок. – И совсем ему не жаль терять прибыль! На остальных книгах можно заработать столько, что подаренный Холмс не будет иметь никакого значения. Вот только добраться бы, как говорят, до места сбыта... У них тут на «красной» линии интересно до ужаса, но радости мало, дома веселее.

- Спасибо! А у тебя самого, наверное, много книг?

Он вдруг очень захотел рассказать Майе про маму, про ее нелюбовь к книгам, про то, что она хотела бы, чтобы он занимался полезным делом на станции, а не бегал на Проспект. Про то, как он не вернулся ночевать домой, потому что хотел посмотреть, что происходит за рубежом, охраняемым солдатами Ганзы, как легко он преодолел две границы, ездил на пассажирской дрезине по Кольцевой, и до чего же красивы картины на потолке Комсомольской... Наверное, ей было бы интересно, как и Георгию Ивановичу, который жадно расспрашивал о новостях, видно, достовернее слухов через десятые руки до них ничего не доходило. Дневной сталкер, чего только люди не выдумают! Блин с Архимедом ночью-то возвращались – самогон стаканами глушили со страху. Но как рассказать о том, чего Майя не видела и, может быть, никогда не увидит? Самого Ершика такие рассказы увели слишком далеко от дома.

- Читаю я много, а книг... – Ни соврать, ни сказать правду не дал особист, два щуплых подростка не были препятствием на пути, он быстро вошел в палатку. А вылетел еще быстрее: спиной вперед, с треском приложившись затылком о мраморную плиту. Ершик с опаской заглянул внутрь палатки, Старый потер лицо ладонями, повел плечами, с трудом просыпаясь:

- Я же просил не будить. Что это было за явление?

- Особый отдел, говорят.

- Ну и хорошо. Значит, привык к особому обращению. – Старый огляделся по сторонам. – А вещи еще не высохли? В чем же я на станцию выйду? - Даже в лохматой тряпке на поясе вид у него был живописный, но похож он был не на бравого солдата, а на пещерного человека. – Проверь, как там особый отдел? Нокаут или нокдаун?

Ершик оглянулся, особиста поднимали с пола люди в бронежилетах, он мотал головой, с трудом приходя в себя.

- Ну, на ногах еле держится...

9. Боевые потери

Настя издали смотрела на Старого, как на высшее существо, хотя, поблагодарив за выстиранный камуфляж, он всего лишь слегка ущипнул ее за руку и сказал: «спасибо, дорогуша». Ершик переводил взгляд с одного на другого, пытаясь разобраться в этой тонкой материи чувств.

- Что?! – Старый не выдержал первым. – Знаю я этих девиц с «красной» линии! Скорей бы замуж - и свалить отсюда.

А вторую-то супругу как раз на Фрунзенской нашел, подумал Ершик...

Он все-таки рассказал Майе о том, как живут люди на Рижской и в Содружестве ВДНХ, но о роскоши Ганзы умолчал, сказал, что и рассмотреть ничего не успел. Рассказывая о доме, он понял, что уже сильно по нему скучает. Георгий Иванович назвал его «истинным дитём демократии», если у него в голове вообще могла появиться эта безумная идея о путешествии по метро. Жители «красной» линии путешествовали исключительно по «красной» линии, и даже там приходилось становиться на учет вместе с приезжими, иначе они рисковали остаться без еды, патронами за обязательную работу не платили, а «халтуры» на Красносельской не было никакой.

- Сколько же ты всего видел, Ерофей!

- Да не так уж много... – Ершик смутился от восхищения Майи, теперь начало понемногу доходить, почему Старый чувствовал себя не в своей тарелке, он же не статуя, чтобы им любоваться. – Вот на вашей линии я почти ничего не видел, только с балкона на Комсомольской смотрел вниз. И теплиц не видел, ты мне их покажешь?

- Папа, можно?

- Ну, приехать на Красносельскую и не увидеть главную местную достопримечательность... Это было бы странно. Но, учитывая форс-мажорные обстоятельства...

То есть тварей. Конечно, Георгий Иванович не солдат, а простой учитель, он боится вести дочь в это опасное место, даже днем. Старого попросить, что ли, если его еще не тошнит от этого депо с шампиньонами... Как ни странно, он согласился устроить им экскурсию ненадолго, зарядил автоматы под внимательными взглядами красноармейцев и, привычно проверив свой арсенал, направился в темноту.

- Тьфу ты, блин, фонарь забыл!

Ершик достал из кармана свечку, но фонарь нашелся у Майи, луч осветил, казалось, бескрайние поля черной земли и маленьких белых шариков на ней.

- А как же вы работаете здесь без света?

- Почему без света? Просто сейчас здесь никого нет, вот и темно. Только вода по трубам поступает.

Дойдя до конца грядки, они не увидели ничего нового, но размер теплиц поражал воображение. Того, что здесь выращивали, хватило бы, чтобы накормить не одну сотню человек, теперь Ершику стало понятно, почему Старому платят небывалые суммы: каждый день без сбора урожая оставляет многих людей без еды, а он один уничтожил больше тварей, чем все «красносельцы» вместе взятые. Луч фонаря осветил грядку, на рыхлом грунте отпечатался длинный след когтистой лапы, сразу стало не по себе, и тени по углам показались темнее, и оглядываться Ершик начал чаще...

- Держи прибор, посмотришь, как люди в темноте без фонаря обходятся. - Старый отрегулировал крепежную резинку по размеру и надел свои очки ему на голову.

Темнота вокруг стала зеленой, пронизанной светлыми нитями теплых труб с водой и широкими полосами воздуховодов наверху. Зеленый Старый выглядел уморительно, Ершик сделал несколько шагов, глядя под ноги, чтобы не споткнуться, повернул за угол. Прибор еще не успел добавить четкости светящемуся силуэту в нескольких метрах впереди, а яркая вспышка вдруг закрыла все поле зрения.

- Тварь! – Ершик крикнул, отскакивая обратно и сдергивая с головы прибор ночного видения.

- Сам ты тварь, – отозвался из темноты голос особиста, его фонарь и оказался той самой помехой обзору. – Появился в этих очках, как мутант, так и инфаркт схлопотать недолго!

Он некоторое время разглядывал Самарина, оружие тот держал стволом вниз, но ведь его и поднять недолго, автоматы на боевом взводе, и наемник не забывает поглядывать по сторонам, помнит, где находится.

- Не много ли у вас развелось родственников, гражданин Самарин?

- Сколько есть – все мои.

- В нашем архиве о них никаких сведений. Не забывайте, у некоторых дел нет срока давности.

- Зато есть срок годности. Съедят крысы ваш архив, что будете делать?

Хоть особист и не показался Ершику приятным человеком, но трусливым он определенно не был, отправился один в теплицы, да еще и так разговаривает со Старым... На обратном пути прибор ночного видения достался Майе.

К вечеру Ершик волновался сильнее, чем накануне. Вроде и на платформе не надо ночевать, и никто больше его не допрашивал... Все в порядке. Нехороший взгляд особиста, сверливший спину Старого, внушал беспокойство. Не получится ли, что из семи человек назад вернутся шесть? И раны на теле опять будут очень похожи на ножевые... Нет, успокаивал себя Ершик, не может быть, чтобы опытный берсерк... то есть боец, не справился с каким-то неуклюжим типом из лубянской канцелярии. Георгий Иванович продолжил вчерашнюю лекцию по истории Киевской Руси, добрался уже до Юрия Долгорукого и основания Москвы. За стенами палатки раздался женский визг, кажется, сегодня ночью, ожидая возвращения Старого, вместо Ершика на платформе дежурила Настя...

Почему-то раненый Самарин, едва переставляющий ноги, ничуть не удивил, Ершик предчувствовал нечто подобное, но вот особист, осторожно поддерживающий его за правую руку, заставил изумленно вытаращить глаза. Второй красноармеец подозвал Настю, спросил, где медпункт и повел раненого туда. Из темноты донесся вопль:

- Ну, хоть капельница у вас есть? И вода дистиллированная?

И сонный голос врача:

- А ты чего хотел? Тут тебе не Склифосовский и не кремлевская больница...

Особист огляделся по сторонам, увидел старого учителя и двух подростков за его спиной. Нетвердыми шагами он подошел к их палатке, прислонился к ближайшей колонне и сполз на пол:

- Никогда не видел, чтобы человек действовал быстрее твари... У меня пистолет заклинило, Самарин как раз автомат перезаряжал, руки заняты, а она – прямо на меня... Как время застопорилось. Тварь уже подпрыгнула, когти выпустила, прямо в глаза смотрит, а он... Ногой отбросил, успел перехватить в полете. И добил прикладом. Только она ему бедро когтем зацепила, жгут наложили, но слишком большая потеря крови. А у вас тут, действительно, не кремлевская больница.

Лицо Старого казалось абсолютно белым на фоне застиранной серой наволочки, но не было похоже, чтобы он чувствовал сильную боль. Ершик, не заходя в палатку, от порога спросил:

- Старый, ты как?

- Нормально, живой. Только сил нет ни фига, при кровопотере это бывает. Болеть будет, когда заживать начнет. Если...

Местный фельдшер сидел, привалившись к столику с бинтами, иногда закрывая глаза, вместо него в медпункте хозяйничал красноармеец, ни на секунду не переставая ворчать:

- Ну, скажи ты мне, козел, что, трудно было заранее физраствор заготовить? Ведь делать-то нечего: вода да соли в определенной пропорции. Блин, сейчас с осадком получится... Айболит хренов, если б меня ранили, сейчас сам себе бы швы накладывал. Слышь, ты, проснись, твою мать, и иголки хирургические доставай! – Фельдшер зевнул и начал шарить рукой на нижней полке тумбочки. Красноармеец, тихо матерясь, повесил банку с прозрачной жидкостью на крючок, приладил иголку с трубкой к руке Старого и только сейчас заметил Ершика.

- Пацан, иди-ка сюда! Нет, лучше приведи ту девчонку со станции, беленькую, может, она толковее окажется, чем этот гад ползучий, клизму ему на два ведра!

Ершик не сделал и нескольких шагов, как столкнулся с Настей, указал рукой в сторону палатки, из которой доносился голос делового красноармейца:

- Лампу – сюда, нитки – в самогон, а сам, бестолочь, вон отсюда! Только пластырь, небось, наклеивать умеешь, и то криво... Самарин! Не валяй дурака, Самарин, только попробуй тут помереть, засранец, зря что ли тебя тащили!

Особист не стал бы таковым, если бы позволял себе расслабиться больше, чем на пять минут, теперь это снова был собранный и серьезный офицер службы безопасности, разве что подозрительности к окружающим в нем немного поубавилось. Даже Георгий Иванович, несмотря на свой диссидентский трепет перед особым отделом, решился задать ему вопрос:

- А что в депо? Как там дела?

- Если официально: колония тварей локализована, гнездо уничтожено, а оставшиеся отдельные особи будут истреблены в ближайшее время.

- Вы так доложите начальнику станции?

- Кому? – Георгий Иванович понял, что сказал глупость, это еще большой вопрос, кто кому здесь должен об обстановке докладывать. – Пусть он послушает, как я об этом по телефону буду сообщать. Кстати, лучше это сделать немедленно.

- Ерофей, а как там обстановка? – Ярко освещенная палатка в конце платформы приковывала взгляд, если что-то случится, впечатлительная Настя тут же дала бы знать об этом визгом или громкими рыданиями.

- Да у вас тут врач какой-то странный... Ничего не делает.

- А потому что у него нет ни медицинского образования, ни практики. Зато шины на переломы накладывает очень умело. Он же специалист по сопромату. - Ершик, пошарив в памяти, не обнаружил там такого слова. – Вот про нагрузки, изгибы, поверхности – это он понимает, а резаные раны зашивать не умеет.

Чего только не бывает на «красной» линии...

- Старый... – Ершик позвал его шепотом, на случай, если приятель спит, но он открыл глаза.

- Она ушла?

- Да, вроде. Она ведь вчера тому красноармейцу помогала, который вместо врача...

- Не помню, отключился к тому времени. Эта водичка только давление поддерживает, - он не мог повернуть голову, только взглядом указал на капельницу, да и говорил с трудом, - на неделю точно выбыл из строя.

Старый хотел еще что-то сказать, но пришлось подождать, пока он наберется сил. Странно было видеть этого физически крепкого человека таким слабым, но зато от Насти ему теперь никуда не деться! Ершик все-таки хотел, чтобы приятель увидел, наконец, какая Настя красивая, а она пусть перестанет прятаться и посмотрит ему в глаза так же, как смотрит, когда он не видит этого. Но, мало ли, что он хотел бы, Старому виднее...

- Я теперь не смогу отвезти тебя домой.

Так вот о чем он думал, и почему у него такой расстроенный вид.

- Слушай, Старый, мне не пять лет, и не десять, за руку водить не надо! И сопли вытирать тоже!

- Остынь, Ерофей, вспомни, я тебя от Славки Петрова на Проспекте Мира увел, и должен был сдать обратно в целости и сохранности. Ты и без того тут сидишь лишний день, дома-то, небось, с ума сходят. Вид у тебя домашний, на беспризорника ты не похож, вряд ли часто дома не ночуешь... – Такая длинная речь заставила его опять закрыть глаза и собирать силы. – Хоть ты и самостоятельный, но совесть-то должна быть. Домой немедленно!

- Обязательно. Вот только «Робинзона» вашему сыну передам...

- Славке отдашь, он найдет, как отправить. И пусть Пашке скажет, что папка через две недели сам приедет и заберет его насовсем. Хватит ему на фюрерскую морду смотреть, забудет скоро, как отец-то выглядит. Если этот доктор мне своими грязными лапами сепсис не устроит, или медсестра новоявленная со своей заботой... Как блондинку зовут?

- Настя.

10. Последняя книга

Старый был прав во всем: и домой давно надо возвращаться, и мама с ума сходит, и с беспризорной жизнью пора завязывать, а то скоро вши заведутся. Ночь еще не кончилась, Ершик как раз успел кое-как помыться холодной водой, а когда включился свет и из динамиков зазвучала знакомая веселая песня, он уже надевал свитер. Пробираясь к палатке Георгия Ивановича, услышал недовольный голос уборщицы:

- Это какая ж сволочь тут такую лужу наплескала?!

Особист возник на пороге опять без приглашения, Ершик не обрадовался его появлению, хотя тот ничем не был виноват перед Старым, патрон заклинить может у каждого и в любой момент.

- Ты ведь не родственник Самарину?

- Не родственник... - Врать не было смысла, арестовывать его вроде пока не за что. – Я уйду отсюда сегодня, домой пора. И дело еще одно есть.

- Я тебе выпишу пропуск на свободный проход. Сроком на неделю. Успеешь дела закончить?

Ершик не верил своим ушам, с чего бы вдруг к нему такое расположение? Из-за того, что Старый особисту жизнь спас? А он сам все-таки имеет к нему какое-то отношение, хоть и просто приятель, а не сын родной? Офицер присел рядом, развернул свою папку, начал заполнять бланк пропуска:

- Имя полностью?

- Павленко Ерофей Шалвович.

Особист посмотрел на него так же странно, как только что смотрел сам Ершик, но никак удивившее его имя не прокомментировал. Специально их, что ли в этот особый отдел набирают таких: без эмоций, без чувства юмора? Может, и специально. А может, другие не приживаются, столько людей допрашивать – никаких нервов не хватит. Эту сцену и застал Георгий Иванович: задумчивого Ершика и особиста рядом с ним, заполняющего какую-то бумагу в папке-планшете. Офицер быстро сообразил, почему старый учитель вдруг побледнел и скомкал в руках мокрое полотенце:

- Это не то, что вы подумали, молодой человек не арестован. И это не допрос. - Он поставил внизу подпись с завитушкой и отдал бумагу Ершику. – Неделя. И тебя здесь не должно быть.

А его тут уже давно не должно быть. Если бы не Майя и Старый... Или наоборот? Родного-то отца Ершик давно не видел, и скучал по нему. Не воспользоваться ли пропуском, чтобы поискать его на «красной» линии? Но на это уйдет не один день, а ему еще надо попасть на Пушкинскую.

- Георгий Иванович, нет ли у вас карты метро?

- Схемы, - поправил учитель, - настоящие карты есть у немногих, остальные обходятся цветными линиями и кружочками. У нас и такой нет, может быть, у твоего друга найдется в мешке? Или это не очень удобно заглядывать в его вещи?

Постояв немного в раздумьях над завязанным вещмешком, Ершик, не открывая, потащил его в медпункт. Теперь, когда Старый израсходовал половину боеприпасов, мешок можно было не только сдвинуть с места, но и поднять. Невысоко, правда.

- Вот молодец, что принес! – Самарин выглядел немного лучше, но до полного выздоровления было еще далеко.

- У тебя схема метро есть? Дай посмотреть.

Значит, так... Лубянка – Кузнецкий мост - Пушкинская. Нет, не надо на Лубянку! Охотный Ряд – Тверская. Самый прямой путь, но сразу возникал вопрос: как добираться? Пешком как раз недели хватит. Более удобным казался другой: Комсомольская – Белорусская... Там есть трамвай-дрезина, книги продать можно будет. И посмотреть на станции Ганзы, именно о них он мечтал, когда протирал спиной колонну у погранпоста на Проспекте Мира, наслушавшись легенд о красоте Кольцевой линии. Ни одна из них пока не обманула его ожиданий. И даже мрачноватая «красная» линия пока радовала хорошими людьми, даже особист оказался не Кощеем из сказки, а просто строгим и сдержанным человеком. Вряд ли все они такие, иначе не говорили бы о них, понижая голос, чтобы не призывать "демонов". Старый выставил на койку несколько банок консервов:

- Отнесешь учителю, пусть дочку подкормит, одну банку тебе на дорогу... По-хорошему прошу, чтоб я тебя больше здесь не видел! В гости-то на Рижскую пригласишь?

- Обязательно! А зачем ты спасал особиста? – Ответ был очевиден, не мог же боец равнодушно смотреть, как кто-то рядом погибает, но все-таки?

- Знаешь... Вот, когда в меня люди стреляют просто потому, что вид угрожающий и в руках оружие, они вряд ли думают, что у меня где-то сын есть. – Старый помолчал немного. – И я об этом никогда не задумывался. До некоторых пор. А офицер службы безопасности – он тоже человек. И тоже жить хочет. Не знаю уж, ради чего... Не мне решать.

- Ну, спасибо за верное решение!

Офицер появлялся просто из ниоткуда и не вовремя, но Старого его появление почему-то ничуть не смутило, а даже обрадовало:

- Васильич, заходи! Отправь вот этого товарища Павленко на Комсомольскую и побыстрее.

- Через полчаса устроит? Не слишком поздно? – Особист, казалось, обиделся на слова «тоже человек», Ершик подумал, что не он один тут неудачные фразы во всеуслышание произносит, и к возрасту Старого, наверное, даже перестанет переживать по этому поводу. Или не в возрасте дело, а в характере?

На Красносельской остались трое из пяти красноармейцев и офицер, а двое остальных сейчас сидели на скамье дрезины рядом с Ершиком, Доктор, как оказалось не только по профессии, но и по прозвищу, не умолкал ни на минуту, правда, из-за шума мотора его негромкий голос не всегда удавалось расслышать. Остановку на Комсомольской они сделали только для того, чтобы проводить подростка до поста, на вопрос «куда дальше?» ответ был кратким: военная тайна. Выйти с «красной» линии оказалось намного сложнее, чем попасть на нее: пока Ершик не показал пограничникам пропуск, даже Доктор не убедил их в том, что он не перебежчик и не просит политического убежища в Ганзе. Странные люди, уйти свободно не дают, своим на слово не верят...

- Перебежчик?

Ну, теперь в Ганзе начинается то же самое!

- Да. Хочу домой в демократию. – Он вспомнил слово, сказанное Георгием Ивановичем по другому поводу. На его счастье, дежурил тот же самый человек, мимо которого он проходил еще совсем недавно, а свитер у Ершика был приметным, пропустили за несколько патронов, и посоветовали больше без нужных бумаг границ не пересекать.

Трамвай набирал пассажиров, у него еще было немного времени, чтобы побродить по Комсомольской, задрав голову. В середине платформы на одной из мозаик был изображен не былинный витязь и не красноармеец с винтовкой, а просто лысый мужик в пиджаке, его портрет не раз попадался на глаза на «красной» линии, и почему-то центральный комитет, не дававший покоя Ершику своим незримым повсеместным присутствием, был каким-то образом связан с этим человеком. Уже забираясь на скамью, он спросил у соседа:

- А кто там на потолке?

- Ленин.

- Точно! А я-то думал, почему лицо знакомое!

Сосед отодвинулся от него подальше, на всякий случай... А Ершик с удовольствием подставлял лицо встречному ветру, думал о Майе и пытался вообразить, как выглядит сынишка Старого, которому он должен привезти книгу. Отец будет читать ее сыну перед сном, как его собственный папа читал книги ему самому. И объяснять, что такое Англия, остров и корабль...

- На Проспекте Мира выходит кто? – Не услышав ответа, водитель лишь слегка притормозил у станции, Ершик сполз под скамью: ему не показалось, он точно видел на платформе маму. Хотелось крикнуть: остановите. Но, если решил сначала добраться до Пушкинской, значит так надо, мужчина он или нет? Особист говорил, что многие в четырнадцать лет уже носят оружие, а он книгу донести не может? С мамой-то все в порядке, это даже хорошо, что он ее увидел, она подождет. С такими мыслями даже заброшенная, но кажется, не пустующая, недостроенная станция, мимо которой они проезжали, не вызвала у него интереса.

Новослободская и Менделеевская были, по слухам, похожим на Библиотеку научным центром метро, бывший историко-архивный институт, Станкин и институт инженеров транспорта образовали здесь еще один, как говорили, широкий круг специалистов из разных областей, Ершик очень надеялся на эти станции в смысле торговли книгами, хоть и учебников на этот раз у него в сумке не было. Неужели никого не заинтересует печатное слово? Первое впечатление от Новослободской было – она вся круглая. В стенах виднелись какие-то круглые ниши, по нескольким уцелевшим стеклышкам можно догадаться, что здесь были картинки, как на Комсомольской, но хрупкий материал раскрошился со временем. И, когда Ершик разглядывал витраж, мысленно стараясь заполнить выпавшие фрагменты рисунка, кто-то дернул его за сумку. Вот ворюга! А сам-то хорош, открыл варежку, картинками любуется. Он успел удержать сумку за ремень, вор оказался сильнее, протащил его несколько метров по платформе, но все-таки бросил, бегать с таким дополнительным грузом на руке – неминуемо попасться, Ершик отряхнул штаны, заметил пару новых потертостей, но до дырок им было еще далеко. Нет уж, он хотел бы избавиться от книг, получив их стоимость в звенящих патронах, а не отдавать кому попало, да еще и вместе с сумкой. Вот тебе и рассадник знаний, только оглядывайся! Университеты-то тут давно были... Теперь Ганза.

Две книги он успел продать в переходе, остальные купил местный оптовик, цена была пониже, чем сам Ершик выручил бы в розницу, но просьба продать больше напоминала приказ: делай, что тебе говорят, а то хуже будет. Спорить с местными он мог бы разве что, выглядывая из-за спины Старого, но двухметрового приятеля теперь рядом не было, а на собственные силы Ершик не рассчитывал. Да и цену предложили неплохую по меркам Проспекта Мира–радиального. Невостребованной оставалась последняя книга: сказки Андерсена... Совершенно непонятно, почему.

На пассажирское сидение Ершик забирался с трудом, вокруг его пояса были обернуты уже четыре мешочка с патронами, укладывая их дома в сумку, он даже и подумать не мог, что пригодятся, обычно он заполнял не больше одного и еще немного позвякивало в другом, а тут даже в сумку пришлось отсыпать.

- В банк везешь? - На противоположном сидении расположился мужчина с небольшой сумкой в руках, а ремешок сумки был крепко намотан на руку. – Здесь везде воров полно, по всему центру. На окраинах никто крошки чужой не возьмет, а здесь... Видно, воруют, когда есть что.

Или есть кому... Далеко не всем придет в голову мысль взять чужое, даже если оно просто валяется на полу, вон Георгий Иванович к чужой сумке боялся прикасаться только потому, что она чужая. А уж чтоб открыть да взять что-нибудь! Не в центре дело, в чем-то другом. Хоть мужчина не произвел приятного впечатления, но слово «банк» заинтересовало.

- А зачем в банк?

- Ты ж на Белорусскую собрался?

- Да.

- И не с пустыми руками, как я погляжу. Значит, вклад собрался сделать.

Что-то шевельнулось в памяти про «счет», «проценты» и вклады... Рассказ мужчины о том, как можно увеличить количество патронов в собственности при том, что физически их количество не прибавляется, про кредит, займы и банковский счет занял все оставшееся время до станции, на подъезде к которой Ершик закрыл нос рукавом: такой «мясной ряд» видеть еще не приходилось. Но зато здесь цены на шашлык должны быть невысоки. Отделавшись от попутчика, он решил поберечь консервную банку до лучших времен и направился в закусочную, за едой подсчитывая, сколько процентов мог бы получить в год с содержимого кошелька. Ну их, эти проценты, в такие игры играют, когда патроны лишние, а у них с мамой и одеяла дырявые, и фонарик давно пора купить... Да и большая часть патронов - чужие, сталкерам вернуть должен. За столиком напротив сидел человек, на его руках синели татуировки: две параллельные зигзагообразные линии и странная трехконечная закорючка. Свастика четвертого Рейха.

11. Неправильная свастика

То ли дело было в свастике, то ли этот человек держался как-то необычно, но его присутствие, как говорится, давило на психику. Офицер Рейха доедал шашлык с довольным видом, очистив тарелку, аккуратно положил вилку на стол и посмотрел на Ершика так, что хотелось броситься бежать в тоннель, сломя голову, быстрее, чем от твари. Тварь хотя бы видела в нем пищу, а этот смотрел, как на вредное насекомое, раздумывая, задавить ногтем или руки пачкать неохота.

- Свинину кушаешь, мальчик? Хорошо... Кавказцы свинину не едят.

Это не воин, его невозможно представить обороняющим рубежи станции, он не будет искать в темноте и грязи опасных тварей, убивающих людей. И не будет выдумывать повод придраться к нарушению закона, чтобы наказать. Это палач, повод ему не нужен. Неужели такими людьми заполнены три станции метрополитена? Но добраться до Рейха надо было обязательно, слово дал.

- Я не с Кавказа, я с Рижской пришел. А как можно попасть к вам в Рейх?

- Добровольцев временно не принимаем, своих девать некуда. Да и вид у тебя какой-то не совсем русский.

Что верно, то верно, когда мама украинка, а папа грузин... По бабушкиной линии Ершик считал себя и русским в какой-то степени, от отца он унаследовал только небольшую горбинку на носу. Вряд ли этому человеку интересна вся его родословная, которую он и сам смутно себе представлял. Не дворянин, чтобы генеалогическое дерево рисовать.

- И все-таки, мне очень нужно на Пушкинскую, какой у вас порядок? Только по пропускам, пошлину надо заплатить или как?

- Порядок один: черным прохода нет.

Офицер поднялся из-за стола и направился к дрезине, нагруженной провиантом для Рейха. А свободное местечко там найдется, решил Ершик, надо только набраться смелости и еще раз обратиться с просьбой.

- Имя?

- Ерофей. – Фамилию он решил, на всякий случай, тоже не называть. Хоть украинцы с русскими и братья-славяне, но кто знает, что у этих неофашистов на уме? Старые фашисты-то большой разницы не видели, отправляли в газовую камеру и тех и других. Именной пропуск был надежно спрятан под одеждой, он надеялся, что до раздевания дело не дойдет, и не только из-за пропуска.

- Цель визита?

- Навестить Павла Самарина. Он тут живет на Пушкинской, ему четыре года. Его отец просил книжку ему передать.

- Сумку на стол.

Бутылка с водой, банка консервов и три сухаря из муки неизвестного происхождения бритоголового не заинтересовали, две книги он внимательно просмотрел, не заложено ли чего между листами. А из мешка патронов вытащил полную горсть, не считая, и положил в ящик за спиной.

- Проходи.

Ершик постарался идти быстрее, но полные «кошельки» на поясе делали движения неуклюжими. И если бы он не догадался в свое время прятать патроны под объемный свитер, вряд ли сейчас этот взяточник ограничился бы одной горстью... Половину мог отобрать, не меньше. Поднимаясь по железной лестнице на платформу, он увидел в потолке крюк. От светильника остался? Темные проемы между колоннами были перекрыты решетками, он решил, что это не слишком разумно, если уж хотели отгородить пути, можно было использовать материал покрепче... Из темноты показалось лицо, пальцы сжимали прутья решетки, человек смотрел на него. Ершику не понадобилось много времени, чтобы уловить связь между крюком, пленником и всем, что он читал о фашистах, через несколько секунд он, не оглядываясь, бежал по переходу на Пушкинскую. Чем он мог помочь? Только оказаться за той же решеткой. И мало шансов дождаться там появления гражданина Самарина...

Пашка не был похож на отца. Светло-синие внимательные глаза Старого, которые так привлекали Настю, ничем не напоминали спокойные, доверчивые серые - сына, но вот улыбка у них была одинаковой. С той разницей, что мальчик еще улыбался всем и каждому, а Самарин-старший - почти никому.

- Твой папа просил книгу передать, подарок. Скоро он за тобой приедет.

Читать Пашка почти не умел, но попытался по буквам разобраться в названии книги, воспитательница помогала прочесть трудное иностранное имя на обложке. Когда мальчик заинтересовался картинками, и уже не слушал, что происходит вокруг, она спросила:

- Когда отец собирается его забрать?

- Скоро уже. Обещал через пару недель, если получится.

Женщина помогла Пашке разворачивать слежавшиеся страницы, Ершик решил, что Старый правильно назвал ее нормальной теткой, к детям она относилась с любовью и теплом. Каких бы политических убеждений она ни придерживалась, похоже, отец оставил сына в надежных руках, и в Рейхе тоже есть люди. Воспитательница протянула руку Ершику, как взрослому:

- Надежда Семеновна. Бывший переводчик с немецкого.

- Вы из-за этого здесь оказались?

- Муж почему-то очень хотел жить здесь, его увлекали идеи возрождения на русской почве этакой тени великой Германии. А когда он умер, меня никто нигде не ждал. И кто-то должен заботиться о детях.

- Как же получилось, что Ст... Самарин здесь не живет, а сына приняли в детский сад?

Женщина задумалась, вспоминая, давно это было.

- Его как-то сразу принял комендант... Как друга. Очень странно, отец Павла совсем не похож на нациста, но мальчик остался здесь.

Сколько же за Старым числится грехов, да он и не пытается отмыться, живет, как умеет. А прозвище все-таки сменил на более простое, что-то в нем самом изменилось. Пашка улыбнулся Ершику, по-детски помахал на прощание рукой, Надежда Семеновна торопилась вернуться к остальным воспитанникам.

- Уходи отсюда, мальчик, и побыстрее. Что отец за ним приедет, это хорошо, очень трудно удерживать Павла подальше от Тверской.

- А что на Тверской? Я там почти ничего не видел.

- Тюрьма. И не только.

Тень великой Германии... А разве Германия была великой только при Гитлере? Как будто в ней ни до ни после него люди не жили, он пришел в толпу варваров и стал их жизни учить! Ершик огляделся по сторонам, то, что он увидел, как раз и напоминало толпу варваров. Очень упорядоченную, построенную в колонну по два. Эта армия была готова отразить любое нападение извне, хорошо, что им пока хватало своих трех станций, и коричневая чума не расползалась по метрополитену. Трудно сделать это, находясь между Ганзой, Арбатской Конфедерацией и «красной» линией, слишком сильные противники были бы у Рейха. Но, если кто-то решится заключить с ними союз, разрушительная сила вырвется наружу, и вернуть ее обратно будет уже невозможно. Надежда Семеновна советовала ему поспешить убраться отсюда, он не хотел уходить, не взглянув хоть издали на тот самый «Майн кампф», про который услышал на Красносельской, но книги здесь не было, только надписи и одна повторяющаяся картинка. Изображение странной трехконечной свастики просто резало глаз, она была отвратительной и негармоничной, потерялся первоначальный ее смысл. Ершик вспомнил, как отец Александр после упоминания о фашистах, рассказал, что они перевернули наоборот древний символ, он означал просто солнце или колесо, у язычников он служил оберегом, пока крест его не сменил. И рука вдруг сама нацарапала гильзой на колонне правильную свастику в движении слева направо... Он пытался заслонить плечом свое «произведение искусства», но оно не осталось незамеченным.

- Ты куда шел-то, парень?

- На Баррикадную.

- Нет, тебе прямая дорога на Чеховскую. К господину коменданту.

От посещения этой станции Ершик хотел бы отказаться, да не мог, крепкая рука тащила его по лестнице.

- Что у тебя там в сумке? Мелкий, а тяжелый какой! Оружие, что ли?

- Нет у меня оружия. – И сейчас он уже жалел об этом, но без умения им пользоваться, оно не поможет. Все-таки, чтение – дело хорошее, но здоровый дух должен обитать в здоровом теле. Если выберется из этого приключения живым, надо бы попросить Сан Саныча научить обращаться с оружием, когда-нибудь придется начинать. И лучше было сделать это рано, чем, как уже предполагал Ершик, поздно. Зато увидел, наконец, и «Майн кампф». Книга как книга. Обложка, страницы… Автор ведь о чем-то думал, когда написал ее, может быть, даже о чем-то хорошем, но не для всех, эта книга ушла в прошлое вместе с ним, была уже не нужна, заняла свое место в истории. Здесь она охранялась, как драгоценность, те, кто нес службу на посту около нее, считали большой честью стоять рядом со священным предметом и портретом Гитлера. Свято место пусто не бывает, сказал как-то по другому случаю отец Александр, человеку надо во что-то верить. Теперь Ершик накопил уйму вопросов к батюшке, хотелось обсудить с ним новые наблюдения и новых знакомых. Если он вернется на Проспект Мира... Вряд ли это скоро произойдет.

- Господин комендант обедает. В чем дело? – Глядя на помощника, можно было подумать, что это сам комендант собственной персоной, столько высокомерия было во всей его фигуре.

- Вот этот пришелец на стенах рисует. На Пушкинской.

- Разберемся. Свободен.

Последнее слово относилось не к Ершику, его сопроводили в конец платформы и временно сдали под охрану караульным в переходе у самых гермоворот. Даже здесь стены были исписаны незнакомыми буквами, жаль, что некому было перевести эти длинные угловатые закорюки на человеческий язык. У них на Рижской лозунги на стенах не рисовали, только местные хулиганы - похабщину, которую потом с трудом оттирали тряпкой. Ершику приходилось вытирать... И разрисовывать ночью на колонне карандашом крупными буквами: «Ритка – дура».

От шума на станции начала болеть голова, сквозь российский мат караульных немецкие фразы звучали непривычно резко, а произнесенные несколькими людьми одновременно производили странный эффект: хотелось зажать уши или, наоборот, повторять вместе с ними... Стоило Ершику сделать хоть шаг в сторону, в его сторону разворачивалось дуло автомата. Вот и четвертый Рейх полностью осмотрел, а надо ему это? Вернулся помощник коменданта.