Михаил Алексеевич Кузмин Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро

И. Карабутенко. М. Кузмин. Вариация на тему «Калиостро»

…Сказали так: выследишь, выудишь всё и принесешь на языке и на одежде.

Выследить и доставить русскому читателю Калиостро вызвался автор многих сборников стихов и прозы, которые вышли отдельными книгами, чтобы войти в собрание сочинений, издаваемое М. И. Семеновым. Кузмина уже дважды написал его друг К. Сомов (эти шедевры хранятся в Третьяковской галерее). Он уже был мэтром, главой школы. В «Сетях» Кузмина прочно запутались, а в его «Осенних озерах» четко отразились поэты, признанные сейчас гордостью нашей словесности. Его «Вожатый», как пушкинский вожатый, выводил из тупика, из «Ну, барин, беда, буран(а)» всех «юношей бледных со взором горящим», всех жаждущих «заветов» и ответов на вопрос: что такое поэзия? Его «Нездешние вечера» вмещают в себя то, что подразумевается под словом «авангард», все здешние и нездешние, посю- и потусторонние ритмы и рисунки. Его «Эхо» прокатилось по горам, по долам, по лесам отечественной литературы. Его «Форель разбивает лед», несомненно, разобьет не одно читательское и авторское сердце в будущих веках, как разбила наши.

Исключительный слух и вкус позволили Кузмину балансировать на той опасной грани гениальности, за которой разлеглись банальность и безвкусица. Ему, безусловно, помогли занятия в Петербургской консерватории. Только он мог сказать, что у него «не музыка, а музычка, но в ней есть яд». И только он дерзнул заявить на опушке «Леска» (книга выпущена под маркой «Неопалимая Купина», тиражом 500 экземпляров): «Как произведение музыкальное все это носит подзаголовок ундецимет в трех квинтетах для флейты, гобоя, кларнета, валторны [1], арфы, квартета, пения и фортепьяно с сопровождением объяснительной прозы».

Впрочем, слова и музыку он объединил еще в «Курантах любви», изданных «Скорпионом» за двенадцать лет до «Леска». Кроме того, Кузмин безумно любил XVIII век, хотя хорошим тоном считалось тогда (как и сейчас) принадлежать к модернизму, или, если угодно, – к современности. Кузмин «стрекотом аэропланов, бегом автомобилей, ветропросвистом экспрессов, крылолетом буэров» пренебрег. Ангел-хранитель открыл Кузмину тайну рождения. О ней он сказал в стихотворении «Мои предки». Там есть и «дворяне глухих уездов», и «какие-нибудь строгие бояре», и «французы, не сумевшие взойти на гильотину». Поэт не обманывает никогда. Кузмин поведал о своих предках чистую правду. Она дополняется свидетельством другого поэта. Марины Цветаевой. В юности ее восхитила строка Кузмина «Зарыта шпагой – не лопатой – Манон Леско». Встретив поэта, уловила в нем абсолютное соответствие полюбившейся строке. «Жеманности не было: было природное изящество чужой особи, особое изящество костяка (ведь и скелет неравен скелету, не только души!), был отлетающий мизинец чаепития – так в XVIII веке держал освободитель Америки Лафайет, так в Консьержери из оловянной кружки пил наимужественнейший поэт Андрей Шенье – были, кроме личного изящества костяка – физическая традиция, физический пережиток, «манерность» – рожденная. Была – севрская чашка. Был в Петербурге XX века – француз с Мартиники – XVIII».

Да, он любил и гладкость севрской чашки, и ее трещинки, кракелюры, сколы. Чувствовал подушечками пальцев и – сердцем. Чтобы убедиться в этом, надо перечитать не только «Приключения Эме Лебёфа», не только «Зарыта шпагой…», не только статью о Сомове, каждая строка которой выдает знание тайнописи XVIII века, но и «Александрийские песни»! Кузмин хитрит, что речь об Александрии («Ах, покидаю я тебя, моя радость, и долго-долго тебя не увижу»). У него здесь такая же «Александрия», как у Пьера Луиса в романе «Афродита». Между прочим, в подзаголовке к одной из «Александрийских песен» сказано: «Подражание П. Луису». Действительно, в «Песнях Билитис» Луиса есть аналогичный сюжет и даже образы! Во всех этих «песнях», как во всем существе Кузмина, – дух XVIII века: его изящество, его изнеженность, его усталость, его «валторность», его «тлетворность», его беззащитность пред надвигающимися ураганами. Так что ничего удивительного в повороте головы Кузмина к родному XVIII веку. И похвальна, хотя и рискованна (потому и похвальна, что рискованна!) попытка схватить и удержать в слабых руках монстра, каким был граф Калиостро.

Когда большой писатель бросает публике литературный манифест, вызывающую или спокойную теорию, можно быть уверенным: на практике он своим заповедям не последует. Каприз, фантазия, какая-нибудь случайность заведет его «не в ту степь». Но капризнейший из капризных – Михаил Кузмин – создал сказку о Калиостро в абсолютном соответствии со своей теорией кларизма. Январский номер журнала «Аполлон» (1910) начинается со статьи Кузмина «О прекрасной ясности». Там мы находим вот что: «Любимому же другу на ухо сказал бы: если вы совестливый художник, молитесь, чтобы ваш хаос (если вы хаотичны) просветился и устроился, или покуда сдерживайте его ясной формой: в рассказе пусть рассказывается, в драме пусть действуют, лирику сохраните для стихов, любите слово, как Флобер, будьте экономны в средствах и скупы в словах, точны и подлинны, – и вы найдете секрет дивной вещи – прекрасной ясности, которую назвал бы я «кларизмом».

Прекрасно сказано. Хотя одного, видимо, Кузмин не учел. Бывают эпохи и герои неясные, неподвластные ни «здравому смыслу» историков, ни безумному желанию писателей схватить их на лету. «Ясной» формой такие характеры не сдержать. Даже если эпоха близка автору по духу.

* * *

Можно легко представить себе замешательство современников. В самый разгар «века просвещения», «века разума» человек по имени Калиостро, в распоряжении которого «двенадцать или пятнадцать физиономий», рассказывал на смеси итальянского, французского и арабского, что родился он посреди Чермного моря: получил образование под Большой пирамидой; что существуют великаны и таинственные города в десять раз больше Парижа; что ему известно не только то, что происходит сейчас в Вене, Лондоне, в Париже, но и что произойдет через двадцать лет; что Александр Великий и сейчас еще живет в Египте и возглавляет общество чародеев, заботящихся о воинах; что царица Савская достигла в магии необычайного совершенства; что высшая премудрость была раньше свойственна и мужчинам, и женщинам, потому что те не были преданы, как нынешние, – ни суетному честолюбию, ни «чувственным приятностям»… А его жена-красавица была наглядным подтверждением упорного слуха: Калиостро владеет эликсиром, способным дарить вечную молодость. Но и это не все. «Около сего времени, – рассказывает очевидец. – был болен секретарь нашего коменданта… Тот, кто его пользовал, всех уверял, что ему только осталось жить 24 часа… По неотступной просьбе самого коменданта взялся лечить его Калиостр и к великому всех удивлению почти совершенно его вылечил. С сего-то времени начинается самая блестящая жизнь сего человека. Везде желали иметь Калиостра, везде почитали за славу об нем говорить, вести с ним знакомство и его хвалить».

Маг? Шарлатан? Смотря чьими глазами взглянуть. Под одной гравюрой XVIII века, изображающей Калиостро, – подпись: «Чтобы знать, кто он, надо быть им самим».

Современный историк Алэн Деко на нескольких страницах статьи «Калиостро: великий посвященный или…» решил проблему в пользу «или». Двумя столетиями раньше его пожелала разоблачить «верная» ученица. В русском переводе ее книга вышла под названием «Описание пребывания в Митаве известного Калиостра на 1779 год и произведенных им тамо магических действий, собранное Шарлоттою-Елисаветою-Констанциею фон дер Рекке, урожденною графинею Медемской» (В Санкт-Петербурге, печатано с дозволения Управы Благочиния у Шнора 1787 года). Между прочим, из этой книги Кузмин почерпнул несколько фактов для своего «Калиостро».

Но поклонников было больше, чем недоброжелателей. К репутации предсказателя и врача, излечивающего «экстрактом Сатурна», добавлялась слава чародея, запросто превращавшего мелкие жемчужины в крупные. Но жемчуг для Калиостро был забавой! Баронесса Оберкирх вспоминает, как кардинал де Роан показал ей бриллиантовый перстень, сделанный магом из ничего на глазах кардинала. Госпожа Оберкирх посоветовала держать ухо востро: наверняка Калиостро потребует ответную услугу…

Какую? Согласно показаниям Калиостро на суде инквизиции, его, незадолго до приезда в Страсбург и знакомства с кардиналом, ввели в подземелье близ Франкфурта и показали старинный пергамент. Ему – ибо кровью было написано его имя перед одиннадцатью остальными – доверялась почетная миссия. Та, что таилась за инициалами L. D. Р., расшифровывающимися как Lilia Destrue Pedibus (Растопчи Лилии). Есть предположение, что буквы означали всего-навсего пропуск (Liberté de passer).

Во франкфуртском подземелье Калиостро прочитал необычную бумагу. По его словам, то было завещание Тамплиеров: отомстить тем, кто нанес некогда удар благородному Ордену; отомстить потомкам того короля и того папы. 18 марта 1314 года Жак де Молэ, Великий магистр Ордена Тамплиеров был сожжен по приказу короля Филиппа Красивого, договорившегося с папой Климентом V. На костре или во время страшных пыток погибли почти все члены Ордена, спастись удалось немногим. Несметные богатства Тамплиеров оказались в руках короля. Но дело было не в простом присвоении чужих сокровищ. Опираясь на исследования французских ученых не «академического» плана, Максимилиан Волошин подвел читателей книги «Лики творчества» к порогу тайны: тамплиеры готовили «громадное религиозно-социальное переустройство средневекового мира». Филипп Красивый почуял грозящую опасность и обезвредил потенциальных противников.

Несмотря на более чем ясные замечания русского поэта, сама тайна остается нераскрытой. Буквально по крохам ее приходится выковыривать из редчайших документов. Фальсифицированные выдержки из протоколов процесса Калиостро (благодаря этим «признаниям» он избежал казни) были опубликованы в 1791 году на итальянском, немецком, а потом французском языках. А подлинные материалы не преданы гласности. Это вполне закономерно. Наиболее ценные документы, касающиеся деятельности Калиостро и его сообщников, либо таятся в архивах Ватикана, либо – за семью замками – в «частных собраниях», либо уничтожены. «Я весьма сожалею, – говорит Шарлотта фон дер Рекке, – что все почти сочлены нашего общества, с того времени, как они Калиостра признали за обманщика, сожгли писанные свои об нем примечания. Сие бы было весьма кстати, ежели бы можно было их теперь сравнить между собою; ибо каждый из нас писал только то, что казалось для него достойным особливого примечания; мне же весьма приятно, что я имела случай сохранить прошедшие знаки моего заблуждения…»

Для публики оставлены те события, что расцвечены карнавальными красками, могут служить канвой приключенческого романа. Охотно пересказывается, как с почестями встречали Калиостро; как иногда выгоняли с треском (так было во Франции, а, чуть раньше – в России). Чего стоит хотя бы «дуэль на ядах», предложенная магом придворному медику Екатерины II, обвинившему его в шарлатанстве. «Между тем, – читаем в предисловии к книге Шарлотты, – не удалось Калиостру исполнить в Петербурге своего главного намерения, а именно уверить Екатерину Великую о истине искусства своего. Сия несравненная Государыня тотчас проникла обман». В сочиненной ею комедии «Обманщик» Калиостро выведен под именем Калифакжерстона. Выехал ли Калиостро из всех Петербургских застав одновременно, как пишет Кузмин, или нет – не столь уж существенно. Гораздо важнее другое: Екатерина почувствовала в нем опасность для России и постаралась ее устранить. А вот Францию магу приказали покинуть только через шесть лет после его приезда! За шесть лет он успел натворить много чего…

Характер и сенсационные деяния Калиостро настолько пленяют воображение, настолько сосредоточивают на себе внимание и отвлекают от иных проблем, что в голову не приходит мысль: за всем этим стоял кто-то более могущественный, неуязвимый, не столь ярко одетый (костюм Калиостро представлял собой безвкусную смесь бархата, тафты, кружев, бриллиантов, золота и мехов). Все его фокусы – мишура, «пыль в глаза» и «для отвода глаз». Импровизациями гениального актера руководил режиссер, не нуждающийся в аплодисментах, не желающий выходить на сцену.

Если взглянуть на XVIII век невооруженным глазом или глазами Ватто, Буше, Фрагонара, он будет казаться нескончаемым карнавалом, приездом и разъездом карет, мотыльковым порханием платьев и вееров, мерцанием часов и канделябров. Единственной фальшью – ее легко, впрочем, оправдать («так было принято») – покажутся слишком уж нарумяненные лица и чересчур напудренные парики. Его охотно именуют галантным веком.

Описывая дом Калиостро, выдающийся французский историк Гюстав Ленотр [2] обронил фразу: «Тайная лестница, сейчас замурованная, шедшая параллельно главной, поднималась до третьего этажа, где и сегодня находишь ее следы». Эта фраза может быть эпиграфом ко всему «делу Калиостро». По извилистым темным, узким лестницам все время сновали странные люди. Чаще всего у них были вымышленные имена. Бомарше, выполняя возложенную на него королем тайную миссию, гонялся по всему континенту за негодяем с кроткой фамилией Ангелуччи. В Англии тот называл себя «Аткинсон». Как и было условлено, Ангелуччи – Аткинсон передал посланцу короля тираж антиправительственного памфлета; как не было условлено – пытался утаить экземпляр. Это было в 1774 году. Обращает на себя внимание одна деталь: книги, брошюры и памфлеты, порочащие политическое устройство Франции, вышучивающие короля и его министров, печатались, как правило, в Лондоне. Чтобы сбить с толку полицию, слово «Лондон» значилось в выходных данных некоторых книг, напечатанных во Франции. Там же, в Лондоне, был напечатан и памфлет изгнанного из Франции Калиостро. Прекрасный психолог, он всегда хорошо чувствовал, какие струны и в какой момент нужно задеть, знал дозировку лекарств и ядов.

16 июля 1782 года открылся конгресс в Вильгельмсбаде, куда из Франции, Италии, Швейцарии, Дании съехались представители тайных обществ, те, кто желал распорядиться судьбами мира. Именно там люди, не похожие ни на кавалеров Ватто, ни на пастушков Буше, ни на благодушного раскачивателя фрагонаровских качелей, набросали многие эскизы. «Картины» будут выставлены спустя несколько лет… Эти люди, пожелав сохранить инкогнито, мудро управляли не подозревавшими, что их дергают за ниточки, честолюбцами, рвавшимися к власти, жаждавшими триумфа. Они руководили, например, действиями Мирабо, хотя тому казалось, что одного его жеста достаточно, чтобы сдвинуть с места или остановить на полном скаку многотысячные толпы. Они не упускали из виду герцога Орлеанского, метящего на трон кузена, но попавшего, как и другие, на эшафот, едва надобность в нем отпала. Они помогли Наполеону взять власть и они же лишили его власти, когда убедились, что тот желает властвовать безраздельно. Они же бросили на произвол судьбы и верного слугу, Калиостро, после того, как все поручения были им выполнены.

Вот документы, позволяющие представить железную волю, целенаправленность и беспринципность людей, которым не стоило труда ни затеять описанное Кузминым «дело колье», ни провернуть иные, более страшные дела: рассказ человека, удостоенного доверия. Ему показали секретный механизм ассоциации как раз в тот момент, когда он готовился уйти и объявить ей беспощадную войну. «Мы можем утверждать, что держим Францию в кулаке, – сказал некий г-н Амьябль. – И не оттого, что нас много. Мы владеем Францией потому, что мы организованы и организованы только мы. А особенно потому, что у нас есть цель, и никто не знает, в чем она состоит. А поскольку она неизвестна, никто не может ей воспрепятствовать. А раз нет препятствий, дорога перед нами широко открыта. Логично, не правда ли? Что бы вы сказали об ассоциации, насчитывающей всего тысячу человек, но тысячу, которая рекрутировалась бы следующим образом. Ни один не принимается, пока его сначала не изучат и не испытают без его ведома на протяжении целых лет; пока пред ним не поставят препятствий морального, интеллектуального и даже материального и финансового плана, причем он даже не догадался бы, откуда исходят эти препятствия и эти трудности. Испытываемые подобным образом и не подозревающие, что их испытывают, свободно и естественно развивали бы ловкость, упорство, ум и энергию. Значит, можно было бы со всей уверенностью оценить степень пригодности. И в тот день, когда решат, что среди всех, кто был подвергнут подобному наблюдению, есть один, достойный приема, будьте уверены, что он составит с остальными, входящими в тысячу, единую руку, единую голову, единое сердце. Можете ли вы представить себе силу подобной ассоциации? – Ассоциация с подобным устройством, – сказал я, скорее себе, нежели ему, – сделала бы все, что захотела. Она овладела бы миром, если бы того пожелала».

Между прочим, Мирабо, мечтавший о первых ролях в будущем обществе, говорил о путях достижения цели почти в тех же выражениях: «Следует ли нам бояться сопротивления большинства нации, которая не знает о наших проектах? В сущности, знает ли нация, чего она хочет? Ее заставят желать и ее заставят говорить то, о чем она никогда не думала. Нация – это огромное стадо, которое мечтает лишь о корме и которое с помощью верных псов пастухи ведут куда хотят».

Нет ничего странного в этих зловещих диалогах. Известен и другой документ, иллюстрирующий деяния подобной ассоциации: «История Ордена гашишинов», иначе – убийц. Этот Орден существовал на Востоке в эпоху первых крестовых походов.

На первый взгляд обнаруживается несомненное сходство Тамплиеров и гашишинов: здесь и там – государство в государстве, строительство крепостей, сосредоточение сказочных богатств; и здесь и там – загадочные ритуалы, о которых никто ничего не знает, поскольку адептами становятся после строжайших испытаний, а разгласить тайны Ордена значит обречь себя на смерть. Наконец, чисто внешнее совпадение: красные шапочки и пояса гашишинов, резко контрастирующие с белизной платья, и красные кресты на белом фоне плащей Тамплиеров. Кстати, в записях Шарлотты фон дер Рекке есть очень характерный отрывок: находящийся за ширмой мальчик-медиум, у которого Калиостро допытывается, что тот видит там, далеко отсюда, отвечает: «Я вижу семь прекрасных мужчин, одетых в белое долгое платье: один из них имеет на груди красное сердце, другие же все имеют красные кресты, и некоторые слова на челах их, но я не могу оных читать…»

Однако ни эти детали, ни зверства папской и королевской власти в отношении Тамплиеров вряд ли могут убедить в причастности их потомков к событиях конца XVIII века, в которых сыграли столь заметную роль и «граф» Сен-Жермен, и «граф» Калиостро.

Вряд ли можно ставить в один ряд Тамплиеров и гашишинов хотя бы потому, что Тамплиеры были не убийцами, а носителями высокой духовной идеи, наследниками античных мудрецов. Кроме того: после враждебных действий с сарацинами они не только заключили с ними перемирие, но даже избрали прославленного полководца Саладдина почетным членом Ордена Тамплиеров, а позднее оплакивали его смерть. Этого, конечно, нельзя было ожидать от слуг Старца Горы, которые яростно преследовали Саладдина и неоднократно покушались на его жизнь.

Легендой о «проклятии Тамплиеров» воспользовались авантюристы: Адриан Дюпор. Мармонтель, герцог де Ларошфуко, герцог Орлеанский и окружавшие его люди, которым не свойственны были ни великодушие, ни героизм. Это профессионалы, это виртуозы. Они умеют не просто запутать следы, а внушить ложный след, причем ненавязчиво, естественно, полунамеком, непонятно откуда исходящим. Они умеют сыграть на доверчивости и на недоверчивости. Они могут взбудоражить целую нацию, зажечь ее какой-нибудь романтической идеей. Например, по мановению невидимой дирижерской палочки отправились за океан проливать кровь представители лучших родов Франции. И не только Франции…

* * *

Совершенно ясно, что, следуя теории «прекрасной ясности», портрет Калиостро «в полный рост» создать трудно. Видимо – но это уже гипотеза и запоздалое желание «подыграть» любимому поэту – надо было подбросить в «кларизм» щепотку босховской и гойевской чертовщинки. Михаил Кузмин, темпераменту которого такой рецепт, очевидно, противоречил, оставил читателя наедине с XVIII веком. С Калиостро. С собственной душой. Это вполне разумно. Автор сказки вовсе не обязан опираться на документы и отчитываться перед историками и читателями. Его первейший долг – давать не историческую, а художественную правду. Кто осмелится упрекать в вымысле автора «Капитанской дочки», автора «Трех мушкетеров» и автора «Саламбо»? Оскар Уайльд – брат Кузмина по духу и такой же денди – сказал в книге «Замыслы», что причина банальности современной литературы – в упадке лжи как искусства, науки и общественного развлечения. «Древние историки давали нам восхитительные вымыслы в виде фактов. Современные романисты представляют нам грубые факты вместо вымыслов».

Остается добавить: эта вариация на тему Калиостро – искушенное ухо уловит в ней немало чисто музыкальных элементов – была опубликована в издательстве с очаровательным названием «Странствующий энтузиаст», в Петрограде, в 1919 году: книгу украсил своими фантазиями Мстислав Валерианович Добужинский. Ею открывалась замысленная Кузминым серия исторических монографий «Новый Плутарх». Серия должна была состоять из пятидесяти книг. Греза, как и многие грезы поэтов, неосуществившаяся. Но прекрасно, что «Энтузиаст». Прекрасно, что «Странствующий». Настоящий поэт всегда странник. И всегда странный.

Инок странный…

Иван Карабутенко

Загрузка...