Чудесное посещение

VI

Есть вещи явно невозможные. Эту ситуацию даже самый слабый интеллект признает невозможной. То же, верно, скажет о ней и «Атенеум», если удостоит нашу повесть рецензией. Папоротник в брызгах солнечного света, развесистые буки, Викарий и ружье, в общем, приемлемы. Другое дело Ангел! Любой здравомыслящий человек вряд ли станет читать дальше такую сумасбродную книгу. Викарий и сам вполне оценил всю немыслимость положения. Но у него не хватило решимости. Вследствие этого он, как вы сейчас узнаете, не отринул немыслимое. Он разомлел, он плотно перед тем позавтракал, он не был настроен вдаваться в тонкие умствования. Ангел захватил его врасплох, а дальше сбил его с толку сперва неуместным радужным свечением, а затем сильным трепетом крыльев. Викарию поначалу не пришло на ум спросить себя, возможен ли Ангел или нет. В тот первый миг растерянности он его принял – и беда свершилась. Поставьте себя на его место, мой уважаемый «Атенеум». Вы пошли на охоту. Вы кого-то подстрелили. Уже это одно должно привести вас в расстройство. Вы видите, что подстрелили Ангела и он минуту бьется на земле, потом, приподнявшись, заводит разговор. Он не извиняется за свою немыслимость. Напротив, он перекладывает вину на вас. «Человек! – говорит он, тыча пальцем. – Человек в нелепейшей черной одежде и без единого перышка. Значит, я не обманулся. Я в самом деле попал в Край Сновидений!» Вы просто должны ответить. Если только вы не дали стрекача. Или должны размозжить ему череп вторым зарядом, чтобы избежать объяснений.

– В Край Сновидений! Извините меня, если я осмелюсь высказать предположение, что вы сами явились оттуда, – заметил Викарий.

– Как это может быть? – сказал Ангел.

– У вас из крыла сочится кровь, – сказал Викарий. – Прежде чем продолжать разговор, доставьте мне такое удовольствие… печальное удовольствие… и разрешите мне его перевязать. Я, право же, искренне сожалею… – Ангел закинул руку за спину и передернулся от боли.

Викарий помог своей жертве встать на ноги. Ангел послушно повернулся, и Викарий, с охами и вздохами, внимательно осмотрел пораненные крылья. Он не без любопытства обнаружил, что они сочленяются с верхним внешним краем лопаток, образуя как бы дополнительные плечевые суставы. Левое крыло почти не пострадало – только оказались выбиты два-три прави́льных пера да парочка дробинок застряла в ala spuria[1]; но в правом была, по-видимому, перебита кость. Викарий, как умел, остановил кровотечение и подвязал крыло, использовав вместо бинта свой носовой платок и кашне, которое экономка заставляла его носить во всякую погоду.

– Боюсь, некоторое время вы не сможете летать, – сказал он, ощупывая кость.

– Мне не нравится это новое ощущение, – сказал Ангел.

– Эта боль при ощупывании кости?

– Как вы сказали? – спросил Ангел.

– Боль.

– Боль! Вы называете это «болью». Да, боль мне решительно не нравится… Много ее у вас, этой боли, в Краю Сновидений?

– Увы, немало, – сказал Викарий. – Для вас она внове?

– Совершенно внове, – сказал Ангел. – Она мне не нравится.

– Занятно! – сказал Викарий и для крепости прикусил узел зубами. – Полагаю, как временная перевязка это сойдет, – сказал он. – Я в свое время обучался оказывать первую медицинскую помощь, но меня не учили накладывать повязку на крыло. Боль не стала легче?

– Сперва жгло огнем, а теперь печет, – сказал Ангел.

– Боюсь, печь будет еще довольно долго, – заметил Викарий, все еще занимаясь раной.

Ангел пожал левым крылом и круто повернулся, чтобы еще раз посмотреть на Викария. Он, пока шел разговор, все пытался поглядеть на собеседника через плечо. Подняв брови, он оглядел его с головы до ног, и улыбка широко разлилась по его красивому, с нежными чертами лицу.

– Невероятно! – сказал он, мило усмехнувшись. – Разговаривать с человеком!

– Знаете, – сказал Викарий, – сейчас, когда я об этом думаю, мне равным образом кажется невероятным, что я разговариваю с Ангелом. Я привык трезво смотреть на вещи. Викарию иначе и нельзя. Ангелов я всегда мыслил как некое художественное понятие…

– Мы точно так же мыслим о людях…

– Но вы же видели столько людей…

– До этого дня ни одного. То есть на картинах и в книгах, конечно, сколько угодно. А сегодня с восхода солнца я видел уже немало настоящих, осязаемых людей и видел, кроме того, двух-трех коней – знаете, такие странные четвероногие, немного похожие на обычного единорога, только безрогого; и еще целый сонм уродливых, угловатых созданий, называемых «коровами». Я, понятно, слегка испугался при виде такого множества мифических чудищ и забрался сюда, чтобы спрятаться до темноты. Я полагаю, что немного погодя станет опять темно, как было вначале. Фу! С этой вашей болью шутки плохи. Хорошо бы поскорей проснуться.

– Мне что-то невдомек, – пробормотал Викарий, сдвинув брови и хлопнув себя ладонью по лбу. – «Мифическое чудище»! – Наихудшим ругательством, примененным к нему за долгие годы (неким сторонником отделения церкви от государства), было «пережиток средневековья». – Так ли я вас понял? Вы меня считаете чем-то… чем-то, что вам снится?

– Разумеется, – сказал с улыбкой Ангел.

– И весь мир вокруг меня, эти корявые деревья и разлапистые папоротники…

– Все это очень похоже на сон, – сказал Ангел. – Ну совсем такое, как может привидеться кому-нибудь во сне… или родиться в воображении художника.

– Так у вас есть среди ангелов художники?

– Художники всех разборов, ангелы с чудесным воображением – они изобретают людей, и коров, и орлов, и тысячи невозможных существ.

– Невозможных существ! – повторил Викарий.

– Невозможных существ, – сказал Ангел. – Мифических.

– Но я-то реален! – провозгласил Викарий. – Уверяю вас, вполне реален.

Ангел пожал крылами и, вздрогнув от боли, улыбнулся.

– Я всегда могу отличить, снится ли мне что или я вижу это наяву, – сказал он.

– Вам и снится! – Викарий посмотрел по сторонам. – Вам снится! – повторил он. – У меня помутилось в голове.

Он протянул руку, вперед, шевеля всеми пальцами.

– Ага! – сказал он. – Кажется, я что-то себе уяснил. – Его и в самом деле осенила блестящая мысль. В конце концов он недаром изучал в Кембридже математику. – Попрошу вас: назовите мне несколько животных вашего мира… Реального мира, известных вам реальных животных.

– Реальных животных! – улыбнулся Ангел. – Что ж, есть у нас грифы и драконы… есть джаббервоки и… херувимы… и сфинксы и… гиппогрифы… и морские девы… и сатиры… и…

– Благодарю, – перебил Викарий, когда Ангел, казалось, только вошел во вкус. – Благодарю. Вполне достаточно. Я начинаю понимать.

Секунду он молчал, наморщив лоб.

– Да… Теперь я вижу.

– Что вы видите? – спросил Ангел.

– Грифы, сатиры и так далее. Ясно, как…

– А я их не вижу, – сказал Ангел.

– Нет, конечно. Все дело в том, что в этом мире их и не увидишь. Но наши люди с воображением, знаете ли, все нам о них рассказали. И даже мне иногда (здесь в деревне есть такие места, где вы просто должны все принимать так, как вам предлагают, а если нет, то это сочтут за обиду), даже мне, скажу вам, снились они не раз – джаббервоки, оборотни, мандрагоры… С нашей точки зрения, знаете ли, они создания из мира снов.

– Из мира снов! – молвил Ангел. – Как странно. Какой необычайный, удивительный сон! Все навыворот. Людей вы называете реальностью, ангелов – мифом. Это наводит на мысль, что каким-то образом должны существовать два мира…

– По меньшей мере два, – вставил Викарий.

– …Которые лежат совсем близко друг от друга и при этом все же не подозревая…

– Близко, как в книге страница к странице.

– …Проникая друг в друга, но живя каждый своею жизнью. Сон поистине упоительный!

– Да… А нам и во сне не снилось… То есть снилось только во сне!

– Да, – сказал Ангел задумчиво. – Так оно, верно, и есть – что-нибудь в этом роде. Мне теперь припоминается: иной раз, когда я засыпаю или когда задремываю под полуденным солнцем, мне вдруг привидятся странные помятые лица, вроде вашего, и деревья с зелеными листьями на ветвях, и вот такая несуразная, неровная земля, как здесь… Так оно, верно, и есть. Я упал в другой мир.

– Иногда, лежа в постели, – начал Викарий, – уже в полусне, я, случается, вижу лицо, такое же красивое, как ваше, и странную ослепительную панораму, чудесные картины, проплывающие мимо, парящие над ними крылатые тела, расхаживающие взад и вперед дивные – а иной раз и грозные – образы. И мне даже слышалась порой звучащая в моих ушах сладостная музыка… Возможно, когда наше внимание отвлечено от чувственного мира, от давящего на нас окружающего мира, – например, когда мы переходим в сумрак отдыха, то другие миры… Совсем как со звездами: звезды, эти иные миры в пространстве, мы видим, когда отступает сияние дня… Художники-сновидцы, те видят подобные вещи более явственно…

Они посмотрели друг на друга.

– И я каким-то непостижимым образом упал из своего родного мира в этот ваш мир! – сказал Ангел. – В мир моих снов, ставших явью. – Он посмотрел вокруг. – В мир моих снов.

– Умопомрачительно! – сказал Викарий. – Это, пожалуй, наводит на мысль, что (гм-гм), что четвертое измерение все-таки существует. В каковом случае, разумеется, – продолжал он с жаром, так как любил геометрические умозрения и даже несколько гордился своими познаниями в этой области, – можно мыслить любое число трехмерных миров: они существуют бок о бок, и каждый для другого – только смутный сон. Нагромождены мир на мир, вселенная на вселенную! Это вполне возможно. Нет ничего невероятнее абсолютно возможного! Но удивительно, как же это выпали вы из вашего мира в мой…

– Быть не может! – сказал Ангел. – Олень и лани! Совсем, как их рисуют на гербах. Но как все это дико! Неужели я и вправду не сплю?

Он протер глаза крепко сжатыми кулаками.

Шесть или семь пятнистых оленей прошли вереницей наискось через строй деревьев и остановились, приглядываясь. – Нет, это не сон, – сказал Ангел. – Я в самом деле подлинный, осязаемый ангел; ангел в Краю Сновидений.

Он рассмеялся. Викарий стоял, рассматривая его. Его преподобие скривил по своему обычаю рот и медленно поглаживал подбородок. Он спрашивал себя, не попал ли и он в Страну Снов.

VII

В стране ангелов, как узнал Викарий из дальнейших разговоров, нет ни боли, ни горести, ни смерти, нет женитьб и сватовства, рождения и забвения. Только временами возникают новые предметы. Это земля без холмов и долин, дивно ровная земля, где мерцают странные строения, где непрестанно светит солнце или полный месяц и непрестанно веют тихие ветры сквозь узорные сплетения ветвей, играя на них, как на эоловых арфах. Это Страна Чудес, где в небе парят сверкающие моря с плывущими по ним неведомо куда караванами странных судов. Там цветы пламенеют в небе, а звезды горят под ногами, и там дыхание жизни – услада. Земля уходит в бесконечность, – там нет ни солнечной системы, ни межзвездного пространства, как в нашей вселенной, – и воздух возносится ввысь мимо солнца в самую дальнюю бездну неба. И там все сплошь одна Красота. Вся красота наших пластических искусств – только беспомощная передача того, что смутно улавливает глаз, мельком заглянув в тот чудесный мир; а наши композиторы, самые своеобразные из наших композиторов – это те, кто слышит, хоть и еле-еле, прах мелодий, разносимый ветрами той страны. И всюду там расхаживают ангелы и дивные дива из бронзы, мрамора и живого огня.

Это Страна Закона – ибо там у них, что ни возьми, все подчинено закону, – но их законы все как-то странно отличны от наших. Их геометрия отличается, потому что пространство у них имеет кривизну, так что всякая плоскость у них представляет собою цилиндр; и закон тяготения у них не согласуется с законом обратных квадратов, а основных цветов у них не три, а двадцать четыре. Фантастические, по понятиям нашей науки, вещи там зачастую – нечто само собой ясное, а вся наша земная наука показалась бы там бредом сумасшедшего. Так, например, на растениях нет цветков – вместо них бьют струи разноцветных огней. Вам это, конечно, покажется бессмыслицей, потому что вы не понимаете. Да и то сказать, большую часть того, что сообщил Ангел, Викарий не мог себе представить, ибо его личный опыт, ограниченный нашим материальным миром, жестоко спорил с его разумом. Это все было слишком странно и потому невообразимо.

Что столкнуло два эти мира-близнеца таким образом, что Ангел вдруг упал в Сиддерфорд, ни Ангел, ни Викарий не могли бы сказать. Не ответит на сей вопрос и автор настоящей повести. Автора занимают только связанные с этим случаем факты, но объяснять их он не расположен, считая себя недостаточно компетентным. Объяснения – это ошибка, в которую склонен впадать век науки. Существенным фактом в данном случае явилось то, что в Сиддермортон-парке 4 августа 1895 года в отблеске славы одного из чудесных миров, где нет ни печали, ни горестей, и все еще верный ему, стоял Ангел, светлый и прекрасный, и вел разговор с Викарием прихода Сиддермортон о множественности миров. В том, что Ангел был ангелом, автор готов, если надо, дать присягу – но и только.

VIII

– У меня появилось, – сказал Ангел, – какое-то крайне непривычное ощущение – вот здесь. Оно у меня с восхода солнца. Я не помню, чтобы раньше у меня вообще бывали здесь какие-либо ощущения.

– Не боль, надеюсь? – спросил Викарий.

– О нет! Оно совсем другое, чем боль, – что-то вроде ощущения пустоты.

– Может быть, разница в атмосферном давлении… – начал Викарий, потирая подбородок.

– И знаете, у меня еще какое-то совсем особенное чувство во рту, – мне как бы… так нелепо!.. как бы хочется что-нибудь в него запихать.

– Ну да! – спохватился Викарий. – Понятно! Вы голодны.

– Голоден? – повторил Ангел. – А что это значит?

– У вас там не надо есть?

– Есть? Слово вовсе для меня незнакомое.

– Класть, понимаете, пищу в рот. Здесь иначе нельзя. Вы скоро научитесь. Если не есть, то становишься худым и несчастным, страдаешь от… от сильной… ну, понимаете… боли, и в конце концов ты должен умереть.

– Умереть! – сказал Ангел. – Еще одно непонятное слово.

– Здесь оно понятно каждому. Это значит, знаете, отбыть, – сказал Викарий.

– Мы никогда не отбываем, – возразил Ангел.

– Вы не знаете, что вас может постичь в этом мире, – начал Викарий и призадумался. – Если вы ощущаете голод и способны чувствовать боль и если у вас перебито крыло, то не исключено, что вы можете и умереть, прежде чем выберетесь отсюда. На всякий случай вам, пожалуй, неплохо бы поесть. Я бы, например… гм-гм! Есть много вещей, куда более неприятных.

– Наверное, – сказал Ангел, – мне и впрямь нужно есть. Если это не слишком трудно. Не нравится мне ваша «боль» и не нравится ваше «голоден». Если ваше «умереть» в том же роде, я предпочту есть. Какой странный, несуразный мир!

– Обычно считается, что «умереть» хуже, чем «боль» и «голод»… А впрочем, как когда.

– Вы все это должны будете объяснить мне позже, – сказал Ангел. – Если я не проснусь. А сейчас, пожалуйста, покажите мне, как надо есть. Если вы не против. Я чувствую как бы настоятельную потребность…

– Ах, извините, – спохватился Викарий и предложил ему руку. – Вы мне доставите большое удовольствие, если будете моим гостем. Дом мой не так далеко отсюда – мили две, не больше.

– Ваш дом? – сказал Ангел, немного озадаченный, но все же он с признательностью взял Викария под руку, и они, беседуя на ходу, медленно прошли сквозь буйные заросли орляка, испятнанного солнцем, через листву деревьев, перебрались дальше по ступенькам, за ограду парка и, сделав милю с лишним по вереску под жужжание пчел, спустились с холма к дому.

Вы пленились бы этой четой, когда могли бы их видеть в тот час. Ангел – стройный и невысокий, едва пяти футов ростом, с красивым, немного женственным лицом, каким бы мог написать его старый итальянский мастер (есть в Национальной галерее холст неизвестного художника «Товий и Ангел» – так Ангел там очень на него похож, те же черты, та же одухотворенность). На нем была только затканная пурпуром шафрановая рубашка, не прикрывавшая голых колен, ноги босы, крылья (перебитые теперь и свинцово-серые) сложены за спиной. Викарий – приземистый, изрядно толстый, краснощекий, рыжий, чисто выбритый и с ясными рыжевато-карими глазами. На нем была крапчатая соломенная шляпа с черной лентой, весьма благопристойный белый галстук, часы на изящной золотой цепочке. Он был так занят своим спутником, что только когда показался в виду церковный дом, вспомнил, что его ружье осталось лежать, где он его выронил, – в заросли орляка.

Зато он был рад узнать, что боль в перевязанном крыле становится все легче и легче.