Чудо-оружие СССР. Тайны советского оружия

Глава 1. Мифы и действительность

С 1953 г. о Лаврентии Берии у нас написано десятки книг и тысячи статей. В подавляющем большинстве — это дикая чушь. И можно сожалеть, что у нас есть десятки миллионов читателей и особенно читательницы, которые позволяют вешать себе на уши подобную лапшу. Я здесь говорю ни о каких-то спорных деталях, а о самом натуральном вранье, которое опровергается с помощью элементарной логики на уровне учеников старших классов. К примеру, наши «мифотворцы» утверждают, что Берия преуспел лишь в палаческом ремесле, а во всех других вопросах — военных, промышленных, научных и т. д. — был полнейшим нулем, все время и на всех кричал, угрожал «стереть в лагерную пыль» и т. д., то есть всегда дезорганизовывал и стопорил работу.

Но вот неувязочка: 29 декабря 1945 г. Сталин снимает его с поста наркома внутренних дел, то есть лишает его возможности заниматься «любимым делом» — единственным, в котором он хоть что-то смыслит, по мнению «мифотворцев».

А между тем еще до войны, 3 февраля 1941 г., Берия назначен заместителем председателя Совнаркома (Совета Народных Комиссаров, который 15 марта 1946 г. был переименован в Совет Министров СССР) и членом бюро Совнаркома. 7 мая 1941 г. Сталин назначен председателем Совнаркома СССР. Члену Бюро Совнаркома Л. П. Берии поручено курировать, оставаясь одновременно наркомом НКВД-НКГБ, наркоматы лесной промышленности, цветной металлургии, угольной и нефтяной промышленности.

События 22 июня 1941 г. были буквально захлестнуты «девятым валом» вранья советских историков, действовавших, разумеется, не по незнанию, а по социальному заказу властей. В 1960-е — 1970-е годы престарелые мемуаристы врали, «как очевидцы». Вот, к примеру, Г. К. Жуков вспоминал:

Сам же Хрущев писал, что Сталин находился в состоянии шока, и т. д.[46]

Но вот недавно были рассекречены выписки из журналов записей лиц, принятых И. В. Сталиным.[47] Согласно им:

20 июня 1941 г. Сталин принял 13 человек, начиная с 19 час 55 мин до 0 час 45 мин, в том числе с 20 час 20 мин до 0 час 45 мин. Л. П. Берия.

21 июня Сталин принял 12 человек с 18 час 27 мин до 23 часов, в том числе Берия с 19 час 05 мин до 23 час

22 июня Сталин принял в 5 час 45 мин Молотова, Берия, Тимошенко, Мехлиса и Жукова.

Всего 22 июня с 5 час 45 мин до 16 час 45 мин Сталин принял 29 человек, в том числе Берия был принят трижды: с 5 час 45 мин до 9 час 20 мин; с 11 час 30 мин до 12 час; с 16 час 25 мин до 16 час 45 мин.

И в последующие дни Сталин принимал от 8 до 23 человек. Причем Берия ежедневно проводил с ним не менее 3-х часов.

Комментировать сказанное не имеет смысла. Я лишь добавлю, что тетрадь записей посетителей Сталина всегда была в распоряжении нашего дорогого Никиты Сергеевича.

Любопытно сравнить поведение наших главнокомандующих в момент начала мировых войн. Вот записи из дневника императора Николая II за первые дни мировой войны.

Комментарии опять предоставляю сделать читателю.

30 июня 1941 г. был создан знаменитый ГКО (Государственный Комитет Обороны) — единственный и главный орган управления страной. Басня Хрущева и K° о том, что в годы Великой Отечественной войны советским народом руководила коммунистическая партия, не выдерживают никакой критики. С начала войны и до 5 октября 1952 г. (!) ни разу не созывались высшие партийные органы, съезды и партконференции. ЦК партии в годы войны ни разу не собирался. После пленума ЦК ВКП(б) 21 февраля 1941 г. следующий пленум собрался лишь 13 марта 1946 г. Партия же была исполнителем воли ГКО.

Так кто же руководил ГКО? Естественно, что его председателем стал Сталин. Его заместитель Молотов курировал танкостроение, а члены КГО: Маленков — авиацию, Ворошилов — комплектование войск, Берия — угольную, нефтяную, лесную промышленность, черную и цветную металлургию, НКВД.

4 февраля 1942 г. ГКО поручил Берии контроль над наркоматами вооружения и минометов (наркомы Устинов и Паршин), а еще через 8 дней Берии передают под контроль наркомат боеприпасов.

16 февраля Берия снимает с должности наркома боеприпасов П. Н. Горемыкина и назначает на его должность Б. Л. Ванникова.

17 февраля 1942 г. Берия издал указ об организации производства военной продукции в ГУЛАГе.

13 февраля 1942 г. Берия вошел в состав транспортной группы, вместе с Маленковым и Кагановичем.

8 декабре 1942 г. Берия по поручению ГКО начал вместо Молотова контролировать танковую промышленность.

30 сентября 1943 г. вышел указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о присвоении Л. П. Берии звания Героя Социалистического Труда за достижения в производстве вооружений и боеприпасов.

9 июля 1945 г. Л. П. Берии присвоено высшее воинское звание — Маршал Советского Союза.

20 сентября 1945 г. Постановлением ГКО был образован Спецкомитет для руководства всеми работами по созданию атомного оружия, руководителем которого назначен Берия.

И, наконец, 29 декабря 1945 г. Берия был освобожден от должности наркома внутренних дел в связи «с перегруженностью центральной работой». Ас апреля 1946 г. Берия возглавил Бюро Совета Министров, в которое входили все заместители председателя Совмина СССР Сталина.

С 1946 г. по март 1953 г. Берия курировал, кроме Спецкомитета, химическую промышленность, черную и цветную металлургию, лесную промышленность, водный транспорт, работу МВД и МГБ, как заместитель Председателя Совмина.

Все эти назначения Лаврентия Павловича легко подтверждаются неопровержимыми официальными документами, и тут «мифотворцы» предпочитают помалкивать. Зато мы периодически видим на экранах телевизоров холеных бабушек и дедушек, которые смачно рассказывают, как их лично пытал Лаврентий Павлович в своем кабинете на Лубянке в… 1946–1952 гг. Представьте себе картинку: приезжает во времена Брежнева, скажем, Суслов на Лубянку, занимает без спроса кабинет Андропова и начинает вести допросы с пристрастием…

А какие были прелестные детективы о вечерних поездках Лаврентия Павловича по Москве на ловлю замужних дам и девочек-старшеклассниц. Жертвы сексуального маньяка заталкивались в ЗИС-110 и везлись в особняк Берии в Вспольном переулке. Там наш злодей устраивал дикие оргии. И плевать лгунам и лгуньям, что в небольшом полутораэтажном особняке Берии и его семье принадлежало всего лишь несколько комнат. И вместе с ним жили жена, сын с женой и другие родственники. Во всех комнатах чекисты, которые с 1946 г. уже не подчинялись Берии, установили скрытые микрофоны, о чем Лаврентий Павлович знал, но не трогал их. И вот туда-то, под микрофоны и под осуждающие взгляды родных, и возил свои несчастные жертвы великий развратник.

Кстати, я и сам пострадал из-за «развратника» Берии. В МИФИ на 1-м курсе наша преподавательница истории КПСС, если не ошибаюсь, доцент Бакун, прежде чем начать разоблачать «английского шпиона», заявила потоку: «Ате-перь положите ручки — это нельзя записывать». И пошла-поехала… При словах «а вы знаете, какой он был развратник», лекторша закатила глаза и вошла в экстаз. И вдруг раздался истерический вопль: «А Широкорад все записывает!» Скандал кончился лишь после предъявления мной тетради с… задачами по матанализу, которые я решал во время ее «секретной» лекции.

Упаси Бог! Я не собираюсь представлять Лаврентия Павловича ангелом. Он, как всякий здоровый и преуспевающий мужчина, имеющий жену солидного возраста,[49] периодически вступал в связь с молодыми женщинами. Возить их к себе в особняк никакой нужды не было. Ему хватало и нескольких конспиративных квартир, где не было ни родственников, ни микрофонов.

Точно так же глупо отрицать роль Берии в организации репрессий. 29 сентября 1938 г. Берию назначили начальником Главного Управления Государственной Безопасности в составе НКВД. А 25 ноября 1938 г. Берию назначают наркомом НКВД.

Получилась очень забавная картинка. О репрессиях в годы культа личности у нас с 1956 г. не писал только ленивый. Тем не менее полной картины истории репрессий с 1920 по 1953 г. у нас нет и в помине. Понятно, что здесь я не собираюсь делать даже краткий очерк их истории, но вынужден отметить ряд моментов, без которых невозможно понять роль Берии в истории нашей страны.

Начнем с того, что концлагеря изобрели не Сталин и не Гитлер, а демократы-англичане еще в годы англо-бурской войны. Первые же концентрационные лагеря на территории нашей страны устроили англичане в 1919 г. в районе Мурманска и Архангельска. Если, конечно, не считать концлагерей, открытых в 1918 г. в Финляндии бароном Маннергеймом. По вполне понятным причинам никто из «мифотворцев» не попытался сравнить смертность в английских лагерях в 1919 г. со смертностью в ГУЛАГе в 1937–1941 гг. Равно как никому не пришло в голову экстраполировать масштабы репрессий колчаковской контрразведки за несколько месяцев 1919 г., когда белые контролировали несколько десятков тысяч мирных жителей, на 20 лет правления Сталина 150-миллионным населением СССР. Риторический вопрос, во сколько десятков миллионов жизней обошлись бы нам репрессии Колчака?

Безусловно, в сталинских лагерях был относительно большой процент абсолютно невиновных людей. Но каков он был? И сколько в лагерях сидело всяких там левых и правых уклонистов, националистов, ненавидевших всех русских, а то и просто бандитов.

Вот, к примеру, дикие расправы матросов над офицерами, прошедшие в первые же дни после отречения Николая II. Так, С. Волков[50] пишет, что к 15 марта 1917 г. матросы Балтийского флота убили 76 офицеров и 11 офицеров пропали без вести. При этом особенно отличились матросы четырех линкоров-дредноутов, буквально одуревавших от безделья — их корабли за 3 года войны не участвовали ни в одном боевом походе. «Демократические» СМИ, естественно, винили во всем большевиков, которые к 15 марта еще гуляли по берегам Женевского озера, по Нью-Йорку, а кто и сидел «во глубине сибирских руд».

В конце своего правления Ельцин реабилитировал кронштадтских мятежников, и они стали героями-демократами, боровшимися против диктатуры большевиков.

Что же было на самом деле? Начнем с того, что даже сам термин «Кронштадтский мятеж» — ложь! Кто там учинил мятеж? Обыватели многотысячного города Кронштадт? Так они не участвовали в нем вообще.

Так может восстал гарнизон Кронштадтской крепости? На самом деле «бузу» подняли матросы с двух линкоров и нескольких других судов. Уже позже к восстанию присоединились гарнизоны нескольких фортов, часть фортов держалась нейтралитета, а форт «Красная Горка» и ряд северных островных фортов в ходе штурма Кронштадта вели интенсивный артиллерийский огонь по мятежникам. Если бы все форты поддержали «клёшников», на подавление мятежа потребовались бы долгие месяцы, да и то при условии невмешательства британского флота.

Так что «Кронштадтский мятеж» следует называть мятежом матросов-«клёшников», также как восстание 14 декабря 1825 г. называют восстанием декабристов, а не петербургским восстанием.

По данным С. Н. Семенова[51] на линкорах «Петропавловск» и «Севастополь» новобранцы в 1918–1921 гг. составляли только 6,8 %, а, соответственно, 93,2 % (1904 человека) были участниками «бузы» в феврале 1917 г. Именно они ровно через три года подняли мятеж в Кронштадте.

Но господам «мифотворцам» плевать на факты. Они предпочитают воздействовать на эмоции плохо информированной части нашего общества.

А возьмем «махновцев». Численность войск у Махно никогда не доходила до 100 тысяч, но через его «армию» прошли многие тысячи крестьян, мещан и деклассированных элементов. Повоюют, пограбят несколько месяцев — и по домам с награбленными «зипунами», винтовками, а то и «Максимами». Риторический вопрос — стала бы эта махновская «братва» честно работать в колхозах, на стройках или заводах? Понятно, что в значительной части нет. Их приструнили, и, пройдя лагеря, многие из бывших махновцев начали честно работать.

А сейчас махновцы стали «жертвами сталинских репрессий». Посмертно реабилитирован даже знаменитый Левка Задов — начальник контрразведки Махно.

То же можно сказать о петлюровцах, басмачах и т. д. В итоге репрессированными оказались сотни тысяч людей, начиная от отпетых мерзавцев типа Якова Блюмкина и Левы Задова до абсолютно невиновных. Казалось бы, у нас прошло 15 лет со времени наступления гласности, и вполне можно было бы разложить все «по полочкам». Как говорят англичане: «Ху из ху».

Но президенты и верное им ФСБ грудью встали на защиту архивов НКВД. Дела репрессированных дают почитать лишь их прямым родственникам, да и то: здесь — читайте, здесь — не читайте. Ну и, разумеется, своим «мифотворцам».

Засекреченность материалов о сталинских репрессиях нынешние власти объясняют нежеланием расстраивать самих репрессированных и членов их семей. На самом деле в подавляющем большинстве умерли не только репрессированные, но и их дети, а оставшиеся находятся в преклонных годах.

Почему же в других странах архивы раскрывают через 20, ну через 30 лет, а у нас прошло 60–70 лет, и все секретно? Кстати, в демократических странах потомки жертв и их палачей не только не скрывают прошлого, но даже спекулируют на нем. Тот же князь Юсупов и Матрена Распутина десятилетия безбедно жили рассказами об убиении Григория Распутина. Вспомним внучку Бенито Муссолини, сделавшую политическую карьеру на имени деда. А сколько у нас деточек репрессированных, которые живут исключительно за счет спекуляций на имени отцов.

На самом деле секретность архивов НКВД нужна власти для сохранения огромного мифа, называемого «историей отечества». Миф этот имеет мало общего с подлинной историей страны. И если открыть архивы для независимых исследователей, то вся наша официальная история рухнет. Немного утрируя, можно сказать, что героями мифа о событиях 1917–1953 гг. являются несколько злодеев — Сталин, Ежов, Берия и т. д., а их противоположностью — сотни положительных деятелей-героев. Но при раскрытии архивов выяснится, что «злодеи» были хотя и не ангелами, но людьми, создавшими великую империю, а «герои» не только мешали им, но и сами занимались доносами, гнусными интригами и т. д. Последнее касается не только членов ЦК и маршалов, но и писателей, актрис, ученых, знаменитых летчиков и т. д.

Возьмем, к примеру, главного разоблачителя «культа личности». «С подачи Хрущева только на Украине и только за 1938–1940 годы было арестовано 167 565 человек. Усиление репрессий на Украине он объяснял тем, что с его приездом резко возросла активность правотроцкистского подполья. Лично Хрущевым были санкционированы репрессии в отношении нескольких сот человек, которые подозревались в организации против него „террористического акта“».[52]

Лаврентий Павлович был человеком своего времени и был обязан заниматься репрессиями по должности. Так, «в 1939 году за контрреволюционные преступления было осуждено 63 889 человек, из них 24 720 человек были осуждены по статье 58 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда) — статья очень объемная по мерам наказания — от 6 месяцев лишения свободы до 25 лет или расстрела в военное время. Впрочем к 25 годам были приговорены: в 1939 году — 526 человек (затем до 1943 года — ни одного), от 11 до 15 лет в 1939 году — 883 человека, от 6 до 10 лет — 23 723 человека, от 3-х до 5-ти лет — 29 534 человека, к ссылке и высылке были приговорены 3783 человека и прочим мерам (не очень понятно, что это такое) — 2888 человек. К высшей мере наказания было приговорено 2552 человека (в 1940-м — 1649, в 1941 году — 8001 человек). Из числа осужденных в 1939 году — 50 868 человек были осуждены Военной Коллегией, военными трибуналами, судами; Особым совещанием при НКВД — 13 021 человек».[53]

Однако Берия постоянно упорядочивал деятельность НКВД. Вот что пишет тот же А. В. Топтыгин: «Постановлением 17 ноября были уничтожены печально знаменитые „тройки“, созданные по инициативе Л. М. Кагановича в 1935 году, ограничены были права Особого совещания при НКВД, восстанавливалась, по крайней мере, видимость работающей судебной системы. Репрессии пошли на убыль. Но вот что любопытно: в НКВД, где учет был поставлен не в пример другим ведомствам, можно сказать, образцово, нет данных по количеству освобожденных по реабилитации или пересмотру дел, во всяком случае в датированном мартом 1940 года отчете заместителя начальника ГУЛАГа старшего майора госбезопасности А. П. Лепилова.

Лепилов дипломатично пишет об этой работе: „Одной из важнейших функций учетного аппарата ГУЛАГа является проверка законности содержания под стражей осужденных.

Такая проверка имеет своей целью:

а) обеспечение освобождения по истечении срока наказания;

б) реализация определений судебных органов и постановлений Наркомвнудела, выносимых в порядке пересмотра дел об осужденных;

в) представление органам прокурорского надзора данных о сроках незаконного по тем или иным причинам содержания под стражей отдельных лиц.

Эта работа чрезвычайно трудоемка, так как приходится иметь дело со значительным количеством лиц. Достаточно сказать, что за один 1939 год было освобождено, как за истечением сроков изоляции, так и по другим основаниям: из лагерей — 223 600 человек, из колоний 103 800 человек, а за два первых месяца 1940 года 51 500 чел. (в т. ч. из лагерей 33 000, из колоний 18 500 чел.)“.

За первый же квартал 1940 года (январь-март) из ИТЛ было освобождено 53 778 человек, из них:

1) досрочно — 3 человека (по болезни),

2) досрочно по отбытии половины срока — 737 человек,

3) досрочно в порядке общей амнистии — 4 человека,

4) за прекращением дела 9856 человек,

5) по пересмотру дела 6592 человека,

6) по дополнительным зачетам — 58 человек,

7) за окончанием срока — 35 782 человека,

8) под подписку — 139 человек.

Если предположить, а тому есть основания, что 16 328 человек, освобожденные по пунктам 2, 3, 4, 5, и есть результат „Бериевской оттепели“, то даже если в полгода таким образом освобождалось 20–25 тыс. человек, число освобожденных к началу войны могло составить от 100 тыс. до 125–130 тыс. человек. А это уже довольно значительные цифры, если учесть, что освобождали офицеров, инженерно-технический состав, да и просто людей, оклеветанных и невинно пострадавших».[54]

С 1990 г. наши «мифотворцы» приписывают Берии авторство в расстреле поляков в Катыни и депортации немцев, чеченцев, ингушей и крымских татар в 1941–1944 гг.

Начну с того, что до сих пор точно неизвестно, кто же все-таки убил польских офицеров в Катыни. До сих пор ни российские власти, ни поляки не смогли объяснить, почему руки у убитых связаны шпагатом, не изготавливаемым тогда в СССР, а убийство произведено не из наганов и ТТ — штатного оружия чекистов, а из германских пистолетов калибра 7,65 и 6,35 мм.[55]

Но давайте предположим, что поляков действительно расстрелял НКВД. Речь идет о примерно 15 тысячах[56] польских офицерах, жандармах и разведчиках, захваченных Красной Армией осенью 1939 г. на территориях Западной Украины и Белоруссии. Всего же было захвачено 454,7 тыс польских военнопленных. То есть, речь идет менее чем о 3,3 % пленных поляков. Для сравнения, в советско-польской войне «Красная Армия потеряла с 16 февраля 1919 по 18 октября 1920 года 206 887 человек пленными, в том числе 450 командиров. По официальным польским данным, Польша вернула по Рижскому договору (1921 год) 66 762 человека (по данным Красной Армии возвращенцев было 75 699 человек), 18 000 умерли в плену. Если принять во внимание число перешедших на сторону поляков — донских и кубанских казаков, 2000 оставшихся в Польше и европейских странах, какую-то часть перешедших на сторону Булак-Булаховича и Петлюры, то неизвестной остается судьба военнопленных численностью в 76,8 тысячи человек. Ответа на вопрос, что сталось с этими людьми, ни польские историки, ни польское правительство не дают. Почему? Не знают? Вряд ли. Польской демократии, рвущейся в западноевропейскую цивилизацию, не хочется признавать смертный грех истребления русских, попавших в польский плен».[57]

Но вернемся в 1939 год. Чуть ли не треть польских пленных, практически всех уроженцев Западной Украины и Белоруссии, советское командование попросту отпустило по домам. Другим было некуда идти. Ведь Польша была захвачена вермахтом. И вот подавляющее большинство пленных поляков трудилось на строительстве дорог, предприятиях Наркомчер-мета и др. Но часть офицеров, злобно настроенная не только к большевикам, но и к советской власти вообще, отказывалась от работ. Из офицеров создавались боевые ячейки, лидеры которых говорили: «Если же Англия и Франция выступят против Советской России, надо будет помочь с тыла».

Не следует забывать, что Польша в 1930-х годах была единственным в мире государством, имевшим территориальные претензии ко всем своим соседям. Польские дворяне еще с конца XVIII века мечтали о воссоздании польского государства «от можа до можа», то есть от Балтийского до Черного моря. В результате Польша имела территориальные претензии по всему Периметру своих границ, то есть к Германии, вольному городу Данцигу, Литве, СССР и Чехословакии. Много поколений польских панов воспитывалось в дикой ненависти к России и русским. Даже сидя в советском лагере, польские офицеры мечтали о захвате Минска, Киева и Одессы, которые они считали исконно польскими городами.

Близилась война с Германией. Целесообразно было СССР держать у себя в тылу 15 тысяч кадровых офицеров, мечтавших нанести удар ножом в спину Советам? Историк Топтыгин писал: «С этой точки зрения уничтожение части польского офицерского корпуса (именно части, а не всего польского офицерства поголовно), интернированного на территориях, отошедших к СССР, представляется если не оправданной, то вынужденной мерой. Л. П. Берия в данном случае выполнял то, что ему положено по должности, т. е. заботился о государственной безопасности страны».[58]

Наши «демократы» по делу и не по делу любят оглядываться на Запад. Так давно могли бы поинтересоваться, как решались подобные проблемы у них? Вот, к примеру, в июле 1940 г. Франция вышла из войны, и, согласно перемирию с немцами, французский флот ушел в порт Мерс-эль-Кебир в Тунисе, где подлежал разоружению и консервации. Никакой угрозы Англии он в то время не представлял. Однако британское адмиралтейство решило на всякий случай уничтожить или захватить флот конкурентов, видимо, с расчетом на послевоенное будущее. Британская эскадра подошла к порту Мерс-эль-Кебир. Британские и французские адмиралы вступили в переговоры, но внезапно англичане открыли огонь и потопили большую часть французских кораблей, которые в основном находились в небоеспособным состоянии. Погибло до двух тысяч французских моряков. Несколько внезапных нападений на французов англичане произвели в Сирии, Дакаре, Мадагаскаре и в других местах.

Ну и что же, сейчас английская интеллигенция возмущается действиями своих адмиралов? Требует расследования, наказания виновных? Ничуть не бывало. В специализированной военной литературе коротко рассказывается об убийствах французов в 1940 г. И попробуйте сейчас дать статью об этих убийствах в любую центральную французскую или британскую газету — не примут. Это не модно, не актуально, и на это нет политического заказа.

Кто мешал Горбачеву, Ельцину и K° в ответ на претензии поляков и истерики по поводу Катыни потребовать рассмотрения этого дела в комплексе всех взаимоотношений с Польшей со времен Смутного времени. Гордым ляхам мало бы не показалось.

А теперь перейдем к проблеме «репрессированных народов». Тут шулеры-демократы объединились с националистами, боровшимися за расчленение СССР, а сейчас мечтающими расчленить Российскую Федерацию. Как и многие другие мифы, этот миф о репрессированных народах зиждется на примитивных эмоциях и рушится при элементарном анализе ситуации.

Итак, разложим все по полочкам. Начнем с этнических немцев с территорий, которые могли быть захвачены вермахтом в 1941–1942 гг. Кстати, среди них была и моя прабабушка Генриетта Домброва, урожденная фон Бастиан. Прабабушку, безусловно, жаль, как и тысячи других стариков и детей. Но не следует забывать, что на всех оккупированных территориях «русские немцы» сразу же попадали в администрацию оккупационных властей, мобилизовались в германскую армию и т. д.

Теперь рассмотрим другую группу спецпереселенцев — чеченцев, ингушей, крымских татар и др. Риторический вопрос — чем занимались чеченцы, когда туда пришли русские? Грабили соседей. То же самое они делали в XVI веке, XII веке и далее в глубь веков…

Не следует забывать, что при выселении чеченцев и ингушей органы НКВД изъяли 20 072 единицы огнестрельного оружия, в том числе автоматов 479. При этом поиск оружия специально не велся, и большая часть его осталась в схронах.

Для сценки любого исторического события полезно сравнивать его с аналогичными событиями в нашей истории до 1917 г. и в зарубежной истории. Так, к примеру, выселить немцев в Сибирь хотел еще… Николай II, но не успел из-за Февральской революции. А приказ о выселении крымских татар, враждебно настроенных к России, отдал его прадед Николай I. Другой вопрос, что успели выслать несколько сот человек, помешала смерть царя, а главное, успехи союзников в Крыму.

В начале 1942 г. правительство США интернировало (заключило в концлагеря) всех этнических японцев, проживавших в стране. Причем японцами считались люди, имевшие не менее 25 % японской крови.

Наконец, с 1945 г. поляки и чехи депортировали миллион мирных немецких граждан как с территорий, принадлежавших Чехословакии и Польше на 1 января 1938 г., так и с исконно германских земель, которые были переданы Польше в 1945 г. Замечу, что и в Чехии, и в Польше правозащитников «пруд пруди». Они защищают кого угодно, даже цыган, но об участи изгнанных немцев молчат, как в рот воды набрали.

В Российской Федерации история расставила все точки над Предположим, в России будет проведен референдум с одним вопросом: стоило ли возвращать чеченцев из мест, куда их отправил Сталин? Ответ подавляющего большинства населения нетрудно предугадать.

Что же касается татар в современном Крыму, то они, не таясь, требуют создания на полуострове независимого мусульманского государства. Украинские власти, с одной стороны, заняты внутренними разборками, с другой — надеются использовать татар против русских, пока еще составляющих большинство крымского населения. Таким образом, из-за пассивности Киева руководителям крымских татар сейчас нет необходимости прибегать к крупным силовым акциям. Кроме того, татары очень много имеют с курортного бизнеса и не спешат резать курицу, несущую золотые яйца. Они и так постоянно выигрывают «по очкам». В татарских семьях существенно больше детей, чем в русских или украинских. Татары скупают или насильственно захватывают крымские земли. С помощью турецких капиталов растет татарский бизнес. Риторический вопрос: ждет ли Крым судьба Косова?

Менее всего мне хочется дать категорическую оценку Лаврентию Берии. Единственное, что я советую читателям, убрать эмоции и предубеждения и верить только подтвержденным фактам.

Глава 2. Архипелаг Шарашек

Начну с того, что шараги, то есть КБ, где большинство сотрудников были заключенными, придумал не Лаврентий Павлович. Особые конструкторские бюро ОГПУ (НКВД) стали создаваться согласно циркуляру от 15 мая 1930 г., подписанного председателем ВСНХ В. В. Куйбышевым и заместителем председателя ОГПУ Г. Ягодой. В циркуляре говорилось, что «за последние 2–3 года органами ОГПУ были раскрыты контрреволюционные вредительские организации в ряде отраслей нашего хозяйства», в связи с этим предлагалось «использовать вредителей… таким образом, чтобы работа их проходила главным образом в помещении органов ОГПУ. Для этого отбирать заслуживающих доверие специалистов. Оказывать им содействие в деле постановки опытных работ…»[59]

При Берии же началась массовая организация шарашек. «Уже 10 января 1939 г. Лаврентий Павлович подписывает приказ № 0021 „об организации особого технического бюро“. В нем четко определялось, что это бюро создается при народном комиссариате внутренних дел и входит в сферу его компетенции. А создается оно для использования заключенных, имеющих специальные технические знания. Этим же приказом утверждался штат ОТБ и „Положение об основном техническом бюро при народном комиссаре внутренних дел“».

Давайте познакомимся с этим документом, регламентировавшим жизнь сотен ученых-рабов.

Подробная история «Архипелага шараг» займет не один увесистый том. Однако до сих пор сведения о них крайне скудны. «Органы» до сих пор прячут архивы шараг. Зачем? Вроде бы наука и техника далеко ушли за 50 с лишним лет, и технические секреты не интересны супостату. Защищают честь мундира? Так демократы заляпали «мундир» НКВД до предела, и раскрытие истории шараг может только частично отмыть сей кровавый мундир. Видимо, речь идет о мундирах конкретных персон, и не кадровых офицеров, а ученых, официально канонизированных в СССР и РФ. Поэтому мне придется лишь обозначить основные острова этого «архипелага».

Начну с авиации. В 1938 г. под Москвой в деревне Болшево на территории бывшей трудовой колонии была создана авиационная шарага ОТБ, начальником которого стал офицер НКВД Григорий Кутепов, бывший слесарь-электрик завода М35.

К осени 1939 г. в составе ОТБ было 4 отдельных конструкторских бюро, которыми руководили В. М. Петляков, В. М. Мясищев, А. Н. Туполев и Д. Л. Томашевич. Все четверо были заключенными, арестованными в 1937–1938 гг. Каждое КБ проектировало и строило свой самолет под общим обозначением «СТО» (или «100») — Спецтехотдел) и далее по порядку номеров. Петляков строил самолет «100», Мясищев — «102», Туполев — «103», Томашевич — «110». Были и другие проекты.

Первое КБ В. М. Петлякова насчитывало около 50 человек, позже его увеличили до 80 человек. Первым заданием КБ Петлякова стал проект высотного скоростного двухместного истребителя-перехватчика с двумя двигателями М-105, с герметической кабиной, с новой конструкцией и новой технологией. Его сначала назвали «Сто», а позже заменили буквы цифрами, — «100».

Двухместный истребитель «100» должен был иметь взлетный вес 7260 кг, максимальную скорость на высоте 10 км — 630 км/час, практический потолок 12,2 км и дальность полета 1500 км.

Первый полет самолета «100» состоялся в апреле 1940 г., пилотировал самолет П. М. Стефановский. Все последующие полеты прошли благополучно. На первомайском параде над Красной площадью была сделана горка с выпущенным шасси.

После визита советской делегации в Германию и ознакомления с немецкой техникой нашлись умники, доказывавшие руководству, что двухмоторный истребитель нам не нужен. И это когда во всех странах мира — в Германии, Англии и США — ученые работали над созданием двухмоторных дальних истребителей, незаменимых для сопровождения своих бомбардировщиков, для ночной ПВО, для обороны кораблей в море и т. д. У нас в последующие десятилетия выпустят десятки книг и тысячи статей, посвященных отечественной авиации 1930-х — 1940-х годов. В них авторы даже спорят о числе заклепок, но почему-то никто до сих пор не назвал поименно дураков или вредителей, лишивших нас тяжелых истребителей. Речь идет не только о машине Петлякова, в СССР было еще несколько проектов дальних истребителей.

В итоге руководство ВВС дало указание КБ Петлякова переделать самолет «100» в трехместный планирующий бомбардировщик. Срок был дан… полтора месяца. Петляков в течение нескольких дней сделал макет. Из ОКБ А. С. Яковлева, С. В. Ильюшина, А. А. Архангельского и других Петлякову передали около 300 человек. В срочном порядке выпускались рабочие чертежи и сразу же передавались на заводы для серийной постройки, которая началась уже 23 июня. В начале июля все чертежи были переданы заводам. Опытный экземпляр не строили. Планер внешне остался без изменений, менялось только оборудование и вооружение.

А 25 июля 1940 г. были освобождены из заключения сразу два КБ — В. М. Петлякова и В. М. Мясищева. Оба ОКБ были переданы из НКВД в Минавиапром.

Новый пикирующий бомбардировщик получил название Пе-2. К испытаниям первых серийных Пе-2 приступили поздней осенью 1940 г. А в январе 1941 г. Петляков за Пе-2 был удостоен Сталинской премии 1-й степени. За годы войны наша промышленность выпустила 11 427 пикирующих бомбардировщиков Пе-2. Но, увы, рассказ о Пе-2 и других машинах освобожденного Петлякова — уже тема другой работы.

Несколько слов стоит сказать и о КБ знаменитого советского авиаконструктора В. М. Мясищева. В 1926 г. Мясищев окончил МВТУ и поступил на работу в ЦАГИ под начало Туполева. Он участвовал в создании самолетов ТБ-1, ТБ-3, АНТ-20 «Максим Горький». С 1934 г. Мясищев — начальник бригады экспериментальных самолетов (КБ-6) конструкторского отдела сектора опытного строительства ЦАГИ, которой в 1936 г. создал бомбардировщик-торпедоносец АНТ-41 (Т-1). В 1937–1938 гг. — главный конструктор ОКБ завода № 84 (подмосковный город Химки), созданного для переработки документации для внедрения в серийное производство лицензионного самолета DC-3, названного у нас Ли-2.

В шараге ЦКБ-29 Мясищев первоначально занимался проектированием крыла истребителя «100» конструкции Петлякова. В конце 1939 г. Мясищев предложил проект дальнего бомбардировщика «102» с герметичными кабинами. Для его разработки в ЦКБ было создано КБ, которое Мясищев возглавлял в 1940–1943 гг.

В акте о государственных испытаниях ДВБ-102 (дальний высотный бомбардировщик) в 1942 г. отмечалось, что ДВБ-102 явился первым отечественным бомбардировщиком с герметичными кабинами, обеспечивающими нормальные физиологические условия для работы экипажа. Впервые в советском авиастроении в конструкции бомбардировщика были применены шасси с носовым колесом, стрелково-пушечное вооружение с дистанционным управлением, тонкое крыло с относительной толщиной от 10 до 16 % и встроенными баками-кессонами. Створки бомбового люка длиной 5,7 м открывались внутрь. Максимальная бомбовая нагрузка составляла 3 т.

В январе 1940 г. в план опытного строительства ЦКБ-29 был внесен бомбардировщик «102», а в апреле того же года в мастерских ГВФ (Гражданского воздушного флота) начата его постройка. К лету 1941 г. были проведены статические испытания и продолжалась постройка первого летного экземпляра. В августе 1941 г. оборудование бывших мастерских ГВФ и опытный образец бомбардировщика «102» были эвакуированы в Казань.

После гибели в авиакатастрофе В. М. Петлякова, с 1943 г. Мясищев стал главным конструктором и руководителем опытно-конструкторских отделов на заводе № 22 в Казани по модификациям и серийному производству пикирующего бомбардировщика Пе-2 и на заводе № 482 в Москве по доводке самолета ДВБ-102.

Дальний высотный бомбардировщик ДБВ-102 проходил летные испытания в ВВС с 1944 г. по июль 1945 г., но на вооружение так и не поступил.

Несколько слов стоит сказать и об очень интересном, но незаслуженно забытом конструкторе Дмитрии Людвиговиче Томашевиче. В 1926 г. он окончил Киевский политехнический институт, а с 1934 г. работал в КБ Н. Н. Поликарпова. Через 2 года Томашевич стал его заместителем, а еще через 2 года последовал арест по надуманному обвинению. В ЦКБ-29 Томашевич создал проект одноместного истребителя «110» с мотором ВК-107П мощностью 1400 л.с

Схема самолета — обычный низкоплан. Конструкция в основном деревянная, а точнее — смешанная. Вооружение: одна пушка ШВАК-20 и два пулемета УБС Были еще два пулемета ШКАС, которые впоследствии сняли. Бомбовая нагрузка составляла 500 кг. Толщина бронеспинки — 15 мм.

Самолет «110» отличался исключительной технологичностью. Все его производство было разложено на операции, каждая из которых не превышала 3-х минут, и хорошо приспособлено для массового выпуска на конвейере.

Однако далось все это, как и его мощное вооружение, ценой некоторого утяжеления самолета и увеличения лобового сопротивления, особенно из-за свисавшего радиатора силовой установки. Вес пустого самолета достигал 3285 кг, правда, площадь его крыла (18,73 кв. м) была на полтора квадратных метра больше, чем в других истребителях. Полетный!же вес достигал 3980 кг, а двигатель ВК-107 еще не был доведен. Самолет «110» прошел испытания, но так и остался в опытном экземпляре.

Д. Л. Томашевич был освобожден в июле 1941 г. и отправлен в эвакуацию в Сибирь, где в 1943 г. и был построен опытный образец истребителя «110».

А. Н. Туполеву в ЦКБ-29 поручили создать тяжелый пикирующий бомбардировщик ПБ-4 с четырьмя моторами М-105. Туполев создал предэскизный проект, была начата постройка макета. Идея создания такого бомбардировщика была заведомо безграмотной. По одной версии Туполев лично доложил Берии о нереальности проекта, а взамен предложил создать проект среднего пикирующего бомбардировщика с двумя моторами.

После очередной встречи с Берией Туполев рассказывал своим сотрудникам: «Мой доклад вызвал у Берии раздражение. Когда я закончил, он взглянул на меня откровенно злобно. Видимо, про ПБ-4 он наговорил Сталину достаточно много, а может быть и убедил его. Меня это удивляло, из прошлых приемов у Сталина я вынес впечатление, что он в авиации если не разбирается, как конструктор, то все же имеет здравый смысл и точку зрения. Берия сказал, что они со Сталиным разберутся. Сутки я волновался в одиночке, затем был вызван вновь. „Так вот, мы с товарищем Сталиным еще раз ознакомились с материалами. Решение таково: сейчас и срочно делать двухмоторный. Как только кончите, приступайте к ПБ-4, он нам очень нужен“».[61]

Якобы Туполев считал, что инициатором создания четырехмоторного пикирующего бомбардировщика был сам Берия. На самом деле Берия выполнял указания Сталина. Но и не сам генсек придумал этакую нелепицу. Его убедили какие-то «знатоки авиации», настолько скромные, что и после 1953 г. не пожелавшие обозначить свое участие в постановке и решении соответствующих вопросов. Кстати, в 1938–1939 гг. и у Гитлера нашлись умники, предлагавшие построить огромный пикирующий бомбардировщик с четырьмя моторами.

Но у нас «умников» было на порядок больше, чем в Рейхе. К примеру, кто конкретно доложил советскому правительству в 1939 г., что немцы создали танки с толстой противоснарядной броней, которую не могут пробить не только 45-мм, но и 76-мм пушки? Результатом стало снятие с производства 45-мм пушек и начало работ по танковым и противотанковым пушкам калибра 85–107 мм, нужды в которых не оказалось аж до лета 1943 г.! И опять наши историки тычут пальцами и бубнят, мол, Сталин, Берия, иногда для разнообразия добавляют Кулика — это, мол, все они-с… Зато добрых молод-цев, подавших такую туфту правительству, грудью прикрывают сотрудники наших архивов.

Короче, так или иначе, но Берия со Сталиным разобрались с пикирующим монстром, и идея ПБ-4 была навсегда отвергнута.

Весной 1939 г. ЦКБ-29 перевели в Москву, и КБ выделили здание, построенное в свое время Туполевым для КОСОС[62] на улице Радио. В 1940 г. в ЦКБ-29 был доставлен и С. П. Королев. Поначалу его определили к Мясищеву. Королеву Мясищев поручил сделать бомбовые люки. Сделал быстро и хорошо: створки уходили вовнутрь, не портили аэродинамику. Но позже Сергей Павлович и Владимир Михайлович разругались, и Королева перевели к Туполеву.

Как писал Леонид Кербер: «Здание КОСОС составляло семь этажей. Нижние два отделили от верхних и оставили за заводом, а пять верхних отдали ЦКБ. Все окна зарешотили изнутри, межэтажные двери заколотили, оставив одну на главной лестнице. Возле нее был пропускной тамбур, где дежурила охрана НКВД. На седьмом и половине шестого этажа разместилась администрация тюрьмы, помещение внутренней охраны, диспетчерская, медсанчасть. Вторую половину шестого этажа отвели под столовую и спальни, входить в которые охранникам запрещалось, только глубокой ночью они, стараясь не нарушать сон специалистов, сопровождали дежурного, пересчитывавшего спящих „по головам“.

Будили в 7 утра, до 8 — туалет, бритье, умывание, в 9 — завтрак, потом до 13 — работа. Затем следовал перерыв на обед и снова работа — до 19 часов, после чего „свободное время“. Каждый расходовал его как ему вздумается. Большинство возвращалось на свои рабочие места. Любители чтения пользовались книгами, привозимыми из библиотеки Бутырок…

Можно было после утомительной работы и „погулять“: на плоской крыше здания из стальных прутьев сварили гигантскую клетку площадью и высотой в большую комнату. Дежурный страж отпирал ее после работы, и люди могли ходить по кругу до ужина. Отсюда открывался вид на огромный город. На западе виднелся Кремль, на севере — Лефортовский парк, на востоке — кварталы жилых домов вдоль шоссе Энтузиастов. Только на юге не было видно ничего, мешала башня здания. Вокруг стояло немало домов, в которых раньше жили сотрудники, и некоторые из арестантов часами разыскивали окна своих квартир, надеясь увидеть кого-либо из близких, хотя вероятность этого равнялась нулю.

Мыться всех водили по воскресеньям в заводской душ. Накануне вечером кастелян раскладывал по кроватям чистое белье. Летом в жару позволялось поливать друг друга из бранд-сбойта на крыше здания».[63]

29 февраля 1940 г. руководство Спецтехотдела «103» обратилось в Главное Управление Авиационной службы Красной Армии с просьбой включить в план опытного строительства на 1940 г. новый пикирующий бомбардировщик под двигатели М-120. Но 1 июля 1940 г. ГКО уточнил свое постановление и потребовал построить 3 экземпляра самолета «103»: первый с моторами АМ-37, два последующих — с моторами М-120 ТК-2.

Несмотря на трудности машина с двумя двигателями АМ-37 была построена в январе 1941 г.

Как писал Леонид Кербер: «Первое время проход в цеха [где строился бомбардировщик. — А. Ш.] для „спецконтингента“, как именовали арестованных инженеров, был ограничен. Право на это имели всего несколько человек из каждого спецтехотдела. Когда в начале 30-х годов Туполев строил здание КОСОСа и завода опытных конструкций, то соединил их крытым воздушным переходом. Теперь в любое время года, при любой погоде по первому вызову из КБ можно было быстро попасть на производство, минуя улицу. Сократилось количество простудных заболеваний.

На переходе из КОСОСа на завод стоял вахтер, здесь проходили по пропускам и вольнонаемные. Рядом находилась комната с дежурным, где сидело несколько охранников — „тягачей“. Инженер из спецтехотдела входил к дежурному, по списку проверяли, положено ли ему ходить в цех. Если разрешалось, то давали „тягача“, который и сопровождал его. Было интересно наблюдать, когда на завод вели Туполева. Он не шел, а шествовал: „тягач“ на почтительном расстоянии следовал за ним. Бывало, обдумывал, как лучше решить обнаруженную „заковыку“, наполовину втиснувшись в какой-либо люк и вновь возникнув из него, он обнаруживал, что „тягач“ затерялся где-то среди стапелей сборочного цеха. Тогда раздавался его громкий, высокий голос:

— Эй, который тут мой? Веди меня скорее в бюро!»[64]

29 января 1941 г. летчик-испытатель М. А. Нюхтихов впервые поднял в воздух бомбардировщик «103». 15 мая в НИИ ВВС прошли летные испытания второго экземпляра «ЮЗУ».

17 июня 1941 г. нарком авиационной промышленности Шахурин издал приказ № 533, согласно которому директор завода № 18 Шенкман должен был: «Немедленно начать подготовку к постановке на производство самолета „103“, исходя из того, что в 1942 г. должно быть выпущено 1000 самолетов „103“ и 400 самолетов ЕР-2.

Директору завода № 156 т. Ляпидевскому совместно с начальником ОТБ НКВД т. Кравченко: а) разработать серийные чертежи для передачи на завод № 18 в период с 15 августа по 15 сентября 1941 г.

Послать на завод № 18 не позднее 15 сентября группу специалистов ОТБ НКВД в количестве 20–25 человек во главе с т. Туполевым и 40 человек вольнонаемных конструкторов».

21 июля, почти через месяц после начала Великой Отечественной войны, были освобождены С. М. Егер, Л. Л. Кербер, Б. А. Саукке и др.

Однако в конце июля 1941 г. Туполев вместе с ЦКБ-29 отправился в эвакуацию в Омск. Там на базе автосброчного завода создавался авиационный завод № 166. Директором его стал А. В. Ляпудевский, а руководителем КБ — А. Н. Туполев. Главной задачей ставилось освоение серийного выпуска бомбардировщика Ту-2.

В результате производство серийных бомбардировщиков Ту-2 началось в конце февраля 1942 г. Однако вскоре ГКО — постановил прекратить выпуск Ту-2 и начать производство на этом заводе истребителей Як-7.

В середине апреля 1943 г. ОКБ Туполева было возвращено обратно в Москву, где возобновилось серийное производство Ту-2, продолжавшееся до 1948 г. Последних узников ЦКБ-29 освободили в октябре 1943 г. Однако среди них не было С. П. Королева, которого перевели в Казань в КБ НКВД, занимавшееся авиационными двигателями.

Самолеты и торпедные катера нуждались в моторах большой мощности, и Берия создает шарашки, где проектируются двигатели. И Королев направляется в шарагу, под начало знаменитого конструктора авиационных и ракетных двигателей Валентина Петровича Глушко.

В 1934–1938 гг. Глушко работал в РНИИ начальником отдела по разработке жидкостно-реактивных двигателей. В марте 1938 г. он был арестован и по август 1939 г. находился под следствием во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке и В Бутырской тюрьме. 15 августа осужден Особым совещанием при НКВД СССР сроком на 8 лет, впоследствии оставлен для работы в техбюро. До 1940 г. он работает в конструкторской группе 4-го Спецотдела НКВД при Тушинском авиамоторном заводе № 82. За это время были разработаны проект вспомогательной установки ЖРД на самолетах С-100 и «Сталь-7». В 1940 г. Глушко переводят в Казань на завод № 27, где он продолжает работы в качестве главного конструктора КБ 4-го Спецотдела НКВД при Казанском заводе № 16 по разработке вспомогательных самолетных ЖРД РД-1, РД-1ХЗ, РД-2 и РД-3. Формально начальником КБ был полковник В. А. Бекетов.

19 ноября 1942 г. Королев прибыл в Казань и был направлен в КБ, которым руководил В. П. Глушко. КБ работало над созданием четырехкамерного реактивного двигателя на жидком топливе тягой 1200 кг. Однако на первом этапе наиболее реальной оказалась установка однокамерного варианта РД-1 тягой 300 кг в качестве вспомогательного двигателя на самолет Петлякова Пе-2.

На втором этапе предполагалось построить реактивный самолет-перехватчик РП с четырехкамерным РД-1. Проект этого самолета выполнили в КБ в очень короткий срок. Пояснительная записка к нему, написанная Королевым, датирована 16 декабря 1942 г. В ней говорилось: «Предполагаемый самолет-перехватчик с реактивным двигателем РД-1 является представителем нового класса сверхскоростных высотных истребителей. РП обладает исключительно высокими летными и тактическими качествами и мощным вооружением, что при сравнительно большой для реактивных машин продолжительности полета позволяет ему решать многие недоступные для винтомоторных самолетов тактические задачи. РП может догнать и уничтожить любой современный скоростной самолет, летящий на сколь угодно большой высоте и попавший в зону его действия. Малая трудоемкость и доступность в изготовлении самолета РП и двигателя РД-1 позволяют в короткие сроки наладить выпуск машин для использования в идущей войне».[65]

26 декабря 1942 г. Королев направил в Наркомат авиационной промышленности докладную записку и план работ по авиационной реактивной установке РУ-1 для самолета Пе-2. Эти предложения были поддержаны директорами казанских заводов № 16 и № 22.

8 января 1943 г. для реализации этого плана создается группа реактивных установок № 5 во главе с Королевым как главным конструктором авиационной реактивной установки. Группа состояла из четырех бригад, включавших 16 человек, из которых пятеро — специалисты 4-го Спецотдела НКВД, а остальные одиннадцать — вольнонаемные.

23 января Королев и Глушко представили на имя Берии докладную записку о ходе работ. В тот же день аналогичные докладные записки подписали директора заводов № 16 и № 22. Испытания самолета Пе-2 с реактивной установкой начались уже 7 августа 1943 г. Первый полет с включением РД-1 на высоте 2760 м состоялся 1 октября. Предварительные итоги работы группы № 5 в этом направлении Королев изложил в докладной записке от 15 октября 1943 г. на имя начальника 4-го Спецотдела НКВД В. А. Кравченко. В записке отмечалось, что к тому времени проведено 10 запусков РД на самолете Пе-2 на земле и 8 успешных полетов с включением РД в воздухе, что дает основание для выводов о реальности «в самые короткие сроки поставить реактивную технику на службу Красной Армии» и о том, «что вспомогательные реактивные установки могут успешно применяться не только на самолетах Пе-2, а их следует осуществлять также и на самолетах других типов с соответствующим учетом тактико-технических особенностей последних».[66]

16 июля 1944 г. Берия отправил Сталину совершенно секретное письмо:

«В 1942–43 гг. по проектам заключенных специалистов 4 Спецотдела НКВД СССР на заводе № 16 НКАП выполнены следующие работы, имеющие важное оборонное значение:

1. По проекту Глушко В. П. построены опытные реактивно-жидкостные двигатели РД-1, предназначенные для установки на самолеты в качестве ускорителей. Опытные образцы двигателей РД-1 прошли заводские летные и совместные стендовые испытания с удовлетворительными результатами.

В настоящее время на заводе № 16 изготавливается опытная серия реактивных двигателей РД-1 для отработки всех вопросов, связанных с применением и дальнейшим развитием этих двигателей.

2. По проекту Добротворского A. M. на базе спаривания двух серийных моторов М-105 построены мощные авиационные моторы МБ-100 со взлетной мощностью 2200 л/с и МБ-102 со взлетной мощностью 2450 л/с.

В настоящее время моторы МБ-100 проходят летные испытания на самолете Ер-2 и моторы МБ-102 подготовляются к установке на самолете „102“.

Помимо этих работ, специалистами 4 Спецотдела НКВД СССР была оказана большая техническая помощь заводу № 16 в период строительства и монтажа этого завода, в частности, по проекту и под руководством специалистов 4 Спецотдела НКВД СССР на заводе № 16 была построена опытная механическая база авиамотостроения.

Группа квалифицированных специалистов 4 Спецотдела НКВД СССР, работающая на этом заводе на руководящих технических должностях, во многом способствовала заводу в успешном выпуске продукции.

По отзывам Наркомавиапрома тов. Шахурина, работы, выполненные заключенными специалистами 4 Спецотдела НКВД СССР, по технической новизне и умелому решению ряда сложных технических и конструкторских проблем, являются весьма ценными.

Учитывая важность проведенных работ, НКВД СССР считает целесообразным освободить, со снятием судимости, особо отличившихся заключенных специалистов, с последующим направлением их на работу в Авиапромышленность.

Прилагая при этом список на 35 заключенных специалистов, прошу Ваших указаний».[67]

В приложенном списке значилась и фамилия С. П. Королева:

«Королев Сергей Павлович, 1906 г. рождения, бывш. ст. инженер НИИ-3. Осужден Особым Совещанием при НКВД СССР 10.VII-40 г. по ст. ст. 17–58–11 на 8 лет».

Результатом обращения Л. П. Берии к Сталину стало решение Президиума Верховного Совета СССР от 27 июля 1944 г. о досрочном освобождении перечисленных в его письме специалистов со снятием с них судимости.

9 августа 1944 г. Королев был освобожден. А 29 августа был освобожден Глушко, причем с него была даже снята судимость.

В декабре 1944 г. в КБ завода № 16 была проведена реорганизация. На базе двигательного КБ-2 и группы реактивных установок № 5 в системе НКАП было создано ОКБ специальных двигателей — ОКБ СД. В секретных документах его называли ОКБ реактивных двигателей — ОКБ РД. Главным конструктором назначили Глушко, а Королев стал его заместителем.

ОКБ СД попыталось довести до ума бомбардировщик Пе-2РД, который помимо двух поршневых двигателей ВК-105РА в 1100 л.с. имел жидкостно-реактивный двигатель РД-1 с тягой в 300 кг. РД-1 устанавливался в хвосте фюзеляжа и использовался в качестве временного ускорителя. Однако прирост скорости был невелик — 520 км/час на высоте 5 км. Из-за неудачной конструкции двигателя периодически происходили аварии. Так, 12 мая 1945 г. в ходе очередного полета на высоте 7 км произошел взрыв РД-1. Пилоту А. Г. Васильченко с трудом удалось посадить самолет. Находившийся на борту С. П. Королев был обожжен. На вооружение Пе-2РД не поступил, но 16 октября 1945 г. Глушко был награжден орденом Трудового Красного Знамени, а Королев — орденом Знак Почета.

Кроме Пе-2РД жидкостно-реактивный двигатель РД-1 испытывался на самолетах Ла-7, Як-3 и Су-6. Также разрабатывался трехкамерный азотнокислотно-керосиновый ЖРД РД-3 тягой 900 кг, проведены официальные стендовые испытания ЖРД РД-1ХЗ с химическим повторным зажиганием. В 1945 г. Глушко назначен заведующим кафедрой реактивных двигателей Казанского авиационного института.

Весной 1945 г. советские войска захватили в Германии несколько десятков ракет ФАУ-2 и ряд предприятий, изготавливающих узлы и агрегаты для них. Для изучения невиданных трофеев и их документации по указанию Берии со всей страны были собраны лучшие специалисты. Вот как описывал Б. Е. Черток первое знакомство наших конструкторов с ФАУ-2:

«А. М. Исаев, затем я, Н. А. Пилюгин, В. П. Мишин и еще несколько специалистов были допущены к осмотру секретного немецкого оружия.

Войдя в зал, я сразу увидел грязно-черный раструб, из которого торчала нижняя часть туловища Исаева. Он залез с головой через сопло в камеру сгорания и с помощью фонарика рассматривал подробности. Рядом сидел расстроенный Болховитинов.

Я спросил:

— Что это, Виктор Федорович?

— Это то, чего не может быть! — последовал ответ, ЖРД таких размеров в те времена мы себе просто не представляли».[68]

Смотреть «то, чего не может быть» был направлен и Глушко. С июля по декабрь 1945 г. и с мая по декабрь 1946 г. он находился в служебной командировке в Германии, а 7 октября 1945 г. в Берлин отправился и Королев.

3 июля 1946 г. приказом Минавиапрома под производство жидкостных реактивных двигателей был перепрофилирован авиазавод № 456 в Химках. Этим же приказом Глушко был назначен главным конструктором ОКБ-456. 29 сентября 1946 г. распоряжением Правительства СССР ОКБ СД было переведено из Казани в Химки. Вскоре из Германии Глушко отправляется в Химки, а Королев — в Подлипки. Начинается новый этап в жизни бывших зэков — будущих создателей межконтинентальных баллистических ракет и космических кораблей.

Самой «древней» кораблестроительной шарагой НКВД являлось КБ завода № 5 в Ленинграде. Замечу, что тут и КБ, и завод принадлежали одному ведомству — НКВД. При этом там широко использовался и труд вольнонаемных. Но в каком соотношении были вольнонаемные и «зэки», установить невозможно из-за сплошной засекреченности документации конструкторских бюро, принадлежавших НКВД. Известно лишь, что в КБ завода № 5 были спроектированы катера МО-2 и МО-4, поступившие на вооружение ВМФ и Погранохраны.

В 1939–1940 гг. в этом КБ был создан килевой деревянный торпедный катер Д-3. Полное водоизмещение его 31 т. Экипаж 8 человек. Вооружение: два 12,7-мм пулемета ДШК и два 53-см бугельных торпедных аппарата. Главные двигатели — 3 мотора ГАМ-34ФН по 1200 л. с Каждый мотор работал на отдельный вал. Экономический ход (16 узлов) обеспечивался одним двигателем. Для уменьшения шумности на катере был установлен глушитель разработки ЦНИИ-45, но оказалось, что он потребляет до 15 % мощности моторов, а это вело к недопустимому для серийных катеров снижению скорости.

Головной катер Д-3 заложили на заводе № 5 10 февраля 1939 г. Катер был спущен на воду 28 сентября 1939 г., а 18 июля 1940 г. вошел в строй. Летом 1940 г. катер по железной дороге доставили в Севастополь и 6 августа зачислили в состав Черноморского флота. Катер Д-3 был единственным катером этого типа в Черноморском флоте и не имел другого номера. 15 июля 1944 г. Д-3 был выведен из боевого состава флота и переклассифицирован в плавсредство.

Вскоре вслед за головным катером в том же 1939 г. на заводе № 5 заложили серию катеров типа Д-3, корпуса которых были построены сравнительно быстро по отработанной технологии. Но мотор ГАМ-34ФН весной 1940 г. был снят с производства, и серийные катера оказались без двигателей. Доставка моторов меньшей мощности ГАМ-34БС (850 л.с.) задерживалась, также были перебои с доставкой элементов вооружения. Все это не позволило ввести в строй катера до начала войны. Первые 5 единиц были экстренно достроены к 25 июля 1941 г. и отправлены на Северный флот, еще 2 катера в августе-сентябре 1941 г. вошли в строй на Балтике.

Одновременно с головным катером Д-3 на Черном море ис-пытывался и двухмоторный деревянный катер Д-2 постройки завода № 5 НКВД. Катер был спроектирован под руководством конструктора В. А. Пономарева и имел обводы катера Г-5, перенесенные на деревянный корпус. На испытаниях Д-2 проявил себя валким и рыскливым и плохо переносил динамические нагрузки. Сразу же после испытаний катер разоружили и затем использовали в качестве разъездного, а в годы войны — в качестве малого охотника за подводными лодками.

В 1940 г. в КБ завода № 5 под руководством Л. Л. Ермаша в развитие катера Д-3 был разработан проект крупного, водоизмещением около 40 т, катера Д-4 с моторами экономического хода типа ЗИС-5, которые обеспечивали расчетную дальность плавания 1380 миль при скорости 8 узлов. Расчетная полная скорость под главными двигателями составляла 42 узла. Для этого катера специально проектировались новые трубные торпедные аппараты, позволявшие стрелять на любой скорости и обеспечить сохранность торпед. Однако головной катер Д-4 к началу войны находился на заводе в малой степени готовности.

Еще одна шарашка была создана на ленинградском заводе № 196, бывшем Адмиралтейском (он же завод «Судомех»).

В «Положении о работе Особого конструкторского бюро № 196 4-го Спецотдела МВД СССР в системе МСП» было записано: «ОКБ имеет целью наиболее эффективное использование заключенных для создания новых типов подводных лодок и внедрения новой техники в подводное судостроение».[69]

Одной из важнейших тем в КБ завода № 196 было создание подводных лодок с единым двигателем. В 1938 г. заключенный B. C. Дмитриевский предложил создать силовую установку по схеме ЕД-ХПИ (единый двигатель с химпоглотите-лем известняковым).

По схеме ЕД-ХПИ в системе замкнутого цикла устанавливался газофильтр с химическим поглотителем для углекислого газа. Поэтому при замкнутом цикле дизель работал на газокислородной смеси, состоящей в основном из инертного азота выхлопных газов и искусственно добавляемого газообразного кислорода.

После успешных стендовых испытаний энергоустановки с ЕД-ХПИ группа конструкторов ОКБ НКВД под руководством А. С. Кассациера сконструировала небольшую экспериментальную подводную лодку проекта 95 «М-401». Лодка была заложена в 1939 г., строительство ее велось ускоренными темпами под контролем органов НКВД, и 1 июня 1941 г. «М-401» была спущена на воду.

Надводное водоизмещение «М-401» составляло 102 т, а подводное — 140 т. Энергетическая установка состояла из двух дизелей М-50Р общей мощностью 800 л. с и дизеля экономического хода «Геркулес-Рустон» мощностью 48 л.с. Запасы топлива составляли 5,5 т, жидкого кислорода — 1,65 т, химического поглотителя — 4,0 т. Глубина погружения предельная 60 м, рабочая 50 м. Экипаж 9 человек. Автономность

5 суток. Время непрерывного пребывания под водой 80 часов. Скорость наводного хода наибольшая по спецификации — 23 узла, на испытаниях — 19,1 узла. Скорость экономического надводного хода 14 узлов. Дальность плавания экономическим надводным ходом 900 миль. Наибольшая подводная скорость по спецификации — 14,5 узла, на испытаниях — 12,5 узла. Скорость подводного экономического хода 4 узла. Дальность плавания экономическим подводным ходом 350 миль. Вооружение: два 53 см носовых торпедных аппарата (запас торпед — 2 шт.); одна 45-мм пушка 21К.

Подводная лодка «М-104» была заложена 16 ноября 1939 г. на заводе № 196 и спущена на воду 1 июля 1941 г. В начале войны «М-104» перевели на завод № 112 в Горький, в ноябре 1941 г. отбуксировали в Баку. Дальнейшие испытания проводились на Каспии.

В ходе испытаний лодки при работе энергоустановки по замкнутому циклу произошло несколько случаев небольших взрывов («хлопков») газовой среды, приводивших к пожарам в дизельных отсеках. Самая тяжелая авария произошла 23 ноября 1942 г. во время заводских ходовых испытаний. Лодка в течение нескольких часов находилась в подводном положении, главные двигатели работали по замкнутому циклу, проводились испытания по замеру скоростей в подводном положении. Надо отметить, что лодка развила ход в 12,5–13 узлов, что в то время являлось значительным достижением для подводного корабля столь небольшого водоизмещения.

В 14 час 27 мин оператор на пульте управления энергоустановкой обнаружил, что дистанционно управляемый клапан На расходном кислородном трубопроводе заклинило в открытом положении, давление в носовом дизельном отсеке стало быстро расти, а цвет газовой среды становился голубоватым.

06 этом сразу же доложили командиру электромеханической боевой части Ю. Н. Кузьминскому и командиру лодки М. И. Шейхатовичу, принявшему решение всплывать в надводное положение. В это же время автор проекта энергоустановки B. C. Дмитриевский и оператор пульта управления конструктор Н. С. Иссерлис через иллюминатор на переборке увидели пожар в носовом дизельном отсеке.

B. C. Дмитриевский без разрешения командования лодки, создавая при этом большую опасность для всего личного состава, самовольно отдраил дверь и вошел в аварийный отсек. Через несколько секунд он выскочил оттуда в горящей одежде, которую погасили моряки, находившиеся в центральном посту. Пожар в дизельном отсеке продолжался. B. C. Дмитриевский, по-видимому, опасаясь повышения давления от нагрева в кислородной цистерне и соответственно в дизельном отсеке, самовольно открыл клапан на трубопроводе стравливания кислорода в центральный пост. Одежда на нем снова вспыхнула, одновременно загорелась одежда и на присутствующих в отсеке Н.С Иссерлисе, Ю. Н. Кузьминском, Зимине и других. Все они получили небольшие ожоги.

После всплытия лодки оператор пульта управления перекрыл клапан подачи кислорода в центральный пост и открыл клапан стравливания его за борт. Тлевшую на людях одежду погасили, но пожар во 2-м и 3-м отсеках все еще продолжался. Горели электрические кабели, краска и другое оборудование, возникла большая задымленность. Командир приказал личному составу покинуть лодку и перейти на обеспечивающий тральщик. Личному составу 1-го отсека пройти через центральный пост, охваченный огнем, не удалось, поэтому им пришлось задраить дверь и остаться в своем отсеке. В радиорубке находился обгоревший и потерявший сознание радист, которого смогли вынести наверх и оказать медицинскую помощь. Затем вывели личный состав 1-го отсека и выгрузили боеприпас для 45-мм орудия. B. C. Дмитриевского, получившего очень тяжелые ожоги и потерявшего сознание, спасти не удалось.

После аварии ремонтные работы по восстановлению подводной лодки, из-за отсутствия запасных частей, приборов, необходимых материалов, слабой производственной базы мастерских, не говоря уже о тяжелой обстановке военного времени, затянулись надолго. Работы над установкой вместо Дмитриевского возглавил А.С Кассациер.

В июне-июле 1945 г. подводная лодка «М-401» проходила на Каспии государственные испытания. Всего с момента постройки «М-401» совершила 74 выхода в море, 68 погружений, прошла 2800 миль, из них 360 миль под водой под дизелями, работающими по замкнутому циклу.

В 1946 г. «М-401» по железной дороге была доставлена в Ленинград на судостроительный завод № 196, где произвели текущий ремонт. В дальнейшем подводная лодка использовалась для отработки различных опытных конструкций, внедрявшихся на лодки с единым двигателем новых проектов, а также для подготовки специалистов.

Кроме того, в КБ завода № 196 шли работы над еще одной интересной подводной лодкой «М-400». Проект погружающегося торпедного катера «Блоха» был разработан заключенным В. Л. Бжезинским.[70] Катер должен был двигаться над водой с невероятной для обычной подводной лодки скоростью — 33 узла — при надводном водоизмещении 35,3 т. Под водой же при водоизмещении 74 т он должен был идти со скоростью 11 узлов. Катер был вооружен двумя 45-см торпедными аппаратами бугельного типа и одним пулеметом на носу.

В качестве единого двигателя предполагалось использовать дизель, работавший в подводном положении на чистом кислороде. Запас кислорода хранился в громоздких баллонах высокого давления, с трудом размещавшихся на подводной лодке.

Поскольку дальность плавания «Блохи» была очень мала — 110 миль в надводном положении и 11 миль в подводном, то рассматривался проект, по которому две такие лодки (торпедных катера) должны были помещаться на проектируемом тяжелом крейсере.

Летом 1941 г. КБ завода № 196 было полностью или частично эвакуировано в Татарстан в город Зеленодольск на судостроительный завод № 340. Там было организовано и КБ НКВД. Одной из его главных задач стало проектирование сверхмалых подводных лодок. Однако все материалы по ним до сих пор закрыты. Известно лишь, что дело не дошло даже до закладки таких лодок.

19 сентября 1941 г. руководство ВМФ выдало оперативно-техническое задание на торпедный катер дальнего действия. Им занялось ОКБ НКВД завода № 340. Проект получил № 163. Занималась им группа конструкторов под руководством П. Г. Гойнкиса. 15 февраля 1942 г. нарком ВМФ Кузнецов утвердил технический проект № 163. Катер получил название СТК ДД, то есть стальной торпедный катер дальнего действия.

Опытный образец катера был заложен в январе 1942 г. на заводе № 340. Нормальное водоизмещение катера составляло 46 т, а полное — 50 т. Вооружение состояло из трех 12,7-мм пулеметов ДШК и четырех 45-см трубчатых торпедных аппаратов с боекомплектом 4 торпеды или 12 малых глубинных бомб. Имелась гидроакустическая станция «Тамир».

На катер СТК ДД поставили 3 дизеля М-50 общей мощностью 3000 л.с. (разработки также ОТБ НКВД) и один вспомогательный дизель В-2. Последний получил название вспомогательный, а не двигатель экономического хода потому, что удельный расход топлива у него был близок к М-50.

Постройка катера была закончена в декабре 1942 г. С мая по август 1943 г. СТК ДД проходил испытания на Каспии. В ходе испытаний было произведено 35 выходов катера, в том числе и при волнении 5–6 баллов. Произвели 27 стрельб «ходовой торпедой», в том числе и при волнении в 3 балла. Однако полностью испытать катер не удалось. 13 сентября-1943 г. СТК ДД отправили по железной дороге из Баку в Поти й 28 сентября зачислили в состав Черноморского флота. Из-за конструктивных недостатков катер в боевых действиях не участвовал, а в 1946 г. был исключен из состава флота.

Увы, и в годы войны нашим судостроителям, как вольнонаемным, так и «зэкам», не удалось создать серийный мореходный торпедный катер.

Одной из тайн «архипелага шарашек» являются катера на воздушной подушке профессора Левкова. Владимир Израилевич Левков родился в 1895 г. Детство его прошло в Ростове-на-Дону. Летом 1921 г. В,И. Левков окончил Донской политехнический институт в Новочеркасске, а 27 декабря 1929 г. был утвержден профессором кафедры прикладной аэродинамики.

Исследования аппаратов на воздушной подушке Левков начал с испытаний в 1927 г. симметричной, круглой в плане, модели диаметром 700–800 мм, выполненной, как сейчас принято говорить, по камерной схеме.

В 1932 г. начались испытания новой модели аппарата на воздушной подушке, имевшей в плане уже не круглую, а удлиненную, каплевидную форму и два мотора с винтами: один — в носовой части модели, другой — в кормовой. Испытания и этой модели прошли успешно. Началось изготовление большой, длиной 2,5 м, модели катера. Теперь уже с полным правом можно сказать, что Левков видел свой аппарат на воздушной подушке именно в виде летающего корабля, причем корабля военного, скоростного, например, торпедного катера.

В мае 1934 г. Левкова в связи с закрытием Новочеркасского авиационного института перевели в Московский авиационный институт на должность профессора аэродинамика. В декабре того же года при МАИ появилось новое подразделение — особое техническое бюро,[71] руководителем которого был назначен профессор Левков. Начался выпуск рабочих чертежей катера «Л-1». Строительство его велось в производственных мастерских института. К лету первый летающий катер был готов.

Он представлял собой небольшой деревянный катамаран с тремя винтомоторными установками. Два звездообразных авиационных мотора М-11 были установлены в горизонтальном положении в воронкообразных шахтах платформы, соединяющей лодки. Третий мотор, тоже М-11 воздушного охлаждения, располагался в кормовой части катера на съемном четырехногом пилоне. Воздушная подушка создавалась двумя горизонтальными моторами.

Государственные испытания «воздушного глиссера Л-1» (таково было его официальное название) начались на Плещеевом озере близ города Переславль-Залесский Ярославской области 2 октября 1935 г. и продолжались 10 дней.

Пробеги над водой совершались с двумя моторами при заглушённом третьем (на пилоне) и при работе всех трех в штилевую и свежую погоду, поперек ветровой волны и вдоль. Ходили над ровным берегом и по заболоченному, покрытому осокой. Случалось, что при остановке моторов катер садился в болото. Однако после запуска двигателей он поднимался, «вспухал», как говорили испытатели, и самостоятельно выходил на сушу. Максимальная скорость, которую удалось достичь с тремя моторами, равнялась примерно 60 узлам, при двух моторах — 38 узлов. Для первой, опытной машины результаты испытаний были признаны удовлетворительными. Принцип воздушной подушки, отмечалось в отчете, оправдал себя.

Отчет об испытаниях утвердил заместитель наркома обороны, начальник вооружений М. Н. Тухачевский. Он писал, что следует возбудить вопрос о включении в план опытного строительства на 1936 г. двух подобных «глиссеров» — торпедного катера и «транспортера для высадки десанта».

В 1937 г. был создан цельнометаллический, дюралевый торпедный катер «Л-5». Его отличали законченность внешних форм с застекленной кабиной и турельным гнездом, мощное хвостовое оперение. Это был невиданный боевой корабль.

В среднюю часть корпуса была встроена обтекаемой формы рубка-кабина водителя и бортмеханика. За ней шло помещение для десантников, а дальше — стрелковая башня с турельным кольцом под пулеметную спарку. Под центропланом, в подкупольном пространстве, имелись цапфы с замками для подвески торпеды. Можно было взять на борт 8 глубинных бомб. На мерной миле катер развивал скорость более 70 узлов, то есть около 130 км/час.

В декабре 1938 г. нарком ВМФ М. П. Фриновский сообщил председателю Комитета обороны В. М. Молотову, что Главный военный совет РККФ обсудил итоги испытаний катера, построенного по проекту профессора Левкова. «Результаты испытаний показали, — писал Фриновский, — что тактико-технические качества нового катера значительно превышают качества торпедных катеров, находящихся на вооружении РККФ… С целью введения на вооружение катеров данного типа Главный военный совет РККФ считает необходимым в течение 1939 года построить первую, опытную серию из 9 катеров, дав их на вооружение каждого моря с целью обучения кадров и отработки тактики нового оружия…».

11 марта 1939 г. приказом наркома судостроительной промышленности И. Ф. Тевосяна профессор Левков был назначен начальником и главным конструктором нового ЦКБ-1 (очередной шарашки), а производственной базой для строительства летающих катеров стал завод № 445 (бывший планерный) в Тушино под Москвой.

В связи с развертыванием строительства боевых катеров появилась необходимость в учебно-тренировочных. Таковым стал новый катер «Л-9», созданный по заказу ВМС в 1939 г. Он предназначался для тренировки командиров, водителей, механиков и стрелков кораблей типа «Л-5», а также мог быть использован и для связи, сторожевой службы, как истребитель подводных лодок и даже для высадки десанта.

Несмотря на успехи В. И. Левков видел, что его корабли имеют серьезные недостатки. С Балтики, а там постепенно скопилось около десятка катеров на воздушной подушке различных типов, приходили не только хорошие вести. Низкое давление в воздушной подушке вследствие потерь через открытые оконечности ограничивало грузоподъемность. Сильное брызгообразование ухудшало видимость. Четырехбалльное волнение практически оказалось предельным. Удары волн нарушали регулировку жалюзей, а то и вовсе выводили их из строя. Но главная проблема заключалась в авиационных моторах. В морских условиях они давали перебои, останавливались, когда вода попадала в карбюратор. Установленные горизонтально и не имевшие достаточного воздушного охлаждения, двигатели перегревались при длительной работе. Применение же рядных моторов водяного охлаждения требовало угловых редукторов для соединения с винтами. Конструкторы работали над такими редукторами, но задача оказалась крайне сложной.

Война нарушила все планы. В октябре 1941 г. конструкторское бюро Левкова и завод № 445 эвакуировали в старинный уральский город Алапаевск, Владимир Израилевич занял пост главного инженера завода, который приступил к выпуску десантных планеров.

Катера, построенные до войны, оставались на Балтике. В 1941 г. их перегнали в Кронштадт, на базу Литке, где их подняли на стенку и тщательно замаскировали. Там они и простояли до 1947 г., когда были признаны устаревшими и уничтожены. Столь же печальной оказалась судьба единственного шестимоторного катера. Его пытались переправить из Москвы в Горький, но бои приближались к столице, и катер сожгли.

В 1942–1943 гг. Левков разработал новый проект катера на воздушной подушке (проект 171). Левков предложил применить моторы водяного охлаждения типа АМ-38 с размещением внутри корпуса катера. Была изменена форма корпуса путем соединения носовых частей лодок в единый форштевень, перемещены заслонки в воздушном потоке в кормовую часть катера, улучшена управляемость катера за счет смещения в корму одного мотора.

28 января 1944 г. предэскизный проект № 171 утвердил адмирал Л. М. Галлер. На основании этих проработок специалисты ВМФ подготовили тактико-техническое задание на торпедный катер на воздушной подушке.

Принципиальная трудность состояла в повышении мореходности катера, а конструкторская — в эффективности использования и надежности моторной установки. Однако решить их Левкову не удалось. В конце концов, ВМФ отказался от катеров на воздушной подушке, но ими в конце 1940-х — начале 1950-х годов продолжали заниматься «органы». 2 января 1954 г. В. И. Левков умер. Возможно, это, а также ряд технологических проблем повлияли на то, что в СССР в проектировании катеров на воздушной подушке наступил длительный антракт.

Репрессированных конструкторов использовали при создании артиллерийских систем еще в начале 1930-х годов. Так, к примеру, на заводе № 9 им. Калинина в подмосковной деревне Подлипки в 1933 г. было создано Специальное конструкторское бюро ОГПУ. Дело в том, что конструкторы этого завода не сумели отладить автоматику зенитных 20-мм и 37-мм пушек «Рейнметалл», которые изготавливались на заводе № 9 под индексами 2К и 4К. Всего было изготовлено до 200 зенитных автоматов, но качество их оказалось столь низким, что дальнейшее производство пришлось прекратить. Однако замнаркома по вооружению Тухачевский отнесся к этому достаточно спокойно. Он взамен зенитных автоматов предложил в качестве основного средства ПВО сухопутных войск универсальные пушки — эдакий гибрид дивизионной пушки и зенитной. Из этой затеи ничего не вышло, но в результате к началу Второй мировой войны Красная Армия осталась без зенитных автоматов.

45-мм противотанковые пушки 19К и 45-мм танковые пушки 20К по замыслу Тухачевского являлись основной огневой мощью нашей пехоты и танков. А конструкторы завода № 8 не могли справиться с полуавтоматическим затвором этих пушек.[72] Поэтому первой же задачей шарашки стало создание новой полуавтоматики для 45-мм пушки.

В 1933 г. на заводе № 8 по чертежам СКВ ОГПУ была изготовлена модернизированная пушка 19К. Она получила название «45-мм противотанковая пушка обр. 1933 г.», но название это не прижилось. По сравнению с обр. 1932 г. в модернизированной пушке были утолщены щеки казенника, удлинен кожух, изменен клин затвора. Основным же изменением было введение полуавтоматики инерционного типа, работавшей за счет инерции отката, взамен прежней полуавтоматики механического типа, работавшей за счет энергии отката. Ведь пушка обр. 1932 г. была фактически четверть-автоматической. Кроме того, было изменено устройство компрессора. Вес пушки в боевом положении составил 414 кг.

В артиллерии имело место даже индивидуальное использование заключенных. Например, в 1931–1933 гг. завод «Большевик» изготовил два образца 100-мм зенитной пушки Б-14.[73] Опытный образец Б-14С предназначался для сухопутных войск и ПВО, а другой образец — Б-14М — для вооруясе-ния кораблей. Испытания Б-14 длились с 7 сентября 1933 г. до осени 1936 г. В конце концов, руководство завода «Большевик» отказалось от доработки зенитной пушки. Видимо, в связи с этим был арестован и главный конструктор этой системы Кудряшов.[74]

В конце концов, 17 июня 1937 г. Артуправление РККА окончательно передало пушку Б-14С в распоряжение НИАПа, который продолжал использовать ее для испытания снарядов, зарядов, гильз, взрывателей и т. д. Однако персонал НИАПа вскоре вывел из строя пушку, и тогда по договоренности с заводом НКВД 31 августа 1937 г. на НИАП была направлен конструктор этой системы Кудряшов, который и разобрался в неполадках. По словам Кудряшова, «на НИАПе не умели вставлять лейнер в Б-14».

С приходом в руководство НКВД Берия разработка артиллерийских систем была упорядочена. Приказом наркома внутренних дел Лаврентия Берия № 00 240 от 20 апреля 1938 г. в Ленинграде было организовано Главное артиллерийское конструкторское бюро, ставшее позже вторым по величине артиллерийским КБ после ЦАКБ, возглавляемого В. Г. Грабиным.

В приложении к приказу Берии говорилось, что КБ организовано «в целях всемерного использования заключенных специалистов для выполнения специальных конструкторских работ оборонного значения.

Основной задачей ОКБ является устранение выявляющихся конструкторских дефектов в морских и береговых артиллерийских системах, изготовленных по чертежам ленинградского завода „Большевик“, а также разработка проектов и рабочих чертежей новых артиллерийских систем, состоящих на вооружении флота и береговой обороны. ОКБ работает по плану, утвержденному 3-м Главным Управлением Народного комиссариата оборонной промышленности».

Место для конструкторского бюро было выбрано в «Крестах».

Первым начальником ОТБ стал военинженер 1-го ранга Ломотько,[75] а в послевоенные годы — подполковник Балашов и подполковник (затем полковник) Беспалов.

Рабочие помещения ОТБ размещались на территории «Крестов» в четырехэтажном здании, выходившем глухим торцом на улицу Комсомола. В подвальном помещении находилась столярка.

Вывший заключенный СИ. Фомченко, в октябре 1937 г. приговоренный к 10 годам лишения свободы, впоследствии вспоминал: «…закрытый „воронок“ доставляет меня в „Кресты“. Где-то в середине дня меня вызвали и через двор повели в столовую, просторное полуподвальное помещение со сводчатыми потолками, уставленное длинными столами. К столам были приставлены стулья, а не скамейки, как приличествовало бы для нашего брата. Но не это меня тогда поразило. Передо мной поставили глубокую эмалированную миску, полную до краев нарезанными горячими сосисками, политыми томатным соусом. Так в тюрьмах не кормят. Повели в баню, где мылся я в тот раз один, дали чистое белье и отвели меня в спальню. Спальня, как и ряд других подобных, размещалась в небольшом одноэтажном здании, у ворот, выходящих на улицу Комсомола. Если бы не тяжелая тюремная дверь (хоть и без „кормушки“) да не решетка на окне, то это была типичная комната студенческого общежития. Четыре железные кровати с панцирными сетками по углам, канцелярский столик у окна с видом на внешнюю стену, платяной шкаф у двери. Да еще поставлена пятая кровать посередине — это для меня. Все застланы аккуратно, чистое белье. Никого нет. Соседи мои явились к вечеру. Сразу ужин, в той же столовой.

В столовой я оказался единственным в телогрейке — костюмы, рубашки, галстуки… Боже мой, куда я попал?…

Столы накрыты белыми скатертями, ужин разносили официанты в белых куртках. (Как я узнал позже, это были тоже заключенные, бытовики.) У каждого прибора приготовлен небольшой чистый листок бумаги. Соседи мне объяснили, что это для заказа на завтра.

Возможности заказа достаточно характеризуются тем, что некоторые избегали заказывать жареную курицу, чтобы не возиться с костями и не пачкать рук. Все подавалось в тарелках (а не в алюминиевых мисках!), горячее, прямо с плиты».

Да и сам автор, работая в архивах и натыкаясь на редкие документы, связанные с ОТБ, иной раз с трудом соображал, что речь идет о зэках.

Вот, к примеру, заседание коллектива ОТБ в декабре 1939 г., посвященное годовому отчету бюро. Выдержки из раздела «Штаты з/к специалистов»: «Пополнение до предусмотренных сметой коллектива проводилось в течение двух кварталов года с большими трудностями, и лишь только в течение 3-го и 4-го кварталов нам удалось довести количество до 146 чел. специалистов и 12 чел. обслуживающих, всего до 158 человек. Среднесписочный состав в течение года выражается 136 чел., а сметой предусматривалось 130 человек».

И далее: «Товарищи, программа работ на 1940 г. напряженная, она требует от нас напряжения сил и максимума энергии на ее выполнение. Коллектив наш вполне здоровый и, я бы сказал, хорошо спаянный, и не боится никаких трудностей, а, следовательно, мы, большевики партийные и непартийные, должны сказать свое веское слово, что план работы на 1940 г. будет честно и высококачественно досрочно выполнен, к этому, товарищи, и призываю я вас всех».

Уверен, что многие читатели среднего и старшего возраста часто слышали такие трафаретные слова у себя на работе.

Из выступления Муравьева (из отчета не ясно, зэк или вольнонаемный): «Работы, предложенные нам Партией и Правительством на 1940 г., мы должны также выполнить с честью и досрочно, для этого необходимо нам всем взять на себя конкретные практические социалистические обязательства».

Как видим, к концу 1939 г. в ОТБ работало 136 специалистов-зэков. Фамилии всех заключенных установить не удалось, поскольку вся документация, касающаяся ОТБ, засекречена до сих пор.[76] Однако ряд фамилий уже можно назвать. Это Виктор Леонидович Бродский, Эдуард Эдуардович Пап-мель, Антоний Северинович Точинский, Александр Лазаревич

Константинов, Андрей Митрофанович Журавский, Николай Сергеевич Кошляков и Михаил Юрьевич Цирульников. Ведущим конструктором ОТБ с начала его функционирования был Сергей Иванович Лодкин, ранее работавший конструктором на Балтийском и Металлическом заводах и арестованный в 1933 г. Лодкина обвинили в передаче сведений о советском ВМФ чешской разведке и приговорили к 10 годам. До 1937 г. Сергей Иванович катал тачку на строительстве Беломоро-Балтийского канала, где заболел туберкулезом, а затем был отправлен в Ленинград, где в 1938 г. и возглавил ОТБ.

В довоенный период в ОТБ была организована ресторанная система питания. Заключенные специалисты получали зарплату 50–1240 рублей в месяц, Им выдавалась бесплатная одежда — костюмы, рубашки, галстуки, так как заключенные часто ездили в командировки на заводы, в основном на «Большевик».

На заключенных специалистов оформлялся допуск к секретной работе. Заключенных руководителей проектов и старших инженеров при выездах на заводы, производственные совещания или на полигонные испытания сопровождали конвоиры в штатском. Но ни на производственные совещания, ни в цеха, ни на стрельбище их не допускали. Охрана дожидалась своих подопечных в проходной или в 1-м отделе. Никому не приходило в голову, что приехавшие специалисты — зэки, так как все они были хорошо одеты, подстрижены и побриты. Замечу, что в ОТБ всегда была хорошая парикмахерская.

Забегая вперед, скажу, что когда в конце 1940-х годов у зэков стали кончаться десятилетние сроки, то они оказывались перед сложным выбором: остаться работать в шараге, но уже вольнонаемным сотрудником, или отправиться за 101-й километр от Москвы, Ленинграда и других крупных городов И при этом иметь ограничения в выборе работы. Очень многие выбирали шарагу и получали специальные пропуска МВД. С. И. Фомченко вспоминал: «Один наш конструктор спрыгнул на ходу с трамвая на Литейном, как раз напротив Большого дома, а на тротуаре, как на грех, милиционер: „Ваши документы“. Неудачник протягивает пропуск. Постовой, коротенько взглянув, возвращает и, беря под козырек, со вздохом, горестно комментирует: „Сами же законы пишите, сами же нарушаете“. В КБ, конечно, веселье».

В июле 1941 г. началась эвакуация ОТБ из Ленинграда. Документы, освещающие этот процесс, увы, хранятся в секретных архивах ФСБ. Известно лишь, что зэки из «Крестов» попали и в Томск, и в Молотовск (до 1938 г. и с 1957 г. Северодвинск), где работали в 20-м отделе СТП при судостроительном заводе № 402.

К лету 1942 г. большая часть сотрудников ОТБ была сосредоточена в Перми (город с 1940 г. по 1957 г. назывался Молотов, но я буду использовать более привычное для читателей название). В Перми сотрудники ОТБ были разбросаны по нескольким зданиям в разных частях города, по крайней мере, одно из них находилось на территории артиллерийского завода № 172 им. Молотова. По названию этого завода ОТБ было переименовано в ОКБ-172. Сразу замечу, что на заводе № 172 и до 1942 г., и после функционировало свое КБ, где работали вольнонаемные инженеры. Чтобы их различать, я в «Энциклопедии отечественной артиллерии» писал ОКБ-172 и ОКБ завода № 172.

В декабре 1944 г. ОКБ-172 вернулось в Ленинград в свои старые помещения в «Крестах». Туда же в мае 1945 г. из Мо-лотовска был переведен в полном составе 20-й отдел завода № 402.

Работа в ОКБ велась напряженная, приходилось трудиться по 10 часов в сутки. Первое время после возвращения в Ленинград снабжение и питание заключенных специалистов было скудным, но после 9 мая 1945 г. все нормализовалось. Рабочий день сократился до 8 часов, питание улучшилось, появились выходные и праздничные дни, два-три раза в месяц для заключенных устраивалась баня. Распорядок дня был примерно следующий: подъеАм в 7 часов, завтрак в 8 часов, обед в 14 часов, ужин в 19 часов, отбой в 23 часа. Жилые комнаты были на 3–4 человека.

В ОКБ имелась замечательная техническая библиотека, которая получала технические журналы, как на русском, так и на иностранных языках. Газет библиотека не получала, ко радио там работало.

В 1938–1953 гг. в ОТБ (ОКБ-172) было спроектировано несколько десятков артиллерийских систем. Рассказ об истории их создания выходил за рамки данной работы. Поэтому я отсылаю всех интересующихся читателей к моей книге «Тайны русского оружия» (М.: Яуза, ЭКСМО, 2003). Скажу лишь, что опубликованный там перечень работ ОКБ-172 с 1938 г. по 1947 г. занял 8 страниц (с. 317–324).

Из разработанных ОКБ-172 систем в 1940 г. на вооружение была принята 130-мм двухорудийная башенная установка Б-2ЛМ. Ею были вооружены знаменитый лидер эскадренных миноносцев «Ташкент», эсминцы проектов ЗОК и ЗОбис, а также один эсминец проекта 7. Для речных мониторов на базе Б-2ЛМ были спроектированы установки Б-2ЛМТ.

Для береговой обороны и железнодорожных установок была создана 152-мм установка МУ-2. Батарея железнодорожных установок МУ-2 вела бои в 1942 г. под Сталинградом, а в послевоенные годы построили и стационарные береговые батареи МУ-2.

Тактико-техническое задание на установку МУ-1 с баллистикой 180-мм пушки Б-1-П было выдано в 1939 г., в том же году ОТБ ее и спроектировало.

В 1940 г. работы над МУ-1 были приостановлены из-за форсирования работ по МУ-2 и возобновлены в 1943 г. В 1943 г. ОКБ-172 разработало технический проект, который был утвержден начальником Артуправления 22 июня 1944 г.

Согласно постановлению ГКО № 7849 от 16 марта 1945 г. изготовление серии МУ-1 было произведено без предварительной постройки и испытания головного образца. Завод «Баррикады» изготовил серию в 12 качающихся частей МУ-1 в 1947 г. Двенадцать установок МУ-1 изготовил Ленинградский металлический завод.

Головной образец МУ-1 (ствол № 3, станок № 2) был испытан на полигоне в два этапа с 26 октября по 3 декабря 1947 г. и с 19 февраля по 20 марта 1948 г. Всего сделано 352 выстрела. Результаты признаны удовлетворительными, и МУ-1 рекомендована к принятию на вооружение.

Первые четыре установки МУ-1 (М 5, б, 7 и 8) в соответствии с постановлением Совмина от 30 декабря 1949 г. № 5924–2227сс в 1952 г. были смонтированы на батарее № 127 в Порт-Артуре. Строилась батарея с 1950 г. по 1953 г. Государственные испытания батареи были проведены с ноября 1953 г. по январь 1954 г. Приказом Главкома ВМС от 9 апреля 1954 г. № 00 137 180-мм четырехорудийная батарея МУ-1 с ПУС «Москва-2с-ЦМ» была принята в состав береговой обороны Порт-Артура.

В 1953 г. на Камчатке у мыса Безымянный было начато строительство батареи № 41 в составе четырех установок МУ-1. Батарея № 41 была введена в строй в 1957 г. Директивой Главного штаба ВМФ от 12 марта 1974 г. батарея была расформирована.

В 1947–1953 гг. в ОКБ-172 была создана система уникальных артиллерийских установок для кораблей океанского флота, который был заложен в начале 1950-х годов. Так, в 1949 г. ОКБ-172 был закончен проект 100-мм четырехорудий-ной башенной установки БЛ-127.

Установка на вооружение не принималась, но ее стоит рассмотреть как оригинальное конструктивное решение. Четыре ее ствола были расположены в двух люльках, причем в одной общей люльке стволы размещались один над другим. Ствол был взят от установки СМ-5. БЛ-127 могла быть установлена на линкорах, крейсерах и сторожевых кораблях (кроме эсминцев). Например, на крейсерах проекта 68бис вместо шести артустановок СМ-5–1 помещались (без особых конструктивных изменений) шесть установок БЛ-127, что удваивало число 100-мм зенитных орудий без существенного увеличения водоизмещения. (По расчетам на 1949 год перегрузка крейсера при замене СМ-5–1 на БЛ-127 составила бы не более 1,5–2 % от стандартного водоизмещения.)

В 1946 г. в ОКБ-172 были разработаны аванпроекты 152-мм башенных установок: двухорудийной БЛ-115 и трехорудийной БЛ-118. Установки предназначались для вооружения проектировавшихся крейсеров. Баллистика и снаряды установок БЛ-115 и БЛ-118 были взяты от 152-мм пушек Б-38.

Но, в отличие от установки МК-5, установки ОКБ-172 были универсальными, то есть имели возможность вести огонь по самолетам. Это было достигнуто за счет увеличения максимального угла возвышения с 45° до 80° и увеличения скорострельности одного ствола с 7 выстр./мин до 12–17 выстр./мин. Вместо картузного заряжания на пушке Б-38 152-мм установки ОКБ-172 имели раздельно-гильзовое заряжание.

В 1950 г. силами ОКБ-5, ОКБ-172 и ОКБ-196 IV спецотдела МВД СССР (тоже шарашки) были разработаны аванпроекты нескольких легких крейсеров. Крейсер проекта МЛК-8–152 был вооружен четырьмя двухорудийными башнями БЛ-115, а крейсер проекта МЛК-9–152 — тремя трехорудийными башнями БЛ-118. Стандартное водоизмещение крейсеров, соответственно, составило 7980 т и 8243 т.

Кроме того, установки БЛ-118 входили в состав одного из вариантов вооружения тяжелого крейсера «Сталинград» проекта 82.

В 1947 г. был закончен эскизный проект установок БЛ-115 и БЛ-118, а в 1953–1954 гг. — технический проект, и начались работы по изготовлению опытных образцов установок.

Однако сразу же после смерти Сталина Берия приступил к существенному сокращению строительства надводных кораблей. После устранения Берия наступила пауза длиной в три-четыре года, а затем за флот взялся неутомимый Никита Сергеевич. В итоге страна осталась без крупных надводных кораблей, и уникальные корабельные системы ОКБ-2 калибра 25–152 мм пошли на лом.

В ОКБ-172 были созданы уникальные железнодорожные установки — 356-мм пушка ТП-1 и 500-мм гаубица ТГ-1.

Для 500-мм гаубицы было разработано два боеприпаса — бетонобойный с весом снаряда 2050 кг и взрывчатого вещества — 205 кг и фугасный (1450 кг и 276 кг соответственно). При угле падения 70° бетонобойный снаряд мог пробить бетонное перекрытие толщиной 4,4 м.

Для бетонобойного снаряда предусмотрено 4 заряда для начальных скоростей 490, 430, 380 и 340 м/с. При стрельбе полным зарядом весом 210 кг дальность составляла 19 500 м.

Фугасный снаряд имел 6 зарядов для скоростей 600, 540, 480, 430, 390 и 450 м/с. При стрельбе полным зарядом весом 233 кг дальность стрельбы фугасного снаряда 24 820 м.

Для 356-мм пушек было разработано 4 типа снарядов — бронебойный, фугасный, дальнобойный и «комбинированный».

Бронебойный и фугасный снаряды имели одинаковый вес 750 кг и различались весом взрывчатого вещества. На расстоянии 11 км бронебойный снаряд должен был пробивать по нормали 440-мм цементированную броню, а на расстоянии 30 км — 230-мм. Дальнобойный снаряд был обычным фугасным снарядом, только меньшего веса (495 кг). Комбинированным в 1920-е — 1940-е годы считался подкалиберный снаряд. Вес подкалиберного снаряда с поддоном составил 234,4 кг, а вес «активного снаряда» диаметром 230 мм — 126,8 кг. Интересно, что для подкалиберного снаряда был спроектирован специальный лейнер с более крутой нарезкой.

В конце 1939 г. завод «Баррикады» приступил к изготовлению качающихся частей ТП-1 и ТГ-1, и весной 1941 г. обе качающиеся части отправили в Краматорск. К 24 апреля 1941 г. на НКМЗ закончили монтаж транспортера ТПГ с наложением на него качающейся части ТГ-1 и были проведены заводские испытания всех механизмов без стрельбы.

Для проведения полигонных испытаний ТПГ и обе качающиеся части были доставлены на АНИОП, где в конце лета 1941 г. должен был состояться отстрел обеих систем.

По плану к концу 1942 г. должно было быть изготовлено 16 гаубиц и 14 пушек на железнодорожных установках. Однако производство систем отставало от графика, так как многие заводы оказались загружены работами по созданию «большого флота». К началу войны были изготовлены только две качающиеся части (одна ТГ-1 и одна ТП-1) и один универсальный транспортер.

Война прервала работы над ТП-1 и ТГ-1. Изготовленную материальную часть законсервировали, и опытные образцы ТП-1 и ТГ-1 несколько лет валялись на полигоне под Ленинградом. В послевоенное время серьезных работ по реанимации этих систем не предпринималось.

В годы войны в ОКБ-172 на базе 45-мм противотанковой пушки обр. 1937 г. были созданы 45-мм противотанковая пушка М-42 и 76-мм полковая пушка ОБ-43 (обр. 1944 г.). Обе пушки поступили на вооружение Красной Армии и были запущены в массовое производство. С января 1943 г. по 1946 г. включительно были выпущены 10 983 противотанковые пушки М-42, а с 1944 г. по 1946 г. — 5152 пушки ОБ-52.

Работы ОКБ-172 были отмечены в совершенно секретном докладе Сталину, посвященному 10-летию функционирования ОКБ. Доклад этот заслуживает того, чтобы его привести почти полностью.

5 марта 1953 г. умер Сталин. В апреле 1953 г. советское правительство принимает решение о расформировании ОКБ-172. Само это постановление и сопутствующие документы до сих пор совершенно секретны, но по косвенным признакам можно предположить, что инициатором расформирования ОКБ стал Л. П. Берия.

Как вспоминал В. К. Акулов: «В начале мая на территорию ОКБ въехало несколько „воронков“, и нас стали грузить в них для перевозки в другие лагеря». Действительно, часть зэков этапировали в лагерную зону Металлостроя (Лагпункт Ленинградского УИТЛК, ныне учреждение УС-20/5), где их использовали в КБ, работавшим по гражданским заказам (на базе института Гипрониинеруд). Часть зэков была освобождена в апреле-мае 1953 г.

Освобожденные заключенные вместе с вольнонаемными сотрудниками были переведены в ОКБ-43 Министерства оборонной промышленности.

Артиллерия не может обойтись без боеприпасов, и Берия создает несколько шараг, занимающихся порохами, снарядами и отравляющими веществами. Так, в составе НИИ-6 в 1938 г. было организовано ОТБ НКВД. Там создавались новые образцы боеприпасов и передовые технологии военно-химического производства. 3 марта 1940 г. Берия обратился в Экономсовет Совнаркома СССР с предложениями об освоении в промышленном производстве разработанных ОТБ НКВД средств вооружения. В его записке говорилось: «Группой арестованных под руководством арестованного СИ. Лукашова (бывший работник Артиллерийского Управления НКО) разработаны 45 мм бронебойно-зажигательный снаряд и два образца зажигательных авиационных бомб.

Группа арестованного Рябова (бывший работник Артиллерийского Управления НКО) разработала конструкцию зарядов, позволяющую получить беспламенный и бездымный артиллерийский выстрел. Ими также разработан специальный пороховой заряд для бронебойной пули Б-30.

Группа под руководством з/к Фишмана (бывший начальник Химуправления НКО) разработала новый образец противогаза, защитная мощность которого в два раза превышает мощность принятого на вооружение противогаза МТ-4.

Группа заключенных под руководством Ступникова (бывший главный инженер НКОП) разработала новую технологию производства серной кислоты, позволяющую повысить производительность действующих сернокислотных заводов в три раза».[78]

В 1941 г. ОТБ при НИИ-6 было эвакуировано в Казань на завод № 40, где было создано ОТБ-40. В документах 1939–1940 гг. фигурирует Особое бюро НКВД № 320, которое также занималось боеприпасами. Однако подробных сведений о его деятельности найти не удалось. Архипелаг шарашек еше ждет своих Колумбов.

Глава 3. Атомный проект

После краткого очерка о работе шарашек, которыми Берия руководил лишь в качестве наркома, перейдем к проектам, в которых Берия был непосредственным руководителем и лично отвечал за их ход. Тут есть и еще одно принципиальное различие. До 1945 г. в управлении шарашками прямо или косвенно (через заказы, выдачи техзаданий, контроль за заводскими испытаниями изделий и т. д.) участвовали верхушка армии и промышленности. Но при создании ракетно-ядерного щита СССР Лаврентий Павлович наглухо закрыл двери перед военными, руководителями промышленности и даже ЦК партии. Кстати, замечу, что и Сталин с 1941 г. постепенно расширял функции государственных органов и принижал роль партии, хоть официально повсеместно утверждалось обратное.

Писать об участии Берии в атомном проекте крайне трудно. До середины 1960-х годов сведения об атомном проекте вообще не просачивались в отечественную печать. А позже подавляющее большинство ученых-атомщиков предпочитало или молчать о роли Берии, или поливать его помоями. Как остроумно заметил Алексей Топтыгин: «Ветераны атомного проекта, те, что остались в живых, после, мягко говоря, небрежного отношения к радиоактивным материалам, с которыми им приходилось иметь дело, повели себя так, как подобает ветеранам (далеко не все, конечно) — всячески выпячивая свою роль и значимость и с ленцой припоминая: „Да, бывал, внося сумятицу и неразбериху, да, участвовал, но не более чем как зритель. Зато мы…“ Да дальше идет такое, что становится совершенно очевидным, что роль Курчатова, Ванникова, Завенягина, Харитонова — и уж, тем паче, Берии — на фене их свершений, так, эпизод».[79]

Однако опубликованные документы свидетельствуют совсем о другом. Первые сведения о работах над ядерным оружием поступили к руководству НКВД осенью 1941 г. из Лондона. Так, согласно сообщению от 25 сентября 1941 г. «Вадим передает сообщения Листа о заседании Уранового комитета, которое состоялось 16 сентября 1941. Заседание прошло под председательством „Патрона“ (Хэнки).

В ходе заседания обсуждались следующие вопросы:

Урановая бомба может быть создана в течение двух лет, при условии, что контракт на проведение срочных работ в этом направлении будет заключен с корпорацией „Импириэл кемикл индастриз“.

Председатель вулвичского арсенала […] Фергюссон заявил, что детонатор бомбы мог бы быть изготовлен через несколько месяцев».[80]

Эта цитата из служебной записки сотрудника НКВД Елены Потаповой, отправленной руководству. «Вадим» — псевдоним резидента НКВД в Лондоне Анатолия Горского. «Лист» — псевдоним агента Джона Кэйгросса, сотрудника Форин офис, личного секретаря лорда Морриса Хэнки. НКВД и ГРУ получили и ряд других сведений о работах в США и Англии по созданию ядерного оружия.

Проанализировав полученную информацию, Берия в марте 1942 г. обратился с письмом к Сталину: «В различных капиталистических странах параллельно с исследованиями проблем деления атомного ядра в целях получения нового источника энергии начаты работы по использованию ядерной энергии в военных целях.

С 1939 года такого рода работы в крупных масштабах развернуты во Франции, Великобритании, Соединенных Штатах и Германии. Они имеют целью разработку методов взрывчатого вещества. Работы ведутся с соблюдением условий самого строго режима секретности».

В письме указывались детали британского проекта создания ядерного оружия, перечислялись местонахождения залежей урана и т. д. Были также изложены основные принципы устройства и действия урановой бомбы со ссылкой на расчеты Пайерлса, согласно которым 10 кг урана-235 было достаточно для создания критической массы, взрыв которой эквивалентен взрыву 1600 т тринитротолуола.

Чтобы подчеркнуть всю серьезность британской ядерной программы и при этом не вызвать подозрений Сталина в том, что это дезинформация, Берия в конце своего письма, занявшего 5 машинописных листов, привел перечень финансовых расходов, структур управления и участвовавших в этом деле заводов. В заключение письма говорилось: «Принимая во внимание важность и срочность для Советского Союза практического использования энергии атомов урана-235 в военных целях, было бы целесообразно осуществить следующее:

1) Рассмотреть возможность создания специального органа, включающего в себя научных экспертов-консультантов, находящихся в постоянном контакте с ГКО в целях изучения проблемы, координации и руководства усилиями всех ученых и научно-исследовательских организаций СССР, принимающих участие в работе над проблемой атомной энергии урана.

2) Передать с соблюдением режима секретности на ознакомление ведущих специалистов документы по урану, находящиеся в настоящее время в распоряжении НКВД, и попросить произвести их оценку, а также, по возможности, использовать содержащиеся в них данные об их работе».[81]

Ознакомившись с письмом, Сталин вызвал к себе Берию и обстоятельно обсудил с ним атомную проблему. Беседа шла с глазу на глаз. Ряд историков подробно описывают ее, но без указаний источников. Так, Владимир Чиков и Гари Кенрн в своей книге «Охота за атомной бомбой» уделяют ей целых 6 страниц и приводят прямую речь обоих вождей. Тут остается только развести руками.

Летом 1942 г. началось грандиозное германское наступление на Севастополь, немцы захватили значительную часть Кавказа и вышли к Волге у Сталинграда. Тем не менее Сталин не забыл о ядерной проблеме. Осенью 1942 г. он принял у себя на даче в Кунцево группу ученых. Среди них были А. Иоффе, П. Капица и другие.

Датой начала работ по «урановому проекту» в СССР можно считать 20 сентября 1942 г., когда ГКО отдал распоряжение «об организации работ по урану», в котором обязывал «Академию наук СССР (академик Иоффе) возобновить работы по исследованию осуществимости использования атомной энергии путем расщепления ядра урана и представить ГКО к 1 апреля 1943 года доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива».

27 ноября ГКО принимает постановление о добыче урана, в котором указывает Наркомату цветной металлургии:

«а) к 1 мая 1943 года организовать добычу и переработку урановых руд и солей в количестве 4 тонн на Табашарском заводе „В“ Главредмета.

б) в 1 квартале 1943 года составить комплексный проект уранового предприятия производительностью 10 тонн солей урана в год».[82]

11 февраля 1943 г. Сталин подписал Постановление Совнаркома об организации работ по использованию атомной энергии в военных целях. Во главе работ был поставлен В. М. Молотов, а заместителем его назначен Л. П. Берия.

15 февраля 1943 г. по решению ГКО и Академии наук СССР была создана специальная Лаборатория № 2 по атомной проблеме, руководителем которой назначили И. В. Курчатова. Курчатову только исполнилось 40 лет, и он был беспартийным. 29 сентября 1943 г. по прямому указанию Сталина Курчатов был назначен академиком. Любопытно, что до войны Курчатов два раза баллотировался в Академию наук СССР, но оба раза был провален.

Уже 22 марта 1943 г. Курчатов обратился с письмом и ГКО, то есть фактически к Сталину: «Ознакомившись с американскими публикациями по этому вопросу, я смог установить новое направление в решении всей проблемы урана. Перспективы этого направления необычайно увлекательны».

Далее следовал рассказ о предполагаемой работе. В заключение следовал пассаж: «В связи с этим обращаюсь к Вам с просьбой дать указания Разведывательным Органам выяснить, что сделано в рассматриваемом направлении в Америке».[83]

Берия выполнил пожелания Курчатова. Тот стал периодически посещать Кремль. Там в здании Арсенала устроили небольшой кабинет, где Курчатов мог спокойно знакомиться с данными, предоставляемыми ему разведкой. В этом ему помогал начальник научно-технической разведки НКВД Леонид Квасников, а затем сменивший его Лев Василевский. «Кабинет был наскоро обставлен мебелью: письменный стол, кресло, настольная лампа, телефонный аппарат. Курчатов проводил в нем долгие ночные часы, изучая материалы разведки. Здесь же он сообщал представителю НТР о своих оценках того, с чем только что ознакомился, и о своих потребностях в дополнительной информации».[84]

Курчатов дал высокую оценку представленных ему разведкой материалов. Он писал в письме от 7 марта 1943 г. заместителю Председателя Совнаркома СССР Первухину: «Получение данного материала имеет громадное, неоценимое значение для нашего государства и науки. Теперь мы имеем важные ориентиры для последующего научного исследования, они дают возможность нам миновать многие, весьма трудоемкие фазы разработки урановой проблемы и узнать о новых научных и технических путях ее разрешения». Курчатов подчеркивал, что «вся совокупность сведений… указывает на техническую возможность решения всей проблемы в значительно более короткий срок, чем это думают наши ученые, не знакомые еще с ходом работ по этой проблеме за границей».[85]

Всего наша агентура в Англии и США добыла 286 секретных научных документов и закрытых публикаций по атомной энергии. В своих записках в марте-апреле 1943 г. Курчатов назвал 7 наиболее важных научных центров pi 26 специалистов в США, получение информации от которых имело огромное значение.

Павел Судоплатов в своей книге «Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930–1950 годы» писал: «В феврале 1944 года состоялось первое совещание руководителей военной разведки и НКВД по атомной проблеме в кабинете Берии на Лубянки. От военных присутствовали Ильичев и Мильштейн, от НКВД — Фитин и Овакимян. Я был официально представлен как руководитель группы „С“, координировавший усилия в этой области. С этого времени разведка Наркомата обороны [будущее ГРУ — А. Ш.] регулярно направляла нам всю поступавшую информацию по атомной проблеме».[86]

В декабре 1944 г. Курчатов и Иоффе обратились к Сталину с просьбой о замене Молотова, формально руководившего атомным проектом, на Берию. Сталин согласился, и с декабря 1944 г. по июль 1953 г. Лаврентий Павлович единолично руководил всеми делами, связанными с атомным оружием. Замечу, что подавляющая часть партийных бонз, включая Хрущева, толком ничего не знали об этих работах.

По сведениям Судоплатова: «В апреле 1945 года Курчатов получил от нас очень ценный материал по характеристикам ядерного взрывного устройства, методе активации атомной бомбы и электромагнитному методу разделения изотопов урана. Этот материал был настолько важен, что уже на следующий день органы разведки получили его оценку.

Курчатов направил Сталину доклад, построенный на основе разведданных, о перспективах использования атомной энергии и необходимости проведения широких мероприятий по созданию атомной бомбы.

Через 12 дней после сборки первой атомной бомбы в Лос-Аламосе мы получили описание ее устройства из Вашингтона и Нью-Йорка. Первая телеграмма поступила в Центр 13 июня, вторая — 4 июля 1945 года».[87]

16 июля 1945 г. в 5 час 30 мин по московскому времени в пустыне Нью-Мексико было произведено первое в истории испытание ядерного оружия. Если усреднить оценки американских ученых, тротиловый эквивалент взрыва составил около 10 тыс. т.[88]

«Это был такой солнечный восход, — писал корреспондент „Нью-Йорк таймc“ У. Лоуренс, единственный журналист, допущенный на испытание, — которого еще не видел мир: огромное зеленое суперсолнце, за какую-то долю секунды поднявшееся на высоту более 3 км и продолжавшее подниматься все выше, пока не коснулось облаков, с поразительной яркостью осветило вокруг себя землю и небо».[89]

Видимо, дата испытаний была выбрана не случайно. 17 июля в Берлине открылась знаменитая Потсдамская конференция, в которой участвовали Трумэн и Черчилль. Вечером 17 июля к Черчиллю заехал Стимсон и ознакомил его с сообщением о благополучном испытании атомной бомбы. Он сказал: «Это значит, что опыт в пустыне Нью-Мексико удался. Атомная бомба создана». Британский премьер пришел в восторг. «Стимсон! — воскликнул Черчилль. — Что такое порох? Чепуха! Электричество? Бессмыслица! Атомная бомба — вот второе пришествие Христа!».[90]

Западные лидеры решили сообщить о взрыве бомбы Сталину, причем в самом неопределенном виде. «Эту миссию взял на себя Трумэн. После недельных раздумий он 24 июля, после окончания очередного заседания конференции, подошел к Сталину и сказал ему:

— На днях наши военные испытали новое оружие. Это совершенно необычный тип бомбы, с колоссальной разрушительной силой! Теперь нам есть чем сломить волю японцев и продолжать сопротивление.

Черчилль, стоявший с нескольких метрах от них, внимательно следил за Сталиным, пытаясь угадать, о чем он спросит Трумэна прежде всего: о мощности бомбы, о ее размерах, о каких-либо технических характеристиках… Но Сталин только вежливо кивнул и сказал:

— Благодарю вас, господин президент, за эту приятную новость. Надеюсь, что ваша новая бомба поможет приблизить нашу общую победу».[91]

Позже Трумэн напишет, что «русский премьер не проявил особого интереса», а Черчилль: «Я был уверен в том, что он не имел ни малейшего представления о значении сказанного ему».[92]

На самом же деле там же, в Потсдаме, Берия подробно рассказал Сталину о взрыве американской бомбы.

6 августа американцы сбросили ядерную бомбу на Хиросиму, а 9 августа — на Нагасаки. В обоих случаях бомбардировка была неожиданной для японцев, что привело к гибели десятков тысяч мирных граждан. Однако реальный ущерб обороноспособности Японии был близок к нулю. Последующие испытания ядерных бомб такого калибра в США и СССР показали, что при самом удачном попадании[93] на позиции сухопутных войск из строя мог быть полностью выведен максимум один батальон, а при бомбежке соединения кораблей в открытом море — один корабль. При оперативном маневрировании от удара могли бы уйти все корабли.

Реакцией Сталина на бомбежку Хиросимы и Нагасаки стало решение о реорганизации структуры управления нашим ядерным проектом. Постановлением ГКО от 20 августа 1945 г. был создан Специальный комитет правительства с чрезвычайными полномочиями. Берия как член Политбюро и заместитель председателя ГКО был назначен его председателем, Первухин — заместителем, генерал Махнёв — секретарем.

Перед Спецкомитетом ставились следующие задачи: развитие научно-исследовательских работ по использованию внутриатомной энергии; создание сырьевой базы СССР по добыче урана, а также использование урановых месторождений за пределами Советского Союза;[94] организация промышленности по переработке урана и производству специального оборудования; строительство атомно-энергетических установок.

Для непосредственного руководства указанными работами при Совнаркоме СССР было создано Первое Главное Управление (ПГУ). Начальником его назначили генерал-полковника Б. Л. Ванникова, освободив его от обязанностей наркома боеприпасов. Первым замом Ванникова стал замнаркома внутренних дел генерал-лейтенант А. П. Завенягин. Другими заместителями Ванникова назначались: заместитель председателя Госплана СССР Н. А. Борисов, заместитель начальника Главного управления контрразведки П. Я. Мешик, бывший замнаркома цветной металлургии П. Я. Антропов и замнаркома химической промышленности А. Г. Касаткин.

Никакие организации, учреждения и лица без особого разрешения ГКО не имели права вмешиваться в административно-хозяйственную и оперативную деятельность ПГУ. Вся отчетность ПГУ отправлялась только Спецкомитету при ГКО, а после упразднения ГКО — Бюро Совмина СССР.

В непосредственном подчинении ПГУ находились важнейшие производственные объекты будущей советской атомной промышленности: завод № 48, производивший горнорудное и химико-технологическое оборудование для уранодобывающих предприятий; завод № 12, производивший металлический уран, а также строительство: комбината № б для добычи и переработки в концентрат урановой руды; комбината № 817 (п/ я Челябинск-40) для получения радиохимическим методом плутония-239; комбината № 813 (п/я Свердловск-44) для обогащения урана 235 газодиффузным методом; завода № 412 (п/я Свердловск-45) для обогащения урана-235 методом электромагнитного разделения изотопов.

Ведущими научно-исследовательскими и опытно-конструкторскими организация ПГУ были: Лаборатории № 1 и № 2, филиал Лаборатории № 2 (впоследствии КБ-11) и Лаборатория № 3. Из НКВД в ПГУ передали головной технологический институт атомной промышленности НИИ-9, из Министерства химической промышленности — НИИ-13 и НИИ-26. Проектные работы велись в ГСПИ-11 и ГСПИ-12 (Московская Проектная контора),

8 апреля 1946 г. вышло Постановление Совмина СССР № 806–327, которым на базе филиала лаборатории № 2 организовывалось КБ-11 (п/я Арзамас-16) во главе с П. М. Зерновым и Ю. Б. Харитоном. Задачей КБ-11 ставилось создание «изделия», то есть ядерной бомбы.

На границе Мордовской АССР и Горьковской области, в поселки Саров, было решено создать ядерный центр. Здесь находился завод № 550 бывшего Наркомата боеприпасов, в 1946 г. перешедший в ведение Наркомата сельхозмашиностроения. 21 июня 1946 г. вышло Постановление Совмина СССР № 1286–525сс «О плане развертывания работ КБ-11 при Лаборатории № 2 АН СССР». Завод № 550 передавался в подчинение Стройуправления МВД СССР.

С начала 1946 г. и до 1990-х годов не только ядерный центр КБ-11 (с 1 января 1967 г. ВНИИЭФ), но и вся жилая зона объекта были жестко закрыты от внешнего мира. Поселок Саров был стерт со всех карт СССР и исключен из всех учетных материалов.

Коллектив КБ-11 должен был разработать ядерную бомбу в двух вариантах: в плутониевом с использованием сферического обжатия (РДС-1) и в урановом-235 с пушечным сближением (РДС-2). Плутониевую бомбу планировалось представить на испытания до 1 января 1948 г., а урановую — до 1 июня 1948 г. Но в феврале 1948 г. сроки изготовления и испытания ядерных бомб перенесли на март-декабрь 1949 г. Оба варианта разрабатывались параллельно, но изготовление уранового заряда по ряду объективных и субъективных причин проходило с опозданием на полтора года.

Плутоний предполагалось получить в промышленном реакторе на комбинате № 817 с последующей радиохимической переработкой. Для получения высокообогащенного урана-235 методом диффузной селекции изотопов нужно было освоить новый вид машиностроительного производства — атомное машиностроение, отличавшееся очень сложными приборами, изделиями и установками, ранее никогда в народном хозяйстве СССР не применявшимися.

За год работы промышленного реактора, к июлю 1949 г. на комбинате № 817 было получено достаточно урана, чтобы изготовить первое «изделие» — РДС-1.[95]

«27 июля 1949 г. на Комбинате состоялось совещание, в котором приняли участие И. В. Курчатов, Б. Л. Ванников, А. П. Завенягин, Б. Г. Музруков, Ю. Б. Харитон, Я. Б. Зельдович, Д. А. Франк-Коменецкий и Г. Н. Флеров. Было принято решение об окончательной массе плутониевого заряда. Чтобы зря не рисковать, массу заряда рассчитали по аналогии с первой испытанной американской атомной бомбой, то есть 6,2 кг.

5 августа 1949 г. на заводе „В“ были изготовлены две полусферы из металлического плутония для РДС-1 методом горячего прессования. Технология еще отрабатывалась, и полной гарантии того, что при этой операции не возникнет самопроизвольной цепной ядерной реакции, у исполнителей не было. В тот же день была произведена приемка ядерного заряда.[96] Акт об этом подписали Ю. Б. Харитон, А. А. Бочвар и В. Г. Кузнецов. 8 августа 1949 г. детали из плутония специальным поездом были направлены в Саров в КБ-11. Здесь в ночь с 10 на 11 августа была проведена контрольная сборка изделия. Проведенные измерения подтвердили соответствие РДС-1 техническим требованиям и пригодность его для полигонного испытания.

Автоматические взрыватели и высоковольтные установки для РДС-1 были изготовлены НИИ-504 (МСХМ) и НИИ-6. Данные устройства обеспечивали одновременность подрыва плутониевого заряда с точностью до миллионных долей секунды. В отработке отдельных узлов конструкции принимали участие ГСКБ-47 (МСХМ), ЦКБ-326 (Минсвязи) и КБ завода № 88 (Минвооружения)».[97]

Подготовка к испытаниям РДС-1 началась за 3 года до завершения разработки бомбы. Началось строительство специального полигона, место для которого выбрали в прииртышской степи, в 170 км к западу от Семипалатинска. Строительство велось инженерными войсками Министерства Вооруженных Сил. В центре опытного поля смонтировали металлическую решетчатую башню высотой 37,5 м. На ней должен был разместиться испытываемый ядерный заряд. На полигоне установили 1300 различных приборов для физических измерений, 9700 индикаторов различного типа для исследования проникающего излучения.

26 августа 1949 г. на полигон прибыл сам Берия. Там уже находились в полной боевой готовности две бомбы (боевая и резервная).

В 7 часов утра 29 августа казахская степь озарилась ослепительным светом. Как и в Нью-Мексико, на мгновенье «засияли тысячи солнц».

На следующий день Берия в Кремле вручил доклад об испытаниях Сталину. Там говорилось: «1. Точно в назначенный момент взрыва в месте установки атомной бомбы (на 30 м стальной башне в центре полигона) произошла вспышка атомного взрыва, во много раз превосходящая по своей яркости яркость Солнца.

В течение 3–4 секунд вспышка приняла форму полушария, увеличившегося до размеров 400–500 м по диаметру.

2. Одновременно со световой вспышкой образовалось взрывное облако, достигшее в течение 2–3 минут высоты нескольких километров и прорвавшееся затем в обычные дождевые облака, которые покрывали в момент испытаний небо.

3. Вслед за вспышкой взрыва возникла огромной силы ударная волна атомного взрыва.

Зарево взрыва было видно, а грохот ударной волны слышен наблюдателями и очевидцами, находившимися от места взрыва на расстоянии 60–70 км».

В сухих строчках официального доклада прорывается чувство удовлетворения и гордости за проделанную работу. На полигоне в момент испытания царило всеобщее ликование. Берия расцеловался с Курчатовым и Харитоном. Через 20 минут после взрыва в эпицентр было направлено два танка, оборудованных свинцовой защитой, для проведения оценки результатов. Вероятно, особой необходимости в этом рейде, сопряженном со смертельным риском, не было — ведь на полигоне было установлено 1300 различных приборов для физических измерений и 9700 индикаторов различного типа для исследования параметров проникающих излучений, но приборы приборами… Картина разрушений была ужасающей. На месте центральной башни зияла воронка диаметром 3 м и глубиной 1,5 м. Гражданские здания, расположенные в 50 м от центра поля, были полностью разрушены, железнодорожный мост был сорван с опор и отброшен в сторону. Из 1538 подопытных животных (собак, овец, коз, свиней, кроликов, крыс) в результате взрыва погибло 345.[98]

Любопытно, что из публикации в публикацию кочуют сведения о неких расстрельных списках, которые Берия готовил на случай неудачи с испытанием ядерной бомбы. Так, Станислав Пестов пишет: «Даже славные представители НКВД усвоили, что в среднем из двадцати испытаний одно (а могло быть и первое) должно закончиться „хлопком“, поэтому в „органах“ заранее готовились документы, обвинявшие ученых, конструкторов, производственников в саботаже, диверсиях и вредительстве. Были составлены и списки „врагов народа“, где Лаврентий Павлович самолично сделал милые его сердцу заметки — „расстрелять“, „посадить“, „выслать“ и т. д.».[99]

Далее Пестов ссылается на профессора В. Френкеля: «После успешных испытаний встал вопрос о наградах ученым. Этим тоже ведал Берия. Рассматривалась кандидатура одного из участников работ. Ему предлагали присвоить звание Героя Социалистического труда. У Берия эта кандидатура поддержки не получила. Обращаясь к своему помощнику, он спросил: „Посмотри, что там ему было записано в случае неудачи? Расстрел?“ — „Нет, товарищ Берия, не расстрел“. — „Ну, раз не расстрел, то и ордена Ленина ему хватит“».[100]

Увы, никаких расстрельных списков до сих пор не найдено. Мало того, ни один из ученых и инженеров, работавших над атомным проектом, репрессирован не был. Зато наград было более чем достаточно. 29 октября 1949 г. Сталин, как Председатель Совмина, подписал «совершенно секретное» постановление, в соответствии с которыми Сталинскими премиями I и II степени и денежными премиями награждалось около 300 ученых и инженеров, принимавших участие в разработке бомбы, создании атомной промышленности и проведении испытания. На основании этого постановления Совмина и ходатайств, подготовленных Спецкомитетом, Верховный Совет СССР издал указ, также имевший гриф «совершенно секретно», по которому звание Героя Соцтруда присваивалось 33 участникам атомного проекта, в том числе Курчатову, Харитону, Ванникову, Завенягину; 260 человек награждались орденом Ленина, 496 — орденом Трудового Красного Знамени, 52 человека получили орден «Знак Почета».

Любопытно, что сей указ был рассекречен лишь в начале 1990-х годов.

Курчатову построили дачу в Крыму. Кстати, еще до взрыва бомбы для Курчатова на территории Лаборатории № 2 был построен двухэтажный каменный особняк. В 1970-е годы автор сам там побывал на экскурсии. Там нет излишеств, но удобства соответствовали удобствам главы государства, естественно, по меркам 40-х годов.

Тот же Ю. Б. Харитон был премирован 1 миллионом рублей и автомобилем ЗИС-110. Ему за государственный счет построили особняк и дачу. В те времена все сдавалось «под ключ» — с мебелью, шторами, различным инвентарем и т. д.

А вот Лаврентий Павлович за взрыв ядерной бомбы ничего не получил! Алексей Топтыгин по сему поводу писал: «Расценивать это можно по-разному: надвигающейся опалой, недовольством вождя. Впрочем вероятно и такое предположение — Сталин этим жестом как бы уравнивал Берию с собой, давая понять, что на таком уровне власти обычные почести немного стоят».[101]

В 1950 г. на заводе КБ-11 была изготовлена первая серия ядерных бомб. Однако в авиационные части бомбы не поступили, а содержались в разобранном виде в специальных хранилищах.

Ядерная бомба на высокообогащенном уране-235 была испытана на Семипалатинском полигоне в 1951 г. Она была почти в два раза легче первой (плутониевой) бомбы, но в два раза мощнее.

С начала 1990-х годов в наших СМИ идет спор, насколько велик вклад советских ученых в создание ядерного оружия, о том, что они попросту «передрали» американские бомбы. Ответ, по моему мнению, очевиден. Объем работ, проделанных в СССР в рамках атомного проекта, огромен. Соответственно, советские ученые приложили титанические усилия для этого. Огромен и личный вклад Берии по руководству проектом. Бомба была бы создана в СССР и без данных разведки. Другой вопрос, что разведка сэкономила стране несколько месяцев и десятки миллионов рублей.

Летом 1945 г. ученые-атомщики в США заговорили о возможности создания термоядерного оружия. Часть физиков в Лос-Аламосе, в том числе Э. Ферми, переключились на исследование этой проблемы. В сентябре 1945 г. агентам НКВД удалось добыть изложение лекций, прочитанных Ферми специалистам Лос-Аламоса. Они содержали важные исходные идеи о первоначальном варианте термоядерной бомбы, так называемом «классическом супере». Более обстоятельная информация была получена в марте 1948 г. Она отражала более высокий уровень разработки этой проблемы, в частности, содержала интересный намек на возможность образования трития из лития, облученного нейронами в ходе термоядерной реакции в заряде водородной бомбы.

В 1947 г. советская разведка получила документы, где говорилось о литии как о компоненте термоядерного горючего.

В марте 1948 г. от физика Фукса, работавшего на советскую разведку, были получены материалы с описанием двухступенчатой конструкции заряда термоядерной бомбы, работающей на принципе радиационной инплозии. Был описан принцип работы инициирующего отсека системы и приведены экспериментальные и теоретические данные, относящиеся к обоснованию работоспособности проекта. 20 апреля 1948 г. эта информация была направлена Сталину, Молотову и Берия.

Результатом обсуждения вопроса о возможности создания водородной бомбы стало Постановление Совмина № 1989–773 «О дополнении плана работ КБ-11». Оно, в частности, обязывало КБ-11 выполнить в срок до 1 июня 1949 г. с участием Физического института АН СССР теоретические исследования по вопросам инициирования и горения дейтрия и смеси дейтрия и трития.

КБ-11 справилось с поставленной задачей и создало отечественную водородную бомбу. Берия назначил ее испытания на 12 августа 1953 г. Но после ареста (или убийства?) Берии наши атомщики остались без руководства. Раньше над ними стояли только Берия и Сталин, а партийные бонзы пребывали в основном в приятном неведении. Я. К. Голованов писал: «На всех ответственных испытаниях Лаврентий Павлович, как правило, присутствовал, а тут нужно было произвести первый взрыв только что созданной водородной бомбы, а начальника нет и никаких указаний на сей счет не поступает. Все, однако, понимали, что предстоящее испытание — акт не только научно-технический, но и политический и проявлять самодеятельность здесь нельзя. Малышев и Курчатов полетели в Москву.

Когда Маленков услышал от них о готовящемся испытании, он был крайне удивлен: ни о какой водородной бомбе первый человек в государстве ничего не знал. Георгий Максимилианович звонил Молотову, Ворошилову, Кагановичу, но и они тоже толком ничего не знали, так, „слышали краем уха“. Да и не до бомбы было остальным: события куда более важные сотрясали верхние этажи власти. Маленкову надо было решать, что же делать — ему спрашивать было уже не у кого. После небольшого совещания разрешение на испытание было получено».[102]

Еще до взрыва водородной бомбы на июльском (1953 г.) пленуме ЦК КПСС Г. М. Маленков в своем докладе, «разоблачая» Берию, сказал, что он — де руководил «атомным проектом обособленно и стал действовать, игнорируя правительство». Вот тут-то Георгий Максимилианович поставил точку над «i» в вопросе, кто создал ядерный щит империи.

Глава 4. «Комета» семейства Берии

История создания первой в мире противокорабельной ракеты «Комета»[103] несколько десятилетий была окутана тайной. Причем секретность заключалась не в технических новинках изделия, а в фамилиях ее создателей…

Все началось в жарком июле 1946 г. в Ленинграде. В Академии связи им. С. М. Буденного шла защита дипломного проекта инженер-капитана, выпускника академии. Дело вроде бы рутинное и скучное, читатель легко вспомнит защиту своего диплома или дипломов своих коллег и аспирантов. Но вот после доклада встает начальник академии и обращается к аудитории: «Товарищи, мы имеем дело не с обычным дипломным проектом и не с обыкновенным, а весьма талантливым выпускником нашей академии, которому мы будем иметь удовольствие присудить звание инженера по радиолокации. Нам следует особо высказать рекомендации о практическом воплощении доложенного проекта. Может быть, надо подумать о создании при нашей академии специального НИИ или КБ под руководством автора проекта».[104]

Дело в том, что и диплом и дипломант были особенные. Речь шла о принципиально новой системе оружия, состоявшей из самолета-носителя и запускаемых с него самолетов-снарядов, наводимых по радио на корабли. А докладывал Серго Лаврентьевич Берия. Уверен, что у многих читателей возникнет образ эдакого барчука, папенькиного сынка, каких в нашей стране было пруд пруди. Вспомним, как император Александр III поручил руководить созданием Транссибирской магистрали 18-летнему цесаревичу Николаю, который и двух слов связать не мог; вспомним о карьерах Сергея Хрущева, брежневского потомства и т. п. Но сей «сынок» оказался исключением.

Серго родился 24 ноября 1924 г. в Тбилиси. В первые дни войны он добровольно пошел в разведшколу, в которой на ускоренных трехмесячных курсах получил специальность радиста и в звании техника-лейтенанта начал службу в армии. В 1941 г. Серго Лаврентьевич выполнил ряд специальных заданий Генерального штаба в Иране и Курдистане, а в 1942 г. — на Северном Кавказе.

В 1943 г. Серго побывал на Тегеранской, а в 1945 г. — на Ялтинской конференциях. Он был в курсе всех переговоров и даже конфиденциальных бесед, которые вели Рузвельт и Черчилль. Серго заведовал подслушивающей аппаратурой, установленной во всех помещениях, которые занимали участники конференций в Тегеране и Ялте. Кроме того, в Ливадийс-ком парке были установлены направленные микрофоны, позволявшие вести запись разговоров гуляющих на расстоянии до 100 м.

Позже злые языки утверждали, что весь диплом за Серго написал преподаватель академии Павел Куксенко. Возможно, тот в чем-то и поучаствовал в дипломе. Но идея проекта и даже детали принадлежали не Куксенко, а специалистам Германского авиационного экспериментального института, фирме «Рейнметалл-Борзиг», Обществу электрических установок в Штутгарте и др., то есть, попросту говоря, диплом был полностью основан на германских разработках «воздушных торпед».

Понятно, что работа Серго была санкционирована Лаврентием Павловичем. Тот заранее продумал многоходовую комбинацию. Еще до защиты диплом Серго был отправлен в НИИ-20 на отзыв.

Постановлением Совмина № 1017–419 от 13 мая 1946 г. было предписано создание КБ по радио и электроприборам управления дальнобойными и зенитными снарядами на базе лаборатории телемеханики НИИ-20 и завода № 1. Кстати, по этому же постановлению были созданы НИИ реактивного вооружения в НИИ-88 и Государственный Центральный полигон реактивной техники (Капустин Яр).

Краткая история НИИ-20 такова. В 1942 г. в Москве было образовано КБ для разработки и производства радиолокационных станций СОН-2.[105] В КБ прибыли эвакуированные из Ленинграда сотрудники бывшего НИИ-9 Михаил Слиозберг, Александр Кугушев и другие крупные специалисты радиолокационной промышленности. Размещалось КБ в помещениях эвакуированного завода № 465 на окраине Москвы, у развилки Ленинградского и Волоколамского шоссе, неподалеку от конечной тогда станции метро «Сокол».

10 июня 1945 г. КБ было преобразовано в ЦКБ-20. Постановлением Совнаркома СССР от 29 сентября 1945 г. завод № 465 был передан в Наркомат вооружений и стал опытным заводом НИИ-20 (при передаче в состав Наркомата вооружений ЦКБ-20 было переименовано в НИИ-20). Вскоре на Соколе разместился почти весь коллектив НИИ-20.

Рождение нового КБ хорошо описал Григорий Кисунько: «В сентябре 1947 г. к воротом номерного НИИ [НИИ-20. — А. Ш.] тогдашней окраины Москвы подъехала новенькая темно-синего цвета „Победа“. В то время корпуса НИИ, находившиеся недалеко от окружной железной дороги и от конечной станции метро, и несколько рядом расположенных многоэтажных жилых домов возвышались над окружавшими их поселковыми домишками как океанские лайнеры над обломками старинных парусных шхун и баркасов. И пожарная вышка, ныне утонувшая в провале между многоэтажными домами, тогда еще виднелась издалека, как маяк, обозначающий вход в гавань.

Ворота НИИ, как в древней восточной сказке, сами открылись перед „Победой“, и она бесшумно, не сбавляя ходу, без всякой проверки, скользнула к зданию НИИ мимо вытянувшегося по стойке „смирно“ вохровца. Рядом с вохровцем стоял полковник госбезопасности, который движением руки указал водителю машины в сторону главного подъезда институтского здания. Там при полном параде прибывших ждали директор института и главный инженер. Из машины вышли и поздоровались с ними двое в штатском. К ним присоединился и полковник, встречавший своих шефов при въезде на территорию института.

Один из прибывших был высоким, плотно сбитым мужчиной лет около пятидесяти, в черном добротном костюме, белой рубахе с галстуком, без головного убора. Его густые, совершенно седые волосы, зачесанные с пробором направо, гладко выбритое, отдававшее матовой белизной моложавое лицо, орлиный нос, какая-то бесспорная, словно бы врожденная интеллигентность, сенаторская солидность, строгость костюма и что-то неуловимо благородное во всем его облике — все это создавало образ цельной незаурядной личности.

Спутником „сенатора“ был совсем молодой человек, двадцати с небольшим лет, в светлом бежевом костюме отличного покроя и такого же цвета туфлях, в белой рубашке апаш, черноволосый, но уже чуть-чуть начавший лысеть. Можно было подумать, что к его пухловатому, по-детски румяному лицу не касалась бритва, если бы не аккуратные, по-грузински ухоженные усики.

— Прошу ко мне в кабинет, — предложил директор приехавшим, незаметно для себя обращаясь к младшему.

— Сначала, пожалуй, осмотрим институт, — ответил за обоих „сенатор“.

При осмотре института прибывших сопровоясдал полковник госбезопасности, делая какие-то пометки на сложенной в гармошку синьке. Затем, уже в кабинете директора, он развернул синьку на столе. Это была планировка институтских помещений.

— Пока что нас устроят вот эти помещения, — сказал полковник, показывая на карандашные птички, ранее поставленные им на синьке. — А ваши кабинеты полагал бы лучше всего иметь здесь, с общей приемной… — полковник показал своим шефам, где именно.

— Через неделю нам следовало бы сюда перебраться, — сказал „сенатор“.

— Через неделю все будет готово, — поспешно сказал директор. — Мы имеем личные указания от министра, Дмитрия Федоровича Устинова.

— До свиданья, спасибо.

Оба гостя, попрощавшись, уехали, а полковник остался для обсуждения, как он выразился, деталей.

В течение назначенной недели в помещениях НИИ, отмеченных на синьке, ломались старые перегородки и ставились новые, работали штукатуры, маляры, паркетчики. Потом туда были завезены новые шкафы, лабораторные и письменные столы, стулья. В лабораторных помещениях телефоны были сняты, зато в коридорах у дверей появились столики с телефонами и стульями для дежурных. Все помещения были компактно расположены в одном отсеке институтского здания, выгорожены и взяты под специальную, откуда-то прибывшую, охрану, которая подчинялась только полковнику госбезопасности. Это были не вохровцы, а настоящие солдаты в синих фуражках с красными околышами; у них были винтовки с примкнутыми штыками, а на туго затянутых ремнях — подсумки с боевыми патронами».[106]

По истечении назначенной недели на территории НИИ начала работать новая организация Министерства вооружения СССР — Специальное Бюро № 1 НКВД (СБ-1). Причем, как тогда водилось, само название организации было секретным, и для простых смертных она была и/я № 1323, который местные остряки расшифровывали: «чертова дюжина с перебором». Начальником и главным конструктором СБ-1 был назначен доктор технических наук 51-летний Павел Николаевич Куксенко, а его заместителем — 23-летний выпускник Ленинградской военной академии связи Серго Лаврентьевич Берия. Местные остяки расшифровывали СБ как «сын Берии».

Другим заместителем директора (по режиму) стал полковник МГБ Григорий Яковлевич Кутепов, тот самый, что заведовал ЦКБ-29.

Первой задачей СБ-1 и было создание противокорабельного самолета-снаряда «Комета». Большинство сотрудников СБ-1 составляли немцы, часть из них была военнопленными, а часть добровольно приехала в СССР, спасаясь от нищеты в оккупированной Германии. Среди них были первоклассные специалисты, как, например, Айценбергер, Фаулыптих и др. Имелся в СБ-1 и «спецконтингент» — отечественные заключенные. Среди них был известный математик член-корреспондент Академии наук СССР Н.С Кошляков.

Впервые в истории нашего ВПК, а возможно и в мировой практике, при проектировании комплекса «Комета» не система управления создавалась под ракету, а наоборот, подбирали варианты самолета-снаряда под разработанную СБ-1 систему управления.

С самолетом-носителем было все ясно. За неимением лучшего был взят четырехмоторный бомбардировщик Ту-4. А вот при создании самолета-снаряда просматривалось много вариантов. Так, постановлением Совмина от 8 сентября 1948 г. предусматривалось создание самолета-снаряда «Комета» на базе челомеевских ракет 10Х и 14Х.

На опытном варианте «Кометы-3» 14Х-К-1, отличавшемся от стандартных 14Х увеличенной площадью крыла, был установлен пульсирующий двигатель Д-б.

В первом полугодии 1948 г. в КБ завода № 51 готовился второй выпуск эскизного проекта по «Комете-3», но завершить его не успели. Руководство СБ-1 решило отказаться от применения на «Комете» пульсирующего двигателя, который не мог обеспечить ракете необходимую скорость.

Проектирование планера «Кометы» было поручено ОКБ-155, которым руководил А. И. Микоян. Непосредственно проектированием ракеты занимался М. И. Гуревич.

3 ноября 1949 г. ОКБ-155 предъявило новый эскизный проект самолета-снаряда «Комета». Самолет-снаряд был очень похож на уменьшенную копию истребителя МиГ-15. Основным отличием самолета-снаряда от истребителя было крыло малой площади с очень большим для того времени углом стреловидности — 57,5°.

Фюзеляж практически повторял компоновку истребителя МиГ-15 с тем лишь отличием, что между воздушными каналами на месте кабины летчика на самолете-снаряде размещались отсек аппаратуры системы управления и фугасно-куму-лятивная боевая часть весом около 3 т. Боевая часть устанавливалась по вертикальным направляющим через большой люк в верхней части фюзеляжа. За ней располагался суженный в нижней части топливный бак на 330 л керосина. Далее воздушные каналы объединялись перед двигателем РД-500К.[107] Крыло выполнено по двухлонжеронной схеме. Рули высоты и направления, элероны также располагались аналогично МиГ-15.

Бортовая радиоэлектронная аппаратура К-1 включала расположенные в пенопластовом обтекателе на законцовке киля антенные устройства для приема излучения самолетной РЛС на этапе наведения по лучу и полуактивную головку самонаведения, размещенную под притуплённым оживальным обтекателем над воздухозаборником.

При пуске с высоты 4000 м запас топлива в 210 л обеспечивал дальность полета 190 км, что намного превышало заданную.

Для ускорения отладки «Кометы» четыре опытных образца ее были сделаны пилотируемыми. На месте боевой части была встроена кабина пилота с ручным управлением. Полетный вес пилотируемых самолетов-снарядов колебался от 2453 до 2550 кг. Вес пустого снаряда 2068 кг, полезная нагрузка составляла 385 кг, а запас топлива — 284 л. Максимальная скорость на высоте 3 км была около 1060 км/час, а посадочная 270–290 км/час. Как на пилотируемых, так и на серийных «Кометах» устанавливались турбореактивные двигатели РД-500К.

В 1951 г. были изготовлены два пилотируемых самолета-снаряда, называвшиеся «изделия СДК» (самолет-дублер «Комета»). 4 января 1952 г. первый полет на изделии СДК совершил летчик-испытатель Ахмет-Хан Султан. Испытания «Кометы» проводились у берегов Крыма между Керчью и Феодосией. Самолеты-носители Ту-4 базировались на аэродроме Багерово недалеко от Керчи. Всего было выполнено до 150 пилотируемых полетов на самолете-снаряде «Комета».

Замечу, что поначалу за каждый вылет летчику выплачивали довольно приличную сумму, по тогдашним меркам, разумеется. Позже, когда пилотируемые полеты стали делом рутинным, начальство решило значительно уменьшить сумму выплат. Но поскольку документ, где определялась эта сумма, был подписан лично Сталиным, пришлось скорректированный документ также посылать вождю. Когда Ахмет-Хан Султану предложили засвидетельствовать сей документ перед отправкой в Москву, тот размашисто написал: «Моя вдова не согласна». Вождь вернул бумагу с резолюцией: «Согласен с вдовой Ахмет-Хан Султана». На этом вопрос был исчерпан.

С Ахмет-Хан Султаном связан еще один анекдот. Ему, как дважды герою (эти звания были присвоены Ахмет-Хан Султану в 1943 г. и в 1949 г.) на родине в Крыму возвели бюст. Это дало повод летчику острить, что единственным крымским татарином, оставшимся в Крыму, является его бюст.

Но вернемся к «Комете». Первый пуск полномасштабного изделия, разумеется, беспилотного, был произведен с бомбардировщика Ту-4 в мае 1952 г. над Арабатской стрелкой. Пуск был неудачен: «Комета» не вошла в луч из-за неверной выставки рулей высоты перед сбросом с носителя.

После внесения ряда доработок, в том числе усовершенствования автопилота для устранения неустойчивости по крену, в ходе Государственных испытаний с июля 1952 г. по январь 1953 г. провели сравнительно успешную серию пусков: из 12 «Комет» в цель попали 8.

В качестве мишени использовался крейсер «Красный Кавказ». Этот крейсер под названием «Адмирал Лазарев» был заложен 18 октября 1913 г. в Николаеве, но после долго перестраивался и вошел в строй лишь 25 января 1932 г. Его полное водоизмещение 9030 т, длина 169,5 м, осадка 5,8 м. Осенью 1952 г. крейсер был разоружен и обращен в мишень. Тонить столь ценную мишень никто не хотел, и «Комета» имела боевую часть с инертным снаряжением.

21 ноября 1952 г. «Красный Кавказ» находился в водной акватории полигона «Песчаная Балка» в 20 км об берега между мысами Чау да и Опук. Пуск «Кометы» был произведен из района у мыса Меганом, когда самолет-носитель Ту-4К находился на расстоянии 80–85 км от цели. Ракета попала в борт крейсера между дымовыми трубами. Несмотря на то, что боевая часть была в инертном снаряжении, крейсер затонул через 12 минут после попадания.

СЛ. Берия впоследствии сравнивал первые испытания атомной бомбы, свидетелем которых он был, с действием снаряда «Комета»: «Впечатление, безусловно, сильное, но не потрясающее. На меня, скажем, гораздо большее впечатление произвели испытания нашего снаряда, который буквально прошил крейсер „Красный Кавказ“. В один борт корабля вошел, из другого вышел».

«Комета» официально была принята на вооружение в 1953 г., хотя в серию запущена еще в 1952 г. В ходе войны в Корее на Политбюро рассматривался вопрос о применении первых 50 серийных ракет «Комета» по американским авианосным соединениям у берегов Кореи, для чего предполагалось использовать два полка Ту-4. Технически это было выполнимо, но предложение было отклонено, поскольку существовал риск перерастания локальной войны в мировую.

Серийные снаряды КС-1 имели стартовый вес 2760 кг, вес пустого снаряда 1651 кг. Длина ракеты 8,3 м, максимальный диаметр корпуса 1,2 м, размах крыла 4,7 м.

Два снаряда КС-1 подвешивались под крыльями бомбардировщика Ту-4К, оснащенного бортовой РЛСК-1М «Ко-бальт-М» (американская РЛС ANJAPQ-13, переделанная в НЙИ-17 на Филях (Москва) и серийно производившаяся Ленинградским электромеханическим заводом). РЛС К-1М работала в 3-см диапазоне. Бортовая РЛС Ту-4, работая в режиме кругового обзора, обнаруживала корабль-цель. После этого оператор направлял на цель узкое излучение от К-1М. Внутри этого луча и должна лететь ракета. Пуск ракеты КС-1 производился с самолета Ту-4, летевшего на высоте 3–4 км со скоростью не более 360 км/час. Перед отделением от самолета производился запуск двигателя ракеты. Тем не менее просадка ее после отделения от самолета достигала 600–800 м. Это создавало сложности с вводом ракеты в узкий луч равносиг-нальной зоны самолетной РЛСК-1М,

На первом этапе полета бортовая система управления ракеты удерживала ее внутри луча (с учетом показаний барометрического высотомера). Обычно высота полета составляла 400 м над поверхностью воды, а скорость 1060–1200 км/час

При подлете к цели на расстояние 10–20 км бортовой радиолокатор ракеты К-2 захватывал отраженный от цели луч станции наведения К-1, после чего управление «Кометы» переходило в режим самонаведения.

Практические пуски ракет КС подтвердили, что система наведения подвержена помехам, залповое применение двух ракет в одном заходе с самолета затруднялось из-за необходимости маневра для ввода каждой из них в луч РЛС, избирательность системы наведения оставляла желать лучшего (на участке самонаведения исключалось перенацеливание ракеты на другую цель независимо от оператора). Возможности комплекса, несмотря на значительное количество пусков, тем не менее, достаточно выявлены не были, и поэтому пришли к заключению, что одновременная атака цели обеспечивается лишь в том случае, когда разница в направлениях захода ракетоносцев составляет не менее 90°.

Серийное производство ракет «Комета» началось в 1952 г. на заводе. № 2–256 в г. Иваньково (с 1956 г. — Дубна).

Комплекс К-1М «Комета» в составе бомбардировщика Ту-4К и двух ракет КС-1М был принят на вооружение в начале 1953 г. Ракетоносцы Ту-4К поступили на вооружение двух полков ВВС Черноморского флота.

В 1953 г. самолет Ту-4 считался уже устаревшим, и в том же году был запущен в производство реактивный бомбардировщик Ту-16. Поэтому на базе Ту-16 было решено создать ракетоносец Ту-16КС, оснащенный двумя КС-1. Весь комплекс управления вместе с РЛС «Кобальт-М» был полностью взят с самолета Ту-4КС.

Летные характеристики самолета-ракетоносца Ту-16КС несколько отличались от бомбардировщика: максимальная скорость полета на стандартной высоте 7150 м составляла 894 км/час с двумя ракетами и 960 км/час — с одной. Длина разбега, соответственно, 2040 м и 1905 м. Практическая дальность полета — 3135 км и 3560 км. Дальность самолета за счет возрастания дополнительного сопротивления уменьшилась (до 4800 км).

Испытания самолета Ту-16КС начались в 1954 г., а в июне 1957 г. первые ракетоносцы стали поступать в авиацию Черноморского флота.

Успех воздушного варианта «Кометы» привел к созданию корабельного и наземного вариантов.

Так, на базе «Кометы» был создан самолет-снаряд С-2 для береговой обороны. Основное ее отличие заключалось в оснащении стартовым пороховым ускорителем СПРД-15, разработанным КБ-2 завода № 81 Министерства авиационной промышленности под руководством главного конструктора И. И. Картукова.

Пусковые установки комплекса «Стрела» предполагалось размещать в хорошо защищенных стационарных укрытиях.

Разработка береговой системы вооружения «Стрела» была начата в филиале ОКБ-155 под руководством А. Я. Березняка по распоряжению Совмина № 3346 от 21 апреля 1954 г., то есть уже после устранения отца и сына Берии. Стационарный комплекс «Стрела» и мобильный комплекс «Сопка» были приняты на вооружение в конце 1950-х годов и состояли на службе свыше 20 лет. Кроме Советского Союза они поставлялись на Кубу и в Египет.

Крылатая противокорабельная ракета (КСС) была также создана на базе авиационной крылатой ракеты «Комета». Данные КСС близки к данным ракеты С-2 «Сопка», кроме дальности стрельбы, которая составляла 40 км, а высота полета — 500 м. В некоторых документах КСС расшифровывается как корабельный снаряд «Стрела».

Ракетами КСС предполагалось вооружить 4 крейсера проекта 67. Головной крейсер проекта 67 «Адмирал Корнилов» должен быть сдан в 1959 г., а последний — в 1961 г. Кроме того, предполагалось заложить несколько новых корпусов по проекту 67 с некоторыми изменениями. Однако дело ограничилось испытаниями ракет КСС на крейсере «Адмирал Нахимов», переделанном по проекту 68Э.

Наконец, на базе «Кометы» была создана фронтовая крылатая ракета ФКР-1.

Постановлением Совмина № 864–372 от 11 мая 1954 г. была задана разработка самолета-снаряда с ядерным зарядом для поражения каземных целей, которую поручили филиалу ОКБ-155. В начале 1957 г. была успешно испытана ракета ФКР-1 с ядерной боевой частью.

Постановлением Совмина № 320–154 от 3 марта 1957 г. ракета ФКР-1 принята на вооружение авиационных частей. Серийное производство ракет началось еще в 1956 г. Летом 1959 г. на вооружении ВВС состояло 7 полков, в каждом из которых было по 20 ракет.

Осенью 1962 г. на Кубу были доставлены 561-й и 584-й полки фронтовых крылатых ракет. В каждом полку имелось по 8 пусковых установок ракет ФКР-1. Всего на Кубу было доставлено 80 ядерных боеголовок для ракет ФКР-1.

В конце 1960-х годов ракеты ФКР-1 сняли с вооружения.

Глава 5. «Беркут», спасший Москву от ядерного удара

С августа 1945 г. США начали шантажировать СССР возможностью нанесения ядерного удара по советским городам. Этот факт неоспорим и общеизвестен. Но наши военные тщательно скрывают то, что ПВО была бессильна устоять против налетов бомбардировщиков с обычными бомбами.

В конце войны американские стратегические бомбардировщики Б-17, Б-24 и Б-29 бомбили объекты в Германии и Япо-

нии на высотах 8–10 км. На таких высотах с ними могли эффективно бороться лишь германские зенитные орудия калибра 10,5 и 12,8 см,

Самые мощные наши зенитные пушки — 85-мм обр. 1939 г. — не могли бороться с американскими «летающими крепостями» на больших высотах. И это не предположение. На вооружении ПВО Берлина в 1944–1945 гг. состояло от 12 до 20 трофейных 85-мм зенитных пушек обр. 1939 г., но действовали они лишь по британским бомбардировщикам, летавшим на высотах от 6 до 7 км.

Вообще говоря, «стратосферные» пушки у нас проектировались с начала 1930-х годов, но дальше опытных образцов к 22 июня 1941 г. ничего сделать не удалось. Это уже упомянутая 100-мм пушка Б-14 завода № 232 («Большевик»), 100-мм «стратосферная» пушка Л-6 Кировского завода, 100-мм пушка 73К завода № 8 (им. Калинина) и 100-мм спаренная установка БЛ-140[108] известного нам ОКБ-172. В 1940 г. Германия послала нам четырехорудийную батарею серийных 10,5-см пушек фирмы «Рейнметалл». Пушка отлично зарекомендовала себя на сравнительных испытаниях с нашими 73К, Б-34 и Л-6. При этом «немка» была единственной пушкой, проходившей испытания по полной программе, так как у остальных пушек чего-то из оборудования, да не хватало. Но конструкторы заводов № 8 и № 232 били себя в грудь кулаками и убеждали, что вот-вот доведут свои пушки.

В результате «немку» на вооружение не приняли, а 73К доделать так и не смогли. В годы войны на вооружении кораблей состояло несколько пушек Б-34, но все они были мало боеспособны. Нормально функционирующие морские установки, получившие индекс В-34УСМ, пошли в серию лишь в 1949 г.

Первая мощная сухопутная зенитная пушка — 100-мм КС-19 — была принята на вооружение лишь 2 марта 1948 г., а еще более мощная 130-мм пушка КС-30 стала поступать в части лишь в 1954 г.

В такой ситуации наше руководство ухватилось за германские ракеты, как утопающий за соломинку.

В знаменитом Постановление Совмина № 1017–419 от 13 мая 1946 года было сказано: «Считать первоочередными задачами следующие работы по реактивной технике в Германии:

а) полное восстановление технической документации и образцов дальнобойной управляемой ракеты ФАУ-2 и зенитных управляемых ракет — Вассерфаль, Рейнтохтер, Шметтерлинг;

б) восстановление лабораторий и стендов со всем оборудованием и приборами, необходимыми для проведения исследований и опытов по ракетам ФАУ-2, Вассерфаль, Рейнтохтер, Шметтерлинг и другим ракетам».

Таким образом, работы над зенитными немецкими ракетами получили тот же приоритет, что и работы над ФАУ-2.

В 1946 г. в НИИ-88 был создан один отдел, занимавшийся баллистическими ракетами, и три отдела, занимавшихся зенитными ракетами: отдел № 3 Сергея Павловича Королева — баллистических ракет на базе ФАУ-2; отдел № 4 Евгения Васильевича Синилыцикова — зенитных ракета на базе «Вассерфаль» (Р-101); отдел № 5 Семена Ювелиевича Рашкова — зенитных ракет на базе «Шметтерлинг» (Р-102); и отдел № 6 Павла Ивановича Костина — зенитных ракет на базе «Тайфун».

Однако доработка германских ракет по ряду причин затянулась. Между тем в США и Англии создавались реактивные бомбардировщики Б-47, Б-52, «Виктор», «Вэлиат» и «Вулкан», которые могли летать на высотах до 16–18 км со скоростью 1000–1050 км/час. Достать их не могла даже 100-мм пушка КС-19, потолок которой был ограничен 13–15 км.[109] Да и германские управляемые ракеты создавались против Б-17 и, как не модернизируй их, для эффективного противодействия новым реактивным стратегическим бомбардировщикам они не годились.

Но и без войны, начиная с 1946 г., небо над Советским Союзом постоянно бороздили американские и британские разведывательные самолеты. Большая часть полетов проходила в приграничных районах, но отдельные машины пролетали над

Москвой, Киевом, ракетным полигоном Капустин Яр на Волге и т. д. При этом президент Эйзенхауэр и ряд других официальных лиц неоднократно заявляли, что появление советских самолетов над США будет означать начало войны. Надо ли говорить, как подобная ситуация унижала советское руководство.[110]

Работы по созданию зенитных ракет с 1946 г. курировал Берия. Видимо, он был инициатором создания мощной системы ПВО вокруг Москвы, получившей название «Беркут». Позже Г. В. Кисунько описал работы системы ПВО следующим об-разом: «Сталин вызвал к себе директора Специального бюро № 1 (СБ-1) Министерства вооружений СССР П. Н. Куксенко и объяснил ему необходимость создания ракетного щита вокруг Москвы. В заключение Сталин сказал: „Есть такое мнение, товарищ Куксенко, что нам надо незамедлительно приступить к созданию системы ПВО Москвы, рассчитанной на отражение массированного налета авиации противника с любых направлений. Для этого будет создано при Совмине СССР специальное Главное управление по образцу Первого Главного управления по атомной тематике. Новый главк при Совмине будет иметь право привлекать к выполнению работ любые организации любых министерств и ведомств, обеспечивая эти работы материальными фондами и финансированием по мере необходимости без всяких ограничений. При этом в главке необходимо будет иметь мощную научно-конструкторскую организацию — головную по всей проблеме, и эту организацию мы предполагаем создать на базе СБ-1, реорганизовав его в Конструкторское бюро-1. Но для того чтобы все это изложить в постановлении ЦК и Совмина, вам, как будущему Главному конструктору системы ПВО Москвы, поручается прояснить структуру этой системы, состав ее средств и предложения по разработчикам этих средств согласно техническим заданиям КБ-1. Подготовьте персональный список специалистов человек на шестьдесят, — где бы они ни были, — для перевода в КБ-1, Кроме того, кадровикам КБ-1 будет предоставлено право отбирать сотрудников для перевода из любых других организаций в КБ-1“».

Тут следует сделать небольшое замечание. Сам Кисунько не только не присутствовал при беседе Сталина и Куксенко, но и вообще жил тогда в Ленинграде, да и позже особо близких отношений с Куксенко у него не сложилось. Так что нужно отнестись к этой версии с большой осторожностью. Правда, все остальные авторы воспоминаний говорят о начале работ еще менее толково.

Понятно, что Сталин вряд ли давал указание Куксенко о начале работ над системой ПВО, минуя Берия. Военные исключаются, члены Политбюро — тоже, так что отцом «Беркута» мог быть только Берия.

В Постановлении Совмина от 9 августа 1950 г. система ПВО Москвы получила условное наименование — система «Беркут». Ее главными конструкторами были назначены П. Н. Куксенко и СЛ. Берия. Система была засекречена даже от Министерства обороны. Проект постановления был завизирован министром обороны A. M. Василевским, минуя все подчиненные ему инстанции. На этом знакомство военных с проектом закончилось. Заказчиком создаваемой системы было определено вновь созданное Третье Главное управление (ТГУ) при Совмине СССР. Для этого в ТГУ создавалась своя собственная военная приемка, свой зенитно-ракетный полигон в районе городка Капустин Яр, а по мере создания объектов системы — и подчиненные ТГУ войсковые формирования для боевой эксплуатации этих объектов. Короче говоря, систему «Беркут» предполагалось передать в Министерство обороны готовой к боевому дежурству, с техникой, войсками и даже с жилыми городками.

Согласно первоначальному замыслу система «Беркут» должна была состоять из следующих подсистем и объектов:

— два кольца (ближнее и дальнее) системы радиолокационного обнаружения на базе РЛС 10-сантиметрового диапазона (шифр «А-100», главный конструктор Л. В. Леонов);

— два кольца (ближнее и дальнее) РЛС наведения зенитных ракет (шифр РЛС — изделие Б-200, главные конструкторы П. Н. Куксенко и СЛ. Берия);

— размещаемые у станций Б-200 и функционально связанные с ними пусковые установки ЗУР (шифр ракеты — В-300, генеральный конструктор С. А. Лавочкин; главные конструкторы: ракетного двигателя — A. M. Исаев; боевых частей — Жидких, Сухих, К. И. Козорезов; радиовзрывателя — Расторгуев; бортовых источников электропитания — Н. С. Лидоренко; транспортно-пускового оборудования — В. П. Бармин);

— самолеты-перехватчики, вооруженные ракетами «воздух — воздух», барражирующие в зонах видимости радиолокационных станций А-100 (шифр Г-400). Впоследствии разработка этих средств в составе системы «Беркут» была прекращена, то есть огневые средства системы определены в составе двух эшелонов (внешнего и внутреннего кольцевых рубежей) зенитно-ракетных комплексов Б-200 — В-300.

Следует заметить, что Сталин в отличие от недалекого Хрущева, начиная работы в области управляемых ракет, не разваливал работ по другим типам вооружения. Создавая систему «Беркут», он одновременно форсировал работы по созданию зенитных орудий больших калибров (100, 130 и 152 мм), к которым были привлечены лучшие силы ОКБ завода № 9 в Свердловске, ОКБ завода № 172 в Перми, КБ завода № 221 «Баррикады» в Сталинграде, ЦКБ-34 в Ленинграде, НИИ-58 в Подлипках под Москвой и др. Подробно о создании опытных и серийных «стратосферных пушек» можно узнать в книге А. Широкорада «Энциклопедия отечественной артиллерии», Минск, «Харвест», 2000 г. Замечу, что если бы высотный разведчик У-2 появился над объектом, охраняемом дивизионом 152-мм пушек КМ-52 или СМ-27, то он был бы сбит с вероятностью не менее чем 0,9.

В КБ-1 из ЦНИИ-108, головного НИИ, занимавшегося радиолокацией, переводятся А. А. Расплетин и А. Н. Щукин. Из Военной академии связи в КБ-1 переводятся Г. В. Кисунь-ко, А. А. Колосов и Н. А. Лившиц — бывшие преподаватели Сергея Лаврентьевича Берии. Надо ли подтверждать, что курировал работы над комплексом «Беркут» лично Лаврентий Павлович Берия.

КС.А. Лавочкину в ОКБ-301 переводится большинство сотрудников НИИ-88, занимавшихся немецкими зенитными ракетами.

В апреле 1951 г. начальником КБ-1 назначается директор завода № 92 (Горьковского машиностроительного) генерал-майор А. С. Елян.

Перед советскими конструкторами была поставлена уникальная задача. Такого ЗРК еще не было в мире. С некоторой натяжкой его аналогом можно назвать американский ЗРК «Найк Аякс», разработка которого была начата в 1945 г., первый пуск ракет по самолету-цели произведен в 1951 г., а в 1953 г. комплекс был принят на вооружение. Но «Найк Аякс» мог поражать воздушные цели на дальности от 16 до 48 км и на высоте до 18,3 км.

В ЗРК «Найк Аякс» использовались два радиолокатора: один с узким («карандашным») лучом для точного непрерывного сопровождения цели (как это делалось в системах управления огнем зенитной артиллерии) и второй такой же — для слежения за зенитной ракетой и передачи на нее формируемых специальным счетно-решающим прибором управляющих команд для приведения ракеты в точку встречи с целью.

Московскую систему необходимо было создать равнопрочной по отношению к массовым налетам авиации на столицу с любых направлений. Было решено — система должна обеспечивать возможность одновременного обстрела до 20 целей на каждом 10–15-километровом участке обороны. Для этого в случае использования варианта «Найк Аякс» на двух кольцах пришлось бы разместить огромное число (свыше 1000) одноцелевых зенитных комплексов с двумя радиолокаторами в каждом. Можно представить, какой бы сложнейшей стала система управления боевыми действиями всех этих комплексов.

Наши конструкторы пошли принципиально иным путем. Они решили разместить на двух кольцевых рубежах вокруг Москвы ограниченное число радиолокаторов секторного обзора (всего их понадобилось 56), которые должны были в своих секторах решать все задачи от обнаружения целей до наведения на них зенитных ракет. Задачу облегчало отсутствие весогабаритных ограничений на оборудование, поскольку система проектировалась стационарной.

Секторные радиолокаторы московской системы ПВО должны были производить обзор (линейное сканирование) своих секторов ответственности двумя «лопатообразными» лучами — одним в наклонной плоскости (по азимуту) и другим в вертикальной (по углу места). Каждый радиолокатор, производя такое «биплоскостное» сканирование, должен был обеспечивать в примерно 60-градусном азимутальном секторе одновременное наблюдение за всеми находящимися в этом секторе целями, непрерывное автосопровождение в нем до 20 целей и до 20 наводимых на них ракет, выработку и передачу на ракеты команд для их точного приведения в точки встречи с целями.

Кольца радиолокаторов секторного обзора создавали два сплошных пояса наблюдения, через которые незамеченным не мог проникнуть ни одни самолет. Отпадала необходимость иметь в каждом секторе по 20 пар радиолокаторов сопровождения целей и наводимых на них ракет. Делалось предельно простым управление обстрелом целей: на общих индикаторах радиолокатора одновременно наблюдались все находящиеся в его секторе обзора цели и наводимые на них ракеты.

Решение возложить на секторные радиолокаторы выполнение всех функций, от обнаружения целей в их секторах ответственности до наведения на цели ракет, оформленное распоряжением главных конструкторов, было принято в январе 1951 г. В соответствии с их новыми функциями секторные радиолокаторы стали называться центральными радиолокаторами наведения (ЦРН).

В состав ЦРН входили:

— высокочастотная часть — азимутальная и угломестная антенны и сопряженные с ними мощные передатчики и высокочастотные усилители принимаемых ЦРН сигналов целей и ракет;

— приемные устройства, нормирующие сигналы сопровождаемых ЦРН целей и ракет;

— 20 стрельбовых каналов — каждый в составе систем автоматического сопровождения цели и наводимой на нее ракеты и сопряженного с ними формирующего команды управления ракетой счетно-решающего прибора;

— рабочие места операторов централизованного управления боевой работой зенитного ракетного комплекса, рабочие места операторов ручного сопровождения целей, рабочее место командира комплекса, устройства, синхронизирующие работу ЦРН, и др.

Передачу управляющих команд на борта всех одновременно наводимых на цели ракет предусматривалось осуществлять одной центральной станцией передачи команд.

Разместить все аппаратуру ЦРН, включая мощные передатчики и высокочастотную часть приемников радиолокатора, предлагалось в подземном помещении (реализовано в виде полузаглубленного бетонированного бункера). Снаружи располагались только азимутальная и угломестная антенны визирования целей и ракет и антенны передачи управляющих команд.

Для радиолокатора был избран 10-сантиметровый рабочий диапазон. При этом антенны, формирующие достаточно узкие для точного определения направлений на цели и ракеты-«лопаты», могли иметь приемлемые (с учетом стационарного исполнения) габариты, а передатчики — необходимую для обеспечения требуемой дальности действия ЦРН большую мощность.

Особое построение антенн обеспечивало проведение сканирования 60-градусного сектора ответственности ЦРН простейшим для того времени способом — непрерывным равномерным вращением антенных конструкций. Для этого каждая антенна — азимутальная и угломестная — составлялась из шести формирователей «лопатообразных» лучей, сдвинутых относительно друг друга по окружности на 60°. По форме каждый из формирователей представлял собой гигантскую «дольку голландского сыра». По три «дольки» объединялись «затылками» друг к другу в плоскую группу. Из двух плоских групп, сдвинутых относительно друг друга на 60° составлялась общая двухслойная конструкция. Подключение очередных «долек» через каждые 60° поворота антенн к соответствующим передающе-приемным трактам ЦРН обеспечивало непрерывное линейное сканирование сектора ответственности радиолокатора в азимутальном и угломестном направлениях. Достаточно большая частота сканирования достигалась при допустимой (в шесть раз меньшей) частоте вращения всей огромной антенной конструкции.

Для сканирования сектора пространства от земли до 60° в вертикальном направлении и 60° по горизонту ось вращения угломестной антенны устанавливалась горизонтально, азимутальной — перпендикулярно оси первой и отклоненно от вертикали на 30°. Необходимые границы секторов сканирования обеспечивались подключением очередных «долек» к передаю-ще-приемным трактам ЦРН в соответствующих фазах вращения антенн.

Мощные импульсные зондирующие сигналы создавались работающими синфазно отдельными для азимутального и уг-ломестного каналов ЦРН передатчиками.

Автоматическое сопровождение 20 целей и наведение на них 20 ракет проводилось отдельной для каждого стрельбо-вого канала системой сопровождения целей, включавшей в себя аналоговый счетно-решающий прибор.

В сентябре 1950 г. в ОКБ-301 начинается проектирование радиокомандной ракеты В-300 (заводской индекс «205»). Ведущим конструктором ракеты был назначен Н. Черняков, двигателя — А. Исаев, стартового оборудование — В. Бармин.

Ракета В-300 была выполнена по схеме «утка» с размещением рулей для управления по тангажу и рысканию на одном из головных отсеков. Элероны, расположенные на крыльях в одной плоскости, использовались для управления по крену. Как и на ФАУ-2 и «Вассерфале», позади ЖРД размещались четыре газовых руля, закрепленные на сбрасываемой в полете трубчатой ферме. Спустя несколько секунд после старта, при достижении скоростного напора, достаточного для эффективного применения аэродинамических рулей, ферма с уже ненужными газовыми рулями отстреливалась. Тем самым ракета не только освобождалась от лишнего веса — сброс рулей исключал связанные с ними потери тяги двигателя. На ракете 205 был применен четырехкамерный ЖРД С09.29.0–0 конструкции В. И. Исаева. Тяга двигателя у земли 8500 кг. Окислитель — Ф-1, М-50. Горючее — ТГ-2. Ракета 205 была оснащена осколочно-фугасной боевой частью Е-600.

Радиолокационное сопровождение ракеты осуществлялось по сигналу бортового радиоответчика. Старт ракеты производился вертикально с пусковой установки.

Испытания ракет В-300 велись на полигоне Капустин Яр. Первый этап летных испытаний ракет был проведен в октябре-ноябре 1951 года. Так как специальный полигон для «Беркута» к этому времени еще не был достроен, пуски проводились с площадки № 5 полигона испытаний баллистических ракет. В стрельбах отрабатывался старт ракеты, проверялась стабилизация ракеты автопилотом, исследовались летные характеристики ракеты. Одновременно проверялась работа приемоответчика и аппаратуры приема от ЦРН команд управления.

Второй этап летных испытаний прошел с середины марта до конца сентября 1952 года. Пуски проводились уже со стартовой позиции нового полигона. На каждом из этапов было сделано по 30 пусков ракет В-300.

Комплексные испытания зенитного ракетного комплекса «Беркут» начались в октябре 1952 г. Меньше двух недель ушло на проверки работы ЦРН по самолетам и взаимодействия ЦРН с бортовым оборудованием находящихся на стартовой позиции ракет (запрос ответчика ракеты и прием его сигнала ЦРН, отклонение рулей ракеты по командам с ЦРН). С 18 октября началась проверка опытного комплекса в пусках ракет. В первых пяти пусках, выполненных в конце октября, были проверены захват и автоматическое сопровождение ракет. Производился пуск ракеты. Ракета совершала автономный полет. ЦРН штатно запрашивал ответчик ракеты и по его сигналам автоматическр! захватывал и сопровождал ракету в течение всего полета.

К ноябрю 1952 г. зенитный ракетный комплекс — опытный образец ЦРН и стартовая позиция — был готов к проведению пусков ракет в замкнутом контуре управления. Первый такой пуск был выполнен вечером 2 ноября 1952 г. Стрельба проводилась по «кресту» — имитируемой неподвижной цели, координаты которой задавались соответствующей выставкой систем сопровождения цели по угловым координатам и дальности. Для упрощения задачи первого пуска наведение ракеты по штатному закону проводилось только в вертикальной плоскости. В наклонной плоскости управление проводилось методом «трехточка».

Всего в ходе стрельб с 18 сентября 1952 г. по 18 мая 1953 г. была запущена 81 ракета. Было сбито несколько самолетов-мишеней Ту-4.

Однако в завершение работ над «Беркутом» вмешалась «большая политика». Согласно официальным советским источникам Л. П. Берия организовал заговор по захвату власти, и президиум ЦК КПСС пошел на превентивные меры, арестовав Берия 26 июня 1953 г. В своих же воспоминаниях Серго Лаврентьевич приводит иную версию. 16 июня 1953 г. в Кремле было назначено заседание, но оно почему-то было отложено, и Л. П. Берия поехал домой. Обедал он обычно дома, в особняке на Малой Никитской. В этот день Серго находился в кабинете генерал-полковника Б. Л. Ванникова. Они готовили доклад об испытаниях «Беркута». Примерно в полдень Серго позвонил летчик-испытатель Амет-Хан Султан (именно он испытывал пилотируемый вариант «Кометы»): «Серго, у вас дома была перестрелка. Ты все понял?» Серго немедленно поехал домой.

Предоставим слово ему самому: «Когда мы подъехали, со стороны улицы ничего необычного не заметили, а вот во внутреннем дворе находились два бронетранспортера. Позднее мне приходилось слышать и о танках, стоявших якобы возле нашего дома, но сам я видел только два бронетранспортера и солдат. Сразу же бросились в глаза разбитые стекла в окнах отцовского кабинета. Значит, действительно стреляли… Охрана личная у отца была — по пальцам пересчитать. Не было, разумеется, и настоящего боя. Все произошло, насколько понимаю, неожиданно и мгновенно…

Внутренняя охрана нас не пропустила. Ванников потребовал объяснений, пытаясь проверить документы у военных, но я уже понял все. Отца дома не было. Арестован? Убит? Когда возвращался к машине, услышал от одного из охранников: „Серго, я видел, как на носилках вынесли кого-то, накрытого брезентом…“»[111]

Прошло семь лет с момента издания книги С. Л. Берии «Мой отец — Лаврентий Берия», но никто из официальных лиц даже не попытался опровергнуть его версию. По официальной версии же Лаврентий Павлович был расстрелян 23 декабря 1956 года, то есть спустя почти полгода после ареста. О том, что Г. К. Жуков лично арестовывал Берию, написано, якобы со слов маршала, лишь после его смерти. Сам же Жуков нигде и никогда не упоминал об аресте Берии.

У нас уже 15 лет царит «гласность». Действительно, не проходит и недели, чтобы СМИ не рассказали бы о каких-либо сталинских репрессиях, не публиковали или не трясли перед телекамерой какими либо секретными документами. Но на дело Берии наложен полный запрет. Похоже, что это дело мы не увидим никогда.

После ареста (или убийства?) Л. П. Берии репрессия обрушились на… КБ-1. Прежде всего были упразднены должности главных конструкторов, которые занимали основатели этой организации П. Н. Куксенко и С. Л. Берия. Серго несколько месяцев пребывал в Лефортово, без суда и следствия, зато с избиениями и имитацией расстрела. Куксенко таскали на допросы в прокуратуру, а потом отправили на специально для него введенную должность председателя учебного совета по присуждению степеней и званий.

Начальник КВ-1 Елян, завод которого в годы войны дал фронту больше пушек, чем все заводы Германии, был отправлен главным механиком на подмосковный заводик заведовать вентиляцией в цехах и такелажными работами.

Из КБ-1 было выделено ряд отделов. Так, на базе отдела № 32 было создано ОКБ-2, которое занялось зенитными ракетами. Сам комплекс получил новый индекс С-25, а слово «Беркут» было велено забыть. ТГУ было упразднено.

В сентябре-октябре 1953 г. была проведена «контрольная» серия стрельб по мишеням. На этот раз роль мишеней выполняли не только бомбардировщики Ту-4, но и новые реактивные бомбардировщики Ил-28. Стрельбы в целом прошли удачно.

Ракета 205 была принята на вооружение и запущена в серийное производство под индексом В-300. Серийное производетво ракет В-300 велось на трех заводах: № 41, № 82 (Тушинский машиностроительный) и № 586 (Днепропетровский машиностроительный).

С 1953 по 1955 год на 50- и 90-километровых рубежах вокруг Москвы были построены позиции 56 зенитных ракетных дивизионов, кольцевые дороги для обеспечения подвоза ракет к позициям и базам хранения. Общая протяженность дорог составила 2000 км.

В начале 1955 г. закончились приемо-сдаточные испытания на всех 56 подмосковных комплексах. На завершающем этапе каждый радиолокатор наведения проверялся по самолетам, оборудованным ответчиками, на дальность действия и точность определения разностей координат целей и ракет. Проверялась и безотказность работы аппаратуры в течение непрерывного 24-часового прогона.

Официально комплекс С-25 был принят на вооружение 7 мая 1955 года. 56 дивизионов комплекса (полков) вошли в состав 1-й армии особого назначения войск ПВО. 15 июля 1955 года эта армия, включавшая в себя 4 корпуса, вошла в состав Московского округа ПВО.

После этого ни один вражеский разведчик не появлялся в районе Москвы. В ходе многолетней эксплуатации комплекс С-25 неоднократно модернизировался. В частности, для него были созданы новые зенитные ракеты типа «205», «207» и «217». Постановлением Совмина от 14 мая 1962 г. была принята на вооружение ракета «217М» для комплекса С-25М. А Постановлением Совмина от 6 августа 1964 г. для системы С-25М была принята на вооружение зенитная ракета «218», оснащенная специальной боевой частью. Лишь в 1982 г. комплексы системы С-25М были сняты с боевого дежурства и заменены зенитными комплексами С-300П.

В завершение стоит сказать пару слов о дальнейшей судьбе СЛ. Берии. В конце 1954 г. его вызвали из тюрьмы в кабинет председателя КГБ Серова, где Генеральный прокурор СССР Руденко зачитал специальное постановление СМ и ЦК КПСС, касающееся одного человека — Серго Лаврентьевича Берии. Ему вернули свободу и допуск к секретной работе. Из списка предложенных городов он сам выбрал Свердловск, куда и был направлен под конвоем. Серго был выдан паспорт на имя Сергея Алексеевича Гегечкори и военный билет, где было написано: звание — рядовой. Образование — Военная академия связи. Серго лишили званий инженера-полковника, доктора технических наук, лауреата госпремий и т. д. В 29 лет с новой фамилией он начал новую жизнь в должности инженера. Начав с нуля, Серго вскоре стал ведущим специалистом. Позже он переезжает в Киев, где становится директором и главным конструктором НИИ «Комета». По долгу службы С. А. Гегечкори неоднократно встречался с Брежневым. Однако и Серго, и Леонид Ильич строго соблюдали правила игры — много говорили о текущих делах и никогда о прошлом.