ЖЕНА И МАТЬ

Как странно и как чудесно проснуться на следующее утро в спальне, ранее принадлежащей аббату. Я лежала, глядя на сводчатый потолок, и пыталась размышлять о том, что случилось со мной за последние несколько недель. Конечно, я не могла себе представить, что все будет так.

Бруно уже не спал, и я сказала ему:

— Когда подумаю обо всем, что со мной случилось, то понимаю, как чудесна может быть жизнь. Правда?

Я быстро поняла, что подобные речи доставляют ему удовольствие. Я никогда не забуду, как он держал в тайне, что стал богатым, только из-за того, чтобы я вышла за него замуж ради него самого. И это вызывало нежность к нему. Я хорошо понимала его. Он был уверен в том, что не такой, как все остальные. Грубое пробуждение от этих грез унизило его, и он нуждался в постоянных уверениях в том, что не похож на других. Эти уверения были ему необходимы, и я дам их ему. А со временем он поймет, что я люблю его не меньше от того, что знаю правду о его рождении. Я постараюсь убедить его, что достигнуть того, чего достиг он, более достойно похвалы для человека, лишенного особых достоинств, чем для того, кто обладает особой властью.

Но это в будущем.

А сейчас мы радовались жизни. Бруно очень хотел бродить со мной по Аббатству и рассказывать, что и как он собирается перестроить, и услышать мои советы.

— Мы вместе будем строить наш новый дом, — сказал он.

Тем же утром я узнала, что он нанял несколько слуг, в основном мужчин, и, хотя у них не было физического сходства с Клементом и Юджином, они все же были похожи на них.

Я спросила себя: «Не потому ли эти люди похожи на монахов, что живут в старом Аббатстве?»Я сказала Бруно:

— Они напоминают мне Клемента и Юджина.

— Это потому, что прежде они были монахами. Когда их прогнали из Аббатства, они были сбиты с толку и чувствовали себя потерянными. Теперь, услышав о том, что в Аббатстве живут, и узнав, кто живет, они вернулись. Они хотят работать здесь.

Я ощутила беспокойство.

— Они должны помнить, что здесь больше не монастырь.

— Они знают, что король распустил монастырь.

— Это разумно?

Он посмеялся надо мной:

— Ты должна предоставить такие дела мне. У нас будет богатое поместье, а значит, нужно много слуг. Эти люди знают Аббатство. Они умоляли меня дать им работу здесь, на этой земле, которую они знают всю свою жизнь. Я не мог отказать им. Кроме того, они будут хорошо работать на меня.

— Я это понимаю. Но…

— Я уверяю тебя, Дамаск, теперь это место стало совсем другим, чем при аббате.

— Мне кажется, Бруно, — ответила я, — что нам нужно тщательно обдумывать наши действия. Откуда нам знать, каковы будут новые законы?

Он повернулся ко мне, и лицо его сияло.

— Здесь ты будешь жить в нашем собственном мире. Оставь свои страхи, Дамаск.

Он был высок и красив, как бог, и так спокоен, что я почувствовала, что могу отбросить свои опасения. Я все еще пребывала в радостном блаженстве, когда он привел меня в старый скрипторий, место, где раньше переписывали рукописи и где я увидела еще одного незнакомца. Все говорило в нем как об ученом и стоике: кожа, напоминавшая старый пергамент, морщинки вокруг глаз, внимательный и спокойный взгляд.

И прежде чем Бруно представил его мне как брата Валериана, я поняла, что это еще один из монахов Аббатства.

— Здесь сохранились старые рукописи, не уничтоженные этими вандалами, — сказал Бруно. — Валериан спрятал их. Теперь он достанет их, рассортирует и составит библиотеку.

Да, даже в это первое утро в моей душе не было покоя. Но я забыла о своих страхах, когда мы пошли осматривать Аббатство.

— Колокольня должна остаться, — сказал Бруно. — А разве можем мы разрушить церковь?

Мы пошли взглянуть на нее. Как и многие ей подобные, она была построена в форме креста и была внушительных размеров: высота от пола до самой высокой точки сводчатого потолка достигала примерно пятидесяти футов. Я стояла в церкви, и мне казалось, что я слышу пение монахов. По мощеному полу я прошла к пяти алтарям, и мои шаги звучали неприлично громко. Каждый алтарь был посвящен своему святому. В центре находился алтарь Святого Бруно, основателя Аббатства, того самого Бруно, основавшего монашеский орден картезианцев. Здесь же находилась перегородка, за которой любой преследуемый мог найти убежище.

— Как можно умышленно разрушить такое? — спросила я.

Бруно улыбнулся мне.

— Мы понимаем друг друга, — сказал он. — Мы сохраним церковь.

Потом мы вышли из собора и осмотрели множество зданий, которые будут снесены для того, чтобы мы смогли построить наш дом.

— Это потребует много труда, — сказал Бруно, — много труда, причем труда вдохновенного.

— Мы будем строить вместе, как птицы вьют гнездо.

— Гнездо! — воскликнул, смеясь надо мной, Бруно. — Сравнить все это великолепие с соломой и глиной!

— Для птицы гнездо — дом, как будет для нас домом наше новое жилище, — возмущенно ответила я.

Он засмеялся и поцеловал меня. И я взволнованно подумала, что мы так же, как и другие молодожены, влюблены друг в друга и мечтаем о будущем.

Он повел меня в монастырские спальни и трапезную. В трапезной были длинный стол и скамьи, в каждом конце комнаты каменная винтовая лестница вела в многочисленные кельи с решетками на дверях, через которые можно было видеть, что происходит внутри. Все кельи были совершенно одинаковыми. В каждой на полу лежал соломенный тюфяк, на стене висело распятие. Грабителям здесь нечем было поживиться.

— Наш дом не будет слишком современным. Мы должны сохранить архитектуру, сохранить этот древний норманнский стиль, — сказал Бруно.

— Так и будет, ибо мы станем использовать старый камень, а некоторые из зданий слишком хороши для того, чтобы их перестраивать.

Бруно согласился. Он решил не перестраивать скрипторий, пивоварню и пекарню. Сейчас у нас было совсем мало слуг, но мы знали, потом понадобится больше. Бруно собирался сделать прибыльными ферму и мельницу.

— В прежние времена, — сказал он мне, — странноприимные дома часто бывали полны. Я не хотел бы отказывать усталым путникам, и, возможно, со временем аббатство Святого Бруно станет убежищем для гонимых, таким, как оно было прежде.

— А ты станешь аббатом. А я? У аббатов нет жен, ты же знаешь.

— Я буду поступать так, как захочу.

— Ну, в этом я уверена, — охотно согласилась я. Мы прошли к прудам, где разводили рыбу. Их было три. Первый соединялся со вторым, второй — с третьим.

— Раньше здесь было достаточно рыбы, чтобы прокормить все Аббатство и еще продавать, — сказал Бруно. — Я надеюсь, что и теперь будет так же.

— Я понимаю, у тебя будет свое Аббатство.

— Я создам такую общину, какую хочу, и никто не скажет мне «нет».

— Но в наше время это не так просто.

— Просто или нет, — он был немного раздражен, — со мной ты в безопасности.

— Я знаю это, Бруно, и ничего не боюсь! Но на самом деле я была встревожена. Я рассказала ему о той ночи, когда мы с Рупертом похоронили голову моего отца.

— Я хотел бы сам принести ее тебе.

— Ты бы очень рисковал, — возразила я. — Я благодарна Богу, что Руперта не поймали.

— Он любит тебя, — сказал Бруно.

— Да.

— Но все же ты была готова делить со мной трудности, даже не зная, что будешь иметь то, что имеешь сейчас!

— Когда ты со мной, мне не нужны сокровища, — ответила я.


Это были странные дни. Столько нужно было сделать, обсудить и обследовать.

В те дни мы не покидали свой маленький мир-Аббатство. Пока Бруно был со мной, я была счастлива. Я жаждала вести свое хозяйство и обдумывала, не следует ли мне завести такую же кладовую, как у матушки, и такой же сад.

Мне нравилось быть с Бруно, слушать, как он рассказывает о своих планах. Мы часто говорили о будущих детях, и я поняла, что Бруно очень хочет иметь сына.

В это время мы были рядом днем и еще более близки ночью. Только в те мгновения, когда я видела, как глаза Бруно загораются, как у фанатика, я чувствовала, что он удаляется от меня. Мне кажется, иногда он догадывался, что я не во всем верю ему. Он намеревался рассеять мои сомнения, и это меня беспокоило, потому что я знала себя достаточно хорошо для того, чтобы понимать, что меня нельзя заставить принять то, во что я не верю.

Но в те дни все было не так.

Мы были счастливы. Мы открывали друг друга, испытывая радость открытия, и я перестала удивляться, просыпаясь на новом месте, и уже не должна была объяснять себе, где я нахожусь и что случилось. Из Кейсман-корта пришел посыльный с известием, что у матушки начались роды и она послала за мной. Я торопливо набросила плащ и поспешила к своему прежнему дому. По дороге я спрашивала себя, стала бы матушка посылать за мной, если бы все было в порядке.

«Моя бедная мать! — думала я. — Она недостойна моего возлюбленного отца. Не успело его тело остыть в могиле, как она вышла замуж». Пока я шла к старому дому, в душе моей всколыхнулись воспоминания детства, та нежность, с которой она относилась ко мне, те дни, когда я собирала для нее полевые цветы и она показывала мне, как составлять букет. Волнение матери, когда в Британии появились новые сорта роз. Все это было теперь дорого моему сердцу.

Я добралась до ворот, на которых было написано крупными медными буквами: «Кейсман-корт». Я пересекла лужайку, где великолепный павлин, сопровождаемый невзрачной самочкой, важно шествовал по траве. С болью вспоминала я о том времени, когда кормила их бобами, а отец смотрел, смеялся и спрашивал меня: не кажется ли мне, что в павлинах есть что-то очень глупое? Не является ли павлин для всех нас примером, показывающим, что не стоит чрезмерно гордиться дарами, которыми Господь наградил нас?

Когда я вошла в холл, слуги с любопытством посмотрели на меня. Мне казалось, они сплетничают по поводу того, что происходит в Аббатстве. «Мы должны быть осторожны», — в страхе подумала я.

Я спросила:

— Как себя чувствует моя мать?

— Роды были трудными, госпожа, — ответила одна из горничных, приседая в реверансе.

Я взбежала вверх по лестнице. Я была уже в галерее, когда из комнаты вышел Саймон Кейсман.

— Так ты все-таки пришла, — сказал он.

— Конечно, я пришла. Как матушка?

— Она родила мальчика, но роды продолжаются.

— Ты имеешь в виду, что не все идет так, как надо?

— Мне кажется, родится еще один ребенок. Первый здоров и будет жить. Это тяжелое испытание для нее. В последнее время у нее было столько волнений. — Он укоризненно посмотрел на меня. — Она беспокоилась из-за твоего странного замужества.

— В этом нет необходимости. Но я понимаю ее опасения. Когда она объявила мне о своем замужестве, я тоже тревожилась за нее.

Повивальная бабка позвала нас, и мы подошли к комнате, где лежала моя мать.

— Два малыша, — сказала повитуха. — И я ни за что на свете не смогу отличить их друг от друга.

— Два! — воскликнул Саймон, и я почувствовала его волнение.

— Как прошли роды? — спросила я. Повитуха начала рассказывать:

— Вашей матушке было очень тяжело, но она благополучно родила их. Как ни была она измучена, но открыла глаза и сказала: «Мальчик!» Бедняжка, она так хотела сына! Я сказала ей: «Не один мальчик, моя дорогая, одного вам недостаточно. У вас их двое, и я никогда не видела таких крупных близнецов. Неудивительно, что они доставили столько хлопот при появлении на свет».

— Могу я ее увидеть?

— Благослови вас Господь, госпожа, именно этого она и хочет. Она спрашивала о вас много раз.

Я вошла в комнату. Матушка лежала на спине на подушках, волосы в беспорядке, а на лице торжествующая улыбка.

— Мама, — сказала я, становясь на колени у кровати, — ты родила здоровых близнецов. Она кивнула и улыбнулась.

— Теперь тебе нужно отдохнуть, — промолвила я. Она улыбнулась мне, затем выражение ее лица изменилось.

— Дамаск, ты счастлива?

— Да, мама.

Тень промелькнула на ее лице.

— Это все так странно. Я не слышала ни о чем подобном. Твой отец был бы огорчен.

— Мой отец на небесах, мама, — ответила я. — И я уверена, что он вместе со мной радуется моему замужеству.

— Твой отчим беспокоится. Он опасается за тебя.

— Скажи ему, пусть держит свои опасения при себе, мама. — Я видела, что конфликт между нами огорчает ее, поэтому быстро продолжала:

— Теперь ты, должно быть, счастлива, у тебя два малыша. Однако теперь ты не сможешь проводить много времени в саду, тебе придется заботиться о близнецах.

Она улыбнулась. Побеседовать о чем-то приятном — вот что ей было нужно. Если ее что-нибудь беспокоило, она старалась не думать об этом.

Когда я вышла от матушки, Саймон Кейсман ждал меня.

— Я хотел бы немного поговорить с тобой, прежде чем ты уйдешь, Дамаск.

Я пошла вслед за ним в комнату, которая была кабинетом моего отца. Много раз мы беседовали здесь, глядя на лужайку у реки. Я почувствовала острую тоску по былому, и мне захотелось увидеть отца, обсудить с ним свои опасения. Я могла бы даже поговорить с ним о Бруно.

— Я хочу знать, что происходит в Аббатстве, — сказал Саймон Кейсман. — До меня дошли странные слухи.

— Какие слухи? — Я надеялась, что мой голос не выдаст охватившую меня тревогу.

— Слухи о возвращении некоторых монахов. Я осторожно сказала:

— Клемент и Юджин, работавшие на моего отца, получили у нас место.

— Монахи! — произнес он, прищурив глаза, — И другие тоже. Все монахи.

— Земли в Аббатстве обширные, — возразила я. — Есть ферма, которая должна давать прибыль. Если там и есть один или два монаха, то только потому, что они искали работу.

— Надеюсь, — сказал он, — что вы с мужем не совершаете ничего противозаконного.

— Я не понимаю тебя.

— Аббатство Святого Бруно распущено. Было бы неразумно возрождать его, даже человеку, носящему фамилию Кингсмен.

— Многие Аббатства стали поместьями, поскольку король и его министры подарили их. Надеюсь, вы не возражаете против этого?

— Лишь в том случае, если те, кому они были подарены, не нарушают закон.

В этот момент я ощутила твердую уверенность в том, что Саймон предал моего отца и ненавидела его за это.

Я решила помучить его:

— Владельцы таких Аббатств, как наше, конечно, должны полностью использовать возможности своих владений. Я и понятия не имела о том, как велико оно и сколько в нем было всего: ферма, мельница, пруды, полные рыбы. Аббатство очень богатое, и мы хотим получать большие доходы.

Я увидела зависть, светившуюся в его глазах. Его губы скривились.

— Будь осторожна, Дамаск. Боюсь, что в Аббатстве происходит много странного. Ты можешь оказаться в опасности.

— Ты боишься этого! Нет, ты надеешься на это.

— Теперь мне трудно тебя понять.

— Ты хотел бы добавить Аббатство к своим владениям. Ты говорил мне об этом. Но ты опоздал. Оно наше.

— Ты не правильно меня поняла. Разве не был я всегда добр к тебе? Разве я не позволил тебе жить здесь как дома?

— У меня уже был дом.

— Ты намерена мучить меня. Ты всегда это делала. Прекрати, Дамаск. Так будет лучше. Если бы ты была моим другом…

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Я предлагал тебе замужество.

— И быстро утешился с моей матерью.

— Я сделал это, чтобы сохранить тебе крышу над головой.

— Ты так заботлив.

— Ты и твой муж не слишком раздражайте меня. Если правда, что вы собираете монахов, то берегитесь. Я знаю, что у вас живут не только Клемент и Юджин.

— Эти двое пришли из этого дома, помни это. Ты обвиняешь нас в том, что мы даем приют монахам, а ты сам? Разве не на тебя они работали? Как бы тебе самому не оказаться виновным в том, в чем ты обвиняешь нас. У моего мужа есть добрые друзья при дворе. Он был даже представлен королю.

С этими словами я поклонилась и оставила Саймона Кейсмана. Я знала, что он смотрит мне вслед взглядом, в котором смешиваются гнев и желание, взглядом, который я так хорошо знала. Он никогда не простит мне, что я отказала ему и вышла замуж за Бруно. И тем более не простит Бруно то, что тот приобрел Аббатство, которым он так хотел завладеть.

Его слова продолжали звучать в моих ушах: «Берегись!».

Не посоветовавшись с Бруно, я наняла двух служанок. Они были сестрами служанок из Кейсман-корта. Они собирались предложить свои услуги моей матери, но, узнав о моем приглашении работать в Аббатстве, охотно согласились.

Я объяснила Бруно, что таким образом наши владения будут больше походить на обычное поместье, и это его позабавило.

Через несколько недель одна из них, Мэри, пришла ко мне с глазами, полными благоговейного страха. Она была в лесу, в доме матушки Солтер. Она немного покраснела, поэтому я догадалась, что ходила она за приворотным зельем. И матушка Солтер послала мне весточку. Она хотела немедленно встретиться со мной.

Тем же утром я заглянула в хижину старухи. Как и прежде, там горел огонь. От почерневшего котла шел пар. Черный кот прыгнул на лавку и смотрел на меня своими желтыми глазами.

— Присядь, — сказала матушка Солтер, и я села у очага напротив нее. Она что-то помешала в котле и сказала:

— Пришло время, госпожа, сдержать свое обещание. Сейчас у тебя прекрасный дом. Ты готова принять ребенка.

Она встала и отдернула занавеску — на соломенном тюфяке лежал спящий ребенок. Я посчитала, что ей должно было быть почти два года, ибо она была дочерью Кезаи и Ролфа Уивера. Ребенок, о котором я обещала позаботиться.

Так много всего случилось с тех пор, как я дала это обещание, что успела забыть о нем. И теперь я была в замешательстве. Когда я давала клятву взять ребенка, мой отец был жив. Он согласился с тем, что ребенок будет жить в нашем доме.

Матушка Солтер почувствовала мою тревогу.

— Ты не можешь отказаться от обещания, данного умирающей, — сказала она.

— С тех пор как я дала его, обстоятельства изменились.

— Но клятва есть клятва.

Ребенок открыл глаза. Девчушка была красавицей. У нее были темно-синие, фиалкового цвета глаза, а ресницы густые и черные, как и волосы.

— Возьми ее, — велела матушка Солтер. Ребенок улыбнулся и потянулся ко мне. Когда я подняла ее, она обвила руками мою шею, как велела ей матушка Солтер.

— Ну, дитя жимолости, — сказала ей ведьма, — обними свою мать.

Девочка удивленно взглянула мне в лицо. Я никогда не видела такого прелестного существа.

— Вот, — сказала матушка Солтер, — помни свою клятву. Горе тем, кто нарушает обеты, данные умершим.

Я с девочкой на руках вышла из хижины ведьмы. Я отнесла ее в Аббатство.

— Что это за ребенок? — требовательно спросил Бруно.

— Я принесла ее, чтобы она здесь жила, — ответила я. — Она будет нашей дочкой.

— Клянусь Богом, — воскликнул он, — ты делаешь странные вещи, Дамаск! Зачем ты принесла в дом этого ребенка? Я уверен, у тебя скоро будет собственное дитя.

— Я обещала взять ее. Тогда это было легко. Мой отец был жив. Я рассказала ему о своем обещании, и он сказал, что я должна его сдержать.

— Но зачем давать такие обещания?

— Оно было дано умирающей. Он пожал плечами:

— Слуги позаботятся о ней.

— Я обещала относиться к ней, как к своей дочери.

— Кому ты дала такое обещание?

— Бруно, — сказала я, — я дала его Кезае на ее смертном одре.

— Кезае! — Лицо его потемнело от гнева. — Кезае. — Он так произнес это имя, словно в нем было что-то непристойное. — Ребенок этой твари! Здесь!

«Ох, Бруно, — подумала я, — разве сам ты не ребенок этой твари?!» Конечно, он рассердился именно по этой причине.

— Послушай меня, — сказала я. — Кезая умирала и попросила меня позаботиться о ребенке. Я обещала и не возьму назад своего слова.

— А если я не захочу, чтобы ребенок жил здесь?

— Ты не будешь так жесток.

— Ты еще меня не знаешь, Дамаск.

Я пристально посмотрела на него. Таким я его еще никогда не видела. Лицо его было искажено от гнева. Казалось, будто расшалившийся малыш сдернул маску с этих неотразимых совершенных черт, которые так околдовали меня. Ненависть к этому невинному существу делала его похожим на дьявола.

Как всегда, когда я была встревожена, язык мой становился необычайно остер.

— Кажется, мне предстоит узнать нечто такое, что не доставит мне удовольствия! — воскликнула я.

— Ты отнесешь ребенка туда, откуда принесла, — приказал он.

— Ее место здесь.

— Здесь! В моем Аббатстве!

— Ее место со мной. Если это мой дом, то и ее тоже.

— Немедленно отнеси ее туда, откуда принесла.

— К ее прабабке, матушке Солтер, в хижину в лесу?

«О, Боже, — подумала я, — ведь она может быть и твоей прабабкой».

Я бы хотела, чтобы мне в голову не приходили такие мысли. Эта невинная малышка его сестра по матери, и поэтому он не желает держать ее в своем доме. Где же то божество, которым я так восхищалась? Его заменил человек с непомерной гордыней! Я ощутила страх. В этот момент я понимала Бруно лучше, чем когда-либо прежде, и я чувствовала, что он боится. Я была уверена, что могу любить в нем и его слабости, но в тот момент мои чувства к нему изменились. Обожание исчезло. Оно уступило место глубокой материнской нежности.

Мне хотелось обнять его и сказать: «Будем же счастливы. Забудем о том, что ты не такой, как другие люди. Мы принадлежим друг другу, мы чудесным образом получили замечательное Аббатство! У нас есть будущее. Давай построим наше Аббатство как приют для тех, кто в нем нуждается. Давай вырастим наших детей в мире и согласии, и пусть эта малышка будет первой».

Однако я поняла, что не вполне верю его складной истории о том, как он получил Аббатство.

— Я думал, что ты будешь делать только то, что мне нравится, — произнес Бруно.

— Ты знаешь, что самое большое мое желание — это угодить тебе.

— И все же ты делаешь это… Мы так недавно женаты, а ты уже поступаешь вопреки моей воле.

— Потому что я дала обещание — священный обет умирающей женщине. Ты должен понять, что я не могу нарушить моего слова.

— Отдай ребенка тому, кто до сих пор о нем заботился.

— Это ее прабабка, госпожа Солтер. Она угрожала мне проклятьем, если я не возьму ребенка. Но я оставлю ее у себя не из страха, а потому, что дала слово, и намерена сдержать его.

Несколько минут он молчал. Потом сказал:

— Я понимаю, что ты дала опрометчивое обещание. Это было неразумно. Это было глупо. Что же, пусть ребенок останется, но чтобы он не попадался мне на глаза. Я не желаю ее видеть.

Он повернулся и пошел прочь, а я печально смотрела ему вслед. Я была несчастна. Мне хотелось быть такой, как моя мать, безмятежной и несклонной к критике. Но я не могла сдержать ход своих мыслей. Я не могла не понимать, что Бруно побоялся обидеть лесную ведьму.

В наших отношениях появилась трещина. Ничто больше не будет прежним. Бруно понимал, что позволил маске на мгновение соскользнуть и что я увидела то, что за ней скрывается. И это сделал ребенок. Маленькая девочка заставила его проявить свою мстительность и, что еще хуже, трусость. С того момента между нами все изменилось. Мы реже бывали вместе. Ребенок занял значительную часть моего времени. Девочка была умной, шустрой и шаловливой, и каждый день я поражалась ее невероятной красоте. Она чувствовала неприязнь Бруно, хотя с первого дня ее появления в Аббатстве они едва ли видели друг друга. Я была уверена, что в душе она считала его чем-то вроде великана-людоеда.

Хани повсюду топала вслед за мной, так что мне не легко было где-нибудь бывать без нее. Я чувствовала, что она всегда в тревоге, если меня нет. При виде меня ее глаза вспыхивали радостью и облегчением, и это было восхитительно.

Естественно, что появление ребенка изменило домашний уклад. Если раньше он был довольно необычным, то теперь стал более нормальным. Бруно по-прежнему советовался со мной по поводу дома, строительство которого уже началось, и вел себя так, словно между нами не было разлада, но я понимала, что со временем он будет чаще видеть Хани и бесполезно станет прятать ее от него.

Казалось, он понимал это и смирился с неизбежным присутствием девочки. Я была рада, хотя и видела, что между ними существует явная неприязнь. У Бруно она выражалась в притворном безразличии, но Хани была слишком мала, чтобы скрывать свои чувства. Она убегала от него, а когда он был поблизости, прижималась ко мне.

Обстоятельства были непростыми, но с каждым днем я все больше любила девочку. Бруно я тоже любила, но иначе. Я обнаружила, что в мои чувства к нему закрадывается жалость.

Матушка объявила о предстоящем крещении близнецов, и Кейт написала, что приедет, оставив Кэри с няньками, а Ремуса с его делами. Конечно, она остановится в Кейсман-корте, но первым делом заглянет в Аббатство повидать меня.

Через несколько дней она появилась и, верная своему слову, тотчас же пришла в Аббатство. В своем чудесном бархатном платье красавица Кейт выглядела более элегантной, чем когда-либо. Октябрьский ветер разрумянил ее лицо и теребил выбившиеся из прически прядки волос.

Кейт вошла в холл и огляделась. Я стояла на площадке, расположенной наверху первого лестничного пролета, и увидела ее за несколько секунд до того, как она заметила меня.

— Кейт! — воскликнула я. — Ты прекрасна, как никогда!

Она сделала гримасу:

— Я готова умереть от скуки. Даже двор стал смертельно скучным. Я должна многое рассказать тебе, Дамаск. Но прежде есть много, что я хотела бы узнать.

Она оглядела громадный холл с деревянным потолком, лепными арками и резными украшениями.

— Так это и есть жилище старого аббата. Очень красиво. Клянусь, оно выигрывает в сравнении с замком Ремуса. Но я даже сейчас не могу поверить в твое замужество, Дамаск!

Она схватила мою руку и взглянула на кольцо на моем пальце.

— Чему ты так удивляешься? — спросила я.

— Вообще-то Бруно следовало жениться. И, конечно, это должна была быть одна из нас. А я уже вышла замуж за Ремуса, так что оставалась только ты. Но эта усадьба… и обстоятельства ее приобретения… им, который был так беден. Как Аббатство попало в его руки?

— Это было чудо, — ответила я. Она широко распахнула глаза и испытующе поглядела на меня.

— Еще одно чудо? — спросила она. — Невозможно! Нас обманули в первый раз, не так ли? Ты знаешь, Дамаск, мне кажется, что я не верю в чудеса.

— Ты всегда отличалась вольнодумием. Кейт взглянула на резьбу на стенах.

— Но это прекрасно. И теперь это твой дом! Почему ты не написала мне и не рассказала о том, что случилось? Почему ты молчала? Тебе следовало предупредить меня.

— Не было времени.

— Ну, теперь я хочу, чтобы ты мне обо всем рассказала. Это твой дом, Дамаск. Наше старое Аббатство — твой дом. Ты знаешь, Дамаск, говорят, будто Аббатство становится тем, чем оно было прежде?

— Я знаю об этих слухах.

— Не обращай внимания на слухи. Давай побудем вместе и поговорим. Нам столько надо обсудить.

Я провела ее по громадной лестнице с великолепной резной балюстрадой в комнату в верхнем этаже, где занималась рукоделием, точнее, шила платье для Хани, когда прибыла Кейт.

Хотя стоял октябрь, послеполуденное солнце заливало длинную комнату, и я провела ее к окну, у которого только что сидела за работой.

— Ты не голодна, Кейт? — спросила я.

— Твоя матушка уже накормила меня. Она так гордится своими близнецами. Где твой муж?

— Он очень занят. Здесь столько работы. Я была поражена, Кейт, когда поняла, насколько велико Аббатство. Предстоит еще очень много сделать, если мы хотим увидеть его таким же процветающим, как прежде.

Она пристально посмотрела на меня:

— Но оно не должно быть процветающим Аббатством, не так ли?

— Конечно, это не Аббатство в том смысле, каким было аббатство Святого Бруно. Но здесь есть ферма, мельница, поля, которые нужно подготовить, чтобы на следующий год они дали урожай. — Я говорила потому, что боялась вопросов, которые Кейт может задать, если я остановлюсь. — Необходимо запасти сена для животных…

— Пожалуйста, не излагай мне перечень предстоящих работ. Я не за этим сюда приехала.

— Но ты должна понимать, что здесь необходимо многое сделать и нам потребуется много слуг, если мы хотим, чтобы усадьба процветала.

— А Бруно? Где он?

— Думаю, где-нибудь в Аббатстве. Возможно, он договаривается насчет обработки земли или на мельнице, а может быть, и с Валерианом в скриптории.

— Что он сказал, когда узнал, что я приезжаю?

— Совсем немного.

— Не своди меня с ума, Дамаск. Какое это произвело на него впечатление?

— Какое самомнение! Ты думаешь, это такое важное событие, что ты, наконец, соблаговолила посетить нас?

— Я думала, что он будет рад.

— Он неохотно делится своими мыслями.

С этим она согласилась.

Я спросила, как поживает Кэри. Вырос ли он?

— Для детей это естественно. Кэри во всех отношениях нормальный ребенок.

— Я хотела бы повидать его.

— Ты увидишь его. Я привезу его в Аббатство. — Она испытующе посмотрела на меня. — Что за банальные вопросы мы задаем друг другу! А у тебя здесь эта девочка — ребенок Кезаи! — И снова ее испытующий взгляд впился в меня. — Разумно ли это?

— Я дала обет. А Дамаск всегда держит свое слово. А Бруно? Что он думает? Только несколько недель, как женился, и уже ребенок!

— Он смирился с тем, что я должна сдержать данное слово. А я люблю девочку.

— Ты будешь ее любить. Ты вечная мать. Такая уж ты есть, Дамаск. Ты счастлива?

— Я счастлива.

— Ты всегда обожала Бруно… Но ты всегда была такой честной. Ты никогда не умела скрывать свои чувства, правда?

Я избегала смотреть ей в глаза.

— Думаю, и ты не была безразлична к нему.

— Но ты выиграла приз, ловкая Дамаск.

— Я не была ловкой. Просто так уж вышло.

— Ты имеешь в виду, что он вернулся и попросил тебя выйти за него замуж?

— Именно это я и имею в виду.

— И сказал, что положит к твоим ногам богатое Аббатство? «Я дам тебе богатство и драгоценности…»Я засмеялась:

— Ты всегда была одержима стремлением к богатству, Кейт. Я помню, что, когда мы были детьми, ты говорила, что выйдешь замуж за герцога. Я удивлена, что ты удовольствовалась простым бароном.

— В битве жизни мы стараемся использовать возможности, которые кажутся нам достаточно хорошими. Упустить их значит остаться ни с чем. Не так уж много знатных людей посещали дом твоего отца, не так ли? Ремус оказался вполне достойным моего внимания.

— Он так же, как и прежде, без ума от тебя?

— Он так же безумно влюблен, — ответила Кейт. — И он страшно благодарен за сына. Но я хотела поговорить о тебе… о тебе, Дамаск. Здесь произошло столько — больше, чем происходит в моем маленьком мирке. Твоя мать произвела на свет двух близнецов и это твое странное замужество — вот что меня интересует, — Я думаю, что ты знаешь о том, что произошло. Бруно вернулся и попросил меня выйти за него замуж. Было много разговоров о новом владельце Аббатства. Никто не знал, кто он. Я согласилась выйти за Бруно, только тогда он открыл мне, что он и есть владелец Аббатства, и рассказал о том, каким чудесным образом оно ему досталось.

— Это фантастическая история, а я никогда полностью не верила в них.

— И ты полагаешь, что я тебе лгу, Кейт?

— Не ты, Дамаск. Но ты должна согласиться, что все это очень странно. Так он просил тебя выйти за него замуж и только после этого открыл тебе, что твоим домом будет Аббатство! Что за скрытный жених! Могу поклясться, что ты обещала ему разделить с ним жизнь в нищете.

— Я думала, что так и будет. Она медленно кивнула:

— Бруно — гордый человек.

— Ему есть чем гордиться.

— Разве гордыня не грех — не один из смертных грехов, как меня всегда уверяли?

— О да, ты становишься придирчивой, Кейт. У Бруно врожденное чувство собственного достоинства.

— Я совсем не это имела в виду. — Лицо ее на мгновение потемнело, и она пожала плечами. — Покажи мне Аббатство, Дамаск, — попросила она. — Должно быть, я получу от этого удовольствие. Сначала покажи дом. Эта комната прекрасна. Я буду представлять тебя здесь, когда вернусь в свой мрачный старый замок.

— Так замок стал мрачным? Я думала, что ты очень гордишься таким чудесным старым зданием.

— Это всего лишь замок, причем семья Ремусов живет там со времен Эдуарда I. Его не сравнить с Аббатством, правда?

— Я думаю, что сравнение в пользу замка.

— Ну, Дамаск, это твои старые штучки. Ты учишь меня ценить то, что я имею. В тебе всегда было что-то от проповедника. Что ты думаешь о новой религии? Ты знаешь, у нее много сторонников? Это, конечно, вызов Риму, но это и делает ее такой привлекательной. Я думаю, это более простая вера. Вообрази богослужения на английском! Людям так легко их понять. С одной стороны, это хорошо, но в то же время это лишает веру некоторых достоинств. Когда плохо понимаешь, о чем говорят, это производит гораздо большее впечатление.

— Ты по-прежнему перескакиваешь в разговоре с предмета на предмет в своей обычной непоследовательной манере. Что общего у религии с архитектурой?

— Мне кажется, что в этом мире все связано. Вот! Ты впала в задумчивость! Разве я сказала что-нибудь глубокомысленное? Возможно, я становлюсь умной. Ты и Бруно, вы были умными, не так ли? Вы, бывало, сводили меня с ума, когда с глубокомысленным видом обсуждали вопросы, в которых я не разбиралась. Но я всегда могла обвести вас вокруг пальца. Я не изменилась, Дамаск, и я не сомневаюсь в том, что и ты и Бруно тоже не изменились.

— Зачем нам обманывать друг друга?

— Возможно потому, что у некоторых из нас есть то, что хотели бы иметь другие. Но не важно. Где Бруно? По правилам хорошего тона ему следовало бы быть здесь и приветствовать меня.

— Ты забываешь, что твой визит для нас неожиданность.

— Он знал, что я собираюсь приехать в Кейсман-корт, не так ли?

— И ты надеялась, что он будет ждать здесь, пока ты появишься?

Она отрицательно покачала головой:

— Я бы не стала ожидать этого от Бруно. Пойдем, покажи мне свою прекрасную обитель.

Я провела Кейт через комнату в собственную маленькую гостиную.

— Здесь очаровательно! — воскликнула она, оглядев потолок с резными балками, гипсовым орнаментом и украшенным фризом. — Построено не очень давно, — объявила Кейт. — Я уверена, что старый аббат перестраивал дом после того, как произошло первое чудо и Аббатство стало богатеть. Этим он обязан Бруно. Это удивительно, как много людей обязаны Бруно.

Я повела ее по комнатам. Кейт восхищалась всем, что видела, но, мне кажется, в ее восхищении была доля зависти. Галерея очаровала ее, хотя гобелены и драгоценные украшения были сорваны со стен Ролфом Уивером и его людьми. Но они не повредили сидения у окон и прекрасный эркер, выходивший в крытую аркаду и трапезную.

В конце галереи находилась маленькая часовня, дверь которой украшали панели с изображением Святого Бруно.

— Они хорошо жили, эти монахи, — с улыбкой сказала Кейт. — И как тебе повезло, что именно тебя привел Бруно в это чудесное место.

Пока мы обходили Аббатство, она все время восторгалась, и я понимала, что Кейт находит восхитительным место, владевшее в детстве нашим воображением, и завидует мне. Она взбиралась по лестницам, по которым монахи ходили ночью, открывала двери монашеских келий и стояла, оглядывая помещения.

— Как здесь тихо! — произнесла она. — Как холодно! Здесь, наверное, есть призраки.

Кейт призналась, что думает о тех, кто вынужден был умерщвлять плоть и страдал здесь.

— Посмотри на этот соломенный тюфяк! — воскликнула она. — Вообрази, о чем думал человек, живший в этой келье! Они отгораживались от всего света и, вероятно, ночами тосковали о том, чего лишились. Разве это жизнь, Дамаск, — запереть себя, оградить от искушений, от мира? Какое странное место Аббатство. — Она взглянула в похожее на щель окно монастырской спальни. — Тебе здесь будет страшно по ночам, Дамаск. Кто знает, может быть, ты увидишь призраки давно умерших монахов, разгуливающие в аркадах? Тебе не кажется, что жившие и страдавшие здесь люди могут вернуться на место пережитой ими трагедии?

Кейт завидовала. Она хотела, чтобы Аббатство принадлежало ей, и я так хорошо ее понимала — она всегда старалась получить то, что хотела.

Я почти сожалела, что показала ей все Аббатство. Оно было очень велико. Со временем, если все пойдет хорошо, хозяин Аббатства может стать человеком невероятно богатым и могущественным. Разве не к этому всегда стремилась Кейт? В душе я знала, что у нее к Бруно особое чувство. Он был властителем дум нашего детства. Необычность его происхождения, его отчужденность делали его не таким, как другие, и он обрел необъяснимые черты, почти божественность. Но в душе никто из нас не был уверен в том, действительно ли произошло чудо в рождественских яслях тем давним утром.

Я так понимала ее, мою практичную Кейт. И от этого любила ее ничуть не меньше. Я знала ее силу и слабость, и то и другое было велико. Мы соперничали из-за Бруно. Я знала это всегда, даже когда мы были детьми и играли на траве на земле Аббатства.

Что теперь чувствовала Кейт? Я знала, что она сравнивает Аббатство с замком Ремуса. Сравнивала ли она моего мужа со своим?

В скриптории, где они встретились лицом к лицу, Кейт напоминала цветок, освещаемый солнцем после дождя. Ее глаза сияли, щеки пылали, как алые розы моей матери, так, что я почувствовала себя деревенской девушкой рядом с придворной красавицей.

— Мы восхищались твоим Аббатством, — сказала она Бруно.

Бруно тоже переменился. Я увидела блеск в его глазах. Они светились гордостью за Аббатство и, кроме того, огромным удовлетворением, потому что Кейт увидела его владения.

— И что ты об этом думаешь? — спросил он.

— Великолепно! Так ты стал владельцем поместья! И такая земля! Кто бы мог подумать, что это возможно. Это чудо.

— Это чудо, — повторил он. — У тебя все в порядке, Кейт?

— У меня все в порядке, Бруно.

Он едва взглянул на меня. Он действительно изменил свое отношение ко мне со времени появления Хани. Кейт, как всегда, была в центре внимания. Мне живо вспомнилось как она ходит колесом по траве Аббатства, отвлекая его от меня. Это было похоже на то, что она делала сейчас. Она пыталась привлечь его своей сияющей красотой. Она как будто говорила:

«Сравни меня со своей маленькой простенькой Дамаск», — Так ты пришла навестить нас.

— Я приехала на крестины младенцев Кейсмана и повидать Дамаск и тебя… — Она помедлила на последнем слове.

— И ты нашла много перемен?

— Огромные перемены в Аббатстве! Во всей округе ни о чем другом не говорят.

— Поэтому ты приехала посмотреть сама. И как ты его находишь?

— Еще более прекрасным, чем я думала. Она пристально глядела на него, привлекая к себе его взгляд. Я хорошо знала ее. Она не знала угрызений совести.

Какое она произвела на него впечатление? О чем он вспоминал?

— Со мной нет моего сына, — сказала она. — Но на днях я привезу его, чтобы показать вам.

— Я хочу взглянуть на него, — сказал он. Я вступила в разговор:

— Мы выберем время, когда Бруно будет свободен.

— Завтра я обязательно приду снова, — сказала Кейт. — Мое пребывание в этих местах будет недолгим, а нам о многом нужно поговорить. Я хочу узнать о твоих планах, касающихся этого замечательного поместья. Дамаск показала мне его. Я и не представляла, что оно так велико. Раньше я видела только ворота, высокие серые стены и, конечно, то, что я увидела, когда прошла через скрытую плющом дверь.

Бруно внимательно смотрел на нее. Мне хотелось знать, о чем он думает.

Мы вернулись в дом аббата, и все время он увлеченно рассказывал ей о своих планах.

— На много миль вокруг не будет поместья лучше, — с гордостью произнес он. — Когда все будет приведено в порядок, фермы будут приносить доход, ты увидишь.

— О да, — сказала Кейт, — я увижу. И как сильно я стану завидовать из башни моего замка.

На следующий день в церкви Кейсман-корта окрестили близнецов. Я никогда не видела, чтобы моя мать была так счастлива. Саймон Кейсман тоже выглядел довольным.

Мальчиков назвали Питер и Пол. Пол громко кричал в течение всего обряда, чем доставил удовольствие моей матери, считавшей это признаком мужественности, хотя спокойствие Питера показывало, какой он славный ребенок.

На следующий день Кейт вновь посетила Аббатство. Мы перешли на террасу и предались ее любимому занятию — сплетням.

После женитьбы и рождения сына Ремус, кажется, испытал прилив жизненных сил. Казалось, что Кейт это огорчает, меня же ее огорчение просто потрясло. Она смеялась надо мной.

— Богатая вдова, — сказала она, — это так привлекательно.

— Так ты хочешь стать ею?

— Тише. Если Ремус умрет во сне от того, что принял слишком большую дозу макового сока, то будут подозревать, что это подстроила я.

— Не говори об этом даже в шутку.

— Ты все та же прежняя Дамаск. Боишься. Всегда оглядываешься, не подслушивает ли кто.

— Один раз доносчик отравил мне жизнь. Она положила руку на мою:

— Моя бедная, бедная Дамаск. Как хорошо я тебя знаю! Твое доброе верное сердце было разбито. Как я рада, что оно исцелилось! А теперь тебе так повезло… Извини, что я вспомнила о тех печальных временах. И не думай, что хочу избавиться от Ремуса. Он хороший муж, а иногда лучше иметь стареющего мужа, чем молодого. Он так мне благодарен, бедный Ремус. И я даже считаю, что, если бы мне пришло в голову завести небольшое приключение на стороне, он бы не обиделся.

— Я надеюсь, ты не ищешь приключений, как ты это называешь?

— Я оставляю тебе возможность сомневаться по этому поводу. И я не вижу причин, по которым ты должна быть настроена так критически, если сам Ремус готов закрыть на это глаза. Но, упоминая о непостоянстве жен, я должна тебе рассказать о последнем скандале при дворе. Дело касается королевы. Ты слушаешь?

— Я вся внимание.

— Я боюсь, что наша дорогая маленькая королева попадет в беду. Жестокие люди стремятся повредить ей, а она, бедняжка, не в силах им противостоять.

— Но ведь ее брак был счастливым.

— Он был таким. Как занятно видеть Его Величество в роли любящего мужа. Она такое очаровательное маленькое создание. Но никак не красавица. Хотя она и кузина Анны Болейн, но совершенно лишена элегантности. Ты помнишь тот день, когда мы ходили на коронацию Анны и она возлежала в паланкине?

— После того как ты бесстыдным шантажом заставила Тома Скиллена отвезти нас.

Кейт громко рассмеялась, ее глаза сверкали озорством.

— Том был так напуган! Что за женщина была эта Кезая! Как грустно, что она умерла! Ее любовные похождения продолжались бы до старости, и эти приключения стоили бы того, чтобы о них рассказывать! Я знаю таких людей. Но я хочу поведать тебе о бедной маленькой Кэтрин Говард. Она чем-то напоминает мне Кезаю. Она из тех, ко никогда не может сказать мужчине «нет», кажется, она очень часто говорила «да».

— Расскажи мне, что случилось. Я ничего не знаю.

— Ты скоро услышишь, ибо я уверена, что все ее враги захотят выступить с доказательствами против королевы.

— Бедное дитя, — прошептала я. — Ведь она немногим больше чем дитя.

— Она немного старше тебя и чуть младше меня. И я считаю, что в этом возрасте еще рано покидать этот мир.

— Но до этого же не дошло?

— Если все, о чем ходят слухи, будет доказано, она вполне может отправиться на Тауэрский холм, как ее восхитительная кузина шесть лет тому назад.

— Разве королю позволительно сменить так много жен за столь короткий срок?

— Конечно! Разве эта мерзкая Джейн не последовала за Анной, которая сменила испанку Екатерину? Правда, на Екатерине король был женат двадцать лет, и все это время у него была только одна жена. А потом другая Анна, которая была совсем не в его вкусе. Ей повезло. Я уверена, она наслаждается жизнью в Ричмонде. А теперь хорошенькая маленькая Кэтрин Говард.

— С которой он так счастлив.

— С которой он был счастлив. Бедная Кэтрин! Ходят слухи, что она вела себя весьма легкомысленно в спальне, которую делила с другими девушками в доме своей бабки, — с несколькими простолюдинками, по положению немногим выше слуг. Эти беспринципные женщины сочли забавным занятием растление девушки знатного происхождения, и в тринадцать лет у нее был любовник. Говорят, юная Кэтрин вскоре вступила в предосудительную связь с музыкантом. И это было только начало. После этого у нее была связь, похожая на брак, с молодым человеком по имени Франсис Дерхам. Таким образом, она не была девственницей, когда вышла замуж за короля, хотя и утверждает, что была.

— Ее бабушкой была вдовствующая герцогиня Норфолк, не правда ли?

— Да. Ей и дела не было до очаровательной внучки. Бедняжка Кэтрин! Как дочь младшего сына, ее не принимали в расчет до тех пор, пока король не удостоил ее своим вниманием. Лишь тогда лорд Норфолк оценил свою племянницу. Точно так же, как это было и с другой его племянницей, Анной Болейн. Но ты помнишь, что он не помог ей в трудную минуту. Могу поклясться, что и сейчас он не собирается поддерживать Кэтрин.

— Кэтрин в опасности?

— Она настоящая дурочка, Дамаск. О, я бы вела себя совсем иначе, если бы была на ее месте!

— Как бы искусно ни вела свои дела королева Анна, они привели ее на Тауэрский холм, под меч палача.

— Верно, — согласилась Кейт. — Но это было из-за того, что Анна не могла родить мальчика, а король был одержим желанием иметь сына.

Тут я вспомнила о Бруно. Я была уверена, что он одержим тем же желанием. «По крайней мере, — подумала я, — он не отрубит мне голову, если я не смогу родить ему сына».

— Кроме того, он был влюблен в Джейн Сеймур, — продолжала Кейт. — Вот почему Анна лишилась головы — в силу не зависящих от нее обстоятельств. С королевой Кэтрин Говард дело обстоит не совсем так. Говорят, она вела себя аморально, у нее было несколько любовников и это стало известно беспринципным членам семейства ее бабушки. Мне рассказывали, что некоторые из них получили место в ее свите потому, что угрожали ей раскрыть ее секреты, и волей-неволей она была вынуждена дать этим людям место при дворе.

— И обо всем этом донесли королю? Я была уверена, он ее очень любит, и если это действительно так, то простит королеве то, что она делала до замужества.

— Ты живешь в тиши, Дамаск, и не знаешь, что происходит. Разве ты не понимаешь, что страна расколота религиозным конфликтом? Разве ты никогда не слышала о человеке по имени Мартин Лютер?

— Конечно, слышала, — с жаром ответила я. — Я думаю, что мы с отцом за неделю вели больше бесед о теологии, чем ты за всю жизнь. Мы и с Бруно тоже говорим об этих вещах.

— Знаю я твои беседы. Ты станешь спорить с ним, что правильно и что не правильно. Я не это имела в виду. Дело в политике. В этой стране две быстрорастущие партии — те, кто поддерживает католическую церковь, и те, кто хочет ее реформировать. Знаешь ли ты, что Анна Болейн очень интересовалась идеями реформаторов? Это создало ей много врагов среди католиков. Сколь важную роль они сыграли, чтобы приблизить ее падение, мы не узнаем, но они сделали свое дело.

Наша маленькая королева Кэтрин не интересуется религией. Она просто хочет быть счастливой и веселой, чтобы и ее царственный супруг был таким же. Но она происходит из семьи Норфолков — герцог, ее дядя, лидер католической партии. Поэтому сторонники реформаторов решили ее погубить. Но она не занимается политикой. Ей ни к чему все это. И вот… они будут рыться в ее прошлом. Они обнаружат, что она спала с несколькими мужчинами, возможно, состояла в браке с одним из них. Нам предстоит стать свидетелями ужасных событий при дворе. Ты можешь быть в этом уверена, Дамаск.

— Мы должны молиться за нее.

— Не забудь, что партия реформаторов молится за то, чтобы ее погубить. Очень много молитв возносится и от католиков. И все молитвы одному и тому же Богу. Интересно, Дамаск, чьи молитвы он услышит?

Я сказала:

— Я буду молиться за человека, а не за веру. Она еще так молода, не моложе нас с тобой, Кейт. Это трагедия. Ведь она может лишиться головы.

— Партия реформаторов вне себя от беспокойства. Они боятся, что не смогут погубить королеву, потому что король слишком любит ее.

— Если это так, то король никогда не допустит этого.

— Мне говорили, что именно в это она и верит. Но против нее столько могучих умов. Говорят, ее допрашивал архиепископ Кранмер, а он не относится к числу ее лучших друзей.

После этого разговора я не могла отделаться от мыслей о бедной маленькой жене государя. Я представляла, как она боится разделить судьбу своей кузины Анны Болейн, а ведь у нее не было мудрости и душевных сил этой королевы. Бедная крошка Кэтрин Говард, которая имела несчастье быть достаточно привлекательной, чтобы удостоиться внимания монарха!

Но меня ожидало чудесное событие, и я перестала думать о королеве. Еще до того, как Кейт покинула нас, чтобы вернуться в замок Ремуса, я узнала, что жду ребенка.

Когда я рассказала об этом Бруно, он был вне себя от радости. Разногласия, возникшие между нами из-за появления Хани, были забыты. Именно об этом он и мечтал. О ребенке, о собственном сыне.

Отцовская гордость присуща человеку, и мне это нравилось. А какое удовольствие получали мы от разговоров о нашем будущем ребенке!

В это время я могла приводить Хани в наш маленький круг. Бруно редко заговаривал с нею, и его безразличие было обидным, но, по крайней мере, ей было позволено бывать в нашем обществе. Она смирилась с этим, и если Бруно не обращал на нее внимания, то она делала то же самое. Но я радовалась тому, что она больше не боится его и не стремится покрепче прижаться ко мне, когда он был поблизости.

Мы значительно увеличили штат прислуги. В течение нескольких недель после отъезда Кейт прибывали люди, предлагающие свои услуги для разнообразной работы на полях. У меня появилась экономка, госпожа Кримп, которая, к моему удовольствию, проявила большой интерес к Хани.

Я подозревала, что некоторые из приходивших наниматься к нам была знакомы с Аббатством и раньше уже работали здесь. Может быть они были мирскими братьями. Брать их на работу было небезопасно, но Бруно делал это, чтобы поддержать веру в себя. Я в это время была поглощена мыслями о ребенке и с нетерпением ждала его появления на свет.

Я любила и готова была защищать Хани, но знала, что ничто не может сравниться с теми чувствами, которые вызывал во мне собственный ребенок.

Я была замкнута в маленьком мирке. Иногда до меня доходили придворные сплетни. Бывших любовников королевы допрашивали в Тауэре. Иногда, бывая на реке, я бросала взгляд на серую крепость, и предо мной вдруг ярко вспыхивало видение забрызганной кровью камеры пыток. В прежнее время я, вероятно, предалась бы размышлениям и вспомнила бы об отце. Но восторженные мысли о появлении новой жизни отгоняли мрачные воспоминания.

Я говорила себе: «Но король любит ее. Он ведь не хочет избавиться от нее. Он не допустит, чтобы она умерла».

Путники частенько останавливались в Аббатстве и жили в странноприимном доме, который был открыт, как и в прежние времена. Они рассказывали, что король пережил сильное потрясение, когда узнал о скандалах, связанных с его женой. Оно оказалось тем сильнее, что незадолго перед тем, как он услышал эти истории, он поведал своему исповеднику, епископу Линкольнскому, что наконец обрел блаженство в семье, и просил епископа организовать благодарственный молебен Господу за то, что тот даровал ему такую любящую и добродетельную королеву.

Мы слышали также, что, когда бедной маленькой королеве рассказали, в чем ее обвиняют, от страха ею овладело безумие. Зная, что король молится в маленькой часовне в конце галереи в Хэмптон-корте, истерически крича, она бросилась туда. Слуги, которым было приказано ограничить ее свободу, схватили королеву и силой вернули в ее покои.

Чувствовалось, что скоро произойдет беда. Король был всемогущ. Он стоял над двумя партиями — папистов и антипапистов, и в его глазах и те и другие были предателями, которых следовало наказывать смертью. Он ясно дал понять, что ничего не изменилось, только главой церкви стал король, а не папа. Государь ненавидел папу не меньше, чем Мартина Лютера.

Но для меня не было ничего важнее моего будущего ребенка. Я закрывала глаза на то, что атмосфера в Аббатстве меняется с каждым днем и что с тех пор, как я забеременела, ко мне относились с благоговейным страхом и уважением, что, как я поняла, соответствовало пожеланию Бруно.

Когда матушка узнала о моем состоянии, она очень обрадовалась. Она пришла в Аббатство, принесла травы и некоторые из своих отваров. Я тоже стала навещать ее, и мы беседовали, как это обычно делают женщины, о детях. Теперь мы были ближе, чем когда-либо прежде.

Я обожала близнецов — Питера и Пола. Они были здоровыми и крепкими малышами. Матушка страстно их любила и старалась, чтобы они все время были у нее на виду. Она даже стала уделять меньше внимания своему саду. Она постоянно обсуждала их характеры, ум и красоту. Она перестала их пеленать, потому что они энергично протестовали, и любила смотреть, как они сучат ручками и ножками.

Я начала получать удовольствие от нашей болтовни. У нее было много советов для меня, и я знала, что это хорошие советы. Матушка считала, что повитуха, которая принимала у нее роды, была лучшей во всей округе, и настаивала, чтобы, когда придет время, она помогла и мне.

Матушка сшила маленькие платьица для моего ребенка, хотя я знала, что она предпочла бы сделать что-нибудь для своих обожаемых близнецов.

Я часто навещала ее, потому что теперь мы были не столько матерью и дочерью, сколько двумя женщинами, обсуждающими милый их сердцу предмет. Она доверительно сообщила мне, что надеется еще иметь детей, но, даже если у нее их больше не будет, она считает себя особо благословленной тем, что у нее два здоровых сынишки.

Однако однажды я встревожилась.

Я сидела в матушкиной комнате для шитья и случайно под тканью обнаружила книгу. Я удивилась. Читать что бы то ни было так непохоже на мою мать. Но я изумилась еще больше, когда взяла том в руки, открыла и прочла несколько строк. Я почувствовала, как сильно бьется мое сердце. Там были изложены догматы новой религии. Услышав матушкины шаги, я поспешно закрыла книгу, но не могла забыть о ней.

В конце концов, я спросила:

— Мама, что ты читаешь?

— О, — сказала она с гримасой, — это очень скучная книга, но я стараюсь прочесть, чтобы угодить твоему отчиму.

— Он хочет, чтобы ты ее прочла?

— Он настаивает на этом.

— Мама, я думаю, что тебе не следует оставлять такую книгу там, где любой может найти ее.

— Почему? Это всего лишь книга.

— Из-за ее содержания. Это доводы в пользу религии реформаторов.

— Правда? — спросила она.

— Прошу тебя, ради меня, будь осторожнее. Матушка потрепала меня по руке.

— Ты такая же, как твой отец, — сказала она. — Много шума из ничего. Лучше посмотри сюда! Пол уже вырастает из этого! Меня изумляет скорость, с которой растет этот ребенок!

После недолгих размышлений я пришла к выводу, что Саймон Кейсман интересуется религией реформаторов.

Я с тревогой подумала об Аббатстве, где уклад жизни медленно и незаметно, но неуклонно восстанавливался. Я поняла, что обоих, Саймона Кейсмана, державшего в доме запрещенную книгу, и Бруно, пристроившего монахов в своем вновь обретенном Аббатстве, могли объявить предателями.

Еще не так давно я бы вернулась домой и поговорила бы с Бруно. Я могла бы даже пойти дальше и предупредить Саймона Кейсмана, но, как ни странно, это казалось мне второстепенным делом, потому что я только что начала ощущать движения своего ребенка. И я забыла обо всем на свете.

Подобно моей матери, я была заперта в своем маленьком мирке, где чудо создания новой жизни полностью поглотило меня.

Возможно, таковы все беременные женщины.

Совсем скоро должно было наступить Рождество, и я украшала маленькую комнатку Хани падубом и ивой и рассказывала ей об Иисусе Христе.

В эти декабрьские дни было очень много разговоров о событиях во дворце. Даже моя мать упоминала о них. Все очень сочувствовали королеве, которая с тех пор, как против нее выдвинули обвинение, находилась в состоянии, близком к помешательству. Многие считали, что это подтверждает ее вину.

— А разве то, что у нее, бедняжки, до замужества был любовник, это так плохо? — спросила я у матери, когда мы сидели за шитьем.

— Вне брака! — с отвращением воскликнула моя мать.

— Она была уверена, что состоит в браке с Дерхамом.

— Тогда она заслуживает смерти за то, что вышла замуж за короля.

— Как жизнь жестока к женщине! — сказала я. Моя мать добродетельно поджала губы:

— Совсем нет, если она исполняет свой долг жены.

— Бедная маленькая Кэтрин Говард! Она слишком молода, чтобы умереть.

Но моя мать не была тронута судьбой молодой королевы, и мне пришло в голову, что в мире, где смерть всегда рядом, ценность жизни не слишком велика.

Перед самым Рождеством Франсиса Дерхама и Томаса Калпеппера казнили. Калпеппер был обезглавлен, а Дерхама, поскольку он был знатного происхождения, сначала повесили, потом еще живого вынули из петли и четвертовали.

Я думала о них весь день. Бедные юноши, единственным их преступлением было то, что они любили королеву.

В то время мы думали, что этих смертей будет достаточно, и были уверены, что государь, сильно любивший Кэтрин Говард, простит ее. Увы, этого не случилось. У королевы было слишком много врагов. Она была католичкой, как все в ее семье, а многие министры не желали влияния Рима на короля.

Ее судьба была решена, когда министры, прежде чем Его Величество смог помешать им, распустили слух о недостойном поведении королевы и за границей. Таким образом, была задета честь короля, он не мог простить ее и при этом сохранить свое достоинство.

Франциск I направил свои соболезнования. Он потрясен «обидами, неприятностями и волнениями, перенесенными его добрым братом и причиненными ему недостойным поведением той, которая еще недавно пользовалась доброй славой королевы».

Потрясенный, задетый и униженный (считается, что именно последнее стало причиной его гнева), король не вмешался и не спас Кэтрин, и бледным февральским днем пятая жена короля взошла на Тауэрский холм, где шестью годами ранее казнили ее кузину Анну Болейн.

Тишина опустилась на землю в тот ужасный день. Пять королев — двум дан развод, одна умерла в родах (и кто знает, какова бы была ее судьба, если бы она осталась жива?) и две обезглавлены!

Люди стали задумываться о том, что за чудовище сидит на троне. Теперь это был уже не красивый золотоволосый юноша, который тридцатью годами раньше был так романтически влюблен в свою первую жену-испанку, а тучный обрюзгший мужчина с багровым лицом, плотно сжатым ртом, с глазами-щелочками и гноящимися язвами на ноге. Когда король ехал по Лондону, люди опускали глаза, но, тем не менее, кричали: «Долгих лет королю!».

Они знали, что, каким бы он ни был, он их всемогущий покровитель.

Мой ребенок должен был появиться на свет в июне. Чем больше становился мой живот, тем сильнее меня охватывало нетерпение. Один из работников, который, как я подозревала, в прежние времена помогал брату Амброузу, разбил для меня за домом аббата маленький садик. Матушка давала советы по уходу за ним и посылала растения. Я все больше и больше привязывалась к своему садику. Я любила сидеть в нем с шитьем и наблюдать за игрой Хани. Ей было уже больше двух лет, и она стала очаровательным ребенком. Я рассказала ей, что скоро у нее будет братик или сестричка, и она постоянно спрашивала, когда же он появится.

Каждый раз, когда я встречалась с матушкой, она обязательно что-то советовала мне. Она стала часто навещать Аббатство. Мне хотелось знать, заметила ли она, что некоторые наши работники раньше были монахами, и рассказала ли она об этом Саймону. Я помнила о книге, которую видела в ее комнате. Если Саймон увлекался новой религией, то он мог навредить нам. Кроме того, я чувствовала, что он не простит мне отказа выйти за него замуж и того, что у меня есть Аббатство и Бруно. Но поскольку Саймон сам нарушал королевские законы, то был вынужден вести себя очень осторожно.

Однако матушка ничего странного не замечала. Ее интересовало только, как я ношу ребенка, и она настаивала на том, чтобы при первых признаках приближающихся родов я отправила посыльного в Кейсман-корт. Она тотчас же пошлет за повитухой и придет сама. Дело было только в том, не ошиблись ли мы при вычислении сроков. Если мы посчитали правильно, то повитуха будет в Аббатстве за несколько дней до предполагаемого события.

Стоял апрель — до появления на свет моего малыша было еще два месяца, когда я почувствовала, что Бруно изменился. Он стал рассеянным. Иногда я говорила с ним, а он не отвечал.

Я спросила его:

— Бруно, вся эта перестройка, должно быть, стоит очень много денег. Может быть, ты обеспокоен расходами?

Он удивленно посмотрел на меня:

— С чего ты взяла?

— Ты выглядишь озабоченным. Он нахмурился:

— Возможно, я беспокоюсь из-за тебя.

— Из-за меня? Но я чувствую себя хорошо.

— Нелегко носить ребенка.

— Тебе не следует бояться. Все будет хорошо.

— Я буду рад, когда родится наш сын — Мне страшно, когда ты так говоришь: «Наш сын». А что, если у нас будет дочь?

— Мой первенец должен быть сыном. Так и будет! — сказал он с пророческим видом. Я поверила ему.

Время от времени Бруно удавалось убедить меня в том, что он обладает особым знанием.

Я улыбнулась, чтобы угодить ему. Будет ли ребенок сыном или дочкой, я все равно буду любить его. Но если Бруно так страстно хочет сына, что же, я тоже буду надеяться на это.

— Я рада, что не надо беспокоиться о деньгах. Ты, должно быть, очень богат. Я знаю, что поместье пока не дает больших доходов.

— Я прошу, Дамаск, предоставь это мне.

— Мне не следует тревожиться, но, возможно, нам следует отложить строительство некоторых из этих зданий до тех пор, пока ферма и мельница не начнут приносить доходы.

Он рассмеялся и глаза его засверкали фанатичным блеском.

— Не сомневайся, я сделаю все, что наметил. Он подошел и поцеловал меня в лоб.

— Что касается тебя, то все, чего я хочу, — это сына.

— Потерпи немного, — ответила я.

Несколько ночей спустя я неожиданно проснулась и обнаружила, что Бруно нет рядом.

Было уже за полночь, и я подумала, не пошел ли он в скрипторий. Он часто бывал там с Валерианом. Я решила, что он может просматривать там счета. В голове у меня глубоко засела мысль, что он беспокоится из-за денег.

Я встала с постели и тихонько прошла в комнату Хани. Она мирно спала. Тогда я вернулась в нашу общую с Бруно спальню и, подойдя к окну, выглянула наружу. В скрипторий света не было, значит, Бруно там нет.

Я устроилась на сиденье у окна и стала смотреть на крытые аркады, на серые стены, на всю ту часть Аббатства, которую могла разглядеть. Я подумала о том, не сидел ли здесь, на этом самом месте, в бессонные ночи старый аббат, глядя на свои владения.

Я взглянула на высокую церковь. За ней был виден первый из рыбных прудов. Серебряный лунный свет падал на воду.

Ребенок шевельнулся во мне, и я обрадованно положила на живот руку, успокаивая его.

— Теперь скоро; мой маленький, — прошептала я, и не было еще ребенка, которого ждали бы с такой радостью.

Я мечтала о ребенке, но отказывалась думать о нем как о мальчике, хотя знала, что Бруно ждет именно сына. В нашем доме не было никого, кто бы с благоговейным страхом и почтением не ждал появления моего ребенка. Я хорошо понимала, что чувствовала королева Анна Болейн, когда носила свое дитя. Для нее было так важно родить именно мальчика. Мне хотелось знать, что она почувствовала, когда родилась дочка, — Елизавета. И позже, когда она разрешилась мертвым мальчиком!

Неожиданно мои размышления были прерваны. В лунном свете я ясно видела фигуру, пересекавшую луг. Капюшон на голове скрывал лицо. Это был призрак, который я видела, навещая могилу отца.

Я встала, держа руки на животе, как будто для того, чтобы успокоить ребенка. Фигура двигалась от подземных галерей в сторону скриптория.

Неожиданно она повернулась и посмотрела на монастырские спальни. В это время капюшон упал с головы, и я увидела лицо Бруно.

Он торопливо накинул капюшон и направился к скрипторию. Вскоре я увидела там свет.

Я вернулась в постель. Я была озадачена. Я бы поняла, если бы он посреди ночи отправился в скрипторий, чтобы что-нибудь уточнить. Но откуда он шел и почему был одет, как монах? Теперь я была уверена, что Бруно и есть тот призрак, который, по общему мнению, обитает в Аббатстве.

Я лежала в постели, размышляя. Должно быть, я заснула, потому что, когда я проснулась, пора было вставать и Бруно был рядом со мною.

Я приняла неожиданное решение ничего не говорить Бруно о том, что я видела, и само это указывало, что отношения между нами изменились.

Менее чем через неделю Бруно вошел в мою гостиную, где я читала Хани, и сказал, что должен кое-что сообщить.

— Дамаск, я должен на короткое время уехать.

— Уехать? — воскликнула я. — Но куда?

— Мне нужно съездить на континент.

— Зачем?

Легкое раздражение исказило его лицо.

— По делу.

— По делу Аббатства?

— Ты же понимаешь, что чем быстрее мы переустроим Аббатство, тем лучше, — назидательно сказал Бруно.

— Я заметила, — отвечала я, — что с каждым днем оно все больше походит на прежнюю общину.

— Что ты знаешь о прежней общине, Дамаск? Ты здесь никогда не была. Ты видела все только снаружи.

— Здесь есть несколько старых монахов, — ответила я, — и они смотрят на тебя как на нового аббата.

— Они смотрят на меня как на своего хозяина, коим я и являюсь. Я дал этим людям работу, как дал бы ее любому.

— Разница в том, что они работали здесь и раньше. Они возделывали землю, пекли хлеб и ловили рыбу… и жили своей уединенной жизнью. В чем отличие между тем, что они делают теперь, и тем, что они делали раньше?

— Разница значительна, — ответил Бруно чуточку нетерпеливо. — Тогда здесь был монашеский орден, нечто такое, о чем ты не имеешь никакого понятия. Теперь здесь помещичий дом. У него есть монастырские черты, потому что прежде здесь было Аббатство. Я очень прошу тебя не вмешиваться в то, что тебя не касается.

— Я всегда говорю то, что думаю, и буду это делать и дальше, — Я разволновалась и беспокоилась о том, что это может быть плохо для ребенка, поэтому робко продолжила:

— Ты сказал мне, что собираешься за границу.

— Да, и я не знаю, сколько буду отсутствовать. Может быть, несколько недель, может быть, больше.

— Куда ты едешь, Бруно?

— Во Францию, возможно, во Фландрию. Тебе не о чем беспокоиться. У нас полно слуг.

— За себя я не беспокоюсь, — ответила я. — Речь не об этом. Зачем ты едешь?

— Есть дела, которыми я должен заняться.

— Дела Аббатства?

Моя настойчивость явно вызывала у него раздражение.

— Моя дорогая Дамаск, приведение усадьбы в порядок — дело дорогостоящее. Если мы хотим его продолжить, мы должны подумать о прибыли. Например, есть корнеплоды, широко известные на континенте, очень вкусные и полезные. Они называются морковь и турнепс. Я узнаю, как их выращивать, и, возможно, привезу немного с собой. В Голландии выращивают хмель для производства пива. Для того чтобы разобраться со всем этим, мне надо поехать самому на континент.

Это казалось разумным, но я вспомнила о его ночной прогулке и задумалась о том, зачем ему понадобилось рядиться в одежды монаха. Должно быть, он хотел, чтобы его приняли за безликий призрак. Это означало, что он не только не хотел быть узнанным теми, кто его увидит, но и хотел напугать увидевших его.

Я была заинтригована. Если бы со мной не было Хани, я бы не смогла сдержать свое любопытство и попросила объяснений. Но момент был неподходящим.

Позже я размышляла об этом. Чем больше я узнавала Бруно, тем яснее понимала, что не знаю его. Временами он казался мне незнакомым человеком. Он дал понять, что его возмущает мое любопытство, и отношения между нами ухудшались.

Через несколько дней он уехал.

В один из дней во время отсутствия Бруно в Аббатство приехал Руперт. Я позвала слугу взять у него лошадь, провела Руперта в комнату на верхнем этаже и послала за вином. Вошла Хани. Руперт подхватил ее и покачал на руках. Они тотчас же подружились.

— Все ли хорошо? — обеспокоенно спросил он меня. Я ответила, что все в порядке. Он отведал приготовленного Юджином вина и сказал, что оно отличное. Я рассказала ему, что Юджин поступил к нам на службу после того, как покинул Кейсман-корт.

— Ну вот, как будто Аббатство возродилось, — сказал Руперт.

— Все совсем по-иному, — быстро возразила я. — Это просто поместье, но, поскольку у нас много зданий и много земель, мы должны их использовать. Мы собираемся привести в порядок ферму. Нам это действительно необходимо, потому что мы хотим, чтобы имение приносило доход.

Руперт выразил желание объехать наши земли, и я ответила, что буду сопровождать его.

Я поинтересовалась, как его успехи, и он рассказал мне, что доволен своим владением. У него милый, хотя и небольшой дом. Все это подарил ему муж его сестры, которая, скорее всего, и выпросила ему это поместье.

— Конечно, усадьба не такая большая, как Кейсман-корт или аббатство Святого Бруно, но она хорошо мне служит.

Он задумчиво посмотрел на меня, и я весело сказала:

— Руперт, тебе следует жениться.

— Я не против, — ответил он.

— У тебя хорошие слуги?

— Конечно. Они мне преданы.

— Тогда, вероятно, это не так срочно. Но ты ведь хотел бы иметь детей. Из тебя получился бы хороший отец… и хороший муж тоже, я в этом не сомневаюсь.

— Я думаю, — ответил он, пристально глядя на меня, — что я до конца своей жизни останусь холостяком.

Я не могла встретиться с ним взглядом. Я понимала, что он намекает на то, что, поскольку я отклонила его предложение, он не женится ни на ком другом.

Он изменит свое решение, пообещала я себе. Когда он станет старше, то женится. Я хотела этого. Мне очень нравился Руперт, а поскольку мне предстояло счастье иметь своих детей, я хотела, чтобы и он познал его.

После того как он отведал испеченного Клементом пирога с пижмой, я взобралась на лошадь и мы вместе поехали осматривать земли нашего поместья.

— В Аббатстве всюду хорошая земля, — сказал Руперт, — через несколько лет ваше имение будет процветать.

Я рассказала ему, что Бруно отправился на континент за столовыми корнеплодами, которые можно выращивать в Англии. Он тоже слышал о них и сказал, что надеется развести их у себя. Теперь англичане наслаждаются блюдом под названием «салат», которое популярно на континенте уже несколько лет. Королева Екатерина Арагонская очень любила салаты и всегда посылала за овощами для них в Голландию. Теперь мы сможем выращивать их здесь, и если следующая жена короля полюбит салат, то приготовить его можно будет из овощей, выращенных на английских огородах.

Когда мы убедились, что нас не могут подслушать, Руперт подъехал поближе ко мне и тихо произнес:

— Я немного обеспокоен, Дамаск.

— Что так? — спросила я.

— Это все из-за того, что сказал Саймон Кейсман.

— Я всегда не доверяла ему. Что он сказал?

— Он зовет твоего мужа аббатом и говорит, что между нынешним Аббатством и тем, что было десять лет назад, разница небольшая.

— Что он имеет в виду?

— Как я понимаю, некоторые монахи вернулись.

— Они работают на ферме, на мельнице и по хозяйству.

— Это может быть опасно, Дамаск.

— Мы не делаем ничего противозаконного.

— Я уверен, что не делаете, но из-за того, что некоторые монахи вернулись и работают здесь, пошли слухи.

— Но мы не делаем ничего дурного, — настаивала я.

— Вы должны не только придерживаться королевских законов, но все в округе должны знать, что вы их соблюдаете. Мне не нравится то, что говорит Саймон Кейсман.

— Он зол, потому что сам хотел получить Аббатство.

— Дамаск, в любое время, когда я тебе понадоблюсь, я буду рядом.

— Спасибо, Руперт. Ты всегда был добр ко мне. После его отъезда я продолжала думать о нем. Если бы я любила его, а не Бруно, жизнь могла бы быть много проще. Но зачастую мы поступаем неблагоразумно, ведь любовь и благоразумие не сочетаются.

— Я не жалею, — уверяла я себя. Но мне было приятно знать, что у меня есть верный друг.

Наконец-то наступил июнь. Бруно вернулся с континента. Он не много рассказывал о своей поездке, а я оказалась не слишком любопытной, так как приближались роды.

Матушка приходила почти каждый день. Когда она была удовлетворена моим состоянием и у нее не было никаких причин для беспокойства, она обращала свое внимание на маленький садик, который устроил для меня Джеймс. Ему было лет тридцать. Я никогда не спрашивала, был ли он монахом или мирянином, работавшим в общине. Я чувствовала, что лучше не проявлять любопытства. Однако его знания растений были полезны, и мои цветы соперничали с розами моей матери.

Мы сидели с ней в саду и говорили о детях. Она вспоминала о моих детских привязанностях, но в основном говорила о Питере и Поле. Разговаривая, она вязала шаль для моего ребенка, и пальцы ее деловито двигались. Мне пришло в голову, что сейчас она гораздо более довольна жизнью, чем раньше, и меня это удивляло. Казалось странным, что кто-то может считать Саймона Кейсмана более подходящим мужем, чем моего отца, но для нее дело обстояло именно так.

Она рассказывала мне, что ходила к повитухе, и та заверила ее, что у меня все идет хорошо. Мать договорилась, что при первых же схватках пошлет за повитухой.

Я неожиданно почувствовала прилив привязанности к ней.

— Я никогда не думала, что ты будешь так заботиться обо мне, — сказала я.

Матушка покраснела и ответила:

— Какая чушь! Разве ты не мой ребенок?

Мне пришла в голову мысль, что гибель отца, ставшая великой трагедией моей юности, дала ей свободу. Вот какой странной бывает порою жизнь.

Несколько дней спустя у меня начались схватки, но к этому времени, благодаря заботам матушки, повитуха уже жила в Аббатстве.

Роды мои были непродолжительными, а радость от сознания, что скоро у меня будет дитя, пересиливала любые тяготы. Я так долго мечтала о ребенке, что могла выдержать все так же, как, я полагаю, мученики выдерживают пытки.

Наконец, все было кончено, и, когда я услышала крик ребенка, сердце мое переполнилось радостью.

Я видела свою мать, как никогда властную, повитуху и Бруно.

— Мое дитя… — начала я. Матушка просияла:

— Прекрасный здоровый ребенок. Я протянула руки.

— Позже, Дамаск. Очень скоро ты увидишь свою прелестную девчушку.

Девочка! У меня на глаза навернулись слезы. Я ведь хотела именно девочку.

Потом я заметила Бруно. Он молчал.

Когда мне на руки положили малышку, я подумала: «Это самый счастливый миг в моей жизни».

Я знала, Бруно был убежден, что обязательно родится мальчик, но я и не подозревала, что он будет так горько разочарован.

Бруно едва взглянул на девочку. Что до меня, то я не могла оторвать от нее глаз. В первые ночи я иногда просыпалась от неясного ощущения, что ее нет со мной. Я вскакивала и звала няньку:

— Мое дитя! Где мое дитя?

Я должна была быть уверена, что она мирно спит в своей кроватке.

Церемония крещения была простой — в ней не было той торжественности, которая иногда сопровождает крещение мальчика. Казалось, что Бруно это мало интересует. Он был разочарован. Я подумала: «Я примирюсь с его безразличием, мое дорогое дитя. Я буду любить тебя так, что ты не будешь нуждаться в отцовской любви».

Девочку назвали Кэтрин — вариант имен Кейт и двух королев. Я называла ее своей маленькой Кэт. Повитуха сказала: «Малышка не слишком красива, но именно из таких и вырастают настоящие красавицы».

Я была уверена, что это так и будет. Моя маленькая Кэт становилась краше с каждым днем.

Загрузка...