Чудо-юдо на охоте

Глава вторая

Шубин вошел в комнату в тот момент, когда стрелки часов замерли на отметках «четыре» и «двенадцать». Мужчина вежливо поздоровался, потом осведомился:

– Куда можно поместить параплю [3]? Он совсем мокрый! На улице сегодня дождь.

– И кто это? – обрадовалась Гортензия. – Мальчик? Девочка?

Шубин вскинул брови.

– Простите, не понял.

Меня нельзя назвать знатоком иностранных языков, но я училась в Консерватории, стала арфисткой, одно время нащипывала струнный инструмент в оркестре. А список опер, которые написаны на французском, обширен. Волей-неволей я выучила некоторые слова, поэтому быстро произнесла:

– Зонт можно раскрыть, пусть сохнет.

– Очень мило с вашей стороны позаботиться о моем параплю! Навеки вам благодарен! – обрадовался посетитель.

Гортензия тихо хихикнула.

– Почему так странно зонтик называете? Думала, вы с собакой или кошкой с красивой кличкой.

Шубин медленно моргнул.

– Мой отец, Николай Петрович, в советские времена был лучшим стоматологом, уникальным протезистом. А мама, Елизавета Михайловна Кубасова, преподавала иностранные языки. Она из древнего богатого дворянского рода, отец тоже из фамилии с историей. Они надеялись, что я стану либо врачом, либо педагогом.

Шубин улыбнулся.

– Но я пошел своим путем – стал кукольником. Смотрите.

Посетитель вынул из портфеля альбом и протянул мне.

– Перед вами каталог. В нем не все изделия, но можно получить представление о том, чем занимаюсь.

Я начала перелистывать страницы и пришла в восторг.

– Какая красота! Вы реставратор старинных игрушек?

– Да, – подтвердил Шубин, – работаю с музеями, частными коллекционерами. Особое удовольствие испытываю, когда получаю заказ на куклу со словами «хочется украсить свой дом, сделайте девочку по своему вкусу, полностью вам доверяем». Чуть меньше, но тоже люблю брать заказ на портретное произведение. Например, с личиком ребенка, которому его подарят.

– Сомневаюсь, что малышу разрешат с раритетом играть, – пробормотала я, – наверное, изделия дорого стоят.

– Конечно, – подтвердил Шубин. – Я лучший мастер. Портрет – художественное произведение, его создают долго. Вообще, любая авторская работа уникальна. Беда, что сейчас в интернете развелось много якобы мастеров. Они безрукие, часто тиражируют ужасное создание по имени Барби – страшнее куклы не встречал. Ее просто в США разрекламировали, а дети завистливы. Если у Маши есть нечто типа пупса, а у Кати нет, то последняя не отстанет от родителей, пока не получит точь-в-точь такую игрушку. Но не следует считать меня человеком, который только сидит днями на одном месте и мастерит марионеток. Основная моя деятельность – кукольные спектакли. Мы с женой ездим по всей России и по разным странам, нас очень любит зритель. По какой причине посетил сейчас ваш офис?

– У вас случилась неприятность, о которой не должны знать ни окружающие вас люди, ни посторонние, и по какой-то причине нельзя обратиться в полицию, – живо ответила Горти. – Давайте познакомимся. Вы Шубин!

– Да, – подтвердил наш гость, – уже сообщил свою фамилию.

– К ней обычно прилагаются имя и отчество, – заметила моя подруга.

Мужчина приложил правую руку к груди.

– Простите, бога ради! Забыл представиться по полному чину. Борис Николаевич!

– Очень приятно, – расплылась в улыбке жена Жоры. – Теперь наш черед. Красавица-блондинка – уверяю вас, она не перекрашенная брюнетка – Евлампия Андреевна Романова, жена Макса Вульфа, основателя и владельца нашего агентства. Оно состоит из разных коллективов, больших и крошечных.

Я старательно кивнула. Спасибо Горти, что она сейчас красиво объяснила небольшое количество сотрудников в кабинете. На самом деле мне просто не поручают сложные расследования, мне перепадает что попроще.

Подруга продолжала:

– Слева за письменным столом восседает Владимир Костин. Он много лет проработал в полиции, потом понял, что всегда готов помочь людям, но семью кормить надо. Служба в уголовном розыске почетна, но платят не ахти, зато требуют сверх меры. Нет ни праздников, ни выходных, про личную жизнь следует забыть. Сложив все вместе, Владимир начал работать у Вульфа, о чем ни разу не пожалел. Костин – первый зам Макса, но ему нравится работать в поле, поэтому вы его сейчас здесь видите. За другим столом, там, где полно ноутбуков, хозяйничает Юрий Чернов, заведующий техотделом.

Чем дольше Гортензия говорила, тем труднее мне удавалось сохранять серьезный вид. Юра – замечательный айтишник. Он мог бы стать главой подразделения, но техотдела нет, Чернов один.

Горти продолжала вещать:

– Теперь о себе. Гортензия. Это все, что следует обо мне знать.

– Вы здесь главная? – уточнил Шубин.

Моя подруга и соседка откашлялась. Она определенно собиралась продолжить разговор, но я успела опередить ее:

– Объясните, пожалуйста, причину вашего визита к нам.

– Меня обокрали, – печально ответил Борис. – Взяли самое ценное. Медведя!

На секунду в кабинете стало тихо, потом Чернов удивился:

– У вас жил хищный зверь?

– Плюшевый, – объяснил Шубин. – Понимаете?

– Игрушка? – уточнила я.

Посетитель молча кивнул.

– Милый человек, – снова вступила в беседу Гортензия, – если вам некуда девать деньги, то мы займемся поисками. Но лучше купите себе нового Топтыгина, копию потерянного, и живите счастливо.

– Подобного не найти, – со вздохом сообщил Борис.

– Сами смастерите, – неожиданно предложил Чернов, который обычно предпочитает молчать. – Наверное, с легкостью справитесь, если попросят сшить такую игрушку.

– Конечно, но не испытаю восторга, узнав о подобном заказе, – признался Шубин. – И никогда не сумею повторить Арчибальда – так зовут пропажу.

– Вы мастерите кукол для театральных представлений и на продажу – думала, это намного труднее, чем сшивать куски материи и набивать их ватой! – удивилась я.

Борис полез в портфель и вынул второй альбом.

– Посмотрите фото. Это Арчибальд. Не я его создал.

Несколько минут мы молча рассматривали снимки, потом мне прилетело сообщение от Костина, который сидел неподалеку от меня: «Поздравляю! К нам опять псих притопал. Весна завершилась, осень еще не настала – откуда они берутся?»

Шубин скрестил руки на груди.

– Пропади у меня Топтыгин, который был приобретен пару лет назад в магазине, тогда бы не было проблем. Но Арчи! Моя прапрапрабабушка, Елена Боброкова, вышла замуж за Ивана Кубасова. В этой паре соединились два дворянских рода – Боброковы и Кубасовы. И муж, и жена происходили из богатых семей, имели большое имение в Пафнутино, обладали роскошными домами в Москве и Петербурге. Жили на широкую ногу, большой штат слуг следил за порядком, хозяева любили устраивать балы. Единственное, что омрачало счастливое пребывание супругов на земле, – отсутствие детей. Когда Елене исполнилось тридцать, пара поехала во Францию, задержалась в чужой стране на год и вернулась с младенцем, которого назвали Борисом. Иван Кубасов в честь приезда в имение устроил бал, показал всем сына, сообщил, что Елену вылечил от бесплодия парижский профессор…

Я внимательно слушала гостя, а тот плавно рассказывал, что друзья и соседи поздравляли супругов, но потом все же зашептались, что Кубасовы взяли ребенка в приюте и выдают его за своего. Правда оно или нет, никто точно не узнал.

На первый день рождения годовалый Боречка получил плюшевого мишку. Глаза у игрушки – два больших сапфира. Нос – черные жемчужины, рот – мелкие рубины, когти – тоже из этих камней, только оранжевого колера. Топтыгин носил кафтан из бархата, расшитый золотыми нитями. Вместо пуговиц на нем изумруды. На ботинках у медведя золотые пряжки, усыпанные бриллиантами. И в шерсть на голове, лапках и теле вшиты бриллианты. Михайло Потапович сидел в детской на верхней полке шкафа, дитя с ним не играло. Только не подумайте, что отец и мать берегли игрушку. Родители опасались, что малыш поцарапается о камни.

Медведь потом перешел к внукам, правнукам… и в конце концов оказался у Шубина, прямого потомка Кубасовых. Мишку ему подарила бабушка с наставлением:

– Это семейная реликвия, береги ее.

Родители Бори спрятали драгоценного в прямом смысле слова Топтыгина в сейф. Медведь пережил войны, революции, смену политических режимов, и из очень дорогой игрушки превратился в вещь огромной стоимости. Ее не продали даже в момент тотальной бедности, в которую впала семья в тридцатых годах двадцатого века.