Чудовище

1. ОБВИНЯЕМЫЙ

Вот уже почти полвека трижды в неделю он проделывал этот путь по Дворцу Правосудия: обходил по периметру огромный гулкий вестибюль и сворачивал в Торговую галерею. Эта прогулка, без которой он не мог обойтись, давала ему возможность, как он любил говорить, «подышать славным воздухом Дворца». Все его движения — и размеренная, неторопливая походка, и характерная манера при встрече с коллегой браться кончиками пальцев за край одежды с еле заметным намеком на поклон — выдавали многолетнюю привычку. По понедельникам, средам и пятницам, всегда ровно в час пополудни, он поднимался по ступенькам широкой лестницы, выходящей на бульвар, и, не обращая внимания ни на кого из встречных, направлялся к гардеробной адвокатов.

Там он не без сожаления расставался с цивильным головным убором (зимой это был котелок, летом — выгоревшее соломенное канотье) и водружал на голову старенькую шапочку, которую сдвигал назад, надеясь, по-видимому, прикрыть обширную лысину на затылке. Управившись с шапочкой, он, не давая себе труда даже снять порыжевшую от старости блузу, облачался в не менее поношенную мантию, которую не украшал ни бант ордена Почетного легиона, ни какой-либо другой знак отличия. Двойное одеяние придавало его фигуре солидность, каковой в действительности он похвастаться не мог, хотя ему и перевалило далеко за шестьдесят. Зажав под мышкой ветхий кожаный портфель, где взамен вещественных доказательств покоилась «Газетт дю Палэ», он приступал к привычному обходу Дворца.

Только теперь, вооружившись этими профессиональными атрибутами, он чувствовал себя не частным лицом, а представителем судейской касты и разрешал себе приветствовать собратьев по сословию. В лицо он знал во Дворце всех и вся, начиная со знаменитых председателей судебных палат и кончая самым последним секретарем, всю бесчисленную рать прокуроров, поверенных, адвокатов и адвокатишек, с которыми он столько раз встречался в душных палатах, пыльных коридорах и на нескончаемых лестницах. Он знал всех, его же в общем-то не знал почти никто. Самые юные из младших по возрасту коллег нередко недоумевали, чего ради этот нелепо одетый старикан с обвисшими усами и спадающими с носа очками бродит по огромному зданию Дворца Правосудия.

Впрочем, его мало беспокоило, какого о нем мнения адвокатское сословие. Он переходил из канцелярии в канцелярию, из палаты в палату, изучая объявления о приостановленных делах. Четыре-пять раз в году его можно было встретить в одной из палат Исправительного суда,[1] где он пытался добиться снисходительности судей к какому-нибудь закоренелому бродяге. Казалось, этим и ограничивается его профессиональная деятельность, ораторский талант и честолюбие. Таков был Виктор Дельо, уже сорок пять лет состоявший в парижской адвокатуре.

Он всегда был одинок. Старые знакомые, изредка попадавшиеся навстречу, делали краткий приветственный жест и невольно ускоряли шаг, будто опасаясь заразиться невезением от этого ничего не достигшего в жизни старого чудака, явно неспособного когда-нибудь оказаться им полезным. Поэтому Виктор Дельо удивился и даже встревожился, когда его окликнул кто-то из секретарей:

— А, господин Дельо! Я вас ищу уже минут двадцать. Господин старшина адвокатского сословия Мюнье срочно вызывает вас к себе.

— Старшина сословия?.. — пробормотал старый адвокат. — Что ему от меня надо?

— Не знаю, но дело срочное! Он вас ждет.

— Хорошо, иду.

Торопиться он счел излишним: Мюнье он знал с давних пор, еще со студенческой скамьи. Они вместе изучали право и в один год поступили в парижскую адвокатуру стажерами — после того, как Дельо помог товарищу подготовить выступление. Тогда Мюнье звезд с неба не хватал, а Дельо буквально покорил комиссию.

С тех далеких времен все изменилось. Мюнье неслыханно повезло в самом начале карьеры: он сумел добиться оправдания клиентки, заранее осужденной общественным мнением. Дальше молодому адвокату оставалось лишь держаться на гребне растущей популярности; по мнению Дельо, считавшего приятеля весьма посредственным защитником, его слава была изрядно преувеличена. Однако после сорока пяти лет безвестности Дельо смирился с тем, что он неудачник, и влачил жалкое существование, хватаясь за те дела, на которые не польстился никто из его коллег. Виктор Дельо довольствовался, если можно так выразиться, объедками Дворца.

В глубине души он не терпел Мюнье, который, как и все карьеристы, отнюдь не жаждал встречать на своем осиянном славой пути друзей юности, знававших его куда менее блестящим. Однажды — вскоре после того, как Мюнье был назначен на заветный пост, — Дельо довелось столкнуться с ним во Дворце: преисполненный сознания собственной значимости, старшина сословия еле удостоил его ответным кивком. Дельо, впрочем, не особенно оскорбился, прекрасно понимая, что в глазах такого вот Мюнье, который презирал вечных неудачников, он является позором корпорации. Вот о чем думал старый адвокат перед тем, как робко постучаться в дверь кабинета старшины сословия.

— Здравствуй, Дельо, — воскликнул тот с несвойственной ему приветливостью. — Давненько же мы с тобой не болтали! Почему, черт возьми, ты ко мне не заглядываешь?

Дельо был ошеломлен: его старый товарищ излучал дружескую улыбку!

— Да, знаешь ли, — пробормотал он, — не хотелось тебя беспокоить: ведь ты так занят…

— Какие пустяки, старина! Для друга я всегда свободен… Сигару?

Дельо нерешительно запустил руку в протянутую ему роскошную коробку и, вынув сигару, промолвил:

— Спасибо. Я посмакую ее вечером.

— Держи, держи… Возьми, сколько хочешь…

Старшина сословия протянул ему пригоршню сигар, и Дельо, конфузясь, рассовал их по карманам.

— Ну ладно, садись, старина!

Дельо повиновался. Мюнье, меряя шагами просторный кабинет, приступил к делу:

— Скажи, ты слышал о деле Вотье?

— Нет.

— Да, ты верен себе! Неужели ты никогда не изменишься? Позволь узнать, что же ты делаешь целыми днями во Дворце?

— Гуляю…

— Лучше занятия не нашел!.. В общем, я решил тебе помочь…

Дельо вытаращил глаза за стеклами очков и растерянно замигал.

— Так вот, дело Вотье, о котором ты ничего не слышал, полгода назад наделало немало шума. Этот самый Вотье убил американца на борту теплохода «Де Грасс», шедшего из Нью-Йорка в Гавр… Абсолютно бессмысленное преступление: мотив так и не удалось найти. Вотье убил совершенно незнакомого ему человека, причем без всякой корысти! Само собой, капитан «Де Грасса» тут же посадил его под замок, а потом передал в руки встречавшей на гаврском причале полиции. Сейчас он сидит в тюрьме Санте и ждет процесса: через три недели он предстанет перед Судом присяжных. Вот и все…

— Ты звал меня, чтобы рассказать об этом?

— Да… потому что я решил поручить это дело тебе…

— Мне?

— Именно.

— Но ведь я же никогда не выступал в Суде присяжных!

— Вот и прекрасно: будет почин! Неужели тебе не надоел Исправительный суд? Послушай, дружище, я огорчен, видя, как человек в твоем возрасте и с твоими способностями тратит свой талант и время на жалобы о задавленных собаках и мелких сутенерах! Встряхнись, Дельо! Ведь Суд присяжных — это звучит! Согласись, когда впереди маячит гильотина, страсти разгораются. А общественное мнение для нас — все! Будь уверен: если тебе удастся не слишком скверно провести это дело, получишь шанс подцепить другие, выгодные!

— Может и так, — согласился Дельо. — Спасибо, что подумал обо мне.

— Только я должен сразу предупредить, чтобы ты не обольщался по поводу гонорара: с финансовой стороны дело Вотье дохлое. Зато имя на нем заработать можно, а это как раз то, что тебе нужно. Да, я упустил одну существенную деталь: за это дело брались уже двое наших коллег: Шармо и де Сильв. Ты их знаешь?

— Понаслышке…

— Ну, это меня тоже не удивляет, бирюк ты этакий. Да пойми же, между коллегами существует взаимная поддержка, выручка, профессиональная солидарность, наконец! М-да… Ну так вот, Шармо некоторое время изучал это дело, а потом вернул его, не указывая причин. Тогда я поговорил с де Сильвом — кстати, очень способный молодой человек, — и он согласился вести дело Вотье. Шармо передал ему досье. У меня, признаться, создалось впечатление, что он был рад от него избавиться… Все вроде бы устроилось, как вдруг, черт побери, на прошлой неделе приходит мой де Сильв и заявляет, что решительно не может взяться за это дело, — и это за три недели до начала процесса! Мне пришлось срочно искать нового защитника, и я — хочешь верь, хочешь нет — никого не нашел! Все, под тем или иным предлогом, уклонились… В конце концов мне пришлось просить согласия председателя палаты Легри на назначение адвоката. И тогда я вспомнил о тебе…

Наконец-то Дельо понял истинную причину «заботы» о нем старшины сословия.

— Вот досье, — поспешил прервать паузу Мюнье, указывая на объемистую папку, лежавшую посреди стола.

Поднявшись, старый адвокат взвесил папку на руке и ответил:

— Все ясно… Во всяком случае, нельзя пожаловаться, что мои именитые предшественники поленились собрать свидетельства. Остается надеяться, что их убедительность не уступает весу…

Не добавив более ничего, он засунул досье в портфель, где оно нарушило привычное одиночество «Газетт дю Палэ», и направился к двери.

— Дельо, — окликнул его несколько смущенно старшина сословия, — ты на меня сердишься?

— Что ты, вовсе нет… Ты сделал свою работу, вот и все! Я постараюсь сделать свою…

— Ну-ну, напрасно ты так! Вчера, перед тем как принять окончательное решение, я пролистал это дело — просто чтобы понять, почему коллеги от него избавлялись. Думаю, теперь я знаю. Само по себе дело не сложное: преступление бесспорно, убийца и не пытался ничего отрицать. Жертва, похоже, совершенно безобидна… а вот преступник, Жак Вотье — прелюбопытнейшая личность. Скорее всего он сам отпугнул защитников…

— Вот как! Вдобавок окажется, что убийца — настоящее чудовище?

— Не хочу навязывать тебе своего мнения. Ознакомься с делом, и сам все поймешь… Возможно, тебе понадобится дополнительный срок, чтобы подготовиться к защите. Если что, обращайся ко мне, и мы перенесем процесс.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы до этого не дошло, — промолвил Дельо. — Раз вино на столе, его надо выпить; раз преступление совершено, его надо судить без промедления. Либо подсудимый виновен, и остается лишь как можно быстрее вынести приговор, либо он невиновен, и тогда я считаю несправедливым продлевать его предварительное заключение.

— Ну, в данном-то случае, старина, виновность твоего подзащитного вряд ли подлежит сомнению. К тому же, судя по всему, он собирается сразу же признать себя виновным…

— Позволю себе заметить, дорогой старшина сословия, что теперь это касается только его и меня…

— Конечно, конечно. В конце концов убил-то он, это бесспорно! А раз так, то, боже мой, шесть или восемь месяцев предварительного заключения — ничто в сравнении со сроком, который он получит, если, конечно, тебе удастся спасти его от гильотины!

— Я загляну к тебе через недельку, поделюсь впечатлениями, — сказал Дельо вместо прощания. Пожимать руку этому горе-старшине, взвалившему на него такое дело, он посчитал излишним.

Впервые он шел по Торговой галерее быстрым шагом. У входа в вестибюль он нос к носу столкнулся с Бертэ, одним из многих, кто обыкновенно не замечал его.

— Да ведь это наш добрый Дельо! — воскликнул Бертэ. — Как поживаете, дорогой друг?

От изумления Дельо потерял дар речи: вот уж воистину день сюрпризов!

— В добрый час! — продолжал его собеседник, указывая на разбухший портфель. — Работа на столе! Интересная?

— Здесь у меня, — ответил старый адвокат с конфиденциальным видом, — весьма важное дело…

— В Исправительном суде?

— В Суде присяжных! — небрежно бросил Дельо, удаляясь. Теперь уже Бертэ остолбенел от изумления.

Пока новоявленный защитник Вотье шел в гардеробную, чтобы сменить свою бесформенную шапочку на измятый котелок, он думал о том, что впервые в жизни сумел произвести на кого-то впечатление. Одно то, что он получил возможность произнести эти два слова, одновременно страшных и магических — «Суд присяжных», — сразу возвысило его в глазах окружающих. Теперь надо любой ценой добиться успеха… Но отчего же за это дело никто не пожелал взяться?

Он понял это спустя несколько часов после того, как прочел и перечел материалы, собранные двумя его предшественниками. Некоторые бумаги были испещрены их пометками. Дельо начал с того, что стер все замечания своих коллег. Сам он никогда ничего не помечал, полагаясь на память и предпочитая иметь дело с сухим языком документа.

За окном уже сгустились зимние сумерки. Рабочий кабинет в скромной квартирке на пятом этаже старого дома по улице Сен-Пэр, которую Виктор Дельо занимал уже много лет, был освещен лишь лампой с зеленым абажуром, стоявшей на письменном столе. Обычной неспешной походкой старый адвокат подошел к вешалке в углу прихожей, снял с нее линялый домашний халат и накинул поверх блузы. Затем он прошел в крохотную кухню и подогрел кофе, сваренный приходящей служанкой. Кофейник и щербатую чашку он отнес в кабинет и устроился в дряхлом кресле, закурив для полноты ощущений одну из сигар, подаренных старшиной сословия.

Но адвокат не просто блаженствовал — смежив веки, он размышлял. Из кажущегося оцепенения он выходил только дважды, чтобы переговорить по телефону.

— Алло! Мэтр Шармо? Это Дельо… К сожалению, не имею чести знать вас лично — пока не было случая познакомиться, дорогой коллега, чем я искренне огорчен… Я позволил себе позвонить вам по поводу дела Вотье, которое мне пришлось унаследовать, если можно так выразиться… Нет-нет, мэтр де Сильв им уже больше не занимается… А я согласился… Вот и хочу вас спросить — чисто по-товарищески и строго между нами: почему вы решили отказаться от этого дела?

Ответ был длинным, но маловразумительным. Выслушав его и поблагодарив, Виктор Дельо положил трубку, повторяя: «Любопытно! Весьма любопытно!», а спустя несколько минут набрал новый номер:

— Алло! Мэтр де Сильв? Это Дельо…

Он задал тот же вопрос, выслушал ответ, покачал головой, поблагодарил и положил трубку, бормоча: «Странно! Очень странно!» В кабинете вновь воцарилась тишина, которую нарушил лишь приход Даниеллы Жени.

— Добрый вечер, мэтр. Я разыскивала вас повсюду во Дворце и уже начала беспокоиться…

— Я ушел оттуда раньше обычного.

— Но вы, надеюсь, не захворали?

— О нет, внучка…

Даниелла отнюдь не состояла с ним в родстве — просто он привык называть так юную студентку, которая заканчивала юридический факультет и готовилась стать адвокатом. Они познакомились случайно на террасе кафе на бульваре Сен-Мишель. Очень скоро старожил Дворца и будущая адвокатесса прониклись друг к другу симпатией. Даниелла стала единственной женщиной, не считая служанки Луизы, которой не возбранялось в любое время дня и ночи заявиться в берлогу закоренелого старого холостяка. Нелюдимый ворчун научил ее уйме профессиональных уловок, и она все время удивлялась тому, что он не сделал карьеры.

Она-то и печатала ему на дряхлой машинке в его кабинете в тех редких случаях, когда необходимость перевешивала почти суеверное отвращение, которое он питал ко всякого рода переписке.

— Послушайте, внучка, — обратился окутанный облаком сигарного дыма Виктор Дельо к студентке, чье появление в кабинете вывело его из оцепенения. — Раз вы посетили меня, буду весьма благодарен, если вы сядете за машинку и отпечатаете вот это письмо в пяти экземплярах.

— Новое дело в Исправительном суде?

— Не совсем… Я принял важное решение: отказаться от Исправительного и посвятить себя Суду присяжных… Видите на столе внушительное досье? В этих бумагах — судьба первого человека, которого я попытаюсь спасти от гильотины… На первый взгляд дело кажется безнадежным. Клиент далеко не обычный. Насколько я помню, подобного клиента защищать еще никому не приходилось… Вы готовы? Число — сегодняшнее. Оставьте место для обращения. Диктую: «Ввиду того, что я взял на себя защиту Жака Вотье, над которым 20 ноября сего года в Суде присяжных департамента Сены начнется процесс по обвинению в убийстве Джона Белла, имевшем место 5 мая сего года на борту теплохода „Де Грасс“, я буду чрезвычайно Вам признателен, если Вы либо назначите мне встречу, либо согласитесь прийти ко мне — чем быстрее, тем лучше, поскольку до начала процесса осталось совсем немного времени. В ожидании ответа, искренне Ваш…». Так, теперь берите конверты, я диктую адреса. Госпоже Жак Вотье, отель «Регина», 16 бис, улица Акаций, Париж — это последний адрес, который значится в материалах дела. Не забудьте сделать пометку «Подлежит переадресовке»… Второй адрес: госпоже Симоне Вотье, 15, авеню Генерала Леклерка, Аньер. Третий: доктору Дерво, 3, улица Парижа, Лимож… Два последних письма — в один и тот же адрес: Институт святого Иосифа, Санак, департамент Верхняя Вьенна. Получатели: господин Ивон Роделек и господин Доминик Тирмон. Вот и все… Завтра у вас есть лекции?

— Только одна, но я могу ее прогулять.

— Обязательно прогуляйте! Мне надо, чтобы вы подежурили на телефоне с половины девятого. Меня не будет весь день, и вернусь я, наверное, не раньше девяти вечера. А вы отвечайте на звонки и дожидайтесь меня. Если кто-нибудь из тех, кому я написал, откликнется, назначьте ему встречу на послезавтра на любое удобное ему время. Да, и на обед не уходите: я распоряжусь, чтобы Луиза приготовила вам поесть.

— Скажите, мэтр, а если будет что-то срочное, где я смогу найти вас по телефону?

— Понятия не имею! Подождите, пока я вернусь… Ну, вот, письма подписаны. Теперь — на улицу Лувра, на почтамт!

— Мэтр, не будет нескромностью спросить, что это за люди, кому вы написали?

— Будет, будет нескромностью, внучка, но я все-таки скажу, раз уж вы стали помогать мне в этом деле: эти пятеро, как мне кажется, могут дать превосходные показания в пользу обвиняемого. Но это вовсе не значит, что все они изъявят желание предстать перед судом. Моя задача — найти аргументы, способные побудить их к этому…

Остаток ночи Виктор Дельо провел в размышлениях. Воздав должное сигарам старшины сословия, он пришел к выводу, что пора познакомиться со своим подзащитным…

Утром, оформив разрешение, он уже шел по коридору тюрьмы Санте. Надзиратель, сопровождавший его, сказал:

— Будет просто чудом, если вам удастся хоть что-нибудь выудить из этого типа! Он упрям как осел!

— Не слишком изысканно, друг мой.

— Я просто хотел предупредить вас, мэтр…

Зазвенели ключи, и тяжелая зарешеченная дверь отворилась. Виктор Дельо в сопровождении надзирателя, который тщательно, на два оборота, запер за ними дверь, вошел в камеру и поправил очки, чтобы хорошенько разглядеть своего нового клиента…

Тот сидел прямо на полу в самом темном углу тесной камеры. Но, даже сидя, он поражал своими гигантскими размерами… Квадратное лицо с огромной, выдающейся вперед челюстью, жесткие, как проволока, волосы — все это, казалось, не имело ничего общего с человеческим обликом. Адвокат инстинктивно попятился: ему вдруг почудилось, что перед ним — страшилище, вырвавшееся из чащоб девственного леса. На него нельзя было смотреть без содрогания… Грудную клетку словно распирало изнутри могучее сердце; длинные руки заканчивались волосатыми кулаками убийцы… руки, поджидающие жертву. Но самое большое впечатление производило лицо, лишенное всяких признаков жизни: остановившиеся незрячие глаза, обезьяньи губы, выступающие скулы, выпуклые надбровья, мертвенно-бледный цвет кожи. О том, что гигант жив, свидетельствовало лишь его мерное мощное дыхание. Никогда за свою жизнь Виктору Дельо не доводилось сталкиваться с подобным субъектом. Запинаясь, он спросил у надзирателя:

— И он всегда… э-э… в таком положении?

— Почти всегда.

— Как вы думаете, он знает, что мы здесь?

— Он? Да он узнаёт все! Даже не по себе становится: как ему удается все понимать, ничего не видя, не слыша и не умея говорить?..

— Этому я не удивляюсь, — возразил адвокат. — Ведь этот парень образован и весьма умен. Вы знаете, что это чудовище даже написало книжку?

— Как он сумел?

— Подменяя тремя чувствами, которыми он располагает, — осязанием, вкусом и обонянием, — все остальные, которых он лишен с рождения: зрение, слух и речь… Но объяснять это слишком долго.

— Что до обоняния, мы уже заметили: он распознает каждого из нас сразу, как войдешь в камеру.

— Аппетит у него хороший?

— Нет. Правда, и кормежка тут не ахти…

— А с ложкой и вилкой он умеет обращаться?

— Не хуже нас с вами! Только чаще всего он к миске и не притрагивается… Вот что я думаю: чего ему не хватает, так это посетителей… Здесь, в тюрьме, жизнь у него хуже, чем у животного в клетке. Ведь он ничем не может заняться! Ни читать, ни писать, ни даже поговорить с нами, когда мы к нему заходим…

— Возможно, вы и правы, но нужно еще, чтобы он захотел принимать гостей, и к тому же — чтобы они владели одним из доступных ему способов общения… Как вы считаете, психически он нормален?

— Все врачи, которые приходили его обследовать, — а их было Бог знает сколько! — в один голос заявляют, что да…

— Как же они, черт возьми, сумели в этом убедиться?

— Они приходили с переводчиками, которые пытались с ним общаться… Они касались его пальцев — вроде бы слова на них выписывали…

— И что же, удавалось?

— Все уверяют, что он нарочно не отвечает… Этот тип не желает, чтобы его защищали!

Внезапно клиент Виктора Дельо вскочил на ноги и, прислонившись спиной к стене, принял оборонительную стойку. Он был выше своих незваных гостей на целую голову.

— Вот это машина! — пробормотал адвокат. — Сложен как атлет… Теперь меня не удивляет, что он расправился с жертвой одним ударом…

— Осторожно, мэтр, — он нас засек! Смотрите: принюхивается! Не приближайтесь к нему! Никогда не угадаешь…

Адвокат, пренебрегая предупреждением, приблизился к подзащитному и положил свои ладони на его руки, но тот резко их отдернул, словно испытывая отвращение к этому контакту. Не признавая себя побежденным, Виктор Дельо дотронулся до его лица: несчастный съежился, испустив хриплый вопль, который с успехом мог бы принадлежать и зверю.

— Осторожней, мэтр! — повторил надзиратель.

Но было уже поздно: колосс схватил адвоката за плечи и встряхнул его, бормоча что-то нечленораздельное. Огромные ручищи почти сомкнулись на горле… Но тут надзиратель изловчился стукнуть гиганта дубинкой по голове: тот отпустил добычу и отступил к стене.

— Я предупреждал вас, мэтр! Это настоящее чудовище!

— Вы в этом уверены? — спросил Виктор Дельо, водружая на нос упавшие очки.

Справившись с этим, он вновь приблизился к своему клиенту и долгое время разглядывал его, после чего заявил:

— Похоже, коллеги говорили мне правду… Теперь я понимаю, почему они постарались поскорее сбыть дело с рук! Защищать этого парня небезопасно… Но отчего же он так набрасывается на тех, кто пытается его спасти? Я не успел сделать ему ничего плохого, а он уже ненавидит меня. Странно! Как объяснить, что я желаю ему только добра?..

— Те тоже пытались, мэтр. Он знать ничего не хочет.

— Ничего, я найду к нему, подход… А знаете, он совсем не так уж безобразен… Бывает такое уродство — возвышенное, что ли… Посмотрите: черты лица грубы, но энергичны, фигура хоть и громадна, зато пропорционально сложена… Думаю, он вполне мог бы понравиться женщине… Не всякой, конечно, а такой, которая любит грубую физическую силу… Я еще не видел его жену, но уже представляю ее себе: хрупкая, миниатюрная, этакое эфирное создание… Закон контрастов… Ну, а напоследок я еще раз подойду к нему, чтобы он запомнил мой запах. Тогда он узнает меня завтра. Вот бы он сам дотронулся до меня!

Лицо адвоката оказалось в нескольких сантиметрах от лица его странного подзащитного. Однако гигант не шелохнулся.

Дверь со скрипом затворилась. Виктор Дельо молча шагал рядом с надзирателем. Напоследок тот спросил:

— Ну что, будете его защищать?

— Думаю, да…

— Нелегко вам придется с этаким чудовищем…

— Я не уверен, что этот парень — такое уж чудовище. Не доверяйте внешности! Как мы можем по-настоящему его узнать, если он не видит, не слышит и не может нам ответить? Мне нужно во что бы то ни стало проникнуть в его мир. Тогда, быть может, я обнаружу перед собой несчастного человека, который страдает и которого никто не пытается понять. Дубинкой тут ничего не добьешься! Вам никогда не приходило в голову, что если он и убил, то имел очень веские основания?.. Узнайте, может ли меня принять начальник тюрьмы?

Господин Менар, начальник тюрьмы, оказал адвокату самый радушный прием.

— Ну как, дорогой мэтр, познакомились со своим клиентом? И каково же, разрешите узнать, первое впечатление?

— Неплохое, — ответил Виктор Дельо к изумлению собеседника. — Не скажу, чтобы первая наша встреча была чересчур сердечной, однако питаю надежду, что со временем наши отношения улучшатся… Впрочем, я пришел к вам с нижайшей просьбой: нельзя ли изыскать возможность — разумеется, за определенную плату — несколько разнообразить стол моего подзащитного, давая ему с сегодняшнего вечера что-нибудь в дополнение к тюремной пище?

— Вы не хуже моего знаете, дорогой мэтр, что единственная добавка, предусмотренная правилами, — это передачи с воли.

— Получает ли их мой клиент?

— Никогда.

— Не правда ли, довольно странно? Ведь почти все его родственники живут в Париже.

— Знаю. Но я никого из них не видел.

— Неужели даже мать ни разу не захотела встретиться с сыном?

— Нет.

— А сестра, а шурин?.. В общем, все они отвернулись от него: он стеснял их с самого своего рождения, а теперь еще и опозорил… Похоже, у них одна забота: поскорее узнать о его казни и забыть о его существовании! Ну, а жена?

— Говорят, куда-то уехала.

— Меня удивляет, что она с таким безразличием отнеслась к судьбе мужа после стольких лет терпеливого ухаживания за ним…

— Чего не бывает на свете…

— Да-да, разумеется… Теперь, господин директор, я с вашего разрешения зайду в бистро — тут, напротив, его хорошо знают все родственники и друзья ваших подопечных — и распоряжусь, чтобы сюда доставляли кое-какую снедь: ветчину, хлебцы, крутые яйца, шоколад… Думаю, если он поужинает сегодня поплотнее, то лучше будет спать… А если хорошо выспится, может, не откажется вступить со мной в разговор…

— Вы умеете общаться со слепоглухонемыми?

— Нет, но, к счастью, на свете есть другие люди, которые это умеют. Хотя бы те, кто некогда воспитывал моего клиента… Да! Еще одна просьба: попробуйте втолковать надзирателям, чтобы они перестали считать заключенного номер шестьсот двадцать два чудовищем. Пока в суде не будет доказано обратное, я буду твердо стоять на том, что он невиновен. До скорой встречи, господин директор…

Два часа спустя Виктор Дельо зашел в книжную лавку неподалеку от театра «Одеон».

— Дорогой мэтр, — воскликнул букинист, — какими судьбами?

— Представьте себе, дорогой мой Боше: обошел десяток магазинов и не нашел нужной книжки. И как это я сразу не подумал о добрейшем Боше? Вы случайно не помните роман под названием «Один в целом свете»?

— Как же, как же… Своеобразная вещь. Автор, кажется, слепоглухонемой от рождения? Да вы, наверное, слышали о нем — несколько месяцев назад о нем трубили все газеты в связи с убийством…

— О, вы знаете, если не считать «Газетт дю Палэ», я не интересуюсь прессой… Скажите, когда автор оказывается убийцей, его книгу, должно быть, начинают расхватывать?

— Да, но не тогда, когда она уже продана. Издателю бы следовало допечатать ее в двадцать четыре часа, пока в памяти читателей преступление было еще свежо.

— А когда вышел роман?

— Сейчас я вам скажу…

Букинист принялся листать свой гроссбух. Наконец он ткнул пальцем в страницу:

— Вот. Пять лет назад.

— Черт побери, ведь он был совсем молод — двадцать два года! Ну и как, это был успех?

— На первых порах — любопытство, подогретое двумя-тремя критическими статьями… Особого успеха книга не имела… Читатель слабо интересуется психологическими романами. Ему подавай действие, тайну, кипение жизни! Но вам я, наверное, смогу помочь: кажется, у меня остался один экземпляр, сейчас мой помощник его поищет…

Десять минут спустя автобус повез будущего защитника Жака Вотье к дверям Национальной библиотеки. Интересующие адвоката сведения оказались в газетах от 6 мая и нескольких последующих дней. Одна статья показалась ему наиболее интересной.

«По радио, 6 мая. Вчера на борту теплохода „Де Грасс“, идущего из Нью-Йорка в Гавр, было совершено немыслимое по своей жестокости преступление. Произошло оно в каюте-люкс, которую занимал богатый двадцатипятилетний американец Джон Белл. Единственный сын влиятельного вашингтонского конгрессмена, он направлялся в Европу впервые. На борту „Де Грасса“ находилась также чета Вотье. Жак Вотье — тот самый слепоглухонемой от рождения, который несколько лет тому назад опубликовал занятный роман „Один в целом свете“. Роман был переведен на несколько языков и пользовался большим успехом в Соединенных Штатах. Приглашенный американским правительством выступить в ряде городов с лекциями о достижениях Франции в такой сложной проблеме, как обучение и воспитание слепоглухонемых от рождения, Жак Вотье провел в Соединенных Штатах и Канаде пять лет. Повсюду в поездках его сопровождала жена, его незаменимая помощница.

По возвращении с послеобеденной прогулки по палубе госпожа Вотье с удивлением обнаружила, что мужа в каюте нет. Подождав немного, она отправилась искать его по всему теплоходу и, не найдя, поделилась тревогой с судовым комиссаром Бертеном.

На теплоходе тотчас начались поиски. Проходя мимо каюты Джона Белла, стюард, обслуживающий каюты, обнаружил, что дверь в нее приоткрыта. Анри Тераль — так зовут стюарда — не без труда открыл дверь, и его глазам предстало жуткое зрелище: молодой американец стоял на коленях, ухватившись за дверную ручку. Он был мертв. Из перерезанного горла на пижаму лилась кровь. В крови был и ковер… Здесь же на койке сидел Жак Вотье. Казалось, он в состоянии прострации: недвижимый, с бесстрастным лицом. Незрячие, лишенные всякого выражения глаза он уставил на собственные руки, обагренные кровью… Стюард тотчас известил комиссара Бертена, который не мешкая бросился в каюту, где произошло убийство. Жак Вотье не оказал ни малейшего сопротивления. Он покорно дал себя арестовать и препроводить в судовой карцер. Его обезумевшая от горя супруга по просьбе капитана „Де Грасса“ согласилась быть переводчицей на первом допросе: ведь никто другой на борту теплохода не владел способами общения с ее слепоглухонемым мужем.

Жак Вотье заявил, что не намерен давать никаких объяснений по поводу убийства. Он утверждал лишь, что оно вполне мотивировано, и безоговорочно признал себя виновным. Несмотря на мольбы жены, он в дальнейшем ни на йоту не отступил от занятой им позиции.

Мотив преступления тем более загадочен, что госпожа Вотье заявила: ни она, ни ее муж никогда не имели ни малейшего контакта с убитым. Они его совсем не знали. Судовой врач „Де Грасса“, обследовав преступника, пришел к заключению, что психически Жак Вотье совершенно нормален.

Как только „Де Грасс“ войдет в гаврский порт, убийца будет передан в руки уголовной полиции».

Та же газета, но уже от 12 мая, знакомила читателей с подробностями этой операции:

«Сразу же по прибытии „Де Грасса“ в Гавр старший инспектор Мервель в присутствии переводчика с языка слепоглухонемых и судебно-медицинского эксперта вновь допросил Жака Вотье. Убийца Джона Белла почти слово в слово повторил через переводчика ответ, данный им сразу после преступления. Перед заключением под стражу странный преступник будет подвергнут углубленному медицинскому обследованию, которое должно определить, с кем мы имеем дело: с психически нормальным человеком или же с несчастным, внезапно обезумевшим от сознания своей неполноценности».

Не сделав по обыкновению ни одной пометки, Виктор Дельо поспешно покинул читальный зал Национальной библиотеки и снова сел в автобус, на сей раз направляясь в Латинский квартал. Во время поездки адвокат окончательно решил для себя, что под уродливой личиной Вотье скрывается душа, никак не соответствующая его внешности. Во всяком случае, налицо железная воля на службе у редкого интеллекта — своеобразного и почти непостижимого для обычного человека. Интеллекта, способного ввести в заблуждение любого — точнее, любого, кто воображает себя более проницательным только потому, что способен видеть, слышать и говорить…

Выходя из автобуса на углу улиц Гей-Люссака и Сен-Жак, Виктор Дельо мысленно заключил, что защищать такого клиента и в самом деле будет нелегко.

Он остановился перед порталом дома номер 254 по улице Сен-Жак, где красовалась внушительных размеров надпись: «Национальный институт глухонемых».

Виктора Дельо принял директор института. Кратко изложив ему причину своего визита, адвокат спросил:

— Скажите, среди ваших воспитанников нет слепоглухонемых?

— Нет, мэтр. Здесь у нас только глухонемые. На обучении слепых специализируется Институт Валантена Айюи. И это естественно, поскольку наши методы диаметрально противоположны: для наших подопечных главным подспорьем является зрение, в то время как для слепых это слух и речь.

— А как же быть с теми, кто рождается без зрения и слуха?

— Единственный метод обучения, который им доступен, — комбинированное использование трех оставшихся чувств: осязания, вкуса и обоняния.

— Удается добиться успеха?

— А как же. Некоторые слепоглухонемые от рождения достигают такого уровня образованности и культуры, какому могли бы позавидовать многие.

— И где же совершают подобные чудеса?

— В мире есть всего пять или шесть специализированных заведений такого рода. Во Франции — Институт святого Иосифа в Санаке, в департаменте Верхняя Вьенна, где братья ордена святого Гавриила терпением и настойчивостью добиваются поразительных результатов… Очень рекомендую там побывать. Тем более что ваш подопечный, Жак Вотье, выпущен из стен именно этого заведения, где он был, если не ошибаюсь, одним из самых выдающихся учеников.

— Не могли бы вы кратко обрисовать основные положения их методики обучения?

— Охотно… Мне не раз доводилось бывать в Санаке и встречаться там с замечательным человеком — господином Роделеком. Именно он довел эту методику до совершенства. Если бы он не принадлежал к святому ордену, правительство давно бы уже наградило его орденом Почетного легиона… Итак, Ивон Роделек считает, что слепоглухонемому от рождения ребенку прежде всего следует дать понятие символа, чтобы он мог ухватить связь между осязаемым предметом и мимическим символом, его обозначающим. Для этого используются весьма хитроумные методы, с которыми вы познакомитесь в Санаке.

— Если я вас правильно понял, — спросил адвокат, — ребенку начинают давать представление об окружающем мире с помощью мимики, ведущей его от известного к еще неведомому?

— Именно так. Только после этого его можно начинать учить дактилологической азбуке. Причем он не сможет получить понятие о буквах, не освоив предварительно двадцати шести положений пальцев — единственно благодаря послушанию, доверию к своему наставнику и, конечно, огромной подсознательной тяге к новым знаниям. Мало-помалу он научится обозначать предмет двумя способами: мимическим знаком и посредством дактилоазбуки.

— Таким образом, если я учитель и хочу дать своему необычному ученику понятие книги, я должен вложить ему в руки томик и довести до его сознания, что он может обозначать книгу либо с помощью мимического символа, либо воспроизводя пальцами пять букв: к-н-и-г-а?

— Вы верно уловили суть, дорогой мэтр. Комбинация из пяти букв очень скоро будет восприниматься учеником как некий образ, благодаря чему он поймет эквивалентность обоих обозначений: целостного, или синтезированного, и расчлененного, или аналитического. Повторение этого урока с различными предметами повседневного обихода закрепляет в его сознании оба способа выражения.

— Все это прекрасно, но как все-таки ребенка учат разговаривать?

— Учитель воспроизводит каждую дактилобукву на руке ученика. Одновременно он произносит соответствующий звук и дает ребенку ощупать, как расположен при этом язык, зубы и губы, а также осязать колебания груди, горла и дрожание крыльев носа — до тех пор, пока ученик наконец сам не сумеет воспроизвести этот «звук». Грудь учителя становится для слепоглухонемого своеобразным камертоном, с которым он сверяется, чтобы придать своим «звукам» надлежащую окраску… Будьте любезны, дорогой мэтр, произнесите согласный звук, неважно какой.

— Б, — произнес Виктор Дельо.

— Вам не приходилось задумываться над тем, какую сложную работу вы проделываете, чтобы выговорить этот, казалось бы, простейший звук? Все операции производятся механически, без всякого усилия, благодаря многолетней привычке, выработанной с самого раннего детства. Чтобы получилось это незатейливое «б», язык должен свободно и мягко лечь на основание ротовой полости, губы должны быть чуть поджаты, уголки губ слегка раздвинуты, дыхание — приостановлено. При таком положении органов речи мы, приоткрывая губы, резко выталкиваем изо рта порцию находящегося там воздуха: тот взрывной звук, что получается при этом, и есть звук «б»…

— Боже мой, — воскликнул адвокат с улыбкой, — признаться, я никогда ни о чем подобном не думал, и это хорошо: ведь если каждый раз задумываться над тем, как произнести тот или иной звук, я и рта не открою!

— Юному ученику, — продолжал директор, — приходится детально знакомиться с механизмом произнесения каждого звука, соответствующего определенной букве алфавита, — и так для всех букв и их сочетаний. Лишь усвоив это, он сможет воспроизводить устную речь… Она хоть и весьма несовершенна, но все же может быть понята посвященными. Вслед за этим наставник доводит до него соответствие между дактилологической буквой-символом, произносимым звуком и рельефной буквой: так он научится читать на ощупь письмо зрячих. Наконец, дабы подопечный овладел всеми доступными ему способами общения, наставник обучает его соответствию между дактилобуквой и выпуклой буквой алфавита Брайля. Все это, вместе взятое, и дает слепоглухонемому возможность писать так, чтобы его мог понять любой из нас, в том числе и вы, взявший на себя неблагодарный труд защищать его…

— Благодарю вас, уважаемый господин директор… Вот и для меня кое-что прояснилось. Разрешите попросить вас еще об одной услуге: не согласитесь ли вы сопровождать меня в качестве переводчика завтра утром в тюрьму Санте, где я надеюсь добиться от моего клиента, чтобы он заговорил?

— Я бы с радостью, дорогой мэтр, но не кажется ли вам, что лучше было бы пригласить для помощи в этом разговоре одного из братьев ордена святого Гавриила?

— Я сразу же подумал об этом и уже написал в Санак. Но время не ждет! Мне необходимо уже завтра вступить в контакт со своим клиентом… Только вы способны помочь!

Директор любезно согласился.

Даниелла встретила Виктора Дельо на пороге:

— Как жаль, что вы не пришли часом раньше! Приходила госпожа Симона Вотье…

— Ого! Его матушка… Это меня радует, милая внучка! И что же она сказала?

— Утром она получила письмо и сразу отправилась к вам…

— Такой благоприятный момент нельзя упустить! Я еду…

— Куда, мэтр?

— К этой даме, в Аньер… Думаю, она уже вернулась, а если нет — подожду… Мне будет чем заняться…

При этих словах он достал из портфеля книгу. Мельком бросив на нее взгляд, студентка спросила:

— Я вижу, мэтр, вы увлеклись романами?

— А почему бы и нет? Начать никогда не поздно. Взгляните на обложку: вас ничего не удивляет?

— Название? «Один в целом свете» — звучит довольно грустно… А! Имя автора ведь это…

— Он самый. Видите ли, внучка, где-то на этих трехстах страницах, я убежден, кроется ключ к разгадке… До скорого! А вы оставайтесь… Вдруг придет еще кто-нибудь из моих будущих свидетелей?

Адвокат вернулся лишь к полуночи, объявив:

— Падаю с ног, но мотался не зря… Как там насчет кофе?

— Кофе готов, мэтр.

— Вы мой добрый ангел, Даниелла! А теперь марш домой: вам пора спать.

— Но, мэтр, ведь ангелы не спят!

— Я в этом совсем не уверен! По крайней мере мой ангел-хранитель уже клюет носом…

— Вы виделись с дамой?

— Виделся… — лаконично ответил Виктор Дельо. — Спокойной ночи, внучка. И завтра снова приходите на дежурство к восьми тридцати…

Оставшись один, он накинул старенький халат, сунул ноги в шлепанцы и, удобно устроившись в кресле, погрузился в чтение «Одного в целом свете»…

Прочитанное повергло адвоката в изумление: такой глубины мысли мог достичь только исключительный человек. Как он сказал? «В противоположность приговоренным к смерти он был обречен на жизнь».

В десять утра Дельо в сопровождении директора Института глухонемых входил в здание тюрьмы. Вчерашний надзиратель провел их в камеру номер 622, только сейчас он помалкивал. Перед дверью адвокат сказал:

— Я прочел роман вашего странного подопечного. Занятно, и написано недурно… Кстати, вечером он получил передачу?

— Да, мэтр.

— Ну и как он к этому отнесся?

— Яйца и шоколад проглотил в мгновение ока.

Дельо обернулся к директору института:

— Дело идет на лад… Кажется, мне удалось его задобрить. Странно, что мои предшественники не прибегли к этому. Еще немного — и мы подружимся. Вот для чего мне нужен переводчик. Попомните мое слово — я добьюсь своего, или нам не выйти сегодня из этой камеры!

Как только массивная дверь распахнулась, узник, сидевший на койке, встал и отступил к стене.

— Сегодня он кажется мне огромнее, чем вчера! — воскликнул Дельо. — Но почему он так внезапно поднялся? Не мог же он услышать, как мы вошли?

— Говорю же вам, мэтр, — сказал надзиратель, — он чует…

— Верно подмечено: чует! — отозвался адвокат. — Итак, уважаемый переводчик, что вы скажете о моем клиенте?

Директор института, который все это время как вкопанный стоял на пороге, охваченный изумлением и испугом, ответил не сразу:

— Впечатляющая личность…

— Еще одно меткое определение, — сказал Виктор Дельо. — Я даже позволю себе продолжить вашу мысль, мой друг: возможно ли, чтобы за подобным обликом скрывался высокоразвитый интеллект?

Адвокат подошел ближе к гиганту и, не оборачиваясь, сказал:

— Недаром вчера, перед тем как уйти, я дал ему возможность уловить мой запах… Теперь он не отшатывается: уже знает меня… Непривычно, но и приятно думать, что ему хватило один раз вдохнуть мой запах, чтобы потом узнавать! Это, конечно, еще не говорит о том, что мы уже друзья! Пока мы друг к другу приглядываемся — скажем так. Но его все-таки смущает чье-то присутствие… Ваше, уважаемый переводчик. Он разбирается в третьем, незнакомом запахе: ведь мой и надзирателя для него уже привычны… Надо бы, чтоб он привык и к вам, но время дорого, так что я попытаюсь сломать лед одной небольшой любезностью…

При этих словах Виктор Дельо вложил в правую руку Вотье открытую пачку сигарет. Тот, не колеблясь ни секунды, левой рукой вытащил из нее сигарету и поднес ко рту. Адвокат щелкнул зажигалкой, Вотье затянулся и с шумом выпустил дым через ноздри.

— Он курит, — заметил адвокат. — Это еще раз доказывает, что перед нами — такое же, как и мы с вами, цивилизованное животное… Похоже, сигарета доставляет парню истинное удовольствие. Наверное, до сих пор ему никто не предлагал закурить.

— Да никому и в голову не приходило, — отозвался надзиратель. — Попробуй догадайся, чего ему надо! Ворчит себе, и все тут…

— Обратите внимание, друг мой, сейчас — никакого ворчания! Так давайте же воспользуемся переменой в настроении и порасспрашиваем его… Глядите-ка, да ведь он побрился!

— Сегодня утром, — подтвердил надзиратель.

— Сам?

— Конечно. Ловкости ему не занимать.

— Вчера мне представилась возможность испытать это на себе! — поморщившись, заметил адвокат. — Дорогой мой переводчик, теперь, как мне кажется, вы можете подойти к нему без опаски: он уже успел привыкнуть к вашему запаху.

Переводчик пребывал в нерешительности.

— Да не бойтесь же! В сущности, этот верзила — славный парень… Он уже готов к общению: свежевыбрит, с сигаретой в зубах… Скоро он у нас агнцем станет! Уступаю вам слово, если можно так выразиться. Для начала сообщите ему, что я его новый защитник, а вы всего лишь переводчик… Объясните также, что я самый надежный его друг и буду впредь заботиться о его пропитании и сигаретах.

Пальцы переводчика начали осторожно прикасаться к пальцам узника. Тот не противился, но лицо по-прежнему оставалось непроницаемым.

— Что он отвечает? — с тревогой спросил адвокат.

— Он молчит.

— Плохо… Но главное — он понял, кто я такой. Теперь скажите ему, что мне понравился роман «Один в целом свете»…

Пальцы директора вновь забегали по руке Жака Вотье. На этот раз лицо узника прояснилось.

— Ого! — воскликнул Дельо. — Мы задели чувствительную струну: его писательскую гордость… Скажите ему сейчас же, что я добьюсь разрешения дать ему пуансон, трафарет и пачку плотной бумаги, чтобы он мог, пользуясь вынужденным одиночеством, делать наброски нового романа… Дайте ему понять, что его тюремные впечатления очень заинтересуют читателей…

Переводчик вновь принялся за дело. Когда его проворные пальцы замерли наконец в неподвижности, узник, в свою очередь, отстучал пальцами сообщение на ладони своего безмолвного собеседника.

— Он начал отвечать! — воскликнул адвокат. — Что он говорит?

— Он благодарит вас, но считает, что это ни к чему, потому что ему никогда уже не придется писать…

— Ну, это он напрасно! Скажите ему, что, на мой взгляд, он правильно сделал, что убил этого американца…

— Вы полагаете, я могу ему это сказать? — озадаченно спросил переводчик.

— Вы должны! Конечно, подобное заявление несколько выходит за общепринятые рамки, но в этом исключительном случае совершенно необходимо, чтобы мой клиент был убежден в поддержке своего защитника, иначе не быть между нами доверию!

Переводчик передал Жаку Вотье слова защитника, и Дельо показалось, что на замкнутом лице узника промелькнула тень удивления.

— Добавьте еще, — поспешно сказал адвокат, — раз он действовал правильно, следовательно, он не виновен, и задайте ему пять вопросов… Во-первых, почему он признает себя виновным?

— Он не отвечает, — сказал переводчик.

— Второй вопрос: почему он до сих пор отказывается от защитника?

— Он молчит.

— Третий вопрос: хотел бы он обнять свою мать?

— Нет.

— Хоть что-то определенное… Четвертый вопрос: хотел бы он увидеться с женой?

— Нет.

— Очень интересно… — пробормотал адвокат и прибавил: — Пятый и последний вопрос: хочет ли он, чтобы я устроил свидание с Ивоном Роделеком?

— Он не отвечает.

— Не отвечает, но и не говорит «нет»!.. Дорогой господин директор, закончим на этом: теперь я знаю достаточно. Еще раз приношу свои извинения за то, что отнял у вас драгоценное время. Напоследок сообщите, пожалуйста, моему клиенту, что я очень хочу обменяться с ним рукопожатием: для меня это единственный способ выразить ему искреннюю симпатию.

Дельо пожал руку узнику, а переводчик между тем объяснял значение этого жеста. Однако рука Вотье осталась неподвижной.

На улице адвокат спросил:

— Скажите откровенно, что вы думаете о моем клиенте?

— То же, что и вы, дорогой мэтр. Вы правы: парень умен и осторожен. Из него не вытянешь ни слова сверх того, что он сам найдет нужным сказать, и он умеет пользоваться своей внешностью, чтобы вводить в заблуждение тех, кто на него смотрит…

— Совершенно с вами согласен… Увы, дорогой друг, я начинаю убеждаться в том, что умных людей защищать труднее, нежели глупцов!

Виктор Дельо отправился прямиком к себе домой, где его с нетерпением поджидала Даниелла, чтобы вручить письмо со штемпелем Санака. Пробежав его глазами, адвокат объявил:

— Я уезжаю… Как раз успею на двенадцатичасовой экспресс, который к семи часам доставит меня в Лимож… В этом славном городе мне предстоит кое-кого навестить. Затем поеду дальше. А вы будете жить здесь все то время, пока меня не будет, и продолжать нести службу.

Дельо отсутствовал четыре дня. Даниелла уже начала беспокоиться, но в десять вечера раздался характерный звонок в дверь.

— Наконец-то вы, мэтр!

— Добрый вечер, внучка… Поесть что-нибудь осталось? Голоден как волк: мой старый желудок уже не в состоянии приноравливаться к продукции вагона-ресторана…

— Ужин готов, мэтр… Вы, наверное, устали?

— Меньше, чем предполагал… Разрешаю вам поболтать со мной во время ужина, но потом — сразу домой…

Пока он с аппетитом насыщался, девушка не решалась беспокоить его вопросами. Наконец, разрезая сочную грушу, он заговорил сам:

— Я вижу, вы сгораете от желания узнать, что я сделал. И, раз уж вы сумели удержаться от расспросов, так и быть, скажу… Я присутствовал на нескольких опытах…

— Опытах?

— Да, над человеческими существами, рожденными без зрения, слуха и речи.

— И они живут?

— Да, и совсем не так плохо, как вы думаете…

Оставшись один, Дельо облачился в халат, но креслом на этот раз пренебрег: усевшись за письменный стол, он принялся изучать привезенные им из поездки брошюры, на обложках которых значилось: «Региональный институт слепых и глухонемых, Санак». От этого занятия его оторвал телефонный звонок:

— Алло! Он самый, мадам. С кем имею честь?.. О, прекрасно!.. Значит, вы получили мое письмо? Выходит, вы отнюдь не так неуловимы, как утверждали мои предшественники?.. Буду очень рад с вами встретиться, госпожа Вотье…

На свидание он пришел точно в назначенный срок, но дама в темно-синем костюме и с серым шарфом уже ожидала его, прогуливаясь по аллее розария. В этот утренний час сады Багатели были еще безлюдны. Адвокат пошел навстречу, поправляя на ходу очки, чтобы составить себе как можно более верное впечатление о ее облике в целом. Его ожидания полностью оправдались. Внешне Соланж Вотье являла собой полную противоположность мужу: светловолосая, хрупкая, с виду почти подросток, но, несмотря на это, чертовски хороша собой.

— Простите, мадам, что заставил вас ждать, — сказал старый адвокат, приподнимая головной убор.

— Это не имеет никакого значения, — ответила молодая женщина с еле заметной улыбкой, в которой сквозила затаенная грусть, тронувшая ее собеседника. — Я слушаю вас.

— Постараюсь быть кратким, мадам. В двух словах, вы мне необходимы. Говоря «мне», я имею в виду, что вы необходимы нам: вашему мужу и мне…

— Вы в этом уверены, мэтр? — скептически спросила она. — Ведь Жак, напротив, с самого момента убийства под любым предлогом уклонялся от встреч со мной. Сколько раз я добивалась согласия посетить его в тюрьме, но он всегда отказывал мне в этом. Похоже, он избегает меня, но почему?..

— Пока я ничего не в силах объяснить, мадам. Сам брожу в потемках… Я полон сомнений… Одно знаю наверняка — вы можете и должны мне помочь!

— Так ведь и я хочу того же, дорогой мэтр!

— Почему же вы отказали в помощи моим предшественникам?

— Им я не доверяла. В моем несчастном муже они видели лишь некий «казус» для использования в своих собственных целях, для саморекламы. Достаточно сказать, что эти так называемые защитники были уверены в его виновности, а ведь я убеждена, что Жак не убивал!

— Что заставляет вас так думать, мадам?

— Глубокая уверенность в том, что Жак не способен на убийство! Никто в целом мире не знает его лучше меня.

— Не сомневаюсь в этом, мадам. Как раз этим вы и окажете мне огромную помощь.

— Нет, мэтр! Я могла бы быть вам полезной, если бы Жак хотел, чтобы его защищали. Но он этого не хочет. Он делает все для того, чтобы его осудили: я чувствую, я знаю это! Ни вам, ни кому другому не удастся вырвать у него тайну, если даже я не добилась этого на корабле, когда была единственным посредником между ним и комиссаром во время допросов.

— Как ни прискорбно в этом признаваться, мадам, но я, как и мои предшественники, убежден, что ваш муж действительно убил американца! Тому множество доказательств: отпечатки пальцев, его собственные признания.

— Но почему же, по-вашему, он убил этого человека? Ведь он не был с ним знаком, даже не подозревал о его существовании!

— Только вы, мадам, можете помочь мне найти ответ на это «почему»… У меня есть все основания полагать, что мотив преступления был настолько веским — это я, кстати, уже сообщил вчера вашему мужу, через переводчика, — что для меня не составит труда добиться его оправдания.

Молодая женщина устремила на адвоката долгий, испытующий взгляд. Потом произнесла почти шепотом, будто боялась, что ветер разнесет ее слова по пустынному парку:

— У Жака не было никакой причины убивать…

— К счастью, дорогая госпожа Вотье, вы сказали это всего лишь передо мной, защитником вашего мужа и, следовательно, вашим другом! Если вы повторите эти слова перед судом, куда я твердо намерен пригласить вас в качестве свидетеля защиты, боюсь, осуждения Жака Вотье не миновать! Полагаю, мадам, нам следует встретиться завтра у меня и поговорить более подробно. Будем считать, что это свидание на свежем воздухе послужило лишь нашему знакомству. Час назначьте сами, но не забывайте — время не ждет!

— Дайте подумать. Я позвоню вечером, часов в одиннадцать.

— Как вам будет угодно…

Минула неделя с тех пор, как старшина сословия поручил защиту Жака Вотье Виктору Дельо. И вот адвокат снова появился во Дворце.

— Ну, — спросил Мюнье, принимая его в своем кабинете, — как продвигается дело?

— Я почти готов, — непринужденным тоном ответил Дельо, буквально ошеломив этим своего товарища по студенческим годам.

— Браво! Ты пришел попросить отсрочить процесс?

— Нет. К началу судебного заседания — двадцатому ноября — я буду готов.

— В добрый час! Неужели тебе удалось так быстро разобраться в этом деле? Ну, и что же ты думаешь о своем клиенте?

— Позволь не отвечать…

— Как тебе будет угодно! В общем, ты доволен? Ты больше не сердишься на меня за то, что я взвалил на тебя эту работу?

— С благодарностями пока повременю… А сейчас я хотел бы поговорить со своим соперником на предстоящем процессе.[2]

— С Вуареном? Ты знаешь его?

— Понаслышке…

— Грозный противник! Адвокат при американском посольстве. По-моему, сейчас он должен быть во Дворце: я прикажу, чтобы его нашли…

— Ты оказываешь мне большую услугу! — заметил Дельо. — Я все думал, снизойдет ли мой знаменитый коллега до знакомства с жалким адвокатишкой…

— В любезности Вуарену не откажешь, хоть он и держится высокомерно… Может, он и не слышал о тебе, но я уверен, с уважением отнесется к коллеге, взвалившему на плечи тяжкое бремя защиты этого Вотье. Ваши профессиональные отношения будут отличными, иначе и быть не может… Ага, вот и он… Прошу вас, входите, дорогой друг. Это ваш оппонент в деле Вотье, мой старый добрый товарищ Дельо…

Рукопожатие адвокатов вышло вялым. Вуарен и Дельо являли собой полную противоположность друг другу. Вуарен выглядел прекрасно; будучи двадцатью годами моложе соперника, он любил изъясняться витиевато и упивался собственным красноречием. Внутреннее отличие было куда как существеннее: если Виктор Дельо думал только об интересах клиента, то Андре Вуарен пекся прежде всего о собственной персоне. Защитник интересов гражданского истца решил сразу же расставить все по своим местам:

— Вы, дорогой коллега, по-моему, впервые выступаете в Суде присяжных?

— По правде говоря, да, и не слишком этим горжусь!

— Как я вас понимаю! Перестраиваться всегда так трудно… Вот я, например, дела Исправительного суда предпочитаю уступать коллегам…

— Раз уж мне посчастливилось, дорогой коллега, встретиться с вами, разрешите спросить, скольких свидетелей вы собираетесь представить суду?

— Около дюжины… А вы?

— Едва ли половину… — развел руками Дельо.

— Это меня не удивляет! От ваших предшественников я слышал о трудностях, с которыми они столкнулись.

— Они не слишком старались! — с улыбкой заметил Дельо. — Что ж, дорогой коллега, до встречи на первом заседании суда…

После ухода Виктора Дельо элегантный мэтр Вуарен доверительно сказал старшине сословия:

— Старый чудак! Откуда он взялся? Из провинции?

— Ошибаетесь, мой дорогой… Еще немного, и Дельо станет старейшиной парижской адвокатуры…

— Невероятно! Разрешите узнать, дорогой старшина сословия, почему вы поручили это дело именно ему?

— По трем существенным причинам: во-первых, никто не хотел брать на себя защиту Вотье; во-вторых, я счел справедливым поручить такому человеку, как Дельо, дело, которое может наконец принести ему известность — пока хотя бы среди коллег; в-третьих, ваш противник, по-моему, не лишен таланта…

— В самом деле? — скептически осведомился Вуарен.

— Пусть у него не слишком представительная внешность, однако он, на мой взгляд, обладает качеством, все более и более редким в нашей профессии: он любит свое дело…

Будущему адвокату, Даниелле Жени, до сих пор не выпадала удача присутствовать на процессе в Суде присяжных, поскольку места, выделяемые адвокатуре, всегда распределяются среди элиты. Однако сегодня, двадцатого ноября, в день открытого процесса по делу Вотье, девушке повезло. Получив место на скамье защиты благодаря Виктору Дельо, представившему ее всем во Дворце как свою первую помощницу, она с любопытством рассматривала зал суда и заполнивших его людей. В накинутой на плечи мантии и адвокатской шапочке на темных кудрях Даниелла ощущала себя в своей стихии.

Первым объектом, попавшим под обстрел горящих жадным любопытством глаз девушки, стал, естественно, ее ближайший сосед — ее славный, несравненный Виктор Дельо. Даже такое важное обстоятельство, как сегодняшний процесс, не заставило его изменить свой неказистый облик: на нем была все та же порыжевшая мантия, и очки его по-прежнему то и дело спадали с носа. Меньше всего на свете адвокат обращал внимание на пятьсот пар глаз, нацеленных на него со смешанным выражением изумления и сочувствия: присутствующие спрашивали себя, откуда взялся здесь этот ходячий анахронизм и как он, черт побери, рассчитывает с честью выйти из битвы в таком безнадежном деле. Все внимание Виктора Дельо было сосредоточено на том, чтобы разобрать в гаме голос своего соседа слева, директора Института глухонемых. Сей достойный господин в конце концов не на шутку увлекся «делом Вотье». Он добился, чтобы его назначили главным посредником между обвиняемым и судом. За те три недели, что предшествовали открытию процесса, этот отзывчивый человек постоянно сопровождал Виктора Дельо в Санте и благодаря своему умению помог добиться от узника кое-каких существенных показаний.

Быстро скользнув взглядом по аудитории, в основном состоявшей из элегантно одетых праздных женщин, Даниелла остановилась на сопернике защиты — мэтре Вуарене. Он был — почему бы не признаться — весьма импозантен, не то что скромный, незаметный Дельо. Мэтра окружал целый сонм помощников. В противоположность Виктору Дельо он снисходительно поглядывал на публику. Чувствовалось, что мэтр готовится к очередному триумфу.

Наконец в зал суда ввели подсудимого, и при виде его у впечатлительной Даниеллы перехватило дыхание. Она даже не представляла себе, что на свете может быть подобное существо человеческой породы… Чудовищная косматая голова, посаженная на туловище атлета, зверское лицо с бульдожьей челюстью — таков был устрашающий облик гиганта, выросшего у скамьи подсудимых. Стоявшие по бокам жандармы в сравнении с ним выглядели просто недомерками. Девушка инстинктивно вжалась в спинку кресла: представшее перед ней страшилище никак не могло быть тем несчастным, о котором с такой теплотой отзывался Виктор Дельо. Стоило лишь взглянуть на обвиняемого, чтобы почувствовать в нем зверя, монстра, какие редко встречаются на земле. Даниеллу объял ужас. Одна мысль о том, что ее покровителю предстоит защищать такое чудовище, причиняла боль.

Она поспешила перевести взгляд на кучку присяжных, которые в ожидании начала процесса молча рассматривали странного подсудимого, чье неподвижное, будто одеревенелое лицо не выдавало ни малейшего чувства. Понимал ли Жак Вотье, отрезанный от внешнего мира своей тройной ущербностью, какая трагедия разыграется здесь, осознавал ли, что в этой трагедии ему уготована роль жертвы? Окаменевший слепоглухонемой производил на присутствующих поистине угнетающее впечатление.

Но вот в зал вошли члены высокого суда и отвлекли девушку от печальных размышлений. Все находившиеся в зале поднялись, председатель суда Легри и асессоры[3] заняли свои места. Государственное обвинение поддерживал прокурор Бертье, вызывавший у Дельо гораздо более серьезные опасения, нежели Вуарен. Назначенный на этот высокий пост совсем недавно, прокурор, похоже, считал вопросом чести отправить на гильотину каждого, кто имел несчастье попасть в его руки.

Секретарь суда монотонным голосом зачитал обвинительный акт, после чего началась процедура установления личности подсудимого, которая отличалась от обычной только тем, что вопросы председателя суда Легри доводились до слепоглухонемого через переводчика, воспроизводившего их с помощью дактилологической азбуки на пальцах Жака Вотье. Во избежание даже малейшей ошибки, которая могла бы возникнуть при подобном способе общения, суд обязал подсудимого пользоваться для ответа пуансоном и трафаретом по системе Брайля. Как только он давал ответ проколами на специальной бумаге, второй переводчик, хорошо владеющий этим письмом слепых, оглашал его ответ суду.

— Ваше имя?

— Жак Вотье.

— Дата и место рождения?

— Пятое марта 1923 года, Париж, улица Кардине.

— Имя вашего отца?

— Поль Вотье, скончался двадцать третьего сентября 1941 года.

— Имя вашей матери?

— Симона Вотье, урожденная Арну.

— Есть ли у вас братья и сестры?

— Одна сестра, Регина.

Из ответов подсудимого присяжные узнали, что Жак Вотье, родившийся слепоглухонемым в Париже, в доме номер шестнадцать по улице Кардине, под родительским кровом, провел первые десять лет жизни — точнее, существования, — окруженный близкими и находясь на особом попечении совсем юной, лишь тремя годами старше его самого, служанки, Соланж Дюваль, чья мать, Мелани, также была в услужении у семьи Вотье. Единственной обязанностью юной Соланж был уход за несчастным мальчиком, чья беспомощность требовала ее постоянного присутствия. Отчаявшись своими силами дать ему образование, родители Жака, люди состоятельные, стали обращаться в различные специализированные заведения с просьбой принять несчастного ребенка. В конце концов Региональный институт Санака в департаменте Верхняя Вьенна, основанный братьями ордена святого Гавриила, — в этом заведении успешно обучался не один слепоглухонемой ребенок — согласился взять последнего отпрыска семейства Вотье на свое попечение. Забирал мальчика из отчего дома на улице Кардине сам глава института, брат Ивон Роделек. Следующие двенадцать лет жизни Жак Вотье провел в Санаке, где благодаря незаурядному уму быстро достиг значительных успехов.

Блестяще сдав оба экзамена на степень бакалавра, он, по совету Ивона Роделека, угадавшего в нем склонность к литературной деятельности, начал писать роман, который вышел тремя годами позже под названием «Один в целом свете» и произвел сенсацию. Начинающему писателю помогала в работе его бывшая служанка, Соланж Дюваль, которой Ивон Роделек тоже дал основательное образование.

Спустя полгода после выхода в свет «Одного в целом свете» Жак Вотье и Соланж Дюваль обвенчались в Санаке. В то время Жаку было двадцать три года, а его невесте — двадцать шесть. Несколько недель спустя молодая чета отправилась в Соединенные Штаты. Жак Вотье, получивший приглашение одного американского научного общества, на протяжении пяти лет успешно выступал в городах США с лекциями и докладами, целью которых было ознакомить американцев с замечательными достижениями Франции в области воспитания и обучения слепоглухонемых от рождения. Все это время Соланж Вотье была помощницей и переводчицей мужа. По возвращении из этого длительного путешествия на борту теплохода «Де Грасс» и разыгралась ужасная драма…

Первым свидетелем обвинения оказался скромно одетый молодой человек, высокий и стройный блондин, чье открытое лицо не могло не вызвать симпатии: на нем буквально отдыхал взгляд после вынужденного созерцания отталкивающей внешности подсудимого. Даниелла, не желая себе в этом признаваться, почувствовала, что свидетель, о котором она еще ничего не знала, успел понравиться ей… А раз он понравился Даниелле, у которой под строгой мантией билось сердце истой парижанки, готовое растаять под первыми же лучами солнца, не было решительно никаких оснований полагать, что он не понравится большинству из присутствующих дам.

— Ваше имя?

— Анри Тераль, — раздался несколько смущенный голос.

— Дата и место рождения?

— Десятое июля 1915 года, Париж.

— Национальность?

— Француз.

— Кем вы работаете?

— Стюардом на теплоходе «Де Грасс» Всеобщей трансатлантической компании.

— Поклянитесь говорить правду, одну только правду, ничего, кроме правды…

— Клянусь!

— Господин Тераль, в числе кают-люкс, что вы обслуживали на борту «Де Грасса», была и каюта, которую занимал господин Джон Белл. Расскажите суду, при каких обстоятельствах вы обнаружили убитого.

— Господин председатель суда, обходить каюты в послеобеденный час, когда не принято тревожить отдыхающих пассажиров, я начал в тот день, пятого мая, только потому, что так распорядился судовой комиссар, господин Бертен. Это он дал указание всей команде искать исчезнувшего пассажира, господина Вотье. Все мы знали, по крайней мере в лицо, этого слепоглухонемого, который время от времени прогуливался по палубе под руку с супругой. В силу своей ущербности он не мог остаться на борту теплохода незамеченным, и потому поиски обещали быть недолгими. Открыв с помощью универсального ключа, который я всегда ношу с собой по служебной необходимости, несколько кают-люкс и извинившись перед разбуженными пассажирами, я с удивлением обнаружил, что дверь в каюту господина Джона Белла приоткрыта… Я толкнул ее, но она поддалась только при некотором усилии, будто что-то было прислонено к ней изнутри. Войдя в каюту, я сразу понял причину странного сопротивления: дверную ручку сжимал в руках господин Джон Белл, стоявший почему-то на коленях. С первого же взгляда мне стало ясно, что передо мной — еще не остывший труп…