Чужая жена

6

Тупой настойчивый звук постепенно пробился в сознание Мары, отгоняя тревожные сновидения. Она оторвала голову от подушки. Из сада доносился гул голосов. За стеной спальни, откуда-то из кухни слышался звон посуды. Она села и посмотрела в окно. Двор был залит ярким светом. Уже давно рассвело.

Отбросив простыню, Мара вытащила конец сетки из-под матраса и спрыгнула с кровати. Схватив со столика часы, в ужасе уставилась на маленькие стрелки. Почти восемь часов. Как она умудрилась проспать, когда в приюте столько людей, которых следовало обслужить?

Она вбежала в ванную. Повернула горячий кран, подставила пальцы под струю воды и выдохнула с облегчением — вода была теплой. Мальчишка, отвечающий за растопку, сделал свое дело, даже несмотря на то, что ее не было рядом, чтобы проследить за ним.

Быстро ополоснувшись, Мара набросила рабочую одежду, вышла из комнаты и быстрым шагом пошла по коридору. Она чувствовала себя, словно незваный гость, проникший на чужую территорию. День начался без нее, и теперь ей нужно было найти способ незаметно влиться в дневную суету. Ей было страшно зайти в гостиную и предстать перед собравшимися там людьми. Из-за дверей не доносилось ни звука, и она с тревогой подумала, что, возможно, гости сидят в гнетущей тишине. Что, если им забыли подать завтрак? Или хаус-бои не принесли в рондавели горячей воды? Не предложили традиционного утреннего чая? Что, если те и вовсе до сих пор прохлаждаются в кроватях, раздумывая, вставать или не вставать?

Мара в нерешительности остановилась у дверей. Пожалуй, если прокрасться за барной стойкой, то, может быть, удастся пройти незамеченной. На другом конце гостиной она могла спрятаться за шторкой из бамбуковых палочек и понаблюдать за тем, что происходит в комнате, прежде чем объявиться самой. Она уже взялась за дверную ручку, когда взгляд ее упал на стоящий рядом столик. На нем все еще лежала ее шляпа — на том самом месте, куда Джон обычно клал свою.

Шляпа бваны мемсаиб.

Поколебавшись, Мара нахлобучила ее на голову, поправив поля. Затем застегнула кармашек на рубашке и заткнула конец ремня за петельки на штанах. Подняла подбородок повыше и, нахмурив брови, напустила на себя вид озабоченной делами особы. Затем распахнула дверь и широким шагом вошла в комнату.

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять: помещение было почти пустым. В тишине шевелилась одинокая фигура. По рыжим кудрям она узнала Рули; он склонился над книгами, разложенными перед ним на столе. Стараясь не сбавлять шага, Мара смело направилась к нему. Вдруг ее внимание привлекло большое разноцветное пятно на серванте. Там стояла огромная ваза с цветами. На покрытых листьями ветках, срезанных с одного из кустов гибискуса, что росли вдоль веранды, развернулись, как граммофонные раструбы, ярко-красные цветы. Засмотревшись, Мара не сразу заметила, что пространство вокруг вазы выглядит непривычно пустым. И тут же едва не упала: с полок исчезла собранная еще Элис коллекция антикварных тарелок. Оглядевшись, Мара заметила и другие изменения: на баре лежала стопка белой одежды и незнакомая винтовка; трехногий табурет, обитый шкурой зебры, тоже был посторонней в приюте вещью. И наконец, в книжном шкафу не осталось ни одной книги.

— Эй, привет! — Руди взглянул на нее и улыбнулся. — Судя по всему, вы очень заняты.

— Да… Собственно, вы тоже, — кивнула Мара.

Рули перебирал книги.

— Надеюсь, вы не возражаете, — не поднимая головы, сказал он. — Я убрал некоторые вещи и все книги. Они совсем не вписываются в интерьер. Уистен Хью Оден «Избранные стихотворения». «Исландская мифология». «Гамлет». Каким ветром их вообще сюда занесло?

Мара огляделась, ища глазами книги — главное достояние Джона. Переплетенные в кожу, они были куплены специально для него Рейнором, который не желал, чтобы его молодой воспитанник прошел мимо светского воспитания. Единственная книга, которой Джон дорожил больше, чем всей коллекцией — «Копи царя Соломона», — хранилась у него в комнате возле кровати. Она была то единственным другом все те долгие, полные одиночества годы, которые он провел в английской школе-интернате.

— Не волнуйтесь, с ними ничего не случится, — увидев выражение ее лица, произнес Руди. — Я положу их на шкаф возле двери. — Он принялся отбирать книги со стола и, прочтя названия, ставить их обратно на полку. — Карамоджо Белл, «Странствия охотника на слонов». Фредерик Селус, «Странствия охотника». — Он заулыбался. — А они немало странствовали, эти ребята! — Затем Руди взял книгу в темной обложке с голубым корешком. — Только посмотрите на эту малютку. Первоиздание «Зеленых холмов Африки». У меня есть еще «Снега Килиманджаро». Хемингуэй — то, что надо.

Мара едва слышала его. Она осматривала помещение, замечая все больше и больше незначительных изменений. Комната преобразилась. Мара судорожно вдохнула, представив себе, что бы сказал по этому поводу Джон. Здесь ничего не трогали с того дня, как умер Рейнор, а тот, в свою очередь, едва ли притронулся к чему-либо, оставив все так, как было, когда Элис была тут мемсаиб.

Мара повернулась к Руди.

— Чем именно вы занимаетесь? — требовательно спросила она.

Он окинул ее беглым взглядом через плечо.

— Я делаю все немного более настоящим, чем на самом деле. По сюжету мы должны очутиться в охотничьем приюте, построенном в тридцатые годы, а так как действие происходит в настоящее время, все должно быть выцветшим и обветшалым.

Мара в замешательстве огляделась.

— Но… ведь все так и есть. — Она запнулась и, не успев договорить, почувствовала, что для Руди это детский лепет.

— Я должен сделать так, чтобы все было немного преувеличено, — принялся втолковывать он. — В этом и состоит моя работа — создать то, что ожидает увидеть зритель, с учетом того, что он может знать. Затем я добавляю неожиданный штрих, на который поначалу мало кто обратит внимание, но зритель уже мой. — Он испытующе посмотрел на Мару, словно артист в ожидании аплодисментов.

— А-а-а, понятно, — протянула Мара.

— Согласен, здесь было неплохо и до моего вмешательства, — вел дальше Руди. — Гораздо лучше, чем в том сельском домике неподалеку от отеля, в котором изначально собирались вести съемку. Мы уж было начали достраивать стены, опускать потолки и завозить собственный реквизит: трофеи, фотографии, оружие… — Он вдруг замолчал и бросил на Мару многозначительный взгляд. — Я должен показать себя с наилучшей стороны, более того — выложиться по полной. Работа с братьями Миллер — для меня прорыв. Когда выйдет фильм, я смогу больше не работать таксистом.

Мара улыбнулась.

— Что еще вы собираетесь сделать? — осторожно поинтересовалась она.

В этот момент Руди как раз рассматривал каминную полку, обегая взглядом африканскую коллекцию резьбы и масайских бус.

— Много чего. Я только начал.

Мара понимала, что лучше остановить его прямо сейчас. Но не хотела… И не только оттого, что и сама заразилась энтузиазмом Руди. Из глубин ее души поднималось чувство, которое она назвала бы «виноватой радостью» — с тех пор, как она поселилась в Рейнор-Лодж, ей много раз хотелось изменить здесь все на свете.

— Но вы должны будете все вернуть на место, — наконец решила Мара.

— Да, без вопросов. Мы всегда так делаем, — легко согласился Руди, словно это было совершенно не важно. — Кстати, замечательный завтрак. Уф! — Он тяжело вздохнул. — Ох и острый же был омлет. Мне показалось, что я вернулся в Мексику.

Мара подняла бровь, надеясь, что выглядит в меру заинтересованной, но никак не удивленной. Менелик всегда готовил английские омлеты — легкие и воздушные. И если завтрак уже подавали, то почему от него не осталось и следа?

— Я заказал танзанийский омлет, — объяснил Рули. — Я увидел, как это блюдо принесли Доди — в нем было полно зеленого стручкового перца. У меня глаза на лоб полезли. Просто замечательно.

— Я рада это слышать. — Мара сделала вид, что для нее это не новость. Танзанийский омлет? Стручковый перец? Сложив руки на груди, она вновь перешла на деловой тон.

— Где я могу найти Карлтона?

— В последний раз, когда я его видел, он как раз заканчивал завтракать.

— В своей комнате? — поинтересовалась Мара.

Руди помотал головой, и кудри затанцевали вокруг его лица.

— Снаружи, где все мы завтракали. Не мог же я пустить всех сюда.

— Конечно, не мог, — благоразумно согласилась Мара и, резко развернувшись на каблуках, вышла на веранду.

На лужайке под большим навесом стояли прямоугольные столы, накрытые белоснежными скатертями. Сооружение навеса еще не было закончено; двое сомалийцев забивали в землю колышки. Кругом где попало стояли отодвинутые от стола стулья. Крошки на столах и разводы джема свидетельствовали о том, что здесь недавно стояла посуда и лежали столовые приборы. Пока Мара осматривалась, на стол спикировала ворона, целясь в кусочек тоста. Но не успела она приземлиться, как появился поваренок, размахивая мухобойкой из хвоста зебры.

— Джамбо, бвана мемсаиб, — поприветствовал он Мару.

— Джамбо, Лулу, — ответное приветствие Мара прокричала ему в спину — он погнался за птицей. Поваренок бежал, размахивая руками, и сам напоминал птицу или большое летающее насекомое. Наблюдая за ним, Мара не могла не улыбнуться.

Карлтон сидел в конце длинного ряда столов. Даже в тени навеса его яркая разноцветная рубашка сразу бросалась в глаза. Мара направилась к нему, но дорогу ей преградил только что выскочивший из кухни Кефа. Она споткнулась, чувствуя, что краснеет.

— Вот вы где! — воскликнул Кефа. В руке у него был поднос с маленькой чашечкой дымящегося черного кофе. Рядом — булочка и крошечный кусочек масла. — Менелик послал меня разыскать вас. Разумеется, вы очень заняты. Но вы должны поесть.

Мара взглянула Кефе в глаза. Она была уверена, что он догадывается о том, что она бессовестно проспала. Вряд ли в такое время она могла отправиться на охоту. Но так было принято в Африке: вежливый человек всегда оставлял другому возможность сохранить чувство собственного достоинства. Смущенная и благодарная, она опустила глаза.

— Вы подали завтрак, — не спросила, а лишь констатировала она. Вновь подняв взгляд на Кефу, Мара увидела, что тот кивнул. — Сложностей не возникло? — Слово «шаури» на суахили означало что угодно: от незначительной неурядицы до полной катастрофы.

— Никаких. Все остались довольны.

Во взгляде Кефы не было и тени упрека, но все же Мара чувствовала себя виноватой за то, что оставила их с Менеликом в такой ответственный момент один на один со съемочной группой. Она собралась было извиниться, но передумала, вспомнив один из советов, который дала ей Бина, когда Мара только приехала: «Никогда не извиняйся перед слугами. Этим ты уважения не добьешься. А вот управы на них уже не найдешь».

— Вы отлично поработали, — просто сказала Мара.

Кефа улыбнулся самой широкой улыбкой, на которую был способен:

— Благодарю, бвана мемсаиб.

— И… — Мара запнулась, подыскивая нужные слова. — Я сожалею, что спала, когда нужно было заниматься делами.

Кефа склонил голову и протянул ей поднос, который Мара, тем не менее, взяла не сразу.

— Поле сан («мне очень жаль»), — добавила она.

Кефа ничего не ответил. Лишь еще ниже склонил голову и дальше протянул поднос. Судя по его виду, он был поражен. Поражен и польщен… по крайней мере, так показалось Маре, но ручаться она не могла.

Взяв поднос, Мара направилась к Карлтону, бросая алчные взгляды на кофе. Это была не та процеженная бурда, которой обычно потчевал американцев Менелик. Сегодня он приготовил настоящее эфиопское варево. Каким-то образом в суматохе, которая неизменно сопутствовала приготовлению завтрака для большого количества гостей, он нашел время для такого священного действия, как приготовление кофе. Сперва зеленые бобы обжаривали, затем толкли в ступке. Напиток получился крепким и в меру сладким. Мара глубоко вдохнула его аромат. Она уже предвкушала, как первый глоток снимет сон и усталость. Как раз то, что нужно, чтобы прийти в себя. Интересно, мог ли Менелик каким-то образом знать, что ночью она почти не сомкнула глаз.

Карлтон был поглощен изучением кипы бумаг, разложенных перед ним на столе. Что бы он там ни вычитал, оно ему однозначно не нравилось. Подойдя поближе, Мара заметила, что он внимательно изучает длинные столбцы цифр. Они были озаглавлены: «Текущие расходы», «Оценка затрат для завершения», «Конечная стоимость», «Проживание и питание», «Расходные материалы (пленка)» и «Прочее».

Заметив ее, Карлтон спрятал документы и улыбнулся.

— Съемка начинается через два часа, — объявил он. — Пока все в порядке.

Мара участливо, так, во всяком случае, она рассчитывала, улыбнулась в ответ.

— Вам помочь? Быть может, еще кофе?

— Нет, спасибо. — Карлтон покачал головой. — Я уже выпил четыре чашки крепкого кофе. Да вы сами-то не стесняйтесь, это же вам принесли! — И он махнул рукой на поднос.

Мара сделала глоток, прикрыв на мгновенье глаза, чтобы сполна насладиться вкусом и ароматом. Вновь открыв глаза, она увидела застывшую картину: Карлтон то ли полуприподнялся, то ли полуприсел, взгляд его был прикован к тропинке, которая вилась между хижинами. Мара обернулась и увидела Леонарда, который быстрым шагом направлялся к ним. На шнуре, обмотанном вокруг его костлявого запястья, болтался мегафон.

— Что стряслось? — только и вымолвил Карлтон.

— Руди вскрыл чемодан с костюмами. Костюмеры ухитрились положить туда лишь половину того, что нам нужно. Все остальное уже на пути обратно в Штаты, — на ходу сообщил Леонард.

Опешивший Карлтон открыл рот, глотая воздух.

— То есть… на сегодняшнюю съемку…

— Вот именно.

Кивнув Маре, Леонард плюхнулся на ближайший стул и принялся нервно постукивать ногой о землю.

Только сейчас сел и Карлтон, беспомощно озираясь вокруг. Затем, для того чтобы собраться с мыслями, он поднял руки и принялся посылать в воздухе пассы, словно пытался успокоить сам себя.

— Все хорошо. Все в порядке. Мы только начинаем съемку эпизодов на новом месте. Костюмы еще ни разу не мелькали в кадре. Мы можем их заменить. — Он повернулся к Маре. — Нам нужна одежда для сафари: один комплект для Лилиан, один — для Питера. Хорошо бы, одежда была старомодной. Поможете?

— Пожалуй. — Ее ответ прозвучал немного самоуверенно, но в данный момент ее это не занимало — приятно было вот так, походя, разрешить неразрешимую для других задачу. — Так уж случилось, что у нас полный шкаф совершенно новой одежды, закупленной в пятидесятые: рубашки, брюки, даже ремни и ботинки.

Мара поднялась, собираясь проводить киношное начальство в дом. Следом за ней поднялся и Карлтон, но Леонард даже не шевельнулся. Он вдруг указал пальцем на рубашку Мары.

— Вы оторвали карман, — сказал он. — Я вижу швы.

Мара подумала, что ослышалась. Его реплика казалась совершенно неуместной.

— Все так делают, — немного подумав, ответила она. — Иначе при выстреле за карман или за пуговицу может зацепиться приклад.

— И дошили еще один ряд петель — что-то вроде патронташа?

— Это рубашка моего мужа, — пояснила Мара. — У него всегда с собой два калибра.

А Леонард уже склонился, внимательно приглядываясь к ее брюкам. Проследив за его взглядом, Мара увидела на одной штанине размазанное пятно засохшей крови.

Леонард вскочил на ноги с ловкостью насаженной на пружинку куклы.

— Если вы не против, мы позаимствуем вашу одежду. Она даже лучше той, что у нас была! Кроме того, нам понадобится комплект одежды, принадлежащей вашему мужу. Старой одежды, сильно поношенной…

Карлтон повернулся к Маре.

— Мы были бы вам очень признательны. Так вы не против?

— Да нет, что вы, — отозвалась Мара. Какие могли быть возражения против того, чтобы у тебя одолжили старую, поношенную рабочую одежду? Ей неловко было соглашаться от имени Джона, но она вспомнила, как тот однажды и сам одолжил клиенту на сафари свою рубашку. Упомянутый клиент собрался на охоту, надев ковбойскую рубаху в голубую и красную клетку. Сейчас ее носил Томба.

«Вы хотите быть охотником или добычей?» — напрямик спросил у клиента Джон. Хоть он и произнес эти слова шутливым тоном, Мара знала, что на самом деле он был совершенно серьезен, предостерегая об опасности, которую могла навлечь яркая одежда. Клиент, генеральный директор горнопромышленной компании, смутился. Он покорно натянул рубашку, предложенную Джоном, и едва смог застегнуть ее на своем круглом животе.

— Напишите мне список нужных вещей, — попросила Мара. — Я принесу все, что понадобится.

Карлтон взглянул на часы.

— Руди еще занимается декорациями, так что немного времени у нас есть. Если вам удастся снабдить нас всем необходимым до ленча, мы будем чрезвычайно благодарны.

Мара собралась было уходить, но Леонард тронул ее за плечо:

— Какой размер одежды носит… э-э-э, ваш муж? Его одежда подойдет Питеру?

Мара уставилась себе под ноги, поддев носком ботинка кустик травы. Вопрос был прост и логичен, но ей было не по себе: как можно сравнивать актера и Джона, даже если вообразить их стоящими бок о бок.

— Посмотрите на это с другой стороны, — послышался дельный, но тактичный совет Карлтона. — Вы сказали, что на вас старая рубашка мужа… По-моему, Питеру она вполне подойдет. Какого роста ваш муж?

Мара подняла на него глаза.

— Не волнуйтесь. Одежда будет впору.

В коридоре витал запах свежей мастики для полов и пассированного лука, сочившийся из кухни. Мара остановилась у пристенного столика, проверяя свои наручные часы. Они только что обсуждали с Кефой сомалийцев, выросших в городе и не привыкших вести себя тихо по ночам, думали, что делать с Томбой, который считал, что поскольку он теперь бвана Бум, то ему полагалось место за столом со всей съемочной группой. Перед этим она выслушала зачитанное Менеликом меню на ленч — такими яствами не стыдно было потчевать и принца Уэльского. Пришло время замяться поручением Карлтона.

По пути к спальне Мара на секунду помедлила у закрытых дверей гостиной, вообразив, как там, за закрытыми дверями, Руди втихомолку перекрасил все стены и мебель, навсегда похоронив под слоем краски драгоценные сорта африканских деревьев. Она, конечно, понимала, что на самом деле ничего подобного он сделать не мог, но для собственного успокоения заглянула внутрь.

Чтобы не упасть, ей пришлось ухватиться за дверную ручку. Комнату, представшую ее взору, даже с оговорками нельзя было назвать жилой. Окна были завешены линялыми шторами, пропускавшими лишь мутный рассеянный свет, погружая все в полумрак. Мебель была покрыта холстиной, вроде той, с помощью которой рачительные хозяева оберегают ее от пыли, когда уезжают надолго. Даже вывешенная на всеобщее обозрение коллекция памятных фотографий, и та была задрапирована. Каминная полка зияла пустотой, камин был заколочен досками. Посреди комнаты на полу был разложен птичий скелет. Вокруг — разбросаны высохшие лепестки суданской розы.

Мара нахмурилась. У нее появилось такое чувство, будто перед ней апокалиптическое видение будущего: приют, заколоченный и опустевший, после того как они с Джоном его покинут. Сцена выглядела пугающе реальной.

Внезапный шорох в дальнем углу отвлек ее от грустных мыслей. То был Леонард, зацепивший бамбуковую занавеску. Заложив худые руки за спину, он озирал комнату и что-то бормотал себе под нос, словно священник, читающий молитву. Медленно и тихо Мара прикрыла дверь и на цыпочках отошла.

Мара шла по тропинке, направляясь к хижине Лилиан. На ней была новая одежда, извлеченная из кладовой, жесткая и колючая на ощупь. Старые, свернутые в тугой узел рубашку и брюки она несла под мышкой. Карлтон попросил ее передать их Лилиан, а заодно помочь ей одеться — актриса не привыкла обходиться без посторонней помощи.

Подходя к хижине, Мара вновь подивилась непредсказуемости своих обязанностей в качестве хозяйки охотничьего приюта, принимающей не гостей, а съемочную группу, хотя, надо признать, Лилиан была куда дружелюбней и уживчивей большинства богатых клиенток, которые обычно приезжали сюда… Пока что ее капризы касались лишь места, где сидеть, и отдельных тарелочек. Впрочем, она была звездой. В иных обстоятельствах Мара была бы счастлива, если бы ей удалось попросить у Лилиан автограф.

Подойдя к двери, Мара остановилась. Все это напомнило ей атмосферу перед началом театрального представления: сначала зрительный зал успокаивается, а затем начинает чувствоваться энергетика, которая исходит с другой стороны пока еще не поднятого занавеса.

Для начала женщина осторожно постучалась.

— Кто там? — послышался из глубины комнаты голос Лилиан.

— Это я, Мара.

Дверь слегка приоткрылась. Едва окинув взглядом маленькую комнатку, Мара не поверила в то, что это та самая уютная чистенькая хижина, которую она тщательно готовила для актрисы. Одежда была разбросана повсюду, где только можно, простыни спутаны клубком. Москитная сетка все еще была опущена, а поднос с завтраком по-прежнему стоял на столе. Полотенце, свадебный подарок, валялось мокрое на полу.

Лилиан выглядывала из-за двери, спрятавшись за ней, пока Мара не зашла. Актриса была бледной, почти бесцветной. Мара решила, что это либо из-за опущенных занавесок, либо из-за отсутствия ярко-красной помады на губах.

Актриса стояла перед ней в одном белье. Мара не удержалась и уставилась на красные шелковые французские трусики, отороченные кружевами.

— Это мои «счастливые» трусики, — сказала Лилиан. — Я только что их нашла. Слава Богу! Я уже собиралась звать Карлтона.

Мара только моргнула в недоумении.

— Я всегда надеваю их в первый день съемок. Всегда. — Серьезный тон Лилиан напомнил Маре все, что Джон рассказывал об охотничьих поверьях. Большинство из них были так или иначе связаны со слонами — убийство слона было самым тяжким из всех грехов охотника, и потому подход к нему требовался особый. Перед тем как партия отбывала из Рейнор-Лодж, Джон всегда заставлял клиентов вывернуть карманы, чтобы удостовериться, что ни у кого нет с собой денег — слона, пояснял он, нельзя купить ни за какие деньги. Еще он предупреждал, что если кто-то поднимет с земли иголку дикобраза, то слона ему не найти.

— Они у меня уже несколько лет, — пожаловалась Лилиан. — Знала бы раньше, накупила бы таких на всю жизнь и носила хоть каждый день. Они идеально подходят для Африки — в них и прохладно, и сушатся легко.

Мара постаралась не думать о том, что подумали бы хаус-бои, коим выпало бы перестирать гору подобных вещей. Про себя они наверняка решили бы, что Лилиан — профессиональная проститутка.

Мара протянула принесенную одежду.

— Вот ваш новый наряд.

Лилиан придирчиво оглядела сначала брюки, затем рубашку, поднеся их к тусклому лучу света, пробивавшемуся сквозь занавески.

— А они ничего, правда? Сьюзи — настоящая мастерица своего дела, гляди-ка: пятна на месте, манжеты истрепаны.

Мара не решилась сказать ей, что на самом деле одежда была с чужого плеча, а если быть точным, то даже известно, с чьего именно. Куда с большим удовольствием она снабдила бы Лилиан чистыми вещами из своего гардероба, но Карлтон ясно дал понять, что Леонарду нужна была та, что он отметил на Маре.

Впрочем, Лилиан, казалось, не заметила ее сдержанного молчания.

— Сьюзи — моя личная костюмерша, — продолжала щебетать актриса. — Она хорошо справлялась, Карлтон даже сказал, что она может остаться на съемки второй части. Но Сьюзи уехала домой. — В голосе Лилиан послышалась обида, и Маре подумалось, что она похожа на ребенка, которого в песочнице покинул его лучший друг. — Мы справимся и без нее, правда? — добавила актриса, вновь сияя улыбкой через плечо.

— Да, конечно, куда же деваться! — встретившись взглядом с Лилиан, улыбнулась в ответ Мара. В ней стало просыпаться приятное чувство причастности к чему-то большому, чувство востребованности.

— Сначала макияж, — сказала Лилиан. Потянувшись за шелковым халатом-кимоно, она махнула рукой в сторону столика, который был сдвинут к двери. На нем стоял маленький, похожий на докторский, черный чемоданчик.

Мара переставила его на туалетный столик и щелкнула замками. В комнате запахло пудрой. Как выяснилось, в чемоданчике оказался целый набор косметических принадлежностей, аккуратно разложенных по отделениям: не менее семи бутылочек с тональными кремами, столько же коробочек с подходящими по оттенку пудрами, кисточки, расчесочки для бровей, спонжи, несколько разных видов туши, несколько пар щипцов для завивки ресниц, жидкость для снятия макияжа, полдюжины тюбиков разных помад. И несколько пузырьков с ядовито-алой жидкостью, по виду напоминающей кровь.

Из чемоданчика Лилиан вынула записную книжку. Открыла ее и показала Маре схематическое изображение женского лица: скулы, лоб, веки, ноздри — все было раскрашено в разные цвета. На каждой секции было отмечено, какую косметику на нее следует наносить.

Сверяясь со схемой, Лилиан принялась вытягивать косметику из чемоданчика и раскладывать на столике.

— Вы удивитесь, — сказала она, — когда увидите, какая неестественная уйма времени уходит на создание естественного образа. — Вглядевшись в зеркало, она сдвинула брови. — Нам понадобится больше света.

Мара раздвинула занавески. Свет ворвался в комнату, и беспорядок в ней стал еще заметней. Пошарив в полотняной сумке, откуда днем раньше доставала пароварку, Лилиан извлекла на свет мужское зеркальце для бритья и победно подняла над головой.

— Для непредвиденных ситуаций, — довольная собой, заметила она. Поднесла зеркало к окну и водрузила на подоконник.

Когда Лилиан села, Мара стала рядом, готовясь подавать ей все необходимое, словно медсестра на операции. Лилиан начала наносить на лицо и шею тональный крем с помощью маленького спонжика. Мара, как завороженная, наблюдала за ее размеренными движениями. Ей казалось, что она ощущает руки Лилиан на своей коже. Закончив с основой, актриса принялась накладывать тени, сперва натурального оттенка, затем немного темней. Разница была почти незаметна — Лилиан вовсе не стала выглядеть великосветской львицей, над которой поработал визажист, вовсе нет, она осталась Лилиан, но только еще более прекрасной.

Они уже почти закончили, когда Мара заметила хаус-боев и Дуду, которые подсматривали в окно. Она нахмурилась, взглядом прогоняя их прочь. Но Дуду решил, что раз уж их заметили, то можно безбоязненно открыть рот. Он ткнул пальцем в бутылочку со светлым тональным кремом, которую Мара выставила на подоконник.

— Она намазывает себя светлой глиной, — огласил он и кивнул головой в сторону других мальчишек. — Они хотят знать, у нас будут танцы? — Дуду употребил слово «нгома», что означало большое собрание членов племени с пиршеством и танцами, которые иногда могли длиться много дней. На воинах племени в таких случаях всегда были традиционные наряды, а тела разукрашены красной охрой.

Не успела Мара ответить, как Лилиан замерла, не докрасив глаз, и спросила:

— Что он говорит?

— Он хочет знать, что вы делаете, — ответила ей Мара. — Это деревенские мальчишки, они никогда раньше здесь не работали. И никогда не видели, как наносят макияж.

Дуду подошел поближе. Он вновь указал на мальчишек и заговорил с Марой на суахили:

— Они сказали, что наносить грязь на кожу в Танзании теперь запрещено. Президенту не нравится. Он говорит, так делают только дикари.

Мара изумленно посмотрела на них:

— Кто вам такое сказал?!

— Бвана Доди, — доложил один из них. — Еще он сказал, что мы не все время будем хаус-боями. Президент построит школы в каждой деревне. Мы научимся читать и писать и сможем встать на ноги без помощи белых бван.

Он вперил требовательный взгляд в Мару. Казалось, он ждет подтверждения своим словам.

Мара задумалась. Она вдруг поняла, что все, что она сейчас скажет, дойдет до ушей Доди или даже Кабеи.

— Вы очень, очень хорошие хаус-бои, — осторожно начала она. — И я уверена, будете такими же очень-очень хорошими школьниками.

Лилиан нетерпеливо нахмурилась:

— О чем вы говорите?

— Они говорят, что надеются пойти в школу, — ответила Мара.

Лилиан вернулась к прерванному занятию.

— Поговорите с Карлтоном, — внезапно предложила она. — Он все устроит. — Она взяла зеркало и принялась внимательно разглядывать свое отражение, затем удовлетворенно кивнула. — Я выгляжу так, словно надо мной поработала Ванда, наш визажист. — Лилиан взглянула на Мару. — А знаете, я ведь и сама немного художница. Я тоже иногда рисую.

— Что же вы рисуете? — поинтересовалась Мара. Она подошла к кровати, взяла брюки и протянула их Лилиан. Время шло, а Карлтон просил доставить актрису как можно быстрее.

— В основном людей, — отозвалась Лилиан, сбрасывая кимоно на пол и натягивая брюки. — И конечно, Тео. — Она с тоской посмотрела на фотографию в рамке. — Он лучше, чем многие из известных мне людей… — Она замолчала и взглянула на Мару. — Вы, наверное, встречали много разных людей здесь, в приюте.

— Довольно много, — согласилась Мара. — И с некоторыми из них мы очень даже сблизились.

Очень сблизились…

Мара попыталась отвлечься тем, что принялась расстегивать пуговицы на рубашке. Но к горлу подкатывала тошнота, как в самолете, попавшем в воздушную яму. Ей вспомнился голос Матильды, весело болтавшей за ужином в свой первый вечер в приюте.

Джон, вы не передадите мне соль, пожалуйста. Спасибо, Джон. Как это мило с вашей стороны…

И серебристый смех, будто перезвон колокольчиков. Голова запрокинута назад, светлые волосы струятся по спине, будто лунный свет.

Мара решила, что лучший способ отвлечься — это думать о чем-то другом. Вспомнить хотя бы того канадца, который непременно желал спать под открытым небом. Она попыталась в мельчайших деталях воспроизвести в памяти его изборожденное морщинами лицо и седеющие волосы. Мара припомнила, что, в отличие от многих других, накануне сафари он взялся учить суахили. И вместо того, чтобы сидеть у камина и травить байки, как это делали другие клиенты, он подсаживался к африканскому костру и просил Менелика рассказать ему эфиопские сказки. Впоследствии африканский персонал приюта увековечил воспоминание о нем в одной из своих вечерних песен, а местный летописец, или, вернее, хранитель устной памяти приюта, который в дни сафари выполнял обязанности оруженосца, даже дал ему особое, местное имя. Он назвал его Рафуки Билу Убагузи, «европейцем, которого заботит не только европейское».

Мара вытянула руки, подавая рубашку Лилиан.

— Но затем они, конечно, уезжают, — слова прозвучали легко и беззаботно. — И появляются новые люди.

— Как я вас понимаю, — сказала Лилиан. — Когда снимают фильм — та же история. Вы все как одна семья: актеры и съемочная группа. Жизни друг без друга и представить себе не можете. А затем… — Она развела руками и покачала головой. — В одночасье, вдруг все заканчивается. Проходит время, и ты напрочь забываешь обо всех.

Мара медленно кивнула. Напрочь забываешь обо всех. Легко сказать. Как это напоминало всем известную фразу: простить и забыть. Она часто повторяла ее про себя, как заклинание, которое должно было непременно подействовать. Но заклинание, даже многократно повторенное, на Мару действовало лишь частично. Иногда ей удавалось забыть, иногда простить, но сделать и то и другое одновременно было выше ее сил.

Половина столовой была заставлена оборудованием, среди которого сновали люди. Мара стояла в стороне, наблюдая за тем, как двое Ников катают туда-сюда платформу по проложенным прямо на полу рельсам. Неподалеку стоял штатив, на который водрузили камеру. Со стороны конструкция выглядела крайне ненадежной: камера казалась слишком громоздкой и тяжелой для тонких ножек штатива. Перед камерой стоял Томба. По-видимому, рассудила Мара, его временно вывели из подчинения Джеми и поставили задачу — сторожить камеру. Он протягивал к ней руки и беспрестанно озирался вокруг, словно на камеру вот-вот должны были совершить покушение.

Лилиан сидела на одном из трех плетеных стульев, стоявших ближе к веранде. По какому-то неизвестному Маре порядку на каждом стуле сзади висела табличка: «Мистер Хит», «Мисс Лэйн», «Мистер Л. Миллер». Где-то должен был быть еще стул «Мистер К. Миллер», но Карлтону некогда было рассиживаться — он был слишком занят, улаживая неурядицы, происходящие за кадром.

Рядом с Марой остановился Руди.

— Ну как вам? — спросил он, обведя рукой помещение.

— Как-то непривычно… заброшено и одиноко, — ответила Мара. — Зачем было так мучиться с книгами, да и со всем остальным? Так или иначе, теперь ничего не видно.

На мгновение во взгляде Руди промелькнуло разочарование. Затем он повел плечом:

— То была идея Леонарда — он пришел взглянуть на съемочную площадку, и тут его озарило и он велел накрыть все тряпками. Вначале мы собирались обойтись парочкой, но в итоге решили занавесить все. Это, так сказать, иносказание: вокруг — видимость и ложь, а правда сокрыта под покровом тайны. Кефа подыскал нам несколько старых простыней. — Блуждающий взгляд Руди остановился на завешенном книжном шкафу. — Хотя как знать. Леонард может передумать еще до того, как начнутся съемки. Или Мегги. Или Люк. Может случиться все, что угодно.

— Кто такие Мегги и Люк? — спросила Мара, предположив, что это кто-то из съемочной группы, кого она еще не знает.

На мгновение Руди даже опешил от ее неосведомленности, затем понимающе улыбнулся.

— Это главные герои картины, — объяснил он. — Те самые, с которыми происходят события. Они, само собой, любовники, — в Голливуде это дело привычное. А это, — он вновь указал на комнату, — их убежище. Им нужно где-то укрыться, и Мегги вспоминает об охотничьем приюте, где когда-то бывала в детстве с родителями. После долгих странствий они наконец добираются сюда и обнаруживают, что жилье давно покинуто. Но в нем есть своеобразное очарование. Вы видели последний фильм Девида Левина «Доктор Живаго»? — Мара не успела покачать головой, как он снисходительно рассмеялся. — Хотя о чем это я? Он явно еще сюда не дошел. В общем, не важно, суть не в этом… Джули Кристи и Омар Шариф приезжают в большое поместье в глубине России. Они проходят по пустым холодным залам. На стенах изморозь. На заднем плане мебель, прикрытая холстиной. Они молча проходят, и все. Одни из самых запоминающихся эпизодов в фильме. Чего-то похожего добиваемся и мы.

Мара напряженно внимала ему. Она была рада, что наконец хоть кто-то рассказал ей суть фильма. Она собиралась расспросить Руди подробнее, но в их сторону направился Брендан, электрик, разматывая длинный кабель. Второй, такой же, был небрежно свернут в моток у Брендана под мышкой.

— Прочь с дороги! — успел крикнуть он.

Руди отскочил в сторону. Мара за ним. И вовремя — моток выскользнул и бесформенной кучей упал к его ногам.

Брендан застонал от досады.

— Как же мне нужен помощник!

— Позвольте мне помочь, — обратилась к нему Мара и, нагнувшись за кабелем, глянула в сторону Лилиан — удостовериться, что она ей не нужна, — отныне помощь актрисе была ее главной обязанностью. Но кресло пустовало. Лилиан стояла у двери на веранду и с кем-то разговаривала. Мара медленно выпрямилась, прижав кабель к груди. У двери, как ей поначалу показалось, стоял незнакомец. На нем была форма цвета хаки, на лоб надвинута широкополая шляпа. Сбоку свисала фляга с водой; за плечом была винтовка. Он выглядел так, будто только-только вернулся с сафари.

Мара успела сделать каких-нибудь два шага, когда зацепилась ногой за стул и перевернула его. Звук привлек внимание стоящих поблизости людей, и все повернулись к ней. Она же не отрывала глаз от мужчины в хаки.

Питер Хит.

Мара не успела отвернуться, и их глаза встретились. Он улыбнулся и вежливо кивнул. Она указала рукой на его одежду, словно этим жестом могла объяснить, как так получилось, что она приняла его за своего мужа, внезапно вернувшегося из Селуса. Мара заставила себя улыбнуться в ответ, скрывая досаду из-за того, что так открыто пялилась на него. Ведь она сама выбирала для него одежду из гардероба Джона.

Она была благодарна Брендану, когда он возник рядом с ней и этим дал ей повод отвернуться.

— Нужно распутать, — сказал он, указывая на кабель, который она держала в руках. — Кто-то неправильно его свернул. Лучше будет, если вы займетесь этим снаружи, где больше места.

Мара поспешила последовать его совету. Выходя на веранду, она мельком бросила на Питера еще один взгляд. Тот беседовал с Карлтоном. Спереди он был совсем не похож на ее мужа. И на актера тоже. Он выглядел как незнакомый Маре рейнджер, который большую часть своей жизни провел в бушах.

К полудню в гостиной уже нельзя было вздохнуть — прожектора Брендана нагревали и без того знойный полуденный воздух. Карлтон поставил у дверей хаус-боев, и когда Леонард говорил «Снято!», они немедленно открывали двери, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Остальное время, чтобы не пропускать внутрь солнечный свет, двери были закрыты.

Мара сидела в сторонке, и поток людей, подходивших к ней с разными просьбами, казалось, не прерывался ни на миг. Всем было что-то нужно: кусок бечевки, свеча, перочинный ножик. Руди объяснил ей, что обычно в распоряжении у каждого отдела имеется несколько грузовиков с оборудованием, где можно найти все необходимое. Но ко второй части съемок им пришлось приступать налегке. Так было дешевле.

Когда Мара не выполняла различные просьбы, она сидела в уголке на стуле и наблюдала за работой актеров и съемочной группы. Ее поразило то, сколько времени это занимало. Лилиан и Питеру приходилось вновь и вновь играть одни и те же сцены, пока Леонард не оставался доволен. Никто не возражал, хотя Карлтон время от времени украдкой поглядывал на часы. Все глаза были прикованы к режиссеру. Но это и неудивительно — его долговязая фигура выглядела нелепо в красном рабочем комбинезоне. Даже когда люди разговаривали друг с другом или подходили к двери подышать свежим воздухом во время продолжительных перерывов между съемками, они все равно следили за ним глазами, готовые выполнить любую его команду.

Пока тянулся съемочный день, Мара прониклась ритмом съемки. Вначале Леонард инструктировал Питера и Лилиан, затем Ника. Тот, в свою очередь, Брендана и второго Ника; к ним подключался и Руди. Джеми, казалось, ничто не волновало — оператор звукозаписи был всецело поглощен индикаторами. Зато Томба слушал за двоих, внимая каждому слову Леонарда.

Вслед за инструктажем наступал черед лихорадочной активности, который мог продолжаться до получаса. Затем наступала тишина. Леонард в последний раз оглядывал сцену, словно вбирая в себя и накапливая повисшее в комнате напряжение перед тем, как разрядиться командой, от которой люди, замершие, как статуи, внезапно оживут — и все придет в движение.

Готовность. Тишина. Свет. Звук. Камера.

Леонард произносил эти слова веско, как церковный эдикт. И паства вторила ему.

Камера. Мотор.

Перед тем как подать сигнал, Леонард всегда замолкал — лишь на несколько секунд, которые, казалось, тянулись бесконечно. За этот промежуток времени Лилиан и Питер преображались до неузнаваемости. Мара с удивлением следила, как это происходило: как менялось выражение глаз, осанка, жесты и даже настроение. К тому моменту, как Леонард произносил «Поехали!», они уже не были Лилиан Лэйн и Питером Хитом. Они были Мегги и Люком.

Сюжетная линия была разбита на множество отрезков, которые, в свою очередь, дробились на мелкие сцены и даже отдельные кадры. Мара, например, запомнила такой: под каким-то хитрым углом Руди для крупного плана выставил прожектор, направив его на Питера, и на миг, будто освещенное солнцем, его лицо вспыхнуло ослепительной красотой во всем неотразимом блеске звезды экрана, когда самые легкие тени ложатся так, что лишь подчеркивают совершенные черты.

В другой сцене герои впервые заговорили. От неожиданности Мара выпрямилась на стуле, схватившись за подлокотники, — у Мегги и Люка внезапно обнаружился характерный ирландский акцент.

Еще был эпизод, изображавший ссору. Мара тогда была на кухне, проверяла с Менеликом и Кефой, все ли готово к обеду. Она вернулась в гостиную за мгновение до того, как началась съемка. Воцарилась тишина, которая обычно следовала за предварительной командой Леонарда и предшествовала исполнительной команде. По знаку Леонарда включились микрофон и камера. И вдруг Мегги впала в ярость. Она неистово кричала на Питера, мечась по комнате, едва не зацепившись ногой за драпировку и не сорвав ее с тщательно упрятанной библиотеки. Поначалу Люк был спокоен. Но постепенно и он стал повышать голос. Спор шел о том, оставаться ли здесь, вдали от людей, или вернуться в Занзибар, к прежней жизни. Они играли так похоже, что в первое мгновение Маре показалось, будто сцена не киношная, а самая что ни на есть настоящая. Лицо Мегги было искажено гневом, в каждом движении Люка сквозило бессилие. Затем отчаяние взяло вверх и Мегги зарыдала. Слезы потекли по ее щекам, глаза раскраснелись, губы припухли. Мара не сводила с нее глаз. Она повторяла про себя, что все это не по-настоящему, а лишь актерская игра, но в какой-то момент ощутила всю горечь героини как свою и сердце сжалось от сопереживания. Тут Леонард сказал: «Снято!», и все закончилось. Лилиан и Питер вновь стали сами собой. Как ни в чем ни бывало, они успокоились и принялись настраиваться на следующий дубль.

Мара все гадала, как можно повторить накал страстей, разыгравшийся у нее перед глазами, но к вящему восторгу Карлтона Леонард сказал, что второй дубль не понадобится. Получилось именно то, что он и хотел. Режиссер подождал, пока Ник Второй подтвердит, что с камерой все в порядке, и сверился с потрепанной копией сценария, выглядывавшей из нагрудного кармана его комбинезона. Оторвавшись от сценария, Леонард нашел глазами Мару и подозвал ее кивком головы.

Мара осторожно переступила провода, обошла треногу и двинулась к Джеми. Томба, словно умело орудующий мечом воин, поднял штатив, освобождая ей дорогу.

— Вам что-то нужно? — тихо спросила она.

— Вы, — кратко ответил он. Томба взглянул на Руди, который устанавливал на столе керосиновую лампу. — Нам нужно снять, как Мегги зажигает эту лампу.

Мара кивнула.

— Вы хотите, чтобы я показала Лилиан, как это делается? — Она уже знала о том, что предстоят съемки этой сцены, так как сама помогала Лилиан наносить на руки тональный крем.

— Для общего плана — да. Но для крупного мне нужны будут ваши руки.

Мара нервно глянула на него. Просьба была проще некуда, но женщина вдруг испугалась, что в присутствии всех этих людей и под прицелом направленной на нее камеры она превратится в неуклюжую неумеху.

— Ну-ка успокойтесь. — Леонард, казалось, прочитал ее мысли. — Времени у нас хоть отбавляй. Забудьте обо всем. — Он сделал жест, как будто отмахивался от остальных. — Представьте себе, что в этой комнате вы одна.

Немного погодя Мара уже сидела за столом. Перед ней были лампа и спички. Кожей она ощущала жар прожекторов. Затхлый запах нагретых тряпок вызывал зуд в груди. У нее за спиной пристроился Ник, следя камерой за ее руками.

Подняв глаза, женщина увидела Лилиан, сидевшую напротив. Ее стул поставили так, чтобы ей было удобно следить за движениями Мары, которые потом она должна была воспроизвести во время съемки общим планом. Питер стоял неподалеку. Встретившись глазами с Марой, он ободряюще улыбнулся и отвернулся; взяв с полки первую попавшуюся книгу, он сделал вид, что читает. Мара догадалась, что он понял: если он станет смотреть на нее, она будет волноваться еще больше. И все же что-то в его позе и повороте головы подсказывало ей, что его взгляд по-прежнему устремлен на нее.

Мара облизнула пересохшие губы и, ожидая команду «мотор», сглотнула комок, подступивший к горлу от страха и перевозбуждения. Ей пришлось напомнить себе, что с того мгновения, когда она услышит стрекот камеры, и до того, как чиркнет спичкой, она должна успеть представить себе, что она здесь одна. Но как раз этого ей и не хотелось. Наоборот, ей вдруг захотелось хоть на миг насладиться тем, что не кто иной, а она, Мара, пусть и по стечению обстоятельств, но оказалась в центре круговорота людей и событий. И пусть ее роль была крохотной и длилась всего мгновение. Но в это мгновение она была человеком кино, актрисой, снимавшейся у Леонарда. Она больше не была «хозяйкой сафари», которая, пусть и носит платье, но не слышит комплиментов в свой адрес, которая, пусть и мемсаиб, но лишь прислуга, когда приезжают клиенты, пусть управляющая, но приютом, где хозяин — ее муж.

Теперь она была Мегги.

По сигналу Леонарда Мара чиркнула спичкой о коробок, выждала, пока огонек побежит по дереву, затем привычным движением зажала спичку двумя пальцами, подняла стекло, поднесла спичку к открытой форсунке, которая, подхватив огонек, обратила его в ровное пламя, вначале красное, затем голубое. Когда пламя поднялось, Мара опустила стекло и задула спичку.

— И-и-и… снято! — крикнул Леонард. — Превосходно. Давайте-ка повторим. Ник, подойди поближе.

Третий дубль оказался успешным.

— Вот и все, Мегги, — усмехнулся Леонард, подойдя к Маре и положив руку ей на плечо. — Что ж, спасибо. Некоторые перед камерой застывают, как кролики перед удавом, и никакой силой их не заставишь сдвинуться с места. Но вы были великолепны!

Мара склонила голову. Пряча сгоревшие спички в коробок, она все еще рдела от похвалы, словно согретая лучами выглянувшего из-за туч солнца.