Чужая жена и муж под кроватью

I

– Сделайте одолжение, милостивый государь, позвольте вас спросить…

Прохожий вздрогнул и несколько в испуге взглянул на господина в енотах, приступившего к нему так без обиняков, в восьмом часу вечера, среди улицы. А уж известно, что если один петербургский господин вдруг заговорит на улице о чем-нибудь с другим, совершенно незнакомым ему господином, то другой господин непременно испугается.

Итак, прохожий вздрогнул и несколько испугался.

– Извините, что я вас потревожил, – говорил господин в енотах, – но я… я, право, не знаю… вы, вероятно, извините меня; вы видите, я в некотором расстройстве духа…

Тут только заметил молодой человек в бекеше, что господин в енотах был точно в расстройстве. Его сморщенное лицо было довольно бледненько, голос его дрожал, мысли, очевидно, сбивались, слова не лезли с языка, и видно было, что ему ужасного труда стоило согласить покорнейшую просьбу, может быть к своему низшему в отношении степени или сословия лицу, с нуждою непременно обратиться к кому-нибудь с просьбой. Да и, наконец, просьба эта во всяком случае была неприличная, несолидная, странная со стороны человека, имевшего такую солидную шубу, такой почтенный, превосходного темно-зеленого цвета фрак и такие многознаменательные украшения, упещрявшие этот фрак. Видно было, что все это смущало самого господина в енотах, так что наконец, расстроенный духом, господин не выдержал, решился подавить свое волнение и прилично замять неприятную сцену, которую сам же вызвал.

– Извините меня, я не в себе; но вы, правда, меня не знаете… Извините, что обеспокоил вас; я раздумал.

Тут он приподнял из учтивости шляпу и побежал далее.

– Но позвольте, сделайте милость.

Маленький человек, однако, скрылся во мраке, оставив в остолбенелом состоянии господина в бекеше.

«Что за чудак!» – подумал господин в бекеше. Потом, как следует подивившись и вышед наконец из остолбенелого состояния, он вспомнил про свое и начал прохаживаться взад и вперед, пристально глядя на ворота одного бесконечно-этажного дома. Начинал падать туман, и молодой человек несколько обрадовался, ибо прогулка его при тумане была незаметнее, хотя, впрочем, только какой-нибудь безнадежно весь день простоявший извозчик мог заметить ее.

– Извините!

Прохожий опять вздрогнул: опять тот же господин в енотах стоял перед ним.

– Извините, что я опять… – заговорил он, – но вы, вы – верно, благородный человек! Не обращайте на меня внимания как на лицо, взятое в общественном смысле; я, впрочем, сбиваюсь; но вникните, по-человечески… перед вами, сударь, человек, нуждающийся в покорнейшей просьбе…

– Если могу… что вам угодно?

– Вы, может, подумали, что уж я у вас денег прошу! – сказал таинственный господин, кривя рот, истерически смеясь и бледнея.

– Помилуйте-с…

– Нет, я вижу, что я вам в тягость! Извините, я не могу переносить себя; считайте, что вы видите меня в расстроенном состоянии духа, почти в сумасшествии, и не заключите чего-нибудь…

– Но к делу, к делу! – отвечал молодой человек, ободрительно и нетерпеливо кивнув головой.

– А! Теперь вот как! Вы, такой молодой человек, мне напоминаете о деле, как будто я какой нерадивый мальчишка! Я решительно выжил из ума!.. Как я вам кажусь теперь в моем унижении, скажите откровенно?

Молодой человек сконфузился и смолчал.

– Позвольте вас спросить откровенно: не видали ль вы одной дамы? В этом вся просьба моя! – решительно проговорил, наконец, господин в енотовой шубе.

– Дамы?

– Да-с, одной дамы.

– Я видел… но их, признаюсь, так прошло много…

– Так точно-с, – отвечал таинственный человек с горькой улыбкой. – Я сбиваюсь, я не то хотел спросить, извините меня; я хотел сказать, не видали ль вы одной госпожи в лисьем салопе, в темном бархатном капоре с черной вуалью?

– Нет, такой не видал… нет, кажется, не заметил.

– А! В таком случае извините-с!

Молодой человек хотел что-то спросить, но господин в енотах опять исчез, опять оставив в остолбенелом состоянии своего терпеливого слушателя. «А, черт бы его взял!» – подумал молодой человек в бекеше, очевидно расстроенный.

Он с досадою закрылся бобром и опять стал прохаживаться, соблюдая предосторожности, мимо ворот бесконечно-этажного дома. Он злился.

«Что ж она не выходит? – думал он. – Скоро восемь часов!» На башне пробило восемь часов.

– Ах! Черт вас возьми, наконец!

– Извините-с!..

– Извините меня, что я вас так… Но вы так подкатились мне под ноги, что испугали совсем, – проговорил прохожий, морщась и извиняясь.

– Я опять к вам-с. Конечно, я вам должен казаться беспокойным и странным-с.

– Сделайте одолжение, без пустяков, объяснитесь скорее; я еще не знаю, в чем ваше желанье?..

– Вы торопитесь? Видите ли-с. Я вам все расскажу откровенно, без лишних слов. Что ж делать! Обстоятельства связывают иногда людей совершенно разнородных характеров… Но, я вижу, вы нетерпеливы, молодой человек… Так вот-с… впрочем, я не знаю, как и говорить: я ищу даму-с (я уж решился все говорить) Я именно должен знать, куда пошла эта дама? Кто она – я думаю, вам не нужно знать ее имени, молодой человек.

– Ну-с, ну-с, дальше.

– Дальше! Но ваш тон со мной! Извините, может быть, я вас оскорбил, назвав вас молодым человеком, но я не имел ничего… одним словом, если вам угодно оказать мне величайшую услугу, так вот-с, одна дама-с, то есть я хочу сказать порядочная женщина, из превосходного семейства, моих знакомых… мне поручено… я, видите ли, сам не имею семейства…

– Ну-с.

– Вникните в мое положение, молодой человек (ах, опять! Извините-с; я все называю вас молодым человеком). Каждая минута дорога… Представьте себе, эта дама… но не можете ли вы мне сказать, кто живет в этом доме?

– Да… тут много живут.

– Да, то есть вы совершенно справедливы, – отвечал господин в енотах, слегка засмеявшись для спасения приличий, – чувствую, я немного сбиваюсь… но к чему такой тон ваших слов? Вы видите, что я чистосердечно сознаюсь в том, что сбиваюсь, и если вы надменный человек, то уж вы достаточно видели мое унижение… Я говорю, одна дама, благородного поведения, то есть легкого содержания, – извините, я так сбиваюсь, точно про литературу какую говорю; вот – выдумали, что Поль де Кок[1] легкого содержания, а вся беда от Поль де Кока-то-с… вот!..

Молодой человек с сожалением посмотрел на господина в енотах, который, казалось, окончательно сбился, замолчал, глядел на него, бессмысленно улыбаясь, и дрожащею рукою, без всякой видимой причины, хватал его за лацкан бекеши.

– Вы спрашиваете, кто здесь живет? – спросил молодой человек, несколько отступая назад.

– Да, многие живут, вы сказали.

– Здесь… я знаю, что здесь Софья Остафьевна тоже живет, – проговорил молодой человек шепотом и даже с каким-то соболезнованием.

– Ну, вот видите, видите! Вы что-нибудь знаете, молодой человек?

– Уверяю вас, нет, ничего не знаю… Я судил по расстроенному вашему виду.

– Я тотчас узнал от кухарки, что она сюда ходит; но вы не на то напали, то есть не к Софье Остафьевне…она с ней незнакома…

– Нет? Ну, извините-с…

– Видно, что вам это все неинтересно, молодой человек, – проговорил странный господин с горькой иронией.

– Послушайте, – сказал молодой человек, заминаясь, – я в сущности не знаю причины вашего состояния, но вам, верно, изменили, вы скажите прямо?

Молодой человек одобрительно улыбнулся.

– Мы по крайней мере поймем друг друга, – прибавил он, и все тело его великодушно обнаружило желание сделать легкий полупоклон.

– Вы убили меня! Но – откровенно признаюсь вам – именно так… но с кем не случается!.. До глубины тронут вашим участием. Согласитесь, между молодыми людьми… Я хоть не молод, но, знаете, привычка, холостая жизнь, между холостёжью, известно…

Ну, уж известно, известно! Но чем же я могу вам помочь?

– А вот-с; согласитесь, что посещать Софью Остафьевну… Впрочем, я еще не знаю наверное, куда пошла эта дама; я знаю только, что она в этом доме; но, видя вас прогуливающимся, – а я сам прогуливался по той стороне, – думаю… я вот, видите ли, жду эту даму… я знаю, что она тут, – мне бы хотелось встретить ее и объяснить, как неприлично и гнусно… одним словом, вы меня понимаете…

– Гм! Ну!

– Я и не для себя это делаю; вы не подумайте – это чужая жена! Муж там стоит, на Вознесенском мосту; он хочет поймать, но он не решается – он еще не верит, как и всякий муж… (тут господин в енотах хотел улыбнуться), я – друг его; согласитесь сами, я человек, пользующийся некоторым уважением, – я не могу быть тем, за кого вы меня принимаете.

– Конечно-с; ну-с, ну-с!..

– Так вот, я все ее ловлю; мне поручено-с (несчастный муж!); но я знаю, это хитрая молодая дама (вечно Поль де Кок под подушкой); я уверен, что она прошмыгнет как-нибудь незаметно… Мне, признаюсь, кухарка сказала, что она ходит сюда; я как сумасшедший бросился, только что известие получил; я хочу поймать; я давно подозревал и потому хотел просить вас, вы здесь ходите… вы – вы – я не знаю…

– Ну, да, наконец, что ж вам угодно?

– Да-с… Не имею чести знать вас; не смею любопытствовать, кто и как… Во всяком случае, позвольте познакомиться; приятный случай!..

Дрожащий господин жарко потряс руку молодого человека.

– Это бы я должен был сделать в самом начале, – прибавил он, – но я забыл все приличие!

Говоря, господин в енотах не мог постоять на месте, с беспокойством оглядывался по сторонам, семенил ногами и поминутно, как погибающий, хватался рукою за молодого человека.

– Видите ли-с, – продолжал он, – я хотел обратиться к вам по-дружески… извините за вольность… хотел испросить у вас, чтоб вы ходили – по той стороне и со стороны переулка, где черный выход, эдак, покоем, описывая букву П, то есть. Я тоже, с своей стороны, буду ходить-с у главного подъезда, так что мы не пропустим; а я все боялся один пропустить; я не хочу пропустить. Вы, как увидите ее, то остановите и закричите мне…Но я сумасшедший! Только теперь вижу всю глупость и неприличие моего предложения!

– Нет, что ж! Помилуйте!..

– Не извиняйте меня; я в расстройстве духа, я теряюсь, как никогда не терялся! Точно меня под суд отдали! Я даже признаюсь вам – я буду благороден и откровенен с вами, – молодой человек: я даже вас принимал за любовника.

– То есть, попросту, вы хотите знать, что я здесь делаю?

– Благородный человек, милостивый государь, я далек от мысли, что вы он; я не замараю вас этою мыслию, но… но даете ли вы мне честное слово, что вы не любовник?..

– Ну, хорошо, извольте, честное слово, что любовник, но не вашей жены; иначе бы я не был на улице, а был бы теперь вместе с нею!

– Жены? Кто вам сказал жены, молодой человек? Я холостой, я, то есть, сам любовник…

– Вы говорили, есть муж… на Вознесенском мосту…

– Конечно, конечно, я заговариваюсь; но есть другие узы! И согласитесь, молодой человек, некоторая легкость характеров, то есть…

– Ну, ну! Хорошо, хорошо!

– То есть я вовсе не муж…

– Очень верю-с. Но откровенно говорю вам, что разуверяя вас теперь, хочу сам себя успокоить и оттого собственно с вами и откровенен; вы меня расстроили и мешаете мне. Обещаю вам, что кликну вас. Но прошу вас покорнейше дать мне место и удалиться. Я сам тоже жду.

– Извольте, извольте-с, я удаляюсь, я уважаю страстное нетерпение вашего сердца. Я понимаю это, молодой человек. О, как я вас теперь понимаю!

– Хорошо, хорошо…

– До свидания!.. Впрочем, извините, молодой человек, я опять к вам… Я не знаю, как сказать… Дайте мне еще раз честное и благородное слово, что вы не любовник!

– Ах, господи, бог мой!

– Еще вопрос, последний: вы знаете фамилию мужа вашей… то есть той, которая составляет ваш предмет?

– Разумеется, знаю; не ваша фамилия, и кончено дело!

– А почему ж вы знаете мою фамилию?

– Да послушайте, ступайте; вы теряете время: она уйдет тысячу раз… Ну, что же вы? Ну, ваша в лисьем салопе и в капоре, а моя в клетчатом плаще и в голубой бархатной шляпке… Ну, что ж вам еще? Чего ж больше?

– В голубой бархатной шляпке! У ней есть и клетчатый плащ и голубая шляпка, – закричал неотвязчивый человек, мигом возвратившись с дороги.

– Ах, черт возьми! Ну, да ведь это может случиться… Да, впрочем, что ж я! Моя же туда не ходит!

– А где она – ваша?

– Вам это хочется знать; что ж вам?

– Признаюсь, я все про то…

– Фу, бог мой! Да вы без стыда без всякого! Ну, у моей здесь знакомые, в третьем этаже, на улицу. Ну, что ж вам, по именам людей называть, что ли?

– Бог мой! И у меня есть знакомые в третьем этаже, и окна на улицу. Генерал…

– Генерал?!

– Генерал. Я вам, пожалуй, скажу, какой генерал: ну, генерал Половицын.

– Вот тебе на! Нет, это не те! (Ах, черт возьми! Черт возьми!)

– Не те?

– Не те.

Оба молчали и в недоумении смотрели друг на друга.

– Ну, что ж вы так смотрите на меня? – вскрикнул молодой человек, с досадою отряхая с себя столбняк и раздумье.

Господин заметался.

– Я, я, признаюсь…

– Нет, уж позвольте, позвольте, теперь будемте говорить умнее. Общее дело. Объясните мне… Кто у вас там?..

– То есть знакомые?

– Да, знакомые…

– Вот видите, видите! Я по глазам вашим вижу, что я угадал!

– Черт возьми! Да нет же, нет, черт возьми! Слепы вы, что ли? Ведь я перед вами стою, ведь я не с ней нахожусь; ну! ну же! Да, впрочем, мне все равно; хоть говорите, хоть нет!

Молодой человек в бешенстве повернулся два раза на каблуке и махнул рукой.

– Да я ничего, помилуйте, как благородный человек, я вам все расскажу: сначала жена сюда ходила одна; она им родня; я и не подозревал; вчера встречаю его превосходительство: говорит, что уж три недели как переехал отсюда на другую квартиру, а же… то есть не жена, а чужая жена (на Вознесенском мосту), эта дама говорила, что еще третьего дня была у них, то есть на этой квартире… А кухарка-то мне рассказала, что квартиру его превосходительства снял молодой человек Бобыницын…

– Ах, черт возьми, черт возьми!..

– Милостивый государь, я в страхе, я в ужасе!

– Э, черт возьми! Да мне-то какое дело до того, что вы в страхе и в ужасе? Ах! Вон-вон мелькнуло, вон…

– Где? Где? Вы только крикните: Иван Андреич, а я побегу…

– Хорошо, хорошо. Ах, черт возьми, черт возьми! Иван Андреич!!

– Здесь, – закричал воротившийся Иван Андреич, совсем задыхаясь. – Ну, что? что? где?

– Нет, я только так… я хотел знать, как зовут эту даму?

– Глаф…

– Глафира?

– Нет, не совсем Глафира… извините, я вам не могу сказать ее имя. – Говоря это, почтенный человек был бледен, как платок.

– Да, конечно, не Глафира, я сам знаю, что не Глафира, и та не Глафира; а впрочем, с кем же она?

– Где?

– Там! Ах, черт возьми, черт возьми! (Молодой человек не мог устоять на месте от бешенства.)

– А, видите! Почему же вы знали, что ее зовут Глафирой?

– Ну, черт возьми, наконец! Еще с вами возня! Да ведь вы говорите – вашу не Глафирой зовут!..

– Милостивый государь, какой тон!

– А, черт, не до тону! Что она, жена, что ли, ваша?

– Нет, то есть я не женат… Но не стал бы я сулить почтенному человеку в несчастье, человеку, – не скажу достойному всякого уважения, но по крайней мере воспитанному человеку, черта на каждом шагу. Вы все говорите: черт возьми! черт возьми!

– Ну да, черт возьми! Вот же вам, понимаете?

– Вы ослеплены гневом, и я молчу. Боже мой, кто это?

– Где?

Раздался шум и хохот; две смазливые девушки вышли с крыльца; оба бросились к ним.

– Ах какие! Что вы?

– Куда вы суетесь?

– Не те!

– Что, не на тех напали! Извозчик!

– Куда вас, мамзель?

– К Покрову; садись, Аннушка, я довезу.

– Ну, а я с той стороны; пошел! Смотри же, шибче вези…

Извозчик уехал.

– Это откуда?

– Боже мой, боже! Но не пойти ли туда?

– Куда?

– Да к Бобыницыну.

– Нет-с, нельзя…

– Отчего?

– Я бы, конечно, пошел; но тогда она скажет другое; она… обернется: а ее знаю! Она скажет, что нарочно пришла, чтоб меня поймать с кем-нибудь, да беду на меня же и свалит!

– И знать, что, может быть, там она! Да вы – я не знаю, почему же – ну, да вы подите к генералу-то…

– Да ведь он переехал!

– Все равно, понимаете? Она же ведь пошла; ну, и вы тоже – поняли? Сделайте так, что как будто не знаете, что генерал переехал, приходите как будто к нему за женой, ну и так далее.

– А потом?

– Ну, а потом накрывайте кого следует у Бобыницына; фу, ты, черт, какой бестолк…

– Ну, а вам-то что до того, что я накрываю? Видите, видите!..

– Что, что, батенька? Что? Опять за то же, что прежде? Ах, ты, господи, господи! Срамитесь вы, смешной человек, бестолковый вы человек!

– Ну, да зачем же вы так интересуетесь? Вы хотите узнать…

– Что узнать? Что? Ну, да, черт возьми, не до вас теперь! Я и один пойду; ступайте, подите прочь; стерегите, бегайте там, ну!

– Милостивый государь, вы почти забываетесь! – закричал господин в енотах в отчаянии.

– Ну, что ж? Ну, что ж, что я забываюсь? – проговорил молодой человек, стиснув зубы и в бешенстве приступая к господину в енотах, – Ну, что ж? Перед кем забываюсь?! – загремел он, сжимая кулаки.

– Но, милостивый государь, позвольте…

– Ну, кто вы, перед кем забываюсь; как ваша фамилия?

– Я не знаю, как это, молодой человек; зачем же фамилию?.. Я не могу объявить… Я лучше с вами пойду. Пойдемте, я не отстану, я на все готов… Но, поверьте, я заслуживаю более вежливых выражений! Не нужно нигде терять присутствия духа, и если вы чем расстроены, – я догадываюсь чем, – то по крайней мере забываться не нужно… Вы еще очень, очень молодой человек!..

– Да что мне, что вы старый? Эка невидаль! Ступайте прочь; чего вы тут бегаете?..

– Почему ж я старый? Какой же я старый? Конечно, по званию, но я не бегаю…

– Это и видно. Да убирайтесь же прочь…

– Нет, уж я с вами; вы мне не можете запретить; я тоже замешан; я с вами…

– Ну, так тише же, тише, молчать!..

Оба они взошли на крыльцо и поднялись на лестницу в третий этаж; было темнехонько.

– Стойте! Есть у вас спички?

– Спички? Какие спички?

– Вы курите сигары?

– А, да! Есть, есть; здесь они, здесь; вот, постойте… – Господин в енотах засуетился.

– Фу, какой бестолков… черт! Кажется, эта дверь…

– Эта-эта-эта-эта-эта…

– Эта-эта-эта… что вы орете? Тише!..

– Милостивый государь, я скрепя сердце… вы дерзкий человек, вот что!..

Вспыхнул огонь.

– Ну, так и есть, вот медная дощечка! Вот Бобыницын; видите: Бобыницын?..

– Вижу, вижу!

– Ти…ше! Что, потухла?

– Потухла.

– Нужно постучаться?

– Да, нужно! – отозвался господин в енотах.

– Стучитесь!

– Нет, зачем же я? Вы начните, вы постучите…

– Трус!

– Сами вы трус!

– Уб-бир-райтесь же!

– Я почти раскаиваюсь, что поверил вам тайну; вы…

– Я? Ну, что ж я?

– Вы воспользовались расстройством моим! Вы видели, что я в расстроенном духе…

– А наплевать! Мне смешно – вот и кончено!

– Зачем же вы здесь?

– А вы-то зачем?..

– Прекрасная нравственность! – заметил с негодованием господин в енотах…

– Ну, что вы про нравственность? Вы-то чего?

– А вот и безнравственно!

– Что?!!

– Да, по-вашему, каждый обиженный муж есть колпак!

– Да вы разве муж? Ведь муж-то на Вознесенском мосту? Что ж вам-то? Чего вы пристали?

– А вот мне кажется, что вы-то и есть любовник!..

– Послушайте, если вы будете так продолжать, то я должен буду признаться, что вы-то и есть колпак! то есть знаете кто?

– То есть вы хотите сказать, что я муж! – сказал господин в енотах, как будто кипятком обваренный, отступая назад.

– Тсс! Молчать! Слышите..

– Это она.

– Нет!

– Фу, как темно!

Все затихло; в квартире Бобыницына послышался шум.

– За что нам ссориться, милостивый государь? – прошептал господин в енотах.

– Да вы же, черт возьми, сами обиделись!

– Но вы меня вывели из последних границ.

– Молчите!

– Согласитесь, что вы еще очень молодой человек…

– Мол-чите же!

– Конечно, я согласен с вашей идеей, что муж в таком положении – колпак.

– Да замолчите ли вы? О!..

– Но к чему же такое озлобленное преследование несчастного мужа?..

– Это она!

Но шум в это время умолк.

– Она! Она! Она! Да вы-то, вы-то из чего хлопочете! Ведь не ваша беда!

– Милостивый государь, милостивый государь! – бормотал господин в енотах, бледнея и всхлипывая. – Я, конечно, в расстройстве… вы достаточно видели мое унижение; но теперь ночь, конечно, но завтра… впрочем, мы, верно, не встретимся завтра, хотя я и не боюсь встретиться с вами, – и это, впрочем, не я, это мой приятель, который на Вознесенском мосту; право, он! Это его жена, это чужая жена! Несчастный человек! Уверяю вас. Я с ним знаком хорошо; позвольте, я вам все расскажу. Я с ним друг, как вы можете видеть, ибо не стал бы я так теперь из-за него сокрушаться, – сами видите; я же несколько раз ему говорил: зачем ты женишься, милый друг? Звание есть у тебя, достаток есть у тебя, почтенный ты человек, что ж менять это все на прихоть кокетства! Согласитесь! Нет, женюсь, говорит: семейное счастие… Вот и семейное счастие! Сначала сам мужей обманывал, а теперь и пьет чашу… вы извините меня, но это объяснение было вынуждено необходимостию!.. Он несчастный человек и пьет чашу – вот!.. – Тут господин в енотах так всхлипнул, как будто зарыдал не на шутку.

– А чорт бы взял их всех! Мало ли дураков! Да вы кто такой?

Молодой человек скрежетал зубами от бешенства.

– Ну, уж после этого, согласитесь сами… я был с вами благороден и откровенен… Такой тон!

– Нет, позвольте, вы меня извините… как ваша фамилия?

– Нет, зачем же фамилия?

– А!!

– Мне нельзя сказать фамилию…

– Шабрина знаете? – быстро сказал молодой человек.

– Шабрин!!!

– Да, Шабрин! А!!! (Тут господин в бекеше несколько поддразнил господина в енотах.) Поняли дело?

– Нет-с, какой же Шабрин! – отвечал оторопевший господин в енотах, – совсем не Шабрин; он почтенный человек! Извиняю вашу невежливость мучениями ревности.

– Мошенник он, продажная душа, взяточник, плут, казну обворовал! Его скоро под суд отдадут!

– Извините, – говорил господин в енотах, бледнея, – вы его не знаете; совершенно, как я вижу, он вам неизвестен.

– Да, в лицо-то не знаю, а из других очень близких ему источников знаю.

– Милостивый государь, из какие источников? Я в расстройстве, вы видите…

– Дурак! Ревнивец! За женой не усмотрит! Вот он какой, коль приятно вам знать!

– Извините, вы в ожесточенном заблуждении, молодой человек…

– Ах!

– Ах!

В квартире Бобыницына послышался шум. Стали отворять дверь. Послышались голоса.

– Ах, это не она, не она! Я узнаю ее голос; я теперь узнал все, это не она! – сказал господин в енотах, побледнев как платок.

– Молчать!

Молодой человек прислонился к стене.

– Милостивый государь, я бегу: это не она, я очень рад.

– Ну, ну! Ступайте, ступайте!

– А чего ж вы стоите?

– А вы-то чего?

Дверь отворилась, и господин в енотах, не выдержав, стремглав покатился с лестницы.

Мимо молодого человека прошли мужчина и женщина, и сердце его замерло… Послышался знакомый женский голос, и потом сиплый мужской, но совсем незнакомый.

– Ничего, я прикажу сани подать, – говорил сиплый голос.

– Ах! Ну, ну, согласна; ну, прикажите…

– Они там, сейчас.

Дама осталась одна.

– Глафира! Где твои клятвы? – вскричал молодой человек в бекеше, хватая за руку даму.

– Ай, кто это? Это вы, Творогов? Боже мой! Что вы делаете?

– С кем вы здесь были?

– Но это мой муж, уйдите, уйдите, он сейчас выйдет оттуда… от Половицыных; уйдите, ради бога, уйдите.

– Половицыны три недели как переехали! Я все знаю!

– Ай! – Дама бросилась на крыльцо. Молодой человек догнал ее.

– Кто вам сказал? – спросила дама.

– Муж ваш, сударыня, Иван Андреич; он здесь, он перед вами, сударыня…

Иван Андреич действительно стоял у крыльца.

– Ай, это вы? – закричал господин в енотовой шубе.

– А! c'est vous?[2] – закричала Глафира Петровна, с неподдельною радостью бросаясь к нему, – боже! Что со мной было! Я была у Половицыных; можешь себе представить… ты знаешь, что они теперь у Измайловского моста; я говорила тебе, помнишь? Я взяла сани оттудова. Лошади взбесились, понесли, разбили сани, и я упала отсюда во ста шагах; кучера взяли; я была вне себя. К счастию, monsieur[3] Творогов…

– Как?

M-r Творогов походил более на окаменелость, чем на m-r Творогова.

– Monsieur Творогов увидал меня здесь и взялся проводить; но теперь ты здесь, и я могу вам только изъявить мою жаркую благодарность, Иван Ильич…

Дама подала руку остолбенелому Ивану Ильичу и почти ущипнула, а не сжала ее.

– Monsieur Творогов! Мой знакомый; на бале у Скорлуповых имели удовольствие видеться: я, кажется, говорила тебе? Неужели ты не помнишь, коко?

– Ах, конечно, конечно! Ах, помню! – заговорил господин в енотовой шубе, которого называли коко. – Очень приятно, очень приятно.

И он жарко пожал руку господину Творогову.

– Это с кем? Что же это значит? Я жду… – раздался сиплый голос.

Перед группой стоял господин бесконечного роста; он вынул лорнет и внимательно посмотрел на господина в енотовой шубе.

– Ах, monsieur Бобыницын! – защебетала дама. – Откудова? Вот встреча! Представьте, меня тотчас разбили лошади… но вот мой муж! Jеаn! Monsieur Бобыницын, на бале у Карповых…

– Ах, очень, очень, очень приятно!.. Но я сейчас возьму карету, мой друг.

– Возьми, Jеаn, возьми: я вся в испуге; я дрожу; со мной даже дурно… Сегодня в маскараде, – шепнула она Творогову… – Прощайте, прощайте, господин Бобыницын! Мы, верно, встретимся завтра на бале у Карповых…

– Нет, извините, я завтра не буду; я уж завтра того, коль теперь не так… – Господин Бобыницын проворчал что-то еще сквозь зубы, шаркнул сапожищем, сел в свои сани и уехал.

Подъехала карета; дама села в нее. Господин в енотовой шубе остановился; казалось, он не в силах был сделать движения и бессмысленно смотрел на господина в бекеше. Господин в бекеше улыбался довольно неостроумно.

– Я не знаю…

– Извините, очень рад быть знакомым, – отвечал молодой человек, кланяясь с любопытством и немного сробев.

– Очень, очень рад…

– У вас, кажется, свалилась калоша…

– У меня? Ах да! Благодарю, благодарю; хочу все завести резинные…

– В резинных нога как будто потеет-с, – сказал молодой человек, по-видимому с безграничным участием.

– Jеаn! Да скоро ли ты?

– Именно потеет. Сейчас, сейчас, душенька, вот разговор интересный! Именно, как вы изволили заметить, потеет нога… Впрочем, извините, я…

– Помилуйте-с.

– Очень, очень, очень рад познакомиться…

Господин в енотах сел в карету; карета тронулась; молодой человек все еще стоял на месте, в изумлении провожая ее глазами.