Чужая осень (сборник)

1

Он возник передо мной, словно дьявол из старинной сказки. Я смотрел на собственное изображение в дверном зеркале и вдруг переродился. Холеное румяное лицо, очки в настоящей роговой оправе не скрывали васильковых, чуть выцветших от времени глаз. И даже модный костюм никак не напоминал мою замызганную куртку защитного цвета.

Дверь бесшумно скользнула на свое место и через его плечо я снова увидел в появившемся зеркале свое изображение.

— Добрый вечер, — заявил незнакомец голосом телевизионного диктора.

Я радушно улыбнулся, словно в мое купе вошел шатавшийся много лет по Штатам родной папа с миллионом за пазухой и радостно попытался поменяться с ним местами:

— Здравствуйте, проходите, пожалуйста, к окну, тут вам будет удобнее.

— Прошу вас, не беспокойтесь, — продолжал накатывать вал любезности обладатель прекрасного костюма и представился:

— Меня зовут Петр Петрович.

— Очень приятно, — стараюсь растянуть улыбку еще шире, — даже вдвойне приятно. Потому что меня зовут Иван Иванович.

Петр Петрович по-хозяйски расселся на полке у окна, поправил своими артистическими пальцами очки и глубокомысленно заметил:

— Я знаю, как вас зовут… Иван Иванович. Кстати, вы не допускаете мысли, что я, как и вы, левша? Попытка проверить, есть ли у меня оружие, была довольно неуклюжей. Лично мне оно не требуется.

Я бросил сигарету в уголок рта и медленно достал из кармана небольшой пистолет.

— Вы бы могли не курить, — бросил он в форме приказа, резко меняя свой издевательско-вежливый тон.

Петр Петрович привык командовать. И пусть себе руководит, это у него хорошо получается. Только вот исполнять его приказы — такую роскошь я не могу себе позволить.

— Видите ли, — сказал я, прикуривая от пистолета-зажигалки, — вы не переносите табачного дыма, а дверь находится рядом. Если бы я пришел к вам, вы бы могли попросить меня о таком одолжении. Но это купе — мое полностью. Оплачены все четыре места. Вы меня понимаете… Петр Петрович?

По-видимому встречу со мной Петр Петрович считал очень важной, потому что за дверь не выскочил. Он молча смотрел на меня, пыхтящего быстро тлеющим «Пэлл-Мэллом», и наносил своему драгоценному здоровью неповторимый урон.

Я рухнул на соседнюю полку и сделал вид, будто Петр Петрович уже находится за дверью.

«У него остается всего восемь минут, — подумал я. — Ровно до следующей остановки. Вполне хватает и для решающей паузы, и для попытки отправить собеседника в мир иной. Без суточных и командировочных. Чего же он хочет?»

Так называемый Петр Петрович в свое время наверняка слушал лекции прекрасных психологов. Он сменил недовольную по поводу курения в общественном месте гримасу на почти дружелюбную улыбку и заметил:

— Иван Иванович, вам нужно беречь свое здоровье…

— Кстати, о здоровье, — небрежно прервал я ход мысли собеседника. — Я где-то читал, что некурящий подвергается большей опасности, если находится рядом с тем, кто шмалит. Так что будем считать — обмен любезностями состоялся. Можете продолжать.

Петру Петровичу явно не понравилось, что теперь я говорю с ним в форме приказа. Однако до ближайшей остановки оставались минуты, а у меня было еще почти четыре часа пути. Я даже не допускал мысли, что мой милый попутчик выйдет из этого поезда на перрон Южноморска.

— Хорошо… Иван Иванович, — словно подтверждая мое предположение, он демонстративно посмотрел на циферблат «Омеги», — мне хотелось бы посоветовать: оставьте в покое Велигурова.

— Должен вас огорчить… Петр Петрович, — демонстративно долго тушу окурок в хрустальной пепельнице, невесть откуда выцарапанной заботливой проводницей. — Не знаю, о ком вы говорите. Я понимаю, живем в Стране Советов, но не до такой же степени…

— Кстати, Страны Советов уже не существует, — заметил педантичный попутчик.

— Страны не существует. Советы остались, — я попытался поиграть словами на прощание, потому что этот самый Петр Петрович, видимо, досыта наглотался табачного дыма и общения со мной. Он несколько неуклюже высвободил свою чуть обрюзгшую фигуру из-за столика, шагнул к двери, раскрыл ее, потом повернулся и с ласковой улыбкой попрощался:

— До свидания, Иван Иванович…

Меня, как и многих детей, мама воспитывала ремешком. За что угодно, в том числе и за несдержанность. Тем не менее, я резко бросил в ответ:

— А вы уверены, что мы еще увидимся, майор?

Петр Петрович ничего не ответил, но даже при тусклом освещении было видно, как сузились его глаза. Еще бы, назвать его майором. Если этот деятель проявляет заботу о судьбе Велигурова, он полковник, не меньше. Защитник интересов народа, в том числе и моих. Потому что заботится не только о здоровье общества, но и отдельного его гражданина.

Петр Петрович давным-давно выплыл на перрон, а я курил одну сигарету за другой и почему-то вспоминал лица и руки людей, совершенно незнакомых, случайно встречавшихся на улицах. И колхозников из небольшой деревушки, откуда я возвращался после пятидневного отдыха — первого длительного отдыха после трех лет напряженной работы. У них были тяжелые заскорузлые руки с въевшимся в поры кожи на веки вечные налетом земли. Нелепые, никогда не бывшие модными кургузые пиджачки, захватанные кепки на головах и изъеденные глубокими морщинами лица. Женщины, чьи руки отличались от мужских только размерами, не знавшие, что такое косметика, в каких-то ужасных плюшевых пиджаках и модельной обуви под названием «говноступы». Это был народ, от имени которого меня предупредил защитник его интересов Петр Петрович. Почему у всех защитников народа такие холеные морды и не знающие труда руки, от недоедания, что ли?

Все-таки в интересное время мы живем. Заходит человек, в принципе занятой, весь в делах по охране государства и предупреждает. А ведь раньше все было бы проще: влез бы в купе какой-то жлоб с деревянной мордой и за пять минут устроил бы мне инфаркт или еще какой-нибудь интересный сюрприз. Вот что значит демократия, так и хочется крикнуть старорежимное «Да здравствует!»

Только кричать я не буду, даже про себя. Потому что Петр Петрович вроде бы все рассчитал правильно. Кроме одного.

Он мог бы испугать другого, например, моего сына. Я не люблю своего сына, но тем не менее императорский трон достанется ему по праву наследства. Но я родился рабом. Одним из миллионов рабов этой страны, где до сих пор трудится-потеет надсмотрщиком милый Петр Петрович. Может ли испытать чувство страха раб, создавший свою империю, а, Петр Петрович, дорогой ты мой госбезопасник?

Не замочили вы меня может и потому, что слишком много людей связывают свое благополучие с моей незаметной, но очень даже полезной деятельностью. Вот бы смеху было, когда все, кто имеют от меня хороший доппаек к скромным зарплатам, в связи с этим самым инфарктом источника подлинных доходов приперлись бы под стены твоей конторы получать с нее. Народу было бы еще больше, чем когда стукачи осадили здание КГБ, стремясь ворваться в него вместе с новой жизнью и демократией, а заодно уничтожить все доказательства своей лояльности и патриотизма.

Потом, правда, стукачи разошлись несолоно хлебавши, потому что поняли — им ничего не грозит. Любая власть нуждается в хороших людях, которые станут сражаться под старыми псевдонимами за новые идеалы.

Стукачи как стукачи, но есть и другие, честные, порядочные, которые никогда не откажут в моих просьбах. Вот захочу, милый Петр Петрович, и завтра какой-нибудь народный депутат начнет орать по телевизору и со страниц газет: «ГБ распоясалась, название новое, порядки старые». А что, кто-то ему не поверит, обкомовцу бывшему? Он же все дела эти знает, сам через них прошел. Ну, лады, Иван Иванович, ты уже успокоился?

Я прошел по коридору и осторожно постучал в купе проводницы, услужливо доставившей мне хрустальную пепельницу. Через несколько минут дверь приоткрылась; я посмотрел на растрепанные волосы железнодорожницы, отметил: за это время она бы могла застегнуть свою блузку и не наискось, а также что уровень обслуживания пассажиров в этом вагоне на высоте. Даже если не иметь в виду качество обслуживания на верхней купейной полке, откуда свешивались мускулистые ноги Рябова.

— Сережа, на выход! — к явному неудовольствию проводницы скомандовал я парадным голосом, хотя понимал: Рябов тоже вряд ли будет доволен такому предложению.

Недовольства Рябов не высказал, по крайней мере вслух. Он молча выслушал мой рассказ о встрече с интересным человеком Петром Петровичем.

— Какие будут мнения у присутствующих? — задаю совершенно ненужный вопрос и прикуриваю сигарету. Я слишком хорошо знаю Рябова. И он прекрасно изучил меня. Поэтому Сережа не стал делать замечаний по поводу курения в его присутствии, он как можно тверже посмотрел в мои глаза и сказал только одно слово:

— Нет.

Как руководитель моей службы безопасности Рябов был стопроцентно прав. Бросать вызов КГБ, даже в период его реорганизации со всеми вытекающими, убегающими и скрывающимися последствиями, резидентами и агентами, было опасно. Опасно, несмотря на то, что фигура Велигурова никак не ассоциировалась с этой организацией в целом. Просто каждая наша контора состоит из разных групп людей, решающих порой диаметрально противоположные задачи. Поэтому я улыбнулся и заметил:

— Ты, наверное, первым перестал бы меня уважать, если бы я согласился с этим решением. Так что «Да» — и никак иначе, Сережа. Никто не имеет права диктовать мне условия.

Сережа стал морщиться, словно я курил три сигареты одновременно. По этому вопросу он был бы солидарен с Петром Петровичем, как пролетарии всех стран.

— Веселая жизнь нам предстоит, — заметил вслух Сережа.

Я молча кивнул головой.

— Только зайду, рассчитаюсь с этой телочкой, — попытался оторваться от своих прямых обязанностей Рябов.

— Сережа, Сережа, — покачал головой я, — не пытайся успокаивать меня таким примитивным образом. Думаю, с ней рассчитаются и без тебя. Ты, конечно, мужик интересный, но не до такой степени, чтобы проводница повисла у тебя на шее как раз перед визитом Петра, мать его, Петровича.

Гремевший металлом тамбур остался позади. Мы молча зашли в купе.

— Вот что, Сережа, — сказал я очень грустным голосом, одновременно корча дерзкую улыбку. — Велигурова нам придется оставить в покое.

— Конечно, — радостно поддержал меня Рябов, — только дурак станет связываться с конторой.

Вот гад, без намеков не может. Я молча показал Рябову кулак и затем мы одновременно выбросили по два пальца в жесте «виктори».

2

Моя фирма называется «Козерог» и занимается бурной общественно полезной деятельностью, как и остальные совковые предприятия подобного рода. Торгуем тем, что приплывает в руки — металлом, сигаретами, мебелью, факсами и даже минеральными удобрениями. Из факсов выползает информация, благополучно прожеванная уже минимум пятью-шестью фирмами и мою душу прямо-таки радует, что столько людей находятся при деле намолота безналичных из воздуха. Только это — не основная гордость за собственное предприятие. «Козерог», пожалуй, единственная фирма в городе, которая трудится честно, не скрывая доходов. Мы не отмываем наличку, не ведем двойной бухгалтерии и честно платим те сумасшедшие налоги, благодаря которым другие фирмы ушли в так называемую тень.

Сперва мы попытались даже наладить собственное производство дефицитных карандашей. Но учитывая, что наше правительство работает под девизом «Никакой пощады производителю», а моя фамилия вовсе не Хаммер, возможность работать честно и менять благодаря кремлевским мечтателям свою продукцию на произведения искусства отпала сама собой. К тому же западные специалисты считают, что питьевая вода Южноморска не подходит для технических нужд.

Если говорить прямо, то сперва я хотел назвать фирму просто и незатейливо — «Рога и копыта». Однако, потом подумал, что это слишком прозрачный намек. Так что моя знаменитая фирма называется «Козерог», малое предприятие, правда, общество с ограниченной ответственностью. Впрочем, как и все наше общество в целом. А в кресле директора этого замечательного предприятия сижу я, с видом зиц-председателя, потому что, честно говоря, не до конца понимаю, чем мы занимаемся и зачем, например, мне нужно было выступать посредником в течение двух месяцев между тульской и архангельскими фирмами для приобретения самолета каким-то среднеазиатским концерном с уставным капиталом аж десять тысяч рублей. Бумаг тогда накопилось — тот самолет бы с ними не взлетел, зато столько времени «Козерог» был при деле. Сделка, к сожалению, не выгорела, хотя, если быть откровенным до конца, я согласен платить налоги и за такие безрезультатные операции.

С налоговой у меня прекрасные отношения, несмотря на то, что ничего противозаконного в деятельности «Козерога» нет. Больше того, даже если все налоговые инспекторы мира захотят в чем-то наколоть фирму, поймать ее на какой-то мелочи, это у них не получится. Кристальная честность и безукоризненное отношение к документам — основа основ «Козерога».

Я ткнул кнопку селектора и тут же раздался нежный голос моей секретарши с хрипловатыми оттенками благодаря динамику:

— Кофе?

— И покрепче, — добавляю, отпуская кнопку.

Этого замечательного секретаря раздобыл лично Рябов. Когда я пристально смотрю на его приобретение по имени Марина, у меня иногда начинает рябить и сверкать в глазах. Марина похожа на совместную выставку достижений «Ювелирторга» и «Кожгалантереи». Можно подумать, что свои замысловатые пояса она стащила у компании мушкетеров, а в качестве браслетов использует кастаньеты. Что касается нескольких цепочек, тянущих шею вниз, то на них не висит только церковный колокол.

Звякая своими причиндалами, Марина вошла в кабинет, и я с удовлетворением отметил, что на ее туфлях шпоры отсутствуют. Она молча поставила на стол чашку с густым ароматным напитком и протянула мне кучу каких-то бумаг.

— Что это такое? — опасливо спросил я, потому что Марина вполне могла потребовать от меня чтения всей этой груды макулатуры. В «Козероге» трудилось почти тридцать человек и каждый считал своим долгом действовать на нервы генеральному директору хорошей работой и многочисленными сделками.

— Пока тебя не было накопилось… — вздохнула Марина, словно жалея своего начальника, но в ее узковатых глазах мелькнуло злорадство.

Марина прекрасно знает, что читать всю эту дребедень для меня — крест тяжкий. И не нужно удивляться, что она обращается к своему шефу на «ты». Это мой стиль работы. В Древнем Риме раб обращался к императору только таким образом, а фирма «Козерог» — содружество свободных людей, от уборщицы до директора, спаянных единой целью — процветанием нашего замечательного предприятия.

— Отнеси это коммерческому директору, — отодвинул я папку с бумагами в ее сторону.

Звеня своими побрякушками, Марина вернула документацию в исходное положение.

— Коммерческий директор сказал, чтобы ты обязательно ознакомился, — настаивала Марина.

— Хорошо, — откинулся я на спину кресла, — соедини меня с коммерческим.

Марина вышла из кабинета, громыхнув напоследок какой-то жестянкой, висящей на поясе, и через минуту я услышал голос моего главного коммерсанта с донельзя ленивыми интонациями.

— Коммерческий директор слушает…

— Слышишь ты, — несколько раздраженно здороваюсь с собеседником, — что это за херню мне притаскали?

— Пока тебя не было, ребята провели несколько крупных сделок, — обрадовал меня собеседник.

Ну, может какой-то поганец-фирмач и запрыгал бы от радости вместе с креслом при таком сообщении, стал бы интересоваться: сколько же наша фирма нажила, не пора ли менять «Вольво» на «Мерседес»? А я скромно первым делом выяснил:

— Налоги заплатили?

— А как же. Посмотри, там все есть.

— В двух словах брякни.

— На торгово, этих… посреднических операциях заработано восемь миллионов. После всего… Ну, накладные расходы… В общем… Тысяч пятьдесят нам останется…

— Это хорошо, — руководитель изредка должен хвалить своих работников, чтобы они чувствовали важность порученного дела и испытывали удовлетворение от нелегкого труда по включению факсов. А чтобы мой коммерческий не сильно зазнавался от такого высокого признания его заслуг, я завершил разговор на более высокой ноте:

— Еще раз заставишь контролировать твою работу, я тебе яйца оторву. Ты меня понял, Рябов?

И быстренько прервал связь, потому что Серега вполне мог наговорить ответных комплиментов. Я радостно отодвинул гору бумаг на край стола, посчитав этот рабочий день «Козерога» очень ответственным и напряженным, но благополучно завершившимся. И был абсолютно неправ. Потому что в мой кабинет снова ворвались звякающие звуки, а вслед за ними Марина.

— Подпиши, пожалуйста.

Я с недоверием посмотрел на очередную дозу бумажек и, прежде чем выполнить свою основную функцию, спросил:

— Бухгалтер видел?

Марина молча кивнула головой, отчего ее побрякушки издали чуть ли не радостные звуки.

— А юристы? — не сдавался я.

— Ну, конечно, — нетерпеливо напомнила о моей забывчивости Марина. И в самом деле, сто раз говорил ей: прежде чем какая-то бумажка ложится на мой стол, ее должны изучить два бездельника, постоянно играющие в преферанс с компьютером в соседнем кабинете. Даже если это копия чека на покупку туалетной бумаги для нужд нашего офиса.

Марина получила от меня необходимую дозу автографов и собрала замечательные документы в папку с золотистым тиснением «Козерог». Эти папки наряду с визитными карточками и фирменными бланками являются лучшим подтверждением финансового процветания предприятия, даже если на его расчетном счете ровно столько, сколько на моем личном в отечественном банке. Зато обладатель этой мишуры с позолотой будет выглядеть в глазах любого партнера очень обеспеченным фирмачом.

— Все, Марина, я уже переутомился, — честно признаюсь секретарше.

— Поняла, — улыбнулась Марина и, доказывая, что она профессионал секретарских дел добавила: — Машина у подъезда.

— Если кто-то будет спрашивать…

— Я знаю…

— Сегодня ночую дома, — предупредил я Марину, хотя нас связывали исключительно рабочие отношения.

Машина у меня — самая обыкновенная «Волга». Не «Порше», но и не «Жигули». «Волга» — тоже символ устойчивого положения фирмы, не слишком процветающей, но финансово достаточно мощной. Правда, бензина она жрет — будь здоров, при нынешних ценах «Козерог» бы давно в ее выхлопную трубу улетел. Рябов настоял, чтобы я полностью копировал поведение директора совкового предприятия. Он что, когда-то лично за руль сядет? Даже если это предприятие убыточнее атомной войны, его руководитель важно восседает рядом с водителем, наглядно доказывая преимущество нашей советской системы. Это за бугром хозяин сидит на заднем сидении, подчеркивая свою значимость. Или наши многочисленные новоиспеченные фирмачи лично водят свои шикарные иномарки, экономя на водительской зарплате, пусть даже их фирмы зарабатывают миллиарды. Но госсектор на водителях не скупердяйничает и фирма «Козерог» делает то же самое.

Я с важным видом уселся рядом с водителем и пробормотал:

— Давай домой, Саша.

Между прочим с удовлетворением отмечаю: машина, которая делала из себя вид монумента у подвала, где вкалывает моя фирма, осталась на месте. Нас демонстративно пасли уже второй день, поэтому своим поведением я подтверждал, что потерял всяческий интерес к Велигурову.

— Притормози, — скомандовал я Саше и вылез из машины. Еще раз убеждаюсь, что слежки за нами нет, и с радостью смотрю на шикарный особняк, плотно оккупированный государственным предприятием «Юность». Эту «Юность» давно пора переименовать в «Живой труп», три этажа, набитых сплошными убытками, пять теннисных столов с постоянной живой очередью. И ничего — живут. Это какое-то там малое предприятие, частники проклятые, в подвале гужуются, пусть и миллионные доходы дают. Да и то, за этот подвал, кроме арендной платы, с них еще и конверт с долларами содрали. Зато какой шикарный особняк у этой самой «Юности».

— Вылазь из-за руля, — продолжаю руководить Сашей и с удовольствием сажусь на место водителя. Я люблю водить машину, а Саша слишком многим обязан мне, чтобы докладывать об этой маленькой шалости Рябову. Моим персональным водителем Саша стал после того, как Рябов уничтожил бригаду Колотовкина, попытавшегося перехватить и использовать наши каналы, ведущие на Запад.

3

Мой дом — моя крепость, даже если это дача. Двухэтажный особняк на берегу моря по всем документам принадлежит моей супруге и напоминает что угодно, но только не пресловутую крепость. Правда, стоит только возникнуть какому-то напряжению, так в двух комнатах на первом этаже постоянно торчат квартиранты, готовые оказать своему хозяину незначительные услуги. Ворота открыть, нарубить дров для камина или приветствовать незваных гостей автоматным огнем. Так что в лоб мой дом можно взять только танковой атакой, да и то после хорошего артобстрела. Потому что если кто-нибудь из квартирантов успеет придавить кнопочки на небольшом пульте управления приятными сюрпризами, заложенными под дорогой к дому, вряд ли танкисты сумеют удивиться, отчего они едут между небом и землей.

Насчет неба тоже все в порядке. На дачном чердаке обитает астроном, непризнанный гений, наблюдающий в телескоп за звездами. А если утомится он пялить свои глаза в небо, для разрядки может и на дорогу позыркать. Ну а запотеет от таких научных свершений объектив телескопа, так в оптический прицел винтовки тоже все можно видеть крупным планом. Правда, хорошему обзору может помешать появление какого-то бестактного вертолета. Но если он уж слишком начнет действовать на нервы этому выдающемуся ученому, так кроме автоматической винтовки на чердаке хранится не очень компактная штучка, при помощи которой за пару секунд из большого вертолета можно устроить маленький фейерверк.

Еще на моей даче есть подвальчик. Не гитлеровский бункер, конечно, но при большом желании, зайдя туда, можно выйти в стороне от дома, пробраться в хорошо замаскированный грот, где хранится небольшой запас денег, документов и легких водолазных костюмов с аквалангами. А чтобы не шастать под водой с пустыми руками, есть возможность прихватить находящийся тут же небольшой автоматик. Когда я впервые увидел его, мое сердце переполнила гордость за достижения наших отечественных конструкторов. Автомат похож на любимый Рябовым «Узи», но не больше того. «Узи», конечно, вещь, но под водой он стрелять не хочет. Зато пусть наш «апээсик» на килограмм тяжелее, в море этой разницы особо не чувствуешь. Впрочем, что под водой, что на воздухе он готов работать со скорострельностью пятьсот выстрелов в минуту. Во всяком случае инструктор, который натаскивал меня под чутким рябовским руководством, в конце концов остался доволен не только своим гонораром.

По поводу безопасности у Рябова всегда был пункт со сдвигом, хотя несколько раз его дрессура сказывалась на отменном состоянии моего здоровья. После упражнений с автоматом Сережа примотал мою ударную левую к туловищу и хотя я вертел ластами, как русалка хвостом — о ведении огня с помощью одной руки не могло быть и речи. Я, правда, пытался выяснить: можно ли застрелиться из автомата под водой, если у аквалангиста перебиты ноги? На тренировках Рябов командовал мной как хотел, поэтому пришлось молча проглотить все ответные матюки и наловчиться не только плыть под водой так, как будто левую руку у меня уже отжевала акула, но и стрелять из четырехствольного подводного пистолета «Ланседжет».

Впрочем, на дне морском я стреляю не хуже, чем на воздухе, а по поводу качества моей огневой подготовки, кроме отборного мата, я от Рябова других комплиментов не слышал. Правда, до сих пор горжусь тем, что на расстоянии пяти метров поразил все мишени под водой.

Рябовские ребята тоже прошли эту подготовку. А в конце последней тренировки я пособирал ножи, идущие в комплекте к гидрокостюмам и с довольно-таки приличного расстояния всадил их в доску шириной не более ладони — знай наших. Нож, в отличие от пистолета, еще никогда не подводил меня.

В моем кабинете — целая коллекция ножей. Иногда деловые партнеры радуют таким недорогим, но приятным подарком. Ножей, правда, могло бы быть больше, если бы не Рябов. Тот почему-то считает своим долгом пополнять свой и без того богатый арсенал за счет моего увлечения.

Этот кабинет, как и многое другое, достался мне в наследство от тестя, Леонарда Павловича Вышегородского, царствие ему небесное, а главное — вечный покой. И Велигуров мне тоже достался в наследство от него. Против этого я ничего не имею. Но главное наследство моего драгоценного тестя, конечно же, не миллиарды, не бесценная информация, не замечательные произведения искусства, которые могут украсить любой музей мира. И даже не этот дом, который теперь моя крепость. Главное его наследство — моя замечательная жена Сабина и чудесный сын Гарик, вызывающий вместе с любовными отцовскими чувствами такие же прекрасные ощущения, как при зубной боли.

С Сабиной все проще. Против нее я нашел неожиданное, но отлично действующее лекарство, причем совершенно случайно. Как-то она чересчур липла ко мне, а я до того строил из себя замученного тяжелой работой, что чуть сам в это не поверил. И вдруг неожиданно для самого себя гаркнул: «Разведусь!» После этого слова на Сабину напал нервный тик, она вообще чуть в обморок не грохнулась. И стала вести себя ниже травы, тише воды — вот что значит найти ласковое слово для супруги. С тех пор я изредка пользуюсь этим словом.

А с Гариком — все сложнее. С ним не разведешься. Ладненько, на тебе, дорогой сынок, кучу кассет, английский язык, поиграй в шахматы, три раза в неделю — каратэ. Мало каратэ, так еще и плавание добавим, так, чтобы ты еле до кровати доползал, и пусть кто-то скажет, что папочка о тебе не заботится. Я б еще его верховой ездой занял, но Сабина воет, что ребенок и так не высыпается.

Сабиночка моя бесценная теперь не только массажистке свой зад подставляет, но и по врачам бегает, как заводная. Они ж по моей просьбе столько болезней при ней нашли, что она давно сама себя убедила: на кладбище ей до сих пор ставят прогулы только потому, что она постоянно общается с этими Гиппократами и жрет импортные лекарства килограммами. Дорогие лекарства, но для жены родной, а тем более дочки Леонарда, мне ничего не жаль.

Когда Сабина попыталась закатить мне истерику насчет того, что Марина везде за мной хвостом вьется, так ее сразу этим самым «разведусь» успокоил. Честно говоря, был бы жив ее папаша бесценный, он бы мне так «развелся», что я костей бы не собрал. Вышегородский был единственным человеком, которого я опасался по-настоящему, но с его смертью жизнь все расставила по своим местам. Рябов, правда, шутя намекал, что я намешал какой-то микстуры в настой бузины, которую Вышегородский глотал с утра до вечера, хотя понимал — смерть Леонарда не просто развязала мне руки, но и добавила проблем. В том числе и тех, которые предстоит сейчас решать. И одна из них — Велигуров.

4

На небе уже высыпало столько звезд, что мой персональный астроном вряд ли пересчитает все, даже если вооружится мощным калькулятором. Может потому с наступлением сумерек звездочет оставлял свое рабочее место, понимая всю бессмысленность этого занятия.

Так что астроном давным-давно отдыхал, но я такой роскоши себе позволить не мог. Тем более, что у меня в гостях находился известный публицист, независимый журналист, заместитель председателя регионального правления общества «Факел» Игорь Владимирович Бойко. Общество «Факел» уже пару лет кропотливо занимается реабилитацией жертв необоснованных репрессий. Можно подумать, что в мире существовало когда-то государство, репрессии которого против собственных граждан были в конце концов кем-то признаны обоснованными.

Сегодня, конечно, все газеты у нас независимые, и журналисты тоже под стать им, но Бойко обрел эту самую свободу и независимость еще задолго до того, как печатные органы нашей родной партии стали пугать своих подписчиков со стажем словом «гласность».

В свое время Игоря выперли из газеты за то, что он решил поддержать идею развития кролиководства для выполнения Продовольственной программы. Однако, после того, как Бойко подписал материал с интригующим названием «Кожний хати — вуха волохати», КГБ сделало обиженный вид вместе с такой подачей, что Бойко вылетел из редакции со скоростью мяча, пущенного Марадоной в «девятку», и долетел аж до Южноморска, где тоже никак не мог найти работу по специальности. С тех пор Игорь возглавляет пресс-группу, экспедиции которой носят поисковый и очень полезный лично для меня характер. Шедеврами, что раздобыла пресс-группа за годы ее существования, при большом желании можно было бы полностью обновить экспозицию южноморского музея Западного и Восточного искусства. Хотя пока такого большого желания у меня почему-то не возникло.

Как и не возникло опасений встретиться с Игорем в собственном доме. Потому что этот самый замечательный Петр Петрович осчастливил меня беседой после командировки Игоря в Москву. Как один из руководителей правления регионального общества «Факел» Бойко занимался восстановлением исторической справедливости, попутно выполняя мое поручение конфиденциального порядка, но, конечно же, не в ущерб своей общественной деятельности. Я почему-то явственно себе представил, как после титанических трудов компании Бойко скелеты необоснованно репрессированных с облегчением издают вздохи: «Историческая справедливость восстановлена, грохнули нас не по делу. Слава Богу, как нам полегчало».

— Какие новости о героическом прошлом нашей великой родины? — устало спросил я, взбадриваясь не помню какой уже по счету чашкой кофе.

— Тебя, наверное, интересует только один из героев бурных лет создания самого справедливого общества в мире? — усмехнулся, принимая мое ерничество, Игорь. — Товарищ Велигуров старался изо всех сил в деле построения коммунизма не только для советского народа, но и по всей планете.

— Слушай, Игорек, очень давно не выходило книг в популярной серии «Жизнь замечательных людей», как ты считаешь?

Я не мог удержаться, чтобы дополнительно не завести Бойко. В свое время наши органы испортили его блестящую карьеру, так что это мое поручение Игорь выполнял с особым удовольствием. И завелся он, конечно, с полуоборота.

— Очень замечательный человек, — зло бросил в мою сторону Игорь, словно я был родственником Велигурова. — Мне пока удалось раздобыть документы по его послевоенной деятельности. Чтобы подтвердить документально твои сведения, видимо, придется подключать сибирское отделение…

— Мне все равно, сибирское или женевское, главное — найди свидетелей. Нужны не только письменные доказательства, но и видеоматериалы. Я готов финансировать даже съемку документального фильма, поговори со своими людьми. Они, наверняка, этих самых спонсоров разве что в подворотнях не ищут…

— Это будет дорого стоить, — высказал волнение по поводу моих сбережений Игорь.

— А кто говорит, что подлинное искусство обходится дешево? — не стал спорить я. — Люди должны знать правду о проклятом тоталитаризме, так что в создание документального шедевра его авторам нужно вложить всю душу. И для начала — пять тысяч долларов. Твои десять процентов премиальных.

Выражение лица Бойко почему-то изменилось. Хотя он молча кивнул головой, но я сразу догадался, что это кино, по мнению экономного Игоря, должно стоить куда дороже.

— Только, Игорек, — не обращаю внимания на изменившееся настроение руководителя пресс-группы, — в связи с Велигуровым возникли некоторые осложнения, так что… Мне продолжать?

Игорь качнул головой и улыбнулся:

— Не нужно. Кстати, эти документы попали ко мне даже не через третьи руки.

Когда Игорь ушел, Рябов, наконец-то, соизволил открыть рот и глубокомысленно заметить:

— Эта операция может обойтись и в миллион.

— Учитывая появление Петра Петровича?

— Ага…

— Даже если бы там ничего стоящего не было, — медленно закипаю я, — готов потерять миллион, чтобы прищемить нос конторе. Нашли кого пугать…

— Твое самолюбие никогда не стоило так дорого, — намекнул на наши прошлые подвиги Рябов.

— Какое самолюбие, Сережа? То, что нахапал Велигуров, по оценкам Леонарда, стоит не меньше пятидесяти миллионов. Но ты же знаешь, когда речь заходила о долларах, наш старичок всегда считал в сторону уменьшения. Кроме того, я точно знаю, что в его, скажем так, коллекции есть подсвечник из платины.

— Зачем тебе столько света? — Рябову оставалось только шутить, хотя и терся он возле меня долгие годы, но в антикварных делах «плавал» не хуже большинства искусствоведов.

— Это подсвечник Береля. Он был первым золотых дел мастером, работавшим из платины. Разве ты не хочешь, чтобы самый первый подсвечник, созданный из платины, украшал мой рабочий стол?

5

Люди почему-то считают, что ночь создана природой для отдыха. Мне это кажется неверным. Ночь — пора вдохновения поэтов. И хотя я не поэт, мне тоже почему-то самые дельные мысли лезут в голову исключительно ночью. Это, конечно, не означает, что днем у меня голова работает на уровне нашего Совмина, но именно ночью дают себе короткую передышку телефоны. И храпит в своей спальне моя нежно любимая супруга Сабина, нажевавшаяся всяких там димедролов с балласпонами, не гоняет с воплями по дому главный замысел покойного Вышегородского — Гарик. И только одного из квартирантов, почему-то постоянно спящего днем, обуревает такая же бессонница, как и меня. Только вот квартирант с утра завалится спать, в то самое время, когда Саша повезет меня в «Козерог» для очередной дозы трудовых свершений на благо родины.

Так что спокойно устраиваюсь в любимом вольтеровском кресле Вышегородского и раскрываю папку, привезенную Игорем. Я знал о Велигурове очень многое, но одно дело знать, а другое дело — получить доказательства, которые заставят персонального пенсионера Велигурова, доблестно пропахавшего на власть Советов сорок лет, продать свою коллекцию.

Мне жаль пенсионеров. Всю жизнь вкалывать за копейки, так еще и на старости лет их обворовали. Не всех, конечно, а только тех, кто верил этой поганой власти. Впрочем, за что они боролись, на то и напоролись. Все только и говорят о какой-то необходимой социальной защите населения. Так оно и есть. И к этой высшей мере социальной защиты, как формулировали еще во времена молодости нынешних пенсионеров, их первых и приговорили. Но чисто по-человечески мне пенсионеров жаль. Поэтому продолжаю скупать у обнищавших до предела людей всякие ненужные им картинки и побрякушки. При том плачу им раз в десять больше, чем это бы сделало государство в аналогичной ситуации. Так что они могут по-человечески провести остаток своей жизни. И даже надеяться на вполне достойные похороны, в отличие от подавляющего числа граждан, из которых сперва высосали все соки, затем отняли с трудом накопленные копейки и бросили на произвол судьбы. Для них нет ничего — ни бензина у «скорой», ни лекарств у врачей, ни гробов в рассрочку.

А вот Велигурова мне не жаль. Потому что у него шикарная генеральская пенсия и кое-что в загашнике. И его замечательную коллекцию я приобрету исключительно по старым государственным расценкам, как бы не пыхтел Петр Петрович.

Эта фамильная коллекция стала собираться еще в те времена, когда известный ученый, профессор Краснов заработал пулю в качестве признания своих заслуг перед родиной. Семью Краснова просто вышвырнули из Москвы, даже не расстреляли, подчеркивая тем самым исключительную гуманность советской власти. Правда, чтобы домочадцы Краснова не сильно этим гордились, их сходу определили в лагерь для членов семей изменников родины. А вот вышли они из лагеря своим ходом или вперед ногами — этого я не знаю.

До того, как свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, освободившая народ от царского гнета, профессор Краснов нагло паразитировал на шее рабочих и крестьян. Он делал какие-то совершенно ненужные научные открытия, причем, прошу заметить, не из любви к родине, как нынешние ученые, а за приличные гонорары. Профессор-корыстолюбец вдобавок переродился, потому что вместе с университетским дипломом получил личное дворянство.

И вот этот новоиспеченный дворянин, позабыв о рабоче-крестьянском происхождении, вместо того, чтобы перечислять слишком легко достающиеся ему деньги на борьбу пролетариата и финансирование партсобраний в Париже, стал шастать по заграницам. И покупал там на аукционах всякие излишества буржуазии. А в этом самом Цюрихе вместо того, чтобы откинуть пару копеек постоянно околачивающимся там вождям пролетариата, он приобрел интересующий меня подсвечник Береля.

В конце концов все нажитые неправедным путем произведения искусства достались народу. В лице товарища Велигурова, занявшего квартиру Краснова. Велигурову было некогда разбираться со свалившимся к нему в руки вместе с чекистским ордером наследством. Он до того переутомлялся на работе, что появлялся в доме исключительно для краткосрочного отдыха.

Работал славный чекист Велигуров, как требовала партия, по велению сердца, не спустя рукава. Потому, что спусти их Велигуров, так эти самые рукава по-быстрому бы пропитались кровью. А уже потом, когда открылась замечательная организация «Антиквариат», Велигуров впервые задумался о многочисленных украшениях своей квартиры, хотя успел выбросить из кабинета картину Тинторетто и повесить на ее место портрет вождя, учителя и папы всех народов.

К тому времени уже были ликвидированы все семь московских пролетарских музеев, куда чекисты стаскивали экспроприированные у буржуазии картины. Экспонаты этих музеев частично продали, а в основном так запросто разворовали, но и оставшегося антиквариата с лихвой хватало для покрытия экспортных нужд революции. В общем, как отмечал поэт, им снились папуасы на тачанках, в буденовках зулусы и в кожанках… Вот чтоб зулусам хватало на такую модную одежду, в которой любили работать видящие на много лет вперед чекисты, они самоотверженно разворовывали Эрмитаж и пускали с молотка коллекции целых дворцов. Ну, и конечно, чекисты думали не только о братьях-зулусах, но и о собственном народе. А точнее — о его передовых представителях, не скупясь для создания персонального коммунизма в десятках тысяч квартир, в том числе — собственных.

Потом партия приказала Велигурову немного отдохнуть от мокрых дел для работы по линии культуры. И, если говорить честно, то своим трудом Велигуров заслужил при жизни памятник, пусть не на родине. В конце концов может быть американцы узнают, что именно благодаря этому деятелю они располагают уникальной коллекцией в Национальном музее, основой которого стали бывшие экспонаты Эрмитажа.

Да что там Эрмитаж, среди трудовых свершений, происходивших под контролем Велигурова, были еще более крупномасштабные акции. Только благодаря его опыту и искусствоведческим знаниям все убранство Строгановского дворца, этих Рубенсов, Ван Дейков, Рембрандтов и прочих Пуссенов продали вместе с мебелью и серебряными орденскими сервизами аж за полмиллиона долларов. Так были еще сотни других дворцов, если вообще не вспоминать о частных коллекциях. Например, Аничкова, за которую Велигуров потребовал не презренного металла, а закордонной жратвы и выпивки на всю свою компанию со Старой площади перед очередной годовщиной Великого Октября. Может быть, помня эти заслуги Велигурова перед революцией, его руководство не отправило на тот свет во время очередной смены палачей, именуемой чисткой, а наградило орденом.

А в доме Велигурова рос-подрастал его сынок Васечка, весь в дорогого папашу, даже по имени. Приобщился с детства Васечка к прекрасному, видя, как трудолюбиво таскает его батя всякие картинки и прячет в дальней комнате, превращенной в склад. И хотя к тому времени Велигуров-старший вернулся к своим прямым обязанностям, пионеру Васечке искусство запало в душу на всю оставшуюся жизнь.

Как принято считать, поколение Велигурова-младшего шагнуло в окопы со школьной скамьи. Только ни в какие окопы Васечка не попал. Его папа драгоценный вместе со своими подельниками, конечно, сильно боялся, что великий Сталин узнает — не хотят многие ученики Дзержинского, чтобы их родные дети гибли за правое дело с именем вождя на устах. И отправился служить своей родине Васечка вместе с другими сыновьями высокопоставленных чекистов, организовавших семейные династии профессиональных борцов с врагами народа. Палачи в первом поколении подготовили достойную смену: Васечкин взвод использовали исключительно для расстрелов заключенных далеко за Уралом.

Через год Вася все-таки попал почти что на фронт, в знаменитый СМЕРШ. Вкалывал на временно оккупированных территориях и отметил свой воинский путь до Берлина многочисленными победами над врагами, которым самолично пускал пули в затылок. А уже потом из поверженного фашистского логова, этой самой Германии, двинулись грузовики, вагоны и самолеты, которыми гэбешники, генералы и ответственные партработники вывозили целые замки. Воспитанный возле кладовки с прекрасным Велигуров своего шанса не упустил.

Велигуров-старший не успел как следует нарадоваться на сына, как пришло большое горе. Взяли самого министра госбезопасности Меркулова, у которого Велигуров-старший ходил в любимчиках с давних пор. И было отчего шастать гоголем: при обыске у Меркулова обнаружили столько картин, что даже товарищ Сталин озверел от ярости. И те самые представители ума, чести и совести эпохи, что ограбили Германию уже после собственной страны, сдавали в комиссионки, а то и просто уничтожали ставшими чересчур опасными для их жизней улики в золотых рамах.

На второй день после того, как взяли Меркулова, Васечка сходу осиротел. И хотя его папаша пустил себе пулю в грудь под орден Ленина без посторонней помощи, официально считалось: сердце испытанного чекиста не выдержало совсем по другой причине. По причине того, что не берег его Василий Велигуров, сгорев на своей нелегкой работе от чрезмерной любви к народу, и его светлое имя навеки будет служить символом непримиримой борьбы за лучшую долю всего человечества.

Остался еще один символ — наглядный. Второй Васечка Велигуров, на свой страх и риск не уничтоживший улики, которые они кропотливо собирали с покойным папашей так упорно, что одной кладовки давно не хватало. И правильно сделал. Другие, небось, до конца жизни локти себе кусали. Папа народов, вождь великий поорал и забыл, а они с голым задом остались. Ну, не то чтобы с голым, товарищ Сталин только насчет картин распространялся, о золоте и бриллиантах молчал, но все равно нажитого добра жалко.

А Вася Велигуров, молодой фронтовик, ходил с гордо поднятой головой — символом преемственности поколений, и даже стал трудиться, как в свое время отец, над важными государственными делами, связанными с искусством. Например, учил министров культуры отвечать на провокационные вопросы иностранцев «Есть ли в Москве трофейное искусство?» твердым «Нет!» Хотя при этом в отличие от тех же министров прекрасно знал, где что находится и сколько оно стоит.

Например, куда спрятали коллекцию Франца Кенигса, который сбежал от нацистов в Нидерланды. Работы из этой коллекции в конце концов оказались в Роттердамском музее. Когда немцы оккупировали Нидерланды, они пристали к музею: а не хотите ли вы продать нам эти рисуночки? Музею пришлось уступить коллекцию настойчивым покупателям. Потом, в сорок пятом, коллеги Велигурова и не подумали перекупать собрание Кенигса у немцев, а запросто вывезли его вместе с другим добром. До войны собрание Кенигса насчитывало 2600 рисунков Рембрандта, Тьеполо, Веронезе и других не менее известных художников. В Москву добралась пятая часть коллекции, да и ту Велигуров успел переполовинить для собственных нужд в прекрасном.

А потом партия изменила свое мнение по поводу некогда ей ненужных картинок. И Василий Велигуров стал наживать не только лично для себя, но и для нужд взрастившей его страны то, что так легко и непринужденно разбазаривала по миру компания искусствоведов в форме и штатском, возглавляемая Велигуровым-старшим.

Я раскрыл папку, бегло просмотрел несколько документов и понял: благополучное возвращение с охоты в Южноморск произошло только потому, что предупрежденный Велигуровым Петр Петрович не знал об истинной цели командировки Игоря. Иначе его, а быть может и меня уже не было бы в живых…

6

Велигуров остался профессионалом. Он сходу раскусил независимого журналиста, пытавшегося взять интервью для своей газеты. Тем не менее, вида не подал, а все остальное было делом накатанной десятилетиями техники. Только вот что связывает Велигурова, переведенного в свое время из Москвы в Южноморск с работающим в новых исторических условиях Петром Петровичем?

Я помассировал рукой затылок и более внимательно познакомился с документами, которые, несмотря на некоторые возражения Рябова, обошлись в двадцать тысяч долларов.

Прямо не документ, а мечта коллекционера, кроме андроповского автографа — подписи Брежнева, Суслова, Подгорного, Косыгина, Громыко. А вот и сам Велигуров, фотография, понятное дело, любительская, от скрытой камеры другого ждать нельзя. А вокруг нашего славного генерала столько красавцев усатых в пятнистых комбинезонах. Это его в лагере под Симферополем щелкнули, где дрессировали арабских террористов делать вырванные годы проклятому империализму во всех развитых странах мира. Интересно, скольких людей грохнули выпускнички только этой школы для подлинных интернационалистов? Впрочем, пока фотографию можно только на стенку повесить и любоваться ею. А вот еще один документик, распоряжение Совмина Правлению Госбанка СССР выделить КГБ аж тридцать семь тысяч шестьсот двадцать пять инвалютных рублей на проведение спецмероприятий Совета Министров СССР. Косыгин подписал, добрый человек. Не зря по морям бегает теплоход, названный в его честь. И чего там прикупили за границей за эту инвалюту — дефицитные лекарства или одноразовые шприцы как последний крик моды? А вот и справочка Андропова, проливающая свет на этот простой вопрос. Опять же все особой важности, из особой папки.

Ну, положим, даже у моего Гарика полно кассет с боевиками, в которых палестинские террористы под чутким руководством наших гэбистов вытворяют то же самое, что и их жизненные прообразы. А мне нужен Велигуров.

Крохотная кассета лежит в конверте из плотной коричневой бумаги. Славные штучки придумывает фирма «Филипс» и качество звука отменное. Голос, судя по акценту, принадлежит хорошо подвыпившему мужику из самого сердца России.

«…да ты че, не знаешь? Счас. Во. Значит, когда Андропов помер, кто-то стал ворнякать — хватит этих арабов на холяву кормить. Да… Во, тогда и подключили Велигурова. О, стой… Вот счас, скажи, грабят в Европе музеи? На… А тогда… И правильно… Давай… Будь здоров… Да, Велигуров и этот… Ясень… Арафат… В… общем, арабы давали… это… из музеев… А Велигуров им… только между нами… ну, сам понимаешь…»

Динамик зашипел и я отключил диктофон. А вот и венец поисков Игоря Бойко.

Что касается остальных мероприятий, связанных с таким товарообменом, меня они интересовали гораздо меньше. Потому что все свое внимание я сосредоточил на сделанной от руки надписи в углу последней бумаги, складывающей всю эту мозаику в четкую картину «Поручить исп. т. Велигурову» совсем рядом с резолюцией «Оз», подписанной генсеком Черненко. Этот верный ленинец освятил своей подписью сделку: террористы получали оружие в обмен на украденные произведения искусства.

Генерал Велигуров был очень осторожным человеком, но как бы то ни было впервые за много лет своей беззаветной коллекционной деятельности он решился на независимую экспертизу по поводу стоимости своего обширного собрания. И хотя эксперт даже не знал, чью коллекцию он оценивает, это не помешало ему ровно через три дня после получения щедрого гонорара за свои труды попасть под колесо грузовика. А Леонарду — узнать об этой уникальной коллекции, получить копию описи и без особого труда вычислить, кому она принадлежит. Самостоятельно идти в атаку на Велигурова дедушка не решился, по-видимому, из-за большого уважения к его погонам. А может и по другой, более важной причине, например, непонятного для меня стремления умереть в собственной постели.

Ну, не понимаю я, какая разница, где умирать, гораздо важнее — за что. Поэтому готов рискнуть ради коллекции Велигурова, знаю, чего она стоит, хотя и бесценна. Плюс, конечно, как успел заметить чертов Рябов, самолюбие, которое тоже чего-то стоит.

Я еще раз помянул Рябова, когда молчаливый Саша погнал «Волгу» по утреннему шоссе. В хвост сходу пристроился «Жигули», в котором сидели гвардейцы моего коммерческого директора, и я сразу понял, что Рябов, как всегда, знает гораздо больше, чем докладывает своему непосредственному руководителю.

7

В природе часто бывает так: приходят спокойные дни пасмурного затишья, после которых кажется внезапным резко сорвавшийся ветер, а вслед за ним — обрушивающиеся ливни. Вот и мне показалось, что несколько спокойных дней, во время которых незаметно скапливались свинцовые тучи, миновали, поэтому нужно готовиться к перемене погоды на собственном деловом барометре. Особенно, если учесть — на меня «наехали».

Может пролетариату и нечего терять, кроме запасных цепей, а у меня совсем другие проблемы. Хотя фирма «Козерог» прочно стоит среди постоянных финансовых бурь, иногда приходится переживать за ее дальнейшую судьбу. Не дай Бог, обанкротится мое малое предприятие, останется только с сумой по миру идти, ведь «Козерог», кроме банковской ссуды, высосал все мои скромные сбережения. И об этом знают в городе.

Правда, есть у меня еще кое-какие сбережения и средства производства, о которых, как мне казалось до сегодняшнего дня, мало кто догадывается. Два антикварных салона, галерея «Прометей», крохотный мелкооптовый магазинчик и даже ресторан. Хотя, согласно официальным бумагам, ко всему этому я не имею отношения, мне есть что терять в моем городе при пиковом раскладе судьбы. И вот сейчас этот расклад, кажется, наступает во многом благодаря собственному упрямству, потому что еще древние греки заметили: характер человека — это его судьба.

Галереей «Прометей» командует Студент, мой самый главный эксперт по оценке произведений искусства. Потому что галерея — это как раз для него; доходов почти что никаких, зато постоянное общение с прекрасным, ради чего и дышит Студент. Правда, этот великий специалист попробовал встать на дыбки, когда я скомандовал вместо наших авангардистов, этих гениев, измордованных советской властью, скупать шедевры искусства типа «Горький Читает „Буревестника“ у постели Ленина» или «Маршал Ворошилов на лыжной прогулке». Я, конечно, не хуже Студента догадываюсь об истинной ценности этих полотен, но прибыли они дадут гораздо больше, чем все нынешние разоблачительные полотна. Потому что таких картин можно скупить два вагона и маленькую тележку, а мало покажется, так наши замечательные живописцы на достигнутом не остановятся и будут продолжать развивать свое творчество. Но кто и когда нарисует историческую встречу Ленина и Сталина? Ответ прост: никто и никогда. То-то же. А если еще и учесть, что один мой нью-йоркский партнер готовит экспозицию «Тоталитарное искусство» и от желающих приобрести ее экспонаты уже поступают предложения — я на верном пути.

Нью-Йорк любит наше искусство, оттого что сильны традиции его художественной школы. Кто задает тон — Марк Ротко, Барнет Ньюмен, Ад Рейнхардт. Так этот Ньюмен — из-под Киева, Ротко до совершеннолетия был Ротковичем из Томска и крепки московские корни у Ада Рейнхардта.

А кроме этой самой галереи, где постоянно трутся возле Студента художники, вовсю вкалывают антикварные салоны, которыми командует мой старый приятель Дюк. У Дюка было все — связи, знания, умение работать. Все, кроме такой малости, как деньги. Поэтому за свои пятнадцать процентов Дюк важно раздувает щеки и корчит из себя большого хозяина, попутно принося мне неплохие доходы. Но самая моя большая гордость — ресторан. Расплодилось их в Южноморске — великое множество и конкуренция стала вполне реальной. Ресторан, откровенно говоря, я создал от безделья. Но если быть честным до конца — захотелось проверить сумею ли сделать не просто обычную забегаловку, а заведение, которое станет лучшим в городе. И, представьте себе, — сумел. Ресторан называется «Среда», он работает всего один день в неделю. В среду весь город почему-то считает своим долгом осадить именно этот ресторан, хотя предварительные заявки давным-давно собраны. И хотя многие лопухи пытаются привлечь внимание швейцара долларами, он гордо отворачивается от валютной подачки, будто сроду не служил в советском заведении подобного рода. За честный труд швейцар получает ту же самую «зелень» и не хочет рисковать местом. Уже потом от ресторана отпочковалась дискотека, которая принимает гостей всего одну ночь в неделю и дает гораздо больше дохода, чем если бы она работала вообще без выходных.

А вот на магазинчик мелкооптовой торговли совершили «наезд». Конечно, какой-то доход был и от торговли посудой, телевизорами, бытовыми приборами. Но ведь не это главное. Самое дешевое превращение безналичных в наличные, всего за пятнадцать процентов — вот основа процветания этого магазинчика и миллионные доходы его подлинного хозяина.

Магазинчик еще ремонтировался перед открытием, как директор нажаловался Рябову, что уже несколько бригад предложили свои услуги по его охране. Рябов сходу разогнал всех этих доблестных потенциальных охранников, на вооружении у которых были какие-то дешевые «вальтеры» времен второй мировой, но от этого директору магазинчика стало легче буквально на месяц. Потому что какие-то лихие ребята слишком усиленно стали намекать об услугах, а главное — выяснять, у кого под охраной такая замечательная лавка? И при этом орали, что они работают на какую-то Кропиву, которого знают в городе. Лично я о великом деятеле Кропиве не слышал. Рябов, конечно, знал кое-что, и наша охрана явилась на «стрелку», после чего бригада Кропивы сходу внушила сама себе, что в ее услугах магазин нуждаться не будет, даже если разрастется до размеров майамского торгового центра.

Кропивой дело не закончилось и тут я взбесился. Конечно, рэкетиры тоже хотят жрать, но зачем тогда столько народа под руководством Рябова истекает потом на постоянных тренировках в бронежилетах и с автоматами наперевес? Я промолчу уже о том, что Фирма «Козерог» была одним из основных учредителей банка «Надежда», который является спонсором спортивного общества боевых искусств. Короче говоря, после очередной встречи с самодеятельными вохровцами в магазине было вывешено объявление «Желающие встретиться с нашей охраной должны оставить залог в тысячу долларов. Если наша охрана не сумеет вас в чем-то убедить — мы выплатим две тысячи».

После такого объявления стремящихся пообщаться с бригадой Рябова почему-то не нашлось и магазин стал работать в спокойной обстановке. Так, как будто порядок и защиту от рэкета обеспечивают наши славные правоохранительные органы, за что и платит государству налоги эта мелкооптовая лавка и ее работники. Вот почему казалось бы обычный «наезд» вызвал у меня чувство тревоги.

8

Поставив передо мной традиционный кофе, Марина успела зацепиться своей огромной серьгой в форме полумесяца за плечо Рябова. Стол, за которым собрались работники фирмы «Козерог», предназначался явно не для таких расширенных заседаний. Перед тем, как собрать своих служащих, я немного посекретничал с Рябовым и сходу понял — «наезд» на мелкооптовую торговлю не более, чем нежный ветерок перед началом настоящей бури. Однако, высказывать особых опасений вслух мне не позволяется — директор предприятия обязан оставаться невозмутимым и улыбчивым, чтобы его спокойствие невольно передавалось труженикам фирмы даже во время этого экстренного заседания.

— Думаю, что одним «наездом» дело не ограничится, — заметил я, после того, как Марина, наконец-то, одарила собственноручно изготовленным напитком всех присутствующих, — хотя это все в общем-то мелочи, но мы обязаны проявить предосторожность.

Рябов широко улыбнулся и добавил:

— На всякий случай, ребята. Береженого, как говорится… И так далее.

— Нам нужно перестроиться, — перешел я на горбачевские интонации, воодушевленный такой поддержкой со стороны коммерческого директора. — Итак, шеф группы маркетинга занимается всеми проблемами, которые могут возникнуть в галерее. Она практически без охраны. Главный инженер усиливает службы общественных связей кабака и дискотеки, как наиболее уязвимого звена. Я не стану возражать, если где-то поблизости постоянно будет дежурить милицейский наряд. Что касается салонов, включая и их противопожарную безопасность, ответственность ложится на службу генерального менеджера. Отдел брокеров продолжает жизнеобеспечение фирмы сделками и служит резервом для генерального менеджера. Вопросы есть?

Главный инженер почесал своей огромной, по-медвежьи волосатой лапой, плохо выбритую щеку и высказался:

— Там и так постоянно человек двадцать торчит. Две драки погасили за полгода — и вся работа. Только пьют и девок е…

Марина хлопнула кулаком по столу и все ее побрякушки интерпретировали заключительную часть выступления симфонического оркестра.

— Я хотел сказать, — поправился главный инженер, — что они это самое, ну как оно культурно говорится? В общем, а потом этих дискотечных сук… то есть посетителей… с черного хода запускают без билета.

— Твои козлы тоже не перепариваются, — включился в дискуссию шеф группы маркетинга, который почему-то принял дружеское замечание слишком близко к сердцу…

На этот раз по столу грохнул Рябов и дискуссия тут же прекратилась.

— Других вопросов нет? — спросил я исключительно для очистки совести и тут же пожалел об этом, потому что молчавший до того генеральный менеджер стал закатывать целый спич.

— Я не совсем понимаю, о чем идет речь? Два мента постоянно тошнят мне, что им уже от этих грязных волосатых шмаровозников режет зрачки на глазах. Кому нужна эта галерея, с нее толку, как от моих анализов мочи…

Я делал вид, что внимательно слушаю соображения генерального менеджера, так как не хотел лишать его конституционного права на свободу слова. Специалист он, конечно, хороший, но сейчас фирме было бы гораздо легче, если бы его огромный пористый язык, постоянно покрытый белым налетом, стал на километр короче. Пользуясь тем, что он сделал короткую паузу, я взял ход собрания в свои руки:

— Благодарю за дельное высказывание. Если ты еще раз откроешь пасть не по делу, я тебе премию выпишу. Лично. Ты мне еще будешь указывать что надо, а что нет. Твое дело шестнадцатое, а байки станешь плести на пикничках и когда в лапы суешь — это у тебя выходит. Ясно?

Генеральный менеджер молча кивнул головой и опять открыл рот:

— Я конечно, извиняюсь, но могут ли мои ребята использовать только руки с ногами или…

— В крайнем случае. И только пистолеты Макарова, — ответил за меня коммерческий директор.

— Что касается коммерческой службы, то на нее возложены специфические функции, — закончил я совещание, — но это не снимает с Рябова общего руководства жизнедеятельностью «Козерога».

Когда мы остались с Рябовым наедине, Марина еще раз покинула предбанник, одарила нас двойным кофе и, несмотря на недовольный взгляд Сережи, прикурила сразу две сигареты.

— Давай, Сережа, — сказал я, принимая свою сигарету из руки секретарши, похожей на стенд современной бижутерии.

Рябов резко взмахнул рукой, отгоняя дым, пересел на подветренную сторону и задушевно поведал:

— Машина, которая нас пасла, принадлежит пенсионеру Головченко.

— Дальше, Сережа, — нетерпеливо бросил я и Рябову пришлось скороговоркой выложить то, ради чего ему пришлось попотеть.

— Доверенность на право управления автомобилем выдана его зятю, сотруднику фирмы «Аргус».

— В каком отделе он трудится? — наивно поинтересовался я и получил достойный ответ:

— Ты, конечно, в жизни не догадаешься.

В это время Марина резко встала из-за стола, убрала пустые чашки и глубокомысленно пошутила:

— В случае чего Рябов может попытаться перетащить его в свою службу более высоким должностным окладом. Подготовить приказ?

— Не нужно, Мариночка, — нервно рассмеялся я, — где брать деньги, чтобы оплачивать такое количество кулаков?

— Займись подкреплением, — напомнил мне Рябов.

В этом он прав. Для того, чтобы в следующий раз говорить с милым Петром Петровичем на равных, мне необходимо заручиться кое-какой поддержкой.

Марина вопросительно посмотрела на меня.

— Что я ценю в тебе, так это огромное чувство юмора, — похваливаю секретаршу, заодно стараясь уклониться от солнечного зайчика, отзеркаленного поверхностью полумесяца, тянущего ее ухо к полу. — Мне необходимо встретиться с генеральными директором концерна «Олимп». Как можно скорее. И купи бритву «Жилетт» для главного инженера за счет фирмы.

9

Живи я много лет назад, так обязательно бы притащился к гадалке. И разбросала бы она свои карты, чтобы поведать мне, какие приятные сюрпризы ожидать, а главное — как избежать их последствий. Или отправился к шаману, а может какому-то ясновидящему, чтобы брошенные руны указали, куда ведет меня судьба. В принципе и всевидящая пифия на треножнике тоже могла бы что-то поведать человеку, живущему в предчувствии беспокойной жизни.

Но в наш компьютерный век было бы глупо прибегать к гаданию на кишках животных или к помощи Кассандры. Хотя в последнее время развелось этих предсказателей великое множество и шаманят они, напуская тумана, не хуже своих предшественников. Однако, я нуждался в точной информации, а не в анализе расположения звезд над своей головой.

С главой аналитического агентства «Мир-прогноз» мы встречались последний раз еще тогда, когда он командовал верным помощником партии — комсомолом. Но после отмены шестой статьи Конституции героический комсомол растворился в прошлом, словно его сроду не бывало, а многочисленные вожди, звавшие молодежь идти по стопам отцов, мгновенно возглавили разнообразные совместные предприятия и прочие особо денежные структуры. Руководитель «Мир-прогноза» Леня Пороховщиков исключения не составил. По всей вероятности, перед тем как сменить кресло, он исполнил сам себе арию «Единственный друг, дорогой комсомол, ты можешь на нас положиться», а затем перетаскал оборудование и мебель, служившие до сих пор делу построения коммунизма, в свой новый офис, который прежде назывался райкомом. Леня, конечно, с удовольствием бы остался руководить на старом месте новой организацией, но на это место претендовал бывший завотделом идеологии горкома — и комсомолу ради интересов партии в деле международного туризма пришлось поступиться принципами социальной справедливости с собственной точки зрения.

Годы изменили Ленечку, по-прежнему горит в его светлых зорких очах комсомольский задор, хотя и застегнут ремень на последнюю дырочку, сдерживая рвущийся к полной свободе живот.

Откровенно говоря, внешний вид Лени меня мало радует, помню, каким стройным и подтянутым был Пороховщиков, напутствовавший нас порадовать любимую родину новыми спортивными победами во имя мира на земле, светлого будущего советского народа и преимущества его образа жизни. Ну что ж, пусть годы и берут свое, но сегодня Леня опять-таки в состоянии очень хорошо предсказывать.

— В настоящее время в городе насчитывается свыше двадцати общественных организаций и объединений, — внушал Леня такому далекому от политики человеку, как я, — но уже сейчас можно делать почти стопроцентные прогнозы, как пойдет избирательная борьба за пост мэра города. Итак…

— Извини, Леня, — мягко прерываю я собеседника, — но меня волнует только одна деталь — кто реально претендует на это кресло? Догадываюсь, что при большом желании я тоже могу выдвинуть свою кандидатуру от по-быстрому сорганизованного общества «Домохозяйки в борьбе с повышением цен».

Комсомол научил Пороховщикова многому, в том числе и мгновенно ориентироваться в обстановке. Он сходу понял, что моя благодарность зависит не от водопада фактов, которые придется переваривать самостоятельно, а от точной информации. Леня мгновенно избавился от вида утомленного предсказателя, гадающего на дефицитной кофейной гуще, и задушевно поведал:

— Реально за это место будет идти борьба между двумя командами. Мэром города станет либо председатель комиссии облисполкома по борьбе с преступностью Карпин, либо председатель райисполкома Пенчук. На твоем месте я бы ставил на Пенчука. Его финансируют очень солидные структуры, кроме того, Пенчук поддерживает хорошие отношения с представителями столичных властей.

— В коридорах власти или…

— И в коридорах тоже. Карпин пользуется незначительной по сравнению с Пенчуком финансовой поддержкой, однако симпатии многих горожан на его стороне. Но симпатии эти очень скоро начнут таять — вал преступности нарастает и вряд ли команда Пенчука не сыграет на этом. Главное в политической борьбе — красиво обгадить соперника, а вовсе не хорошо подать себя. Для того, чтобы продолжать предвыборную борьбу, у Карпина нет другого выхода, чем оставить свой председательский пост и возглавить какую-то общественную организацию центристского толка. Таких в городе несколько…

Есть у меня одна хорошая черта. Я всегда готов выслушать собеседника, даже если думаю в это время о чем-то своем. И человеку приятно высказаться до конца, и у меня есть время для размышлений. И хотя Леня выдавал очень правильные идеи, я уже твердо знал: в ближайшее время Карпин вряд ли оставит свой ответственный пост и будет продолжать доблестно бороться с одолевающей город преступностью.

— Кого из них поддерживает концерн «Олимп»? — задал я напоследок самый важный вопрос.

Игорь самодовольно улыбнулся и заметил:

— Естественно будущего мэра, хотя и инкогнито.

Карпину не видать этого кресла, дающего ключ к богатствам города, но тем не менее я буду ставить на него. Иногда, для того, чтобы выиграть в целом, нужно проигрывать в частностях.

10

Нет в Южноморске коммерческой структуры, которая могла бы соперничать с «Олимпом». Шикарный офис находится не в обшарпанных арендованных кабинетах какой-то захудалой конторы «Шарашмонтаж», а занимает небольшой двухэтажный особняк, не так давно великолепно отремонтированный. Южноморск осыпается, дают трещины столетние памятники архитектуры, ветшают городские фасады. Но кого это волнует? Отдать в аренду или продать какому-то совместному предприятию рушащийся памятник архитектуры — так сразу пойдут вопли: мафия торгует городом. Так что лучше пусть этот самый памятник архитектуры рухнет, лишь бы не достался надежным рукам. А главное — рухнул, хоть и жалко, но черт с ним, к этому все привычны. И давайте, закатав рукава, строить богатое в будущем государство, состоящее из нищих граждан.

Я всегда был антисоветчиком, потому что это государство возглавляла мафия, которая не умела работать по-настоящему. И пусть теперь все коммунисты срочно стали обзывать себя демократами, суть их от этого не изменилась. Разве что хуже стало. Уверен, что на любом уровне должны руководить очень богатые люди. А тем более — на самом высшем. Ну дорвется какой-нибудь веселый нищий до власти, что он первым делом сотворит? Правильно, начнет набивать карманы, потому что доходы уйдут вместе с занятым креслом, а дальше жить на что?

Когда-то многочисленные губернаторы Южноморска считали своим долгом выделять собственные средства на городские нужды. Я никогда не стану губернатором, да и не нужно мне это, но уверен, что моя деятельность вряд ли началась бы с мысли: а кому еще продать какой-то подвал за тысячу долларов? Не нужна мне эта тысяча: если буду жить только на проценты с денег, находящихся на моих личных счетах в швейцарском и американском банках, так эту сумму еженедельно могу выделять, например, на реставрацию кирхи, о чем идут уже добрый десяток лет бесплодные разговоры. Да и заботиться о возрастающих доходах населения стану. А как же: чем больше у людей денег, тем активнее они станут покупать машины, холодильники, телевизоры, картины и прочие товары, которые на сегодняшний день предлагают им исключительно коммерческие структуры, в том числе и я.

Коммерческие структуры — тоже смешное словосочетание. Вот он, частный магазин, естественно в подвале, а что на вывеске? Так и написано — «Коммерческий магазин». Поневоле хочется подойти к государственному «Гастроному» и переиначить его название — «Благотворительный гастроном». Правда, в этом самом гастрономе цены выше, чем у частников, торгующих аналогичным товаром, но все равно симпатии обнищавшего населения не на стороне предпринимателей. Потому что население даже не догадывается: добрых три четверти товара поступает в государственные, до сих пор раздутые до невозможности, структуры из так называемых коммерческих. При этом делается хорошая накрутка за собственное бездействие, и народ, покупая товар, уже минимум на тридцать процентов дороже, вовсю клянет не благополучно сохраняющуюся совковую систему, а новоявленных капиталистов, жирующих на наших, как всегда временных, трудностях.

Одним из таких новоявленных богатеев является и генеральный директор концерна «Олимп» Котя Гершкович. Правда, когда Котя еще был безработным, а не фирмачом, это не мешало ему регулярно покупать у меня всевозможный антиквариат. Теперь у него возможностей для приобретения прекрасного куда больше.

Такой шикарный кабинет, как у Гершковича, я последний раз видел в обкоме партии. Только компьютера там не было. И подлинника Верещагина на стене.

Я терпеливо ждал, пока Котя решит все свои проблемы с водителем-дальнобойщиком, ворвавшимся в кабинет следом за мной.

— Константин Исакыч, — орал водитель, тыкая пальцем в сторону окна, — мне только соляры семьсот литров, а… А вы знаете, сколько она там стоит, у пиндюрасов этих?

Из недр промасленной куртки дальнобойщик выхватил портмоне, напоминающее размерами портфель.

— Я в последний раз вообще…, — продолжал он волновать производственными подробностями Котю, — во, смотрите… Вот рубли, эти белорусские «зайцы», «цветочки» с Прибалтики, карбованцы Украины, злотые, доллары — у меня мозги опухли.

— Не бери дурного в голову, — попытался успокоить подчиненного Котя, но водитель обозлился еще больше, выхватив из того же потрепанного портфеля-кошелька разлинеенную бумагу с густыми цифровыми колонками.

— А вот их курсы один до одного, и каждый день меняются. Я ж не бухгалтер очкатый…

— Но-но, — недовольно взъерепенился Котя, поблескивая толстенными стеклами очков.

— Каждый день переписываю, — продолжал гнуть свою линию дальнобойщик, — а мне еще ребята сказали, что каких-то сомов будут вводить. Я ж после таможни рэкету когда вместо долларов рубли давал, они чуть машину не спалили. А где я после таможни доллары возьму? И соляра, Константин Исакыч…

Котя прервал этот поток косноязычного красноречия движением руки. Он открыл стоящий возле роскошного кожаного кресла фирменный сейф «Саньо» и достал из него внушительную пачку «зелени».

— Сколько? — лаконично спросил Котя и водитель тут же перестал рассказывать о трудностях жизни общества в его переходный период.

— Пятьсот, — выпалил водитель и, мгновенно отведя взгляд, стал изучать картину Верещагина на стене.

— Получи двести и скажи спасибо, — заметил Котя.

— Спасибо, Константин Исакыч, — сгреб со стола деньги водитель, которого сходу перестали смущать постоянно прыгающие курсы так называемых денег.

— И по дороге завези бумагу в газету, — скомандовал Котя.

— Тонн десять, больше не войдет, у меня там бочки, — заметил дальнобойщик.

— Ты может быть поинтересуешься, в какую газету нужна бумага, вместо твоих дурацких бочек, а? — повысил тон Котя.

— Так в «Южное обозрение», как в прошлый раз, — продолжал доказывать свою осведомленность водитель.

— На этот раз — в «Южноморский гудок», — перешел на свой обычный тон Котя и нежно добавил: — чтоб он уже лопнул.

Водитель ухмыльнулся, потопал к двери.

— А не влезет бумага, так чтоб ты мне свои бочки выкинул, — скомандовал ему вслед Гершкович и доверительно поведал:

— Если бы ты знал, сколько мне стоит эта независимость газет.

Я почему-то подумал, что очень скоро тоже буду оплачивать услуги независимой прессы, но вслух высказался по другому поводу:

— Котя, то, что твой водитель дурак — это полбеды. Но дурак с инициативой — это уже опасно.

— А ты вообще встречал в своей жизни безынициативных дураков? — беззлобно заметил Котя и добавил: — Тебе нужно хоть изредка смотреть телевизор. Кофе хочешь?

— Я надеюсь, фирма «Олимп» не станет угощать своих клиентов из жестяных кружек, — традиционно намекнул я на непритязательные вкусы своего давнего партнера. — Да и от бразильского у меня изжога…

Вместо ответа Гершкович ткнул в кнопку селектора и доверительно сообщил:

— Полчаса буду занят…

Но Котин секретарь вместо этого руководства к действию выдал свои соображения:

— Через двадцать минут встреча с канадцами.

Гершкович отпустил кнопку селектора, щелкнул себя по роговой оправе очков и самокритично заметил:

— Чем больше лысина, тем короче память. Но, надеюсь, двадцати минут нам хватит, чтобы выпить кофе.

Комната отдыха генерального директора концерна «Олимп» находилась за роскошно отделенной панелью с резными мифологическими фигурами. Может кто-то бы и удивился, попав в эту святая святых Гершковича, но только не я. Зная простецкие вкусы Коти, я даже ре надеялся увидеть в этой комнате двуспальную кровать «Людовик», где нежилась бы интересная девочка, в одежде которой преобладали бриллианты. А так — все в старом порядке: узкая койка солдатского образца, пара удобных, но старых кресел и стоптанные тапочки на вытертом коврике. Передо мной Гершковичу не нужно делать рыло преуспевающего бизнесмена, привыкшего жрать с золотых тарелок.

Котя собственноручно поколдовал с японским агрегатом и вместо алюминиевых кружек разлил мой каждодневный допинг в чашечки с изображением античных героев.

— Наконец-то впервые вижу практическую отдачу от произведений искусства, — сказал я, сбрасывая пиджак, — давненько не доводилось заниматься дегустацией из изделия завода Сафронова. Зато кофейник, вижу, у тебя гарднеровский.

— Эти чашки так бьются, — посетовал Котя, — я одного американца угощал. Так эти деятели больше к пластмассе привыкли. А ты до сих пор играешься в казаки-разбойники?

В ответ на критическое замечание я поправил белую плечевую кобуру, будто бы сидящий в ней «ЗИГ-Зауэр» сильно натирает подмышку и заметил:

— Котя, родной, благодаря этим играм ты еще ни разу не пожаловался на качество товара. Или твоя коллекция ежегодно не растет в стоимости, круче любых акций?

— Я сильно сомневаюсь, что ты лично приперся до меня по поводу очередной порции картин, — ответил Котя, — так что, учти, времени маловато. Эти канадцы… Скажу тебе честно, у половины тех, кто до нас едет, вместо голов — тухисы. А остальная половина на две трети из таких аферюг… Ладно, высказывайся, или мои советы когда-то тебе вредили?

— Ни разу, Котя. Меня интересует, чем занимается фирма «Аргус».

— Тем, чем занимался ты много лет назад. Ой, ладно, слушай без намеков. Год назад, еще по тем делам, мне нужно было срочно перекинуть пару кило металла. Но вполне официально, а не так, как это делалось раньше. Пришел человек из «Аргуса», предложил: три доллара грамм без лицензии или пять долларов грамм с лицензией. Но при этом предупредил — проходит только последний вариант, без лицензии «Аргус» не торгует. Скажу тебе честно, лицензия у меня будет на что угодно, хоть на вывоз кремлевской мумии, так что мы с ним не сговорились. А разрешение на вывоз того металла можно было получить на уровне Совмина…

Коля нарочно сделал паузу и хитро посмотрел на меня.

— Да, на уровне Совмина или Комитета государственной безопасности.

— Так где же разживался лицензиями «Аргус»?

— Я сильно сомневаюсь насчет Совмина, — откровенно поведал Котя.

— Боишься конкуренции? — улыбаюсь в ответ, ставя опустевшую чашку на гжельский поднос.

— Я тебе этого не говорил.

— Скажи, Котя, «Аргус» принадлежит конторе или это вариант его использования?

— Не знаю. Конечно, возможно это чье-то дочернее предприятие. Или в обмен на услуги «Аргус» выполняет частные просьбы. Допустимо, что в свое время «Аргус» попался на чем-то и его склонили к сотрудничеству. Он, что, наступает на твои пятки? Или хочешь иметь эту фирму своим клиентом?

— При одном условии, Котя. «Аргус» станет моим клиентом, если я буду заведовать моргом.

— Чувствую, что наш разговор имеет шанс немножко затянуться…

— Хорошо, Котя. Не стану воровать время у твоих валютных пациентов. Как насчет встречи вечером?

Хотя Гершкович отпускал себе из суеверия сомнительные комплименты, мощный природный компьютер, заключенный в его огромной голове, тут же выдал информацию о наличии свободного времени:

— Кради по-новой, но не раньше двенадцати. И постарайся, чтобы…

— Ну, ты просто меня обижаешь, Котя, — стараюсь доказать, что моя головушка тоже чего-то стоит. — И кроме того, мне есть что предложить.

— Только в конце нашей приятной беседы не пытайся делать своих излюбленных скидок, — привстал с койки Гершкович, — старая дружба, она тоже чего-нибудь да стоит.

Я сидел в «Волге» рядом с Сашей и вдруг почувствовал, что начинаю относиться к Коте действительно как к старому другу. У меня нет друзей, хотя когда-то были. Истинных друзей не может быть слишком много. Но и они разбрелись по свету, оставив меня в одиночестве, лишив простого человеческого общения. Когда-то, давным-давно, я читал книгу «На краю Ойкумены» и никак не мог понять: отчего люди, спаянные такой дружбой, разошлись по разным странам и почему не было у них до конца жизни возможности увидеться. Этого я не понимаю и сейчас.

11

Галерея «Прометей» своим видом наглядно доказывала, что в наше интересное время у многих людей внезапно прорезался вкус не только к долларам, но и к искусству. Постепенно отсыхала старая клиентура, привыкшая шарить по комиссионкам, чтобы по случаю прикупить какого-нибудь Фрагонара аж за пятнадцать рублей. Эта творческая интеллигенция превратилась за несколько лет в веселых нищих, которые хотя и заходили в галерею, но только для того, чтобы пошире раскрыть рот при виде ценников, прикрепленных к рамам. Что касается современных художников, стремящихся продавать свои работы в самом престижном салоне города, я одновременно рассматривал их как неизбежное зло и в общем-то неплохое прикрытие.

Вложение денег в искусство всегда считалось наиболее удачным, а сейчас, в условиях галопирующей инфляции, оно приносило такие дивиденды, о которых даже не смеют мечтать новоявленные банкиры со своими высокими процентными ставками, рассчитанными на лопухов. Ишь ты, наш банк дает шестьсот процентов годовых. Да за это время те дурачки, которые попались на такую удочку, не только спалят имеющиеся деньги, но и эти высокие проценты превратятся в порошок. Так и хочется рядом с гравюрой Риу повесить на стене рекламу типа: «Граждане-товарищи и новоявленные господа! Хотя вы не знаете, кто такой Риу, но через год он будет стоит в три раза больше, чем сегодня. Естественно, в СКВ».

Хотя антиквариата в галерее — кот наплакал. Потому что при его помощи создавалось нужное впечатление — только продажа старинных вещей и помогает держаться на плаву «Прометею», этой чуть ли не благотворительной галерее, подкармливающей современных художников. Но мой главный эксперт работает именно здесь, а не в одном из антикварных салонов — и это очень правильное решение.

В антикварном салоне ходит импозантно-надутый Дюк в шикарном костюме с парижским галстуком и увеличивает своим видом, а также умением навешать лапши на уши, стоимость произведений искусства. А Студент, заведующий скромной галереей, которому Дюк по части знаний в подметки не годится, сидит в своей каптерке под названием кабинет, в халате, покрытом всеми цветами масляной радуги, и свое дело знает туго. Он никогда в жизни не сумеет хорошо продать пусть даже Рембрандта. Зато Дюк, торгуя каким-нибудь неизвестным художником круга Венецианова, сдерет с клиента столько, будто этот самый Рембрандт растирал ему краски.

Я зашел в крохотную комнатку, где Студент колдовал над какой-то иконой, снимая с нее верхнюю запись, и легонько коснулся плеча моего главного эксперта. Если бы я просто поздоровался, Студент бы не услышал: когда влезает в работу, можно спокойно вытягивать стул из-под него и вряд ли он это заметит.

— Здравствуйте, — поздоровался Студент, явно недовольно отрываясь от изъеденной шашелем доски.

— С сегодняшнего дня — у тебя творческий отпуск, — заметил я. — Будешь сидеть дома.

— Простите, я не понял.

— Видишь ли, Студент, хотя какой-то придурок и утверждал, что незаменимых людей нет, я отношусь к этому заявлению совсем иначе. Однажды только случайность спасла тебя от того света. Не хочу тебя пугать, но предстоят кое-какие события, так что слушайся старших. Это — раз. Второе — мне срочно нужна какая-то хорошая вещь из последней закупки.

При слове «вещь» Студента, как всегда, передернуло, но у меня не было времени выбирать выражения.

— Живопись, фарфор, что вас интересует?

— Что-то очень компактное.

— Дискос устроит?

Я молча кивнул головой и Студент с явным сожалением полез в свой обшарпанный стол. Казалось бы, уже столько произведений искусства прошло через его руки, а Студент расстается с каждый новым экспонатом, делая при этом вид, будто хоронит родную маму.

Интересная штучка, на тыльной стороне клеймо «АР» и Георгий Победоносец, чуть ниже дата — 1802 год. Если не принимать во внимание дату изготовления, дискос выполнен из золота, которое тоже чего-нибудь стоит.

— Поведай мне более подробно об этой художественной ценности.

Студент не уловил иронии в моем голосе и стал выступать с таким видом, будто не сидит в этой крохотной каморке, а делает доклад на международном симпозиуме.

— Работа мастера Алексея Ивановича Раткова, начало девятнадцатого века. Дискос золотой с гравированным изображением евхаристического младенца среди двух архангелов и ангельских ликов на тарели, с прорезным чеканным поддоном, орнаментированным в стиле…

— Послушай, Студент, — бестактно прерываю я это почти академическое выступление, — у меня тоже есть глаза на морде и кое-какие знания. Скажи лучше главное — откуда взялась эта миска?

Студент чуть не задохнулся от негодования. Да, все-таки нужно выбирать выражения, а то его когда-нибудь инсульт хватит.

— Ребята привезли из Самары, — наконец пришел в себя Студент. — К сожалению, несмотря на то, что я много раз просил делиться сведениями — у кого была приобретена та или иная работа, вы почему-то не хотите.

— Лишние знания иногда наносят ущерб здоровью, Студент. Так что говори главное.

— Ранее это произведение искусства находилось в Патриаршей ризнице.

Спрашивать о стоимости дискоса не было никакого смысла. Студент тут же расскажет, что он бесценен. А что касается эквивалента произведения искусства в презренном металле — в этом вопросе я сам очень даже хороший специалист. Тридцать тысяч долларов — не меньше. Но придется отдать за двадцать. Мне, конечно, эти двадцать тысяч также остро необходимы, как Студенту новый халат, но ведь нужно чем-то порадовать Котю.

Саша увез Студента домой, а я плюхнулся на сидение появившейся у галереи «Волги» Рябова.

— Сережа, сегодня ночью я должен быть у Гершковича. Причем, один.

— Конечно, — согласно закивал головой Рябов и я понял, что в этой ночной прогулке за мной будет наблюдать усиленный патруль его головорезов. Я обещал Коте, что о нашей встрече никто не догадается — и сдержал свое слово. Потому что Гершкович прекрасно знает — мы с Рябовым теснее сиамских близнецов.

— Что в лавке?

— Под прикрытием. Но на всякий случай там начался ремонт.

— Когда откроется магазин?

— Теперь это зависит только от твоих действий. Тем более, что залога на встречу рэкет на оставил.

Я устало потянулся, сложил пальцы в замок и суставы пальцев издали легкий хрустящий звук.

— Забудь об этом, — бросил Рябов. — У тебя совсем другие задачи.

— Кстати, о задачах, Сережа. Через два часа пресс-группа должна поведать мне о расстановке политических сил в городе. И самое главное: какие средства массовой информации поддерживают того или иного кандидата в мэры. Мне не повредит проверка сведений нашего главного городского оракула Ленечки Пороховщикова. И не забудь надежно прикрыть Студента. Хватит того, что в прошлый раз мне лично пришлось вытягивать его с того света.

Рябов недовольно засопел, как будто в ту давнюю ночь я не выбил его плечом из машины, проявляя инициативу, а действовал исключительно по предложению Сережи. Поэтому, пока он не начал высказываться, я напомнил:

— Наблюдение за Велигуровым — по-прежнему твоя головная боль.

12

Как у каждого бывшего советского гражданина, у меня есть паспорт, где сохраняется штамп о прописке — этом свидетельстве крепостного права. И хотя все орут, что наша великая родина распалась на суверенные государства, для которых дороже демократии и прав человека ничего нет, прописку никто и не думает отменять. Равно как и паспорта, военные билеты; чтобы ни орали политики, по-прежнему интересы государства куда выше прав его граждан. Но есть у меня право на скромную жилплощадь, купленную еще в те времена, когда за слово «приватизация» можно было бы в лучшем случае загреметь в дурдом. Я заскочил сюда, чтобы спокойно, без помощи Рябова отдохнуть перед встречей с Котей, а заодно убедиться, что о ней вряд ли кто-нибудь догадается.

Выйдя из дому, я сразу понял, что в моем городе развелось очень много любопытных: в метрах двадцати от «Волги» прижалась к бордюру машина, купленная на скромные сбережения пенсионера Головченко. Вот это сюрприз, я уже стал отвыкать, а теперь она снова радует меня своим грязным капотом и чуть примятым крылом.

Я подъехал вплотную к «Жигулям» и встретился с насмешливо-отсутствующими взглядами водителя и двух пассажиров.

— Как вы мне надоели, — замечаю, приоткрыв дверь, заодно поднимая «ЗИГ-Зауэр» с предусмотрительно надетым глушителем.

Ребята, сидящие в «Жигулях», тут же сделали вид, будто я скомандовал им лечь на пол. Хотя такое поведение мне даже очень понравилось, я прострелил переднее и заднее колеса машины, понимая, что эти парни вряд ли догадываются постоянно возить с собой две запаски. Но даже если допустить такое, пока они заменят резину, я буду уже у своего старого приятеля.

Небольшая комнатушка Гершковича за ушедшие годы не изменилась, хотя, думаю, Котя не сильно обеднеет, если купит себе более комфортабельное жилище. А с другой стороны — зачем оно человеку, в отличие от меня, семьей не обремененному, со вкусами, о которых спорить не полагается?

— Здравствуй, Котя, — протягиваю Гершковичу большой целлофановый пакет, — рад тебя видеть без ножа в печенке.

— Мы сегодня, вроде, уже встречались, — не принял шутки вместе с пакетом Котя, — сколько я тебе должен?

— Мы встречались вчера, Котя, на часах — двенадцать ноль три. А стоит это ровно двадцать тысяч.

— Значит, по-настоящему оно тянет до тридцати, — глубокомысленно заметил Гершкович. — Ты не можешь без своих штучек.

— Какие штучки, Котя? Обычная скидка для очень солидного клиента. Может, посмотришь, что там, а вдруг кирпич?

— Кирпич, — хмыкнул Котя, — представляю себе этот кирпич. И не все равно, что там лежит, можно подумать, ты когда-то подводил меня или гилил цены. Так что давай к делу, я восемнадцать часов на ногах.

Я посмотрел в сторону огромного кофейника и понял: Гершкович допускал, что наша встреча может затянуться надолго.

— Тебя по-прежнему интересует «Аргус» или твои бандиты уже устроили ему вырванные годы? — поинтересовался Котя.

— Какие бандиты, — искренне обиделся я, — можно подумать, что твой концерн обходится без охраны.

— Эта охрана мне обходится… — вскинул брови выше оправы очков Гершкович, — ладно. Слушай сюда, «Аргус» — не самая гнилая компания в городе, так что не вспотей.

— Конкретнее, Котя.

— Конкретнее… Хорошо, пусть будет конкретнее. Как только зарегистрировали «Олимп», ко мне пришли ребята, работающие в заведении при щите и мече. И предложили, самое интересное, услуги. Мы, мол, будем вам организовывать встречи с бизнесменами практически из любой страны мира, если нужно — поможем деньгами… Я отказался, очень вежливо и культурно. Так что допускаю мысль — с такими предложениями приходили не только ко мне. Возможно отсюда шикарная торговля металлом, которую ведет «Аргус».

— Ну, Котя, сегодня металлом торгуют все, кому ни лень. И у каждой мало-мальски серьезной фирмы — свое окно на границе.

— Но только не у «Козерога», — намекнул о кристальной честности моей фирмы Котя, откровенно растягивая в улыбке рот до своих огромных ушей.

— А чем «Аргус» не столь знаменит, как известной многим торговлей по таблице Менделеева? — возвращаю разговор на деловой тон.

— Тем, что как раз по твоей части. От «Аргуса» отпочковалась одна небольшая фирмочка с таким себе нежным названием «Ромашка». И занимается она накалыванием лохов. Берет у них товар, а оплату нарочно затягивает на несколько месяцев. С учетом инфляции, считай, «Ромашка» практически все получает даром… Да, а если фирма слабенькая или товар левый, так платить за него для этого цветочка — вообще ниже достоинства. Бригада там очень серьезная, в Южноморске их уже раскусил кое-кто, но даже рекламу делать боится. Они грабят фирмы и из других городов. «Аргус» всего лишь учредитель «Ромашки», у нее свой офис, печать, счет в банке, так что внешне они отношений не поддерживают. Но если «Ромашка» завянет, «Аргусу» станет непросто. Даже несмотря на кое-какую поддержку. Сейчас в ГБ началась реорганизация. Сам понимаешь, время перестановок, сведения старых счетов, но все равно тебе нужно учитывать все детали. Скажи по правде, ты занялся чем-то серьезным, чтобы «Аргус» проявлял такую активность, из-за которой ты прискакал сюда ночью?

— Я всегда говорю с тобой предельно откровенно. Без твоих советов мне было бы непросто.

— Старые дела, — устало протянул Котя, — да… Твое комсомольское предприятие «Солнышко». Если не ошибаюсь, тогда впервые был налажен чуть ли не легальный сбыт произведений искусства за только-только поднимающийся «железный занавес». А какой громкий процесс по наркотикам… Тебе менты хоть медаль за работу дали?

— Ага, медаль… До сих пор держу грудь расправленной, но награда никак не найдет героя. Просто сложилось впечатление — «Аргус» специально послали воевать со мной, чтобы я не имел времени разбомбить очень интересную коллекцию. Кстати, Котя, ты поддерживаешь Пенчука в его нелегкой борьбе за кресло мэра или мне это кажется?

— Ну, как поддерживаю, — неопределенно протянул Котя, — так, по мелочам. Бумага для этих, чтобы они сгорели, независимых газет, которые его хвалят, немножко благотворительности. Официально концерн остается нейтральным, о моем интересе только догадываются противники Пенчука.

— А по телевизору его постоянно хвалят, — намекнул я Коте, что изредка врубаю ящик, хотя на самом деле всего лишь внимательно выслушал заключение своей пресс-группы.

— Хвалит телекомпания «Вита», зато телекомпания «Стиль» ругает.

— А наша замечательная независимая пресса с твоей бумагой?

— Команду Пенчука поддерживают, как ты знаешь, «Южное обозрение» и «Южноморский гудок». Против нее играют «Независимость» и «Ваша газета». У тебя уже есть соображения?

— Кое-какие. Скажи, а к кому примыкает этот замечательный «Аргус»?

— Ой, к кому он примыкает? Да ни к кому. «Аргус» ставит на свою замечательную «Ромашку» — это тоже источник доходов, и прекрасно понимает: кто бы ни стал мэром — поддержка конторы чего-нибудь стоит при любой власти. Я себе понимаю, что ты уже решил ставить на Карпина. Так что мы вроде бы по разным сторонам пресловутой баррикады, — еще раз усмехнулся Котя.

— Котя, мы всегда прекрасно ладили. И скажи честно: разве нам не все равно, кто станет мэром?

— Мне не все равно. Затраты должны окупаться. Так что даже не надейся — Карпин никогда не станет мэром. Скажу больше — вовсе не потому, что у Пенчука позиции в городе куда серьезнее. У него поддержка в Верховном Совете.

— И тем не менее, Котя, ты все правильно понял. Скажи, после того, как Пенчук заделается мэром, у меня могут возникнуть дополнительные проблемы в связи с поддержкой Карпина?

— У тебя есть старый приятель, который, в крайнем случае, выставит «Козерог» таким себе бойцом нашего невидимого фронта, — сказал после короткой паузы Котя, — а случись невероятное, победит Карпин…

— У тебя тоже есть старый приятель, Котя.

13

Я вышел на относительно свежий ночной воздух и не сильно удивился, увидев за рулем своей машины Рябова. Это уже вошло у него в привычку.

— Ворошиловский стрелок, — недовольно прокомментировал мое появление Рябов.

— Слушай, Сережа, — вызверился я, — за каким чертом ты регулярно дрессируешь меня в тире? Должна же быть и какая-то практика…

Рябов не обратил внимания на мой взвинченный тон и заметил:

— Зачем эти фокусы? Мои ребята отсекли бы их машину. Или мент остановил их, начал бы документы проверять…

— Характер человека — это его судьба, Сережа, — я не признаю своих ошибок дословно, лишь намекаю, не больше. — У тебя прибавилось работы. «Ромашка» — дочернее предприятие «Аргуса», выясни: кого из иногородних фирм наколол этот цветочек в последнее время? Дальше, завтра мне нужно встретиться с Карпиным. Так, чтоб об этом действительно никто не узнал…

— Ты какой-то взвинченный, — чуть ли не обижается Сережа, ведя машину с положенной правилами дорожного движения скоростью.

— Точки надежно прикрыты? — не обращаю внимания на эту нотацию и Рябов обижается чуть ли не по-настоящему:

— Я что, идиот, по-твоему?..

— Извини, Сережа, я действительно немного устал. Хотя мы так хорошо отдохнули на этой охоте.

— Теперь зато за нами охотятся, — перестал дуться Рябов.

— Вот поэтому, последнее: мне нужна поддержка, исходящая от конторы.

— Кое-какие связи есть, — неопределенно протянул Рябов, как всегда предпочитающий действия подробным ответам. — Ты отдохни немного.

— Жаль, что тебе это пока не грозит, — проявляю сочувствие по поводу предстоящей бессонницы своего коммерческого директора.

— Отоспимся на том свете, — мрачно пошутил Рябов.

Первым, кого я увидел, войдя в дом, так дорогих квартирантов, мгновенно нырнувших в свою комнату. У камина дожидалась любимого супруга его верная жена, вытянув ноги поближе к решетке, за которой тлели угли, вот здорово было, если б пришел я сюда, а моя единственная и, главное, неповторимая протянула свои конечности совсем в другую сторону.

При звуке моих шагов Сабина подскочила с такой силой, что нарезанные дольки огурцов ссыпались с её прекрасного лица на ковер.

— Явился, — начала заводить свою долгоиграющую пластинку супруга, — сейчас начнет рассказывать, как у него много работы. Опять у своей стервы, секретутки этой, проститарши, полночи торчал…

Понеслась душа в рай. Сабина продолжает вести себя так, будто Вышегородский все еще жив и примет он к сведению ее вопли для того, чтобы в очень деликатной форме намекнуть зятю: семье нужно уделять чуть больше внимания. Но Вышегородского, к сожалению, уже нет, я бы с большим удовольствием спихнул на него часть забот, в том числе и по утихомириванию драгоценной доченьки. В конце концов я ведь сделал самое основное, с его точки зрения: породил главного наследника, это маленькое исчадие ада с противным именем Гарик, так какие претензии могут быть ко мне от покойного?

Я даже коротко хохотнул от такой мысли и Сабина приняла это на свой счет.

— Он еще смеется, — задохнулась она в ярости, — хороший муж. Супник поганый. Хороший отец — ребенок уже не помнит его лица. Ты папу загнал на тот свет, подсовывал ему порнографию, а теперь меня хочешь?

Я бы мог достойно ответить, но до начала рабочего дня оставалось всего несколько часов и не было времени, лишних сил, чтобы втягиваться в очередную, никому не нужную перепалку. Поэтому я очень спокойно и ласково ответил:

— Сабина, дорогая, я очень люблю тебя, но ведь это невыносимо. Может быть нам все-таки следует развестись?

Боже, как любит меня эта женщина, почти так же сильно, как я ее не перевариваю. Сабина тут же закрыла рот и беззвучно заплакала. Я посмотрел на нее с жалостью, подумал, до чего странно устроен этот мир и молча ушел в свою спальню. Эта ночь, как и многие другие, давала не отдых, а короткую передышку, не более.

Я открыл глаза от легкого прикосновения к плечу. У моего изголовья сидела Сабина, радуя перемирием и изумительно наложенным макияжем. В руке дорогой жены был хрустальный бокал с только что изготовленным морковным соком.

— Яду не насыпала? — продолжал я вчерашнюю линию поведения, принимая напиток.

Сабина улыбнулась, коснулась губами моей щеки и заметила:

— Водитель ждет уже полчаса.

— А что Гарик? — продолжаю изображать из себя примерного семьянина.

— Ты уходишь — он спит, ты приходишь — он спит. Ребенок, можно сказать, растет без отца, — грустно заметила Сабина. — У тебя действительно слишком много работы. Завтракать будешь?

14

Сегодня Марина нацепила на себя длинные осенние сапоги, и я чуть не застонал от чувства собственной проницательности, когда узрел на них небольшие декоративные шпоры. Я внимательно огляделся по сторонам.

— Что ты ищешь? — встрепенулась Марина, доставая свой блокнот.

— Интересно, где ты прячешь своего жеребца? — полюбопытствовал я, проходя к себе в кабинет.

— На вид все они жеребцы, а если разобраться — сплошные мерины, — заявила Марина, устроившись в кресле у письменного стола.

— Ну, так заведи себе кобылу, такую небольшую, длинногривую, с бархатистыми губами…, — проявляю заботу о своих кадрах, — с шелковистой кожей, чего там еще у кобыл должно быть? В общем, домысли сама. Что у нас на сегодня?

— В девять летучка, в девять тридцать пять — обсуждение договора с фирмой «ЛБЖ», в десять сорок — разговор с бухгалтером. Двенадцать тридцать — торжественное вручение видеоаппаратуры школе-интернату…

— Марина, давай немного перекроим это расписание. Аппаратуру детям-сироткам и без меня вручат, бухгалтера приму, перезвони в «ЛБЖ», ну их к дьяволу, только культурно. И обязательно, чтобы Костя до обеда был здесь.

Константин — мой чиновник для особых поручений. Раньше он любил хулиганить по мелочам, но мы с Рябовым взяли в союзники время и постепенно выбивали из Кости дурь. Теперь он хулиганит более изощренно и ему поручаются куда более важные дела, чем доставка произведений искусства в Южноморск, хотя трудится Костя в «Козероге» по своей прежней специальности — начальником отдела снабжения.

Время только слегка коснулось его лица, по-прежнему щеки отливают румянцем плохо выветрившегося детства и невинно смотрят на собеседника кукольные голубые глазенки. Сколько неприятностей доставили людям эти глазки: вряд ли кто-то мог ожидать, что за внешностью такого ангелочка, херувимчика белокурого, скрывается маленькая пакость, способная делать большие неприятности. Вот и сейчас сидит Костя скромненько, на кончике стула, делает на своем рыльце благообразный вид стопроцентного внимания — ну, просто мечта педагога с валидольным стажем. А дай ему волю, так это чудо природы тут же бы закинуло ноги на стол, предварительно испакостив стенку каким-то призывом сомнительного свойства.

Марина, секретарша моя, защита от ненужных посетителей, Костю раскусила в два счета. Мы с Рябовым, правда, не распространялись о его способностях, но каким ужом ни вился вокруг Марины Костя, стремясь прожечь взглядом побрякушки на ее небольшой крепкой груди, ангельский лик ему не помог. Марина способна так рявкнуть на начальника отдела снабжения, что он поджимает хвост не хуже, чем при виде своего непосредственного начальника. Хотя в последний раз я лупил Константина через три дня после его начала работы в только что созданной фирме «Козерог».

Тогда мы вовсю старались, чтобы о фирме шла хорошая слава. Марина едва успевала заваривать кофе и каждый, кто попадал на фирму, лакал его с большим удовольствием. И уходил, полностью удовлетворенный, даже если ему показывали образный кукиш. И вот на третий день заявилась одна девица с тонной штукатурки под километровыми ресницами и ногами, растущими от груди, благодаря двадцатисантиметровым шпилькам. Костя ее увидел — и погиб. Но сперва ее увидел я. И понял, если девушку как следует вымыть, отклеить ресницы и раздеть — так от предстоящей метаморфозы сердце может не выдержать. Поэтому я выжил, а погиб Костя. Девице срочно нужна была партия рыбных консервов. И наш начальник отдела снабжения небрежно заметил, что это для него не проблема. Хотя где взять эти консервы, Костя не подозревал, он надежно приклеился к девахе, и они чуть ли не в обнимку отправились отмечать сделку, которая уже на мази.

После кабака Костя приперся к девушке на чашку кофе и, пользуясь тем, что она скрылась в туалете, по-быстрому разделся, влетел под двуспальное одеяло. Но девушка почему-то стала намекать начальнику отдела снабжения — свой кофе он мог бы пить и с носками на ногах. И вообще, за кого он ее принимает? Костя, конечно же, настаивать не стал, сделал на своей ангельской мордочке виноватый вид и пробормотал, чтоб девушка вышла и дала возможность ему одеться, до такой степени он тоже стеснительный. Он оделся, вышел из спальни, сто раз извинился и ушел. Ушел — так ушел.

Зато на второй день на фирму прискакала эта девушка с двумя какими-то мордоворотами, которые при желании могли бы сдвинуть вагон с консервами, и стала усиленно разыскивать начальника отдела снабжения. На Костино счастье в это время он развлекал меня анекдотами, надежнее всего помогавшими убивать окна между делами. Мордовороты эти повели себя чересчур шумно и генеральный менеджер вместе с главным инженером чуть-чуть не встряли в сделку с рыбными консервами. Для того, чтобы авторитет фирмы не пострадал, мордоворотам налили кофе с коньяком и даже не набили морды. А коммерческий директор лично заверил коллег-фирмачей, что он проведет среди отдела снабжения воспитательную работу. Ребята с девахой посчитали, что конфликт исчерпан, потому что Сережа способен своим видом внушать уважение даже незнакомым людям.

Но вместо него Костю отлупил я, пользуясь тем, что он находился в моем кабинете и запас свежих анекдотов к тому времени у снабженца подошел к концу. Конечно, девушки любят, чтобы мужчины дарили им цветы, а также приятные сюрпризы. Но не такие, когда находят в собственной постели под двуспальным одеялом очень своеобразный автограф из заднего прохода. Самое главное — шефу группы маркетинга пришлось убить два дня, чтобы достать эти гадостные консервы, из-за которых все началось. Неудавшаяся Костина любовь, видимо, заработала на сделке достаточно хорошо, чтобы утверждать при встречах с деловыми людьми — фирма «Козерог» умеет держать свое слово.

— Константин, мы с Рябовым уже убедились, что ты немного повзрослел, — отмечаю я и тут же начальник отдела снабжения подается вперед, преданно смотрит в мои глаза, будто только и ждет того счастливого мгновения, когда ему прикажут обвязаться взрывчаткой и лечь под дверь конкурирующей фирмы. Но откровенно говоря, мой приказ будет для него более приятной неожиданностью.

— Так что придется поручить тебе очень ответственную работу, — продолжаю я.

Костя вздрогнул и замер на стуле чуть ли не по стойке «смирно».

— В нашем городе есть такая фирмочка «Ромашка». Сам туда не суйся, но мне нужно знать обо всех событиях, которые в ней происходят. Докладывать будешь исключительно Марине, она тебя очень любит. Особо не светись, но делай все по-быстрому.

Возьми тысячу долларов. Ты хорошо работаешь, это премия. Купишь за сто тридцать пять баксов билет на автобусную экскурсию, поедешь в Германию, там выберешь себе недорогую машину. А то стыдно, начальник отдела снабжения пешком ходит, роняет престиж фирмы. Заодно вызубри телефончик на память и имя не забудь, позвонишь, скажешь о своем здоровье и эти три слова. В Германию отправишься только после моей команды. Паспорт тебе сделает шеф группы маркетинга. Да, если ты не дозвонишься или деньги у тебя украдут с твоей-то влюбчивостью, можешь смело оставаться на чужбине. Хотя памятника там я тебе не гарантирую. А здесь — совсем другое дело: наша фирма всегда заботилась о своих сотрудниках. Хорошее место на кладбище, гранитный монумент и роскошные букеты цветов, несмотря на дороговизну и грядущие морозы, «Козерог» пойдет на такие расходы.

Костя несколько минут изучал бумажку, а потом собственноручно сжег ее в пепельнице.

— Ты делаешь успеха, Костя, Смотри, не подцепи какую-то немочку, а заодно триппер. С твоими способностями нам только такой гуманитарной помощи не хватает. Чеши отсюда.

Костя схватил пачку двадцатидолларовых бумажек и вылетел из кабинета, словно я решил продолжать процесс его воспитания.

15

Раньше в этом санатории любили отдыхать всякие мелкие цековские шишки со своими многочисленными кодлами. Пляж был надежно огорожен сеткой, а чтобы, не дай Бог, кто-то не потревожил отдыха передового отрада прогрессивного человечества или его отпрысков, равно как и прислугу, любовниц и даже жен с тещами, в море пристально шарилась своими биноклями одновременно загорающая охрана. И стоило какому-то купальщику с близлежащего пляжа появиться в их поле зрения, так у него вообще пропадала охота лезть в воду в этом сезоне. А когда один спортсмен-любитель чересчур увлекся и не заметил, куда он крутит педали водного велосипеда, так этот вид услуг для граждан вообще исчез с пляжей.

Зато теперь в санатории пусто. Цековские деятели разбежались по новоявленным фирмам, грея вместо партбилетов на груди блокноты с номерами телефонов нужных людей, и отдыхать им пока некогда. Идет время первоначального накопления капитала, только идиот захочет расслабиться хотя бы на месяц. А санаторий готов принимать всех трудящихся без разбора, вот что значит демократия. Правда, стоимость услуг здесь такова, что услышь о них — Рокфеллер бы поперхнулся. Не потому, что сильно дорого, а от того, что у каждого товара — своя цена. И качество отечественных услуг таково, что платить за них нужно тем, кому они предоставляются. Прогорает санаторий, раньше шару на уровне «чего изволите» устраивал, а теперь требует от наших измордованных новациями трудящихся такие суммы, которые они смогут намолотить, если только бросят свою производственную деятельность и отправятся по турецким базарам.

Лично меня устраивает, что из всех отдыхающих прогуливается возле спокойного, не по-осеннему притихшего моря Марина, а в махровых, основательно потертых шезлонгах, мы мирно беседуем с Николаем Федоровичем Карпиным, озабоченные единой целью: как бы поскорее, а главное — раз и навсегда взять да искоренить в Южноморске преступность. Карпин мне нравится. Честное, открытое, немного мягкое лицо, а главное — никогда не был в обойме южноморцев, во все времена находящихся при власти. Сколько себя помню, жизнедеятельность Южноморска обеспечивали одни и те же люди, словно не способен этот город родить новых руководителей. Времена изменились, ну и что? Командовала партия — и они несли в массы идеи коммунизма, потом поддерживали перестройку и бредовые идеи хозрасчета при социализме с человеческим лицом. Теперь — строители обновленного государства. Случись завтра высадка инопланетян и быстрый захват ими города, так эти деятели тут же станут верноподданными какой-то там Альфы-Центавры и начнут рассказывать людям, что новое счастье свалилось к ним с неба прямо на головы.

Карпин мне нравится еще и юным по сравнению с ними возрастом, а также отсутствием опыта вылизывания вышестоящих задниц. А главное, я, как и он, действительно хочу, чтобы люди спокойно ходили по улицам вечернего города. Потому что, в конце концов, я люблю Южноморск и его спокойствие — основа финансовой выгоды очень многих людей, в том числе и собственной.

Карпин реалист, он одинаково хорошо понимает, что фонарь на улице может заменить милиционера и только благодаря его непримиримой борьбе с правонарушениями набираются очки в борьбе за кресло мэра. Парень совмещает приятное с полезным. И я буду помогать ему.

— Для того, чтобы успешно решать задачи вашей команды, — продолжаю высказывать свои соображения, — нужна не только финансовая поддержка. Конечно, мы готовы финансировать телекомпанию «Стиль», а также «Независимость» и «Нашу газету». Не слишком явно. Скажем, хорошая оплата за постоянную рекламу фирм, спонсорская помощь и так далее. Но для того, чтобы развить успех, нужны решительные действия, а вот тут-то… — я намеренно сделал паузу и посмотрел на собеседника.

— Вас что-то смущает? — нарочито нейтрально сказал Карпин, потому что основным оратором в нашей беседе был все-таки я.

— Давайте говорить откровенно. Людям, за чьи голоса вы боретесь, сейчас непросто. Те, кто нанял себе телохранителей, вряд ли побегут к избирательным урнам. А если такое и случится — то им есть за кого голосовать. Скажем, за верного коммуниста-ленинца, пардон, за райкомовца, то есть райисполкомовца…

Губы Карпина искривила презрительная гримаса, однако поколебать положение Пенчука она вряд ли сможет.

— Так вот, эти люди не очень переживают, если кто-то где-то украл миллион. Сейчас все воруют в меру своих возможностей и должностных положений. Но вот то, что грабят их квартиры или бьют на улицах кастетами по головам перед тем, как раздеть, вот это людям очень не нравится. И они страшно волнуются, когда в лифтах насилуют школьниц или в крайнем случае, просто вырывают сережки из ушей. Могу еще развивать тему: чего не нравится людям, которых принято именовать простыми. Деньги снимают многие проблемы, но гораздо больше их способна разрешить моя команда. Мы не можем заставить ментов работать, как положено. И никто этого сделать не может. Но провести совместные мероприятия по очистке городских улиц — это нам по силам. Кроме того, было бы неплохо разгромить ряд банд, разбомбить притоны, приструнить наркоманов — квартирные кражи, это, в основном, их рук дело. Конечно, все это потребует не только средств, но и привлечения большого числа хороших парней. Чтобы вы не подумали: какая-то команда хочет взять власть в городе в свои руки, я готов работать параллельно с вашими людьми из милиции, прокуратуры и госбезопасности.

— Интересное предложение, — протянул Карпин. — Но чего же вы захотите взамен?

— Я бизнесмен. Поэтому хочу, чтобы люди спокойно жили и работали, заодно покупая мои товары. Чтобы они не боялись бывать вечерами в кабаках и на танцплощадках. В конце концов я южноморец. Единственное мое условие вполне естественно — режим наибольшего благоприятствования фирмы после того, как вы станете мэром города.

— Но вы требуете очень многого. Согласиться с вашим планом, даже таким, лишь в общих чертах, означает, грубо говоря, — выдать лицензии на насилия, быть может, на убийства. Ведь в конце концов все это незаконно…

— А законно брать с людей налоги на содержание той же милиции, хотя все средства массовой информации визжат — она не способна защитить граждан? Мне подготовили любопытную справку: не надеясь на милицию, владельцы угнанных автомобилей обращаются по телевидению с просьбами о возвращении машин за СКВ непосредственно к угонщикам. К этому я могу добавить еще очень многое. Но главное — в другом. В период войн и смут волки плодятся чересчур сильно. Ваша так называемая лицензия на убийства может снизить их поголовье. Люди отдадут вам свои голоса только тогда, когда увидят: борьба с преступностью ведется по-настоящему. Интересно, если была бы возможность спросить у них: чьи действия они предпочтут — мои или ваши, как думаете, чтобы они выбрали?

Карпину очень хотелось улыбнуться, прореагировав на такой простой вопрос, но он снова предпочел нейтральный тон.

— Что касается вашего предложения по поддержке средств массовой информации, я не против. А насчет всего остального, мне нужно подумать.

Хотя Карпин строил из себя вполне самостоятельного человека, я уже знал, на кого он тянет одеяло. В конце концов, напрасно что ли Рябов рассказывал о своей бессоннице? Не напрасно. И больше того — не даром.

Как ты думаешь, Сережа, — спросил я Рябова, когда вновь очутился в своем офисе. — Он согласится?

— А куда ему деваться? — заметил Сережа. — Что, я зря спал всего два часа? Два часа в сутки. На столе в моем кабинете. Бока болят. Пусть только не согласится. Мы ему устроим здесь новую Чикагу.

— Сережа, Сережа, — мягко замечаю я, качая головой, — кипятиться — это же моя привилегия. Что с тобой?

— Не выспался, — откровенно признался Сережа и, немного помолчав, добавил: — Может он и не согласится. Но хозяин его знает, что делать. Так что здесь я спокоен.

— А в остальном? — спросил я, прикуривая от зажигалки-пистолета.

Рябов поморщился и ответил моей любимой фразой:

— Не волнуйся, все там будем.

Вот за что я ценю Сережу, так за самоотверженный труд и умение поднять настроение собеседнику.

16

Студент не высказывал особого сожаления по поводу своего творческого отпуска, а Саша привык к тому, что в минуты тяжелых испытаний он находится рядом с моим экспертом, заменяя ему повара, горничную и бронированную дверь одновременно. Я давно отказался от мысли требовать от Студента покончить с допотопными методами работы, до сих пор состоящих на вооружении наших музейщиков. Однако, прибегать к помощи компьютера старомодный Студент напрочь отказывается и по-прежнему возится со своими рукописными каталогами, получая, по-видимому, огромное удовольствие от рыскания по многочисленным полкам стеллажа с бесчисленными папками. Я очень дорожил Студентом еще и потому, что случись с ним какая-то неприятность, этот архив не разобрать и за несколько лет, пусть даже займутся им профессиональные искусствоведы и криминалисты.

Так что с компьютером вовсю работает Саша, стремясь покончить с вертолетно-танковой атакой братского кубинского народа, озверело выскакивающего на экран, чтобы осчастливить еще какую-то страну приобщением к построению коммунизма. Мне бы его заботы, воевать в собственной стране куда тяжелее, чем с агрессором, тем более, компьютерным. Я вздохнул от такой мысли и повернулся к Студенту, сидящему на огромной пачке книг:

— Тебе что-то удалось выяснить?

Студент неопределенно промычал. У каждого из нас свои привычки и Студент не любит выдавать информацию частями. Как, например, о собрании Франца Кенингса или панагии. Единственной панагии, хранящейся у Велигурова. Я наугад выбрал ее из длинного списка, стоившего жизни человеку Вышегородского, и Студент привел в ход свою громоздкую машину, дававшую сбои в исключительных случаях. И теперь я знаю, что лежит в квартире Велигурова, находящийся сейчас под двойным контролем, эта панагия, принадлежавшая отцу Филарету, вся из золота, украшенная христопразом, бирюзой, эмалью и резьбой по камню с рельефным изображением Христа, декорированная накладными гирляндами из цветного золота и узором из вьющихся стеблей синей эмали по гравировке.

Настоящее произведение искусства, стоившее отцу Филарету жизни. И грохнули священника не какие-то безвестные уркаганы, а лично боец за светлое будущее советского народа Василий Антипыч Велигуров. Не как-нибудь грохнул, а по приговору Особого совещания, потому что еще товарищ Дзержинский говорил: у чекиста должна быть холодная голова, горячее сердце и липкие, пардон, чистые руки. А значит, отправился отец Филарет в мир иной не безвинной жертвой, а самым настоящим преступником. Кто знает, может, Игорь Бойко со своим «Факелом» и реабилитирует его посмертно, но от этого отцу Филарету ни тепло, ни холодно, и вряд ли Василий Васильевич Велигуров добровольно захочет расстаться с панагией из папашиного наследства. Как, впрочем, и с теми произведениями искусства, которые он насобирал лично. У меня, к сожалению, нет времени ждать, пока Студент переработает этот огромный список. Время поджимает, не дает возможности быстро узнать — сколько народа перемолотили папа с сыном, для того чтобы набить свой загашник, сколько судеб исковеркали ради бриллиантов для диктатуры пролетариата.

— Хотя бы что-нибудь, Студент, — чуть ли не прошу моего главного эксперта.

— Очень много произведений искусства, принадлежавших ранее знаменитым дворянским родам, — наконец-то снизошел к моему вопросу Студент. — В частности, мне уже удалось выяснить, что, например, одна из табакерок в золотой оправе принадлежала Алексею Голицыну. Работа конца XVIII века, судя по рукописной классификации, если, конечно, можно ей доверять. На крышке — рисунок, заимствованный из картины Удри — Лебедь и Борзая. Картина эта была выставлена в Салоне в 1740 году. К слову сказать, это была популярная тема в то время. Табакерка была моделирована из фарфора в Ненсене в 1752 году и вырезана из полудрагоценного камня на основании берлинской табакерки. Та находится в коллекции Роберта Лемана. А где находится эта?

— Не отвлекайся, Студент. Сколько раз тебе говорить: лишние знания не способствуют отменному самочувствию. Ты что, забыл, как проверял эту истину на собственном опыте?

Студенту явно были неприятны воспоминания о ночи, когда мое появление в этой же квартире было для него куда важнее явления Христа народу. Тогда Чен сумел только оглушить Студента, да и то после оплеухи, нанесенной рукой, свободно пробивавшей доски, мой эксперт две недели отлеживался. Прими я неправильное решение, Чен успел бы сжечь наш архив, а чтобы горящий вместе с ним Студент не испытывал особых страданий или, очухавшись, не разорался, собирался сенсей Чен взрезать ему горло украденным у Рябова ножом «Барракуда».

Эти воспоминания у Студента почему-то восторга не вызвали и, чтобы мне не пришлось повышать тон, он продолжал:

— Согласно официальным данным табакерка поступила в 1920 году в Воронежский музей пролетарского искусства. Через пять лет этот один из многочисленных так называемых революционных музеев был закрыт и табакерка поступила в «Антиквариат».

О дальнейшей судьбе табакерки Студент вряд ли что-нибудь знает. В то время «Антиквариат» перемалывал произведения искусства тоннами. Скорее всего, эта замечательная организация подхарчила табакеркой товарища Велигурова, чтобы он не забывал заботиться о ее нуждах или просто закрывал глаза на чересчур умелые действия своих поднадзорных. А самого Алексея Голицына еще в восемнадцатом году пролетарский меч правосудия отучил от вредного пристрастия к табаку. Вряд ли его наследники могут рассчитывать на свои дворцы или эту небольшую табакерку, несмотря на демократические перемены в стране.

Саша не без сожаления оторвался от расстрела диверсантов, залетевших в какую-то недоразвитую страну прямо с острова так называемой Свободы, и на прощание я заметил:

— Из квартиры Студента не выпускать. И ты, кстати, тоже не высовывайся.

— Я уже сказал жене, что уезжаю в командировку. Надолго, — ответил Саша.

— Как сын? — глава фирмы постоянно должен показывать своим людям, что он в курсе всех их проблем.

— На будущий год в школу пойдет, — улыбнулся обычно мрачный Саша.

А ведь я спас не только Студента, но и Сашиного сына. В Советском Союзе не нашлось лекарства, способного сохранить жизнь пацану. Но в отличие от Министерства здравоохранения я действовал самым должным образом — и ребенок жив-здоров, и Саша в любую секунду готов положить за меня голову. Впрочем, ребенок здесь не причем, но, помня о моем поступке, Саша старается работать от души, а не просто за деньги. Кстати, о деньгах.

— Саша, не переживай, твой аванс и зарплату жене занесут сегодня же.

Врубив первую скорость, я почему-то подумал о человеке, работавшем на Вышегородского. В конце концов только благодаря ему смогу унаследовать собрание Велигурова, хотя я прекрасно понимаю — кровь того, неизвестного мне человека, вряд ли будет последней, покрывающей эту огромную груду произведений искусства, ради которой мне приходится ставить и собственную голову. Хотя, как отметил Рябов, самолюбие тоже чего-то стоит.

Из недр бардачка раздалось соловьиное пение. Я достал радиотелефон и Рябов тут же вдохновил меня на дальнейшие размышления:

— Вчера была среда, — напомнил мне о сегодняшнем дне недели Рябов. — Попытка «наезда» на кабак. Ночью подожгли дверь квартиры Дюка. Он наотрез отказывается идти на работу.

— Поставь ему такую же дверь, как в салонах, — командую я, — как ты думаешь, наш разговор прослушивается?

— Я знаю, — подчеркнул Рябов, — что его не пишут.

— А мою дверь еще никто не использует для нужд пионерских костров? — спокойный тон должен заставить Рябова уверовать в то, что я невозмутим. Они не столь наивны, чтобы штурмовать дом, который крепость, но испорченные колеса машины пенсионера Головченко бьют и по моему карману. «Аргус» или «Ромашка» не ведут боевых действий по-настоящему, видимо, такой задачи перед ними не ставили. Да и наивно было бы предполагать этим аргусовским мальчикам, что даже при поддержке конторы у них не уйдет много крови, вполне возможно собственной. Потому что пешки-бойцы служат лишь оттяжкой времени жизни королей.

Они просто и незатейливо бьют меня по карману — магазин закрыт, кабак тоже вряд ли будет полным, если в нем начнутся постоянные разборки, а без Дюка салоны не дадут и половины предполагавшегося дохода. Я понимаю, на что рассчитывает любезный Петр Петрович, перекрывая денежный кислород моим точкам. Только я не стану дергаться, хотя и несу миллионные убытки. И не откажусь от наследства Леонарда, даже если бы оно стоило три копейки. Я буду ждать. Я умею ждать — это достоинство, которое нарабатывается годами. И «Аргус» не дождется, чтобы я раньше времени ушел из глухой защиты, опрометчиво подставляя себя. Потому что я знаю, кто его хозяин. Он привык к кабинетным играм, а в других — больше опыта у меня, шутка ли, почти двадцать лет. Генеральный директор фирмы «Аргус» даже не понимает, какую контрибуцию придется платить в случае моей победы. А на другое я и не рассчитываю. Двадцать лет постоянной борьбы и ни одного поражения — это тоже что-нибудь значит.

Поэтому сегодня мы будем отдыхать. Представляю, как полезут глаза на лоб у обычно невозмутимого Рябова. Однако, никто не имеет права даже допустить мысли, что генерального директора «Козерога» озаботит какой-то «наезд».

— Сережа, сегодня мы отдыхаем. Где тренировка драчунов?

— Спортзал медицинского института. Но давай сначала…

— Нет, Сережа, я недавно уже был отличником огневой подготовки. Сауна там действует?

— Конечно, — чуть ли не обижается Рябов за возможности нашего студенчества. Хотя вряд ли эти будущие хирурги даже подозревают о существовании сауны в своей альма-матер.

17

В спортзалы я всегда прихожу, будто на свидание с юностью. Я бегу вокруг огромного, залитого искусственным светом зала, срезая углы у стен, и краем глаза замечаю, что пол кое-где уже покрыт дробными капельками пота. Самый лучший отдых — дать как следует копоти постепенно привыкающим к спокойной жизни ногам, проверить — не забилась ли с годами дыхалка, почувствовать — не слишком ли затупилась реакция. Конечно, будь я одним из новоявленных фирмачей, строящих свой отдых по старым обкомовским меркам, сейчас бы все было по-другому. Как у них, даже если отдыхают в спортзале? Вылезли бы они, все как один, с теннисными ракетками, в белых шортах под шаровидными мозолями, попыхтели бы минут двадцать и — сауну. Ну, а сауна без выпивки и баб — этого они не понимают. Может быть потому, что среди новоявленных нэпманов слишком много тех, кто прежде, чем дорваться до такого отдыха за счет государства, аккуратно снимали с себя спецовки прорабов коммунистической стройки.

У меня за плечами двадцатилетний опыт их сегодняшних методов работы. Только в былые годы эти деятели порой подводили людей под расстрел за то, чем теперь сами занялись. Хотя какое там занялись. Тогда цеховики, так называемые, исключительно производством занимались. Да еще каким и в каких условиях. А потом их постепенно выбили. Одних расстреляли, других посадили, третьи уехали, у четвертых на всю жизнь охота к делу пропала — стоит ли удивляться, что три четверти новоявленных фирм работают только на уровне случайной информации. Узнают, что в Урюпинске днем с огнем ищут ситец, перехватят его партию где-то в Больших Свистунах — и пошли переговоры типа «…плюс пятнадцать процентов наличными». И как быстро все эти деятели, которые призывали народ ставить общественное выше личного, выучились говорить ключевую фразу «Без учета моих интересов». А вот наладить производство, даже самое выгодное, это не свою пайку драть.

Впервые с совковой системой бизнеса я столкнулся, когда делал рыло директора «Козерога». Позвонил какой-то штымп из малого предприятия «Купи-продай», предложил шесть «Рафиков» за двадцать миллионов. Как каждый уважающий себя бизнесмен, я тут же включился в работу, напряг факс и отправил информацию: пять «Рафиков» за двадцать миллионов, А тот деятель, к которому она попала, тут же вызвонил своего партнера из Белоруссии и заявил, что готов сделать ему четыре «Рафика» за те же двадцать миллионов. На этом напряженному труду нескольких фирм пришел конец, потому что белорусский фирмач ответил: успокойся, это мои «Рафики», и цена двадцать миллионов за десять машин.

Вот на таком уровне и трудятся наши бывшие вождики, мелочь пузатая, не попавшая в новую обойму в отличие от крутой номенклатуры. Или, в крайнем случае, открывают совместный «шоп» и торгуют всяким дерьмом по ценам «ниже рыночных», хотя такой цены в природе не существует. И хорошо, что у них мозга не хватает производством заниматься, потому что это не «всего десять процентов за услуги», тут государство наше родное со своими законами замечательными даже такого волка, как я, за полгода до сумы доведет.

С такими мыслями я полирую адидасовскими подошвами пол спортзала и они помогают мне не сосредотачивать внимания на рвущемся из груди сердце, добирающего оборотов перед включением второго дыхания.

А за спиной мерно дышит в затылок разменявший пятый десяток Рябов, вот что значит пить изредка и морщиться при запахе лучшего в мире табака. Нет, как ни крути, непохожи мы с Рябовым на своих коллег-фирмачей, тех сделать такую разминку под дулом пистолета не заставишь.

— Серега, давай пацана, пока я теплый, — командую Рябову и сбрасываю насквозь промокшую футболку «Рибок», которую пижоны носят с таким видом, будто это смокинг. В зал просочились двадцатилетние детишки; это им помогает отрабатывать удары финансовая помощь банка «Надежда». Тренирует ребят Сережа Авдюшенко, боец, каких мало. Хотя внешне о нем этого не скажешь: тонкое, по-настоящему интеллигентное лицо в очках и фигура явно не качка. Только руки выдают, вернее костяшки пальцев, покрытые громадными мозолями. Обычно о таких ребятах я полуиронично отзываюсь: «Мозоли от того, что передвигаются на четвереньках. Ничего, скоро в людей превратятся», но Авдюшенко в этот пример не вписывается. Он умница, настоящий фирмач, наладил книжное производство и утирает нос горящим синим порохом государственным издательствам. И в охране его совместное предприятие не нуждается — лучшие бойцы города из самых разных бригад, идут в его бесплатную, прошу заметить, школу. Тренирует их Сережа жестко, дрессирует беспощадно — условия, максимально приближенные к боевым. Порой после тренировки кое-кого на носилках выносят, но только полный контакт в боях позволяет его парням держать удары и в настоящих схватках.

Хотя Сереже не двадцать лет, но он постоянно участвует в этих тренировочных боях и мне как-то пришлось увидеть один из таких поединков. Авдюшенко пропустил удар палкой, другого, не сомневаюсь, уже бы в больницу поволокли, но Серега, оттолкнувшись чуть ли не лопатками от пола, вскочил на ноги, не обращая внимания на заливавшую один глаз кровь, и страшным ударом правой руки пробил защиту соперника. Палка треснула, ощетинилась десятками мелких щепок и ребро ладони второй руки нашло цель. Парня этого потом водой отливали, а Серега до врача самостоятельно дотопал. В общем, у такого человека слабовольные не тренируются. Что сейчас меня устраивает.

Парню, которого выставил Рябов, лет двадцать, не больше. У меня уже нет его гибкости и дают знать о себе прожитые годы. Но есть опыт; когда на этого мальчика только делали смету, я уже начинал. Тогда еще телохранителем Вени Горбунова. Уже потом Вениамин был вынужден подчиняться мне, а когда попробовал проявить большую самостоятельность, сделав ошибочные выводы, это стоило Горбунову жизни. В нашем деле очень редко не приходится платить самой дорогой ценой за неверную оценку конкретной ситуации.

Так что кое-какой опыт есть. Мальчик еще шел на меня, а я уже знал, что он первым начнет атаку. Молодость, я бы сам так поступил на его месте: ложная угроза рукой и тут же удар ногой. Только вот не учел мальчик, что перед ним левша, так что заблокировал я его ногу, мгновенно провернулся и послал локоть в солнечное сплетение. Однако, до цели рука не дошла, потому что успел пацан использовать мою спину, как трамплин, оттолкнувшись стопой и мягко перекатившись через плечо, тут же стал в стойку, чуть склонившись к опорной правой.

— Не жалей старичка, сынок, — добродушно пробормотал я перед атакой.

Он отбил ее легко, даже вроде бы с какой-то ленцой. Да, переоценил я себя, бой после хорошей разминки, оказывается, уже не для моего преклонного возраста. Силу пока сохраняю, но дыхалка — ни к черту. Вот тут-то бы и прекратить, но, как отметил Рябов, слишком дорого мне обходится самолюбие. Так что навязал я мальчику открытый бой, практически без защиты, и повелся он на него, потому что молодость еще не знает, как ноют в дождливую погоду старые травмы, а мир принадлежит тебе вовсе не целиком. И когда только защитный шлем спас меня от хорошего нокаута, я все-таки пропустил удар в и без того перебитый в четырех местах нос, но сумел, перед полетом в стенку, ударить ногой в очень интимное место противника, да так, что бандаж ему явно пригодился. Нанеси кто-нибудь из нас роковой удар на долю секунды раньше и он бы стал победителем схватки. А так вполне боевая ничья. Зал плыл перед глазами, я увидел бросившегося ко мне Рябова, противника, медленно встающего на четвереньки, успел облокотиться на стенку и скомандовать:

— Сережа, как там насчет кофе…

И только потом колени дрогнули, я мягко съехал по стене, вытянул ноги, смотрел, как парень начал прыгать на корточках. Это после такого удара, школа Авдюшенко, действительно, дорогого стоит и не зря таких парней содержит «Надежда».

— Ты настоящий боец, сынок, — похвалил я пацана.

Тот нагло осклабился сквозь боль, но все-таки сумел выдавить из себя:

— Спасибо, дорогой папа.

Он имеет право на эту наглость. Когда ему стукнет столько, сколько мне сейчас, это будет все еще великолепный боец. А я в те годы смогу драться только с террористами, выскакивающими из недр компьютера.

— Может тебе вместо кофе бодяги заварить? — заботливо спросил Рябов, когда я приходил в себя перед душем. — И не вздумай сидеть в парилке больше пяти минут. Слава Богу, синяков почти нет. На морде, правда.

У меня хватило сил и на душ, и на парную, а бассейна в этом институте нет, сэкономили гады, так что пришлось возвращаться в душевую и тихонько поскуливать под напором ледяной воды.

Марина раскрыла огромную сумку и быстро собрала на стол, что директор «Среды» послал. А посылать он умеет. Только вот после такой тренировки еще и желудок нагружать мне явно не хочется. Бахнул я залпом полстакана коньяка, подумал, что за сауна, даже фужеров нет, и закусил половинкой лимона. Привычка еще со времен спорта осталась, я имею ввиду лимон. Тогда, между боями, схватил цитрусовый, сожрал по-быстрому и чувствуешь, как возвращаются силы. Это называлось «бросить в кровь», будто желудок и вовсе не при чем.

Марина чуть насмешливо посмотрела в мою сторону, заботливо протянула зажженную сигарету и спросила у Рябова:

— Сережа, а правда он сейчас особенно красив…

— Ага, — тут же согласился Рябов, — так может пару студенточек организовать?

Марина исполнила на себе вид абсолютного безразличия, а я радостно выдавил:

— Молодец, Серега. Мне сейчас только клевой телки и не хватает.

Сережа понял, что на сегодня наше приложение к сауне отменяется и поэтому выдал недовольное соображение:

— У тебя появились другие удовольствия?

Марина обрадовалась, что посторонним девушкам явно не повезло и тут же стала поддерживать сторону не генерального, а коммерческого директора:

— Я знаю, есть такие мужчины, его бьют, а он кончает.

Вот что значит фамильярничать с подчиненными. Сейчас эта парочка разойдется, потому что Рябов остался без свежей бабы, а Марина уже перестала надеяться, что он ее когда-нибудь трахнет.

— Марина, такие мужики называются рябомазохисты. Так что ты немного ошиблась. Вот Костя, твой любовничек, как раз из этой породы. Сколько его мы ни колошматили, а он упорно стоит на своем. Может, оттого он и тебя до сих пор не это самое. Съела?

Конечно, Марина бы предпочла самостоятельно лежать в гробу, чем в постели с Костей, до того она его любит, но зачем так показывать свое возмущение? Она всплеснула руками и по небольшой комнате поплыл звон. Марина не успела открыть рот, как я ткнул пальцем на открывающуюся за ее спиной дверь и спросил:

— Это что, намек? Константин, ты легок на помине.

Рябов посмотрел на него и недовольно пробурчал:

— Какой намек, мы из него еще не всю дурь выбили.

— Заходи, Костя, — ласковым голосом чуть ли не пропел я, и начальник отдела снабжения ринулся вперед.

— Стой, придурок, — заорал Рябов, — куда ты в обуви лезешь?

Константин посмотрел на меня, я согласно кивнул головой, так что пришлось ему расстаться со своими высокими ковбойскими сапожками. Константин подошел поближе и вместо того, чтобы высказаться по поводу своего появления, стал что-то невнятно мямлить, уставившись своими голубыми глазами на лиловые сосочки Марины, рвущиеся к свободе сквозь многочисленные украшения. Константин в своем амплуа, видно проголодался после тех легендарных консервов, а что касается меня, то порой самому хочется снять с Марины трусики. Но только для того, чтобы увидеть, чего она навешивает под ними. И тут произошло неожиданное — мечта моя сбылась. Марина, перехватив пламенный взор начальника отдела снабжения, повернулась к нему спиной, спустила плавки, под которыми к моему великому разочарованию не оказалось ни единой побрякушки и заявила:

— Посмотри еще сюда…

Рябов довольно расхохотался, а Костя, сглотнув слюну, скользнул жадным взглядом по ее бедрам и тут же заявил:

— Почему-то все старые бабы ко мне пристают. Я из-за этого пришел, извиняюсь, конечно, но дело срочное.

Константин сделал вид, будто в комнате, кроме меня, никого нет и высыпал из замшевого мешочка на стол целую горсть старинного металла.

Зная методы работы начальника отдела снабжения, я понял, что какая-то из многочисленных его бабанек решила расстаться со своим антиквариатом, чтобы регулярнее покупать хлеб и помочь студенту Косте, наконец-то, догрызть гранит науки. Или приперлась какая-то пенсионерка в музей, в салоны и комки они почему-то не ходят, боятся, что частники надурят, а с музеями у Константина связи куда крепче интимных. Да и нет у музейщиков денег для приобретения стоящих экспонатов. Вот и приходится Константину помогать за наличный расчет поддерживать жизненный уровень бабанек, что лично я всецело одобряю.

В медальерном искусстве я съел собаку не меньших размеров, чем Студент. Это мой конек, горжусь — самое полное собрание памятных медалей страны находится в основных фондах нашего семейного синдиката. Так что Костя меня не сильно удивил, но все равно приятно. Вот памятная медаль в честь создания университета в Москве работы Дасье. Да, тогда к иностранцам относились не так, как сейчас. Любого, как любит выражаться наш генеральный менеджер, шмаровозника встречают с распростертыми объятиями. Правда, мастеров медальерного искусства Россия искала по всему миру, но спрашивала с них строго.

Вот именно эту медаль должен был создавать Дюбю. Его рекомендовал российский императорский посланник в Дрездене Грос, В середине восемнадцатого века медальер Дюбю был принят на службу с месячным испытательным сроком на один год, но темпы его труда не устраивали двор. Дюбю уволили, а на его место срочно выписали из Англии медальера Дасье, сына знаменитого резчика Дасье из Женевы. Вот он-то и создал эту самую медаль с латинской надписью. И хотя в те годы Ломоносов с пеной на губах доказывал, что надписи на памятных медалях должны быть исключительно на русском языке, его никто не слушал. И на медали работы того же Дасье, посвященной графу Шувалову, равно как и других, лежащих передо мной, буквы исключительно латинские — Россия всегда болезненно относилась к мнению Европы, хотя в те годы даже не задумывались об экспортном исполнении своих товаров.

Дасье создал еще несколько произведений искусства, но климат Петербурга сыграл с его слабыми легкими роковую шутку.

Он чересчур поздно решил вернуться в Англию из России, где получал три тысячи самых настоящих рублей, а не каких-то дешевых по сравнению с ними долларов. Плюс, конечно, отдельно за каждую медаль. Только на борту судна у Дасье началось сильное кровотечение и нашел он свое последнее пристанище в Копенгагене. Вот какой я хороший специалист в этом деле, потому что такие знания позволяют сходу увеличивать продажную стоимость произведений искусства минимум на двадцать процентов. Может какой-то не знающий латыни профан, увидев на медали профиль Екатерины, подумает, что эта медаль отчеканена в ее честь, но только не я. Работа Дасье в память основания Московского университета — и никаких карточек и компьютеров, моя память тоже чего-то стоит. А рядом медаль Хедлингера по поводу заключения мира с турками, пальма, изображенная на оборотной стороне медали с отчеканенным римским профилем графа Остермана и другие очень интересные вещи.

— Костя, ты меня просто радуешь, — отрываюсь от изучения медалей, отмечая, как они прекрасно сохранились, а также то обстоятельство, что Марина подтянула плавки на место, — сколько ты заплатил за эти монеты?

— Сейчас все понимают только доллары, — возмущенно начал Константин, — оборзели люди до крайностей. Ну что делать, я, правда, посоветовался со Студентом, пришлось брать. Сто долларов дал, шутка ли.

Я понимаю, отчего Костя приволок эти медали сюда, а не потащил их прямиком к Студенту. Там бы он и «спасибо» вряд ли услышал, а я постоянно поощряю своих сотрудников.

— Возьми свой стольник и еще триста долларов премиальных, — небрежно замечаю и тут же задаю встречный вопрос, — или тебе вместо долларов…

Я не продолжил, увидав в Костиных глазах ту же самую борзость, о которой он только что распространялся. Костя искренне считал, что в отличие от него клиентки-бабаньки не имеют права интересоваться валютой.

— Беги к Студенту, а потом можешь расслабиться, — рассмеялся я, — но не так, как с этой рыбной девушкой.

— Придурок, — чуть ли не с ненавистью вставила Марина.

Костя спокойно надел свои сапожки и внезапно заорал:

— Нимфоманка-лесбиянка, любительница догов…

Марина подскочила с кресла, но Костя уже гнал по коридору, будто этот самый дог взял его след.

Рябов молча покачал головой. Я вспомнил, как эта парочка еще недавно портила мне настроение и невинным голосом заметил:

— Ну, пацан еще совсем, чего там. А ты, Мариночка, разве не любишь собачек, как Рябов?

18

Когда я вышел во двор, меня почему-то охватило чувство тревоги. Словно сработала дремавшая до сих пор внутренняя сигнализация, скомандовавшая мозгу «Внимание, опасность». Я на всякий случай расстегнул куртку и на этом сознательные действия закончились. Какая сила подхватила меня и буквально внесла в вырвавшийся из-за кустов крохотный автобус. Потушенные фары, это последнее, что я успел отметить, перед тем, как провалился в темноту, а затем, когда уже окончательно пришел в себя, почему-то первым делом вспомнил скрежет зубчиков наручников и два огромных пальца, молниеносно надавивших на фиксаторы.

Я лежал на полу автобуса, мое плечо надежно прижимал полусапог, так что шевелить руками было бесполезно, тем более запястья охватывали жадные пасти наручников. Фары встречных машин отбрасывали свет в темное нутро микроавтобуса и, не задавая никаких вопросов, я подмечал некоторые детали: форменные полусапожки, короткие стрижки и ребята — один в один. Во всяком случае, пока убивать меня они не намерены, к чему было тратить время на наручники; было бы нужно — размазали меня о капот автобуса и спокойно поехали дальше. Мало ли с кем не бывает несчастных случаев, тем более, когда вскрытие определит, что перед роковой встречей с автомобилем человек выпил.

Поэтому я не стал задавать вопросов явным исполнителям или орать «По какому праву?», а, прикрыв глаза, анализировал ситуацию, хотя после пересчета головой обоих ступенек машины в левом виске немного побаливало.

Я не сопротивлялся, когда автобус резко остановился, крепкие руки парней выволокли меня из него и потащили через двор в двухэтажное здание. И хотя мы двигались чуть ли не бегом, я успел прочесть некоторые таблички на многочисленных дверях в длинном коридоре.

Один из парней широко распахнул дверь кабинета. Замечаю и то, что в отличие от других это двойная дверь, руководство любит выделяться и в таких мелочах. Меня буквально швырнули на один из стульев, плотным рядом прижавшихся к стене, парень в строгом костюме с галстуком, который я бы никогда не рискнул одеть, положил на стол мой «ЗИГ-Зауэр», ключ от наручников и отрапортовал:

— Товарищ полковник! Задержанный доставлен.

Сидящий за столом полковник просто кивнул головой и группа захвата словно растворилась в воздухе. Ну и дрессура, высший класс, все понимают бессловно, даже наручники не сняли. Я продолжал хранить молчание, это золото, как последнее свое достояние. А то еще нарвешься на дежурную фразу «Здесь вопросы задаю я».

Полковник нарочно затягивал паузу, вертя перед собой какие-то бумаги. Наконец, он пожаловался мне:

— Столько дел накопилось…

— Естественно, — очень спокойно сказал я, сдерживая рвущуюся ярость, но через мгновение, конечно же, не вытерпел, — а ты этими бумажками зад вытри, может забот поубавится.

— Да, с годами ты не меняешься, — покачал седеющей головой полковник.

— О тебе этого не скажешь. Хотя полковник в начальниках райотдела для Южноморска что-то новое. Может, наручники снимешь?

— Обойдешься, — успокоил меня хозяин кабинета, — ты же сейчас попытаешься даже здесь драку устроить. Срока не боишься?

— За что это, интересно?

— За незаконное ношение огнестрельного оружия.

Я не стал вопрошать: где можно разжиться законным разрешением для ношения девятизарядного пистолета, намекать, что с оружием полгорода ходит, а чистосердечно признался:

— Этот пистолет я нашел в сауне и как раз собирался отвезти в милицию, чтобы оно не попало в преступные руки, гражданин начальник. Может тебя именовать именно так, а, Вершигора? Ты еще долго будешь устраивать здесь театр одного актера, мент поганый?

На мой комплимент Вершигора не прореагировал. Он ведь молчун, крутой парень, только вот с памятью у этого полковника плоховато стало. Может он забыл прошлое, когда с нашей помощью внедрился в наркобанду, или подвал, где его пытали перед тем, как решили отправить на тот свет? И в конце концов, разве не мы с Рябовым спасли его теперь уже полковничью шкуру?

— Понты давишь, боец невидимого фронта, — продолжаю шевелить нервы Вершигоры, — забыл, как тебя Толясь обоссал, когда ты в подвале шевелиться не мог и только смоктал мой окурок. Козел!

Вершигоре явно неприятно вспоминать свое героическое прошлое. Еще бы, провал по вине собственного стукача, нависшая над головой смерть и избавление от нее моим синдикатом. А потом — окончательный разгром транзитного канала наркотиков, который начал я, сидящий сейчас в наручниках. Полковник хренов. Да не будь нас с Рябовым, тебя бы до сих по искали. И скорее бы нашли кости неизвестного науке динозавра, чем твой труп, залитый цементом.

— А теперь вникай, — поведал мне Вершигора, — работать будем вместе и, смотри, без твоих штучек, чуть что: я тебе и закон, и приговор.

Вот в чем дело. Карпин принимает мое предложение. И Вершигора хочет с места в карьер доказать кто есть ху. Конспиратор чертов, работает в областном управлении, а спектакли устраивает на нейтральной территории. Еще не хватало, чтобы этот полковник начал процесс моего воспитания.

— Для начала — сними наручники, я хочу закурить. Драк мне на сегодня с головой хватило.

Вершигора долго возился с новой продукцией одного из винницких предприятий и, наконец-то, крохотный ключик принес моим рукам относительную свободу.

Я с наслаждением закурил, потер гудящий висок и заметил:

— Командовать будешь теми, кто в погонах. Ясно? Ты во мне сейчас нуждаешься больше, чем я в тебе. Впрочем, это было всегда.

Такое заявление Вершигора выслушал внешне спокойно, хотя щека у него явно дернулась.

— Мне кажется, что ты себя переоцениваешь, — попытался он перевести разговор в деловое русло, намекая: мы в общем-то партнеры, а что касается общего руководства, то в конце концов ответственность лежит только на нем.

Вершигору я уважал; в менты он пошел исключительно по убеждению, не для того, чтобы трояки на проезжей части сшибать и жрать на шару с подопечного гастронома. И вообще он человек каких мало, вряд ли я сам бы выдержал испытания, сквозь которые пришлось пройти Вершигоре в том самом подвале. Выдержать два дня пыток и не расколоться — раньше я думал: такое возможно только в кино. Однако, я еще очень сердился на методы его работы.

— Переоцениваю? Можем поговорить и о ценообразовании. В отличие от тебя я имею возможность залить в баки машин твоих ментов аж по двадцать литров бензина в сутки. И пусть гоняются на своих раздолбанных «Жигулях» за бандитами в «Мерседесах». И твоя цена мне тоже известна. Создается областное управление по борьбе с организованной преступностью. Интересно, кто займет это место, а, полковник? Опер ты, конечно, что надо, но тут совсем другое: доллары миллионами будут предлагать, скурвишься в два счета, как другие менты. Вы ж теперь к себе вообще людей с улицы берете. Раз в тюрьме не сидел — уже подходит. А что потом они вытворяют — ты лучше меня знаешь. И твоя цена известна, если перевести полковничью зарплату на тот же бензин — три канистры в месяц. А вот меня купить — у всего города средств не хватит.

— Так какого хрена ты лезешь? — иронически заметил Вершигора, демонстративно прикуривая дешевую папироску.

— А чтоб порядок был, — запальчиво отвечаю я, хотя прекрасно себя контролирую, пусть полковник и дальше считает, что изучил мой характер. — Ты вот тогда одну банду разгромил, столько шума и пыли, в программе «Время» восторженной слюной по этому поводу прыскали. А свято место бывает пусто? Там теперь вместо одной банды уже две действуют. И как я знаю, весьма успешно.

— А борьба с организованной преступностью — это как раз по твою душу, — плавно переводил разговор о своей работе в нужное русло Вершигора.

— Знаешь, Вершигора, это Вышегородский тогда приказал вытащить тебя с того света. Я спросил, зачем нам это нужно? И старик ответил: мы можем прожить без вашей помощи, но вы без нас — никогда. Ты ведь не считаешь меня преступником, Вершигора, потому что понимаешь всю дурь наших законов, ставящих меня на одну доску с грабителями и убийцами. Я торгую произведениями искусства и живу, к слову сказать, в обществе, где издевательство над правами человека давным-давно норма. Я могу, если хочешь, даже сесть на скамью подсудимых. Но только вместе с тем обществом, которое заставило меня жить по своим законам. Но этого не будет никогда.

Так что хватит даже пытаться заставить меня беспрекословно выполнять твои ценные указания. И вообще — это не мой уровень, полковник. Будешь согласовывать свои действия с Рябовым. Думаешь, я не понимаю, почему сегодня впервые за все эти дни остался без охраны. Вряд ли Сережа ожидал от тебя такой наглости. Спасибо за теплый прием. И будь здоров.

— Вернись, — тоном приказа бросил мне в спину Вершигора.

— Ты что, мне очередное воинское звание присвоить желаешь? — сказал я, держась за дверную ручку, — так это вряд ли получится. В своем деле — я маршал, не меньше. Чего тебе еще нужно?

— Пистолет свой забери, — сказал Вершигора и подтащил к себе очередную порцию бумаг.

Я шел по тускло освещенному коридору и думал о том, что в затрепанной фразе «Мафия бессмертна» есть глубокий смысл. Чего хочет мафия? Денег и власти. Деньги дают власть, а власть дает деньга. Это замкнутое кольцо сделало мафию неуязвимой. С организованной преступностью можно бороться. Победить ее нельзя. Даже если государство рухнет, на его обломках снова возникнет сообщество людей, стремящихся к деньгам и власти. И так будет всегда. Самое печальное для Вершигоры, он понимает это, но никогда и никому не признается. Особенно будучи начальником управления по борьбе с организованной преступностью. Борьбе, изначально обреченной на поражение.

Ночная прохлада освежила чуть гудящую голову, я медленно подошел к своей «Волге», в которой с виноватым видом застыл Рябов, но у меня почему-то уже не оставалось сил злиться на Сережу. Рябов знает, что делает, в этом я убеждался неоднократно. Вдобавок стиль нашей совместной работы позволяет и мне преподносить Рябову очень интересные сюрпризы.

19

Еще ни один человек не смог упрекнуть меня в жадности. Но когда Рябов положил на стол распечатку, глаза на лоб выскочили не ниже, чем у обычного человека перед прилавком после очередного повышения цен. А вообще к концу рабочего дня настроение у меня было бодрое, как и положено директору преуспевающей фирмы. Я с удовольствием крутил кассету, которая доказывала — нет в городе кабака лучше «Среды». Давал интервью вальяжный Дюк, глядя на него никто бы не поверил, что еще совсем недавно этот трус чуть ли не бился в падучей, отказываясь идти на работу. А галерея «Прометей» снова организовала выставку молодых художников и какой-то лысо-бородатый дядя захлебывался по этому поводу от восторга минут двадцать, не меньше, аж мне надоедать стало, что тогда говорить о посторонних людях. Ну и, конечно, масса комплиментов в адрес фирмы «Козерог». Она, оказывается, может осчастливить чем угодно по ценам, естественно, ниже, чем у других, в чем лично я сильно сомневаюсь. Попутно проглядел телевизионный очерк о банке «Надежда», который не только дает своим вкладчикам высокие дивиденды, но и оказывает финансовую помощь ребятишкам, стремящимся заниматься спортом.

И вот когда меня переполняло высокое чувство гордости за всю эту муровину, препирается меркантильный Рябов и начинает намекать, что телевидение стоит денег. На здоровье, конечно, однако телевидением коммерческий директор не ограничился.

— А что это за цены на бумагу? — поинтересовался я, — она что, рисовая?

— Газетно-журнальная. Рассчитываемся за рекламу с прессой. Завтра выйдет статья о добровольном обществе «Содействие».

Рябов, конечно, не стал лишний раз распространяться о том, сколько времени и сил забирает у него общественная работа. Еще бы, он лично возглавил это «Содействие», которое подменило ушедшие в прошлое добровольные народные дружины. Под руководством Рябова патрулируют улицы рабочие и студенты, чтобы люди чувствовали себя спокойнее. Лично мне не хотелось бы оказаться на месте тех, кто рискнет нарываться нехорошим поведением на комплименты этих рябовских отрядов.

— Ты что, собираешься светильниками торговать? — спрашиваю Сережу.

— Нет, юрисконсульты сказали, что один фонарь может заменить двух ментов. Так что нужно освещение на улицах.

— Я с этим освещением голым задом сверкать буду. Ты не знаешь, какого дьявола мы платим налоги?

— Высказался? — чуть ли не грубо спросил Рябов.

— Ну.

— Тогда смотри дальше.

— А зачем новые автомобили? Что? Ты совсем уже с коня попадал, купи своим ментам «Волги» — и пусть подавятся. «БМВ» и «Ниссан», к ним дизельное топливо. И десять тонн бензина?

— Машины для приманки. Так надо. А бензин — для патрулирования.

— Так менты же половину горючего сопрут для своих нужд, Рябов. Что, мы то же самое бы не сделали, а?

— Ну, сопрут, а что делать? Я с учетом этого десять тонн и заказал. Пока.

— А что это за премиальный фонд такой? Да за эти бабки я сам пойду гонять шантрапу по улицам…

— Ты посмотри сначала на резервный фонд, потом выскажешься.

— Я уже посмотрел в самый конец твоего списка. Ты только не решил расколоться на персональный наган каждому жителю города. А средства связи для бойцов «Сокола»? Ты что, им золотые телефоны покупаешь?

— Между прочим, — подчеркнул Рябов, — все это ты затеял. Я предупреждал — твое самолюбие нам слишком дорого обойдется.

— Гм… Что это еще за тысяча баксов в месяц?

— На предвыборную кампанию Карпина.

— Деньги на ветер. В общем так, Рябов, на все дела полмиллиона долларов — и ни цента больше. Слышишь? Можешь вместо ламп свечки покупать и печатать газеты на туалетной бумаге…

— Туалетная дороже.

— В общем, я понимаю: правопорядок — удовольствие дорогое, но не до такой же степени. Хорошо, считай, ты меня уболтал.

— Тут еще такое дело… — замялся Рябов.

— Я сказал — больше ни цента, — решительно отвожу от себя новые траты.

— Да нет. Мы должны оказать кое-какое содействие конторе. А они в свою очередь помогут решить наши проблемы.

— Чего они хотят?

— В конторе идет борьба между двумя группировками. Если мы поможем…

— Поможем. Только той стороне, где не играет Петр Петрович. Ты, кстати, выяснил, кто это такой?

Сережа сотворил обиженный вид и вытащил из бокового кармана фотографию.

— Городецкий Виталий Всеволодович.

— Прямо, как любимую, на сердце носишь, — вместо благодарности замечаю я. — Облезет Городецкий, он для меня пожизненно Петр Петрович.

— Он поддерживает Велигурова, потому что руководитель КГБ укреплял области своими людьми. Велигуров не только помог своими внешнеэкономическими связями, но… Короче, если начнется реставрация социализма — наше ГБ тут же возглавит именно Велигуров. По моим данным, работа в этом направлении уже идет.

— Тем более поможем. Госбезопасностью должны руководить люди с новым мышлением. К проклятому прошлому нет возврата! Да здравствует обновленное ГБ! Долой Петра Петровича! Рябов, а не пошел бы ты… к своему Вершигоре.

— А зачем? — принимает сказанное буквально Сережа, — Мы сегодня виделись.

— Пусть наши точки будут под охраной ментов, а мы высвободим своих людей для нужных операций.

— Об этом я уже подумал, — небрежно роняет предусмотрительный Сережа.

— Что с «Ромашкой»?

— Последней наколотой фирмой у них была какая-то «Салмо» из Прибалтики.

— Какие способы убеждения находят наши бывшие братья из тех мест?

— Технические. Прибалтийские команды специализируются на взрывах.

— Вот этого пока не нужно. Лепесточки у «Ромашки» мы будем выдергивать постепенно. Дай время подумать. И заодно как следует отремонтировать наш магазинчик.

Я покривил душой самую малость. Потому что не собираюсь слишком долго думать о судьбе «Ромашки». Для себя я все решил. Но скажи об этом Рябову, так он тут же поступит по-своему, с точки зрения максимума личной безопасности шефа. Так что пусть Сережа наводит порядок в городе, газеты дружно хвалят ментов и общественную организацию «Содействие», а судьбой этого цветочка я займусь лично. И не постепенно, а одним ударом. Потому что, не покончив с «Ромашкой» и, на всякий случай, с «Аргусом», не смогу вплотную приблизиться к Велигурову.

Я привык играть по собственным правилам, и партнеры из госбезопасности мне нужны исключительно для поддержки, не больше. Впрочем, кажется, начинаю кривить душой и перед самим собой. Я давно бы был на том свете, если бы кому-то стопроцентно доверял. Даже Рябову. Поэтому у меня будет собственная подстраховка.

— С тобой хочет встретиться Карпин, — заметил напоследок Сережа.

— Рябов, все и так сказано. Вот что, передай ему это кино и просто оттяни время встречи.

Я знаю, чего хочет Карпин. Подтверждения того, что волнует его как блюстителя законов во времена беспредела. Поэтому я отдаю кассету Рябову. Из совокупности искусств для нас важнейшим является кино, отмечал великий вождь всех времен и народов. Чтобы убедить Карпина в своих благих целях, я решил успокоить его при помощи художественного фильма, естественно, американского. А суть его такова. В одном небольшом городке царит тишина и покой. Ни убийств, ни хулиганских выходок. ФБР заинтересовалось, как это получается при таком вале насилия в стране? И оказалось, что командует городком один-единственный мафиозный клан, который вовсе незаинтересован в том, чтобы горожане нервничали по поводу собственной безопасности. Карпин умный человек и он поймет, что я хочу этим сказать.

20

Несмотря на свалившиеся заботы по поводу безопасности населения, судьбы Велигурова и выступлений «Ромашки», не забываю, что у меня есть семья. Поэтому отправляюсь приобрести подарок дорогой жене к очередной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Не знаю, будут ли отмечать славную годовщину в нынешнем году, но Сабина привыкла получать знаки внимания мужа в первой декаде ноября, и отучать ее от этого было бы, по крайней мере, бестактно. Так что приехал я с мальчиками Рябова на хвосте в совместное предприятие «Ирина» и директор фирмы лично встретила своего давнего покровителя.

Вот что мне нравится в этих совместных предприятиях, так их юридическая основа. Инвестиция иностранного партнера должна составлять не менее двадцати процентов основного капитала. Этими двадцатью процентами и ограничивается вся юридическая цифирь. То есть, если я захочу организовать фирму подобного рода, так внесу в уставной фонд десять долларов, из них двадцать процентов — моего зарубежного партнера, и заработает это предприятие не хуже других. И не лучше, разумеется.

Только «Ирина» в такую схему не вписывается, торгуя исключительно дорогими вещами. Ее конек — меховые изделия из соболей, горностаев, колонков и прочих зверьков, бесплатно гоняющих по природе в своих валютных шкурах. Генеральный директор этого совместного предприятия раньше индивидуально обслуживала иностранцев и наладила хорошие связи. Так что увлечь своих постоянных клиентов она умеет.

В небольшом зале, предназначенном для закрытого просмотра осенне-зимних моделей одежды, сидело человек пять, не больше. В основном, все те же мафиози, даже крутым бизнесменам цены «Ирины» не по карману. Хотя у меня есть данные обо всех людях, приглашенных на просмотр, я прекрасно понимаю — и о моих делах они знают немало, пусть все мы делаем вид, что знакомы лишь на уровне «здравствуй». Как, например, с этим совсем еще на вид мальчиком, контролирующим торговлю оружием, или довольно пожилым дядей, до которого никогда в жизни не доберется Вершигора с его болезненными замашками по наведению порядка в сфере употребления наркотиков.

Я скромненько сидел рядом с Ириной и смотрел на манекенщицу, по которой скользили разноцветные блики прожекторов. Из всей одежды на девушке был прекрасный палантин и, глядя на него, мне отчего-то захотелось вывернуть карманы. Что говорить, умеет Ирина поставить работу, думаю, ни один из нас не выйдет отсюда с пустыми руками. Когда, наконец-то, я дождался появления девицы в шубке, мое нетерпение достигло предела.

— Ирина, я хочу ее.

— Ты же знаешь наши правила — не сейчас и не здесь, — в шутку пощекотала пальчиком мою ладонь Ира.

— Сколько стоит?

— Три тысячи долларов — шубка и бесплатное приложение к ней за счет фирмы, — даже в полутьме видно, как по прекрасному лицу директора фирмы «Ирина» проскользнула хищная улыбка.

— А если заплачу наличными? — не сдавался я.

— Тогда минус двадцать восемь процентов налога на добавленную стоимость, — намекнула на свои нежные отношения с налоговой инспекцией хозяйка совместного предприятия.

— Мне нужно две… — пробормотал я. — И совершенно одинаковые.

— Близнецов не держим, — отрезала Ира.

— Да не нужны мне твои девки, — я чуть не рассердился на ее непонятливость. Привыкла Ира к ходу мыслей своих клиентов и не понимает их порой. К тому же пожилой дядя небрежно поднял палец в тот момент, когда высоченная телка слишком явно стала демонстрировать то, что находится под шубкой, и директор совместного предприятия тут же переключила внимание на него.

— Мне нужны две одинаковые шубы, сорок восьмой размер, — напоминаю о своем присутствии. Ира тут же врубилась, что как клиент я пока гораздо жирнее этого дяди, садовода-огородника, знатного коноплевода и вплотную занялась моими запросами:

— У нас нет двух одинаковых вещей. Авторские работы, сам понимаешь.

— Да, произведения искусства. Меня твои отношения со скорняками мало волнуют, Ирочка. Две одинаковых шкурки, можно без скидок и бесплатного приложения. Только есть еще один вопрос. Кого из ГБ ты, скажем, так обслуживаешь?

— Это коммерческая тайна, — отрезала Ира.

— Хорошо, — тут же соглашаюсь с этой святая святых бизнеса и достаю фотографию, которую выудил у Рябова, — тебе этот деятель не знаком?

— Впервые вижу, — заявила Ирина, даже не взглянув в ее сторону.

— Жаль. А я хотел купить у тебя две шубки. Одинаковые, за наличные, с эндээсом, по пять тысяч за каждую.

Ира тут же проявила к фотографии живой интерес. Тем более, что в зале зажегся свет и малочисленная публика рассосалась вслед за своими покупками, моделями и парнем с микрофоном, который комментировал все это представление.

— Но я действительно его не знаю, — искренне развела руками, щедро украшенными россыпями бриллиантов, директор совместного предприятия.

— Я не хочу лезть в твои коммерческие тайны, но желательно выяснить, не увлекается ли этот паренек девочками? А если увлекается, так я готов заплатить за твое бесплатное приложение. Но мне нужны документальные подтверждения. Ты ведь всегда любила фотосъемку, чтобы держать клиентов за кадычок.

— У тебя тоже фотограф был. А сейчас на его месте — другой, — спокойно заметила Ирина. — Тот, первый фотохудожник, умер, по-моему, от сердечной недостаточности или нет?

— Да, Ира, — печально вспоминаю я, — если человеку вгоняют финку под лопатку, сердце почему-то отказывается работать, как положено.

— Так вот, — отрезала Ира, — у меня еще сердце молодое, горячее. И если сорвется твоя затея, так оно может и не выдержать. Так что я лучше продам, хрен с тобой, две шубки со скидкой — и будь счастлив.

— Ира, Ира, — покачал я головой, — разве я кого-то в своей жизни подставлял? Или проболтался где-то? Например, о том, у кого из знакомых какие привязанности? Или кто в меру сил выполнял гражданский долг, избрав нелегкую профессию путаны исключительно для защиты интересов безопасности родины… А какие свидетельства хранят старые негативы, Ира, ты себе представить не можешь. Я поэтому и не рискую пользоваться твоим бесплатным приложением, а другие клиенты будут очень недовольны, узнав о твоих замечательных увлечениях.

— Сейчас этого нет, — отрезала Ира.

— И не нужно. Было прежде, значит возможно и сейчас. Кто будет рассуждать слишком долго, когда речь идет о собственной безопасности? В конце концов, не одна ты торгуешь шкурками…

— Да иди ты на х… — наконец-то стала сама собой респектабельная директриса. — Лапшу на уши навешаешь кому-то другому, я долго кены сводить не умею. Ясно?

— Ясно. Только вот туда я не пойду. Это ты по километрам этих самых х… проскакала, И теперь слушай меня внимательно. Я тебе лапшу на уши не вешаю. Сказал, что ты будешь не причем — и два раза не повторю. А дядя этот после нашей встречи до тебя не доберется. Он вообще ни с кем разговаривать не сможет. Мне нужны материалы, если кто-то захочет делать из него героя посмертно. А так, залетел мужичок из-за сучки, кому охота в дерьме ковыряться.

— Да, но кореша его останутся, — не сдавалась Ира. — И начнут они делать мне вырванные годы.

— Нет, Ирочка, это не кореша. Это подельники. Две большие разницы, которые ты сама понимаешь. К тому же я обещаю тебе, что отношение к твоему бизнесу в конторе после моих действий станет куда нежнее.

— А гарантии? — продолжала гнуть линию безопасности Ира.

— Гарантии в нашем деле может дать только гробокопатель. Но с каких пор для тебя мало моего слова? К тому же, я знаю, ты не столь наивна, чтобы не поставить перемычки…

— Я подумаю.

— Подумай, подумай. А фотографию оставь себе на память. И возьми этот аванс за две шубки, шесть тысяч.

— В крайнем случае, будем считать, что ты расплатился полностью, — поставила последнее условие Ира.

— Но только действительно крайнем, — спокойно принимаю эту перестраховку, как должное.

21

У меня в запасе еще целые сутки до открытия мелкооптового магазинчика. Это незначительное на первый взгляд событие станет своеобразным сигналом для ответных действий моей команды. Так что нужно успеть решить еще несколько важных проблем, а затем вплотную заняться корчевкой поганого цветочка с поэтическим названием «Ромашка».

Соловьиная трель телефона заставила оторваться от дельных мыслей по способам убеждения «Ромашки» завясть и не пахнуть.

— Приезжай в офис, — своеобразно поздоровалась со мной Марина, — есть две новости. Одна обычная, а вторая — плохая.

Зря Марина от дел отвлекать не будет. Значит случилось что-то серьезное. Поэтому разворачиваю машину и мчу в «Козеpoг», да так, что висящая на хвосте охрана вынуждена лавировать, постоянно выскакивая на встречную полосу. Непорядок, подумал я, а быть может Рябов обеспечил своих ребят таким же спецпропуском, как у меня. Хорошее это изобретение спецпропуска, хочешь — гоняй по городу со скоростью звука, хочешь — едь под любые запрещающие знаки даже задом наперед и никто горбатого слова не скажет. Насколько я знаю, таких спецпропусков наклепали не одну тысячу. Потому что правил без исключения не бывает. Даже если это Правила дорожного движения.

Обычная новость сидела на краешке стула возле Марины, потупив невинный взор к полу. Сперва я подумал, что моя секретарша рассчиталась с Костей за его высказывания в сауне, но у Марины коротко стриженные ногти, а Костина мордочка была такой, словно об нее точили когти кошки. Может быть, его специально так разукрасили наши друзья-соперники, хотя это тоже вряд ли. Потому что займись Константином «Ромашка», наверняка, у него не хватило бы не только душевных сил приползти в офис. К тому же Марина что-то говорила об обычной новости.

— Константин, ты решил снабдить всю фирму такими украшениями? — намекаю на состояние его еще вчера прекрасного личика и смотрю на Марину. Спрашивать сейчас о чем-то Костю бессмысленно. Он начнет долго и нудно рассказывать, что вулкан Килаула проснулся, в Замбии случилось наводнение, а в Мозамбике — кокосы выдают по карточкам, к тому же у него лично тоже неприятности исключительно по поводу трепетного отношения к делам «Козерога». Причем будет это делать очень жалобным тоном, что мне в пору разрыдаться от жалости к такому выдающемуся сотруднику.

— Это его штучки, — заметила Марина, с удовлетворением смотря на изорванный костюм Константина, сшитый у дорогого портного. — Ты, кстати, тоже виноват.

— Ну, конечно, — сходу поддержал я правильный вывод, — директор совкового предприятия обязан отвечать за то, что его работник попал в вытрезвитель или довел собственного пса до несварения желудка. Короче, что случилось?

Константин молчал, было видно, он переживал по-настоящему. Потому что исцарапанная мордочка могла показаться цветочком перед товарищеским судом коммерческого и генерального директоров.

— Он отдыхать отправился, как ты советовал, — поведала Марина, — в «час пик». Сейчас на общественный транспорт без боя не сядешь. А этот придурок малоразвитый…

— Я не малоразвитый… — наконец-то произнес Константин, к которому вернулся дар речи. Насчет придурка он не выдвигал возражений.

Марина небрежно взмахнула рукой, и ее погремушки наверняка прозвучали в ушах Константина похоронным набатом.

— Этот идиот взял бутылку шампанского и за десять долларов договорился с водителем троллейбуса сделать круг почета по городу. С обязательными остановками, как положено. Только двери на остановках водитель не открывал.

По-видимому, нервы у меня начинали сдавать, так что сдержаться уже не смог, а просто расхохотался от души, явственно представляя, как озверевшая толпа стучит по закрытым дверям троллейбуса, а Константин пьет шампанское, корчит через толстое оконное стекло рожи и показывает кукиши. Действительно, придурок, за десять долларов водитель троллейбуса его бы на руках по всему маршруту волочил…

Марина недовольно посмотрела на меня и продолжила:

— А на одной остановке кто-то стащил бигли с проводов, и хотя этот идиот, наверняка, перепугался до посинения, водителю пришлось открыть дверь. На его счастье мимо менты шли, иначе нашего дебила на куски бы порвали. Пришлось генеральному менеджеру ехать в милицию выкупать это сокровище.

— Рябов в курсе дела? — спросил я невинным голосом.

При фамилии Сережи Константин сжался так, будто коммерческий директор уже приступил к его воспитанию.

— Пока нет, — теперь радостные интонации появились в голосе Марины, — но все равно узнает.

— Значит так, недостойное поведение сотрудника — позор для репутации его руководителя. Поэтому, Марина, предупреди нашего языкатого менеджера, чтобы он поменьше болтал. Константин нужен для серьезного дела, а после беседы с Рябовым он сможет разве что с благодарностью вспоминать толпу, наводившую марафет на его рыле. Константин, мне надоело бить о тебя руками. Если ты сорвешь мое поручение…

— Все в порядке, — взвизгнул вмиг оживший Костя, поняв, что процесс его воспитания откладывается на неопределенное время, а быть может, и навсегда, если он сделает все, как нужно.

— Так что поцелуй Марине ручку и гони отсюда, — командую я и Константин, до того сидевший на стуле с видом покойника, проявляет активность.

— Не желаю, чтобы эта гадость слюнявила мою руку, — заявила Марина.

— Мариночка, если захочу, он всю тебя обслюнявит, — небрежно бросаю я.

Константин и Марина молчат, хотя по ним видно, что секретарше мое предложение явно не нравится, а начальник отдела снабжения, несмотря на свои ранения, готов хоть сейчас приступить к такому занятию.

После процесса целования пальцев, этого напоминания Марине, что «Козерогом» командует исключительно генеральный директор, я вполне серьезно заметил:

— К первой новости и ее последствиям Константин нас приучает давно и весьма успешно. Что случилось, Марина?

Марина не могла на меня долго дуться.

— Дискотеку придется на время закрывать. Сегодня проломили голову дискжокею. Прямо в его парадном. Вдобавок, анонимный звонок в прокуратуру, что здание дискотеки заминировано. Это помещение арендуется у объединения «Торжество», так что они завыли, мол, не хотят рисковать, даже если никакой мины нет.

— А что, срок аренды закончился? — интересуюсь я.

— Вообще-то нет, — замялась Марина, — но Рябов тоже так считает. Вдобавок половина клиентов ходила именно ради дискжокея, говорят, он был виртуозом.

— Был?

— Даже если он выживет, то на всю жизнь останется инвалидом. Хотя врачи сказали, что с такими травмами реанимация принимает лишь для очистки совести…

— Кто это, Марина?

— Менты развили такое следствие, но Рябов сказал, что вряд ли найдут нападавших. Свидетелей-то у ментов нет, никто ничего не видел. Они сперва раскроили ему голову, а потом били ногами.

— Ты сказала «они». Известно, кто это?

— Компания, которая набегала на магазин. Такую информацию получил Рябов. Кстати, просил передать, никакой реакции с твоей стороны на это событие, у него и так масса проблем. Кофе сварить?

— Не успеваю, Марина. Мне тоже нужно спешить по кое-каким делам. И не забудь, сообщение Константина предназначается исключительно для меня.

— Разве когда-то тебе нужно было что-то объяснять мне дважды? — обижается Марина.

— Извини, Мариночка, столько накатилось, что ум за разум зашкаливает, — говорю на прощание.

Пользуясь моим бездействием, «Ромашка» развивает успех, но до открытия магазина я буду продолжать делать вид, что этого цветочка в природе не существует, а Велигуров мне даром не нужен. Иначе «Ромашка» может срочно получить подкрепление от анонимных для нее друзей «Аргуса». Пока не начались боевые действия, необходимо обеспечить тылы, будто Рябова с его правоохранительными замашками не существует в природе. Двойная страховка еще никому не мешала продлить срок своего существования.

22

Несмотря на огромный объем работы по борьбе с распоясавшимся бандитизмом и замену перегоревших ламп на уличных фонарях, Рябов выкроил для меня время, чтобы встретиться в мелкооптовом магазинчике. Воняло здесь свежей краской только что закончившегося ремонта; магазин с утра открылся и для назойливых клиентов надпись о залоговой сумме для встречи с охраной повесили на самом видном месте.

Мы спокойно играли с Рябовым в клабар, убивая время в ожидании пациентов из «Ромашки». Открытие магазина должно послужить для них сигналом для дальнейших действий по увеличению налогов за охрану торговых точек. Не успел я взять реванш у довольного постоянно сыпящимися из прикупа «полтинниками» Рябова, как к магазину подъехала машина с совершенно новыми колесами и из нее вылезли четыре парня, которым впору трактора заменять. Мы с Рябовым продолжали делать вид, что кроме нас, поблизости никого нет, а игра в карты куда дороже разговора с потенциальными покупателями.

— Кто здесь хозяин? — наглым тоном, не терпящим возражений, заявил один из громил, тряхнув плохо вымытой гривой волос.

— Телевизоры уже кончились, — отрезал я, тасуя колоду.

— С какой бригадой вы работаете? — не обратил внимания этот жлоб на товарный голод.

Теперь уже Рябов молча ткнул пальцем по направлению основной рекламы магазина.

— Короче, гробы заказывать будете? — вместо того, чтобы раскошелиться на жалкую тысячу долларов, стал выступать командир этой четверки.

— Ага, — добродушно соглашаюсь, видя, что пути к отступлению гвардейцы Рябова уже заблокировали, — четыре штуки. Понял, парашник?

Командир великолепной четверки как-то сник и почему-то не прореагировал должным образом на этот комплимент. То ли оттого, что был слишком культурным человеком или смотрящие на его команду автоматные стволы не добавляли настроения, отвлекали от так хорошо начатой беседы.

— Значит, — заметил я, — штуку баксов вы нам уже должны. Если нет — до полей орошения двадцать минут езды. И скажи своей «Ромашке» обосранной — еще раз сунется, ей все лепестки вырвут.

Парень не хотел терять своего лица. Он, видимо, в свободное от поборов время смотрел боевики, поэтому чуть напыщенно, а главное, с интонациями переводчика заявил:

— Ты уже покойник…

Кто не хочет потерять лица, рискует вообще остаться без головы. Мне почему-то тоже вспомнились несколько боевиков. Обычно такую фразу говорит какой-то гнусный деятель главному герою, но тот из своего благородства отпускает соперника. И оставшееся время фильма тратит исключительно на ликвидацию последствий своего великодушия. Самое смешное, в финале этот главный герой все равно доводит противника до общего знаменателя его мерзкой жизни. К чему тогда весь этот ненужный риск?

И хотя Рябов успел подскочить, чтобы помешать мне, я доказал — его уроки не проходят даром. Пуля, выпущенная из «ЗИГ-Зауэра», отбросила урку на стену, расцветив ее кровавыми брызгами. Телохранители Рябова тут же оттеснили рэкетиров к противоположной стене и я с удовлетворением заметил, как темнеет, набухая срочно выделенной влагой с не очень приятным запахом, штанина одного из бандитов.

— Опять стены нужно красить, — пробормотал я и чуть ли не ласково обратился к присутствующим:

— Будем считать, что эта охрана слабо подготовлена. Нам такая и даром не нужна. Отпустите их, а то еще всю лавку обгадят с перепуга. А вы, мальчиши-плохиши, заберите эту падаль как свидетельство серьезности моих намерений.

Рябов молчал. Но стоило нам остаться наедине, как его прорвало:

— Ты что, с ума сошел? Они же теперь озвереют. Мне нужно перекраивать план…

— Извини, Сережа, не сдержался, — виновато говорю и тут же оправдываюсь, — только мне не хочется быть покойником.

Рябов прекрасно знает, что я умею держать себя в руках, поэтому он недоверчиво смотрит в мои кристально честные глаза и заявляет:

— Сейчас ты едешь домой. С дополнительной охраной. И без моего разрешения оттуда не выйдешь.

Он имеет право на такие действия. Безопасность концерна подразумевает и личную дисциплину его хозяина.

— Хорошо, Сережа, — безропотно соглашаюсь я, продолжая корчить виноватую физиономию. Да, я умею держать себя в руках и выстрелил не потому, что шалят нервы или срочно захотелось отомстить за дискжокея. У меня собственные соображения по поводу дальнейшего поведения «Ромашки» в связи с таким ответом на ее действия. Рябова беспокоит то, что их стая озвереет. Меня нет. Больше того — меня это устраивает.

23

Для моей жены наступил праздник; сколько лет мы вместе, а меня дома два дня подряд никогда не было. И вот теперь, для того чтобы Сабина чересчур не радовалась такому повороту в наших семейных отношениях, мне приходится корчить вид больного. А то еще привыкнет к вынужденным окнам во время моего трудового процесса и начнет требовать повышенного внимания. В то, что я заболел, жена дорогая поверила в два счета: если человек привык килограммами жрать пилюли, он слабо понимает, как без них обходятся другие. И хотя Рябов привел моих квартирантов в состояние повышенной боевой готовности, я не делаю никаких попыток даже высунуть нос за двери. Так что, любимая супруга, дорогой Гарик, приходящая домохозяйка и очень неразговорчивые квартиранты — вот весь мой круг общения. Правда, есть еще Астроном, чердачный житель, напрочь отказавшийся от сменщика. Да и к чему ему выползать из дома, когда неприятности могут постучать в дверь без особого приглашения.

Пусть Рябов вместе с Вершигорой командуют правопорядком, но попадись Астроном ментам, это тут же создаст излишние хлопоты. Он ведь не в бегах, потому что никуда не галопирует, а просто отсиживается на чердаке, хотя розыск на него объявлен еще всесоюзный. А вообще прекрасный парень, чего от него менты хотят — ума не приложу. За Афган получил несколько побрякушек, до того хорошо там оказывал интернациональную помощь. Вернулся домой с задранным носом, а его этим носом сразу же в дерьмо. Потому что прежде был героем, воином-интернационалистом, а теперь стал агрессором. Разве пацан виноват, что его раньше научили убивать, чем думать — этого никто понять не хочет, даже те вояки, которые выли ему «Я тебя никуда не посылал», кадровики наши замечательные. Вот что значит служить родине. Лично я вообще не понимаю, на кой нам такая армия, которая любое мирное общество до военного разора доведет. А случись завтра война, командиры начнут посылать в бой людей, всю жизнь их кормивших. Но люди те уже и не помнят, как автомат в руках держать, так что это пушечное мясо готово кормить настоящих псов войны. Вот если бы армия была профессиональной, так и стоила бы дешевле, и ценилась бы дороже. Впрочем, Астроному уже все равно в ней не служить. У него один путь в жизни — до ближайшей стены. Потому что за ним — семь трупов, не считая искалеченных. Он-то в Афгане привык мертвяками сорить, медали за это получал, благодарности, а на родной земле — шалишь. За каждого покойника норовят не побрякушку на грудь навесить, а в тюрягу засадить.

Если бы не служил парень воином-интернационалистом, так вряд ли его рыбалка завершилась таким чудесным результатом: семь-ноль в пользу Астронома. Он тогда водителем только устроился, вкалывал в строительном кооперативе по четырнадцать часов, дом строил, а в этом доме ему квартиру железно обещали. Выпала ему шара на выходной из-за срыва поставок цемента. Так другой бы такому счастью обрадовался и напился как следует. А Астроном бухать не хочет. Может от того, что пристрастился в этом Афгане дурь курить или по причине благополучно завершившейся всенародной борьбы с алкоголизмом — хрен его знает. В общем, поехал он на рыбалку. А через пару часов подрысачила хорошая толпа и стала намекать Астроному, что это место у них прикормлено. Хотя вместо удочек у рыболовов были исключительно шампуры и бутылки. И находились они уже в таком состоянии, когда за руль рискуют садиться исключительно менты. Менты, кстати, и среди них были. Обычный пикничок на колхозном уровне, еще с райкомовских времен. Слово за слово, стали они Астронома лупить. А тот же воин-интернационалист, привык: если на него кто-то подымает руку, значит это враг и родина за отпор только по голове медалью погладит. Так что Астроном сразу понял — одному против такой оравы без пулемета не выстоять, хотя место отдавать без боя он не собирался из принципа. А может решил для себя, что именно за его удочкой лежит граница родины, за каждую пядь которой он готов воевать до последней капли крови. Или понял, что перед ним те самые патриоты, которые гордились советским интернационализмом и жрали шашлыки с коньяком, пока он в Афгане лил свою и особенно чужую кровь. А теперь вот такие обзывают его агрессором. Ринулся тогда Астроном к своему «Камазу» и сотворил лобовую атаку, осиротив колхоз и райотдел милиции одновременно. Ну, а тем, кому выпало дышать, после пикничка наверняка потеряли вкус к рыбалке пожизненно. «Камаз» менты в конце концов нашли, но Астронома в нем уже не было. И хотя до сегодняшнего дня его фотография с тельняшкой под расстегнутой на две пуговки гимнастеркой украшает ментовские стенды и пугает мирных граждан исключительной жестокостью этого уголовника, я его все равно не боюсь. И даже спокойно сплю, пока он несет боевое дежурство, снова чувствуя себя при этом защитником интересов родины. Все верно, раньше он защищал интересы одних людей, а теперь других, какая в конце концов разница?

Только в отличие от тех деятелей, я позабочусь о судьбе Астронома. Весь видеоскарб, оборудованный для личных нужд, и прочие чердачные мелочи — уже его собственность. Придет время — получит надежные документы и хорошие деньги вместо памятной медали «За защиту чердака». Захочет, я ему и настоящую медаль зашуруплю, долго ли умеючи. И обойдется мне она куда дешевле, чем генеральские звездочки для одного полковника по заказу партнера.

Но пока ясный день, Астроном спокойно спит, и вряд ли ему снится медаль за нелегкую службу. А я сижу в той самой комнате, откуда отправился в мир иной Леонард Павлович Вышегородский, и в который раз любуюсь картиной Александра Рослина, одного из немногих по-настоящему великих живописцев, подаренных миру Швецией.

Этот портрет Рослин написал в первой половине восемнадцатого века, когда работал при дворе маркграфов Байрейтских. Это потом были Италия, Париж, знакомство с Буше и его влияние, мировая слава, поездка в Россию по приглашению Екатерины Второй. Все это было после того, как создал Рослин портрет с прекрасно выписанными деталями, сохранившим по сей день характер старого маркграфа. Интересно, отчего Вышегородский, которому всегда импонировала абстрактная живопись, повесил этот портрет в своей комнате? Быть может, оттого, что в частных коллекциях находятся всего две работы Рослина, несмотря на его гигантское наследие, и старику импонировало именно это обстоятельство. Кто теперь знает. Но как бы то ни было, одна из картин Рослина украшает коллекцию барона Гейнриха Тиссен-Борнемиса, вторая — находится в моей. Пока в моей. Потому что я сдержу слово, данное Вышегородскому: когда Гарик подрастет, все это будет его. В том числе и дело. А я куплю где-то неподалеку от города маленький домик, если не захочу жить в большом доме, который пустует в Майами уже третий год.

Есть у меня еще и скромная хижина на берегу Адриатики, но хотя Южноморск давным-давно эмигрировал, меня туда отчего-то не тянет. Быть может оттого, что я слишком люблю этот город, боюсь навсегда уехать из него и погибнуть, подобно Антею, оторвавшемуся от земли. Хотя чего-чего, а смерти я не пугаюсь. К слову сказать, Рябов уже построил небольшую виллочку на морском берегу. Может, оттого он так рьяно борется с преступностью, чтобы снять с окон железные решетки и спокойно встретить старость? Пока Южноморск стремительно одевается в металл, нужно ведь кому-то подумать о тех временах, когда на загородных домах будут установлены стеклянные двери, как во всех нормальных странах.

Так что Рябов старается. И от вынужденного безделья я изучаю его отчеты, газетные вырезки, кассеты с записями телевизионных передач. Сережа, наверное, думает, мою грудь при этом распирает чувство гордости за то, что деньги, брошенные в топку предвыборной борьбы Карпина, несут людям благо, А главное, Карпин считает: он великая шишка и других целей, кроме его поддержки, я не преследую. Пусть считает. Тем более, что независимые газеты, естественно не те, которым отсылает бумагу Котя, вовсю хвалят Карпина за наконец-то действенные результаты в борьбе с обнаглевшей преступностью.

Жаль, что я не министр внутренних дел, а то бы без колебаний влепил Рябову орден на его широкую грудь. И не только за освещение Южноморска, о котором горожане стали забывать. Ведь даже трудно себе представить всю организационную мороку по заменам ламп дневного освещения. Но что лампы, Рябов способен на большее. Каждый вечер он запускает только около десятка бригад, то есть дружинников из «Содействия», при менте, конечно, на вариант «подсадной утки». Идет по улице какой-то раззява, разодетый в пух и прах, как вдруг налетают на него бедовые ребята, тянут с хилых плеч кожаную курточку, но откуда ни возьмись, появляются мальчики, тренировки которых оплачивает банк «Надежда». И козе понятно, при таком стечении мускулистых обстоятельств попасть в милицию для налетчиков наиболее счастливый вариант. Они ведь, в основном, пополняют больничные койки и мечтают только лишь о том, чтобы встать с них через несколько месяцев, зарекаясь бегать на гоп-стоп. Есть в «Содействии» и девичья группа, к которой пристают вечерами особенно активно, но, как правило, столкновения с ней заканчиваются для хулиганов летальными исходами. Ну, в самом деле, разве девчушка какая-то виновата, когда просто отбивается от вора и насильника, а он после этого напрочь не хочет дышать? Я всегда знал, что из всех животных баба самая опасная, но не до такой же степени. Особенно, если учесть последний подвиг наших девиц.

Какой-то придурок долго и нудно развлекался тем, что уродовал городские статуи. Тут вся пресса спелась дружным хором: и та, что поддерживает Пенчука, ругая Карпина, и та, которая делает вид — гнуснее Пенчука никого в природе нет, а Карпин — просто венец ее творения. Орут газеты: караул, вандализм, доколе… А этот деятель ломает памятники, потому что прессу читать не привык. Девки его случайно возле статуи у музея накололи, когда он голому мужику отбивал мраморное яйцо. Так они его в два счета на того мужика похожим сделали, разве что у мраморного инвалида осталось на одно яйцо больше и обе руки целые. Раз вандала никто обнаружить не смог, чтобы похвалить за работу по памятникам культуры, то девчушек этих вообще искать никто не будет. Потому что «Содействие» есть «Содействие». И менты, у которых не хватает людей и горючего для патрулирования, должны быть просто довольны тем, что многие бандитствующие элементы не рискуют уже вести себя в городе чересчур нагло. Но это так, мелочи. За Рябовым числятся и более звонкие дела.

Вот раскрутил он меня на две роскошные иномарки, но сам почему-то на них не часто разъезжает. Все оттого, что воруют эти машины, минимум, трижды в неделю. Те ребята, которые прельщаются внешним видом автомобилей и их заводской начинкой, включая стереосистемы, даже не догадываются, что Рябов лично усовершенствовал систему управления. А именно — запузырил под бампера «БМВ» и «Ниссана» радиомаяки, которые без труда помогают устанавливать мастерские, где ведется напряженная работа по обеспечиванию рынка автотранспортом. В основном, из числа угнанного. Так что милицейская спецгруппа «Сокол» без особых проблем берет ворюг с поличным. Вдобавок, тут же находятся и другие свежеугнанные машины. Ну, а если у «Сокола» чересчур много работы, так «Содействие» приходит на выручку. Как, например, было с притонами. «Сокол» четыре месяца вел съемку скрытой видеокамерой, накапливал доказательства и, наконец, закрыл на длительный переучет магазин на дому, снабжавший всех страждущих коноплей и «соломой». А «Содействие» за это же время без всяких санкций и видеокамер разбомбило несколько других малин, попутно обеспечив дополнительной работой лагерные конвои, тюремные больницы и городской морг.

А маньяк сексуальный, чикатила местная? Приладился детей насиловать, невзирая на пол и юный возраст. Родители были сильно недовольны тем, что этот урод имеет шанс встретить их детей после окончания уроков. Менты, конечно, колдовали, сравнивали группу крови с анализом слюней, но бригада важняков над этим делом потела бы до сих пор. Сколько бы еще детей отвел этот придурок в кустики, а потом на тот свет — кто знает. Но Рябов запросто выставил почти к каждой школе своих парней, в аккурат к последнему звонку; в отличие от ментов у него людей куда больше. И когда ребята заловили грозного трахателя, до того обозлились на него, что не стали проверять психику всякими экспертизами, намекать, что этот урод имеет право на адвоката, а просто и незатейливо сотворили с ним примерно то же, что вытворял он с детьми перед тем, как отправить их на тот свет. И сэкономили деньги на судебном процессе, и родителям спокойнее стало.

Словом, идет незаметная, но очень нужная работа. Пользуясь случаем, Вершигора выборочно чистит и свои ряды, посадив вместе с «кукольниками» прикрывающих их ментов. А что Вершигоре кисло, он свою пайку и без подачек снизу имеет. И главное — стал начальником областного управления по борьбе с организованной преступностью, отбросив главного соперника в ряды пожарников не без помощи Рябова. Полковник Вершигора на генеральской должности, а сколько стоит замена трех больших звездочек на более красивые погоны, мне хорошо известно. Ладненько, пусть этот режиссер, устроивший мне болезненный спектакль, поет арию «Как хорошо быть генералом», где моя денежка не пропадала. Особенно, если учесть, сколько жрут газеты и телевидение, формирующие общественное мнение, так генеральское звание Вершигоры вообще мелочь. Равно, как и поддержка прокурором города его славных начинаний. Карпин, конечно, думает: прокурор из его команды, поэтому ведет себя соответственно. Так оно и есть. Но вряд ли наш страж закона расстарался бы только из-за бескорыстной дружбы с Карпиным, я-то это хорошо знаю, а главное — чувствую по собственному загашнику. Так что придется мне восполнять все эти затраты, хотя другой, может быть, и удовлетворился бы исключительно морально.

Трель телефонного звонка оторвала от планов по улучшению наведения общегородского порядка. Еще несколько минут, и расстрогался бы, выделил Рябову дополнительные средства к полумиллиону, о чем он уже два раза усиленно намекал.

— Константин просил передать, — докладывала Марина, — интересующая тебя команда собирается сегодня ночью в ресторане «Баркас».

— Пусть он заскочит к Студенту, возьмет несколько вещей, любых, и пулей ко мне.

Ресторан «Баркас» находится на берегу моря и принадлежит фирме «Аргус», хотя согласно официальным документам, это вполне самостоятельная общепитовская точка. Теперь нужно дождаться Константина, чтобы выяснить детали. Хотя сейчас прослушивается половина городских телефонов, я знаю, что моему аппарату такое повышенное внимание не грозит. Но от Рябова можно всего ожидать, уж я-то изучил его способности. Даже если это так, то содержание нашего разговора Сережа узнает только завтра. А Константин придет сегодня, чтобы я лично смог оценить и насладиться прекрасным из последней закупки. Хотя пресс-группа вовсю старается по прежней специальности, это не снимает с нее прямых обязанностей.

24

Перед тем, как отправить Гарика на боковую, я лично поиграл с ним в морской бой. Гарику повезло вдвойне, до меня с ним общался Константин, а к этому деятелю мой сын тянется, словно к родному, чувствует инстинктивно родственную душу, пакость маленькая. Чем хорош «морской бой» — сидишь с бумажкой в мягком кресле и, ничем не рискуя, топишь корабли соперника. А если он твои расстреливает, не беда, они же условные, без экипажей, можно другие нарисовать. Но в жизни все намного сложнее и хорошо подготовленные люди не оживут по мановению карандаша взамен ушедших. Поэтому я вынужден беречь своих людей. Впрочем, это скорее отмазка для Рябова. Я слишком долго ходил под Вышегородским и не могу избавиться от привычки лично участвовать в операциях. С другой стороны, мне это нравится. И еще — такое обстоятельство подчеркивает мою индивидуальность и неповторимый стиль работы.

Хорошо, что у меня жена болезненная. В ее комнату зайдешь, словно попадаешь на склад совместного предприятия «Бриллиантовая рука, Доктор Айболит и компания». Так что накрал я исключительно снотворного, хотя другой ворюга, может, и польстился бы на многочисленные украшения, у Сабины только серьги в носу нет. Впрочем, до Марины ей далеко, правда, побрякушки моей секретарши исполнены не из драгоценных камней.

Ночью, чувствую, мой дом останется без охраны: квартиранты сожрали хлоралгидрат вместе с презентованной им бутылкой водки. Эти ребята подчиняются непосредственно Рябову, так что пришлось уговорить их подремать энное количество часов, почувствовать себя при этом великим химиком. Мой водитель Саша — формально тоже человек Рябова. Но в отличие от квартирантов, после звонка к Студенту повел себя правильно. Поехал не докладывать Сереже, а ко мне и обеспечил тыл Студенту Босягиным. А вот он-то — мой человек, пресс-группа подчиняется исключительно генеральному директору «Козерога», пусть Рябов в свое время громко вякал насчет общего руководства.

Босягин парень простой, слова лишнего не скажет, а главное — способен на многое. Ему, что статью написать, что раскрутить несговорчивого наследника на продажу какой-то коллекции, что ему же глаза выбить без наркоза или прострелить кого-то, все делает четко и аккуратно. А главное — профессионально. Так что за подпору Студента и архива я даже очень спокоен, чего не могу сказать о себе лично.

Астроном выслушал меня внимательно, лишних вопросов не задавал. Да и не нужны они, когда речь идет о том призвании, которое родина помогла ему в себе обнаружить. Какие проблемы — раньше гробил людей бесплатно, а теперь — за деньги. Да и то, если разобраться, хотя Астроному об этом я не скажу, влез в чужую страну и пулял, кого попадя. А тут, на родной земле, порядок навести нужно, столько нечисти развелось, убийц проклятых, так вдобавок не бесплатно же. Не на «Камазе» том отстаивать конституционное право на отдых.

Вот чтобы позаботиться лично о себе, я спускаюсь в подвал и с удовлетворением отмечаю — при методах средневековой осады, мой дом — моя крепость, спокойно бы держался хоть год до подхода главных войск. Так что пока я переложил ящики с консервами и разнокалиберными бутылками, пришлось даже вспотеть. А потом уже вытащил из кармана маленький пультик, без которого гигантский стеллаж с закрутками можно сдвинуть исключительно динамитом. И поехал стеллаж на меня, освобождая узкий проход в оружейную комнату. Есть в этом подвале еще один ход, но пока он мне не нужен. Хотя, иди знай, быть может пригодится в будущем, я человек предусмотрительный. Но тогда — прощай мечты о маленьком домике возле моря неподалеку от Южноморска. Придется в этом Майами заживо гнить, тоскуя по любимой жене и дорогому сыну.

Астроном, конечно, привык к отечественному оружию, но я был космополитом еще в те времена, когда такое сознание могло привести к нежелательным последствиям. Так что хотя экипируюсь отечественной десантной формой, в которой щеголяет Астроном, но в вооружении у нас различия существенные. Пусть Астроном выдающийся патриот, но одну полезную иностранческую штуковину ему придется прихватить. Наша промышленность еще не создала такой арбалет с оптическим прицелом и прибором ночного видения. А главное, хочешь — стрелу пускай, хочешь — наверни на ее головку патрон калибра 5,35, ну а если возникнет желание, так вместо наконечника украсит это порождение средневеково-инженерной мысли и юлообразный небольшой снарядик.

А мне такой арбалет не нужен. Рябов изредка тащил ножи из личной коллекции шефа, но как-то сделал приятный подарок — пояс с шестью метательными ножами. Короткие рукоятки, удлиненные лезвия, нож в моей руке всегда был пострашнее пистолета. Из арбалета этого импортного, за который пришлось выложить тысячу четыреста долларов, я в мишень попадал, но с довольно-таки близкого расстояния. А нож — совсем другое дело, причем и мишени совершенно иные, с десяти метров спичечный коробок прошиваю, причем с любой руки. Так что нацепливаю этот очень полезный подарок на пояс и подвязываю под коленом ремень кобуры. «Калашников» в нее не войдет, даже с укороченным стволом и откидным прикладом, а «Узи» — пожалуйста. Только вот «Узи» Рябов предпочитает, так что на моем личном вооружении, кроме «ЗИГ-Зауэра», есть еще один германец. Миниатюрный автомат «Хеклер-Кох», тридцать два сантиметра; скорострельность, правда, уступает «Узи», но патроны взаимозаменяемы — «ИМИ», «Парабеллум», в крайнем случае, «Байард». Зато нет у «Узи» передней рукоятки для ведения огня двумя руками.

На всякий пожарный случай прихватил я еще пару гранат перед тем, как взять в руки антиквариат. В свое время его на улицах Южноморска валялось — только ленивые не собирали. Потом, правда, по городу стали орать: кто не сдаст оружие и оккупационные газеты — тому лично Берия благодарность выпишет, но многие все равно не испугались. Именно благодаря таким безвестным собирателям в моих руках антикварный итальянский автомат, давным-давно созданный Луиджи Франчи, но до сих пор работающий безотказно. Правда, внес я усовершенствование в его конструкцию, отцепив откидной приклад.

Саша ждал нас в благополучно угнанной, несмотря на правоохранительные старания Рябова, машине. Ничего страшного, безвозмездно отдадим хозяину этот транспорт, перекрашивать не будем, номера сбивать тоже и поддельный техпаспорт нам даром не нужен. Прокатимся с ветерком к «Баркасу» — и все дела.

Я уселся на заднее сидение и отодвинул в сторону Сашин автомат Калашникова с подствольным гранатометом. Звездочет мой замечательный вел себя так, словно ежедневно выходит из дома на свежий воздух, а главное — спокойно. Привычна для него такая прогулка, хотя в последние годы он не возобновлял стрелковой практики. А вот Саша, похоже, нервничает. Мне тоже как-то неспокойно, но сейчас главное — ввести Сашу в состояние готовности. Еще не хватало, чтобы мой тыл прикрывал мандражирующий боец.

— Саша, что это ты бросил на сидение? — спрашиваю я.

— Автомат, — говорит Саша таким тоном, будто ему задал вопрос прирожденный слепец.

— Как тебе не стыдно? — возмущаюсь я. — Ты же служил в рядах нашей славной армии, овеянной победами, А что говорил лично выдающийся полководец и стрелок всех времен и народов Ворошилов? Он говорил, что автомат — оружие гангстеров, а советскому солдату нужна винтовка со штыком. Где твоя винтовка и штык к ней?

Астроном издал скрипящий смешок, в зеркале заднего обзора я увидел — Саша улыбается. Порядок.

— У меня вместо штыка нож есть, — ровный голос водителя подтверждает его боеготовность.

— Слава Богу, — успокоился я, — на него вся наша надежда. Поехали, Саша.

25

Чем хорош прибор ночного видения, так способностью изменить внешность человека. Стоит только нацепить его на лоб, сразу становишься похожим на реставратора. А когда стремишься к реставрации социальной справедливости, прибор ночного видения можно использовать и по прямому назначению. Молоденький мент, несущий службу у закрытых дверей загородного кабака «Баркас», пока вызывает у меня чувство жалости. Наверное, становлюсь с годами сентиментальным; уже несколько раз замечал за собой, Прохожу мимо горбатых или таскающих свой полиомиелит вместе с костылями, так почему-то давят на душу дурные мысли, словно виновен перед ними, что родился с прямой спиной и ноги действуют безотказно. А перед этим ментом я все-таки буду виновен, но в меньшей степени, чем он сам. Нужно понимать, даже в его годы, с кем можно работать, а с кем просто — чересчур опасно для здоровья.

Хотя сегодня ментов поставили в такие рамки, что выбирать им особо не приходится. После своей нелегкой службы по защите народных интересов они спешат защищать интересы отдельных его представителей, а также их магазины, кафе, рестораны и прочие заведения, нуждающиеся в повышенной охране в переходный период, называющийся «диким рынком». Поэтому отчетливо зевающий чуть ли не перед моим носом мент сейчас не отрабатывает свою нищенскую зарплату, а те деньги, которые помогают ему успевать за ценами. А значит, не следует делать различий между ним и кому он служит по-настоящему. Когда Астроном подаст сигнал, моя рука вряд ли дрогнет.

Астронома я тоже вижу. Он поднимает вверх два пальца, а затем показывает на балкон. Я жду, не забывая время от времени поглядывать на моего подопечного мента, которому очень хочется спать — ведь с утра снова на работу, а начальство даже не догадывается о таком совместительстве и спрашивает по всей строгости. Руководству всегда легче, ему не нужно отрабатывать свою пайку, неся собачью службу по охране чьих-то интересов. Задачи у него совсем другие.

Астроном уже на балконе, мы ведь действуем вопреки логике, не одновременно. Так что свою первую задачу мой звездочет выполнил и теперь остается только освободить вход в это замечательное заведение. Максимально сокращаю расстояние между собой и ментом, благо елочек насадили у кабака, словно это обкомовский офис. Рука плотно легла на рукоятку рябовского подарка, я не рискую использовать пистолет, пусть даже заранее навернул на «ЗИГ-Зауэр» глушитель. Астроном, по всему видно, тоже обошелся средневековым оружием, поразив из него, по крайней мере, одного из двух охранников. Так что поднимаю руку на уровень плеча, прижимаю большим пальцем лезвие к ладони, резким движением указательного, среднего и безымянного пальцев, сомкнутых в единой цели, толкаю вперед клинок, тут же убирая кисть назад.

Нож летит стрелой, если метать его таким способом, он совершает всего один полуоборот — это дело накатанной годами техники. Клинок входит в горло охранника чуть ли не по рукоятку, пока он еще жив, но когда нож поражает кадык, вряд ли стоит удивляться, отчего противник не может издавать звуков. Я поднимаю вверх один палец и тут же опускаю его вниз, влетаю в вестибюль и слышу: перед тем, как запустить в работу свой «Калашников», Астроном по старой армейской наступательной привычке сперва использовал две гранаты. Сейчас он мой командир, а я только резерв главнокомандующего, несмотря на то, что в грохот автоматных очередей вкрадываются пистолетные хлопки.

Когда через несколько секунд дверь чуть ли не соскочила с петель, пропуская троих к лестнице, резерв не подвел. Антикварный автомат выдал очень длинную очередь, пули опрокинули спешащих покинуть банкетный зал и оставили следы моей неважной огневой подготовки на лестнице и в потолке. А со стены отскочил такой кусок штукатурки, что здесь, по дырам видно, будет проводиться хотя бы косметический ремонт.

После резкого звона в ушах тишина кажется оглушающей, но идиллия покоя в мгновение уходит. Пистолетные выстрелы, замолчавший «Калашников», так что я спешу прикрыть Астронома, вытаскивая на ходу из кобуры «Хеклер-Кох». И вовремя. Два плотно сбитых парня перекатились набок, развернувшись в мою сторону, но в такой ситуации секунда форы дает очень многое. Я просто шел на них, а передо мной была стена огня, рвущегося на свободу из ствола автомата, здесь особой меткости не нужно. Пули изрешетили этих последних защитников баррикады, сымпровизированной из стола, прикрывавших отход троицы, которая дальше лестницы не добежала. Несмотря на пулю, разорвавшую лицо одного из парней, узнаю посетителя моего магазина.

Потом я увидел Астронома. Он сидел на корточках у стены, вытянув вперед руки в коротких кожаных перчатках, оставляющих свободными пальцы, а перед ним лежал «Калашников» с выдернутыми, прикрученными друг к другу изолентой магазинами. Подсумок был расстегнут, но сменить обойму Астроном не успел. Две пули все-таки нашли его грудь, изорвали в клочья защитную куртку, но ведь это не смертельно. Когда пули застревают в бронежилете, человек может лишиться сознания, не больше. Я услышал сзади какой-то приглушенный стон и встретился со взглядом человека, выползающего из лужи крови. Из его рта текла черная, жильная кровь, но этот уже точно покойник полз вперед, к допотопному нагану, валяющемуся в нескольких метрах от меня. Он упорно преодолевал сантиметр за сантиметром, оставляя за собой липкую черную полосу. А Астроном не шевелился, и только теперь я заметил небольшое отверстие, вокруг которого выступило несколько капелек крови, чуть выше левого виска. Рикошет или слепой выстрел, подумал я, обернулся и выпустил короткую очередь в ползущего противника.

Я стоял среди вздыбившегося от взрывов паркета, ушедшей на тот свет команды «Ромашки», застывшей в нелепых позах среди разбросанных фруктов; вытекшее из разбитых бутылок вино перемешивалось с кровью, запах ее, свежий и резкий, подкатывал комок к горлу. Взвалив на плечо Астронома, отбрасываю ногой уже не нужный ему «Калашников» и спешу вниз, прихватив по дороге свободной рукой итальянский автомат.

Площадка перед кабаком была слабо освещена, но если кто из этой компании уцелел, мишень из меня — лучше не придумать. На бронежилет надежда слабая, они же стреляли в Астронома уже после того, как дурацкая пуля поставила точку в финале его жизни. Меня охватило какое-то непонятное оцепенение, когда по аллее стремительно, с дальним светом фар, летел к «Баркасу» автомобиль, из окна которого наполовину высунулся человек с автоматом. Почему-то показалось, что это подмога вездесущего Рябова, и быть может потому я не отпустил тела Астронома, но внезапно раздался грохот, и машина разлетелась на куски в желто-ярком сполохе, больно ударившем по зрачкам.

Горящие куски металла и плоти еще медленно планировали над елочками и дорогой, когда Саша подогнал машину.

— Давай! — впервые в жизни скомандовал мне он и внезапно охватившая слабость ушла в давно прожитое. Тело Астронома никак не лезло на заднее сидение, торчащий арбалет цеплялся за крышу автомобиля. Я перерезал ножом кожаный ремень, втиснул Астронома в узкое пространство «жигулей», вскочил на переднее сидение, отодвинув автомат с опустевшим подствольным гранатометом.

Саша, как всегда, молчал. Он гнал машину по ночному шоссе, вдоль побережья, а я думал о том, что будет дальше. Нет, не рыдал я о судьбе Астронома, все под Богом ходим, и меня когда-нибудь может найти пуля, пока, правда, везет, а свою судьбу человек выбирает сам. Астроном погиб на родине, но если бы это случилось там, на войне? Тогда прилетел бы за ним «черный тюльпан» и кто-то сказал бы над его наглухо заколоченным гробом, чтоб, не дай Бог, родственники не вскрыли, дежурно-казенные красивые слова: погиб, мол, смертью героя в борьбе за правое дело и свободу братского народа, рвущегося из оков мирового империализма. Это сказали бы даже в том случае, если б Астроном нашел свой конец от дизентерии или снайперской пули во время обеда. Он ведь рассказывал мне, как там гибли ребята, взвод Астронома почти полностью выбили.

Он в живых остался из-за нелюбви к яблокам. Ехали они тогда по дороге, как словно мираж, выросли по борту несколько яблонь с висящими плодами. И в этом скалисто-пустынном краю они показались пацанам чудом, кратким свиданием с родной землей. Бросились они к яблочкам, на деревья полезли. Так некоторые на тех ветвях и повисли, когда ударили по пацанам два ручных пулемета. И оттого, что Астроном с водителем прикончили эту немногочисленную засаду, солдатам легче не стало. А потом помполит заставлял уцелевших писать красивые письма на родину погибших. Нечто вроде: ваш сын героически отдал свою жизнь за советскую Родину в смертельном бою, уничтожил при этом батальон противника и спас жизнь своего командира. Его имя будет жить в веках символом доблести, беззаветного служения Отчизне и народу, а пионерам есть с кого брать пример. А что, о зеленых яблоках писать лучше?

Внезапно машина пошла юзом, меня бросило на лобовое стекло; автомобиль развернуло и он остановился боком в каком-то метре от крутой обочины.

— Что такое? — оторвался я от посторонних, а потому успокаивающих мыслей.

— Колеса, сразу два.

— Дуй на ободах и подальше. Тряску, как-нибудь, переживем. Да что с тобой?

— Первая не врубается, — нервно бросил водитель.

— Лучше машины не мог угнать, развалина какая-то, — нарочито спокойно заметил я. — Не дрыгайся, хладнокровнее, врубай заднюю — и вперед.

— Движок запорем.

— Давай спасать движок, пусть запорют нас.

Повезло, что колеса прокололись, а не лопнули. Тогда бы труба. Хорошо, что на наших дорогах валяется столько гадости, которая не позволяет колесам лопнуть, а просто прокалывает их, оставляя шанс на дальнейшее существование.

Мы проехали реденькую посадку и остановились в небольшой ложбине. Луна медленно скользила по глади спокойного по-ночному морю и холодные звезды равнодушно мерцали вдали, как и миллионы лет назад. Что изменилось за ушедшие годы? Звезды, разве люди стали умнее? Конечно стали, раньше дубинами друг друга гвоздили, мечами, а теперь совсем другое дело. В общем, если бы не войны, мы бы до сих пор жили в пещерах, собирая вручную дары природы. Вся передовая мысль, все устремления человека направлялись на благо войны. Это ради нее он создал порох, расщепил атом и взмыл к звездам. Конечно, может очередной изобретатель мечтал о самолете или телевизоре, чтобы облегчить жизнь людям, кто спорит. Но эти изобретения тут же начинали использовать для облегчения жизни людей по противоположному назначению. И посыпались с самолетов бомбы, сперва вручную, потом автоматизированно, а телевидение открыло новую страницу всемирной истории разведки.

Астроном лежал на заднем сидении машины и, казалось, спал.

— Похоронить бы, — шмыгнул носом сентиментальный Саша.

У меня нет для этого времени, но водитель должен по-прежнему с обожанием смотреть на своего шефа. Я привык решать несколько задач одновременно.

— Он погиб в бою, Саша, — мягко говорю я, — и мы похороним его по древнему воинскому обычаю.

Саша знает, что в литературно-историческом аспекте я очень наблатыканный человек, поэтому воспринимает мои слова и действия как единственно верное решение. Я медленно накручиваю на арбалетную стрелу юлообразный снаряд, натягиваю пружину и плавно нажимаю на спуск.

— Настоящему мужчине подобает именно такое погребение, — Саша чересчур простодушен, чтобы заподозрить меня в неискренности, а я выбрасываю пришедшие из недр памяти слова прочитанной давным-давно саги: «Из пламени костра он подымется в Валгаллу и бог Один укажет ему место за столом среди героев».

Огонь пожирал остов машины вместе с телом Астронома, Саша, по-видимому, начал думать о чем-то своем и я быстро спросил у него:

— Ты сможешь найти хозяина машины?

— А зачем?

— Саша, ты ведь украл автомобиль. Это нехорошо. Мы не воры. Найдешь хозяина машины и отдашь ему деньги.

— Сколько?

— Сколько скажет. Во всяком случае больше двух с половиной тысяч баксов такая лайба не стоит.

Саша с плохо скрываемым восхищением смотрел на меня. Может, для него этот жест показался очень широким, а для меня — вполне обычным. В этом мире я никому ничего не должен, потому что привык платить по счетам.

26

Перед тем как завалится спать, я почему-то подумал, что меня разбудит Рябов. Но этого не случилось. Так что мне не пришлось выслушать его соображения по поводу увядшей «Ромашки», зато нужно было выдерживать избранную линию поведения. Во всяком случае, выходить из дома действительно не следует и Сережа напрасно думает, что я свяжусь с ним. Кроме того, уверен — после моего ужина в «Баркасе» вряд ли Рябов захочет, чтобы я по-прежнему инкогнито беседовал с кем попало по домашнему телефону.

Квартиранты не задавали вопросов по поводу внезапно свалившей их сонной одури и насчет того, куда делся Астроном. Но то, что они уже успели заложить меня Сереже, голову наотрез дам, причем любую, не то, что свою. Иначе почему неподалеку от дома постоянно ошивается какая-то группа; Рябов не допустит, чтобы осиротевший «Аргус» беспокоил меня, пусть даже с его точки зрения повел я себя несколько бестактно по отношению к «Ромашке».

Рябов заявился на следующий день, поближе к вечеру; одуревшая от счастья Сабина, видящая мужа три дня кряду, прикатила в кабинет сервировочный столик и тут же уселась рядом со мной.

Я нежно посмотрел на супругу, подумал, что чересчур уж избаловал ее таким повышенным вниманием и проворковал ей на ушко:

— Радость моя, сделай вид, чтобы я тебя искал.

Хотя Сабина стукнула дверью чуть тише обычного, Рябов не стал мне читать лекцию на тему «Мужчина и женщина». Он выдерживал паузу, а я вел себя так, будто продолжаю образцово выполнять все его указания.

— Сережа, тебе нужно жениться, — наконец-то выдал я дельное соображение, пододвигая к нему тарелку с тостами.

Рябов удивленно вскинул брови, но по-прежнему молчал.

— Нет, ты не представляешь всех прелестей семейной жизни, — щебетал я, наливая кофе, — а главное, твой лучший приятель будет просто счастлив, что не один он мучается.

Рябов, наконец-то, начал высказываться, хотя совсем не по поводу женитьбы.

— Думаешь, я не понимаю, зачем ты это сделал? — чуть ли не прошипел Сережа.

— Что сделал? — выдаю улыбку стопроцентного идиота и при этом по-рачьи выкатываю глаза. — Ты стал говорить загадками.

— Ладно. Что сделано, то сделано. А что будет дальше? — по-прежнему оставался слишком серьезным Рябов.

— Я не понимаю, о чем речь, — так же упорно, как и он, гну свою линию поведения.

— Речь? Речь сейчас идет о том, что ты уничтожил все мои планы. Можно было все сделать красиво. И гораздо надежнее, А главное — чужими руками.

— Сережа, хватит. Надежнее не бывает, — сдаюсь я.

— Конечно, только менты такое следствие развели, будто совершено убийство президента. И мне приходится постоянно отвлекаться… Было бы гораздо лучше собрать всех, кому должна «Ромашка», подвести к ним бригаду. И она рассчиталась бы за все дела. А мы оставались в стороне.

— Сколько времени бы заняла операция? — мне, кажется, пора переходить в наступление, лучшей формы защиты еще не придумано. — Сколько бы еще денег пришлось потерять?

— Согласен, — отрывисто бросил Рябов, — только продолжай. Давай, вслух. Кто еще из людей твоего положения рисковал бы собственной жизнью? Я же говорил о цене твоего самолюбия. А мне методов Вершигоры простить не можешь, хотя и промолчал. Я ему втык сделал. Чувствовал — раз молчишь, что-то задумал. Если бы мог тобой руководить по-настоящему…

— Извини, Сережа, — твердо прерываю эти рассуждения, которые вряд ли приведут к добру, — мной руководить имеет право только один человек — я сам. Это — раз. Что касается «Ромашки», то вполне обычная разборка между этим цветочком и, скажем, обманутым им «Салмо». Можно подумать ты настолько наивен, чтобы не поведать своим дружкам-ментам о такой раскладке. Это — два. А теперь основное, без порядкового номера. Мы столько лет вместе. Ты еще не привык к моему стилю работы? Ведь такие разговоры у нас идут постоянно и все остается по-прежнему. Только разве что нет Вышегородского, который благодаря твоим упрекам, сдерживал мои порывы самостоятельности.

— А то, что «Аргус» перегруппируется, защиты попросит, не учитываешь? Не где-нибудь, в конторе. И контора, втравившая его в это дело, себя обязанной будет чувствовать.

— Мне помнится, кто-то намекал, что мы должны оказать помощь неким людям из конторы…

— Хорошо бы, сцепить их друг на друге. Мертвой хваткой, чтоб успеть «Аргус» прижать, — наконец-то стопроцентно союзничает со мной Сережа. — С ментами проще. Заказное убийство в «Баркасе». Такие преступления давно не редкость. И уже никто не удивляется, если их не раскрывают. Скажи, что ты еще задумал?

— Какая разница, Сережа? Главная прелесть нашей совместной работы в постоянной подстраховке. Мы ведь идем разными путями к единой цели. А кое-какие секреты не позволяют расслабляться ни тебе, ни мне. Ты ведь тоже не все свои действия согласовываешь, однако концертов я тебе не устраиваю.

Сережа мог бы достойно ответить, однако решил промолчать, наглядно доказывая, кто хозяин дела. Но я прекрасно догадываюсь, что его реванш будет не менее значительным, нежели мое самостоятельное решение по «Ромашке». Газеты, понятное дело, подробно расскажут о кровавой разборке мафиози в «Баркасе». Вдобавок выскажут осторожные предположения, почему они произошли, факты у них будут стопроцентные. И я не сильно удивлюсь, если через несколько дней те же самые газеты поведают что-нибудь о судьбе «Аргуса», несмотря на то, что Сережа сейчас подтверждает справедливость моих слов о наших методах работы. Молчит, тостики жует, боится подавиться. Словом, продолжает мою линию поведения.

Сережа тщательно вытер пальцы салфеткой и невзначай спросил:

— Марина у тебя на персональной связи?

— Что ты, Сережа? — как можно изумленнее развожу руками.

— Ну-ну, — тяжело улыбнулся Рябов. — Только попрошу — не принимай самостоятельных решений по конторе. Там я должен играть самостоятельно.

— Расписку дать? — теперь усмехаюсь я, — так она юридической силы не имеет.

— Мне достаточно слова, — не сдается Рябов.

Я вздохнул и заметил:

— Считай, что ты его уже получил.

Рябов лениво потянулся, достал из бокового кармана нож с короткой рукояткой и бросил его на опустевшую тарелку.

— Не думал, что ты станешь разбрасываться моими подарками, — Рябов, конечно, подразумевал неожиданный визит к «Баркасу».

— Я тоже в свое время подарил тебе ножик. Причем, как и ты, два раза подряд. Так что по ножам у нас боевая ничья.

Сережа ушел, а я сидел в вольтеровском кресле и думал о той головомойке, которую он все-таки закатит Марине. И пока Рябов не состыковался с ней, я быстро набираю номер телефона секретарши, попутно хваля сам себя, что не нарушаю слова. У меня полно недостатков. Но есть по крайней мере, хотя бы одно достоинство: я еще ни разу не нарушил собственного слова, кому бы его не давал. Потому что в нашем деле — это труба, обманешь один раз — потеряешь лицо навсегда. Это железное правило я не собираюсь нарушать и сейчас.

— Мариночка, — торопливо говорю, услышав почти нежные интонации явно истосковавшейся по шефу девушки. Еще бы, даже перекурить не с кем. И торопливо, словно в любое мгновение наш разговор может прервать бестактный Рябов, продолжаю: — Тебе Сережа может дурацкие вопросы задавать, так что ты не расстраивайся.

— Где сядет — там и слезет, — успокоила меня Марина. Славно, если б Рябов действительно сел на нее, а лучше бы лег — сколько проблем было бы решено.

— Мариночка, срочно свяжись с Константином, — скороговоркой добавляю, как всегда решая сразу несколько проблем. Оставаться в городе пацану сейчас просто опасно, иди знай, как он выцарапал информацию о сборище в «Баркасе». — Пусть едет в командировку, за автомобилем. Чем скорее, тем лучше.

27

Годовщина Великого Октября не за горами, и я начал нервничать по поводу того, что фирма «Ирина» до сих пор не выполнила мой заказ. Так что, быть может, придется жене дорогой, Сабине любимой, ходить этой зимой в каком-то старье. Я-то знаю, в ее гардеробе, кроме беличьей шубки, есть только две норковые, не считая собольей. В общем, если Ира не выполнит мой заказ, придется Сабине встретить холода в этих обносках.

Вдобавок Рябов огорчил, поделившись информацией, что ему в общем-то не свойственно. Того глядишь, к очередной октябрьской дате начнется еще одно революционное событие, уж слишком часто отвлекается Сережа от своей нелегкой работы по обеспечению общегородского порядка на совместный отдых с приятелями. И грозящие обществу из конторы перемены мне не улыбаются, потому что идти к стенке или в глухое подполье — совсем не для моего нелегкого характера. Так что на крайний случай заграничный паспорт подданного Великобритании у меня уже есть.

И «Аргус» знаменитый пока еще не сообщил всему миру по поводу самоликвидации, несмотря на то, что Рябов зажал его — дальше некуда, разве, что только не уничтожил.

Вот с такими мыслями я сижу в своем кабинете и даже не пытаюсь понять, чего хочет от меня дама внушительных размеров, сумевшая прорвать заслон Марины.

Давно привык, что постоянно отвлекают от дел какие-то люди, спаянные единой целью — сделать меня еще богаче. А поэтому спихнул все переговоры на свои многочисленные службы. Но сейчас нет на месте ни главного инженера, ни менеджера, а что касается коммерческого директора, то он, кажется, позабыл дорогу на работу, до того у нас положение фронтовое. Так что сейчас дама, высказывая свои золотые предложения по поводу перекидки вместе с ее малым предприятием двадцати тонн семечек, действует на нервы лично мне. Конечно, очень хочется выдать в ответ этой тете какое-то соображение, после которого она бы вылетела за дверь без посторонней помощи, однако после ее заявления о конвертации и крупном наваре я обрадовался до того, что чуть быстрее обычного произнес фразу, ставшую дежурной:

— Очень интересное предложение, но мне нужно его обдумать. Я свяжусь с вами, скажем, послезавтра.

Хотя по лицу дамы промелькнуло опасение, что за пару дней кто-то сможет сожрать все эти семечки, она согласилась с такой осторожностью. Потому что настоящий фирмач просто обязан проявлять сдержанность, впервые встречаясь с возможным партнером.

Дама степенно выплыла за дверь, я нервно прикурил сигарету и вместо того, чтобы нажать на кнопку селектора, прочистил горло чуть ли не львиным рыком:

— Марина!

Через мгновение тишину кабинета нарушили перезвоны украшений секретарши, тут же стянувшей у меня со стола сигарету.

— Мариночка, позвонишь послезавтра этой бабе и скажешь ей, чтоб шла со своими семечками… Только культурно.

Марина привыкла к таким указаниям, а потому довольно качнула головой. Ей, по-видимому, даже нравится делать моим неудавшимся партнерам приятные сообщения.

С Мариной я живу несколько дней. Наше совместное проживание ограничивается общей двухкомнатной жилплощадью и хотя моя секретарша несколько раз продефилировала мимо меня совершенно обнаженной, я твердо держал слово, которое мы дали друг другу с Рябовым. С сотрудниками нас должны связывать исключительно деловые отношения. Так что, на всякий случай, оберегая свою невинность, запирался я в дальней комнате, любезно предоставленной секретаршей. Если бы Марина решилась захватить меня спящего, то вряд ли я сумел бы сдержать свое слово, которое всегда было нерушимым. Так что мне все-таки очень хочется, чтобы его нарушил Рябов, хотя свои атаки на него Марина давно прекратила.

Рябов после разборки с «Ромашкой» вертит мной, как хочет. Приказал переселиться к секретарше — и я беспрекословно подчинился. Неудобно стеснять девушку, хотя ее квартира куплена на мои деньги. Но если бы я стал лепить прописку на каждую имеющуюся у меня жилплощадь, боюсь, в паспорте места бы не хватило. Хотя для моральной компенсации своего ущерба я на всякий случай доложил Сабине, что переезжаю к Марине по приказу Рябова. Так что, если моя жена доберется до Сережи, проблемы с «Аргусом», конторой и правопорядком покажутся ему очень незначительным.

Несколько дней спокойной, безалаберной жизни, по-видимому, все-таки сделали свое дело и я расслабился. Мы ехали к Марине, она сидела рядом и что-то рассказывала, но я по привычке думал о своем. И только когда Марина вцепилась в плечо своими нежными, но сильными пальчиками, заорала: «Смотри!», почувствовал неладное. Благодаря стараниям Рябова по освещению города в зеркале заднего обзора был отчетливо виден громадный рефрижератор, перегородивший проезжую часть. И если машина с охраной не объезжает его по тротуару, значит врезалась она в эту громадину. И тут я принял неверное решение. Вместо того, чтобы развернуться и поехать к месту происшествия или стремительно набрать скорость, остановился, быстро расстегивая пуговицы куртки, выхватил пистолет, но послать патрон в патронник уже не успел. Двери одновременно распахнулись, и с двух сторон на меня смотрели черные, как у ангела смерти, зрачки автоматов.

— Брось оружие, мать твою, быстро… — неслись крики со всех сторон, словно включили стереосистему.

Я разжал пальцы, успел заметить, что Марину уже выволокли из машины, и тут чья-то лапа легла на мои волосы, рванула на себя, да так, что слезы заволокли глаза. Давно я не плакал, лет двадцать пять, не меньше. Крепкая пятерня продолжала тянуть за волосы голову вниз и отпустила только тогда, когда меня схватили за руки, швырнули на капот, обшаривая и в таких местах, куда пистолет или нож нельзя спрятать даже при большом желании. Затем меня развернули, по-прежнему не ослабляя хватки, прямо перед собой я увидел ухмыляющуюся рожу парня в длинной кожаной куртке, демонстративно сдувающего с пальцев вырванные волосы. Несдержанность снова отвратительно сказалась на моем здоровье. Хотя руки и ноги мои были надежно заблокированы, я сумел все-таки, резко дернув одной только шеей, нанести ему удар лбом в нос. И после этого тупая боль рванула затылок, увлекла за собой в непроглядную темень.

28

Передо мной была все та же темнота, и словно со стороны я услышал свой собственный стон. Широко раскрываю глаза, но ничего не вижу. Разве что еще сильнее запульсировала в голове кровь, гулкими толчками рвущая виски. Казалось, еще мгновения — они не выдержат напора боли и разорвутся. Руки отказывались повиноваться.

— Очнулся? — словно сквозь ватную пелену послышался издалека голос Марины.

— Ничего не вижу, — прошептал я, — наверное, сотрясение…

— Успокойся, я тоже ничего не вижу, — прервал эти соображения голос Марины, — мы в гараже под домом. Здесь нет света.

Хотя Марина пыталась меня успокоить, боль от этого меньше не стала. И еще я сообразил, что руки у меня просто-напросто связаны. Именно связаны, а не скованы наручниками. И как бы я туго не соображал, стремясь победить боль, это говорило о многом.

— Где мы? — бросая наугад вопрос в темноту.

— Что-то сильно похожее на обкомовскую дачу… — неопределенно протянула Марина.

— Тогда порядок, — выдавил я как можно более спокойным голосом, стараясь шевелить пальцами, чтобы восстановить кровообращение.

Да какой там порядок, если ей не завязали глаза, значит выходить нам отсюда только вперед ногами. Стали бы они засвечивать точку, если бы не рассчитывали иметь дело с потенциальными покойниками.

Марина подползла ко мне и удивительно нежным голосом спросила:

— Ты сможешь развязать мои руки?

Пока я привстал на колени, показалось, что прошла вечность. Вспышка боли отразилась в голове с новой силой, когда кончики пальцев лишь скользнули по ворсистой веревке.

— Не получится, Марина, — глухо простонал я.

В свою очередь Марина попыталась справиться сперва пальцами, а потом зубами с узлом на моих руках, но у нее тоже ничего не вышло.

— Попробуй, перекусить цепочку на сережке, — властным голосом скомандовала моя секретарша.

Во рту у меня было такое ощущение, словно перед экскурсией в этот подвал я полдня лизал медную ручку от двери собственного кабинета. Пересохшими губами я коснулся щеки Марины и, несмотря на то, что каждое осмысленное движение сопровождалось новым витком боли, пробормотал:

— Сейчас мне особенно хочется тебя…

Марина издала что-то вроде смешка, но эта фраза не для нее. Я не имел права показывать слабость даже собственной боли, грыз зубами тоненькую цепочку, быть может, стирая эмаль, и уже почти теряя сознание, почувствовал, как надломилось звено, тонко звякнул о пол пластмассовый полумесяц.

Определяю по звукам — Марина встала в полный рост. Под ее сапогом хрустнула пластмасса. Она долго возилась, пытаясь сидя спиной к обломках серьги нащупать их пальцами, и, наконец, я почувствовал боль от пореза на руке. Мы сидели спина к спине Марина пыталась освободить мои руки от пут.

— Чуть выше, Марина, — скорректировал я ее движения, боль от порезов казалась ничем в сравнении с той, что поселилась в голове.

Потом в моих освободившихся руках оказалось лезвие, мгновенно разрезавшее палец, и я одним движением пересек им канат, стягивающий ее запястья.

— Черт, — тихо сказала Марина, добавила еще одно слово явно не из своего лексикона, а потом заметила: — Дверь заперта снаружи. Придется выбираться через дом.

Судя по шагам, она изучала обстановку, а я тихо прошептал:

— Это, конечно, не более чем смелое предположение, но сейчас мне кажется, что пока я не боец.

Раздался щелчок, яркий свет ударил по зрачкам и с новой силой рванула голову боль.

— Идти сможешь? — спросила Марина.

— Ноги целы, — словно со стороны опять слышу собственный голос, — а голова ко всему привычна. В трех местах зашита. Зачем ты включила свет? Они же…

— Помолчи, — скомандовала Марина, забрала у меня металлическую полоску, скрывавшуюся под пластмассовой оправой, и начала возиться со своим мушкетерским поясом.

Я посмотрел на компактный тельфер, крюк, свисающий с потолка, и заметил:

— Кажется, это приготовили персонально для меня…

Марина не отвечала, она, наконец, щелкнула чем-то, и одна из стекляшек на груди замерцала рубиновыми искорками. Марина подошла ко второй двери, но та была надежно заперта.

— Придется подождать, — чуть ли не весело сказала Марина и переключила внимание на меня. — Ты весь в крови.

— Как положено герою, — заметил я, чувствуя, что боль отступает. Наш знаменитый сенсей Чен учил когда-то: не покоряйтесь боли и она стихнет, побежденная вашей волей. Поэтому, чтобы отвлечься, я прошептал:

— Это же мечта, остаться наедине с такой женщиной…

Марина вполне серьезно заметила:

— Твоя мечта могла сбыться и раньше, у меня дома.

— Это неинтересно… А ты пробовала любить вот в таких… экстремальных условиях?

Марина улыбнулась и неожиданно серьезным тоном спросила:

— А ты сам любил кого-нибудь?

— Любил, Марина. Сперва одну девушку, а потом другую, очень на нее похожую. Но в той, второй, я искал только первую. Когда она меня любила, я еще до этого не дорос, а потом стало поздно. Она вышла замуж.

— Ты встречал ее после свадьбы?

— Нет. И это к лучшему. Она останется в моей памяти такой же, как много лет назад.

— А вторая?

— Она почувствовала все. И тоже вышла замуж. Ты знаешь, я думаю, что любовь — это не то чувство, которое дано испытать каждому…

Я хотел рассказывать дальше, но Марина, смотревшая на меня с какой-то истинно женской жалостью, вдруг вся подобралась. Дверь широко распахнулась, словно от удара и в подвал вошли двое. На их довольно-таки стандартных лицах появилось изумление, не больше того. Марина резко выбросила вперед руку и стальное лезвие из сережки, этот миниатюрный сюрикен, вошел в переносицу одного из парней. Второй еще ничего не успел сообразить, когда Марина прыгнула навстречу ему и, развернувшись в воздухе, нанесла своим сапогом со шпорой удар в челюсть, тут же присела на одно колено, сжатыми пальцами, по-мужски, с хорошим выдохом, ударила по сонной артерии.

И, мгновенно вскочив, нанесла сокрушительный удар шпорой в висок второму противнику, корчащемуся на полу.

— Давай за мной! — скомандовала Марина, бросилась к двери, сорвала с браслета шарик-украшение, расстегнула ремень, рванула зубами пряжку и резким движением бросила конец пояса на руку. Ремень мгновенно обвился вокруг запястья, я увидел, что теперь эта кожгалантерея оканчивается обоюдоострым лезвием. Марина швырнула за дверь шарик и нестерпимо белым ударил по глазам всего лишь отблеск сильной вспышки. Когда я протер виски, в которые стала возвращаться немного отступившая боль, Марины в подвале уже не было.

Возле лестницы, ведущей наверх, в дом, лежал какой-то человек, который, наверняка, не успел понять, что же так сильно вспыхнуло перед его глазами за миг до мрака смерти.

Я с трудом поднялся по лестнице и в дверях наткнулся на еще одного: горло его было словно взлохмачено, кровь окрашивала бугристые края рваной раны.

А потом я увидел Марину. Она дралась с очень плотным парнем, которого, казалось, ее удары не доставали. Он все-таки сумел схватить Марину и по-медвежьи сжал, прижимая ее руки к туловищу, да так, что стало ясно: еще мгновение — и позвоночник не выдержит. Но Марина сделала то, что никогда бы не догадался сотворить мужчина. Она вцепилась зубами в кончик носа противника, руки его инстинктивно разжались. Удар с носка в пах заставил парня наклониться и Марина тут же, перенеся центр тяжести своего хрупкого тела, схватив окровавленной рукой его голову, нанесла парню сокрушительный удар коленом в челюсть.

В это время за окном раздался чей-то наглый голос, многократно усиленный мегафоном:

— Дом окружен! Бросить оружие, выходить с поднятыми руками!

И после небольшой паузы:

— Мать вашу!

Марина не обратила на этот призыв внимания. Она подскочила к поверженному врагу, обрушилась локтем на его солнечное сплетение и сжала руку так, словно хотела показать мне пальцами наш традиционный знак «виктори». Марина больше всего походила на древнюю воительницу, хотя на ней по-прежнему было нацеплено какое хочешь железо, кроме меча и шлема. И вот этими прямыми пальцами она резко ткнула сразу в оба глаза лежащего; хищный удар гарпии, несущий кровоизлияние в мозг, не оставляющий крохотного шанса на жизнь.

Я посмотрел в окно. Прижавшись к автомобилям, развернули автоматы к бою ребята в пятнистых куртках и по-залихватски заломленных беретах с эмблемой летящего сокола.

— Марина, давай сдаваться, — пробормотал я. — Ты хорошо поработала, но я вынужден объявить тебе выговор. Радиомаяк могла бы успеть включить пораньше. Я ведь бил его, чтоб внимание отвлечь.

Марина, усмехаясь, смотрела на меня и ее лицо то приближалось, то удалялось от меня.

— А в общем-то благодарность с занесением в личное дело, — продолжал я свое наступление на вновь идущую в атаку боль. — Ты лучший телохранитель в мире. Поверь, я ведь сам был когда-то на твоем месте. Но ты еще моя секретарша. Так что…

Марина сделала непроизвольное движение, будто в ее руках были карандаш и блокнот. Я сумел усмехнуться, хотя уже совершенно не мог сопротивляться боли.

— Марина, не забудь позвонить этой тете и отменить сделку по ее семечкам, — успел прошептать я перед тем, как снова провалился в кромешную темень.

29

Будь я совслужащим — болеть мне и болеть. Сперва бы отвалялся в постели положенные недели, потом шкандыбал бы по врачам, постоянно намекая на головную боль и тошноту. А почему нет, если зарплата капает; так можно раз в неделю и подышать ради этого спертым воздухом районной поликлиники. Но хотя мне заработную плату никто не начисляет, я окончательно очухался лишь на третий день после одного из самых торжественных событий в своей жизни и не собираюсь в течение нескольких месяцев исполнять танец умирающего лебедя на глазах зрителей в белых халатах.

Белых халатов за эти три дня я и так насмотрелся на всю оставшуюся жизнь. И кто это распространяет порочащие наш передовой демократической строй слухи, мол, врачи у нас хорошо умеют только СПИДом награждать, а лекарств вообще нет? Возле моего изголовья выросла такая батарея всяких микстур и таблеток, что мне до сих пор плохо понятно: зачем вдобавок к ним еще трижды на день в мой зад втыкают шприц, начиненный какой-то жидкостью, стоимостью в месячную зарплату среднестатистического гражданина.

И врачи у нас хорошие, сам убедился. Смотрят в глаза пациента еще вернее, чем болонки, разве что хвостом не виляют. Наверное, только потому что хвостов у этих врачей нет. А когда Сабина небрежно опускает баксы в карманы их накрахмаленных халатов с вышитыми гладью буквами, так их преданные глаза чуть ли не увлажняются от преисполненности чувства врачебного долга и сострадания к несчастному пациенту.

Сабина вокруг меня квочкой вьется. Даже Гарик пришел папашу проведать, носом шмыргает, рассказывает, как ему жалко отца родного, любимого. А в глазах его я читаю, как по открытой книге: мол, жалко, папа дорогой, что тебе так легко накостыляли. Так я же по голове стукнутый, возьми и брякни с радостью сыночку: Гарик, родной мой, наследник единственный, скоро вырастешь на радость родителей, тебя не так лупить будут, а гораздо сильнее. Гарика после этого заявления словно взрывом из комнаты выдуло; хотя на прощание он заявил мне: «Иди в жопу!», я назло ему все равно не встал с кровати. Пусть сам туда катится, истинный внучок своего дедушки.

А потом я сказал закатившей глаза Сабине, наконец-то дождавшейся, что любимый супруг по части докторов с ней полный паритет создал, чтоб перестала своих гиппократов недорезанных сюда таскать и «зеленью» ежедневно прикармливать. Им еще понравится такой расклад, так двадцать лет не позволят мне с постели подыматься.

Я уже целые сутки в норме, сам это чувствую. Чуть ослаб, правда, но старая закалка все равно сказывается. А то, что кожа на голове рассечена и шишка рядом с Эйфелеву башню — у меня и не такие прелести были, и ничего — до сих пор все в порядке, даже встает на двенадцать о клок.

Чем больному хорошо — капризничать разрешается как ребенку маленькому. Вот был бы здоров, так за такие штучки — давно послали, а больной — шалишь, пусть хоть у всех на голове одновременно ездит — это как положено. Ну, если честно, я и будучи здоровым вполне могу капризничать не хуже дурдомовца со стажем и ничего — потерпят, А Рябов, паскуда коммерческая, воитель за справедливость, уже два дня сюда рыла не показывает, потому что знает меня, как облупленного и разговор у нас будет серьезный.

Если уж совсем загрустится — Константин меня развлекает своими мемуарами о зарубежном турне. Привез он себе не только машину, но и пистолетик прикупил, не какой-нибудь, а «Магнум». Если американцы правы, утверждая, что пистолеты являются продолжением наших членов, так Костя о себе позаботился, как никто другой. Потому что этот «Магнум» своими размерами напоминает что-то среднее между средневековой мортирой и чересчур засекреченной ракетной установкой «Тунгуска».

Константин клялся-божился, что при большом желании уже знает, как перевезти через кордон, не то, что здоровенный пистолет «Магнум», но и маленькое приспособление типа «земля-воздух». Когда таможенник начал шмонать пять машин советских туристов, сбившихся в одну компанию по пути на родину, так он сходу прямым текстом заявил: по пятнадцать баксов с машины — и осмотр будет носить весьма профилактический характер.

Туристы, не чувствуя за собой ничего криминального, предложили приватизатору пограничной полосы по два блока сигарет с каждого экипажа. В ответ на такую дешевую подачку, таможенник заметил, что он не нищий, а машины теперь уж точно до последнего винта раскрутит. И надо же такому случиться, что, едва заглянув в бардачок машины Константина, он увидел там такой нож, о котором не смел мечтать даже Рэмбо. Чтобы нож этот не конфисковали, Константин тут же дал таможеннику сто долларов и тот сходу начал вещать ему, дабы он поскорее уматывал со всей своей компанией.

Начальник отдела снабжения всерьез уверял меня: нож он оставлял на видном месте специально, чтобы таможеннику было к чему прицепиться, потому что контрабандой машина была нафарширована под завязку. И если в следующий раз нужно будет провозить что-то серьезное, так для пользы дела он на видном месте автомат положить может.

Хваля сам себя, Константин иногда входил в такой раж, что сиделка выгоняла его из комнаты без моих просьб.

Сиделочка моя бдительная, с грудью изумительной, ностальгию навевает. Смотрю я на эту грудь в упор, когда лекарства глотаю и думаю — как это рубашка не треснет? Мышцы под ней так и перекатываются шарами, с такой грудью, о плечах помолчим, можно стену толкать до полного выноса из-под кровли. Я последний раз такого муркета лет пятнадцать назад видел. Правда, тот еще чуть повыше был и на кило двадцать тяжелее. Но все равно так и не смог переварить ту свинцовую пилюлю, что я успел загнать ему в пузо из длинноствольного пистолета «люгер» за долю секунды до того, как он собирался снести мою голову своим ножиком, который в руке нормального человека больше был бы похож на саблю. Да, тогда я не промахнулся, потому что стрелял чуть ли не в упор. А главное, Веня Горбунов, благодаря этому выстрелу, лишний десяток лет протянул, царствие ему небесное.

Сиделочка эта, крошка под сто тридцать килограммов, особого настроения мне не добавляла и я раскапризничался до упора, начисто позабыв, что все-таки не где-нибудь отлеживаюсь, а дома. И поэтому постоянно дежурящий на первом этаже Константин ошарашенно хлопал своими ресницами по кукольным глазкам, когда я потребовал себе в сиделки исключительную женщину. Причем, максимум, Костиного возраста, обязательно рыжую и в очках. Почему рыжую — до сих пор не пойму, может, с травмой это связано? Да, и чтобы грудь была пятого размера — тоже очень важно для моего выздоровления. И вдобавок эта грудь обязана стоять, как влитая, а не висеть до колен. Говорил я вполне серьезным тоном, так что Костя понял меня буквально и укатил на своем задрипанном «фольцвагене» за сиделкой.

Самое интересное, через пару часов привез ее. Даже с белым чепчиком на голове. Хотя девка была рыжая и с такой грудью, как требовалось для моего излечения, гигантские очки Костя явно нацепил на ее нос самолично. Чтобы проверить профессиональные способности врачихи, я почувствовал острую необходимость увидеть девушку без одежды. Судя по тому, с какой скоростью она раздевалась, эта медсестра ежедневно спасала людей от окоченения, согревая их своим телом. Я тут же с неудовольствием отметил: ее грудь чуть-чуть не дотягивает до пятого размера, а заодно, что Костя еще не сбацал мне благодарность за персональную машину.

Так что Костя стал скакать вокруг голой, ничего не понимающей врачихи, что-то повизгивая от своего бармалейского характера с радостью на лице, а я громко хлопал в ладоши. Наконец, в комнату буквально влетела Сабина. Может быть, ей почудилось, что я уже скончался, а Костя рыдает — поскуливает и хлопает себя по морде от отчаяния. Пока Сабина ничего не поняла, я заорал «Смотри, дорогая, что они вытворяют на глазах больного человека» и тут же настроился на корриду. Сабина гоняла по комнате за этой парой не хуже, чем бык за пьяным матадором и его кобылой, пусть они и разбегались каждый по одиночке. Когда мне надоело улыбаться, я скрестил на груди руки, уставился в потолок и еще раз подумал о том, что изредка поболеть — это все-таки хоть какая-то разрядка. Если не сказать — отдых.

А на третий день болеть мне надоело. И хотя какой-то профессор начал скороговоркой бубнить о страшных последствиях из-за преждевременного подъема с койки, я гаркнул на него с такой силой, что он сходу догнал — так может орать абсолютно здоровый человек, даже если он больной на всю голову. Хотя Сабина тоже что-то мямлила насчет здоровья моего драгоценного, я и ее послал куда дальше того доктора. И без помощи костылей стал передвигаться по комнате, доказывая тем самым, что наша медицина все-таки на мировом уровне.

Рябова вызвонить было непросто. Сережа, правда, ссылался на страшную занятость, но я заявил, если ближе к вечеру его не увижу, тогда самолично выйду на улицы сражаться с преступностью. Сережа сходу понял, что это означает, потому что тут же подогнал ко мне Босягина с отчетом о проделанной работе за эти дни, получив предварительно мое согласие на единоразовое руководство пресс-группой.

Выдающийся журналист Босягин все норовил попасть в мой глаз зайчиком, отзеркаливающимся от его лысой головы. Когда-то я в шутку предложил ему парик, но увидев, как сузились глаза собеседника, сходу врубился — мой юмор не всем по душе. И хотя в связи с этим я не собирался менять манеры поведения, с Босягиным больше никогда не шутил. Глаза узкие его, меня, конечно, не очень смутили, но острый, как бритва взгляд, выразил такую ненависть, что как-то стало не по себе. И хотя опасаться своих людей мне не приходится, не стоит лишний раз кидать в их душу ядовитое зерно. Иди знай, что из него может вырасти.

Босягин притаскал мне кучу отечественной газетной макулатуры и кассету «Акаи». Судя по его устному отчету, борьба с бандитизмом в городе идет не на жизнь, а на смерть, так что Карпин даже очень доволен, хотя Вершигора совался к нему со своими опасениями. Кассету я смотрел с таким же удовольствием, как покойный Вышегородский фильмы вроде «Глубокой глотки». Потому что какая-то сопливая девочка восторженно рассказывала об очередной блестящей операции специального ментовского подразделения «Сокол». И хотя себя на экране «Тошибо» я так и не увидел, мне вполне хватило видеосъемки засвеченной точки, где Марина порезвилась от души.

Девочка из телевизора, заикаясь и стреляя глазами куда-то вниз, поведала, как гнусные рэкетиры выкрали директора одного из малых предприятий с целью получения выкупа и только молниеносное вмешательство спецподразделения «Сокол» спасло его от неминуемой гибели и дальнейших пыток. А когда ведущая сообщила: среди вымогателей был один из бывших сотрудников КГБ, я окончательно понял, какую игру ведет со своими корешками из конторы мой коммерческий директор.

— У тебя есть связь с Бойко? — спросил я Босягина, и он мгновенно кивнул своей лысой башкой.

— Передай, пусть срочно вылетает в Южноморск. Тут один необоснованно репрессированный ждет его помощи.

Босягин даже не улыбнулся, хотя, в принципе, должен быть мне благодарен за то, что я освободил его от охраны Студента. У них несовместимость еще лучше, чем у меня с сыном. Потому что в свое время Босягину всучили какой-то фуфель и Студент в его присутствии высказался по поводу умственных способностей журналиста. Во дает, я о Босягине вслух не высказываюсь, а этот себе позволяет. Все оттого, что привык с картинами общаться, а не с живыми людьми. А я тогда справедливо заметил: не ошибается тот, кто ничего не делает. И с тех пор перестал ловить на себе волчий взгляд Босягина по поводу высказывания о его лысом куполе. Можно подумать, я ему патлы повыдергивал, до того этот деятель мнительный.

Сережа заявился через час после того, как Босягин перестал сверкать своей башкой перед моими утомленными из-за классовых боев глазами.

Я широко осклабился и заявил:

— Рад тебя видеть, Сережа.

А потом шагнул к нему навстречу, молниеносно посылая свой кулак в челюсть коммерческого директора. Конечно, врач оказался прав, мне еще рановато вставать с постели. Рябов легко заблокировал ударную левую и несильно ткнул меня кулаком под ребра. Но и этого движения хватило, чтобы я вернулся на исходную позицию. Ладно, мордобой в общем-то законами не поощряется, но свободы слова, этого нашего единственного завоевания за последние годы, меня никто не лишал.

— У своих ментов замашек понабирался, сука, — выдаю Рябову словесную оплеуху. — Думаешь, я не врубился…

Рябов успокаивающе поднял руку. Да, понимаем мы друг друга не хуже близнецов — это точно. И так легко мой удар опередил Рябов, потому что знал, как я поведу себя. Иначе, несмотря на страшные болезни противника, лететь ему кубарем, сбивая все, что стоит в этой комнате на пути к стене. И догадывается Рябов, о чем я ему буду говорить. Можно, конечно, промолчать, мы-то понимаем друг друга без слов, но неприятный осадок в душе своего партнера я обязан оставить хотя бы в качестве моральной компенсации.

— Хорошего живца ты выбрал, Сережа, — чуть спокойнее говорю я.

— А кроме, как на тебя, они бы и не клюнули. Не тот уровень, — нагло заявляет Рябов. — И тебе приятное сделал. Сам говоришь постоянно: жизнь без риска неинтересная.

— Ага, верю. Ты, наверное, своим конторским партнерам чистосердечно признался, что преследуешь еще одну цель.

— Не понимаю.

— Как, разве ты не сказал им, что это я прогулялся к «Баркасу», а потому…

Хотя Рябов пытался сотворить обиженный вид, он невольно ухмыльнулся.

— Учитель хренов, — скалю зубы ему в ответ, — еще раз решишь меня повоспитать, я такой фейерверк закачу, что у еще одного преподавателя Вершигоры звездочки на погонах раком станут по стойке «смирно».

— Да, чтоб я мог, сам бы пошел… — вырвалось у Рябова. Настроение у него явно опустилось.

— Марина знала?

— Нет.

— Молодец. А если бы нас без всяких разговоров…

— Разговор, как раз… Но он не приехал с тобой пообщаться.

— Петр Петрович наш замечательный? Личная беседа перед отправкой на тот свет?

— Вдобавок помощь «Аргусу». Но главное, что среди погибших был один из его непосредственных подчиненных. Теперь конторские группировки сцепились, не разорвешь.

— А почему же не приехал этот Петух Петухович?

Сережа неопределенно пожал плечами. Ну, конечно, так он не и скажет, даже если знает причину.

— «Аргус» без моей команды не трогать, — заявляю я, доказывая право на руководство, хотя сам уже в этом не очень уверен. Рябов слишком потянул одеяло на себя. Но у него не хватит выдержки и, чего там, умения достойно завершить многоходовку, потребовавшую значительных средств. Моих, прошу заметить, а не рябовских. «Аргус» остался без прикрытия, потому что у Петра Петровича сейчас задачи поглобальнее, он будет выводить из-под удара себя. И, конечно же, Велигурова прикроет. Как возможную ставку на будущее. Но кроме того, начни Велигуров «петь» — Петру, мать его, Петровичу тоже не будет сладко. Конечно, за его дела прошлые по доблестной защите интересов Советского Союза ему даже пятнадцать суток не грозят. Потому что в демократическом государстве, существующем год, он ничего античеловеческого вроде бы не делал. А о прошлом — можно смело забывать. Кто станет копаться в деяниях чиновников несуществующей уже страны? Никто. Кроме меня. И если всплывут на свет какие-то гадости из трудовой биографии Петьки Петровича, это не смертельно, но все-таки — при хорошем стечении обстоятельств болезненно ударят его по погонам. И пойдут вопли-сопли: диссидентов давил, террористов учил, а теперь защищает безопасность нашего нового государства, демократичнее которого только непроходимые джунгли. И все, нет Петра Петровича в рядах чекистов.

Так что Велигуров одновременно и ставка на будущее, и защита прошлого. Не зря потомственный гэбист притащил за собой в Южноморск этого деятеля Петю, тоже на что-то рассчитывает. Ничего, очухаюсь окончательно, я вам такую арифметику устрою, аферюги, бандюги, пидарюги.

— О чем ты задумался? — тихо спросил меня Сережа.

— Всю жизнь с поганью воюю, а рассчитываю исключительно на кладбищенский памятник. Хотя за это время мог бы стать, минимум, десять раз Героем Советского Союза.

Рябов расхохотался от души. Он, наверное, как и я, представил себе пять моих монументов в ряд, установленных на родине Героя.

— А с конторой у тебя отношения…

— Уже больше, чем приятельские, — подтверждает Рябов. — Я между делом, им с трассовыми бандами помог.

С бандами этими у него получилось здорово. Перед тем, как притащить сюда очередного фельдшера, Константин соловьем заливался. Наверное в благодарность за то, что Сережа не узнал о его способности превратить троллейбус из общественного транспорта в таксомоторный.

Еще недавно мы все жили в единой стране, которая распалась после того, как в Беловежской пуще охотники-любители сообразили на троих. И теперь каждая из республик считает себя самостоятельной страной уже потому, что может показывать дули бывшим братьям через весьма условные границы. А пока пограничники потеют на сильно расплодившихся кордонах, проверяя, не везет ли какой-то проклятый контрабандист пять кофемолок и два термоса из Ашхабада в Брянск через три границы, чтобы нелегально тащить назад, сбросив по дороге в Урюпинске, аж пять палок колбасы при двенадцати парах валенок, нашлись ребята еще сообразительнее.

Они немного пошастали вдоль новоявленных границ и увидели что только хочешь, кроме контрольно-пропускных полос. Поэтому бегают через границы без виз и не рискуют, что их след возьмет овчарка, тянущая за собой в погоню отделение солдат. Изо всех документов эти ребята предпочитают носить при себе автоматы «Калашникова», которые обеспечивают им неприкосновенность понадежнее дипломатической.

И хотя так называемые границы свежеиспеченные президенты воспринимают всерьез, автотрассы, пересекающие кордоны, никто не думает перетаскивать на свои независимые территории. А по шоссе гоняют грузовики, сплошь и рядом иностранные — российские, украинские, белорусские, молдавские. Нужно заметить, что в тех грузовиках везут вовсе не пустой воздух для намотки тонно-километров, как в былые времена. И редкая машина не платит рэкету за так называемую охрану своего участка трассы.

Так что водители спокойны за свою неприкосновенность. И совершенно напрасно. Потому что из совсем другой державы, находящейся этак метров за триста от этой трассы, в аккурат между мостом и коровником, вдруг вылетают к обочине вражеские отряды, нарушающие территориальную неприкосновенность независимой страны. И никаких погранцев не боятся. Оттого, что в это время погранцы на своих КПП шмонают многочисленные торбы у чересчур расплодившихся туристов.

И раз никто не обращает внимания на эти нелегальные туры через границу, вражеский отряд нагло берет на вооружение партизанские методы нападения на немецкие обозы. Один из них выскакивает на трассу и вместо ментовской полосатой палочки начинает командовать водителю автоматом. Тот, на всякий случай, останавливается, потому что ничего не боится: он ведь заплатил гражданам этой страны за право ездить на приватизированном ими участке дороги. И только потом он убеждается, что перед ним чужеземные диверсанты, хорошо вооруженные и прекрасно владеющие иностранным языком: все говорят с ним и между собой почти без акцента.

В общем, водитель хотя и намекает, что он уже взнес за прохождение своего груза по дороге, эти импортные бандюги нагло срывают пломбы и тащат на себе экспортный груз через границу. Мимо коровника, на родную землю. А менты, в отличие от бандитов, законами не поступаются, и на заграничную территорию — ни ногой, даже если речь идет о погоне.

Многим бизнесменам и представителям директорского корпуса очень не нравилось такое повышенное внимание к их продукции без предварительной оплаты хотя бы по безналичному расчету. И они постоянно разорялись во все стороны, что во времена пиратского средневековья жили бы куда спокойнее. Менты облегченно вздохнули, когда у них забрали этот шмат нелегкой безрезультатной работы, взвалив его на тех, кто обязан обеспечивать безопасность государства, его границ и автомобильных дорог стратегического назначения. Госбезопасность по этому поводу имеет пограничные войска, у которых есть опыт отлова диверсантов-одиночек, прущих через кордон в спецбашмаках с коровьими отпечатками, чтобы насыпать яд в колодец председателя колхоза «Заветы Ильича». Зато пограничники не знают, как ловить моторизованные банды с пешими подразделениями, которые в течение пары часов спокойно пересекают сразу несколько государств, разделенных между собой не контрольными полосами, а исключительно ценами на самогон.

То, что не сумели сделать менты с пограничниками, успешно выполнил Рябов. Нанял несколько фур, постоянно менял номера, и в течение трех недель очистил четыре трассы от непрошенных гостей. Причем одна из дорог была даже иностранная, что говорит об истинном интернационализме Сереги. И все прошло, как по маслу; трясущийся при виде автоматов водитель ронял ключи от страшного перепуга на землю, банда тут же бежала в тыл машины открывать замки. А когда двери распахивались, вряд ли кто-нибудь успевал удивиться тому, что в накладной значится совсем другой товар, абсолютно непохожий на международный автомат «Калашникова», с бесплатными приложением в виде рябовской бригады. Да и тот налетчик, что стерег перепуганного донельзя водителя, дышал не больше нескольких секунд после первого выстрела. Так что в деле борьбы с международным терроризмом Рябов сильно помог своим партнерам из конторы. Но и они, понятное дело, в долгу не останутся. Тем более, что наши цели совпадают, а вернее сказать, пока совпадают.

— Нам по-прежнему нужна повышенная охрана на точках? — наивно спросил я, зная заранее ответ Рябова.

— Пока да. Береженого Бог бережет, — сказал Сережа то, что я надеялся услышать.

Прекрасно понимаю — специфика работы Рябова не позволяет ему доверять кому-либо полностью. В том числе и мне. Даже если не принимать в расчет автономные действия шефа. И правильно делает. С моим нелегким характером я сам себе доверяю не более раза в неделю.

— И не забудь, что я говорил насчет «Аргуса», — замечаю на прощание, — пришли мне весь материал, пока дома — обмозгую это дело, хотя из-за тебя голова болит.

— Кое-что есть, — вздохнул Сережа, — но зачем это…

— Зачем это? Все можно сделать проще, — передразнил я Серегу, имитируя его рассудительные интонации. — Ты только способен этот «Аргус» на тот свет спровадить, а у меня есть по этой фирмочке кое-какие соображения. И не вздумай делать двух вещей. Попробуй еще раз не поставить меня в известность при дальнейших играх, пользуясь даже самой надежной страховкой. Ясно?

Рябов кивнул головой и вопросительно посмотрел на меня.

— Чего тебе еще?

— А вторая вещь какая?

— А вторая — самая главная. Не трахни Марину в виду особого поощрения.

30

Игорь Бойко примчался на мой призыв еще раньше, чем я мог ожидать. Вот что значит привычка освещать своим «Факелом» дорогу к царству справедливости необоснованно репрессированным покойникам.

— Кино твои орлы сфотографировали? — проявляю заботу об отечественной кинематографии.

— Архивные материалы подобраны. Кое-какие свидетели тоже есть. Правда, о самом Велигурове они не говорят, но взвод его припоминают.

— А где же художественный вымысел, творческий поиск? Стремление к обобщениям у настоящего художника обязано сводиться к конкретным деталям.

— Я это понимаю, — замялся Игорь, — но реальна только одна удача. Хроника, которая никогда нигде не демонстрировалась. В Киеве в сорок четвертом вешали военных преступников. Там есть кадры — приговоренные стоят на табуретках. Именно на табуретках, видимо, в ближайших домах взяли. А табуретки на грузовике. Потом машина медленно отъезжает и офицеры эти табуретки забирают из кузова. А среди них Велигуров. Это все. До того еще были кадры: осужденным набрасывают петли на шеи, но его среди… ну нет его там, в общем.

— Характерно ты запнулся, Игорек. Слово палач выговорить не смог. Напрасно. Это прежде на Руси палача для казни по всей стране искали, а советская власть с таким предрассудком в два счета справилась. Палач — так палач. Тоже профессия, причем не менее древняя, чем твоя бывшая. Вот ты дернулся недовольно по поводу банального сравнения. Но я так тебе скажу — на правду не обижаются. А ребята эти, которые военных преступников вздернули, коллег своих неудачливых, на следующий день, быть может, и безвинных вешали. Отсюда, судя по твоей реакции, можно вывод сделать — не всегда твоя общественная работа на пользу дела идет. Трудновато, Игорь? Жертвы ты реабилитируешь, а палачей тронуть — не замай! А ведь есть они, ветераны мокрых дел, наверняка еще не все передохли. И не прячутся, как проигравшие немцы в каких-то джунглях, а среди людей живут. Спецмагазинами пользуются, госпиталями для престарелых защитников родины. Вот Велигуров наш замечательный, генерал доблестный. Старичок крепкий, здоровьем не обиженный, на пяток лет моложе, чем был Леонид Ильич, когда последнюю цацку на грудь себе впаял. И дорвись Велигуров до власти, он табуретки как прежде собирать не будет. Или в затылок из пистолета палить. Он так жахнет, что ты со своим «Факелом» многорегиональным от Москвы до самых до окраин за одну ночь к своим пациентам отправитесь. Так, для начала. И для порядка.

— Хорошо. Есть спорные вопросы и я их задаю. Но только по работе над фильмом. Подобрана пленка, возможно тебя это заинтересует. Стоит человек у кустов в кепочке, спиной к камере. Обычный ракурс пятидесятилетней давности, ничего интересного с профессиональной точки зрения… кинематографистов, — снова начал подбирать слова Игорь. — А потом подходит к нему подтянутый старший лейтенант. Одет с иголочки, сапоги начищены, хотя грязь кругом отчетливо видна, судя по одежде — или весна или осень. В шинели, как влитая сидит, фуражка по всем правилам надета — готовился, видимо, к съемке. Тщательно готовился. Вот этот бравый парень человеку, стоящему спиной к камере, демонстративно пускает пулю в затылок. И тот валится в кусты.

— И ты хочешь сказать, что в то время Велигуров был тоже старшим лейтенантом?

— Больше того. Этот… палач, как ты выразился…

— А ты его палачом не считаешь?

— Исполняющим приговор, — хотя Игорь давно ушел из журналистики, он предпочитает нейтральные формулировки. Не знает Бойко, кто этот человек в кепке. Если какой-то переодевшийся зондеркомандовец, тогда старший лейтенант мстит за муки нашего народа. А если один из тех, кого «Факел» хочет реабилитировать, понятное дело, этот старлей-палач, душегуб, сталинский охвостень, бериевский прихвостень. Даже если он сейчас жив и спокойно нянчит внуков.

— Ну так что, этот исполняющий приговор…

— Очень похож на Велигурова. Но не больше того.

— Этого, думаю, достаточно. Главное удачно подобрать изобразительный ряд, создать нужное настроение. И чтоб не было затрепанных кадров массовых убийств. Словом, ты не хуже меня знаешь, что нужно объяснить нашим выдающимся художникам от кинокамеры.

— Легко сказать. Они же из себя гениев корчат. Можно, конечно, воздействовать под коньячок, причем так, чтобы наутро они были уверены — придумали такой ход вполне самостоятельно.

— Сроку у тебя недели две, не больше, — ограничиваю творческий процесс жесткими рамками.

По-видимому работа над архивными документальными кадрами уже подошла к концу, потому что Игорь не высказал по поводу срока никаких возражений.

— А как насчет похода по местам боевой славы товарища Велигурова в собственном тылу?

Игорь явно мялся, не решаясь по-видимому рассказать, как расстреливал вхолостую мои субсидии на зауральских собратьев.

— Смелее, Игорек, — мягко замечаю я. — Если ничего не вышло — так и скажи.

Похоже, я перегнул палку. Чтобы у руководителя моей пресс-группы что-то когда-то не вышло, такого я не припомню. Игорь сразу перестал гужеваться, как только речь зашла о его профессиональной репутации.

— Свидетелей, конечно, мы не нашли. Документов тоже. Но есть одна зацепочка. В Омске живет очень интересный человек. До недавнего времени работал в местном драмтеатре. И представь себе, сидел в том же самом лагере, где убивал заключенных Велигуров.

— Приводил приговор в исполнение, — специально поправляю Игоря, — согласно приговору, именем народа.

— Все жертвы велигуровского взвода реабилитированы, — заметил Игорь.

— Я счастлив за них. А артиста твоего Велигуров часом не расстреливал?

Игорь уловил иронию в моем голосе и заметил:

— Ты страшно шутишь. Даже там, где должен быть какой-то предел…

По-моему, цинизм Бойко уже достиг этого самого предела. Но излишне возбуждать его пока не стоит.

— Да перестань, я буду шутить, даже если меня самого поставят у стены. Так что твой артист?

— Почему ты решил, что этот человек артист? Может он был осветителем или рабочим сцены.

— Потому, Игорь, что умею делать выводы, несмотря на то, что меня в последнее время бьют по голове все, кому ни лень. Ты сказал, что свидетелей нет. И документов тоже. В этом же контексте прозвучало слово «драмтеатр». И вдобавок человек сидел в том же лагере, где выполнял свой священный долг Велигуров. Значит, он вполне может правдоподобно сыграть воспоминания о зверствах этого приводящего в исполнение, даже если не знает его фамилии, не помнит в лицо. Больше того, даже если никогда не видел Велигурова.

— Он действительно его никогда не видел. Артиста перевели в этот лагерь через полгода после того, как в нем… как Велигуров…

— Игорь, ты не на пресс-конференции, перестань подбирать слова. Я понимаю, общественная работа в «Факеле» давит на твой мочевой пузырь, но не до такой же степени. Скажи просто — как в нем отстрелялся Велигуров.

Игорь покорно кивнул головой и посмотрел на меня с таким печальным видом, будто сам является жертвой необоснованных репрессий.

— Я понимаю, отчего ты так нервничаешь, Игорек. Артист перед камерой слезу уже пускал, о злодее-Велигурове распылялся?

— Да, — односложно ответил Бойко.

— Ты ему заплатил?

— А сейчас бесплатно никто не работает. Нет, денег ему не давали. Просто я набросал текст, а ему сказали, что это фотопроба. Вот артист и надеется получить эпизодическую роль в фильме о пережитом.

— Оказывается, надежды питают не только юношей. И что дальше?

— Все, — простодушно сказал Игорь.

— Да? — удивился я. — А завтра дедушка начнет выяснять, на какой студии ему выдадут лагерную робу. Или вдруг каким-то образом узнает о нашем замечательном фильме. Я не говорю о том, что свидетель тут же превращается в липу. Это просто сведет на нет даже документальные кадры фильма. Как его спонсор, я просто обязан предусмотреть все мелочи. А ты, как руководитель пресс-группы, не должен ждать, пока я тебе о них напомню.

— Он старенький совсем. Больной, — пытался оправдаться скорее всего перед самим собой Бойко.

Я молчал. Игорь слишком много времени со мной, чтобы не уяснить главного принципа нашей работы — в ней не бывает мелочей, все крутые проколы начинаются именно из-за, казалось бы, пустяков. Но видимо общественная работа Бойко сделала его таким сентиментальным, что, того глядишь, он начнет умывать руки чаще Пилата. Вот почему он мялся, слова подбирал. Напрасно Игорек ждет, чтобы я скомандовал по поводу дальнейших действий. Это его операция, и он прекрасно понимал, что все должно быть без зацепок. Может и жалел Бойко старика, но догадывался, что после киносъемки его судьба должна измениться. Я не собираюсь приказывать ставить точку в нелегкой биографии артиста и брать грех надушу. Потому что давным-давно взял за правило: крайние меры необходимы только при защите, когда тебя загоняют в угол. Поэтому я никогда не считал себя убийцей и сплю даже очень спокойно. Так что, Игорек, свои переживания при себе держи, а тебе я плачу за конечный результат работы. Снимай натянутую год назад маску «факельщика», мне, откровенно говоря, уже становится тошно, когда ты мнешься по поводу формулировок. Видимо, до того привык корчить из себя защитника неправедно загубленных, что временами сам в это веришь. А врать самому себе — опаснее занятия нет.

— Если цель оправдывает средства… — продолжал искать поддержку Игорь.

— Значит, средства стоят цели, — невольно вырвалось у меня, так что пришлось добавить к сказанному: — Пять тысяч долларов, Игорь. Но я готов к тому, что расходы увеличатся. А соответственно и твоя доля. Говорят, «Кодак» снова подорожал. И напрасно ты утомляешь меня деталями. Давай договоримся, сценарий я в общем и целом одобрил, через две недели кассета должна быть здесь.

— Значит, ты хочешь… — не сдавался Игорь.

— Ничего я не хочу, — чуть повышаю тон, — твои затеи меня не касаются. Раньше нужно было советоваться. И не строй из себя целку — решение ты принял самостоятельно, еще до того, как появился здесь. Я скажу тебе честно, мне не нравится твое, подчеркиваю, твое решение, от него воняет сильно. Мы никогда так не работали. Это все равно, что взять у человека товар и вместо того, чтобы расплатиться с ним, причем по расценкам куда выше государственных, проломить ему голову. Можешь только утешаться тем, что люди, против которых мы играем, столько сограждан нагробили — ты их пожизненно не реабилитируешь. Но все-таки я предпочитаю работать без применения их методов.

— Ты тоже себя успокаиваешь, — выдал мне Бойко.

Так он еще и наглеет, хочет доказать, что я куда хуже его, вынужденного считаться с моими требованиями по соблюдению максимальной безопасности операции. Сейчас я тебе покажу, борец за справедливость, реабилитатор поганый.

— Хорошо, — говорю Игорю нарочито спокойным голосом. — Старичка придется убрать. На карту поставлено слишком многое. Ты это хотел услышать? Я сказал свое слово.

По лицу Игоря не было видно, что он испытывает хоть какое-то облегчение.

— Иди, Игорек, — ласково сказал я и чуть тише добавил: — Приводи приговор в исполнение.

Когда Бойко был уже возле двери, я медленно достал сигарету, ожидая, обернется он или нет. Игорь взялся за ручку, потянул ее на себя, я прикурил белую стомиллиметровку «Пэлл-Мэлла», а затем тихо сказал:

— Игорь, постой.

Бойко недоуменно посмотрел в мою сторону, но тем не менее снова уселся в кресло у журнального столика.

— Значит, говоришь, артист старенький, больной? Жалко тебе его. Хорошо, давай попробуем его пожалеть сообща.

— А как? — спросил Игорь, явно не видящий выхода из создавшегося положения.

— По-видимому, я набрался от тебя приступов сентиментальности, значит, оба мы стареем, как артист. Сколько этому пенсионеру?

— Под восемьдесят..

— И живет, ясное дело, шикарно.

Игорь криво усмехнулся. Ну, конечно, типичная для советских пенсионеров картина, независимые государства в меру сил подгоняют их к могиле, а нам совесть не моги позволить ускорить этот процесс. Да я б на месте пенсионера этого, артиста драматического, счастлив был, если б кто-то пресек мои страдания. Зря что ли в наши интересные дни многие пенсионеры начинают увлекаться спортом, а именно — прыжками вниз головой из окон на асфальт.

— Старик одинок? — серьезным тоном спросил я.

— Сын есть. Лет десять назад в гости приезжал.

— Значит, так. Грех на душу не возьмем. Ты со своим «Факелом» помогаешь необоснованно репрессированным? Словом, выдернешь дедушку из его квартиры на природу. В санаторий круглогодичный. Отвезешь в лес, туда, куда мы ездим на охоту. Скажешь леснику, что это твой двоюродный дядя — пусть старичок коротает с этим природоохранителем зимние вечера и дышит летним воздухом еще хоть двести лет. Скажешь, я просил, лесник не откажет. И конечно, эквивалент в местной валюте, на пансион — двести баксов в месяц. За эти деньги лесник будет молиться, чтобы дед его пережил.

Игорь изумленно смотрит на меня. Ну что, Бойко, куда девалась твоя наглость, смотришь на меня еще преданней, чем Джульбарс на родную заставу. Так кто из нас лучше, Игорек? Ты же за такие деньги всех своих необоснованно репрессированных по второму разу бы перестрелял.

— Мне кажется, Игорь, ты куда-то спешил, — замечаю я, пока Бойко не начал распространяться вслух. — Не забудь артиста успокоить, мол, кино не будет, денег на съемку нет, потому что в нем секс отсутствует.

На лице Игоря теперь уже проявилось полное облегчение и он решительным шагом двинулся к двери.

— Да, прибавил я тебе забот, Игорек, — спокойно замечаю вслед открывающему дверь Игорю, — зато совесть чиста.

И после того, как Бойко плотно прикрыл за собой дверь, тихо добавляю всего одно слово:

— Палач!

31

Легкий октябрьский холодок не пробирается под плотно подогнанную ветровку и я чувствую, как медленно выступают из-под кожи первые капельки пота. Хотя доктора, приглашенные Сабиной, в один голос выли, что мне нужно, минимум, неделю не подниматься, уже второе утро начинается с легкой пробежки. Когда кошка заболеет, она к ветеринару не бежит, а, повинуясь древним инстинктам, ищет на остатках зеленых городских островков какую-то травку. У меня отношения к докторам не хуже, чем у этой кошечки, хотя «Вискасом» не питаюсь. Зато инстинктивно догадываюсь, что таблетки в сочетании с продолжением привычного ритма жизни принесут гораздо больше пользы, чем припрессовка собственным задом накрахмаленной простыни. А насчет «Вискаса» пресловутого, так мне уже известно, какие страшные последствия могут дать эти консервы, даже если срок их употребления не просрочен.

Несмотря на то, что из-за тяжелой болезни в «Козероге» я не бываю, трудовые ритмы фирмы не сбиваются. На прошедшей неделе мы заработали аж восемьдесят тысяч и мое сердце переполняет гордость за сотрудников, умеющих так хорошо вкалывать без руководства. Они, наверное, этим тоже гордятся. Иначе почему начальник отдела снабжения и главный инженер устроили несанкционированную попойку во время обеденного перерыва непосредственно в офисе? Только по этому поводу. То, что последствия пьянства могут сказаться самым страшным образом, почему-то перестали широко пропагандировать. И совершенно напрасно. Иди знай, если бы мои сотрудники вместо своих «Плейбоев» листали журнал «Трезвость и культура», все бы могло быть иначе.

Но теперь купить «Плейбой» гораздо легче, чем «Трезвость и культуру», а поэтому Константин с главным инженером, не дожидаясь вечера, пользуясь отсутствием в офисе генерального и коммерческого директоров, стали дегустировать «Распутина» под закуски, привезенные начальником отдела снабжения из Германии в багажнике собственного автомобиля. После «Pacпутина» наступила очередь «Смирновской», которую заедали сперва отечественной икрой, потом дорогим экзотическим блюдом филе носорога. Его Константин контрабандно вывез из Германии, за что сам себя расхваливал перед единственным зрителем. Затем Костя выскочил освежиться, а главный инженер самостоятельно питался носорогом, который был явно ему по вкусу.

И с таким усердием припал этот специалист к деликатесу, что оторвал его от банки только дружный хохот всех сотрудников, бывших в то время в офисе. А впереди них на нетвердых ногах, стоял Константин, размахивал этикеткой и громко вещал: «Наша кошечка любит „Вискас“!», тыкая пальцем на главного инженера. Самое главное, я сомневаюсь, что фирма по производству кошачьих консервов заплатила Косте за рекламу своей продукции. Зато ему заплатил главный инженер. Он, конечно, еще волосатее, чем горилла, но почему-то посчитал, что пища животных не для него. И Константин это быстро почувствовал, потому что Костю увезли домой с точно такими симптомами болезни, как у меня, хотя, думаю, утренней пробежкой этот парень не лечится. Что касается возбуждений главного инженера, я объявил ему устный выговор по телефону, хотя он честно признался мне, мол, виноват, сказалось напряжение последних недель работы, и «Вискас» ему в общем-то понравился, во всяком случае он лучше нашей тушенки. А перенервничал главный инженер только из-за нетактичного поведения начальника отдела снабжения. При этом главный инженер ни разу не мяукнул, а значит от «Вискаса», носорога липового, ему вреда точно нет, потому как дополнительная волосатость этому специалисту тоже не грозит — дальше просто уже некуда.

Я бегу по направлению к дому, а за мной на небольшом расстоянии держится группа легкоатлетов в одинаковых спортивных костюмах. После того, как я схлопотал удар по голове из-за погрешности Рябова, он продолжает действовать на мои нервы повышенной заботой.

Лучше бы пистолет мой принес. Хотя, думаю, пистолет этот уже тю-тю. С приветом. Или люди Петра Петровича его помыли, а может кто-то из соколов доблестных на карман кинул. Хотя я всегда старался лишний раз не надевать плечевую кобуру, Рябов постоянно навязывал мне свою точку зрения на правила личной безопасности. И в конце концов я смирился с его требованиями. Тем более, что до того, как Серега начал наводить в Южноморске порядок, в городе творилось такое — без кочерги на улицу вечером не выходи.

Изучению материалов и разработке собственной линии поведения по отношению к «Аргусу» я посвятил два дня. Только потом позвонил Марине и дал ей ответственное задание — связаться с директором «Аргуса», договориться о встрече в его офисе с генеральным директором «Козерога» по поводу совместной сделки.

Прослушавший запись этой беседы Рябов примчался ко мне и заметил, чтобы я не позволял себе ничего лишнего, потому что Марина говорила с руководителем «Аргуса» несколько фривольно. И в конце беседы позволила себе заметить: если в назначенное время его не будет на месте, так попасть в морг ему явно не грозит из-за повышенного спроса, каким пользуются поля орошения. Рябов стал выговаривать мне, что такие разговоры по телефону не ведут, а директора «Аргуса» можно пристукнуть и без предварительных звонков.

Эти соображения я с негодованием отверг, потому что ненужными фразами сорит в телефонных разговорах Марина, а для руководителя «Аргуса» еще не наступил тот знаменательный день, когда о человеке говорят исключительно хорошие слова. И потребовал, чтобы Рябов забыл о существовании этого фирмача, попутно обеспечив меня хорошим эскортом для нашей встречи.

Несмотря на все сказанное, пистолет нужен. Хотя бы потому, что у разных людей появилась манера хватать меня и куда-то тащить без предварительного согласия. И то, что при этом еще и на голову сыпятся удары — тоже не добавляет хорошего настроения. Так что все неожиданные визиты мне порядком надоели. Теперь я сам буду командовать встречами. Тем более, завтра выхожу на работу.

Не знаю, где вы будете брать новый пистолет взамен утерянного, но у меня для такого случая есть собственный подвал. И как я ни вздыхал по поводу «ЗИГ-Зауэра», к которому привык за все эти годы, пришлось идти в оружейную комнату, попутно выдав Гарику затрещину. Ребенка почему-то больше интересовало совершить со мной экскурсию в подвал, чем собираться в школу. А я как образцовый отец слежу за тем, чтобы Гарик хорошо учился, хотя как это может быть при качестве нашего среднего, а вернее, усредненного образования, не догадываюсь.

К голливудской продукции я всегда относился с уважением, но сейчас она меня мало устраивала. Потому что громадный штурмовой пистолет фирмы Генца превышает своими параметрами автомат, который я всунул в кобуру перед тем, как отправиться на прогулку к «Баркасу». Калибр, правда, у этой длинноствольной дрымбалки, как у «ЗИГ-Зауэра», зато магазин повнушительнее, на двадцать патронов. Так что с таким пистолетиком можно только разгуливать, повесив его поперек груди, напрасно, что ли, его затвор сильно напоминает пулеметный, а неподалеку от казенника есть специальное кольцо для ремня. Покажи такую штуковину директору «Аргуса», так он еще от перепуга разрыв сердца схватит. Хотя я ему ничего показывать вообще не собираюсь. Потому что при большом желании могу задавить эту гниду собственными руками. Он ведь привык вести боевые действия, не выходя из кабинета, сам, наверняка, никогда не чувствовал, как действует на нервы свист пули, к счастью, пролетающей мимо. И хоть знаешь, что она не твоя, все равно как будто какая-то горячая волна захватывает тебя изнутри.

Револьверчик, что ли, взять, «Кобру» эту небольшую? А ведь «Кобра» — подарок. В качестве признания моих заслуг по снабжению зарубежных партнеров антиквариатом. Приплыла «Кобра» из Италии на греческом судне под панамским флагом, которым рулили югославы. На том судне, где югославская команда, легко можно разжиться даже пулеметом. Но меня это не волнует. Потому что создание оружейных складов, в том числе и моего, забота Рябова. И заслуга тоже. А вот «Кобра» к рябовским достижениям по части оснащения синдиката жизненно необходимой стрельбой отношения не имеет.

Конечно, у револьвера есть свои достоинства. Случись осечка и барабан услужливо предоставляет к выстрелу следующий патрон. К тому же, когда собеседник видит пули, торчащие из гнезд барабана, он почему-то сходу становится посговорчивее. Но есть у револьвера и минус. Пока его перезарядишь, тебя сто раз ухлопать могут. То ли дело пистолет, особенно «ЗИГ-Зауэр», от которого приходится отвыкать; легкое прикосновение пальца к кнопочке у рукоятки и опустившая обойма вылетает, освобождая место для запасной. Доля секунды и вот уже очередные девять патронов готовы радовать кого хочешь, а в первую очередь — хозяина этого замечательного совместного изделия немецких и чилийских оружейников. Да, привык я к этому пистолету, нужно взять что-то похожее. Так что меня вполне устроит «маузер». Не тот, конечно, с деревянной кобурой-прикладом, с которым любили щеголять чекисты, а другой, гораздо меньших размеров. Зато он легко входит в плечевую кобуру от «ЗИГ-Зауэра», хотя вес его позначительнее. Ничего страшного, привыкнем, кобура сейчас для меня основное. Пистолетов еще несколько штук есть, а попробуй достать плечевую кобуру для левши — вот это настоящий дефицит. Так что придется носить дополнительную нагрузку, куда деваться. Зато в крайнем случае не нужно быстро менять обойму. Двадцати патронов может надолго хватить, если не вести огонь очередями, в отличие от «ЗИГ-Зауэра» «маузер» на это способен. Пристрелять бы его не помешало, но это потом, на досуге. Если, конечно, не начну приноравливаться к «маузеру» еще до того, как попаду в тир. Ну, и еще раз спасибо покойникам Петра Петровича за то, что ограничились пистолетом без кобуры.

Пистолет у меня уже есть, но десантный костюм одевать не собираюсь. Сегодня больше подойдет стандартная тройка, легкий плащик от Декардье и недорогие башмаки из крокодиловой кожи. Я пошел в ванную, гаркнув по дороге фельдфебельским тоном:

— Сабина!

Несмотря на свое пристрастие к наведению красоты, жена мгновенно оторвалась от этого занятия и выскочила в коридор с одной накрашенной ресницей.

— Завтракать будешь? — с любовью прошептала супруга, разомлевшая от того, что благодаря удару по затылку я на несколько дней стал образцовым семьянином.

— Нет, — отрывисто бросил я. — Сегодня дома не ночую. Быть может и завтра.

И, предвидя возможные последствия этих нескольких дней, приучивших ее к моему постоянному присутствию в доме, скороговоркой добавляю:

— Не дай Боже, ты сейчас что-то скажешь. Приготовь мне белую сорочку.

Выйдя из дома, я понял, что Рябов немного перестарался. Двенадцать машин — это чересчур. Вполне хватило бы и пяти. Рябов по-прежнему стремится сгладить впечатление от подставки, доказывая — драгоценнее моей жизни для него ничего нет.

Пятьдесят человек охраны, не пацаны, прикрывающие «Надежду», а отборная гвардия Рябова. Каждый из них проработал в нашем синдикате не менее десятка лет. Ветераны труда, словом. Настоящие профессионалы. С этими ребятами я могу расчехвостить даже пресловутый «Сокол», а тем более спокойно встретиться с директором фирмы «Аргус».

32

Хотя древние утверждали, что слаще всего пахнет труп врага, я не испытывал особого удовольствия от предстоящей встречи с живым покойником, который по инерции делает вид руководителя фирмы «Аргус». Интересно, как он осуществляет это руководство, если Рябов обложил его замечательную фирму со всех сторон, попутно выдрав оставшиеся лепестки «Ромашки»?

Я очень вежливо поздоровался с секретаршей, сидящей у двери кабинета директора, и почему-то подумал, что эта девочка осталась последним редутом полководца из «Аргуса». Впрочем, какой он полководец, обычная шестерка, конторская, правда, так что лучше бы сидел в какой-то совковой точке и не рыпался. И почему бывшие партработники в бизнес так активно лезут, наперекор идеям, которые изрекали всю сознательную жизнь? Я кивнул на дверь, за которой дожидался своей судьбы бывший секретарь парткома общества «Знание», и спросил у секретарши:

— Камолый на месте?

— Он не Камолый, а Камолов, — поправила меня девочка.

— Какая разница для будущего покойника, — чуть ли не печально заявил я. Не дожидаясь, пока появится эффект от этих слов, вошел в кабинет директора «Аргуса» и без приглашения плюхнулся на стул у его огромного рабочего стола. Камолов тоже молчал, не здоровался. Глупо было бы нам желать друг другу этого самого здравствования даже в весьма условной форме.

— У меня мало времени, — сходу беру быка за рога, чтобы лишний раз доказать Камолову, что он по уши в дерьме и помощи от своих партнеров может ждать только в виде автомобильной катастрофы. — Поэтому сразу о деле. Ты знаешь старинное изречение «Пусть проигравший платит», его выдал Бренн, когда бросил свой меч на римские весы.

Камолов с легкой гримасой презрения посмотрел на меня и заметил:

— Бренн сказал: «Горе побежденным». Этот варвар был несколько образованней многих нынешних…

— Заткнись и слушай, — перебил я дельное замечание. Ну, конечно, наблатыкался в своем «Знании» всяких слов, а теперь мне замечания делает. — Тебе не о варварах, о своей шкуре думать пора. И платить по счетам.

Камолов все с той же легкой гримасой посмотрел на меня и, нагло пыжась, заявил:

— Я готов. Хоть сейчас.

Долго ждать будешь. И свою готовность ты так активно показываешь, потому что боишься, ишь, как пальчики дрыгаются. Что, думаешь, о тебе на могиле декламировать будут: «Он встретил смерть лицом к лицу, как в битве следует бойцу»? Выведешь меня из себя, все переиначу. Тебе смерть раем покажется; Вершигора с радостью поборется с организованной преступностью в твоем лице, процесс века закатит. А ты, падло, пойдешь в лагерь, там зад твой толстый повышенным спросом будет пользоваться. Все пятнадцать лет. А пока он бодрится, суперменом себя чувствует, постоянно к смерти готовым. Потому что догадывается — что-то мне от него нужно. В противном случае — давно бы уже свою «Ромашку» догонял.

— Сейчас и ответишь, — спокойно замечаю, запуская руку в карман. Боже, да у него желудок совсем ослаб, беззвучно воздух портит. Ничего, потерпим, со мной однажды такое тоже случилось, правда, очень много лет назад.

Может Камолов и ждал, что достану я из кармана револьвер, начну пулять в него, мстя за вероломное нападение на мои точки. Только вместо револьвера я извлек свое основное оружие — крохотный калькулятор «Сони» и начал считать, не обращая на директора фирмы, с которым приехал заключать договор, никакого внимания.

— Если пятьдесят умножить на один, — бормотал я, — а потом опять-таки на один разделить и умножить на, скажем, десять баксов… Камолый, сколько это будет?

Камолов, чувствуя подвох, промолчал.

— Это будет полштуки, — наконец подсчитал я. — Правильно? Я тебя, козел, спрашиваю, чтоб потом претензий не было…

Вот тут Камолов и повелся. Он еще надеялся откупиться, подумал я, когда Камолов тихо прошептал:

— Верно.

— Вот видишь, умные люди всегда между собой договорятся, — чуть ли не обрадовался я. — У меня здесь пятьдесят человек охраны, если каждый кинет твоей телке по одной палке, согласно среднему прейскуранту я заплачу ей…

Камолов вместо того, чтобы внимательно выслушивать директора фирмы «Козерог» и заключать с ним договор о совместной деятельности, быстренько привстал с места и потянул свои ухоженные пальцы к моему горлу. Я тоже сделал движение вперед, очутился между протянутых рук собеседника, прихватил его за волосы и от всей души стукнул головой об стол. Жаль только, что Камолов влетел мордой в какую-то толстую папку, лежащую перед ним, а не в полированную поверхность. Но и этого удара хватило, чтобы он немного успокоился.

Я демонстративно стал сдувать с пальцев волосы Камолова, но при этом сомневался, что он захочет ударить меня лбом в нос.

— Не бойся, Камолов, — успокаиваю приходящего в себя собеседника, — ничего с твоей девочкой не случится. Больше того, ее уже нет в твоем офисе. Правильно себя поведешь, я тебя не трону и телочку свою назад получишь. Секретарша у тебя классная, моим ребятам сходу понравилась, такая тоненькая, беленькая, губки рабочие.

После этих слов своих атак Камолов не возобновил, а значит я могу развивать наступление. И чего эти все деятели так стандартно себя ведут, подбирают себе подружек лет на двадцать моложе и обязательно в секретарши, чтоб постоянно под, скажем так, рукой была. Ну, Камолов, как тебе нравится, что с девочкой твоей случиться может, этой песней лебединой? Я ведь супругу твою в заложницы не беру, ты б еще, наверняка, доплатил за такое решение и его возможные последствия.

— Что ты хочешь? — наконец-то капитулировал Камолов.

— Не «что», — в свою очередь поправляю собеседника, — а «чего». Мне нужные кое-какие данные. И тогда я тебя не трону.

— А кто тронет?

— Это уже другой вопрос. Тебя может тронуть твой приятель Петр Петрович, например. Не понимаешь? Правильно. А если я скажу Городецкий, поймешь? Но это не моя проблема. Моя проблема — ты. Это ты напал на меня и, скажу честно, мне очень хочется размазать тебя по стенке. Как я это сделал с усопшей «Ромашкой». А чтобы ты все до конца понял, скажу одну подробность: я не отдавал приказ насчет ликвидации твоей банды, а лично ее на тот свет спроваживал. Такая между нами разница. И можешь не переживать насчет моей глупой откровенности. Разговоры в твоем офисе уже несколько дней не пишутся. Не тешь себя мыслью, что мне эта беседа может когда-то боком выйти.

— Какие сведения нужны? — приподнял белый флаг Камолов.

— Ты б еще задал дежурный вопрос о гарантиях, — усмехнулся я, глядя на его распухший нос. — Думаешь, мы не сумели войти в банк данных твоего компьютера? Так это было сделано через три дня после того, как твои придурки стали мне мозолить зрачки. Тоже мне бином Ньютона, — достал я из кармана блокнотик, одновременно доказывая свою начитанность. — Так у меня на тебя еще кое-что есть, о чем компьютер не подозревает.

Значит, наша доблестная фирма «Аргус» решила отпочковать «Ромашку». Мудрое решение. И бандитам этим за охрану платить не нужно, а только помогать им в выборе жертвы, и в крайнем случае, подмога, кроме конторской, гарантирована. Знаешь, Камолый, я ведь в свое время тоже работал по металлу. Но совсем другими методами. Что это за фирма такая, «Энтерпрайз-бриз»? Судя по названию — чересчур заграничная. А если разобраться, из сильно зарубежного только название. Наверняка, в Красноярске, где фирма зарегистрирована, даже не знают о существовании этого «Энтерпрайза», с которым у тебя договор. Чего там у меня записано, тут, Камолый, металлов не меньше, чем у Менделеева в его таблице. Ага, алюминий. Значит, «Энтерпрайз» трудолюбиво тянет через Грузию аж до Норвегии тысячу тонн алюминия. Чего через Грузию, Камолый, я бы это делал через Молдавию, а еще лучше — Приднестровье, государство непризнанное, а следовательно международные законы бессильны. Ну, да ладно. А в Норвегии груз получают некие Рейульф Крэк и Ул Кванде, представляющие фирму «Майкл», которая по другим документам значится как «Мишель».

Камолов заерзал на месте, видимо от мысли про свою близкую кончину он стал отвыкать, а про трудовые подвиги почему-то ему слушать тошно. Ничего, потерпишь, я доведу тебя до нужного состояния.

— Так самое интересное, что этих двух норвежских бизнесменов кредиторы днем с огнем найти не могут, а «Энтерпрайз» малоизвестный с ними в два счета связался. И за тысячу тонн алюминия честнейшие зарубежные партнеры, хотя и в бегах, но все равно расплатились. «Секонд-хэндом», естественно, аж на миллион крон подержанных тряпок, это ж сотню беженцев одеть можно и еще разворовать останется. А куда делась разница между тряпками и подлинной стоимостью металла? Не знаешь?

— Не знаю, — твердо ответил Камолов. И тут же кристально честно подчеркнул:

— Куда делась вся разница, я действительно не знаю.

Вот дурашка, он, наверное, думает, что я лезу за его заграничными счетами. Конечно, конторские ребята отбрасывали какую-то долю директору «Аргуса», но это для него суммы. А меня они мало устраивают.

— Кроме алюминия есть и другие железяки, представляющие интерес для зарубежных партнеров. Теперь же Прибалтика заграница, да, Камолый? Я слышал, там памятники на металлолом курочат. Ты, наверное, прибалтам хотел помочь, чтобы как-то облегчить участь выставленной «Ромашкой» «Салмо»? Что, контора решила, Прибалтика расплачивается той же валютой, только работать легче? Свои люди там остались, а с норвежскими агентами сильно потяжелело в последнее время. Значит, в славном городе Норильске производственное объединение «Жилбытремонт», естественно для нужд трудящихся, приобретает никель в слитках. Но почему-то этот «Жилбытремонт» не захотел никелировать оконные шпингалеты, видимо технологию не разработал, а потому гонит пару грузовиков со слитками никеля в Москву. А там его покупает не «Энтерпрайз» вовсе, а центр авиационно-парашютных работ «Импакт». А потом этот «Импакт», который с тобой в Москве одним банком пользуется, не привязывает слитки никеля к стропам парашютов, а перекидывает его литовской фирме «Лия».

Могу еще вспомнить о такой интересной подробности: как это «Аргусу» удается постоянно арендовать военные самолеты для нужд своих партнеров? Кто там помогает тебе руководить отечественной и зарубежной уже, но все равно по привычке доблестной авиацией? Не скажешь?

— Не знаю, — коротко отвечает Камолов.

Еще бы. Станет Городецкий докладывать о своих московских партнерах, которые готовят себе почву, если их стремление склеить обломки рухнувшей страны не увенчаются успехом. Или о Велигурове, сохранившем связи на Востоке, откуда течет на Кавказ наше же замечательное оружие в обмен на металл по будто бы демпинговым ценам. А что они получают за оружие я пока не знаю. Может быть — валюту, золото, бриллианты. Или наркотики. А что, я бы сам так сделал. Получил бы за оружие наркоту и назад ее, на братский Восток, и уже оттуда, например, в Амстердам. В результате — тройной навар. Только наркотой я не торгую из принципа, покойный Колотовкин меня в этом лишний раз убедил. А что они получают — это через пару дней Рябову на ушко обязательно шепнут в порядке дружеской взаимопомощи. Так что свою старость и возможную отставку при дальнейших демократических преобразованиях московский командир Городецкого, заместитель начальника внешней разведки Игнатенко обеспечил и себе, и своим подчиненным, А если произойдет очередная революция, так им эти мелочи даром не нужны. Потому что Игнатенко станет начальником КГБ вновь созданного СССР, перетянет к себе Петра Петровича, чтоб они здесь с Велигуровым по пустякам не спорили, кто больше так называемым демократам в борщ нагадил, а наш пенсионер Василий Васильевич вытащит из шкафа генеральскую форму и возглавит Южноморское областное отделение организации, которой он отдал всю свою жизнь. А если их затею будут именовать не революцией, а переворотом, эта компания будущее не только себе — правнукам обеспечила. Словом, застраховались они на все случаи жизни. Только Камолову я об этих мыслях не распространялся, а просто и незатейливо заметил:

— Прокол был лично у тебя. Я имею в виду тот «Ил-76», которым «Аргус» перевозил медь. Это ж надо, командир отказался изменить маршрут за миллион рублей. Солидные деньги по тем временам. Так что партнеры твои хоть и отмазали «Аргус», но больше гражданским летчикам веры не имели. Вот поэтому и вояк используют. Им прикажешь — они отвечают «Есть!» Причем, совершенно бесплатно. Я, конечно, имею в виду рядовых летчиков. Они хоть в облаках на своих «илах» летают, но те, кто на земле сидят, куда повыше. Им пайка от твоих подельников капает, не сомневаюсь. А вся эта лабуда с документами на тебе осталась, как и другие заботы: многочисленные перевозки грузов, их дробления, поэтапность вывоза, мгновенно самоликвидирующиеся фирмы-посредники, пресекающие любой поиск, если такой начнется. Не боишься, что начнется, Камолый?

— Я уже ничего не боюсь, — сказал директор фирмы «Аргус».

— Это точно, — нарочно польстил я собеседнику. — Если бы ты был трусливым, так давно повесился в сортире, дешевле бы было.

Ладно, хватит с ним церемонии разводить, он уже созрел, упираться не будет. Я достал несколько листиков, над которыми потели мои юристы, положил перед ним на стол и заметил:

— Подпишешь эти документы — я тебя мочить не буду.

Камолов смотрел на меня, будто я был стеклянным. Взгляд этот отсутствующий мне почему-то не понравился.

— Камолый, ты бы поспешил, — бросил я взгляд на часы, — а то у меня еще полчаса контрольного времени. Того глядишь, опоздаю, долларов пятьдесят все-таки придется твоей телке дать.

Пока Камолов читал опус моих юристов, которых я гонял целый день вносить постоянные правки в текст, достаю сигарету и пистолет-зажигалку.

Камолов, который было уже ожил, задал бестактный вопрос:

— Ты выстрелишь после того, как я подпишу?

— Я не нарушаю своего слова, — замечаю, прикуривая сигарету. Пистолет, конечно, очень похож на настоящий, но не хватало, чтобы Камолов снова начал прощаться с жизнью, отравляя воздух в помещении. — Еще ни один человек в этом мире не мог сказать, что я не выполнил своего обещания. Будь спокоен, если опоздаю к ребятам…

Дальше я не продолжал, глаза Камолова явно прыгали через строки, а потом он по инерции заметил:

— Я не знаю никакого Велигурова, Игнатенко…

— А тебе и не нужно их знать, — обрываю я директора фирмы «Аргус». — Что, привык осторожничать при подписании документов? Хвалю, я сам такой. Только мной никто не руководит, когда я эти документы подписываю. И сейчас я не себя имею в ввиду, а Городецкого, на которого ты шестерил. Так что давай свой автограф и не думай шутить. Образец подписи директора «Аргуса» есть на многих документах, хранящихся у меня. Только сейчас меня компьютерный вариант подписи не устраивает. Чернильной ручкой, и дату не забудь поставить.

Камолов черкнул свою незамысловатую подпись, и я вдруг понял, что ему уже на все наплевать. Даже на телочку свою замечательную. Передо мной сидел живой труп, он еще дышал, но ему уже было все равно — нарушу я свое слово или нет. Сдох Камолов.

— Теперь этот документик подпиши, — командую я, бросая на стол очередную дозу бумаг. — Можешь не читать, это точная копия предыдущего. До того я предусмотрительный, что все бумажки собираю в нескольких экземплярах. Ну, вот и все. Мне даже от тебя компенсаций особых не нужно, кроме моральной. Так, сто грамм ставишь?

— Меня убьют? — спросил Камолов, намекая уже на своих деловых партнеров. Уверовал, гнида, в мое честное слово.

— Со своими партнерами сам разбирайся. Я тебе их не навязывал, — машинально замечаю в ответ.

Он ищет моей поддержки. Ну, козел, другого слова подобрать невозможно. Напал на меня, как пес цепной, по приказу хозяина, а теперь нашел у кого моральной поддержки искать. Тебя бы к Бойко привязать, да обоих в море бросить. Но Бойко мне еще долго нужен будет. А ты…

— В общем так. Девочка твоя будет жива-здорова. А как насчет ста грамм, согласен?

Камолов закивал головой чуть ли не радостно. Вот придурок. Боже, с кем приходиться воевать, то ли было в былые годы.

Это же были титаны по сравнению с мокрицей, командующей «Аргусом».

— Значит, согласен, — гашу сигарету о зеркальную поверхность полированного стола. — Это хорошо. У меня в связи с тобой такие расходы были, ты себе не представляешь.

Опять ожил Камолов. Бегает с того света туда и обратно перед глазами, прямо фильм ужасов какой-то, если не сказать триллер.

— В общем, выставишь мне всего сто граммов. И знаешь чего? Осмия, сто восемьдесят седьмой изотоп. Ты же крупный специалист по металлам. Больше того, я знаю, что у тебя этот осмий есть. Кстати, лицензии на вывоз, которыми ты приторговывал, мне к металлу не нужны. У меня любые лицензии есть, даже на твою голову.

Я медленно достаю телефонную трубку из кармана, набираю номер и командую:

— Девочку не трогать.

А потом, пристально глядя на Камолова, небрежно добавляю:

— Пока не трогать.

Камолов опять заерзал на стуле, а затем начал свое обратное превращение в покойника. И правильно делает. Документы эти у меня пока не играют, то, что второй экземпляр я отдам Рябову для его партнеров конторских, Камолова тоже пока не печет. Только помер он снова из-за того, что валютные счета можно заблокировать куда быстрее, чем он до них доберется при благоприятном стечении обстоятельств. Он ведь сам их не открывал, отпечатка пальца своего замечательного в банке не оставлял. И соваться ему в этот банк просто опасно, сам Камолов вряд ли этого не понимает. Петьке Петровичу на его счета плевать, но предупредить зарубежных партнеров — тоже раз плюнуть. Так что выпасут они Камолова в два счета. И Петьке вовсе не нужно сейчас на него от более важных дел отвлекаться. Есть у Камолова и наличность в валюте какая-то, я знаю, мелочь.

На осмий он рассчитывал, так я ему один грамм оставил, не весь запас потребовал. А один грамм этого металла — сорок тысяч долларов. Я точно когда-нибудь подохну из-за своей доброты.

— Сто грамм пресловутые принесешь в мой офис. И через десять минут твою девчонку отпустят. Не дрейфь, Камолый, как говорят у меня на фирме, все там будем.

Сейчас я тебя к жизни верну, перестанешь по потусторонним мирам шляться в моем присутствии.

— Слушай, сомнамбула, ты бы проводил гостя, — замечаю на прощание, и Камолов послушно вылезает из-за стола и с таким видом, будто один из героев фильма «Ожившие мертвецы», который я как-то поставил Гарику на ночь, за что хвалил сам себя, несмотря на монолог Сабины.

Когда Камолов подошел ко мне вплотную, я тихо сказал:

— Мелочи остались, так, моральные долги…

И с огромным удовольствием ударил его левой в солнечное сплетение, тут же добавив правой в нос, пока он не успел согнуться. Несильно ударил, чтобы не валялся он в постели несколько суток, как я. За это время Петр Петрович, при желании ускорить события, его из персональной кровати на общественный морговский стол запросто переложить сможет. Но мне нужно, чтобы Камолов погасил затраты «Козерога», вызванные неделикатным поведением «Аргуса». И то, что кровь у него из носа хлещет — хорошо, значит, жив Камолов, из мертвецов кровь не вытекает, это я хорошо знаю.

Я приехал на квартиру Марины; моя милая секретарша спокойно беседовала с девочкой Камолова за чашечкой кофе. Умеет Марина с людьми работать, телочка эта, наверняка, сперва перепугалась не хуже шефа своего драгоценного, а Марина всем своим поведением доказывает — тебе ничего не грозит, мы хорошие ребята, а то, что твой дружок натворил, так при чем здесь ты? Даже папа Сталин говорил, сын за отца не отвечает; так что эта девочка от моего появления и не вздрогнула, больше того, вопрос задала, спокойно так, по-хозяйски:

— Вам кофе налить?

— Только без сахара, — улыбнулся я этому юному задору, восхищаясь умению моей секретарши получше расположить к себе любого человека, даже если она не собирается вырубать его.

— Мариночка, ты уже последовала моему совету? — продолжаю улыбаться, принимая кофе из рук телочки. — Нашла себе кобылку с бархатистыми губками и нежной кожей? Взнуздай ее, Мариночка, уздечка, хлыст, чего там девушки между собой придумывают?

Марина подскочила ко мне внешне спокойно, точно как на тренировке, перед началом боя. Кажется, я увлекся своими намеками, повторяюсь, нужно исправлять положение. Тем более, что телочка глупо таращится на нее, ожидая непривычного для себя секса.

— Спокойнее, Марина, — заметил я, — не расстегивай свой замечательный пояс, твоя подружка нас неправильно поймет. Скажи лучше, где Рябов?

— Отдыхать отправился, говорит, что на ногах уже не держится.

— Вот в следующий раз я его с тобой куда-нибудь спровожу, так и у него будет шанс отлежаться, — пробормотал я, допил кофе и достал из кармана плаща все тот же блокнот со вставленным в специальное отделение «паркером».

— Марина, поедешь к Рябову, разбудишь, отдашь записку, — пробормотал я. — Это срочно. А заодно мой договор с фирмой «Аргус» о любви и дружбе.

При названии своей родной фирмы телочка встрепенулась и продолжала глупо улыбаться.

— Охрану можешь отпустить, — бросил я, наблюдая, как Марина надевает свои легендарные, в боях познавшие радость побед, сапоги со шпорами.

Мы с Сережей заслужили кратковременную передышку, кроме того, я не могу обманывать жену. Ведь обещал ей дома не ночевать, И у Марины остаюсь пока по собственному почину. Не всегда же здесь околачиваться, только чтобы людям Петра Петровича меня ловчее сцапать было на радость Рябову и его приятелям конторским при полной поддержке со стороны Вершигоры. В конце концов, я рассчитался с Камоловым за Астронома и никогда не виданного мной дискжокея. Так, для порядка, ударов-то два было. А за собственный моральный ущерб, если не считать удара по голове, получу с него несколько иначе.

Я посмотрел на телочку, подумал, что у меня действительно для женщин не находилось в последнее время лишней минуты, и коротко сказал:

— Раздевайся.

Девочка эта перестала глупо улыбаться и широко раскрыла глаза.

— Перестань, — устало сказал я, — что ты, кричать будешь, на помощь звать? Тебе лишняя реклама нужна? Или, быть может я такой же урод, как твой Камолый? Не веди себя, словно это делаешь впервые, будь естественнее, сбрось свое напряжение, ты и так достаточно напугана.

Телочка слушала дальше, а ее рука механически расстегнула верхнюю пуговицу блузки. Я нарочно прекратил вещание. И она тут же отдернула руку, будто пуговица ударила ее током. Что ни говори, приятно обладать таким даром внушения. А еще мне приятно от того, что Марина разбудит Рябова. Вот обрадуется Сережа, я ему отосплюсь, он еще за свою подставку полностью не рассчитался. Вдобавок в записке той, очень важной, всего одна фраза: «Освобождаю тебя от слова». Сереже с его склонностями любовь сейчас просто необходима, мы с ним давно не расслаблялись.

— Ты не волнуйся, девочка, — продолжаю нежно шептать даже не пытающейся сбежать телочке, — я дал слово твоему директору, что вернешься к нему живой-здоровой. Ты очень красивая девочка. Душить я тебя не собираюсь и наградить гонореей тоже не могу — нет ее у меня.

Я помог телочке подняться, бережно придерживая ее за плечи, и она только слабо вскрикнула, чуть отстранившись, когда я рванул блузку. В квартире Марины два прекрасных двуспальных дивана, один даже разбирать не нужно. Но я предпочел распять эту девочку на полу, возле журнального столика. Она отвернула лицо в сторону, прошептала традиционное для каждой женщины «Не нужно…», а я чуть покрепче сжал руками ее бедра и, прежде чем приступить к столь необходимой мне разрядке, вдруг понял, почему инстинктивно решил делать это на полу. Камолов умокнул меня Бренном, однако все-таки, хоть не велика честь, я победил его. Но этот самый Бренн и все его последователи после победы первым делом насиловали жен поверженных врагов. Причем, не на мягких подушках, а в пыли, на каменных плитах, где придется, словом. Жены Камолова мне даром не нужно, впрочем, как и собственной, так что будем считать эту телку наложницей поверженного врага. Быть может, он догадается, что я делаю с его секретаршей, не нарушая данного обещания. Тогда его настроение еще больше улучшится. А моя победа будет полнокровной и традициям соответствовать.

Сам того не замечая, я прикусил кожу на ее груди, девушка вскрикнула и стала отчаянно извиваться подо мной. Эти движения меня вполне устраивали, а потом она снова застонала, но по другой причине.

33

Все течет, а что это меняет, подумал я, когда спросонья нащупал бедро девушки. После того, что она со мной вытворяла ночью, Камолову можно выражать свои соболезнования не только по поводу его нынешнего душевного состояния. Кто бы мог подумать, что под этой тоненькой телесной оболочкой, скрывается такая этна нерастраченных чувств; к тому же телочка — блондинка, а как я давным-давно убедился, беленькие девочки ведут себя в постели несколько сдержанней, чем темноволосые. В общем, отдувался я за, по всему видать, не сильно устраивающего девичий темперамент Камолова на всю катушку и не сдавался до тех пор пока телочка не простонала: «Я сейчас, кажется, умру», а потом быстро заснула. Конечно же, признаться ей, что я близок к такому же состоянию, не собирался — мужчина обязан хранить свое достоинство молча, особенно, если у него от переутомления еле язык поворачивается. Ну, Камолый, и тут досадил, раннее утро, а у меня уже такое впечатление, что все тело проутюжили танками.

Видимо я невольно пошевелился, телочка инстинктивно пододвинулась вверх по груди, так, чтобы моя рука, лежащая на ее бедре, опустилась чуть ниже. Потом она открыла глаза, провела пальцами по старому шраму и спросила:

— Откуда это?

Дежурный вопрос. Почти каждая женщина его задает после того, как любовное блаженство сменяется у меня блаженством отдыха.

— Это нож, — честно признаюсь девушке, но вряд ли ее интересуют подробности былого приключения, потому что голова телочки скользит по груди, ее рабочие неутолимые губки начинают намекать мне, что между нами не все еще кончено. Хоть бы Марина пришла, подумал я, искренне желая любовного волшебства. Вот закрыть бы глаза, потом открыть, а телки рядом уже нет. Это было бы настоящим чудом…

Но кто сказал, что чудес не бывает? Телочка вовсю дергалась на мне, прогибаясь, собственноручно массируя свою грудь, но тут произошло чудо. В комнате появилась Марина.

— Извините, я без стука, — заметила моя секретарша.

Девушка, казалось, не замечала, что у нас появился зритель; я даже не подал вида, как обрадовался приходу Марины, и небрежно спросил:

— Третьей будешь?

А сам с ужасом тут же подумал: вдруг Марина согласится, тогда мне точно труба. Но моя секретарша почему-то не захотела присоединяться к нам, хоть свечку святым ставь по этому поводу. Она села в кресло у журнального столика и заявила:

— Согласно договору, директор «Аргуса» привез на фирму какой-то контейнер.

Я обрадовался до такой степени, что чуть ли не простил Камолову боевые подвиги его дочернего предприятия.

— Все, девочка, кончай, собирайся, тебе пора. А то шеф твой подумает, что я не держу слова.

— Сейчас, — простонала телка, продолжая свои быстрые движения, — сейчас, о…

— Не сейчас, а уже, — чуть ли не обозлился я.

— Потерпи еще полминуты, — вмешалась в любовное таинство Марина. Представляю себе, что она сотворила с Рябовым.

— Мариночка, подбери что-то девочке из одежды, — пробормотал я, когда, наконец, эта телка в изнеможении откинулась на спину. — Только побрякушки свои замечательные на нее не навешивай. А я… две минуты, Марина…

Я проснулся от легкого прикосновения к груди, инстинктивно сжался в комок и только потом раскрыл глаза. Телочки в комнате уже не было, а надо мной стояла верная секретарша с чаркой-бадьей, из которой подымался легкий парок, распространяющий кофейный аромат.

— Не везет тебе, — печально заметила Марина. — То тебя бьют, то насилуют.

— И не говори, Марина, — принял я из ее рук ежедневный допинг. — Чего только не терпишь ради престижа фирмы. Даже к ментам с заявлением обращаться не буду. А что Рябов?

— Рябов повез твою любимую в офис. Он ведь со мной приехал. Ты поторопись тоже. Студент телефон оборвал.

— Тогда давай поедем к нему. Видимо, раскопал что-то необычное.

— Сперва пообщайся с Сережей, — стала навязывать мне свою точку зрения на деловые встречи Марина.

— Марина, скажу тебе честно, я всегда догадывался, что интимные отношения между сотрудниками фирмы недопустимы. Вот видишь, ты уже стараешься, чтобы с Рябовым я встречался в первую очередь.

Марина сперва поджала губки, а потом от души рассмеялась, подняла валяющийся под торшером «Маузер» в плечевой кобуре, протянула мне и сказала:

— Одевайся.

Я молча посмотрел в ее чуть припухшие глаза и понял, что в первую очередь встречусь именно с Рябовым.

34

Внутри моего дома гулял ветер недоверия. Стоило мне заявиться, как Сабина, привыкшая за последние дни к нашему семейному образу жизни, проатаковала меня не хуже, чем я покойную «Ромашку». Разве что из подкрепления болтался в открытых дверях кабинета безоружный Гарик, строя до того радостно-гадостные гримасы, что я тут же решил не позволить ему развлекаться за счет собственных нервов.

Не обращая внимания на вопли супруги, я подошел к своему единственному наследнику и нежно процедил сквозь зубы:

— Пшел вон, придурок.

Гарик тут же показал мне кукиш и выдал свою дежурную фразу:

— Иди в жопу!

Я не стал с ним пререкаться, а незатейливо отпустил сыночку хорошую затрещину, чтобы лишний раз доказать Сабине: ее муж не стоит в стороне от воспитания ребенка.

Гарик с диким воплем побежал вниз по лестнице, затем остановился и послал меня уже не в задний проход, а куда подальше.

— Убью! — заорал я Сабининым голосом и драгоценный сынок, мгновенно перепугавшись по-настоящему, включил такую сирену, будто его уже потрошат. Сабина была слишком занята мной, чтобы прийти на помощь своему сокровищу, так что пришлось Гарику солировать воплями в своей комнате еще несколько минут. Потом он понял, что маме не до него, заткнулся и включил видеомагнитофон, который тут же заорал предсмертными визгами не тише, чем это умеет делать Гарик.

Я плотно прикрыл дверь и новая лавина женской ярости обрушилась так, что всем цунами рядом делать нечего.

— Посмотри на свой вид… — орала Сабина. — Как ты ведешь себя с ребенком! Опять у суки своей был! Я эту Марину прибью. А ты…

Я покорно закивал головой, но потом невольно усмехнулся, представляя себе, как Сабина, для которой подвиг десятикилограммовую сумку поднять, будет прибивать Марину. Выражение моего лица привело супругу в такой восторг, что она добавила оборотов. Я старался не слушать ее, заранее соглашаясь нести ответственность за что угодно — от отношений с Мариной до недорода картошки в Курской области. И стоило Сабине начать сбиваться, как я тихо прошептал:

— Сабина, дорогая, ты снова делаешь нашу жизнь невыносимой. Почему я после такой тяжелой травмы должен еще получать травму моральную, ты не знаешь?

— Да тебя дубиной не добьешь, — чуть тише продолжала свой бенефис Сабина. — Столько лет вместе, кто тебя лучше меня знает, скотина. Весь в шрамах, половина — укусы бабские. Супник! Второй год стараешься спать отдельно, я тебя знаю, фокусы твои… Сейчас справку из кармана вытащишь о том, что импотентом заделался, блядун проклятый! Думаешь, я не знаю…

— Что ты знаешь, любимая? — еще тише говорю я. Если хочешь, чтобы тебя внимательно слушали, никогда не повышай тона. И собеседник волей-неволей прекратит напрягать свои голосовые связки — это я давно понял.

— Так что ты знаешь, Сабина? Не делайся дурочкой, будто не понимаешь, почему живешь так, как всем бабам в этом городе не мечтается. Ты хоть знаешь, сколько у тебя уходит на врачей знаменитых, тряпки, побрякушки? Сколько мне нужно вкалывать, чтобы за это рассчитываться.

Сабина немного успокоилась, ровно настолько, чтобы я мог продолжать свой спич, а главное — спланировать окончить его всего одним словом: «Разведусь!» И тогда покой обеспечен на много дней, а главное, когда я буду ночевать дома, эта тварюка не станет ночами шкрябаться о дверь моей спальни. Вон квартирантов постоянно двое, бугаи здоровые, молодые, иди к ним, я что, против?

— Сабина, перестань портить жизнь нам обоим. Причем здесь Марина? Если хочешь знать, так могу тебе сообщить, что Марина с Рябовым, а вовсе не со мной. Не веришь, спроси у Сережи.

— Спроси у Сережи, — искривила рот Сабина. — Рябов из вашей кобелячей солидарности что хочешь скажет. Даже что телеграфные столбы трахает, не то что эту проститаршу…

— Сабина, у меня такая работа, — успокаиваю супругу перед нанесением главного удара. — Вот сегодня я буду у Студента. Ты не допускаешь мысли, что с ним я тоже сплю, а? Ты б еще сказала, что я скотоложством занимаюсь, за собаками бегаю, долго я буду твои кордебалеты терпеть? А куда, интересно, ты лыжи востришь три раза в неделю, что там тебе массируют в этой сауне, а? Вот я еще… Нет, Сабина, извини, больше не могу…

Я уже хотел произнести дежурную фразу, как в наше семейное счастье ворвался бестактный Рябов. Сабина тут же сделала из себя вид любящей супруги, а круги под глазами Рябова доказывали, что он трудится не меньше своего шефа.

— Кстати, вот Сережа. И я тебе клянусь, если хочешь, он подтвердит — этой ночью я Марину даже не видел. Вкалывал, как проклятый.

Рябов мгновенно поддержал меня.

— Да, мы с Мариной всю ночь работали над документами. У меня. Вдвоем. Ты уже готов к разговору со мной? — обратился Сережа ко мне, деликатно давая Сабине понять, чтобы она выкатывалась за двери.

— Ювелирная работа, — вслух похвалил меня Сережа, кивнув головой на закрывающуюся за супругой дверь. — Может, поэтому я не женюсь.

— Как, ты не женишься на Марине? — вытаращил я глаза из орбит. — Ты же порядочный человек…

— Конечно, — горячо поддержал меня коммерческий директор. — Отдал твоему партнеру из «Аргуса» секретаршу. И даже ее не попробовал.

— Это не тебе плюс, а Марине, — сказал я, искренне сожалея о такой порядочности Рябова. Если бы он занялся любовью с камоловской телкой, вряд ли сейчас так бы бодро перехватывал инициативу в разговоре.

— Давай к делу, Сережу, — потребовал я, пока Рябов не стал выяснять: не напрасно ли директор «Аргуса» завел себе именно эту секретаршу?

— Документы я передал нашим конторским партнерам. Они в свою очередь готовы оказывать практическую помощь. Более интенсивно.

— Рябов, помни, контора должна быть замкнута только на металле. К нашему бизнесу… Словом, не допусти даже намека.

Рябов изображает обиженный вид чуть ли не на Сабинином уровне, разве что не обзывает меня.

— Ты, видимо, чересчур переутомился, — заметил Сережа.

— Тогда вот что. Первое, извини меня. А второе, мне нужно… Нет, скажем так, твоему партнеру необходимы данные конторы по нелегальной торговле антиквариатом в восьмидесятых годах. Причем, Рябов, зарубежному партнеру. Чтоб конторские и нюхом…

— Опять… — недовольно отметил Рябов, — Да что с тобой сегодня?

— Извини еще раз, Сережа, — безропотно отдаю ему инициативу в разговоре, — голова еще немножко того. Из-за тебя, кстати.

Пусть Рябов не сильно дерет нос, командуя в нашей беседе.

— Тебе Камолов нужен? — невинным тоном спрашивает Сережа.

Понятно, руки чешутся, директор «Аргуса» до сих пор по земле ходит, а Рябов этого пережить не может.

— Знаешь, твои ребята создали замечательное впечатление, — отвечаю нейтрально. — Такой эскорт, как у короля.

— Так что с Камоловым? — не унимается Рябов.

— Я обещал Камолову жизнь, — честно признаюсь своему коммерческому директору. — Клялся, что пальцем его не трону.

— Значит так, — задумчиво протянул Рябов. — Иди знай, как поведет себя контора. Прихватит Камолова, чтобы Городецкого за кадычок подержать — и все у них накроется. Хотя данные верные, только Камолов ни Велигурова, ни Игнатенко в глаза не видел. И вся игра насмарку.

— Можно подумать, твои партнеры не сумеют убедить Камолова, что он с Велигуровым каждый день водку пил… — возражаю я дальнейшему предложению Рябова для очистки совести.

— Мне кажется, Городецкий, хотя руки его сейчас скованы… В общем, Городецкому сейчас Камолов — обуза. Он вполне может обрубить этот конец, — почему-то не обратил внимания на мое возражение Сережа.

— Пусть рубит.

— Точно, что еще остается Городецкому? — пробормотал Рябов.

— Сережа, ты уже все решил.

— А ты против?

— Я уже сказал, судьба директора «Аргуса» меня не интересует.

Сережа не сумел скрыть усмешки, и я понял, что действительно устал. У него руки уже перестали чесаться, а я каких-то предложений жду. Сережа, Сережа, разве так можно разговаривать с человеком, едва оправившимся от тяжелой травмы? Вдобавок, где-то и по твоей милости. В самом деле, нельзя же было допустить, что я мог вести себя с людьми Петра Петровича немного сдержаннее.

— Наш приятель Петр Петрович уже убрал Камолова? — теперь я перехожу на невинный тон.

— Так тебе он все равно не нужен, — оправдывается Сережа. — И Вершигора после твоей вылазки в «Баркас» уже успел раскопать связь между «Ромашкой» и «Аргусом». Одного свидетеля вообще убрать пришлось. Я же не могу прямо сказать ему: это сделали мы.

— Я, — самоутверждаюсь на глазах единственного свидетеля.

— Ну да. Тем более, Вершигора знает, что «Ромашка» рэкетом занималась. И другими делами, фирмы грабила. Я ему «Салмо» подбросил.

— А почему именно «Салмо»? Эта фирма фигурировала лишь в качестве примера, последней в списке.

— «Салмо» — уже заграница. К тому же она самоликвидировалась неделю назад.

— Браво, Рябов. Концы в воду, а прибалтийские команды… Выходит, Камолов взорвался в машине.

— Ну почему обязательно прибалтийские команды? — замечает Сережа. — Городецкий тоже мог.

— Мне это не нравится, — откровенно признаюсь я, — пусть даже есть заграничные и отечественные команды, специализирующие на технических средствах воздействия. Потому что в машине могут находиться посторонние люди, прохожие могут пострадать…

— Что я, убийца, по-твоему? — обижается на меня Рябов, припоминая, вероятно, что кроме своих основных обязанностей он еще и руководит «Содействием», которое здорово помогает ментам наводить порядок в городе. — Ты бы еще сказал, что за руль может сесть совсем другой человек. Повернул ключ в замке зажигания — и на небо. А радиомина, пусть чуть дороже, но исключает случайности. Возможные накладки. Прохожие разные там. Вот мы радиоминой и сработали.

— Ты сработал, — отвожу от себя бездоказательное обвинение в нарушении данного покойнику слова.

— Ну я, какая разница?

— Большая, Сережа. Если бы я просто позволил тебе с Камолым, туда ему и дорога, разобраться… Ну и что? Ничего, кроме дополнительных расходов. Атак он перед смертью в зубах четыре лимона баксов притащил. Учись классу работы. Ладно, не переживай, по шпионской части я тебе в подметки не гожусь.

Сережа почему-то оскалился, да так, что я врубился: какой-то сюрприз он держит про запас.

— Городецкий наших приятелей из конторы немного зажимает. Так что, думаю, нужно отвлечь внимание. Хотя бы по мелочи. Чтобы напомнить о нашем существовании, — заметил Рябов.

— Подумаю. После встречи со Студентом нужно будет атаковать Велигурова. Хватит ему жить спокойно, в тенечке. Да и Петьке Петровичу я сюрприз готовлю. Личного, так сказать, характера.

— Осторожнее играй. Он недоверчивый.

— Был бы доверчивым — в «скорой помощи» работал. Он по-прежнему прикрывает Велигурова?

— Да, хотя с людьми у Городецкого напряжение. Порой почти сутки смены нет. Мне ребята докладывают.

— Скажи, Сережа, у тебя есть люди в команде Петра Петровича?

Рябов замолчал, похоже, надолго.

— Сережа, ты не понял, о чем я спрашиваю?

— Вопрос бестактный.

— Почему это?

— Потом скажу. Вернее, сам поймешь. Тут тебе просили пакет передать. Я его внизу оставил.

— Ну так тащи сюда. Пока Гарик им вплотную не занялся.

Сережа хлопнул дверью, и буквально через минуту я, резко рванув на себя кольцо навахи, освободил лезвие от плена пружины и разрезал бечевку.

Так и есть: две шубки из натурального, черт его знает какого, меха. И записка с одним-единственным словом: «Расчет». Значит, Ира не сумела выполнить мою просьбу, если за эти шкурки не приходится доплачивать. Вот он, сюрприз, подтверждающий мои собственные мысли. Рябов, чего ты такой прыткий, всезнающий? Интересно, когда ты решил полностью начать меня контролировать? Выходит, пошел по моим предыдущим следам после того, как я сунулся к «Баркасу». Ну, Марина, слуга двух господ, конспираторша чертова. Интересно, о чем ты сегодня докладывала коммерческому директору перед тем, как нырнуть под его одеяло?

— Сережа, ты прав, вопрос действительно бестактный. Но чтобы не было больше несовпадений, давай сразу договоримся о дальнейшей судьбе Велигурова. Скоро его будет чем прижимать. Это сделаешь ты. Компромата на него — выше крыши. Купчую составь по всем правилам, заверенную у нотариуса.

— А потом?

— Что потом?

— Велигуров не только под нашим контролем. Допустим, он подпишет документы, с его прикрытием справиться спокойно можно. А завтра он вместе с Городецким по этому поводу подкрепления не из Москвы затребует.

— И что ты предлагаешь?

— Велигуров подписывает купчую, коллекция изымается, а Велигуров… Нервы не выдержали у отставного генерала. И — головой в окно.

— Сережа, я понимаю, что это сейчас самый популярный вид спорта у пенсионеров. В Москве год назад тоже из окон сыпались горохом бывшие ответственные партработники. Я бы позволил Велигурову растечься по асфальту, но сейчас этого делать нельзя.

— А когда можно будет?

— Вот это уже решать мне, Сережа. Тем более, как ты успел пронюхать, Петр Петрович несколько сложнее, чем я думал. У меня есть кое-какие варианты. Не думай, что ты меня сильно умокнул. Если бы я рассчитывал только на помощь фирмы «Ирина», мог бы претендовать не больше, чем на должность швейцара. Так что, не всегда задуманное получается. А по этому поводу — перестань даже думать о нервах Велигурова. Они у него крепкие. Как только начнут сдавать — ты об этом узнаешь первым.

35

Если мне что и нравится в так называемых негосударственных каналах местного телевидения, так принципы их работы. Реклама есть реклама, но ведь должна быть какая-то граница между здравым смыслом и стремлением побольше заработать. Возможно ли, чтобы во время передач «Останкино» по экрану поползли титры; «Коллектив станкостроительного завода имени пианино Сергея Рахманинова поздравляет вахтера тетю Нину с годовщиной — серебряной свадьбой»? Зато на местном телевидении возможно и не такое. Вот поэтому, помня о Сережиной просьбе, я набросал небольшой текст и Босягин, постоянно подкармливающий один из телеканалов, убежал, твердо заявив, что все будет в лучшем виде.

Больше того, этот текст с удовольствием предъявят зрителям поголовно все телекомпании, несмотря на конкуренцию между собой и совершенно разные финансовые источники. Так что я не стал дожидаться, пока по экрану телевизора под музыку «Голубой вальс» поползут титры «Петра Петровича поздравляют с днем ангела его ближайшие друзья Василий Васильевич и Иван Иванович», а, полностью доверяя Босягину, отправился к Студенту.

Петру Петровичу и без рябовских намеков стоило напомнить о своем существовании, немного щелкнув по носу. И если Петька поведал Велигурову, как мы с ним друг друга обзываем, а наш отставничок увидит эту рекламу, боюсь, он по комнате не козлом — кенгуру поскачет. Что будет очень неплохо перед тем, как Рябов начнет его убеждать продать свою замечательную коллекцию. Именно продать. Конечно, дай волю Сереже, так он Велигурова запросто бы в окно выбросил, а собрание бесплатно вывез. Но нет. Такие методы работы меня никогда не устраивали.

Мои люди ни разу не позволили себе обокрасть чью-то квартиру или подломить храм. Зачем, когда можно делать все легально. Мало ли людей вынуждены расставаться с произведениями искусства. Даже если они и не сильно этого хотят. Так проще у них антиквариат купить, все равно разница между закупочной и продажной ценой будет такой, что выгода очевидна даже недоучке, изгнанному из школы для недоразвитых из-за хронической неуспеваемости. Пусть другие воруют, совершают ограбления по заказу. Я — никогда. И двадцать лет чувствую себя относительно спокойно. Даже если на таможне всплывает какая-то вещь, так, извините, это не народное достояние, а моя собственность, официально купленная много лет назад, между прочим, в теперешней уже загранице. Может, я ее хочу на родину вернуть в виде жеста доброй воли?

Но это так, к слову. Я не столь наивен, чтобы общаться с таможенниками. Тэнго, компаньон мой из братской Грузии, работал, применяя другие методы и слишком доверял таможне. Ну и что теперь? Сгорел. Нет, он жив-здоров, больше того, улик на него никаких, но под каким он сидел колпаком — Штирлицу рядом нечего делать. Затаился Тэнго, выжидал. И дождался своего часа. Грузия стала самостоятельным государством, где привыкли к постоянной стрельбе, и друг Тэнго тут же ожил. Плевать ему на уже российских гэбистов, которые пасли его тщательнее, чем колхозный пастух корову-рекордистку. А почему Тэнго под колпак взяли? Потому что кражу санкционировал, по предварительному заказу. Причем, не в России и не у себя в Грузии, а заграницей по нынешним понятиям, в Бакинском театре русской драмы. Там «Портрет» Марка Шагала на стене висел. Тэнго, наверное, долго удивлялся, как это его до сих пор никто не украл? Сперли портрет, перекинули на Запад и толкнули за сто пятьдесят тысяч баксов. А театралы эти в ментуру побежали: караул, ограбили. Менты, ясное дело, стали выяснять, что это за ценность такая? Заглянули в инвентарную опись, а там этого Шагала цена значится — три рубля. Чтоб мне до возраста Велигурова не дожить, если это неправда. Три рубля — и ни копейки больше. Станут менты за три рубля уголовное дело открывать?

А Тэнго, нет, чтоб молчать себе в тряпку, болтнул в компании о марже между тремя рублями и ста пятьюдесятью тысячами долларов. Хорошо, хоть ума хватило не сказать, что за это полотно он отвалил не три, а целых пятьдесят рублей. С неосторожного бахвальства все и началось. Так что, если у меня и будет прокол, например, с пейзажем Пуссена, так я его купил у одного дедушки аж за пятнадцать рублей — и это моя собственность. Да и в личной коллекции, насчитывающей сотни экспонатов, нет ни одной вещи с сомнительной судьбой. Напрасно, что ли, я финансирую научные изыскания Студента, срочно захотевшего увидеть своего спонсора.

Подымаясь по лестнице, я еще раз вспомнил о разнице между тремя рублями и ста пятьюдесятью тысячами долларов. Специалисты считают, что по доходности первые места делят нелегальные операции с наркотиками и оружием. О нелегальной торговле произведениями искусства до последнего времени вообще не говорили, мелочью считалось. Но я знаю; торговля оружием и наркотиками — вот что мелочи по сравнению с моим бизнесом. Купите пистолет или горсть конопли за три рубля, чтобы потом продать за сто пятьдесят тысяч баксов. Не получится? Да, не получится. Зато в моем бизнесе получается и не такое. Конечно, живи я в какой-то проклятой капиталистической стране — хрен бы там разживался, как здесь. А здесь — поле чудес, любая «Сотби» от зависти закрыться может. Они ж, бедняги, за свой процент малый и залы арендуют, охрану-сигнализацию содержат, всяких экспертов кормят, каталоги печатают. Зато мой Константин не так давно купил у какой-то бабаньки две картинки, гнившие у нее в сарае. «Сотби» даже подумать не посмеет, что в каком-то сыром сарае лежат произведения искусства, среди них Иорданс пятнадцатого века, аж за два доллара по последнему курсу. Реставратор, правда, в сто раз больше содрал, чем бабанька с Кости. А потом Иорданса этого пришлось уступить за триста пятьдесят тысяч долларов, уж очень один итальянский друг на этом художнике помешался.

И что самое смешное, в том же сарае, валялся-ржавел неработающий «шмайсер». Так вот за него бабка десять долларов требовала, но Костя пожадничал. Зачем ему этот «шмайсер» неработающий, когда у него вполне приличная машинка есть, «Магнум» называется. Этим пистолетом — только слонов бить, одной пулей наповал, словом, оружие в Костином стиле. А купи он этот автомат за десять баксов, да еще задороже отремонтируй его, то вряд ли мы бы все вместе нашли клиента, готового выложить за него хотя бы половину того, что взяли за Ханса Иорданса. Разве что я бы справку историческую соорудил, что это любимый «шмайсер» Адольфа Гитлера. Так что пусть торговля оружием до сих пор самым выгодным делом в мире считается, но у меня на этот счет свои соображения.

Тем более, что самое первое обеспечение рябовской команды оружием обошлось мне аж в двадцать две тысячи рублей. Ровно столько было заплачено за две работы Вюйара, которые пришлось перепродать, чтобы расплатиться поставщиками самого выгодного в мире товара. Я не спорю, двадцать-тридцать тысяч долларов тогда кто-то на Рябове заработал, на здоровье, как говорится. Но это гораздо меньше, чем получил от меня Костя только в качестве компенсации за неудобства, которые он испытал, сдувая пыль с Иорданса в бабанькином сарае…

Я молча кивнул Саше, так, словно мы расстались с ним вчера; он тоже молчал, видимо, никак не мог забыть финал нашего совместного посещения ресторана на морском берегу и торжественную панихиду по Астроному. Не привык еще Саша к тому, что каждый из находящихся рядом может внезапно отправиться туда, где все мы рано или поздно будем.

— За машину рассчитался? — как бы ненароком спросил я, чтобы отвлечь Сашу от дурных мыслей.

— Он сказал, что за такие деньги…, — оживился Саша. — В общем, пусть, говорит, хоть каждый день угоняют.

— Затраты получишь в бухгалтерии плюс премия от меня лично за ударный труд. Что ты скажешь насчет пятисот баксов?

Наверное сейчас мой водитель слишком походит на человека, у которого он угнал машину. И смерть Астронома ему уже кажется не из ряда вон выходящим событием, а одной из неприятностей, постоянно сопутствующих нашей работе.

— Где Студент, сгорающий от нетерпения по поводу нашего свидания?

Саша кивнул на дверь нашего основного архива, находящегося в задней комнате.

— Карлует. Когда он спит только?

— Рабочий день у него ненормированный. Поэтому, спит, когда захочет. А что есть «карлует»?

— Ну это… Вкалывает, как папа Карло, когда Буратину строгал.

Я хлопнул Сашу по плечу, зашел в комнату-архив, первым делом рассчитав маршрут на место свободное от книг и папок, громоздящихся на полу.

— Студент, чего там выкарловал? — обратился я к спине моего главного эксперта, но тот даже не обратил внимания на вопрос. Когда Студент работает, отвлечь словами его невозможно. Так поглощен, что ничего не слышит. Я прикурил сигарету от пистолета-зажигалки и бросил в спину Студента небольшую книжицу, лежавшую сверху ближайшей стопки. Студент, словно нехотя, обернулся, посмотрел на меня и с воплем бросился с кресла за своим упавшим сокровищем.

— Что вы делаете? — я впервые за много лет услышал в его голосе повышенные тона. — Это же единственный уцелевший каталог выставки 1913 года в…

— Ты лучше скажи, что из этого каталога уцелело четыре года спустя, — извинился я за нетактичное обращение с такой ценной книжонкой. В самом деле, что еще говорить, если удар по собственной спине волнует Студента куда меньше этого каталога.

— Ты хотел меня видеть? — настраиваю своего эксперта на нужный лад, иначе он начнет читать лекцию на тему «Книга и бережное отношение к ней».

— Смотрите, — тут же приступил Студент к своим прямым обязанностям, минуя проблему моего воспитания, — ой, извините. Здравствуйте.

— И ты не чихай от пыли, — сказал я, выпустив густую струю голубого дыма в противоположную сторону от собеседника. Студент к курению относится так же, как мой приятель Петр Петрович, только замечаний мне не рискует делать, а молча лезет на свой стол, из которого при желании можно отстроить летний садовый домик, и открывает форточку.

Затем Студент снова уселся на свое рабочее место, провел на столе какие-то археологические раскопки и вытащил из-под груды бумаг громадную цветную фотографию.

— Как вы думаете, что мне удалось выяснить? — решил заинтриговать меня Студент.

Я деланно пожал плечами и заметил;

— Тебе удалось выяснить, что Конституция дала мне право на отдых. Но вместо этого, я теряю здесь время.

— Извините. Художника узнаете?

— Боровиковский?

— Да, Боровиковский. Репродукция портрета Безбородко с дочерьми.

— Ну и что? Ты хочешь сказать, что этот портрет принесли тебе из Государственного Русского музея в качестве награды за бережное отношение к старинным каталогам? Или Велигуров украл его?

— Кто такой Велигуров?

— Я сейчас подарил тебе лишние знания, о которых ты постоянно намекаешь. Так что продолжай, пожалуйста.

— Видите, в руке одной из девушек медальон, развернутый к потенциальному зрителю?

— Вижу. Больше того, Студент, не нужно мне рассказывать о манере работы Боровиковского. Я и без твоих лекций знаю, что этот художник любил изображать девушек с миниатюрными портретами в руках. И демонстративно обращать этот медальон к зрителю, чтобы он видел сразу два изображения, расположенных в совершенно разных пространственных и масштабных зонах, но связанных между собой духовно. Довольно-таки простой трюк, помогающий лучше передать отношение одного человека к другому. Так что, давай о главном.

— То есть, если следовать вашим рассуждениям, медальон существует только на полотне как одна из художественных деталей. А что вы скажете об этом?

Студент с победоносным видом выхватил из ближнего ящика стола небольшую миниатюру. Рамочка овального портрета была щедро украшена драгоценными камнями; на меня спокойно смотрел, чуть улыбаясь кончиками губ, юноша в ярко-красном камзоле и белом напудренном парике, резко подчеркивающем необыкновенную смоль густых бровей. Студент умеет удивлять, этого у него нельзя отнять. Оживший подлинник с репродукции картины, художественная деталь, ставшая материальным произведением искусства. Однако, я удивился по другому поводу. Неужели Студент разбомбил квартиру Велигурова? Иначе как этот экспонат оказался у него? По-моему, у меня от всех последних событий скоро галлюцинации начнутся.

— Откуда этот экспонат? — быстро спросил я.

— Из последней закупки. Я…

— Какая закупка? Причем здесь это? Тебе же было человеческим языком сказано — заниматься исключительно тем списком, о котором мы говорили в прошлый раз. Ты что, уже мозгами от картинок двинулся?

Губы Студента дрогнули, и я понял, что воспитывать его бесполезно. И больше того, не нужно. Потому что Студент сам отстроил тот мир, в котором живет, и вносить в него свои законы просто бессмысленно. Так что приходится считаться с его заскоками. Это не Саша, который без команды с места не сдвинется.

— Извини, но мне действительно в первую очередь необходимы данные по моему списку, — пробормотал я.

— Там ничего интересного, — отмахнулся Студент. — А ведь это… Это же научное открытие, как вы не понимаете!

— Студент, я этих научных открытий могу сделать больше, чем институт Грабаря. Вот, к примеру, тот же Боровиковский. Очень интересный портрет маслом на меди. Тебе о чем-то говорят такие сведения, кстати, на ту же тему, которая только что прозвучала в нашей, будем считать, не деловой, а дружеской беседе. Итак, «Портрет неизвестной с медальоном», конец восемнадцатого века. Скажи, без шпаргалок, раз ты такой великий специалист — где находится эта работа?

— Этого сейчас никто не знает. До революции она…

— До революции единственный в мире живописный портрет адмирала Ушакова украшал покой царского семейства. А я его потом в одном собрании видел. Тоже могу делать научные открытия. Так где находится сейчас эта работа Боровиковского?

Ну что, Студент, специалист замечательный, все ты знаешь, каталогам твоим цены нет. Только я специально заставляю копаться тебя в прошлом, потому что о состоянии дел сегодняшних куда лучше осведомлен. Столько научных открытий могу сделать, академические мантии некуда складировать будет. Но скромность как нельзя лучше украшает человека и благотворно сказывается на состоянии его здоровья.

— Ты не ответил на мой вопрос, Студент. Где эта работа находится сегодня?

— Я всегда вас просил делиться сведениями… — завел Студент свою постоянную долгоиграющую пластинку.

— Давай один-единственный раз обойдемся без обсуждения на эту животрепещущую тему. Мой ответ тебе хорошо известен. Зато ты не ответил на вопрос.

— На него никто не ответит, — запальчиво произнес Студент, доказывая свой высокий профессионализм. — Во всех изданиях, даже академических, дальнейшая судьба этого произведения искусства обозначена двумя словами «Местонахождение неизвестно».

И хотя Студент явно догадывался, что с моей стороны последует какая-то незначительная дополнительная информация, вряд ли он ожидал такого жеста доброй воли.

Я с наслаждением прикурил очередную сигарету и медленно свернул кукиш перед длинным носом своего главного эксперта.

— А вот это видишь, без своего микроскопа? Никто не знает? На тебе дулю, купи себе трактор. Миниатюра находится у меня.

Я прекрасно понимаю, что Студент скорее бы покончил с собой, чем показал кому-то кукиш, до того мы разное воспитание получили, но вести разговор по его правилам мне порядком надоело. Студент прореагировал на мое поведение так, будто я ему не кукиш показал, а письменное свидетельство о своей умалишенности.

— Ладно, Студент. Давай, перейдем к делу. Что со списком?

— Ничего интересного. В основном работы, которые находились до революции во дворцах, частных собраниях. Справку я подготовил подробную, так что извините, если что-то, по вашему мнению, сделал не так… Но мне казалось, что вас заинтересует эта миниатюра…

— Интересует, Студент, еще как. Но сейчас меня больше интересует список. А также вопрос возник: там много предметов, местонахождение которых неизвестно, что же ты о них не спрашиваешь?

Студент не отреагировал болезненной гримасой по поводу того, что я назвал произведения искусства таким низменным словом, а просто заметил:

— Вы всегда говорили, что такие знания для меня лишние. И, как понимаю, сейчас все эти произведения искусства находятся в какой-то личной коллекции. К слову сказать, там ведь не только предметы из дворцов знати, но и из немецких музеев. «Трофейное искусство»?

— Да, Студент, и не нужно мучиться излишними вопросами. Твоя задача — совсем в другом. Ты занимаешься возвращением к жизни произведений искусства, атрибутикой, добываешь интересные сведения о той или иной вещи… то есть, работе. Все остальное делаю я.

Хорошо, что Студент от реальной жизни оторван, даже не знает, сколько сегодня колбаса стоит и откуда она вообще появляется в его холодильнике. Он ведь только догадывается о том, как подбиралось это собрание, думает, разворовывали дворцы, а потом кто-то эти ошметки коллекций воедино собрал. Если бы Студент знал, сколько крови на груде сокровищ, бережно хранимых Велигуровым. Кровь меня не смущает, как истинного сына своей страны, с раннего детства привыкшего играть в красных и белых с постоянными расстрелами. Слава Богу, нас с пеленок приучали ни во что не ставить свою жизнь, что тогда о чужой говорить. И пусть Велигуров бережно сохраняет свое собрание. Не для кого-нибудь сберегает его, а лично для меня, о чем наш генерал отставной вряд ли мечтает.

— По списку у меня один вопрос всего. Но это уже — ваша прерогатива, — замечает Студент. — Под сто тридцать вторым пунктом значится золотой крест, с бриллиантовыми украшениями, четырнадцатый век. Таких крестов ювелиры немало создали. Не могу сказать что-то конкретное, не видя произведения искусства. А кто такой Джафаров?

— Джафаров? Я не знаю. Причем здесь Джафаров?

Студент протянул мне несколько машинописных страничек с потускневшими от времени буквами. Сто тридцать второй номер, а рядом с ним рукой Вышегородского нацарапано синими чернилами — Джафаров. И пока никаких ассоциаций, хотя чувствую, что-то очень важное, иначе почему одна-единственная пометка Вышегородского относится именно к сто тридцать второму номеру списка? У меня пока есть время. И собственный архив, даже не напоминающий тот, который создает мой главный эксперт. Так что, быть может, он даст ответ на вопрос — кто же такой Джафаров, судьбу которого Вышегородский связал с золотым крестом, украшенным бриллиантами.

36

Возле своего компьютера я нашел вещественное доказательство, подтверждающее, что Рябов не только успевает бороться с городской преступностью, но и трудится на благо безопасности всей страны. Однако меня пока интересует другое. Будь личный архив как у Студента, скакать мне джейраном по полкам кабинета и рыться в многочисленных папках. Хотя папки здесь тоже есть. Первоисточники, так сказать. Особенно те, которые служат наглядным доказательством, как полезно убогим помогать.

Лет десять назад я обеспечил одного инвалида первой группы работой, непыльной, но денежной. Не подачку единоразовую бросил, а полноценно оплачиваю труд этого надомника, так, что он заинтересованность в себе чувствует, потому и жизнь для инвалида смысла далеко не лишена. Каждое утро ему приносят гигантскую пачку газет и журналов. Инвалид добросовестно отбирает все материалы на интересующую меня тему, классифицирует их, иногда даже свои какие-то выводы делает.

Потом эти материалы попадают на мой рабочий стол, а оттуда — в личный архив, содержащий куда больше деловой информации, чем студенческий. Так что, займемся Джафаровым, введем кодовое слово и посмотрим, что это за деятель. Побежали строчки-буковки, так, все «Д» — на родину, независимо от языка. Клиенты, поставщики, среди осведомителей его явно нет, замаскировался Джафаров — дальше некуда. Но если Вышегородский его фамилию на полях такого важного документа вывел, значит, вполне допустимо: сидит где-то в недрах компьютерной памяти этот Джафаров, сам выскочить не хочет, так мы его в параллельных структурах поищем, на букву «О». Организаторы, деловые ребята, вся планета перед глазами на букву «Д», только Джафарова здесь тоже нет.

Пальцы бегут по клавиатуре, как у прирожденного музыканта, который еще играть не учился, это ничего. Успеется. А что у нас с хозяевами контрабандных каналов? Кто хочешь есть — Димов, Дерек, Демисдейл, Демьяненко, кстати, давно покойный, только я, наверное, о нем и помню. Кто хочешь здесь, даже Ду Синь, а Джафарова в упор не наблюдается. Скупщики пошли, ну это в основном моя клиентура, так что Джафарова среди них ищем только для очистки совести. А кто у нас ворует всякие крестики-иконки? Тут такая публика, с которой я никогда не работал, и тем не менее… Во какие — Дракон, Догони-и-Выбрось, интересный псевдоним, даже Дурак какой-то есть между Додоном и Дранченко. А этот чего без клички, присвоить не успели?

И, наконец, я все-таки добрался до Джафарова, хотя запрятался он на букву «К». Курьер значит, больше того, гражданин Соединенных Штатов и покойный к тому же. Ну-ка, волшебная шкатулка, что ты знаешь о подвигах ковбоя Джафарова?

На экране — статья из «Литературной газеты» двенадцатилетней давности, воспевающая подвиг Южноморской таможни. Значит, задержали наши доблестные таможенники двух типичных американцев — Джафарова и Гарибова. Они отправились из Америки на родину предков, вырыли зарытый во время революции клад и пытались протащить его через нашу границу. Но через нашу границу, ясное дело, муха не проскользнет, не то что два курьера с чемоданом, стоящим по тем временам семь миллионов. Ну, понятно, тогда колье бриллиантовое за пятьдесят штук продать — и то проблема возникала из-за таких сумасшедших денег, в смысле рублей.

Сокровища у курьеров отобрали, таможенников и ментов орденами и званиями поощрили, о КГБ, конечно, в статье ни слова, а этих двух контрабандистов, по-видимому, чтобы доказать проклятым Штатам наш советский гуманизм, даже не задержали, а просто выслали домой.

И оказывается, что гнусная американская мафия ошибок не прощает. Потому что стоило Джафарову и Гарибову ступить на родную землю, как их тут же изрешетили пулями. Вот и все.

Жаль только, что эта импортная железяка всего на один вопрос ответить не может. Отчего это наши власти такими гуманными оказались? С другими курьерами не церемонились, сразу продлевали им визу по приговору суда. А тут милость непонятная, для меня, по крайней мере. Потому что, кроме печатного слова в этой газете, я еще кое-что знаю о подлинном советском гуманизме.

Крест золотой, с бриллиантами, как в Москве у Велигурова очутился? И откуда мафия узнала о провале своих агентов и без предварительных разговоров их достойно в порту встретила? И, если разобраться, отчего такой прокол у курьеров случился? Вот я же не американская мафия, но через южноморские ворота столько произведений искусства протащил — и ничего страшного.

К сожалению, сбегать на тот свет к Вышегородскому даже для того, чтобы узнать какие-то подробности по этому делу, у меня особого желания нет. Но чувствую, и с этим Джафаровым у Велигурова есть хоть одна точка соприкосновения. Крест. Но чувства без доказательств лучше при себе держать.

Конечно, Велигуров всю жизнь произведения искусства в меру сил собирал. И то, что ему друзья-арабы тоже чего-то дарили — не сомневаюсь. Так уже советский человек устроен. Хоть нельзя, всеми инструкциями запрещено было, а если взял сувенир — так отдай государству, но даже наши дипломаты — и то норовили схватить в лифте, что им совали все понимающие иностранцы. Я бы вполне допустил, что за этот крест Велигуров мог согласиться повзаимодействовать со своими иноземными друзьями, а когда операция по каким-то независящим причинам под уклон пошла, решил, что Джафарову жить незачем. Ох уж эта мафия американская, только грубо сработано. Но с другой стороны, подумаешь, грубо. Наше КГБ только в кино ювелирно действует. А на родной земле… Ему ж ни перед каким Верховным Советом отчитываться не нужно было, что хочу, то и ворочу. Конечно, заграница совсем другое дело, там топорная работа не проходит. И правильно, сколько раз не проходило, сколько наших ребят похватали, повыгоняли — об этом весь мир знает. Кроме, конечно же, собственного народа. Потому как наловчились чуть что — орать «Провокация», а главное, людей приучили к мысли: без этих самых провокаций ЦРУ минуты прожить не может. Велигуров, ты часом не двойной агент? Да нет, он же прямой, как грабли, приводящий в исполнение. Я все это домыслю с Джафаровым и при подгонке материалов, заколачивающих гвозди в гроб твоих подельников, по-любому замастырю логический, подкрепленный доказательствами вывод — это ты Джафарова под пули подставил. Каждая информация воспринимается наиболее правдиво, если ее хоть чуть-чуть разбавить дезой. А сейчас время такое, что разбираться не будут, комиссии создавать. Демократы замечательные рвутся на места, удерживаемые партноменклатурой, так что Велигуров может на этот крест молиться, хотя вряд ли он его выручит, атеиста прирожденного. Мы лучше пока Джафарова в покое оставим, хотя и жаль понапрасну затраченного времени, если вариант этот потерять придется. Рассуждения чем хороши вместо действий — от них в любую минуту отказаться можно.

А пока нужно расслабиться, пробежку сделать, а потом с удовольствием дождаться вечера и увидеть собственноручно сложенные строки — поздравления для моего распрекрасного Петра Петровича, плывущие по телеэкрану.

Я вышел из дома и первым делом увидал парней в одинаковых длинных плащах, летящих прямо на меня. Один из них прижимал рацию к уху, не замедляя бега, другой что-то громко кричал, но что именно — я не успел расслышать. Потому что мгновенно был сбит с ног, успев в падении заметить расстегнутую куртку, бронежилет, который стремительно прижался к моему носу. Я попытался освободиться от парня, прижимающего меня к цементу, но тут же на мои ноги навалился еще один и проорал: «Не шевелись!» Трудно шевелиться, удерживая на себе две такие тушки, почему-то подумал я, стремясь захватить как можно больше воздуха из крохотной щели между собственным ртом и чьим-то животом, надежно прикрытым бронированными пластинами. Я не сразу сообразил, что происходит, когда меня буквально волоком затащили в дом, в дальний угол веранды, и сквозь стекло окна было прекрасно видно, как несколько парней ведут огонь в сторону аллеи из автоматов, короткие стволы которых удлиняли полуметровые глушители.

Тихий стрекот выстрелов в доме не был слышен и, казалось, я просто смотрю какой-то один из многочисленных боевиков, собранных Гариком, только звук не догадался добавить. Через долю минуты появился и звук.

— Трэша давай! Трэш! Вперед!

Черная, как смоль, овчарка рванулась по аллее, ведущей к дому, волоча за собой длинный брезентовый повод, а за ней бежали несколько ребят из рябовской гвардии.

Радиотелефон издал соловьиную трель, я поднял трубку со стола, передвинул рычажок и вспыхнувшая лампочка-кристаллик дала зеленый цвет разговору.

— Я вас очень внимательно слушаю, — наглым тоном заявляю в трубку, стараясь унять дрожь в коленях.

— Из дома не выходить! — впервые за много лет по-медвежьи ревел на меня Рябов. — Дай трубку кому-то из охраны.

Я специально придавил кнопку усиления звука и трубка тут же выдала парню в бронежилете дополнительную информацию:

— Воха, ты? Не выпускай его из дома. Даже если он попытается с боем прорываться. В крайнем случае, разрешаю надеть на него наручники!

Рябов по всему, видимо, меня с кем-то перепутал. Я выхватил трубку и заорал:

— Я на тебя не наручники, а намордник одену…

Трубка отозвалась короткими гудками. Поудобнее усаживаюсь в кресле, прикуриваю дрогнувшей рукой сигарету и даже не пытаюсь поступить наперекор указаниям Рябова. Гвардия подчиняется непосредственно Сереже. И этот Воха не будет долго думать, исполняя приказ Рябова. Ко всем делам, мне еще не хватало разгуливать по дому в наручниках, надетых собственным телохранителем.

37

Мы сидели возле заботливо растопленного Сабиной камина, которая по случаю сегодняшнего торжества в доме к своим врачам почему-то не отправилась. Сережа бросил на медвежью шкуру маскхалат и у меня создалось впечатление, что местами вытертый мех покрыл густой ковер из опавших листьев, смешавшихся с травой.

— Сережа, Петр Петрович успел прочитать мое послание? — полюбопытствовал я, хотя знал, что ответ будет отрицательным.

— Он просто несерьезно к нам отнесся. А теперь исправляет ошибку, — пояснил Рябов. — Так что… Дай подумать.

— Сережа, — тихо говорю, стараясь придать голосу максимум убеждения, — мы всегда мыслили вместе. И это давало определенный результат.

— Значит так, — чуть ли не командует Рябов, — тебе сейчас лучше помолчать.

— Милый мой, — неблагодарно высказываюсь в ответ, — это раньше мной вертел Вышегородский, а ты обеспечивал безопасность операций. Теперь я вместо него. И нажаловаться старику ты уже не сможешь даже при большом желании. Так что решения принимать мне.

— Кроме одного, — безапелляционно отрезал Рябов. — Безопасность, как раньше везде писалось, прежде всего. Так что, — чуть мягче добавил он, — мое требование… В общем, ты должен делать, что я скажу. Один раз поступил по-своему — и хватит.

— Что за дела, Рябов? — начинаю выступать, проявляя характер. — Еще не хватало, чтобы какой-то засраный чекист мне указывал, что делать…

— Вот-вот, — тихо сказал Рябов. — Он ведь оттого несерьезно к тебе отнесся, что характера твоего не знает. Ангельского. Думал, предупредил, так ты умнее окажешься. Знал бы твои штучки, мы б в том поезде до Южноморска холодными доехали.

— Ну да, — не сдаюсь я, хотя сам знаю о всех достоинствах своего замечательного характера. — «Ромашка» на нас налетела исключительно по его душевной доброте.

— Я так тебе скажу, — заметил Сережа, — если бы его более серьезные дела не отвлекли… В общем, хоть все наши ребята вокруг тебя ходи, от пули снайпера не спрятали бы. А теперь положение очень серьезное. За тобой ликвидатор охотится.

— А это еще что за хрен с горы?

— Детдомовец. Его с семи лет дрессировали людей на тот свет отправлять. Еще недавно он успешно отсекал ветви засыхающей агентуры в Европе. А теперь его самого ликвидировать могут. Из-за того, что вместо одного большого государства стало много маленьких. Думаю, твоя голова — это его ставка на спокойную жизнь. А в случае победы Игнатенко вполне к прежней работе вернуться сможет. И даже не вздумай мне сейчас что-то говорить.

— Сережа, я же молчу.

— Думаешь, я не знаю, что сейчас будет? Ты же сразу для себя решишь: чтобы я, такой крутой, какого-то ликвидатора забоялся? Никогда, лучше сдохну. Да я сейчас пойду и сам его на тот свет спроважу. Где мой полумет? А сзади твой Сашенька с гранатометом потопает.

— А вдруг я все решу иначе? — удивляться проницательности Рябова мне не приходится.

— Возможно, ты решишь так. Я, конечно, боюсь его до ужаса, но пусть он лучше мне пулю впаяет, чем кто-то узнает об этом. А дальше, как по нотам. В гамме. С самого начала: где мой пулемет?

— Серега, а мне этот ликвидатор-детдомовец до фонаря. Я просто Петьку грохну, без всяких затей.

— Ты ему благодарен должен быть. Он ведь думал, что сумеет… Как бы это сказать…

— Не стоит выбирать выражений. Он думал, что сумеет испугать какого-то торговца антиквариатом одним своим видом, а главное — оставлял ему шанс вести себя правильно. Он думал, что когда «Ромашка» начнет со мной бои дворового значения и кислород бабкам перекроется, я подожму лапки или увязну в разборках. А до его звездного часа, шанса на реванш, как понимаю, всего несколько недель оставалось… Ладно, Серега, я сегодня же, пусть за мной взвод ликвидаторов бегает, этого Петьку, мать его, Петровича грохну. И не с винтовкой пойду при маскхалате, а из гранатомета жахну. Не хуже своего шестерки Камолова летать будет!

— Значит так, — в голосе Рябова появляются стальные нотки, случай довольно редкий. — Ты сегодня, конечно же, пойдешь. Куда я скажу. И будешь там находиться, пока я не решу… не решу всех проблем. Тебе нужно отдохнуть.

— Сережа, я могу не выходить из дома. Здесь же безопасно. Сюда он вряд ли сунется.

— Насколько я знаю, он совался и в не такие места. Но главная опасность — ты сам. Я тебя дома оставлю, а ты — тут же на войну. Смоешься, смоешься, кроме снотворного у тебя в запасе миллион штучек есть.

— Ну ты просто с Сабиной спелся, — бормочу я. — Никуда я из дома не выйду. Слово.

— Своим словом перед собой красуйся. Верить — не моя специальность. А оттуда, где будешь, неприятности с твоей стороны мне не грозят.

— Ты хочешь спрятать меня в тюрьме? — от Рябова и такого варианта ожидать можно. А чего, морг тоже хорошее место, кто там живого человека искать будет?

— Я же говорю, отдохнешь, — примиренческим тоном успокаивает Рябов, — причем здесь тюрьма?

— Только ты мной в последний раз командуешь, — пробормотал я для очистки совести.

— Конечно, — тут же согласился Рябов. — Если бы не серьезность ситуации, ты бы сам говорил, что делать.

Дипломат хренов, заставляет делать по-своему, доказывая при этом, что подчиняется мне. Сейчас я тебе настроение немного подыму.

— Марина со мной будет? — невинным тоном спрашиваю я, доказывая тем самым, что подчиняюсь решению начальника службы безопасности.

— Такая женщина, — заговорщицки подмигнул мне Рябов, — я бы на твоем месте не отказывался.

— Ты уже не отказался, — замечаю в ответ.

— Что ты решил? Берешь ее с собой? — слишком нежным тоном спросил Сережа, и стало ясно: он еще не всю «Кама Сутру» на пару с Мариной изучил.

Чтобы сгладить впечатление от своего несколько глупого поведения, я очень умно ответил:

— Да нет, Сережа, по-моему, не стоит.

— Я так и думал. Поэтому приготовил сюрприз. Знаешь, кто поедет с тобой?

— Пятьдесят человек охраны, — нарочно подставляюсь, чтобы Серега получил удовольствие от своего сюрприза.

— Не угадал, — важно замечает Рябов, — с тобой поедет секретарша покойного Камолова.

— Только не это, Рябов, — взмолился я. — Пусть лучше сразу за меня возьмется легендарный ликвидатор.

38

Робинзон Крузо просидел на необитаемом острове двадцать восемь лет. И ничего, не помер, а только поумнел. Такую дельную мысль высказал на прощание Рябов, но ответить достойно я не успел, потому что бросил эту фразу Сережа уже на бегу к вертолету, а гул винтов был таким, что без мегафона до его ушей моим словам не добраться, значит надрывать глотку было бесполезно.

И вот впервые в жизни я могу сравнивать себя с великим вождем пролетарской революции, запечатленным на холсте «Ленин в Разливе». Так и тянет повесить над палаткой плакат «Жить и работать по-ленински!» А чем плохо, жил наш самый человечный человек не хило, в основном по заграницам, а что касается работы, не уверен, была ли у него когда-то трудовая книжка. Поэтому у меня ее тоже нет.

Ленину в том Разливе все-таки приходилось легче. Потому что в Музее революции есть макет его шалаша в натуральную величину, а рядом над бутафорским костром висит по-настоящему закопченный чайник, подчеркивающий жизненную правду некомфортабельных условий, в которых планировал мировую революцию наш великий вождь. У меня чайника нет. Рябов категорически запретил разжигать костер даже ночью. Компаса тоже нет, и часы мои Сережа с собой прихватил. Наверное потому, что выпало мне счастье отдыхать на берегу реки, а счастливые часов не наблюдают, даже если это «Сейко» с собственной руки. Костер я не могу распалить даже при большом желании, потому что вокруг ни кустика, ни деревца. А жечь камыш — занятие глупое. Понимая это, Рябов смилостивился и не отнял зажигалку. Я ж не партизан какой, это они могли по ночам костры палить, не опасаясь, что кто-то дым заметит. Вертолетов у врагов не было, о существовании приборов ночного видения они не догадывались. Ничего, Владимир Ильич в Разливе тоже без прибора ночного видения обходился. Но у меня очки есть. После подвала, я без них — ни шагу. Очки модные, красивые, вдобавок нацепишь их в полной темноте и любая смоляного цвета фигура тут же приобретет розовую окраску.

Зато великий Ленин мог воду прямо из реки хлебать, я же вынужден довольствоваться привезенной. Потому что напейся Владимир Ильич из любого водоема в созданном по его заветам государстве, хрен бы он завещание успел написать, не то что «Задачи вооруженного восстания».

Но шалаш у меня не ветхий ленинский, а двойная палатка, внутри которой вполне могу заниматься самообслуживанием при помощи туристического примуса «Шмель». И вместо ленинской двустволки держу при себе персональный автомат Рябова. Передавая мне «Узи», Сережа лишний раз хотел подчеркнуть, что не забудет о моем существовании в этих первобытных условиях, хотя бы потому, что не собирается расставаться с этим собственноручно пристрелянным «Узи». А что касается персонального «Маузера», то сплю, его не снимая.

Не знаю, как спалось Ленину в его шалаше, но ночные часы у меня особого восторга не вызывают. Может быть, потому что не представляю себе рыбалки без ночного костра, да и октябрьские ночи, когда температура падает до нулевой, тоже настроения не добавляют. На городских улицах куда теплее, чем здесь, у быстротекущей реки. Правда, на мне специальное военное снаряжение, позволяющее вести кровопролитные бои на Северном полюсе, и после них спокойно отдыхать, зарываясь в сугроб. Только я еще почему-то белым маскхалатом не пользуюсь, а чтобы компенсировать это, нацепил на себя водолазное белье из верблюжьей шерсти.

Мне не нужно добывать себе пропитание, гоняя по камышам за утками с автоматом наперевес. Хотя дичи здесь — хоть отбавляй. Вчера, например, как раз в то время, когда в зарослях камыша я размышлял, как было бы неплохо установить поблизости бидэ, почувствовал на себе чей-то взгляд. И хотя я постоянно готов к бою, но со спущенными штанами это делать непросто. К тому же кабан, который уставился на меня, был настроен более мирно, чем пресловутый ликвидатор, а я старался не шевелиться. Так что, если бы у этой тварюки возникли какие-то сомнения по моему поводу, кабан бы разделался со мной не хуже наемного убийцы.

Узнай об этом дорогой Петр Петрович, до того бы мог растрогаться, что в память обо мне сходу кабасю эту в свой штат определил бы… Уже после встречи с кабаном я подумал: окорок не помешал бы. Но такая дельная мысль пришла в голову часа через два после тот, как кабан не спеша проломился сквозь заросли. Окорок у меня, вообще-то есть, как и многое другое. Разве что вкусный, по мнению главного инженера, «Вискас» отсутствует. Не сомневаюсь, если бы Рябов доверил собирать все необходимое Косте, одним кошачьим кормом его шуточки не ограничились.

Я обеспечен всем необходимым так здорово, что в голову начинают лезть дурные сомнения: может быть Рябов хочет, чтобы его непосредственный руководитель здесь встретил Новый год? Хорошо еще, если христианский, у иудеев год начинается в сентябре, так что, в крайнем случае, всего каких-то одиннадцать месяцев осталось. Напрасно, что ли, Рябов рассказывал о сроке, который отбыл на острове Робинзон Крузо?

Единственный плюс моего пребывания неизвестно где — рыбалка. Неподалеку от палатки плещутся в гигантском садке щуки и окуни. Если серьезно, Рябов сказал, что пробуду я в этих первобытных, хотя и не общинных условиях, не больше недели, так что вполне смогу порадовать своих сотрудников собственноручно пойманной рыбой. Что правда — то правда, я даже десятикилограммовую щуку взял. Небольшая блесенка «Мепс» привязана непосредственно к леске, без металлического поводка, чтобы приманка лучше играла. Щука взяла блесну уголком пасти, иначе вряд ли мне бы удалось извлечь из реки этот трофей. И хотя спиннинг «Дайва» угрожающе изгибался, а катушка «Митчел» сдавала леску при сильных рывках хищника, я все-таки выволок ее на берег. А потом почему-то подумал, что за мной идет охота, как за этой щукой. Только вот глотать сомнительные приманки мне почему-то не хочется.

Словом, отдыхаю, бездельничаю, на блесну щук-окуней таскаю — и удачно. А то как ведь бывает, зря, что ли, поэт Аполлон Николаевич Майков писал: «…Тащу — леса в воде описывает круг, уже зияет пасть зубастая — и вдруг…». Вот этого вдруг мне не нужно, леска у меня — самый настоящий «Титан», Майков о такой мечтать не мог. И поэта я вспомнил не случайно, потому что не так давно купил превосходную работу Крамского. На холсте изображен человек в челноке, заведенном в камыши, внимательно следящий за поплавком. Студент через пару дней поведал мне, что рыбачок этот — поэт Майков, а также традиционно бестактно пытался выяснить, откуда взялось это полотно, которое, по его сведениям, хранится в Государственном литературном музее. Я, конечно, и без Студента догадался кое о чем. Например, какой настоящий рыбак отправится удить в светлом пальто и стетсоновской шляпе? Это было для меня главным вопросом. А что касается музеев, то тут я специалист поглавнее Студента.

Вот недавно погорели сотрудники Центрального государственного архива Октябрьской революции. Крали подряд все, что должны оберегать. Я-то раньше думал, в этом революционном архиве, кроме записных книжек Луначарского, можно только портянками Буденного разжиться. Разве Екатерина Вторая или Кутузов ковали Великий Октябрь? Нет. Может быть поэтому сотрудники революционного музея и повытаскивали из архивов их письма, вместе с отчетами комиссии, допрашивавшей декабристов, чтобы восстановить историческую правду. Или потому что искренне считали — бумагам проклятых царедворцев не место рядом с письмами революционера Баранова, требовавшего от жены поскорее прислать за решетку стамбульского табаку и чаю, непременно от фирмы Шустова. Вот эти хранители подлинных революционных сокровищ и украли малоценные экспонаты. Но, к их оправданию, главных реликвий музея не тронули. И, конечно же, придурки музейные решили бумаги старинные не на родине продать, а исключительно за границу. Так если каждый будет только на зарубежный рынок работать, что, я один должен о внутреннем думать?

Хотя я трудолюбиво обеспечивал хорошими вещами своих заграничных партнеров еще в те времена, когда эти музейщики считали: письмам Екатерины — цена три копейки согласно описи в базарный день. Вот дурачье, на таможню прицелилось. Да я знаю, кто в той же Москве им за эти письма заплатил бы побольше баксов, чем любая заграница. Потому что информация — это основа основ бизнеса, тем более такого, как у меня. Я же работаю на десять процентов населения планеты. Но сколько добровольных помощников развелось за последнее время.

Честно скажу, иконы я переправлял давно. В те годы, когда эти предметы культа не принимались в комки из-за своего зловредного содержания, а в некоторых колхозах еще сохранялись кормушки для коров со следами живописи древних мастеров. Вот и отправлял я отсюда иконы, чтобы из них новых кормушек не посбивали, и при виде их пионерам в голову не лезли дурные мысли о возможном существовании святых и Всевышнего.

А то, что по самым скромным подсчетам за пару десятков лет из Союза за границу попало около тридцати миллионов икон, так слава Богу. Там их жечь не будут, на помойку выбрасывать тоже. Кто-то, конечно, может возразить — сейчас у нас их тоже вряд ли начнут палить. Сейчас — да. Но еще лет десять назад — палили, а сегодня этой растопки в стране осталось до того мало, что уничтожать почти нечего.

Не зря все говорят — у нас страна богатая. Небольшая икона, девятнадцатого века, прошу заметить, не пятнадцатого — восемнадцатого, стоит в Германии до ста тысяч марок, в Штатах — больше тридцати тысяч долларов. А Велигуров — придурок дворцы грабил, а из икон командовал кормушки сбивать и переплавлять ценнейшую церковную утварь. Это же сколько еще нажить можно было, но видимо Владимир Ильич в своем атеистическом рвении запретил подчиненным на поповских культовых вещах наваривать. В самом деле, что им, Эрмитажа было мало, дворцов всяких, чтоб еще иконами торговать? Словом, о потомках заботились, чтобы им что-то осталось на вывоз. И обо мне, в частности.

Конечно, за двести долларов любой шереметьевский таможенник разрешит протащить через границу чемодан икон. Но этот вариант для малоимущих. Впрочем, как и для тех, кто пользуется Чопом, Ужгородом, Брестом. Хотя еще два года назад за триста тысяч деревянных именно через Брест мой товар шел к итальянскому партнеру. Хороший парень Луиджи, но ему тяжко было работать в условиях проклятого капитализма, признаюсь откровенно. Итальянцы-сквалыги из холстов Тициана костры почему-то не разжигали и кормушки для коров у них пластиковые. А если у кого-то в доме валяется ненужный хлам в виде картин или скульптур, то вряд ли Луиджи удалось бы купить какую-то «Венеру» за тысячу лир, чтоб потом перекинуть ее за полмиллиарда. Такая разница между закупочной и подлинной ценой возможна только у нас.

Мне легче и потому, что сам не знаю, при каком строе веду дела. Через Прибалтику, Грузию и Молдову можно вывозить что душе угодно, но в основном, этими странами пользуются коллеги покойного Камолова, аферисты-металлисты. Еще не хватало рисковать, пусть даже одной-единственной вещью, в сравнении с которой контрабандная «вертушка» бензина такая мелочь, на потерю рукой махнуть можно. У меня много надежных каналов. Например, один из них существует благодаря старому законодательству в новых исторических условиях. Напрасно, что ли, до сих пор действует постановление Совмина от 20 ноября 1953 года, согласно которому все сотрудники дипломатических миссий освобождены от таможенного контроля? А один дипломат может вывозить контейнерами шесть тонн личных вещей. Так неужели среди этих шести тонн не отыщется места для десятка килограммов моего товара? Такса твердая, годами накатана: транспортировка чемодана — десять тысяч долларов. Конечно, к французам или немцам с такой просьбой соваться было бы глупо. Даже если товар предназначался в их родные страны. Зато наши африканские братья берутся за дело с явным удовольствием. Я раньше даже не знал о существовании таких стран, как Острова Зеленого Мыса или Габон. А теперь хорошо знаю — есть такие державы и люди там живут достойные, ни одного прокола за восемь лет. Луиджи об этом только мечтать мог, что лишний раз доказывает преимущество нашего образа жизни, как учил рассуждать великий Черненко.

Жаль Луиджи, но он сам виноват. Товар должен был пойти к нему отменный, даже Шишкин, которого итальянцы очень любят покупать. Сиди себе у теплого моря, жди попутного ветра, который тебе, кроме Шишкина, принесет полотна Стилиануди и кое-что еще. Так нет, темпераментный этот Луиджи, как истинный итальянец. Видимо до того встретиться со Стилиануди не терпелось, что он связался с другим, пока еще живым греком. А у этого грека две проблемы — деньги девать некуда и очень он итальянцев любит. Не всех, конечно, Луиджи, думаю, не в его вкусе был, но Рафаэль этого грека вполне устраивал. Только не тот, что в свое время песенки пел, а потом куда-то запропастился, а совсем другой.

Семь работ великого Рафаэля притащил Луиджи заказчику, которому плохо спалось по поводу того, что эти полотна почему-то находятся в будапештском Музее изобразительных искусств, а не в его скромной хибарке в Салониках. На этих Рафаэлях Луиджи и сгорел. А против грека улик вообще нет и значит к краже он отношения не имеет. Вот поэтому сомнительных методов работы я себе никогда не позволял, несмотря на то, что в свое время трудился и под началом Горбунова, и под руководством моего тестя. Вышегородский, порой, такое вытворял…

Пусть в нашей стране благодаря общеобразовательному уровню населения и искусствоведов можно смело продолжать семейные традиции, мне почему-то сразу стало неинтересно идти по стопам Вышегородского. Хотя до сих пор в одном из музеев средней полосы России экскурсоводы задыхаются перед отдыхающими из санатория от радости общения с прекрасным. До того хорошие копии висят на стенах музея — экскурсоводы об этом не догадываются.

В самом деле, объяснял мне тогда Вышегородский, не все равно этим олухам, что на стене висит, лишь бы она не голая была? А если все санатории и дома отдыха откажутся от экскурсий по музеям, так эти самые экскурсоводы вообще рискуют без работы сидеть. Ведь основная масса людей даже не знает, где находятся музеи в родном городе. Зато, попадая в другой, тут же прут в музей толпой, хотя сами не понимают, зачем им это надо. Потребности в общении с прекрасным у людей никто даже не собирается вырабатывать, если, конечно, это не величайшее произведение киноискусства, например. Как было с фильмом Матвеева «Особо важное задание», на который пролетариат перся под угрозой не получить квартальную премию.

Так что мне все-таки легче, чем Луиджи, хотя такая уверенность не снимает многих проблем. А что делать? Только в Западной Европе больше пятисот магазинов, специализирующихся на подлинном антиквариате, кто-то же должен думать, чем они будут торговать завтра. Вдобавок, Восточная Европа освободилась от нашей нерушимой дружбы, так что волей-неволей нужно расширять сферы деятельности. А ведь есть еще Америка, Япония, они тоже хотят наслаждаться прекрасным. Иначе почему генеральный директор Всемирной организации здравоохранения Хироси Накадзима тащил внаглую через кордон жменю икон? Потому что прекрасное любит до того, что даже не понимает, как его нужно вывозить без претензий со стороны таможни. Сидел бы этот деятель дома, связался бы со мной по телефону, я ему не шесть икон, а чего только душе за баксы угодно, доставил бы через Владивосток в лучшем виде. Как, например, Малевича во Францию.

Малевич этот мне не был нужен, авангард в личной коллекции — редкость, в основном, наследство Вышегородского. Это старик на авангарде помешан был, воровал его, где только мог, пока я лично не отучил его от вредных привычек через полгода после свадьбы с Сабиной. С тех пор мы работали вполне легально, по крайней мере, без краж обходились. Так что из-за тяжелого материального положения решил я с Малевичем расстаться и вместо этого небольшого полотна купить маленький, в гектар, участок на берегу моря. Ничего, через пару лет каждый метр этого участка при правильном подходе к делу миллион будет стоить.

За Малевича я по этому поводу тот же миллион и потребовал. И хотя он предназначался для Франции, о франках речь не шла. Я ведь живу в стране, где национальными являются два вида валют — марка и доллар. О других свободно конвертируемых купюрах здесь даже не подозревает основная часть населения, а отрываться от народа как-то неудобно. Словом, французский партнер дал добро на мою цену. Деньги он на мой швейцарский счет переводил исправно, но доставить ему товар было несколько тяжелее, чем перекинуть баксы из французского банка в швейцарский. А партнер мой, кстати, хоть француз, но принял швейцарское подданство, чтобы на налогах экономить. Вот дает, родину за меньшие налоги продал, не то что я. Пусть мой «Козерог» в трубу вылетит, но гражданства не поменяю, до того им горжусь.

В общем, Малевич попал во Францию вполне официально. И в этом была вся прелесть операции. Причем, я все сделал чуть-чуть умнее, чем мой киевский коллега Бякин. Он, конечно, коллекционер великий. Взял и отправил на выставку в Тулузу четыре полотна, до того ему хотелось, чтобы французы пообщались с прекрасным. А когда Франция насладилась искусством, принадлежащим Бякину, полотна вернулись к своему хозяину. Будь это лет десять назад, на том бы история завершилась. Бякин занялся своей экспозиционной благотворительностью, когда Советский Союз уже шатался с нездешней силой, но собиратель продолжал действовать, будто на календаре тридцатый год. Так что к довольному донельзя коллекционеру, млеющему от того, что благодаря ему французы повышают свой культурный уровень по части живописи, заявились сотрудники КГБ. И навязчиво стали намекать, что из Франции в Советский Союз вернулись копии собственности Бякина.

Собиратель, естественно, стал разоряться, что он-то эти работы от фуфла дешевого отличить может. И его картины — самые настоящие подлинники. Хотя сотрудники госбезопасности намекнули ему, что перед отправкой за рубеж сделали на холстах секретные метки, которых теперь не могут найти даже при помощи самой современной аппаратуры, Бякин твердо стоял на своем, как Леонид при Фермопилах или Леонид Ильич на Малой земле. Даже несмотря на то, что стало известно: во Франции возле этих полотен отирался профессор Эжен Маков, один из самых крупных специалистов по русскому авангарду.

Это точно — специалист он великолепный. Даром, что ли искусствовед Дорн обвинял Макова в фальсификации картин Ларионова, когда этот французский профессор устраивал выставку в Женеве? И хотя Маков тыкал пальцем в сторону картин, доказывая словами их исключительную подлинность, Дорн с помощью анализа пигментов пастелей полотен сходу доказал, что это такой же Ларионов, как он секретарь партячейки союза женевских художников. Потому что титановые белила появились на рынке уже после того, как сам Ларионов уже бы ничего не смог нарисовать, даже если его обязывало взять в руки кисть Совнаркомовское постановление.

Так что я с Малевичем на таком топорном уровне работать не собирался, а вывез его официально. Правда, не самолично, но это уже детали. Приперся один из отъезжантов на комиссию по вывозу ценностей. Ну, после костров из икон теперь почему-то даже дрянная айка тридцатого года — тоже великое сокровище. Хотя, при большом моем желании, эта комиссия и по поводу Ван Гога дала бы заключение, что такая гадость нашей стране даром не нужна.

А тут к ним без моих предварительных звонков припирается отъезжант и приносит работу Малевича. Комиссия аж в воздух взвилась, председатель мне звонил: нет желания Малевичем разжиться? Потому что такую ценность вывозить он не позволит ни за какие деньги. Хотя я-то знаю, что он за определенную сумму разрешит вывезти что угодно, вплоть до штанов Свердлова из музея Революции, но ответил неопределенно. И тут такое началось, картину в конце концов подвергли экспертизе и она оказалась фуфловой. Больше того, это был никакой не Малевич, потому что живопись намалевана на полотне, выпускавшемся в сороковые годы. Вдобавок под фуфловой записью Малевича обнаружили другое произведение искусства — портрет великого Куйбышева, что еще раз доказало справедливость оценки даты изготовления холста. Так что выкатился отъезжант с этой гадостью за кордон. А то, что под Куйбышевым прятался подлинный Малевич, он даже не догадывался.

Я всегда утверждал: людям нужно говорит только правду, тогда тебе никто не поверит. Ведь честно же предупреждал, что Малевич вывозится.

Прав был Достоевский, только красота спасет мир. И я в меру скромных сил стараюсь воплотить эту идею в жизнь, доставляя подлинную красоту в самые отдаленные точки планеты, вплоть до Австралии. Разве что до Северного полюса не добрался, там почему-то никто искусством не интересуется, хотя я не против бартера на шкуры белых медведей. А ведь какая прекрасная картина могла получиться: сидит себе некий индивидуум в чуме под полотном какого-то там Тьеполо и поэтому еще с большей радостью уплетает хвост нерпы. Самое главное, сейчас я веду почти его образ жизни. И все из-за поганцев, которые почему-то не хотят, чтобы я выполнял свою общественно полезную работу пo-прежнему. Ворюги проклятые, сами металл из страны по демпинговым ценам гонят, престиж ее на мировом рынке губят. Я нечестно по отношению к родине никогда бы не поступил. Чтоб вот так, по дешевке, хотя бы на двадцать процентов меньше настоящей цены товар отдать — самолюбие и ответственность перед престижем родины мне не позволят.

И, как справедливо отметил Рябов, исключительно из-за этого самолюбия, я сижу среди дикой природы в полной темноте, только шум реки доносится в палатку. Сейчас восемнадцать часов, не больше. До рассвета остается двенадцать часов. Другой, может, и обрадовался бы. Но я привык спать не больше шести часов в сутки, да и то, не на каждой неделе. И хотя сплю очень чутко, установил неподалеку от палатки капканы. Лесочку тонкую, рыболовную к кольцу гранаты морским узлом привязал, только дотронься — и сразу станешь поближе к звездам. Но потом я эту систему безопасности ликвидировал. Еще не хватало, чтобы кабан на эту леску копытом наткнулся. Окорок мне, наверняка, не помешает, но ведь кто-то может взрыв услышать, подумать, что проклятые браконьеры рыбу глушат.

Хотя рыбинспекция вряд ли сюда доберется. Рябов сказал: впереди по течению пороги, моторкой не пробьешься, кругом такое болото — мотоцикл застрянет. И до ближайшей трассы, километров двадцать, не меньше. Словом, только вертолетом можно долететь, как гнусавил в его кабине Сережа. Но до того, еще в машине, открытым текстом сообщил: меня ищет такой мальчик, что вполне может добраться сюда и пешкодралом. Одно успокаивает… И я сплю очень чутко… Очень…

39

В отличие от Робинзона, мне совсем не улыбается ходить с бородой и отросшая щетина вызывает не только внутреннее раздражение. Вдобавок ночью, видимо, от холода страшно захотелось пить и со сна в страшной темноте я нащупал канистрочку, сделал глоток и только потом унюхал запах керосина. Это тоже не добавляло настроения, хотя керосин я все-таки запил водой. Вдобавок в моей сетке было уже столько рыбы, что мне стало непонятно, как до сих пор Министерство рыбного хозяйства не предложило мне заменить хотя бы один колхоз в своей системе.

Гул я услышал, когда вспарывал ножом консервную банку. Хотя главный инженер и доложил, что «Вискас» вкуснее советской тушенки, я не рискую питаться ни кошачьим, ни отечественным кормом. А незатейливо вскрывал банку с консервированными японскими сосисками, попутно замечая, как возрос мой аппетит благодаря свежему воздуху и беспробудному отдыху. Услышав уже знакомый вертолетный гул, я первым делом перестал испытывать чувство голода и послал патрон в патронник автомата. Хотя ножу всегда я доверял больше, из зарослей предварительно выпрямленного камыша выставил исключительно ствол, прикрыв автомат желтой тряпицей. А костюмчик мой в самый цвет для этих зарослей, в нем можно бурю в пустыне устраивать — и мало кто заметит.

Нож я рядом положил. Хороший нож, заказной, Рябов до него не добрался. Оружие на все случаи жизни. Скажу по секрету, что даже компас в полой рукоятке есть. А кроме компаса, рыболовная леска, грузильца, крючки, иголка и прочие мелочи, иногда дающие шансы на дальнейшее существование. К ножнам прикреплено подобие брусочка, но точить на нем — одно удовольствие. Да и сам ножик такой, что вполне может выполнять функции пилы, топора, консервного ножа. Так про то, что им можно пропороть любого ликвидатора, лучше не вспоминать.

Рев двигателя вертолета и шум его лопастей растворились в чистом осеннем воздухе; внезапно стало так тихо, что аж в ушах зазвенело. И ветерок с нужной стороны. Это же не ночь, когда керосин запаха не имеет, я шаги в тростнике, как Трэш унюхаю. Не люблю я эту псину; ребята стараются, чтобы она мне глаза не мозолила, постоянно за домом прячут. А самое приятное — звуков Трэш не издает, за это его терпеть можно. Даже когда бросается на условного противника, валит его на спину, только глухое рычание после команды «Фу»! Ну его к бесу этого Трэша, по моим следам, как говорит Рябов, тоже хорошего пса пустили. Он, в отличие от собаки, людям горло зубами не дерет, другие способы убеждения находит. Славно бы было, конечно, чтоб этот ликвидатор сюда с голыми руками сунулся, с ножом, в крайнем случае. Я б его достойно встретил. Может, в рукопашной он и посильнее, но если дело до ножей дошло бы… Напрасно, что ли я пять лет подряд, по две тысячи бросков в неделю, с любой руки. Так где эта гнида, из-за которой я в первобытного превратился?

Тишина казалась оглушающей. И тем неожиданней прозвучали автоматные очереди. Я инстинктивно выдвинул автомат вперед, а только потом до меня дошло, что вряд ли экипаж вертолета сюда на охоту забрался. Или этот специалист мокрых дел решил меня таким образом о своем прибытии известить.

— Ауч! — заорал кто-то вдалеке.

Если «Ауч!» — тогда порядок. Не «ой!» или «ай!», а именно «ауч!», как кричат американцы, когда, например, коснутся рукой раскаленного железа. Звук этот у них непроизвольно вырывается, и лучшего пароля Рябов придумать не мог. Хотя лично я настаивал: сигналом благополучия для меня могут служить слова «Да здравствует КПСС!»

Но здравицы партии нашей могучей никто не орал среди этих тростников, хотя, понятно, они выросли такими длинными только благодаря ее неустанной заботе. Так что пришлось мне идти на звук, аж до самой полянки возле реки, где у невесть как взявшегося здесь срубленного дерева, стоял вертолет, откуда вытаскивали пилота. По тому, как болталась голова у вертолетчика, я понял, что он вряд ли сумеет сесть за штурвал своей машины, чтобы доставить меня в Южноморск. Лишний раз убедился в своей проницательности: тело вертолетчика, небрежно швырнули на землю, он перекатился на бок, а кровь продолжала струиться с груди, пропоротой короткой очередью.

Возле начинающейся стены камыша рябовские гвардейцы приводили в чувство какого-то человека. Судя по обмундированию, это был боец из их же команды.

Воха несильно хлопал его своими пальчиками-оглоблями по щекам до тех пор, пока боец не оттолкнул командира. Парень, пошатываясь, отошел в сторону, присел на корточки и попрыгал на месте.

— Прямо в сердце, — поздоровался со мной Воха, кивая на своего партнера, — он все-таки сумел выстрелить первым.

Теперь Воха кивнул куда-то в сторону. Я подошел поближе. Вот он, легендарный ликвидатор, лежит на спине, глаза бесцветные в небо выкатил. Господи, амеба какая-то, на килограммов шестьдесят вместе с обувью и замечательным вооружением, даже если учитывать, что покойники почему-то прибавляют в весе. Больше на балерину похож, чем на мужика. От такого не то, что неприятностей я бы не ждал, а, увидев его, тут же бы решил — этого в гроб одним щелчком положу.

Воха подошел ко мне и заметил:

— Утопить нужно. Обоих.

— Течение сильное, а вязать необходимо только проволокой. Канат перегниет.

Воха чуть ли не с уважением посмотрел на меня. Видимо, думал, в таких вопросах я плохо разбираюсь. Наверное, когда я подобрал оба пистолета ликвидатора, он точно меня зауважал. Тем более, что один из них я по доброте душевной подарил Вохе.

— Как здесь оказались? — спросил я, пряча пистолет.

— Вы бы об этом спросили лучше…

— Я тебя спрашиваю, — не терплю возражений даже в вежливой форме, — Рябов, между прочим, мне подчиняется.

В это время камыши раздвинулись, как раз в том месте, откуда я выбрался на поляну. Двое парней тащили палатку и остальные причиндалы, сзади кряхтел еще один, волоча сетку с рыбой.

— Хорошо, ребята, — крикнул им Воха и тут же добавил: — Сматываемся!

— Стоять! — заорал я, видя, что парни рванули к вертолету. Они замерли в нерешительности, но почему-то смотрели на своего командира. Воха благоразумно решил не затягивать наше свидание на фоне ленивой осенней природы.

— Они, — командир телохранителей кивнул на только что подошедших ребят, — еще до вас сплавились вниз по течению. На байдарках. А мы были здесь. Словом, блокировка объекта со всех сторон. По системе «Президент».

— Кто сядет за штурвал? Зачем было убивать вертолетчика? В крайнем случае, потом бы успели…

— У нас каждый случай — крайний, — заметил Воха. — Ну что, домой?

Мне до того хотелось поскорее принять ванну и побриться, что я не стал тянуть с ответом.

Воха уверенно управлял машиной; ребята дурачились, тыкая пальцами в щучьи морды, проверяя остроту зубов прожорливых хищниц. А на полу, неподалеку от сетки, лежали тела вертолетчика и ликвидатора. Когда вертолет немного бросало, казалось, они шевелятся.

Охрана по системе «Президент», думал я, не злясь, а восхищаясь Рябовым. Два раза подряд повторить один и тот же ход может только идиот. Или великий игрок. То, что устроил Рябов, мне показалось гениальным, как все простое. Я оказался второй раз приманкой, надежно прикрытой и позволяющей выигрывать время его партнерам. Кроме того, я отвлек на себя внимание Петра Петровича вовсе не дурацкой телевизионной строкой, а непосредственно своей скромной персоной. Вдобавок и ликвидатор нашего ветерана-гэбиста лежит холодный, что тоже было одной из рябовских задач. Сколько времени потратил Петр Петрович, пока нашел вертолетчика, доставившего меня в джунгли местного пошиба. Что и требовалось Сереже. И меня Петр Петрович вычислил, и коллеги его по работе даром времени не теряли. Представляю себе, как они его прихватят за горло.

Вертолет тряхнуло так, что трупы подскочили. Все-таки покойный вертолетчик, повезший ликвидатора по мою жизнь, садил машину мягче. Откуда-то из камышей к нам выскочил пионер и стал громко заливаться лаем, доказывая, что для него эта встреча — большая радость.

Сезон охоты. Местные собаки привыкли к деревенскому раздолью, шляются, где хотят. А охотники палят по камышам; если нет волков, так шкура дикой собаки тоже трофей. Потому что волков здесь давным-давно выбили, а собачья шкура на шапку в самый раз. Чтобы домашние собаки не подвергались обстрелу, местные жители повязывают на их шеи пионерские галстуки. И охотники их с дикими не путают. В школе пионеров теперь не увидишь, но кто сказал, что дело Ленина умерло? Вот он сидит, розовый язык показывает, галстук на шее цвета пролетарского знамени, того глядишь — салют отдаст. К борьбе за дело… Будь готов! Всегда готов! Или «Гав! Гав!», что тоже неплохо.

— Пшел вон! — вызверился на пионера Воха и пес с комсомольским задором бросился улепетывать. Ревя моторами, к нам подъехали два мощных «Ниссана»; перед тем, как захлопнуть за собой дверь задней машины, Воха еще раз обернулся, посмотрел на вертолет, а затем быстро выдвинув антенну, отдал безмолвную команду пластиковой мине.

Мы уже были довольно далеко, а за спиной поднимался густой черный дым, полыхали камыши.

Один из парней постоянно оглядывался назад.

— Ничего страшного, — успокоил его другой, с пулевой дыркой против сердца, — местные постоянно камыши палят. Привыкли все к этому.

40

Кажется, со щетиной я сбросил десять лет жизни, но стоило увидеть Сабину, свой возраст снова чувствую с особой остротой. Чтобы показать ей, как я занят, включаю мой личный телефон.

Сабина и Гарик к нему не подходят, у них свой номер. Вообще, телефон штука дешевая, еще год назад я десять номеров за три штуки баксов купил, хотя Рябов говорил, что можно было бы взять и подешевле.

Я включил автоответчик, услышал собственный голос: «Меня нет, иди к черту!» После длинного гудка раздались рябовские интонации, чуть приглушенные мембраной «Панасоника»: «На завтра встреча с Карпиным — обязательно. К этому вопросу больше не возвращаемся». И все. По инерции Сережа, что ли, мной командует? Зачем мне встречаться с Карпиным? Бухгалтер на его нужды отстегивает регулярно, свет на улицах есть, газеты выходят, телевизор работает, «Содействие» лупит несознательный элемент.

— Дорогой, — прильнула ко мне Сабина, — нам необходимо поговорить.

Всю жизнь мечтал жениться на глухонемой, а тут такая незадача.

— Сабина, — имитирую ее интонацию, — мне сейчас нужно очень серьезно подумать. Ты же слышала… — и киваю в сторону телефона.

Пока она не передумала, быстренько влетаю в свой кабинет и закрываюсь на задвижку. Мне действительно нужно что-то делать. Хотя бы с пистолетиком ликвидатора поиграться, до того он интересный. Наверняка, таких в городе и десятка нет. Хотя, какое там десяток. Рябов в свое время доставал любую стрельбу, даже подводную, но этот отечественный пистолет так и не сумел раздобыть. Нужно будет его куда-то подальше заныкать, не то Серега будто бы для нужд фирмы его отвернет. И самостоятельно с ним играться будет.

Сведений об этом пистолетике нет ни в Джейне, ни в других всемирно известных каталогах. Тем не менее, он существует, немного похожий на пистолет Макарова. Только калибр у него побольше, как у автомата Калашникова, хотя размеры и вес точно как у пистолета Макарова, но патронов в обойме всего шесть. Если одного из моих телохранителей что-то и спасло, то только расстояние от ликвидатора. Дальность стрельбы этого бесшумного пистолета, который в отличие от всех прочих, глушителем не снабжен, всего пятьдесят метров. Но на более близком расстоянии он способен пробить стальную каску и несколько листов кевлара на бронежилете для пули тоже не преграда.

Давно знаю о существовании такого оружия, а держать в руках не доводилось. Так что пора его где-то прятать. Не станет же Воха докладывать о такой мелочи Рябову, тем более, что я ему нарочно второй пистолет всучил, чтобы рот на замке держал. Иначе Рябов у него длинноствольную пушку с глушителем, аргентинца этого, точно заберет, а вот со мной ему будет гораздо проблематичнее. Тем более, что пистолет я на себе припрячу. Для этих целей у меня одна кобура интересная без дела лежит.

Интересно, чем меня рябовские корешки могут порадовать, даром, что ли, я столько в камышах сидел, Петра Петровича на себя оттягивал? Чего там в мире в восьмидесятых годах творилось?

Данные по европейским музеям, это уже интереснее. Откуда памятники так называемою Древнего мира в обмен на оружие выцарапывались? Вот гады, до братской Польши добрались. С Федеративной Республикой Германией все ясно — налетели, по-терроризировали, грабанули, а потом десяток-другой километров — и у «штази» под крылом. А другие немцы их по всему миру ищут, пока террористы у них под боком сидят, прикидывают, чем бы еще своих советских друзей обрадовать. И радуют. Конечно, о грабителях здесь и слова нет, но нераскрытые преступления ненавязчиво подводят меня к вопросу: отчего волна налетов на музеи и частные коллекции прекратилась так же внезапно, как и началась? Сведение самые поверхностные, но с уже имеющимися данными они подходят под цвет осколков пока еще несобранной мозаики. Во всяком случае, если в Москве обнаружится хотя бы одна вещь из всех перечисленных музеев и коллекций, это уже петля. Да и документы сами многого стоят. Улики можно сжечь, даже в золотых рамах, а автографы, подтверждающие все эти делишки? Бедный Луиджи, за такую малость в тюрьму пошел, а тут накрали в сто раз больше и все при погонах, чинах, званиях. В крайнем случае, при хорошем постаменте над могилой. А кто-то до сих пор при бартере стреляющем. Чего там еще? А, пломбы, но это я еще раньше их знал. Если пломба пластмассовая, дайте только спичку с зеркалом и ни одна экспертиза не определит, что я ее нарушил.

Адреса пошли, половину сам знаю. Впрочем, с хозяевами магазинов «Иконен антиквит», «Искусство из России», «Русский антиквариат» отношений из принципа не поддерживаю. Потому что этим моим бывшим соотечественникам плевать, какой товар им предлагают. Я человек честный, ворованную вещь в руки не возьму. И у меня немало партнеров точно с такими же жизненными принципами.

А вот и господин Маков легендарный, уже в Москве заловленный с контрабандой. Наш пострел везде поспел. Две птички-невелички, Воробьев и Синицын, ишь в стайку подобрались, архивариусы. Им родина архивы доверила, а они их на внешний рынок поволокли. Не все, конечно, но на срок хватило.

Сведения, конечно, не ахти какие. Есть пару фактов, но не больше. То ли корешки Рябова решили просто всучить ему эти материалы, чтобы он отстал. То ли не желают делиться с партнерами всей информацией. Интересно, чем это их прижимал наш замечательный Петр Петрович? Это я тоже без внимания не оставлю. Чего только не приходится учитывать, торгуя антиквариатом.

41

Рябов молча вез меня по притихшему после бурной ночи городу мимо открывшегося казино, фасад которого украшал герб уже несуществующего государства. Срубить не догадались или специально оставили, с намеком. Хотя Советского Союза уже нет, но почти каждая возникшая на его обломках страна представляет собой СССР в миниатюре. Советская власть осталась, вполне официально заправляет, структуры управления — почти те же самые, разве что раздулись. А все остальное — словеса невежд, остающихся при власти и мало в чем уступающих им деятелям из оппозиции, рвущихся к ней. И если они до этой власти доберутся, сходу забудут свои клятвы и обещания — до того реальная обстановка поможет им в этом.

Карпин встретил меня с открытой улыбкой, тут же сменившейся озабоченным видом. Поздно, раньше нужно было брови нахмуривать, суровый вид себе придавать. Улыбочка твоя добрая при рукопожатии о многом сказала — мол, все в порядке, но есть какие-то незначительные проблемы, из-за которых, впрочем, приходится отрываться столь занятому человеку, как Карпин для встречи со мной, ярко выраженным бездельником.

— Понимаете, — осторожно начал Карпин. — Порой методы ваших людей пересекают границу дозволенного.

— Неужели? — изумился я. — Мне казалось, они действуют строго по существующему законодательству. В нем, кстати, предусмотрена уголовная ответственность за организацию азартных игр. Я мимо казино проезжал, смотрю — точно закрыто. Хозяин его, надеюсь, под следствием?

— Оставим это, — сдался Карпин. — Существуют же какие-то нормы общечеловеческой морали. Методы, которые вы выбрали в самом начале, устраивали всех. Но потом начались инциденты.

— Что такое? Вместо притона, где торговали маковыми зернышками для рождественских пирогов, ребята разбомбили клуб ветеранов сцены?

— Ладно, давайте перестанем играть словами, — заметил мой собеседник. — Не спорю, в городе стало гораздо чище, но ведь это не означает, что «Содействие» имеет право превращаться в структуру, все более и более становящуюся криминальной.

— Николай Федорович, сейчас практически нет ни одной структуры, которой при желании нельзя инкриминировать какой-то уголовщины. Любовнице одного из ваших ближайших сподвижников, стоящего на страже закона, пятнадцать лет. Уже отменили статью за нежные отношения с несовершеннолетними? Или мы отказались от этого пережитка прошлого и теперь малолеткам большие права дали? Судя по тому, как омолодился состав местных сук, скоро в путаны начнут идти прямо из детских садов. Давайте так, Николай Федорович, если у вас есть какие-то конкретные претензии, я внимательно слушаю. В противном случае, ваше время наверное слишком дорого, чтобы вы его понапрасну тратили.

Карпин задумался. Вот как человек может испортиться за короткое время. Телевизор его постоянно показывает, газеты хвалят, другие, правда, грязь льют, но я же в этом не виновен. Зато какой правопорядок в городе наводится. И вместо спасибо необоснованные претензии. Вот обижусь, так завтра все фонари потухнут и на улицах начнется такое, что Карпин на полусогнутых стропилах приползет.

— Есть факты, конкретные. Я бы попросил вас разобраться, для того чтобы исключить это в дальнейшем, пресечь в корне. Мне известно, что «Содействие» проводит большой объем работы, правда, порой…

— Перестаньте, Николай Федорович, — мягко направляю разговор к его деловой части, эмоции порядком стали надоедать. — Какие могут быть проблемы после того, как вы выдали «Содействию», — я чуть было не сказал дословно — лицензии на убийства, но сдержался и добавил, — … определенные права. Допускаю, что в их работе могут быть шероховатости…

— Шероховатости? Задержали двух студенток, продававших наркотики. И вместо того, чтобы сдать их в милицию, завезли в какую-то квартиру и насиловали несколько суток. Подростки ночью пытались вынести из магазина продукты питания — им перебили руки. А убийство на автовокзале? На глазах у сотен людей.

— Что за убийство? — решил разобраться я с конкретным случаем.

Карпин ответил мне предельно ясно.

— Там убили двоих.

Теперь я взглянул в сторону молчащего Рябова.

— Пара джигитов в город приехала. Стали обходить точки, дань требовать. А сейчас все так запутано, лавки уже не знают, кому платить… За охрану. Короче, они избили хозяина одного из магазинов. А его, магазин, конечно, открывал банк «Надежда».

— Рябов, мне все ясно. Николай Федорович, другие претензии есть?

Сейчас Карпин или ответит отрицательно или еще что-нибудь расскажет. Его ведь не методы, а их последствия интересуют.

Если бы эту пару пристукнули не на автовокзале, а где-то в безлюдной лесополосе, вряд ли Карпин так нервничал.

— В основном, это все, — подтвердил мое предположение Карпин.

— Я понимаю, не ошибается тот, кто ничего не делает. Но тем не менее, это с меня ответственности не снимает. Рябов, я даю Николаю Федоровичу слово, что такие инциденты больше не повторятся.

Рябов с озабоченным видом тряхнул головой, а Карпин тут же натянул на лицо выражение его доброй открытости.

Рябов гнал машину в город, впрочем, не превышая положенной скорости, а я решил наказать его тем, что прикурил сигарету. Как настоящий совковый руководитель я не снял с себя ответственности? Не снял. А поэтому тут же стал воспитывать своего подчиненного.

— Чего это Карпина такие мелочи интересуют, Сережа?

Рябов тактично промолчал.

— Молчи, молчи. Думаешь, я вчерашний. Это его твой приятель Вершигора науськал. Его же менты постоянно с твоим «Содействием». Наверняка, они вместе со спортсменами тех студенток трахали, а потом докладывать об этом побежали. О себе, конечно, упомянуть забыли. И еще. Ответь мне на другой вопрос: твои конторские кореша такую полную информацию выдали или ты по дороге ко мне отчекрыжил кусочек?

— Тебе нужно встретиться с Вершигорой, — ответил Сережа.

— Столько свиданий организовываешь за последнее время. Ты с ним работаешь — ты и встречайся.

Рябов перестроился в правый ряд, остановил машину и достал из бардачка генеральский погон.

— Вершигора об этом еще не знает. Приказ будет подписан завтра. Думаю, будет правильным, если ты первым поздравишь его. Пойми, у ментов свои правила игры и нарушать их он не может. Кроме того… Словом, Вершигора сам тебе все скажет. Мы с ним работали плотно. Так что — информация из первых рук. Что бы ты не говорил потом — я себе что-то, как это, отчекрыжил.

— Почему ты сам не доводишь дело до конца?

— Эта линия, считай, закрыта. А ее результат больше нужен тебе.

— Чего это ты такой щедрый, Рябов? Хорошо, когда мы встречаемся с Вершигорой?

— Я тебя к нему уже везу, — пробормотал Рябов, заранее рассчитавший все мелочи, вплоть до моего поведения, так что, хотя мне очень хотелось закурить, я выбросил незажженную сигарету в чуть приоткрытый ветрячок.

Сейчас Вершигора меньше всего походил на генерала. Он открыл дверь, стройный, подтянутый, мускулистый — это хорошо подчеркивала свежевыстиранная футболка и плотно облегающие, немного замызганные, спортивные брюки. Несмотря на то, то Вершигора устроил мне спектакль в райотделе, я рад за него. Потому что на генералов не похож. И вовсе не тем, что звезды к погонам он добирал не в кабинете, а оттого, что находится в форме. Это пентагоновские генералы обязаны наравне с солдатами сдавать спортивные нормативы. Не пробежишь стометровку за положенное генералу время — иди в отставку. А наши генералы почему-то такие пузатые, что заставь их стометровку бежать, где потом на всех лафетов напасешься и гробов по спецзаказу?

В доме у Вершигоры я впервые. Знаю, что еще до нашей подвальной встречи он успел обзавестись женой, воспитывает ее сына и, судя по обстановке, не слишком использует свое служебное положение. Скромно, как у Коти Гершковича. Неужели вправду противоположности сходятся, хотя бы в привычках?

Я достал из бокового кармана плаща плоскую бутылку «Смирновской» и спросил у Вершигоры:

— Стакан граненый есть?

— Ты пить сюда пришел? — негостеприимно бросил Вершигора.

— Пойдем на кухню, люблю дать банку в домашней обстановке, — выразительно смотрю на Вершигору.

Откручиваю пробку, рванулась в стакан водка, наполняя его до краев. Я достал из кармана погон и всунул его в стакан так, что водка стала выплескиваться на до синевы накрахмаленную скатерть.

— У вас так обмывают очередное звание, генерал?

— Нет. У нас только звездочки в стакан положено…

— Извини, не все мне в этом мире известно. Одно прощает, несмотря на всеобщую воинскую повинность…

— Обязанность… — поправил, меня генерал Вершигора. — Откуда знаешь?

— Откуда знаю, что повинность? А вы сделайте эксперимент. Пусть один из райвоенкоматов вывесит объявление: дорогие призывники, пусть кто хочет служить — служит, а кто не хочет…

Вершигора поморщился. Он по прежнему не понимает иезуитской разницы между формулировками и уверен: если ему хочется носить погоны, так это желание обязаны испытывать другие.

— Впрочем, товарищ генерал, тебе виднее. Потому что я человек сугубо штатский, у меня даже, несмотря на всеобщую воинскую обязанность-повинность, военного билета нет.

Вершигора уже не интересовался, откуда я узнал о его повышении. Он молча смотался в комнату и водрузил на стол бутылку «Камю».

— Я еще тогда купил, после подвала. За двадцать рублей. Чувствовал, когда-то разопьем.

— Часом не тогда, когда твои орлы на меня наручники цепляли? Ладно, что было, то… Не хочу с одним глазом ходить. Знаешь, генерал, я рад за тебя. Я думал, ты о том подвале давно забыл, — почему-то расстрогался я. — Давай, выпьем.

— Давай, — сказал генерал Вершигора, — нервы у тебя на пределе. Ты когда-то закусывал коньяк селедкой?

— Не положено, товарищ генерал.

— Я тоже не закусывал. Давай попробуем? Селедку я сам солил. А лимончик к коньячку при селедке найдется.

Мы быстро приговорили эту двадцатирублевую бутылку и селедка под коньяк оказалась довольно приятной закуской. До того приятной, что я даже не спросил Вершигору, зачем ему нужно было сообщать Карпину о некоторых шероховатостях в работе «Содействия».

— Я тебе тоже подарок приготовил, — заявил генерал после того, как селедка и коньяк были доблестно уничтожены. — Пошли мыть руки.

— Ты всегда рисковал, но не до такой степени, — заметил Вершигора, когда я уселся на скрипнувший подо мной диван в его крохотном домашнем кабинете.

— Ты тоже, вроде бы часто свою голову ставил, — отвечаю, прикуривая сигарету. — А сейчас такой бардак, что он наш риск до минимума сам собой сводит. Это хорошо…

Я глубоко затянулся и перестал распространяться. Вершигора, конечно, неплохой парень, но он мент. И этим все сказано. Несмотря на точки соприкосновения, у нас разные взгляды на жизнь. И бутылка уже распита, теперь мы просто партнеры. Не более.

Вершигора достал из допотопного ящика с грампластинками старую папку, тесемки на ней уже уверенно превратились в растрепанную совокупность ниток, соединяющихся в одном-единственном месте. Точь-в-точь, как у людей, подумал я, и внимательно посмотрел на фотографию, которую протянул мне Вершигора.

— Я не знаю этого человека.

— Как не знаешь? — удивился генерал. — Это фото мне дал Сережа.

— Рябов, конечно, великий фотограф, — пробормотал я, чуть ли не краснея по поводу своей неосведомленности, — но мне некогда смотреть на каждого, кого он снимает.

— Да, фотографий много было, — по ответу Вершигоры я понял, что попал в цвет. Еще бы не попасть, зная Сережу. Тем более, что незнакомого мне субъекта щелкнули возле дома, где коротает дни в ожидании лучшей доли еще один генерал. Отставной, правда, но не теряющий надежды вернутся к активным действиям. Напрасно, что ли, Рябов пасет его, используя последние достижения фирмы «Минолта».

— Бывший старший оперуполномоченный областного отделения КГБ СССР Баранаускас, — глухо выдал Вершигора. — Работает в Москве. В свое время Велигуров вытащил его из Каунаса. Велигуров любил находить свежих людей из провинции. Чтобы они всем ему обязаны были. Потом, как правило, они возвращались на места с повышением. Но Баранаускас не вернулся…

— Постой, Вершигора, — я почувствовал что-то важное, но не мог понять что. — Извини, не говори пока ничего.

Еще совсем недавно у меня было такое же предчувствие. С чем оно связывалось? Люди на местах… Люди на местах… Сто тридцать второй номер… Джафаров… А что если?

— Вершигора, «семерка» твой телефон слушает?

Генерал на всякий случай промолчал. Потому сегодня — веселое время, а связь работает так здорово, что ваш разговор может слушать кто угодно, даже сосед по блокиратору.

— Ничего, у нас своя связь, — успокаиваю генерала, бегу в переднюю и достаю из бокового кармана плаща телефонную трубку. А потом я передумал звонить. Потому что, если коньяк и действует на меня, но не до такой степени, чтобы я полностью доверял бесконтрольности этого известного многим номера.

— Товарищ генерал, на секундочку, выскочу освежиться, — бормочу я, быстро скатываюсь вниз по лестнице и выхожу на свежую прохладу воздуха. Самое приятное, меня никто не сбивает с ног и не волочит, куда кому вздумается. Зато тут же тормозит рядом машина, а вторая, на противоположной стороне улицы, моргает фарами.

— Найдите Рябова, — командую в окошко, — если он в офисе, пусть оттуда не выходит.

Машина сорвалась с места только после того, как я вернулся на лестничную клетку, где продолжал стоять парень со странным отсутствующим взглядом. Это, наверняка, на него выстрел в сердце действует, решил я, присаживаясь на диванчик в кабинете Вершигоры.

— Так что же Баранаускас? — возвращаю Вершигору к началу бестактно прерванной беседы.

— Он сейчас выполняет особые поручения.

— Связь между Москвой и Южноморском?

— Это тоже. Но согласно оперативно-розыскным данным…

— Извините, товарищ генерал, мы не на планерке у председателя горсовета. Давай проще, Вершигора, а то я в вашей терминологии путаюсь.

Проще, конечно, было бы, если Вершигора вместо этой формулировки заявил: «Согласно стуку моих осведомителей». Я не переживаю по поводу стукачей, у меня самого их, думаю, не меньше, чем у генерала. Разве что их положение в обществе покруче, а, генерал? Тьфу ты, видно, коньяк действует, «Камю» этот многолетней выдержки в баре Вершигоры. Я уже его, партнера, за стукача поиметь решил. Извиняюсь, генерал, даже мысленно, но все равно, пардон.

— Ладно. Баранаускас вместо родного Каунаса почему-то отправился в Питер. Четыре года назад. А там происходили некоторые события, привлекшие внимание нашего руководства. Только не перебивай, а то что-то непонятное. Ведь всего одну бутылку трахнули. Давай я кофе заварю — и тогда порядок будет.

Кофе Вершигора заварил отвратительно, но тем не менее я его кулинарные способности вслух не оценивал. А даже такой пережженный допинг благотворно сказывался на ясности мыслей. В том числе и собеседника. Вершигора рылся в ящике стола.

— Вчерашний день ищешь? — спросил я.

— Папиросы где-то еще были, — продолжал свои поиски генерал.

— Возьми мои, — протягиваю Вершигоре пачку стомиллиметрового «Пэлл-Мэлла».

— Ну их, — отмахнулся генерал, — они вонючие.

Наконец, Вершигора выудил из ящика стола россыпь папирос и с наслаждением затянулся «Беломор-каналом».

— Так что там в Питере случилось, генерал?

Вершигора положил свою громадную ладонь на старенькую папку, из которой предварительно извлек несколько бумажек и безо всяких шпаргалок начал рассказывать:

— В Питере жил один парень, так себе, ничего особенного, фарца мелкая, схлопотал три года условно. Но не за фарцовку, а за грабеж. С отсрочкой приговора на два года. Потом опять этот самый, Серов его фамилия, за старое взялся. И залетел на десять лет с конфискацией. За гоп-стоп. Было это в восемьдесят шестом. А через три года Серов оказался в Америке. Видишь, какие перестройка сюрпризы преподносила. Нравится?

— Вполне обычная ситуация, — сотворяю безразличный вид. — Мало ли что бывает? Например, человек выходит из зоны, мочит кого-то и опять на нары. А Вершигора по всей стране ищет убийцу проклятого. Не знает генерал, что его алиби официально подкреплено документами: в день совершения убийства подозреваемый отбывал наказание в колонии строгого режима согласно приговору суда. Больше того, он до сих пор там сидит… Кто догадается, каким святым духом…

— Хватит, — оборвал меня Вершигора. Знает генерал о таких штучках, правда, в последнее время его коллеги их перестали практиковать, особенно после двух самоубийств непосредственно в высоких кабинетах МВД. Только слушать это ему явно неприятно.

— Так что? Приехал Серов в Америку. Освободили его условно-досрочно, да?

— Еще раз перебьешь — пусть тебе Рябов все рассказывает, — чуть ли не обиделся генерал.

— А что такое? Ты спросил — я ответил.

— Ладно. Отсидел Серов три года и схлопотал инвалидность, травму получил он, черепномозговую. В инвалида второй группы превратился. Еще бы — перелом основания черепа, ушиб головного мозга. Эпилепсия вдобавок. И тут инвалида этого освобождают. А спустя пол года — он уже в Штатах. Что он там делал, наверное, будет лучше, если Сергей тебе расскажет. Он той линией занимался.

— Извини, генерал, а ты не в курсе?

— Ну, в общих чертах.

— Так мне в общих чертах и нужно.

— Серов в Штатах действовал для инвалида-эпилептика очень мобильно. Приступы болезней его не тревожили. И этот парень замечательно вписался в русскую мафию. Серов занимался подделкой кредитных карточек, страховых полисов, вымогательством, шантажом, нелегальной торговлей бензина и многим другим. А также — произведениями искусства. В его доме во время обыска, кроме громадного количества электронного оборудования, полиция обнаружила множество старинных картин, скульптур и другой антиквариат.

— А за что его взяли американцы?

— Они его не брали. Анонимный звонок в полицию, сообщение об убийстве. Когда полицейские вошли в квартиру Серова, он был уже мертв. На месте преступления задержали убийц с очень американскими фамилиями — Петров и Сидоров. Оба этих эмигранта — бывшие офицеры Советской Армии. Сидоров с Петровым уже расчленяли тело Серова, пальцы отрубить успели, в банку из-под пива спрятали, пули извлекли. Еще бы час — и все следы замели. А их кто-то сдал. Подробнее тебе Рябов расскажет. Это все, что я запомнил.

— А по твоей части?

— По моей части помогли питерские ребята. Заключение городской ВТЭК об инвалидности Серова было сделано врачами заочно, без осмотра больного, на основании справки. Как факт? А что суд после этого его тут же вчистую освободил от срока, уже не кажется странным? По крайней мере, как удалось Серову после того за полгода перебраться в Америку, у меня особого удивления не вызвало. Потому что мои коллеги побывали в тюрьме, где содержался Серов с 1986 по 1989 год. И что интересно — они даже не обнаружили никаких документов о пребывании там Серова. А когда начальство тюремное прижали, оно тут же раскололось: документы на осужденного отсутствуют, так как с ним все эти годы работал сотрудник КГБ. Потому ничего удивительного в досрочном освобождении Серова уже нет, правильно?

— Правильно, — пробормотал я, — и нет уже ничего удивительного, что он так здорово прокручивался в Америке. Понятно, почему его убрали, когда рухнуло КГБ. И даже отчего полиция была предупреждена об убийстве. Кто встречался с Серовым в тюрьме, тот и был настоящим «крестным отцом» русской мафии.

— Думаю, это не совсем так, — прикурил погасшую «беломорину» Вершигора. — Мы выяснили, что с Серовым работал Баранаускас. Но на роль «крестного отца» он не тянет. Ты подумай. Велигурова перевели из Москвы с его командой, а Баранаускаса нет. Он вернулся из Питера в 1989 году и с тех пор продолжает находиться там при…

Вершигора нарочно запнулся. Ему, видимо, не хотелось произносить эту фамилию. Еще бы, разве можно в чем-то бездоказательно обвинять такого же генерала, как сам, если просто догадываешься о его подлинном лице. Мало ли при ком может находиться Баранаускас? Это же не значит, что его хозяин отвечает за все действия подчиненного. Дай Вершигоре волю, он еще начнет меня убеждать, что этот Баранаускас — агент ЦРУ, давший возможность своим хозяевам успешно вести борьбу с нашим бедствием, хлынувшим к берегам Америки. Генерал Вершигора о нелегальной торговле металлом, наверное, наслышан. Впрочем, как и о контрабанде антиквариата. Только конкретно ничего не знает. И знать не должен.

— Баранаускас до сих пор находится при заместителе начальника внешней разведки Управления Министерства безопасности России Игнатенко, — завершил я фразу Вершигоры.

42

Марина поздоровалась так, будто бы мы расстались вчера. Стоило только поудобнее развалиться в кресле, принимая вид директора «Козерога», исстрадавшегося в заботах о производстве безналичных и их прыжках со счета на счет, как моя секретарша тут же добавила проблем:

— Тебе звонили по поводу регистрации совместного предприятия. Несколько серьезных вопросов у бухгалтера. У главного инженера и генерального менеджера тоже накопились какие-то вопросы. Кроме того…

— Марина, Рябов на месте?

— Уже полчаса.

— Давай его сюда. Совместное предприятие — это как раз то, что мне сейчас просто нужно, как воздух. Кто звонил?

— Фамилия у него подходящая, — усмехнулась Марина. — Акулов.

— Акулов?.. Уже интересно. И какие аппетиты у этой рыбки?

— Он просил передать, что может встретиться через пять дней.

— Я согласен. Только ради фамилии. Дальше: если главный инженер хочет сделать дополнительную рекламу по поводу «Вискаса», соедини его напрямую с генеральным менеджером. У бухгалтера двадцать минут на все вопросы. Но только после встречи с Рябовым. Давай сюда коммерческого директора.

Марина положила на стол пачку бумаг.

— Подпиши пока, — и, предвидя дальнейший вопрос, заверила, — юрист читал, бухгалтер тоже.

— Как работала фирма в мое отсутствие? — спрашиваю у Марины, щедро рассыпая свои автографы на листы бумаги.

— Тысяч сто заработали… — почему-то усмехнулась Марина, и, звякнув своими многочисленными побрякушками, собрала бумаги.

— Молодцы, так держать, — одобрил я трудовой энтузиазм своих работников. Это же надо, получают две-три тысячи в месяц согласно ведомости, но так стараются. А то, что в конце каждой недели бухгалтер дополнительно раздает конверты, содержание которых никакими налогами не облагается, это уже только моя проблема.

Никто не задается дурным вопросом, отчего во многих структурах такие зарплаты, что на них не то что семью — кошку не прокормишь, однако назло нашему замечательному правительству от голода еще никто не скончался. Наверное, потому что люди очень экономно живут. Как я, например. А что? Зарплата директора «Козерога» всего на полштуки больше, чем у уборщицы, до того я непритязательный. Как раз на блок моих любимых сигарет хватает.

— Ну, где Рябов? — спрашиваю у Марины, не спешащей оставить меня наедине с производственными проблемами.

— Сейчас будет…

— Что, Марина, говори…

— Я не хотела обращаться к бухгалтеру без тебя. Мне нужно две тысячи баксов на…

— Извини, Марина. Если нужно, ты их получишь. Я достаточно доверяю тебе, чтобы уточнять детали. Впрочем… Рябов правомочен решать эти вопросы, ведь вы с ним видитесь.

Глаза Марины сузились.

— Он сейчас гораздо чаще видится с этой девкой. Твоей девкой.

— Ты еще добавь — камоловской девкой. Мариночка, лично я ничего против не имею. Могу только Рябову спасибо сказать. Хотя его не понимаю. Поменять такую женщину, как ты, на эту телку может только идиот.

Лицо Марины просветлело. Все верно. Скажи любой образине, что она королева Шантеклера, и ее вера в эти слова будет стопроцентной. Но Марина не образина, а очень своеобразная женщина, пусть не суперкрасавица, но если Костя на нее облизывается, значит в ней что-то есть. Может, Рябов опасается, что она, дойдя до экстаза, все кишки у него вымогает в прямом смысле слова? Я бы сам не прочь, но… Если бы Марина была блондинкой — тогда другое дело. После Сабины любимой я на темноволосых женщин смотреть без содрогания не могу.

Рябов заявился буквально через минуту после того, как Марина вышла из кабинета. Теперь вряд ли моя секретарша будет информировать коммерческого директора о некоторых подробностях наших бесед.

— Сережа, мне срочно нужна информация.

— Как, опять? — чуть ли не застонал Рябов, протирая виски.

— То, что вы успели сделать с Вершигорой, дает тебе право на этот вопрос. Сейчас я имею в виду совместные действия по поводу некого Баранаускаса, а не подвиги ментов с «Содействием» по наведению порядка. К слову сказать, если еще раз…

— Я уже поговорил с ребятами, — продолжил за меня Рябов. — Что нужно выяснить? Я немного устал. Честно.

— Прими мои соболезнования. Может ты поспешил с Камоловым? Его телка при большом желании, а оно у нас неиссякаемое, Камолова бы до того света не хуже, чем динамит, довела. Но это к слову. А пока срочно, подчеркиваю, срочно выясни одну маленькую деталь: наш Петр Петрович замечательный работал в Южноморске двенадцать лет назад?

— Его же Велигуров с собой из Москвы притащил. Сам перебрался, потом людей своих…

Я вспомнил, как Сережа совсем недавно попрекал меня излишней усталостью и высказался по этому же поводу.

— Да что с тобой, Сережа? — в моем голосе звучит почти материнская забота, — ты совсем вымотался, меня понимать перестал. Так что, несмотря на твой огромный объем работы и усталость по поводу улучшения обслуживания населения, выясни: трудился ли Петр Петрович в Южноморске лет двенадцать тому. Тогда на нашей таможне дело звонкое было. И если в то время Петя доблестно контактировал с нашей таможней, тогда мы попадаем в цвет. Должен тебе сказать еще одно: нам нужно выяснить, чем Петр Петрович сдерживал твоих партнеров.

— Об этом лучше всех Велигуров знает, — срезает Рябов свой объем работы.

— Тем лучше. Петр Петрович уже в курсе, что его ликвидатор меня не прикончил?

Сережа закивал головой с таким радостным видом, что я невольно представил себе выражение морды Петеньки, когда он узнал о своей потере.

— Теперь у него одна надежда, — Заметил Рябов, — на поддержку из Москвы. Мы взяли под контроль все вокзалы. Больше того, Баранаускаса сейчас пасут и в Москве.

— Приятелям Вершигоры не терпится нахвататься лавров, разоблачая коррупцию?

— Но ведь иначе нельзя было. У них свои интересы. В конце концов, Баранаускас не только в Южноморске появляется.

— Мне бы очень не хотелось, чтобы Баранаускас встретился с твоим дружком Петей.

— Возьми его к себе в кореша, — пробормотал Рябов, лишний раз доказывая, до чего он устал.

— Сережа, ты даже не намекнул на то, что твои компаньоны тоже не против сделать этот выстрел в свое сомнительное прошлое.

— А им это несильно нужно. Там, в основном, ребята молодые подобрались, незамазанные.

— Незамазанных нет. Их в природе не существует. При большом желании за каждым человеком можно найти какую-то гадость. Так что будешь прижимать Велигурова, не забудь выяснить и эти подробности.

— Кто без греха… — вздохнул Рябов, и я понял: Сережа чересчур демонстрирует усталость, уж кто-кто, а он никогда не повернется спиной даже к манекену. Так что я сам начал нести лишнее. Хотя, не скажи я этого Рябову, вряд ли бы он стал делиться полученными сведениями. И быть может это верно. Очень может быть.

— Знаешь что, Сережа. Меня почему-то резко перестало интересовать, что может дать тебе Велигуров. Но, на всякий случай, эти данные должны быть под рукой в любую минуту. Пусть даже десять лет спустя. Ты ведь в конкурирующую фирму переходить не станешь?

— Уже сил нет переходить куда-то, — пожалел сам себя Рябов и пошел к двери.

— Сереженька, — медовым голоском пропел я, — дай Мариночке две штуки баксов. И не за счет фирмы.

— Чего это?

— По поводу ее морального ущерба.

Рябов молча закрыл за собой дверь, а я засмеялся. И тут же пошире открыл рот, услышав приближающееся звяканье Маринкиных побрякушек.

— Марина, все проблемы личного характера решены. Деньги тебе передаст коммерческий директор.

— А нельзя ли…

— Ответ отрицательный. Все равно котел общий. Кстати, Костя уже отошел от последствий «Вискаса»?

Марина с отвращением заметила:

— Нет, этот придурок до сих пор валяется в постели.

— Будем считать, что он получил производственную травму. Так что коллективу нужно позаботиться о начальнике отдела снабжения. Кто у нас профсоюзный лидер?

— Главный инженер. Согласно общему решению собрания коллектива.

— Ты не забываешь делать бумажки о собраниях, эти слушали-постановили?

— Я никогда ничего не забываю, — подчеркнула Марина.

— Приятно слышать. Значит, от имени профсоюза поддержи болящего усиленным питанием. Пошли ему ящик этого замечательного «Педигри Пала». Тем более, насчет пары дней форы я его успокоил. И давай бухгалтера. Да, если генеральный менеджер попытается ворваться сюда со своим длинным языком наперевес — можешь смело его убивать. По-моему, самые дорогие похороны нам обойдутся дешевле его нудностей.

43

Если Сабина, говоря о моих взаимоотношениях с секретаршей, в чем-то и была права, так только в том, что Марина снова шьется за мной хвостиком. Видимо у Рябова сейчас наступило особое напряжение с людьми, а его легендарное «Содействие» используется исключительно в общественно-ментовских, а не лично-корыстных целях. Тут уровень совсем другой, чуть сложнее уличного мордобоя. Так что я спокойно рулю по городу, убеждаюсь, что к моей скромной персоне никто повышенного интереса не проявляет и, наконец, останавливаю машину у величественного здания концерна «Олимп».

Однако на достигнутом, как нас учили с детства, останавливаться нельзя, и «Олимп» расширяет свои владения, затеяв новостройку возле офиса. Несмотря на запрещение горсовета, здесь столько строительных материалов, что поневоле завидуешь неукротимой жажде труда бывшего безработного, а ныне генерального директора «Олимпа» Гершковича. Строительство запрещено, однако против реконструкции никто ничего не имеет против. Котя арендовал ветхое здание всего на сорок девять лет. Но, несмотря на то, что здание это, когда Коте будет за девяносто, отойдет к городу, он смело тратит деньги на реставрационные работы. Не удивлюсь, если строители сделают такую замечательную реконструкцию, что вместо двухэтажной халупы вырастет чуть ли не небоскреб. Я вообще ничему не удивлюсь. Особенно тому, что Котя вполне может прожить еще сорок девять лет. Удивительным было бы другое: что со временем это здание он отдаст городу.

Возле громадной кучи дефицитного силикатного кирпича скучала группа плотных парней. Котина охрана вряд ли ожидала, что ее выставят на боевое дежурство в таком месте. Но Гершкович прав: оставь стройматериалы хоть на час без внимания — их вручную растаскают не только по близлежащим дворам. Нашего человека хлебом не корми, дай только кирпич или цемент украсть.

— Здравствуйте, папаша, — нагловато обратился ко мне один из парней.

Я тут же вспомнил его. Тогда в спортзале, после боя, этот воспитанник Авдюшенко тоже немного наглел. Марина тут же выступила вперед, но сейчас использование ее технических приспособлений было бы излишним.

— Здравствуй, сынок, — разве что не сжимаю в объятиях от радости встречи своего бывшего спарринг-партнера, — ты уже подкачал мышцы после нашего прошлого свидания?

— Хотите попробовать, папаша? — паренек стал в стойку, а его друзья явно обрадовались предстоящему зрелищу. Все-таки хоть какое-то развлечение.

— Возраст у меня уже не тот, — огорчился я, — разве что с доченькой моей посоревнуйся. Мариночка, покажи ему для начала, что ты с кирпичиком сделать можешь.

Марина подошла к парню, всунула ему в руки один из кирпичей и спросила:

— Удержишь?

— Давай! — недоверчиво заявил он, крепко сжав пальцами силикатный брусок по краям.

Марина сделала шаг назад, коротко хмыкнула и ударила по кирпичу. Одна из его половинок тут же упала парню на ногу, но он на это не обратил внимания, а пристально уставившись на Марину, заявил:

— Подумаешь, я два расколоть могу…

— А я — три, — заявил еще один спортсмен, но его тут же перебил другой:

— Три я в первом классе колол. Даю ответ за пять.

Когда я заходил в здание концерна, на меня уже никто не обращал внимания. Парни, выделывались перед Мариной, кололи кирпичи, как на показательных выступлениях. Марина с любопытством наблюдала за результатами молодецкой удали.

К Гершковичу я попал без особых проблем, положив перед его секретаршей свою визитку. Эта девушка знает, для кого Котя есть моментально, для кого освободится через два часа. А для многих Гершкович будет отсутствовать всю оставшуюся жизнь.

Я поздоровался с Котей, сходу отодвинувшим от себя какие-то проспекты, удобно расположился в кресле поближе к пепельнице и заметил:

— Котя, твои познания в строительном деле всегда были удивительны. Даже, когда ты возводил дачи, а не командовал «Олимпом». Но все-таки поражаюсь, как ты быстро внедряешь новые технологии. Вести строительство из обломков кирпичей — это ты сам или партнеры твои зарубежные придумали?

Котя без слов подскочил к окну и тут же вылетел из своего кабинета. Я без особого удовольствия поднялся из кресла, взглянул в окно. Гершкович, конечно, очень крутой парень, но чтобы до такой степени — я не представлял. А ведь с виду далеко не боец, но тем не менее сейчас Котя бежал, размахивая каким-то куском доски, а от него улепетывали восемь специалистов по восточным единоборствам. Мариночка скромно стояла в стороне и наблюдала за этой картиной с не меньшим интересом, чем за предыдущей.

Котя вернулся в кабинет с сорванным дыханием и куском доски в руках.

— Ты что, перенимаешь мои трудовые методы? — невинно напоминаю Котины намеки в свой адрес, кивая на доску. Котя отшвырнул стройматериал в угол кабинета и заявил:

— Это, наверняка, твоя работа. Ты же не человек, а вагон неприятностей.

— Что такое, — испуганно гашу сигарету в фирменной пепельнице «Салем», — дискос оказался фальшивым?

— Твои вещи, — подчеркнул Котя, — фальшивыми никогда не бывали. За это я спокоен. Я за другое имею в виду. Стоило тебе начать совместную деятельность с «Аргусом», так ему сразу стало тошно жить. И вообще, из-за тебя у меня теперь на эти независимые, чтоб они сгорели, газеты бумаги в два раза больше уходит.

— Ты сердишься, Котя?

— Он еще спрашивает. Да, я сержусь. А ты бы не сердился? Эти кирпичи проклятые только за баксы отпускают. И вообще, что сейчас дают без долларов, кроме неприятностей?

— И одна из них я?

— Ой, не надо. Человека нужно воспринимать, какой он есть. Так что, говори, у меня сегодня еще столько дел.

— А может, я просто в гости пришел?

— Ты в гости? Ты даже в сортир только по делу идешь.

— А ты зачем туда ходишь?

— Как зачем? Для удовольствия. Когда был маленький, больше всего любил сидеть на горшке. Мама так и говорила, Котя, надо кушать. Будешь много кушать, будешь много какать.

— Товарищ Горшкович, вы меня убедили. Теперь я к вам начну частенько наведываться. Чтобы получать удовольствие вместе с делами. Но если серьезно, Котя, я не помню, когда просто, без дел, сидел и говорил с кем-то. А иногда так хочется…

— Можно подумать, я помню. Но, смотри, у меня сегодня день уже расписан до ночи. И завтра. И через неделю. Плюс незапланированные встречи. И что такое выходной, за отпуск молчу, я только догадываюсь.

— Эти хронцы тебя по-прежнему донимают?

— Ой, не говори. Они же не понимают, куда лезут. Здесь же такие условия, что все договора хорошо работают только на бумаге.

— Котя, мне бы было интересно поучиться, как ты общаешься с иностранными клиентами. Хочется переходить на мировой уровень, а опыта нет.

— Ну так сиди рядом. От тебя коммерческих тайн нет. Бизнес у нас разный. Кто тебе не дает? Лично я не против. Только если ты сейчас на себе раскроешь рот, что хочешь предложить мне товар, так я тебе этой, где она, доской дам по голове.

— Что ты, Котя, никаких дел. Меня и так по голове все бьют. Еще не хватало, чтобы ты этим занялся. Я же человек мирный.

— Это точно. Только одни газеты кричат, что мафия распоясалась, а другие хвалят ментов и «Содействие» за борьбу с бандитизмом. Ты не знаешь, какая мафия распоясалась?

— Что ты, Котя? У нас куда не плюнь — обязательно в кого-то попадешь. Хотя бы одна мафия в городе была, так все проще стало.

— Кто знает, кто знает. Весь вопрос в том, что город один, а людей много. А?

— Смотря кого ты держишь за людей, — завершил я беседу, пользуясь Котиной терминологией.

44

Судя по тому, каким козлом скачет вокруг меня Гарик, чего-то ребенок от папы любящего добивается. Как вырос этот мальчик, прежде рубли клянчил, но вот уже второй год, кроме долларов ничего от папы не требует. Я его не сильно балую, потому что знаю: Гарик и Сабину доит. Больше того, иногда намекает Рябову, чтобы он тоже помогал подрастающему поколению материально. Так что рэкет Гарик наводит по всем правилам: пока клянчит, а подрастет — требовать будет.

— Папуля! — почти с Костиным выражением на ангельской мордочке терся возле меня Гарик. Ишь ты, папуля, тут явно не в долларе дело, сегодня этот аспид что-то покруче затеял.

Я погладил Гарика по голове, но тот даже с места не дернулся, а ведь как он не любит этого проявления отцовской ласки. Так не реагируй Гарик на этот жест с негодованием, стал бы я его по голове гладить? Но сейчас он даже не дернулся. Не иначе у квартирантов пистолет стянул или похлеще какую-то гадость затеял.

— На тебе бакс и отцепись, — пробормотал я, стараясь избежать более крупных неприятностей.

Гарик схватил купюру, вытащил из кармана огромный бумажник, набитый долларами и вкладышами от жевательной резинки. Вот молодежь пошла, для них бумажки от жвачки дороже отечественных денег. А и вправду, вкладыши на великолепной бумаге, с красивыми картинками, эти деньги-фантики с ними конкурировать не могут.

— Папуля! — снова запел Гарик. — Дай мне, пожалуйста, посмотреть кассету.

Ишь ты, пожалуйста. Того гляди еще полезу за кассетами на верхнюю полку, а этот кусок дряни быстро подпилит ножки стула.

— Какую кассету?

Гарик до того увлечен, что продолжает держать доллар в одной руке, а расстегнутый бумажник в другой.

— Ту, что дядя Игорь приносил. Мне ее можно смотреть? Это не ужасы? Не парнуха?

— Не «парнуха», а «порнуха», учись правильно говорить. Кстати, ты откуда о порнухе знаешь?

— Так ты же сам маме говорил, что она не в парилку, а в парнуху ходит. Зато я еще знаю: парнуха — это кино про любовь. Так мне мама сказала.

— А ты знаешь, что такое любовь?

— Конечно, — уверенно стал просвещать меня Гарик, — один пацан из нашего класса журнал приносил. За пять вкладышей показывал. Ничего, я потом ему контрольную списать дал. За шесть вкладышей. С «Мицубиси», «Тойотой» даже. А любовь — это когда тетки с дядьками целуются и друг другу голые жопы показывают.

— Ну, так ты у меня совсем грамотный, — обрадовался я за Гарика, поняв, что его порнографией не напугать. А зачем, у меня другая идея есть.

— Знаешь, на этой кассете не про любовь. Там ужасы. Страшные. Там злые дядьки маленьких мальчиков режут острыми-острыми ножами, — угрожающе-утихающим до шепота голосом нес я и глаза Гарика стали расширяться. Он о фильмах ужасов даже слушать боится, однажды орал благим матом в своей комнате, повернувшись задом к телевизору, когда я ему сюрприз устроил.

— Да, а кровь у этих маленьких мальчиков так и хлещет, — продолжал я, — но злые, нехорошие дядьки начинают им выковыривать глазки вилками…

Гарик начал медленно отступать назад. Все, теперь он об этой кассете надолго забудет и вдобавок побоится сунуть в видик свои мультфильмы и боевики: иди знай, вдруг среди пленки притаился злой дядька с вилкой в руке. Хорошо, сынок, что папа у тебя такой добрый.

Пользуясь замешательством Гарика, я выхватил у него свой доллар и, пока он не начал протестовать по такому поводу, дал ему для порядка несильную затрещину.

Гарик было хотел открыть рот, но я угрожающе пошел на него и тихо прошептал:

— Попробуй только заорать, тогда сегодня ночью к тебе обязательно придут вурдалаки с упырями. Я сам видел, как в полнолуние перед домом игрались мертвецы…

И с достоинством удалился в свой кабинет. Уже захлопывая за собой дверь, я услышал традиционное пожелание сына, насчет того, куда бы мне лучше отправится по его мнению.

Кассета была на столе. Я смотрел документальное произведение искусства, созданное по валютному заказу борцов за реабилитацию всех невинно замученных, и представлял себе, какой резонанс может вызвать эта пленочка. Мне порой становилось не по себе от этих кадров, что тогда говорить о людях, не привыкших к виду смерти. И больше того, противно делалось, даже адреналин щедрее вырабатывала кровь, когда я смотрел на кадры убийств безоружных. Убивать, защищаясь — это мне понятно. Но тут… Даже ликвидатор — и то чище этих нелюдей. Потому что чекисты, наверняка, сперва пристукнули его родителей, а потом медленно превратили ребенка в носителя смерти. Мало, что ли, таких ликвидаторов наплодили оба Велигурова с их корешками? И когда артист беззвучно заплакал перед камерой, вспоминая зверства Велигурова, я поверил ему, только потом вспомнил, что никакого Велигурова он не видел. Если я поверил — другие даже не засомневаются. А сыграл он так здорово, потому что, наверняка, повидал на своем веку валом других велигуровых. И дай им сегодня волю, они похлеще себя вести будут. Чтобы вообще свидетелей не оставалось. Даже таких, как артист.

Все, Василий Васильевич. Если не было громадья компромата, собранного на тебя, этот фильм все равно бы поставил точку в твоей жизни. После его демонстрации тебе только останется пойти по папашиным стопам, наградить самого себя пулей. А если всплывут наружу все твои дела, от минувших дней до сегодняшних, вряд ли тебе предоставится возможность самолично этой пулей командовать. До того искусство это на меня подействовало, что я бы сам тебя порвал и вовсе не потому, что твой дружок Петр Петрович хотел моей крови напиться. Так что волей-неволей придется Бойко премию увеличить, до того он хорошо с заданием справился.

На ближайшие несколько часов я себя работой обеспечил. Студийный «Сони» запишет одновременно три кассеты, а свой личный факс я давно не использовал в качестве ксерокса.

45

Я давно знаю о способности Рябова преподносить сюрпризы. Но в связи с его страшной усталостью, не ожидал такой быстроты. Сережа загадочно улыбался, что было для него, в общем-то, не свойственно. По всему видно, этой ночью он забрался так далеко, что камоловская секретарша не смогла его достать.

— Судя по твоему виду, Сережа, эта ночь прошла без эксцессов.

— День хороший. А между нами, я спал всего два часа. На заднем сидении машины. Но зато спал. И еще на стуле кемарил, пока сведения тебе искали.

— Нашли?

— У них ничего не пропадает. Значит, так. Городецкий был переведен в Москву через полгода после того случая на таможне. И больше того, известно, что за него ходатайствовал лично Велигуров.

Стало быть, крест — это плата Городецкого за продвижение по службе. Как и Джафаров, уничтоженный американской мафией. За ушедшие годы методы их работы мало изменились, разве что вряд ли тогда Джафарова с Гарибовым по ту сторону океана встречали люди с фамилиями Петров и Сидоров. Эти сведения пополнят уже имеющиеся в трех экземплярах данные.

— Сережа, думаю, такая информация не вызвала бы у тебя радости на лице при полном утомлении организма.

— Так самое главное не это. Есть информация — у Игнатенко какие-то неприятности. Подробности пока неизвестны.

— И больше того, не нужны, — подчеркнул я. — У нас свои проблемы.

— Так вот, знаешь, как Городецкий решил отблагодарить Велигурова? Он снял охрану. Двое его людей уже выкатываются за границу в служебную командировку.

— Выстрелы в прошлое… — пробормотал я.

— Какое там прошлое? Городецкий охрану снял. Я — нет. И заловили ребята, правда, без моей санкции, одного человека. Даром что ли Воха раньше в спецназе служил? Я, правда, отругал, на всякий случай. Но все равно, он молодец. Кажется, мне пора зама брать. По коммерческой работе.

— Подумаем. И чем же Воха отличился? Баранаускаса прихватил?

— Баранаускас из Москвы смылся. Наверняка, Игнатенко его послал концы рубить. Может, они вместе с Городецким когти рвать будут, — доверительно высказал свои соображения Сережа.

— А Велигурова они с собой не прихватят? — с наивным видом полюбопытствовал я.

— Велигуров… Как ты говоришь — это их прошлое. Ребята наблюдать за его домом продолжали, контакты фиксировали. Когда Городецкий охрану снял, Воха сразу… Словом, шел к Велигурову человек Городецкого. Он постоянно генералу продукты таскал. Видишь, как у нас о ветеранах труда заботятся. А сейчас, почему-то, с пустыми руками перся. И Воха решился действовать сам. Со мной у него связи не было. Да и неудобно из их архива командовать. В общем, Воха расколол его. Да и шприц о многом говорит. Кто бы удивился, если бы у старичка инфаркт случился? Этот деятель сейчас на даче под конвоем. Так что его за Камоловым уже отправлять?

— По-моему, ты от радости опять стал плохо соображать. Первое: чтобы он был жив-здоров. Второе, запись о его деятельности уже сделали, собственное признание?

— Воха это признание даже у мумии выколотит. У него такие методы. Без бензодрила, народным способом.

— Велигурова — под усиленную охрану. Петька Петрович не без внимания?

— Обижаешь, с двух сторон. Партнеры все-таки. Лишнее говоришь.

— Мне на твоих партнеров… Возьми материалы и прижимай Велигурова. В конце концов, главной задачей было купить его коллекцию. Теперь, думаю, нашему ветерану не до нее. Так что пора убеждать старичка, Рябов. Кроме того, мне для личного архива необходимы показания этого продуктового снабженца.

— Хоть сейчас, — расщедрился Сережа и тут же напомнил о разговоре в моем доме. — А когда начнут сдавать нервы у Велигурова?

— Велигуров сейчас уже больше интересует твоих друзей с погонами, чем меня. Так что, думаю, определи его в свой дачный зоопарк.

— Дача — место временное, — не согласился Сережа. — Я эту пару в тюрьме размещу.

— Рановато, Сережа.

— Я не так сказал. На территории тюрьмы — казармы «Сокола». У меня с их руководством контакты не хуже, чем с Вершигорой. Во дают, пацаны жизнью рискуют, а они им веселее места не нашли. Ничего, я им комфорт обеспечил — и телевизоры, центр музыкальный, кассеты. А то из всех развлечений у пацанов только черно-белый «Крым» допотопный стоял. И, если что, вряд ли кто-то будет тюрьму штурмовать.

— Вот это ты загибаешь, Сережа. Просто, скажи, неохота, чтобы на твоей даче всякое дерьмо валялось.

— И это тоже. Но береженого Бог бережет. Я так понял, что ты их сдашь в конце концов. Пусть к месту привыкают.

С Рябовым пока я полностью согласен. Даже если Велигуров и его связник начнут «петь», угрозы для фирмы они не представляют. Так что пусть Сережа в конце операции порадует своих партнеров живыми уликами и копиями материалов. В конце концов, у меня двойная страховка, нельзя допустить, чтобы следствие превратилось в такой же анекдот, как по делу легендарного ГКЧП. Во всяком случае, после моего сюрприза, его при большом желании на тормозах не спустят все наши новоявленные президенты, вместе взятые. Хотя у них сегодня такого желания нет, иди знай, что завтра будет. И пусть первоначально двойная страховка планировалась в связи с поведением Петра Петровича, надобности по этому поводу в ней уже нет. Зато мне нужна уверенность в завтрашнем дне.

Однако, у Рябова и без того проблем хватает, чтобы лишний раз ставить его в известность о всех планах. Поэтому я чуть небрежно роняю:

— Баранаускас нужен мне в живом виде. Без твоих самостоятельных решений. Если твои ребята его вычислят, просто выясни, зачем он притаскался сюда. Он гусь тертый. Да и с генералом отставным поаккуратнее. А то он палить еще начнет до того, как сделка состоится.

— Ну и что? Нет трупа — нет преступления, а образцов его подписи у нас…

— Сережа, вряд ли твои партнеры обрадуются такому сообщению. Им Велигуров нужен. Баранаускаса и связника Петькиного маловато.

— А сам Городецкий?

— Мне еще с ним пообщаться нужно.

— Даже не думай, — трясет своим пальчиком-дубинкой перед моим носом Сережа. — Камыши забыть не можешь?

— Нет, Сережа, это ты забываешься. Городецкий, в отличие от своей банды, о нас слишком много знает. Так что пусть уходит за кордон, до конца жизни, денег там у него навалом. А здесь, начни он свою шкуру спасать, нам такую рекламу сделает…

— Так все равно, чтобы он про нас не говорил, с этим никто…

— Береженого Бог бережет, — напоминаю Рябову его же присказку.

— Тогда почему ты его отпускаешь? Пусть летит за Камоловым.

— Петр Петрович — не эта шестерка, думаешь, его так же легко убрать? И так весь город гудит, что в Южноморске легче подорваться в собственной машине, чем на мине во время фронтовой атаки. Кроме того, финансовые вопросы — это исключительно моя прерогатива. Ты уже убедился, как отработал свой грех и наши потери в связи с консервацией «точек» Камолов. Теперь — очередь Петра Петровича.

— Камолов, да… Четыре миллиона, — с уважением смотрит на меня Рябов. Что касается денежных операций, Сережа со мной никогда не спорит. Так что, насчет Петра Петровича, я, кажется, его убедил. Пойдем дальше.

— Говоря с Велигуровым о приобретении его коллекции, можешь обещать ему что хочешь. Василий Васильевич то же самое делал, прежде, чем подследственным пулю в затылок пускать. Но не вздумай экономить, мы люди честные. Можешь платить даже в свободно конвертируемой валюте. Я оцениваю его коллекцию плюс личный архив в миллион долларов. Минус расходы по вине клиента. В конце концов наводить порядок в городе мы начали из-за его некорректного поведения. Так что уже полмиллиона.

— Четыреста тысяч, — подчеркнул Рябов. — Аппаратура для поднятия боевого духа «Сокола». И аренда вертолета. И двадцать пять тысяч семье вертолетчика.

Я с уважением посмотрел на Рябова. Волей-неволей, он начал перенимать мои методы работы. Тем более, что ему легко быть добрым за чужой счет.

— Ты такой щедрый, Сережа, — раз в жизни позволяю себе похвалить Рябова. Однако, эти слова почему-то особого восторга у него не вызвали, слишком хорошо меня знает.

— А что? Хоть вертолетчик себя сдал, но семья его причем?

— Стареешь, Сережа, убийство Фотографа вспомнил. Хорошо, какие еще затраты?

— Заработная плата, премиальные, оплата этих, как они, стукачей в общем, им тоже нужно подбросить. А съемка в течение трех месяцев генерала в отставке…

— У меня тоже съемка была. Довольно дорогая. Это кино сегодня столько стоит. Но дешевле, чем генеральские погоны. Ты об этой своей затее помнишь?

Рябов качнул головой и добавил:

— Боеприпас прикупить тоже нужно. Потратились. И на развитие производства выделить. На личные нужды уже было? Значит, премия.

— Ну так сколько же, Сережа?

— Тысяч триста пятьдесят, минимум.

— Ничего не забыл?

— Вроде бы нет.

— У меня еще расходы были, вспомнил. Значит, штуку Косте, чтобы он главного инженера кормил. И еще Константину же — ящик «Гри Пала» вкусного по поводу травмы на производстве, подарки сотрудникам к годовщине революции, нет, это за мой счет… Содержание артиста до ста двадцати лет. Да, бумага для факса, она же бешеных денег стоит. И доллар я Гарику был вынужден дать, чтобы рэкет не мешал. Нет! Стой, доллар я у него забрал, но еще Саша машину угнал, хозяину потом заплатили…

Я вынул из кармана калькулятор и подбил итог затрат фирмы по вине Велигурова. Все правильно, не рыпался бы — дешевле стоило. Даже если не иметь в виду дальнейшую судьбу всей его компании.

— Значит шестьсот плюс триста пятьдесят, плюс сорок восемь. Тут еще остается. Рябов, мы не переплачиваем?

Все-таки до чего хорошо мы изучили друг друга. Сережа посмотрел в сторону Марины, медленно прогуливающейся за моей спиной, и пробормотал:

— Еще две тысячи баксов.

— Вот теперь дебет сошелся с кредитом. Так что с Велигуровым мы по нулям.

Есть в нашей профессии еще один плюс. Мы всегда стараемся восстановить историческую справедливость. И в конце концов, я ведь не спросил у Марины, куда она дела две штуки. А ее многочисленные украшения, необходимые для производственных нужд, догадываюсь, стоят недешево.

46

Способность мгновенно анализировать события вырабатывалась долго, главным образом, при помощи синяков и шишек. Сперва я даже удивился: отчего это придавил газ, как только гаишник, поравнявшись с окошком машины, небрежно бросил руку к виску.

Учитывая, что Рябов задействовал на свои операции всех людей, а от помощи подчиненных Вершигоры я отказался в категорической форме, Марина приклеилась ко мне так плотно, что волей-неволей нужно готовиться к очередному скандалу в семействе, которое я бы благородным не рискнул назвать при всем моем желании. Потому что я жлоб. Именно так охарактеризовала меня любящая супруга, когда через три дня после свадьбы я впервые послал ее. И послал хорошо. Однако, с тех самых пор Сабина не обзывает меня жлобом, а я выбираю в разговоре с ней более нейтральный тон.

Жлоб — наше слово, южноморское. Давным-давно, сразу после того, как русский штык померился силой с турецким ятаганом, на месте татарской крепости, принадлежавшей хану Чубею, началось строительство нового города — Южноморска. Вместе с Южноморском Россия получила выход к теплому морю, однако опыта строительства портов по мировым меркам не имела. Англия в те далекие годы по праву считалась владычицей морей, в устройстве гаваней ей не было равных. Вот и выписали в Южноморск английских специалистов, ставших прорабами нового порта. Подгоняли англичане наших мужиков на своем родном языке одним коротким словом «джоб», то есть — работай. А мужики, не долго думая, стали именовать друг друга производным выражением — жлоб. Потом это понятие потеряло первоначальное значение, но я имею полное право считать себя жлобом. В том числе — и работягой.

Тогда, после моего филологического пояснения, Сабина сходу врубилась, что назвать меня жлобом — это комплимент сделать. Тем более, святое слово «работа» служит для меня дежурным оправданием даже после посещения подшефной школы. Это Рябов придумал, когда мода на подшефных возродилась. Подъезжал к средней школе после уроков: старшеклассницы домой спешат, а он стодолларовой бумажкой им маячки кидает. Обязательно какая-то из школьниц тут же заинтересованность проявит. А Сережа ее запросто спрашивает: «Хочешь, я стану твоим спонсором?» Еще бы не хотеть; хотя по заскокам нашего Уголовного кодекса — они дети неразумные, но даже семиклассницы прекрасно понимают, что за сто долларов их родители несколько месяцев на работе потом обливаются.

Я тоже пробовал быть спонсором несколько раз, но вскоре это занятие наскучило. Потому что, сейчас такое время, когда все стоит денег. Это в школе девушкам еще на шару учиться позволяют, но какого дьявола я должен преподаванием бесплатно заниматься? Тем более, что ученицы безграмотные еще и на оплату своего времени нагло намекали.

Пока Марина дремала, доверчиво прислонив голову к моему бицепсу, я думал о семейных последствиях наших прогулок и собственном жлобстве в связи с ними. Мы ехали за город. А зачем, скажите, во время рабочего дня директор с секретаршей за город отправляются? Очень просто, чтобы в специализированной мастерской по ремонту автомобилей проверить состояние тормозных колодок. Хотя Сабина, узнай об этой экскурсии, снова подумает о чем-то другом. Пусть я с Мариной любовью никогда не занимался, жена почему-то все время об этом намекает. Зато о школьницах или их мамах, а также прочих девушках — ни слова. Марина для нее — просто кость в горле. Хорошо бы было, если б она ею подавилась.

Машину, конечно, можно и в городе ремонтировать. Но там условия плохие. Мучайся, переминайся с ноги на ногу, даже присесть негде, пока мастер с твоим авто управится. Не говоря уже о том, сколько времени нужно ждать, пока дойдет до тебя очередь.

А за городом — тишина и благодать; вместо авторемонтной пыли можно подышать незагазованным воздухом на лоне природы. За столиком, с чашечкой кофе. Тем более, что механик мой сам позвонил по телефону, мол, приезжайте, пожалуйста, лишний раз доказывая, что сервис и у нас иногда хоть на какой-то высоте бывает.

Колеса уверенно пожирали километры дороги, трасса была почти пустой и тем не менее вдруг вынырнул на обочину мент и начал махать своей полосатой палкой, одновременно засовывая свисток в рот. Гаишников я не боюсь, хотя в отличие от Рябова постоянно превышаю скорость. Иногда менты журят меня за это, говорят, что ездить нужно помедленнее. А я им честно отвечаю: если бы мне хотелось помедленнее, на трамвае бы катил. И тут же показываю спецпропуск, после чего менты уже не протестуют по поводу моего безразличия к показаниям собственного спидометра и их радара.

Так что, пока я погасил скорость, остановил машину, мент сзади метров на сто оказался. Он немного постоял на месте, привык, наверное, что по его желанию водитель вылетает из-за руля с нездешней силой и бежит к нему навстречу, сжимая в руках документы. Хрен им, согласно правилам дорожного движения из машины я выходить не обязан, а если я эти правила нарушаю в одностороннем порядке, так у меня спецпропуск есть. Или менты думают, что только им позволено ездить под запрещающие знаки, предварительно хлебнув водки?

Так что пришлось гаишнику идти в мою сторону. Он поравнялся с опущенным стеклом, отдал честь и произнес всего одно слово «Здравствуйте…», как я, неожиданно для самого себя, резко врубил первую скорость и, придавив педаль газа, выскочил на трассу.

Только когда проснувшаяся от броска машины Марина безмолвно посмотрела на меня, а рука почему-то переключила рычаг управления коробкой передач со второй скорости на четвертую, минуя третью, я понял, отчего так перенервничал. Тем более, что в зеркало заднего обзора было видно, как к гаишнику подскочил невесть откуда взявшийся «Жигули», даже отдаленно не напоминающий служебную машину. Мент вскочил в «Жигули» и машина тут же стала набирать ход.

— Что случилось? — спросила Марина. — Отчего такая спешка?

— Из-за кокарды, — ответил я. — Полгода, как ментам поменяли кокарды. А у этого почему-то старого образца.

Марина спокойно повернулась назад и в ее руке я заметил пистолет «Колибри». Все ясно, рябовский подарок, чуть больше спичечного коробка, оружие, конечно, но с ним не из машины отстреливаться, а с пяти метров по курицам палить. Потому что попасть из этого пистолетика с большего расстояния без проблем можно разве что в слона. Зря Марина с Костей не трахнулась, нам сейчас больше его «Магнум», слонобой этот, подошел бы.

— Марина, нам будет весело, — сквозь зубы бросил я, максимально выжимая из «Волги» все, на что способна машина согласно техническим характеристикам. Однако «Жигули» не отставали, у них, видимо, как и на моей машине, движок форсированный.

— Кто это? — спросила Марина, развернувшись спиной к лобовому стеклу.

— Наверняка, все те же, — пробормотал я. — Бог любит троицу, а меня почему-то невзлюбил Петр Петрович. Я всегда считал, что на родной земле КГБ работает топорно.

— Так КГБ уже нет, — заметили Марина, не отрывая взгляда от заднего стекла.

— Это точно. А все, кто в нем рук не покладал, обрадовались такому раскладу. И на Луну улетели в…

Договорить я не успел. Марина резко пригнула мою голову вниз и сквозь шум ветра, врывающегося в салон через открытое стекло двери, громкое урчание двигателя, я хорошо услышал, как в эти звуки уверенно вплелись короткие автоматные очереди.

— Из двух окон бьют… — крикнула Марина, опуская стекло со своей стороны.

— Даже не пытайся, — поднял голову я, копируя рябовские интонации, — из твоего пистолета только покончить с собой можно. Хорошо, что они стреляют, как я.

В этом время заднее стекло с хрустом и грохотом обрушилось в салон.

— Кажется, ты их перехвалил, — чуть ли не весело заметила Марина.

— Одно радует, не лобовое полетело, иначе насморк можно поймать, — заявил я, входя в поворот, не сбрасывая скорости.

— Обними меня, Марина, хотя это непросто.

Марине пришлось повозиться, пока она наконец извлекла из кобуры «маузер». Будь я правшой, ей только стоило бы протянуть руку, расстегнуть кнопку кобуры и тут же получить возможность послать немного отстающим «Жигулям» пламенный привет через разбитое заднее стекло. Но я левша. Протиснувшаяся между моей грудной клеткой и рулем девушка до того бурно елозила грудью по коленям, что я чуть было не отвлекся.

— Вечно с тобой в какие-то неприятности попадаешь, — пробурчал я. — Уж лучше бы я тебя трахал, чем они пулями по машине.

Марина спокойно перевела рычажок пистолета и пустила экономную очередь. Одна из вылетевших гильз «Маузера» больно щелкнула меня по носу.

— Выберемся — трахнемся, — встала на защиту своего женского достоинства Марина.

— При условии, если ты в блонду переродишься. Марина, у нас фора — минута, не больше. Уже темнеть начинает. Я немного приторможу. Рискнешь выпрыгнуть?

— Не рискну, — сказала Марина и снова выстрелила, — ты что-то путаешь. Я отвечаю за тебя, а не наоборот.

— Правильно. Им не ты нужна. Даже если заметят, что… Словом, останавливаться не будут. Но ты успеешь подмогу вызвать. И все. Это — приказ.

Далеко впереди показалось несколько машин, идущих навстречу с приличной скоростью.

— Приготовься, Марина. Сейчас вся твоя бижутерия против автоматов не играет. Но, на всякий случай, сунь в мой карман свой бенгальский огонь с браслета.

Впереди двигалась груженая бревнами дрымбалка, на которую уже лет двадцать раззевают рты мартены. Я резко выскочил на полосу встречного движения, одна из пуль, выпущенных сзади, черкнула по дверце. Каким-то чудом я сумел вырвать у двигателя дополнительные обороты, разминулся с машиной на встречной полосе, обогнал грузовик. Хотя уже смеркалось, отсутствие заднего стекла дало то преимущество, что я во время обгона отчетливо увидел: «Жигули» сунулись на встречную полосу, но тут же ушли вправо, потому что встречные машины были совсем близко.

Еще секунд десять форы, подумал я, и ушел на обочину. Трасса впереди была пуста. Немного сбросив скорость, я прикрылся с левой стороны грузовиком и, когда «Жигули» резко обошли его, начал одновременно тормозить при помощи педали и коробки передач, разворачивая машину в противоположную сторону.

— Давай! — заорал я так громко, что у Марины бы уже не хватило никаких душевных сил для возражений. Она приоткрыла дверь, кубарем выкатилась на обочину и перед тем как набрать скорость я успеваю заметить: Марина, не выпрямляясь, бросилась в ближайшие кусты. Еще полминуты форы, подумал я, нащупав правой рукой «маузер», заботливо оставленный секретаршей на переднем сидении. Пока они развернутся, у меня есть время. И запасная обойма. Это еще двадцать патронов.

Хорошо, что у нас на трассах освещение двух видов: солнечное и лунное. Проехав несколько километров, я позволил себе роскошь еще раз притормозить, съехал на грунтовую дорогу, не переставая удивляться, как это погоня за мной не вступила в новую фазу и отчего «Волга» не выловила на обочине ни единого гвоздя. О подмоге, конечно, не мечтаю. Да и не нужна она мне. Если характер — это судьба, то другой мне не нужно. Мне нравится моя сегодняшняя работа еще и потому, что она часто позволяет возвращаться в молодость, вспоминать былые трудовые навыки, отточенные долгими тренировками. Хотя Рябов постоянно требует от меня более сдержанного поведения. Однажды даже высказался, мол, когда он рискует — это понятно, но весь смысл рябовской деятельности как раз состоит в том, чтобы меня от риска оградить. А я постоянно сам на опасности нарываюсь, чем сильно мешаю плодотворной сережиной работе. Сидел бы сейчас дома, как другие руководители моего уровня. Но это не по мне. И может быть до сих пор остаюсь живым только потому, что абсолютно не похож на них.

Фары преследующей машины, наконец, прорезали темноту, далеко впереди тускло светлеет шиферной крышей какой-то длинный барак. Самое время, подумал я, остановил машину, вырубил дальний свет, присел возле капота, сжимая в левой пистолет. У меня еще было время для того, чтобы отметить: с годами зрение в темноте совсем портится, нацепить по этому поводу очки на нос и переместиться к противоположному крылу от подъезжающих к «Волге» «Жигулей». Фары «Жигулей» осветили пустой салон моей машины и когда я услышал звук открывающихся дверей, не высовываясь, перебросил через капот Маринкино украшение, на всякий случай пригнув голову. Отблеск вспышки все-таки коснулся защищенных очками глаз; я тут же выкатился из-за капота и всадил в двух ослепленных противников одну общую очередь. Все-таки не зря Рябов давно понял: меня легче дрессировать в тире, чем заставить отказаться от старых привычек и природных наклонностей. Так что даже такой великий стрелок, как я, с нескольких метров не промахнулся. Но гордиться собой у меня просто не было времени: звонкий щелчок бойка дал знать, что патронов в магазине уже нет. И пока водитель с уцелевшим пассажиром не пришли в себя, я побежал с такой скоростью, которую никогда не развивал во время утренних пробежек.

Хотя прохладно, но с плащом пришлось расстаться. И пока мои замечательные очки не выхватили из темноты приближающиеся розовые фигуры, галстук улетает в сторону за плащом, а за ним и пиджак. Я постоянно оборачивался на ходу, и в пробежке этой были неудобства — туфли для нее не приспособлены, да и обойму менять стоя на месте гораздо легче. Так что пришлось затормозить, набрать полные легкие воздуха и задержать дыхание. И пока я медленно выпускал воздух, сквозь сложенные в трубочку губы, руки автоматически делали свое дело. Ну, мать — сыра земля, выручай. Жирные комья легко маскировали белую рубашку, и пот, стекающий с висков, помогал придавать лицу боевую окраску. А потом я упал навзничь, потерся спиной о землю с таким остервенением, будто мне спокойно не давали жить не подчиненные Петра Петровича, а внезапно приобретенные блохи. И своим боевым окрасом я уже как нельзя больше походил на Трэша, оберегающего сейчас покой в моем доме.

Я лежал на земле и спокойно ждал, когда приблизится погоня. Напрасно я, что ли, не просто освобождался от лишнего груза, но и оставлял по дороге маяки для преследователей? И когда сперва услышал хриплое дыхание, которое принес легкий ночной ветерок, а потом увидел благодаря чудесным очкам две приближающиеся фигуры с автоматами в руках, понял, что промахнуться не имею права. Даже если попаду в одного, второй тут же ответит огнем на вспышку моего выстрела. Стрелок я неважный, хотя двоих чуть ли не в упор положил, но чудеса не тиражируются. И пусть пистолет прекрасно работает в качестве автомата, инстинкт заставил меня все сделать, наперекор решению, принятому за доли секунды.

Привстав на колено, поддерживая правой кисть левой руки, я выпускаю очередь в одного из преследователей, тут же перекатываюсь в сторону, замечая, как бьют вверх фонтанчики земли, вспоротой автоматной очередью.

Больше выстрелов не последовало. И теперь мы поменялись местами: он бежал, а я, вместо того, чтобы улепетывать в противоположную сторону, почему-то бросился за ним. Может быть, Рябов прав, когда говорил: каждый человек творец своего счастья и несчастья, а мой характер когда-то определит печальный финал судьбы. И тем не менее, я уже не мог прекратить погони, хотя если руководишь другими людьми, прежде всего нужно проявлять требовательность к самому себе.

Он бежал к одиноко стоящему бараку, и было прекрасно видно, как противник, рванув на себя дверь, нырнул в убежище. Я выпустил пулю поздно; были отчетливо видны брызнувшие искры, когда она рикошетом скользнула по закрывающейся, металлической значит, двери. Под крышей барака были небольшие окошечки-бойницы, но ни открывать дверь, ни заниматься альпинизмом мне не хотелось. У противника автомат и, наверняка, сейчас он занял исходную позицию у задней глухой стены. Стоит только открыть дверь и мелькнуть на пороге, так даже при полной темноте в этом дверном проеме очертания фигуры представят из себя завидную мишень.

В бараке он спокойно может сидеть до утра. В конце концов, у него, наверняка в кармане служебное удостоверение, дающее право на ношение оружия, а я кроме импортного «маузера» и грязи на лице ничем похвастать не могу, появись здесь люди. Шуму мы наделали, даже для ночи с лихвой. Но почему я не могу удивить еще чем-то? Например, ходьбой босиком? Сбрасываю туфли и, затаив дыхание, на одних пальцах обхожу барак, максимально напрягая слух. Вот и он — сквозь неровно торчащие кирпичи и куски цемента доносится хриплое дыхание. «Маузер» — не гаубица, стену не пробьет. Моя левая рука скользит по штанине, щедро облепленной грязью, и из небольшой кобуры, прикрепленной к икре, достаю пистолет. Мешала мне во время пробежки эта дополнительная нагрузка на опорную левую, зато сейчас вполне может помочь решить проблему, никак не восстановящую свое хриплое дыхание. Видимо или он плохо тренирован, или возраст сказывается — все-таки соратник Петра Петровича.

Кроме этого пистолета в наследство от ликвидатора мне досталось пять «тяжелых» пуль. Шестая застряла в бронежилете Вохиного бойца и позволила ему продолжать жизненный путь благодаря выстрелу с более дальней дистанции, чем позволяла конструкторская выдумка. Но сейчас между мной и противником только кирпичная стенка. Не пресловутые полсотни метров, или максимальная дальность действия бесшумного пистолета, а сантиметров двадцать-тридцать. С такого расстояния его даже два бронежилета не спасут. Всего малость осталась: не промахнуться, стреляя на звук. В тире было проще. Промазал, стреляй еще раз.

Я набрал побольше воздуха в грудь, вычислил по дыханию противника, где находится его корпус, прижал пистолет к кирпичу и плавно надавил на спусковой крючок. Вот это машинка. Если бы не держал пистолет в руке, вряд ли бы услышал тихий щелчок затвора. Зато вопль из-за стены свидетельствовал об удачном выстреле. Крохотная аккуратная дырочка в кирпиче — и все, даже никаких трещин по краям. Я не стал любопытствовать насчет результата этого выстрела. Он и так ясен. Куда бы не попала пуля — противник обречен. Даже если на его теле маленькое входное пулевое отверстие, эта пуля делает такой выход, что лишний раз любопытствовать не хочется. Иногда мечется по организму, а зачастую выбивает из торса такой кусок плоти, что результат выстрела из грозного «Магнума» может показаться детской шалостью. Тем более, что тишину барака не тревожило даже дыхание.

Так что не стал я дожидаться, пока противник двинет предсмертную речугу «Умираю за…», а быстренько умотал назад, подобрав по дороге свой гардероб. И несмотря на то, что добрых полчаса я прекрасно обходился без него, после того, как оделся, мне почему-то стало так холодно, аж зубы застучали. Ночь все-таки, ноябрь на пороге.

И к машинам я идти не рискнул. Потому что не ночь это вовсе, а вечер, всего семь часов. Так что на звуки нашей беседы вполне могли прибежать люди из соседнего села. Поневоле можно радоваться, если они до машин доберутся — хоть какое-то развлечение селянам гарантировано. Будет им о чем друг другу несколько дней рассказывать, вместо традиционных пожеланий родному правительству, чтобы оно поскорее сгорело.

Идти в город, хотя он близко, в таком виде тоже нельзя. Потому что полями пробираться тяжко, а вдоль КП промаршировать — сходу заметут. Не станешь же ментов из двух пистолетов убеждать, что я себе такой импозантный вид придал исключительно благодаря требованиям безопасности на моем многопрофильном предприятии.

Так что придется добираться до трассы и терпеливо ждать, пока Марина не пришлет подмогу. Вот тогда-то на шоссе начнется некоторое оживление. А так ведь — темень, по которой не каждый рискует ездить. Я темноты не боюсь, полирую себе проселочной дорогой, тихо и спокойно уже долгое время в гордом одиночестве среди природы в почти первозданном виде. Тем удивительнее была лошадиная розовая морда, приближавшаяся к дороге откуда-то с поля.

Лошадь не гуляла сама по себе. Она была запряжена в телегу, где среди каких-то мешков в такт движению колес и копыт покачивался мужик, держа в руках вожжи. Если бы не они, этот деятель, наверняка бы, рухнул на дно телеги. Явный колхозник. Днем делает вид, что перепаривается, исполняя гимн труда на общественном поле, а ночью самолично тянет с него все, что, по его мнению, ему не доплатили. Дураки думают, что наше будущее — фермеры. Вот оно, наше будущее, такой перегар распространяет, что лошадь в сторону морду отворачивает. Ему ферма даром не нужна, там, во-первых, до седьмого пота вкалывать нужно, а во-вторых, самого себя обкрадывать как-то неинтересно. Но не воровать мужик уже не сможет. Даром, что ли, к этому советская власть семьдесят лет приучала.

— О, кум, — заорал мне с телеги мужик, и стало ясно, не такой он уже пьяный, просто весело человеку после набега, а я ни на бригадира, ни на мента при всем желании не похож даже в потемках. — Ты откуда такой красивый? Случилось что?

— Понимаешь, с городу приехал до соседнего села, — выламываю себе язык, чтобы мужик лучше меня понял, — баба у меня там, мать ее. А тут мужик ее откуда-то взялся, мать его. И пришлось в общем, это дело…

Мужик сразу почувствовал ко мне симпатию. Такой метод общения я взял на вооружение давно. Как-то спешили мы с Сабиной в театр, а нас мент затормозил. Вспомнил я, что изо всех документов при себе у меня только верный нож с выкидным лезвием. Не станешь же объяснять постороннему человеку: документы остались дома, потому что Сабина постоянно норовит меня до склероза довести. Выскочил я тогда к менту и горячо зашептал на ухо: «Брат, тут такое дело. У меня баба в машине, а ее муж через два часа с работы придет. Мы ж еще с ней успеть должны». И все. Мент тут же толкнул меня в плечо и заметил: «Езжай скорее». Почему-то все мужчины страшно радуются, когда кто-то чужих жен употребляет. Из солидарности, наверное. Или чтобы убедиться — не у них одних рога выросли.

Как бы то ни было, пьяный мужик аж просиял после моих слов. Его улыбка и без очков видна была, до того это сияние выдавало высшую степень восхищения и одобрения моих действий по поводу чужой бабы.

— Молодец, кум, — заметил мужик и тут же полюбопытствовал: — а в каком селе эта баба?

— Ну тут, это, рядом…

— Петровка?

— Во. Петровка, мать ее.

— А… а улица какая?

— Э, не, кум. Это коммерческая, тьфу, любовная тайна, мать ее тоже.

Мужик громко заорал:

— Та сидай рядом. Давай выпьем.

Я с удовольствием запрыгнул в телегу и лошадь снова двинулась вперед неторопливым шагом. Мужик протягивал мне бутылку, заткнутую куском скрученной газеты. Вот где котина или моя бумага повышенным спросом пользуется. Я сделал добрый глоток жидкости, способной заставить свалиться с телеги одним только запахом, и вернул бутылку хозяину. Давно не приходилось видеть, чтобы даже к французскому коньяку припадали с таким удовольствием, которое удалось разглядеть на морщинистом лице попутчика.

— Тут я слышал, шо стреляли…

— Та тут, кум, кажную ночь палят, — не переводя дыхания, поведал колхозник, оторвавшись от самогона. — С города приезжают и на машинах за зайцами с фарами по полю гоняют. Пидарасы. Раньше хоть управа какая была. А счас… Бензина нема, соляры нема, так что нечем за ими гонять. А у них, кум, все есть. Ружье раньше восемьдесят рублей стоило и никому оно не надо. А теперь — миллион. И у кажной собаки есть. Кум, давай выпьем…

— Давай, кум. А чего это в поле, мать его, хата с железной дверью стоит?

— Так то ж магазин. Хотели мед на штаны с Америки менять. В поле строили, чтоб… Хотели меж двух сел… Все через жопу… А теперь, кум, ни штанов, ни меда. Даром Ройзман с тем магазином бегал. Ройзмана тоже нет… Хоть жид, а хороший человек был…

Я думал о том, что было бы неплохо доехать с мужиком до его хаты, умыться, по крайней мере. А потом решил: протрезвеет колхозник, и о таком свидетеле следствие только мечтать может. Тем более, есть вероятность, что поселковая милиция доберется сюда раньше, чем наши ребята.

— Ну, кум, — решительно спрыгнул я на ходу, — будь здоровый, пойду я, мать его. Шоше, — еле выговорил это традиционное для сельских мест слово, — рядом. Доберуся, как-нибудь.

— А баба хоть добрая? — полюбопытствовал на прощание попутчик.

— Капитальная баба, кум, — бросил я на прощание и побрел сквозь посадку через поле к трассе.

На трассе мелькали огоньки фар. Я прилег в кустиках, не торопясь выходить на дорогу. Через час, когда успел основательно продрогнуть, несмотря на то, что самогон давал о себе знать, в основном, вызывая голод, увидел, что по трассе движется машина на небольшой скорости. Мимо меня проехал «Ниссан» со знакомыми номерами, постоянно моргая фарами, хотя встречных машин не было.

Медленно пересекаю трассу, присаживаюсь на обочину и терпеливо жду, когда патрулирующая дорогу машина будет возвращаться назад. Моргающие в темноте фары приблизились после того, как я выкурил две сломанные сигареты. Поплотнее запахиваю плащ, держа на всякий случай палец на курке пистолета, направленного в кармане стволом вперед, выхожу на обочину и поднимаю руку.

47

Несмотря на небольшие проблемы, возникшие по дороге в авторемонтную мастерскую, я все равно до нее добрался. Пусть не на своей машине, которая теперь уже нуждалась в более серьезном ремонте, но как-то неудобно было перед механиком — я не привык заставлять людей ждать понапрасну.

Этот пункт обслуживания автотранспорта был открыт год назад. Принадлежит он лично моему коммерческому директору, и я, нагло используя свое руководящее положение в «Козероге», намекнул Рябову, чтобы служебный транспорт фирмы обслуживался там вне очереди. Мой подчиненный был вынужден согласиться, тем более, что на оплату его работников моя просьба сказывалась в одностороннем порядке. Исключительно в сторону увеличения гонорара механиков и слесарей за качество ремонта в сжатые сроки.

И хотя рабочий день тружеников авторемонтной мастерской завершился два часа назад, некоторые не уехали домой, а продолжали халтурить. В частности, автослесарь Воха, возившийся у подъемника с газосварочным аппаратом. К подъемнику был прикован худощавый человек, лет сорока пяти и, судя по его виду, он давно потерял дар речи, зачарованный работой рябовского коллектива. Во всяком случае, сознание он точно потерял.

— Володя, подойди ко мне, — попросил я, стоя на пороге, потому что не собирался показываться в таком импозантном виде всем специалистам по ремонту автомобилей, которые спокойно играли в карты в углу мастерской.

Воха даже не пошевелился.

— Воха, ты что, оглох, — несколько перенервничал я. — Зову тебя, а ты — ноль эмоций.

Ребята в углу тут же оторвались от игры, но Воха махнул им рукой — все в порядке — и подошел к двери.

— Вы почему-то назвали меня Владимиром, — заметил он, вытирая тряпкой окровавленные костяшки пальцев правой руки, — мое имя Андрей.

— А чего же тебя Вохой кличут?

— Фамилия у меня такая — Воха. Так что с детства все только и зовут — Воха да Воха. Даже клички, в отличие от других пацанов, не получил.

— Не печалься, Андрей, это не самое страшное в жизни. Кто там у нас такой красивый? Неужели сам товарищ Баранаускас пожаловал.

— Он самый. Из-за таких козлов…

— Продолжай.

— Честно?

— Честно.

— Если бы не такие, как он, я бы никогда не связался с вами.

— Спасибо за откровенность, Андрей. Только, думаю, ты себя обманываешь. Каждый, кто работает у меня, сперва тешит таким образом свое самолюбие. А потом привыкает. Понимаешь, я же двадцать лет назад сам был в твоем положении. Так что не ври себе — в твоей конторе, в основном, козлы и собрались.

— Я для другого шел. И причем сознательно. Думал, буду там, где нужнее.

— А ты и был там, где нужнее партии. Верный меченосец ордена воров и убийц. Можешь дуться на меня сколько влезет, но твои трудовые навыки о чем-то говорят. Вот ты оттуда ушел, а к нам пришел. И правильно сделал. Мы в борьбе за звания коллегам подножки не ставим и не считаем своим долгом гадить друг другу в тарелку. А ведь у тебя там карьера была бы невозможна без этого. Я так считаю. Наверное, друг от друга хоронились еще с большей опаской, чем от вражеской разведки. А как рухнула твоя контора, сколько же этих меченосцев по свету разбежалось. Секретами торгуют, в Турции рэкетом заправляют, словом, я тебе не священник. Отпускать грехи — не моя обязанность, Андрей. Ты получаешь столько, что даже подрабатывать не нужно, мой единственный долг перед своими людьми, чтобы они ни в чем нужды не испытывали. А теперь скажи ребятам, пусть прогуляются немного. И заодно необходима одежда, чуть чище, чем та, что на мне.

Воха подкатился к столику, за которым продолжали резаться в карты его подчиненные, что-то вполголоса скомандовал и, не закончив партии, ребята побросали карты, вышли на воздух через запасной выход. Вот это дисциплина. Мне бы так научиться Рябовым руководить.

Воха подошел ко мне; после лекции лицо рябовского подчиненного стало еще более хмурым. Ничего страшного, сейчас ты, паренек, о душевных терзаниях навек позабудешь.

— Два вопроса к тебе будет, Андрей. Баранаускас поведал, зачем он появился в нашем городе?

— Сказал, что руководство в командировку послало. Хотя у него документы на имя какого-то Братейко. Из секретного ящика.

— И все?

— Пока все, — подчеркнул Воха.

— Второй вопрос. Ты согласен стать заместителем Рябова, скажем, по коммерческой части?

Воха молчал. А потом ответил вопросом на вопрос:

— А почему об этом говорите вы?

— Решение кадровых вопросов — исключительно в моей компетенции, — подчеркнул я.

— Согласен, — односложно ответил Воха. И правильно сделал. Я принял бы предложение Рябова насчет его кандидатуры, в последнее время Сережа стал работать несколько медленнее. И не потому, что стареет, просто объем работы в фирме возрастает с каждым годом. Но я предпочел сказать о повышении Вохе совсем по другой причине. Теперь своим выдвижением он будет обязан исключительно мне.

— Ладно, Воха. Сейчас я умоюсь, а ты пока подготовь нашего пациента к беседе. Я сам с ним разберусь.

Пока я мылся под колонкой, Андрей приводил Баранаускаса в чувство. Вода на него почему-то плохо действовала, а нашатырь быстро заставил прийти в себя.

— Здравствуйте; Баранаускас, — тихо сказал я; он даже попытался подтянуться на связанных руках. Видимо, тревожится по поводу того, что за него Воха примется. Тем более, что горелку Андрей почему-то не выключил.

Баранаускас глухо застонал, и мне показалось — Воха немного переусердствовал. Но исправление ошибок подчиненных всегда входило в функции руководства.

— Какое зверство, — с печальным видом покачал я головой. — Товарищ Воха, вы будете наказаны в административном порядке.

Воха невольно прыснул коротким смешком, до того я правдиво разыграл сценку из его бывшей жизни. Один следователь — зверь, а другой — очень хороший. И хотя заключенный знает, что это все — игра, что завтра хороший может превратиться еще в большего зверя, он инстинктивно тянется к нему. Но Баранаускаса на такой дешевке не проведешь. Хотя он явно не понимает, в чьи руки попал. И Вохе хоть немного, но удалось сломать его. Иначе бы Баранаускас не прошептал:

— Кто вы такой?

Выдержка уже отказывает ему. Я прикурил сигарету, стянутую из пачки, лежащей на краю смотровой ямы, и ответил:

— Меня прислал Серов. Приснился ночью, весь в крови. И орал при этом громко — отбери у Баранаускаса мои пальцы. Или вы предпочитаете оставаться Братейко из секретного ящика? Так для Братейко есть только одна дорога — в этот самый ящик. С Баранаускасом я буду говорить по-другому. Вы меня понимаете?

Баранаускас молчал, видимо, пытался сообразить, кто послал меня. Он был в таком положении, что скажи что-то лишнее — и тут же сыграешь в ящик, даже если твоя фамилия вовсе не Братейко.

— Для того, чтобы вы кое-что поняли, — отбрасываю в сторону чересчур пахучую для меня сигарету, — скажу так. Я не контроль со стороны Игнатенко, ему сейчас не до жира. И не человек Городецкого. Вы ведь допускаете, что Городецкому ни о чем бы не сказала фамилия Серов. И больше того, я не из группы Управления Министерства безопасности по борьбе с терроризмом. Я — частное лицо. И прекрасно понимаю, зачем вы приехали в Южноморск. Цель командировки — убрать Городецкого. Только вот ваш приятель тоже не сидит на месте — он попытался сделать то же самое с Велигуровым. Принцип домино у вашей компании работает не в одностороннем порядке, что путает игру. Возможно допустить такое: несмотря на приказ хозяина, вы спелись с Городецким и вместе уходите за кордон. Но, признаюсь откровенно, это не больше, чем предположение. Догадываетесь о своей судьбе, когда вернетесь в Москву? Если только вернетесь, конечно.

Мне не удалось расшевелить Баранаускаса. Он по-прежнему молчал, лицо его, превращенное в кровавую маску, оставалось на удивление спокойным, только зрачки чересчур расширились. Возможно от боли.

— У меня мало времени, — высказал я свое основное жизненное огорчение. Сколько себя помню, столько выдаю эту фразу, причем без какой-либо натяжки. Время у меня всегда было на вес денег. — Так что правдивость вашего ответа — это путевка в жизнь. Я не говорю, что отпущу вас, это было бы наивным. Но ничего, и в зоне люди живут. Тем более в таких, которые вы понаделали для собственных сотрудников. А потом… Зятя Брежнева посадили, тоже мне, козла отпущения нашли, ничего — год-другой и выйдет. За ним еще побегают, чтоб товарищ Чурбанов работать в какой-то престижной фирме согласился. Так что, думаю, лет пять, вам больше не грозит. А если правильно себя поведете, иди знай… Все зависит от уровня «пения». В конце концов вы человек военный, а приказы не обсуждаются. Игнатенко все равно конец. Ему осталось только пулю в лоб пустить, если узнает, что вас взяли. Как Велигурова. Как Городецкого. Не переживайте, его тоже прихватят. Не сегодня-завтра. А вам что останется — только на Игнатенко все валить.

Взять того же Серова. Всем ясно, что вопрос его освобождения не в вашей компетенции. Так что решайте, времени действительно мало. Даю одну минуту. Если будете молчать, ровно через минуту вам отрежут палец. А потом, по очереди, остальные девять. Как Серову. Только пустой банки из-под пива здесь нет, так что пальцы зароют вместе с вами. К радости Игнатенко. Как-никак вы — свидетель. Воха, чем вы тут жесть режете? Время пошло. Осталось пятьдесят секунд.

Воха аккуратно поставил табуреточку возле подъемника, встал на нее, раскрыл резак по металлу так, что мизинец Баранаускаса очутился между ножей.

— Пальцы у него побелели, — человеколюбиво доложил Воха, — наверное, сильно больно не будет.

— Осталось десять секунд… пять… три… — честно отсчитываю время. Баранаускас по-видимому понял, что я блефую, не знает, всегда стараюсь говорить людям правду, какой бы она ни была.

— Ваше время истекло, — заметил я, и в это же время раздался дикий крик. По-видимому, Воха не совсем прав: когда у человека один палец отлетает в сторону, он все-таки чувствует страшную боль.

— Еще девять минут и можно приниматься за пальцы на ногах, — сухо заметил я. Не люблю этого, но страшные правила игры не мной придуманы и не мне их нарушать. Дай Баранаускасу волю, он бы людям не пальцы, а головы стриг. Как в былые годы.

— Кровь почти не идет, — доложил сверху Воха.

— Засекаем время, у товарища Баранаускаса не появилось желание ответить на мой вопрос?

Баранаускас с ненавистью посмотрел на меня, это и было его ответом. Я понял: обстриги ему Воха все пальцы — Баранаускас уже сумел убедить себя, что они ему даром не нужны.

— Знаешь, Воха, давай его пальцы оставим в покое, — заметил я. — Слазь. Если и сейчас промолчит — режь его яйца и все остальное хозяйство к чертовой матери.

Психологически ни один мужчина не может подготовить себя к такому повороту в жизни. Я не сильно удивился, когда несгибаемый Баранаускас заорал: «Стой!», как только Воха начал стаскивать с него брюки.

— Это уже лучше, хотя бы потому, что яйца подорожали в последнее время, — искренне обрадовался я тому, что Баранаускас избавил меня от той роли, за которую он получал хорошую зарплату. — Меня интересует, где и когда вы должны встретиться с Городецким.

— Гостиница «Море»… полдень… номер 202, — тяжко выдохнул Баранаускас.

— По-моему, вы что-то путаете, — мягко сказал я, — в этой гостинице Городецкий по нашим сведениям не бывает.

— Это его… место встречи… с информаторами, — неохотно выдавил Баранаускас, — законсервированное.

— Когда там Городецкий бывал в последний раз?

— Не знаю…

— А по предположениям?

— Активная работа с агентами… уже не ведется года три, — хрипло выдал Баранаускас.

— Значит ли это, что вы прекратили контакты с информаторами? — улыбнулся я, заранее зная ответ. Стукачи будут существовать, даже если на земле останется одно государство. — Другими словами, этот номер резервируется Городецким для экстренной связи?

— Да, — выдохнул Баранаускас и потерял сознание.

— Воха, привяжи его, сделай укол против столбняка, обязательно, и — в наш зоопарк. Велигуров уже там?

— Не знаю, — сказал Воха. — Моей задачей был Баранаускас.

Воха вышел из мастерской, вернулся через минуту и протянул мне костюм и рубаху явно с плеча одного из своих подчиненных:

— Переодевайтесь.

— Спасибо, Андрей. Не забудь предупредить Рябова о своем повышении. Я думаю, он будет рад переложить на твои плечи определенный объем работы. Кстати, ты не знаешь, где и когда Городецкий должен встретиться с Баранаускасом.

Маленькая проверка. Если Андрей ее пройдет, он станет заместителем Рябова. Для того, чтобы я сохранял свой стиль работы, Сережа не всегда должен знать о моих действиях.

Лицо Вохи было непроницаемым. Я быстро переоделся, бросил прощальный взгляд на все еще не приходящего в себя Баранаускаса и вышел на улицу. Если этот тип соврал мне, пусть молит судьбу, чтобы ему отрезали только главное хозяйство.

Марина сидела рядом с водителем «Ниссана» и он оживленно ей что-то рассказывал. Стоило подойти поближе, как парень словно в рот воды набрал. Наверное, думает, что приревную. Пусть думает.

— Мариночка, как тебе мой костюмчик? — спросил я у секретарши и водитель наверняка уверовал в свои соображения о наших более чем служебных отношениях, потому что Марина вдобавок насмешливо спросила:

— На «Волгу» поменялся?

— Пришлось, дорогая, разве хочешь?

— С каким счетом закончилась ваша встреча? — полюбопытствовала Марина.

— С традиционным. Четыре-ноль в нашу пользу, — намекнул я своей секретарше о ее былом подвиге на «точке» противника. — Поехали.

Когда машина выскочила на трассу, я задал невинный вопрос:

— Мариночка, ты не хотела бы сегодня отдохнуть не в домашней, но более спокойной обстановке?

Рябовский водитель делал вид, что его ничего на свете не интересует, хотя напрягал уши, как луноход локаторы.

— Припоминаю, — насмешливо заявила Марина, — ты начал меня заводить еще в машине.

— Давай в гостиницу «Море».

Водитель понял, что это не предложение Марине, а приказ ему и погнал к гостинице.

Мы остались одни на пустынной улице, «Ниссан» развернулся и уехал, хотя водитель пытался промурлыкать, что он, в принципе, может обождать, я цыкнул на него зубом и растаяла машина в ночи, мелькнув напоследок яркими огнями габаритов.

Я решительно забарабанил в дверь. Через минуту — еще сильнее. К двери подскочила заспанная вахтерша и с такой злостью посмотрела на меня, будто работала стражем ворот у средневековой крепости, осажденной врагом, а не при заведении, которое создано для ночлега уставших людей. Я безрезультатно шарил по чужим карманам одежды. Пока вахтерша не успела раскрыть рот, Марина вытащила из сумочки пятидесятидолларовую купюру, хотя, понимаю, она бы с большим удовольствием показала этой ведьме свой «Колибри». Бабка открыла дверь с такой скоростью, будто к ней лично заявился директор гостинично-коммунального хозяйства города.

— Местов есть? — спросил я, входя в вестибюль. Вот это сервис, стоило бабке незаметно только для самой себя подмигнуть, как ко мне уже твердо печатала шаг дежурный администратор.

— Вам до утра номер, товарищи? Тут у нас ремонт идет, но мы что-нибудь придумаем. Вам «люкс», конечно? На третьем этаже сейчас развалка. Пятый устроит?

— Высоты боюсь, — закапризничал я, — дальше второго этажа не подымаюсь, голова кружится.

— Можно и второй, — заметила администратор.

— Мы документы дома забыли, — откровенно призналась Марина.

Администратор посмотрела на нее с материнской заботой и сказала:

— Не страшно. Вы ведь до утра. И теперь не всегда документы нужны. Не при проклятом тоталитаризме жить стали…

— Двести второй номер свободен?

Хотя администратор утверждала, что по части свобод нам сильно полегчало, она ответила отрицательно:

— Двести второй забронирован…

Вот дает, чуть было не добавила «постоянно». Но вместо этого она продолжила:

— Вижу, вы у нас бываете, лицо ваше мне знакомо.

Ну конечно, за пятьдесят баксов она назовет знакомым лицом любую харю, даже из подворотни, несмотря на то, что вахтерше доллар-другой придется откинуть.

— Двести восемнадцатый номер гораздо лучше. Он в вашем распоряжении.

Я не включал свет в номере, и может быть поэтому Марина плотно прижалась ко мне. Мягко отстраняюсь и замечаю:

— У нас был нелегкий день, Марина. Ложись лучше спать.

— Ты отказываешься от своих слов? — то ли в шутку, а может и всерьез полуспросила-полуобиделась девушка.

— Я никогда не отказываюсь от своих слов, но ты еще не переродилась в блондинку.

48

Рябов заявился в «Козерог» к десяти часам утра, когда я успел побриться и сменить костюмчик вызывающей расцветки на более скромный. Но только в костюме сейчас по улицам не походишь. Поэтому перед встречей с Рябовым я успел пообщаться с генеральным менеджером. Вообще-то стараюсь с ним лишний раз не видеться, потому что он один способен засорить мозги не хуже, чем телевизор на пару с радиоприемником. Но что делать, если рост и комплекция у нас примерно одинаковые.

После разгрома «Ромашки» забот у генерального менеджера, впрочем, как и у других служб, явно поубавилось. И уже несколько дней как генеральный менеджер занимается исключительно своими прямыми обязанностями. У него же не блокнот для служебного пользования, а самый настоящий справочник нужных людей Южноморска. Каждому из них мой сотрудник старается несколько раз в год делать что-то приятное. Даже если воспользоваться услугами трех-четырех клиентов генерального менеджера, для которых он стал больше чем другом, товарищем и сводным братом, затраты на все его кодло окупаются с лихвой.

Я без стука вошел в кабинет, но даже появление руководителя не заставило оторваться этого специалиста от напряженного труда:

— …Что ты знаешь? — орал в трубку менеджер, — там будут такие девочки. Та что ты, дорогой, мы тоже этого не любим. Поэтому все, сейчас ты со смеха помрешь, будет ночью, в Театре юного зрителя. Не переживай, все наши… да, культурно посидим, стриптиз посмотрим… Это я тебе гарантирую, чтоб мне того стриптиза больше никогда не видеть. Ну и что, ТЮЗ? Вон Гриша свой офис в роддоме прямо устроил, две палаты арендует. Так что, его кто-то рожать заставляет? Хорошо, давай… До встречи. О, кого я вижу…

Я пропустил мимо ушей такое фамильярное обращение. Находясь со мной наедине, генеральный менеджер еще и не такое может себе позволить. Приходится терпеть, пусть его язык еще длиннее собственного. А как же иначе, сейчас такое время, что хорошие специалисты на бирже труда не пасутся. За ними бегать нужно, уговаривать и платить, как положено. Только при таком подходе к делу вы сможете стать еще богаче. Кадры решают если не все, то очень многое.

— Чего ты там еще затеял? — интересуюсь состоянием текущей работы в одном из подразделений фирмы.

— Так праздник на носу, — забарабанил генеральный менеджер, — иди знай, будут отмечать, не будут. Я торжественный вечер устраиваю по этому поводу на всякий случай, чтоб там ни было, к годовщине нашей революции. Даже песни будут, товарищеский ужин. И…

— Петь сам будешь?

— Нет, девочка одна есть, Михаил Павлович от нее мозгом двинулся. Пускай себе поет для всех, что мне ей микрофон дать жалко, ну, чтоб я так жил, если она выдаст «Смело, товарищи, в ногу…», так Михал Палыч вдвойне будет радый так, как моя жена, когда я…

— Слушай, пока нас никто не слышит, скажу, что ты специалист просто замечательный. Только в моем кабинете не раскрывай рот на ширину плеч.

Генеральный менеджер обиженно посмотрел на меня, а потом снова развеселился.

— Я тут конкурс буду спонсировать, через три месяца, мисс Южноморска выбирать, так у меня в связи с этим сразу вопрос возник: можно ли этим аферистам сделать предварительную оплату?

— Все, что работает на результат, оплачивается безо всяких разговоров. Я даже закрою глаза, если при этом ты используешь служебное положение для достижения личных целей. Помолчи, думаешь, не знаю о твоих подвигах на прошлогоднем конкурсе, когда ты председателем жюри был? Разве что с ведущим не переспал, потому что мужики не в твоем вкусе. И за аферу с «Плейбоем» я за тебя рассчитывался. Ты мне еще должен, не забыл?

С «Плейбоем» он тогда здорово придумал, только потом это боком вылазило всей фирме. Пообещал каждой из трех финалисток, что сделает им контракт с журналом «Плейбой», за съемку, вроде бы; им будет положено по восемьдесят тысяч долларов. Девки, конечно, расширили глаза и ноги на такое сообщение, но журнал «Плейбой» к ним интереса почему-то не проявлял. Тогда финалистки осадили «Козерог» и мне пришлось самолично исправлять ошибку генерального менеджера. В конце концов этих девочек щелкнули одновременно, именно в таком виде, о котором они мечтали. И в журнале «Пентхауз», предназначенном для Югославии, появились их изображения. В Сочи, у городского фонтана, а над фотографией заголовок «Свобода приходит в Россию». Где той Америке до нас? Попробовал бы там фотограф посреди города обнаженных натурщиц щелкать, так на нем бы самом наручники защелкнули.

Одна незадача оставалась, по восемьдесят тысяч им никто не заплатил, так что пришлось мне выдать этим потерявшим всякие надежды забогатеть по части долларов телкам, штуку баксов на троих и потерять их на веки вечные. Хотя моей добротой тут же воспользовался Рябов, трахнувший первую мисс. Не знаю, может он ей съемку в порнофильме обещал или еще что-то, но Косте пришлось довольствоваться третьим местом конкурса «Мисс Южноморск». Вот эту девушку в кино и сняли. Был заказ от одной из немецких фирм, давали тридцать тысяч марок за видеокассету на тему «Порно и перестройка». Хотя сама по себе перестройка — такое порно, что в дополнительных штрихах вряд ли нуждается.

Константин от своей гнусности это кино и снял. Режиссер в нем погиб гениальный, во всяком случае, не хуже любой другой порнухи сработано. Видел я этот фильм — все то же самое, разве что одна из девок была почему-то в буденовке, а вторая самостоятельно доводила себя до оргазма под портретом вождя революции. А все остальное — привычно и неинтересно. Самая главная деталь того фильма заключалась в том, что Костя заработал двадцать тысяч марок, а все его операторы, продюсеры, осветители и актеры, вместе взятые, в два раза меньше.

Может, подсказать генеральному менеджеру, чтобы фильм этот он прокрутил на своем вечере в честь Великого Октября? В самом деле, там же столько революционных деталей, одна только групповуха в кабинете, сильно напоминающем обкомовский, чего стоит. Однако к менеджеру я пришел по личному делу, а вовсе не для того, чтобы облегчить его производственные заботы.

— Ты мне еще должен, — повторил я, — не забыл? Помолчи, в своем деле ты принц, когда что-то говоришь. Но стоит тебе закрыть рот — сразу превращаешься в короля. Так что мне будет приятно таскать на себе шубу с твоего королевского плеча.

И я потянул с вешалки его роскошное кожаное пальто.

К моему счастью генеральный менеджер просто онемел. Вот бы так всегда во время наших производственных совещаний.

— А если тебе новая шкурка понадобится, пойди к своим корешам из «Плейбоя», сфотографируйся на обложку. Думаю, за твое фото восемьдесят штук баксов не дадут, но на новый гардероб из дермантина с головой хватит.

Пока генеральный менеджер не пришел в себя попутно выдавая словесный водопад, я отправился к себе, заодно предупредив Марину:

— Для менеджера я буду только после годовщины Великого Октября.

Марина кивнула головой, я открыл дверь своего кабинета и, увидев в нем Рябова, машинально бросил взгляд на часы. В запасе оставался час с небольшим.

— Спешишь? — поздоровался Сережа. — Интересно, куда?

— Ты бы лучше ко мне интерес проявлял раньше. Безопасность, береженого… И чтобы потом не говорил — это я сам придумал шоссейные гонки и стрельбу по движущимся мишеням. Говори о главном.

— Велигуров уже пятки смазывал. Почувствовал старичок неладное. Но мы его убедили продать коллекцию. Он целый контейнер на территории военного аэродрома успел спрятать сразу же после разборов с «Ромашкой». Не зря я его три месяца под контролем держал. Так что, не мог я одновременно несколько задач успеть решить. И так люди с ног валятся.

— Я понимаю, Сережа, это только мы обязаны работать сверхурочно. Так что, кроме зарплаты, гарантируй ребятам премию. Вы что, аэродром захватили?

— Ну, захватили. Хотя было бы у меня еще две группы… Так вот, этот режимный объект у наших конторских партнеров давно был под наблюдением. Я только ускорил операцию. Взяли эту кампанию с поличным. На аэродроме у Городецкого свои люди. Прохождение грузов через режимный объект обеспечивал майор-пограничник и один из начальников дежурной смены. Они дали коридор грузу прямо на летное поле. «Ан-12» был уже готов к вылету, а они с ЗИЛа перегрузкой занимались. Тут их и прихватили.

Кстати, Вершигора в операции тоже участвовал. Совместные действия отдела борьбы с организованной преступностью и службы безопасности.

— Плюс помощь «Содействия».

— Это точно, — коротко хохотнул Рябов. — Пока они преступников вязали, мои ребята его контейнер вывезли. Теперь уже твой контейнер.

— Как Велигуров?

— Чуть не обгадился от страха, — брезгливо заметил Рябов. — Тебе это не удивительно?

— Нет, Сережа, палачи, как правило, трусливы. А твои действия потом никаких эксцессов не вызовут?

— Какие эксцессы? Мои же ребята в форме были. Я, правда… — замялся Рябов. — В общем, они были в своей тренировочной форме. Только я на них береты с эмблемой «Сокола» нацепил. А все уже знают — без «Сокола» ни одна серьезная операция не проходит. Тем более, что мы действовали так, будто прикрывали тыл группе захвата. И контейнер не очень большой. Килограммов триста. Сколько он может стоить? — с этим вопросом Рябов превратился из начальника службы безопасности в моего младшего компаньона.

— Еще не знаю. Но в свое время Вышегородский оценил это собрание в пятьдесят миллионов долларов. Цены на искусство за год прыгнули минимум в три раза — это во-первых. Но, во-вторых, мы не знаем: все ли загрузил в этот контейнер Велигуров. Может, что-то спрятал в другом месте.

— Нет проблем, Велигуров пока у меня…

— А в третьих, я считаю: оценка Вышегородского явно занижена, Так что, думаю, на твою долю придется миллионов двадцать, если, конечно, содержание контейнера полностью соответствует моему списку.

Я надавил кнопку селектора.

— Марина, два кофе.

— У меня еще проблема. Баранаускаса мы перехватили. А вот Городецкий с утра… Я же говорил, что людей не хватает.

— Людей не хватает? Рябов, ты же заявлял в свое время, что в любую минуту можешь тысячу бойцов под ружье поставить. А если нужно, к вечеру их число утроится.

— Я не отказываюсь. Но одно дело наши ребята или драчуны-каратисты. А совсем другое — слежка. У нас всего несколько человек, которые этим профессионально заниматься умеют.

— Я уже понял, как они умеют. Петр Петрович исчез?

— Как только отыщем — его нужно кончать.

Если Сережа не знает, что его планы совпадают с желаниями Игнатенко, значит Воха выдержал экзамен.

— Бесплатно кончать? — снова удивляюсь я. — Рябов, мы не такие богатые. И что будет, если Игнатенко выкрутится? Хотя СССР разбился на маленькие советские союзики, это мало что меняет. В стране чудес живем, не забывай.

— Ты всегда говорил — в стране непуганных идиотов. Так что идиотничать я тебе не позволю. Хватит последнего ночного приключения. Я же тебя знаю. Если ты не идешь в атаку во время разговора, значит, что-то при себе держишь. Он сейчас опаснее, чем два ликвидатора. И если следствие по делу Игнатенко спустят на тормозах, а Городецкий останется в живых — нам предстоит такая война…

— Ты хочешь оказать услугу Игнатенко?

— На всякий случай, это в дальнейшем может и услугой показаться. Даже если Игнатенко в отставку выпихнут. Без особых последствий. Вполне вероятно. Он как на следствии пасть откроет, так многим еще это отрыгнется. Так что Городецкого, несмотря на твои возражения, нужно кончить. Велигуров и Баранаускас нам не опасны, но если Городецкого возьмут… Словом, только он способен наговорить им гадостей о нашей фирме. А если на его слова внимание все-таки обратят? Ты же первый потребуешь идти в атаку, когда нужно будет уйти в защиту. Нет, я получаю бабки только за то, что никому не верю. Так что мне проще будет жить, если Городецкий на тот свет отправится. В конце концов он тебя три раза пытался грохнуть.

Нашу мирную беседу прервал мелодичный звон маринкиных побрякушек. На гжельском подносе стояли две крохотные чашечки кофе. Марина, не глядя на Рябова, сунула ему под нос блюдце, улыбнулась мне и не спеша выплыла из кабинета.

— Ну и что, Сережа? Пусть Городецкий пытался меня грохнуть, но сколько раз в наших делах враг становился партнером. И сколько раз все было наоборот. Кстати, о твоих партнерах. Моей просьбы не забыл?

— Данные на них уже в моем компьютере.

— А какие данные на нас у Петра Петровича?

— У него сейчас такая ситуация, когда все мое с собой ношу. Окна в таможне я перекрыл. У него там связи — будь здоров.

— А корешки твои, конторские, не помогают?

— Интересно, как они могут? Ведь Городецкий только под контролем. Он при желании может еще руководить. Даже из телефонной будки.

— По-моему, он уже отруководился.

Сережа одним глотком опрокинул в себя содержимое кофейной чашки и заметил:

— Хорошо, что хоть дуста не насыпала. А насчет Городецкого ты тоже хорошо сказал.

— Что ты имеешь в виду?

Сережа хитро прищурился и ответил:

— Я имею в виду, что ты знаешь, как найти Городецкого. А главное, хочешь сам это сделать. Только вот опять в войну поиграть, когда она уже почти закончилась, я тебе не дам. Хватит, и так о твоих подвигах можно писать библиотеку приключений на собственную задницу.

— А чего ты так взбудоражился?

— Если ты вчера только под Маринкиным прикрытием остался, то не от хорошей жизни. Я сейчас другого боюсь. С Городецким ты справишься, не сомневаюсь. Только, думаю, после того, как вы договоритесь, он обязательно какую-то пакость сотворит. А если ты что-то почувствуешь — я тебя знаю. Ты его прямо в кабинете пристрелишь. Стрелять ты научился.

— Перестань, Сережа, какой из меня стрелок…

— Вот-вот. В этом ты весь. Можешь обижаться, но мы сейчас одни. Ты, наверное, сам себя убедил, что стрелок из тебя хреновый. А почему? Да потому, что ножи кидать — тебе равных я не видел. И гордишься ты этим по справедливости. Зато с огнестрельным оружием у тебя не так здорово выходит. Словом, недостаток есть. Явный. Только вот думаю: как это такой плохой стрелок в критической ситуации не мажет? А все потому, что… Ты не обижайся, но твое самомнение — это тоже моя забота. Промажешь на тренировке — так это само собой разумеется. А если попадешь — уже молодец. Там, где у другого считается просто, в порядке вещей, у тебя расценивается заслугой. По части стрельбы, по крайней мере.

— Сережа, я могу и обидеться, — говорю излюбленную фразу моего сына перед тем, как он получает от меня очередную затрещину. Рябов специально меня из себя выводит, чтобы я взорвался, сорвался с места и побежал навстречу Городецкому. Тогда он без труда пустит по моему следу своих освободившихся от работы профессионалов слежки, и о чем бы мы ни договорились с Городецким, его прикончат, быть может, во время беседы. Сережа не хочет рисковать. Может, и из-за того-то я ему не сообщаю о кое-каких подробностях. Ну и что, это же наш давний метод работы, отчего он так стал дергаться? Я бросил взгляд на циферблат «Сейко» и внезапно понял, почему Сережа после таких бурных событий не собирается отдыхать. Он ведь просто тянет время. Своими действиями я не даю ему элементарно расслабиться, а напряжение у него было нечеловеческое. Конечно, теперь по его ценному указанию Воха на меня наручники не примерит. Но Рябов явно добивается того, чтобы я сказал: мол, лады, Серега, пошли вместе, разберемся с Городецким — и все с этим делом. Финал операций мы постоянно завершали двойным ударом. Только это еще не финал, обо всем Рябову знать незачем. Я ведь не сую нос в его дела. По крайней мере, так явно.

— Марина, повтори, пожалуйста, нам кофе; — попросил я, ткнув кнопку селектора и ласковым голосом заметил: — Нет, Рябов, я обижаться не буду. Вид у тебя совсем усталый. Так что отдохни немного, а мне тут еще поработать нужно.

— Вместе поработаем, вместе отдохнем, — подтвердил Рябов мои предположения.

Неужели он стремится к положению полноправного компаньона безо всяких претензий на увеличение своей двадцатипроцентной доли в деле? Или ему перестало нравиться делать вид, что всегда и во всем со мной согласен? За редкими исключениями, правда, но только ради безопасности шефа. Особенно, если учесть, как он послал меня вместе с Мариной в ловушку Петра Петровича. Тогда почему-то о максимуме безопасности и речи не было. Да, Сережа, ты, видимо, очень устал, отдохни, расслабься.

— Рябов, ты свободен, — в моем голосе звучат металлические нотки. — Точки расконсервированы, работа продолжается. Двое суток отдыха у тебя есть. Шагом марш!

Рябов отрицательно покачал головой.

— Согласно договору, пока операция не окончена, я отвечаю за ее безопасность.

— Ты прав, Сережа, договор есть договор, и безопасность фирмы — на твоих плечах. Но я бы дал сейчас очень много, чтобы ты просто прилег и отдохнул. Вид у тебя действительно усталый. Того гляди вырубишься — и это было бы, не обижайся, в самую жилу.

Марина снова заявилась в кабинете с дополнительной порцией ароматного напитка. Она поставила поднос на стол, и тут Рябов все понял, потому что я слишком поздно отпустил кнопку селектора. Он попытался развернуться на стуле, но Марина успела нанести короткий удар ребром ладони по сонной артерии коммерческого директора. По лицу секретарши было видно, что она сделала это с явным удовольствием.

— И на старуху бывает проруха, — констатирую, глядя на Рябова, уткнувшегося лицом в стол. — Отдыхает Сережа, притомился. Мариночка, как ты считаешь, я с ним за тот удар по голове в расчете?

— Добавить бы нужно, — заметила секретарша.

— Нет, Марина, не то в следующий раз меня где-то неделю лупить будут, пока Рябов вмешаться соизволит. А так мы по квинтам. Вдобавок, мои игры путать не будет с его заскоками о поддержке товарищей по оружию.

Я порылся в столе, достал оттуда наручники и отдал указание:

— Ты его за батарею водяного отопления прицепи. Дотянешь? И рот на всякий случай пластырем прикрой. Рябов, конечно, мужик здоровый, но вряд ли он радиатор вырвать сумеет.

Марина радостно закивала головой, доказывая, что рябовский вес не преграда для получения еще одного удовольствия, а с пластырем, в отличие от аптек, у фирмы напряжения нет.

Я надел кожаное пальто генерального менеджера и спросил у Марины:

— Мне идет такая униформа?

— Тебе все к лицу.

— Хорошо, Марина, подлецу все к лицу. Значит, любимая одежда чекистов сидит на мне, как родная. Приложу все усилия, чтобы быть достойным ее.

Я взял заранее приготовленный пакет, вышел на улицу, открыл ключом-«вездеходом» рябовскую «Волгу» и безо всяких приключений с «хвостами» доехал к автостоянке, возле которой строители трудолюбиво доводили до ума заброшенный ранее подвал. Стоило ему попасть в хозяйские руки, как из очередной городской кошачьей обители заброшенный подвал превращается в очень уютное помещение. Продать бы все осыпающиеся особняки Южноморска — и через год вряд ли бы кто-то узнал их. Это я, как строитель, рассуждаю. Потому что прямо в машине снял пальто, набросил на себя грязную робу со следами белил и краски, умыкнул, проходя мимо стройки какое-то дырявое ведро и, пройдя полквартала, очутился у гостиницы «Море». Через несколько минут полдень, значит, постоянно трудящиеся на этом объекте строители совкового предприятия уже успели разбежаться по халтурам. Человек пять из тридцати оставили — и хватит. Может, это они сейчас мастырят подвал против автостоянки? Так что придется мне лично увеличивать число строителей в здании.

Я смело пнул дверь, влез в вестибюль и безо всяких дурацких вопросов со стороны дежурной спокойно поднялся на второй этаж. В конце коридора, за углом, в небольшом «предбанничке» было всего два номера, друг против друга. Я поставил ведро на пол, сбросил в него грязный халат вместе с озабоченным видом строителя и постучал в дверь номера 202. В номере была тишина, я уже хотел еще раз пройтись по двери костяшками пальцев, как внезапно она распахнулась, и было трудно не заметить пистолет, направленный в мою грудь.

— Здравствуйте, Петр Петрович, — спокойно сказал я, сильно подозревая, что иногда Рябов бывает прав. — Вы позволите войти?

49

За время, прошедшее после нашей встречи, он заметно изменился. Посерело некогда цветущее холеное лицо, несколько примятый костюм, сорочка не первой свежести, да и глаза, скрывающиеся под очками в настоящей роговой оправе, кажутся более выцветшими.

— Заходите, Иван Иванович, — повел в сторону стволом пистолета Городецкий, — не позволить вам подняться в этот номер я бы мог еще раньше. Когда вы подходили к гостинице. Маскировочка ваша на любителя, мне лично не доводилось видеть, чтобы рабочие щеголяли в туфлях из крокодиловой кожи.

— Все ошибаются, Петр Петрович. Даже вы не без греха. Вот поэтому я сейчас получил такую счастливую возможность…

— Пиджачок расстегните, только осторожно, без резких движений, — руководил мной Городецкий, — теперь кнопочку на брючном ремне. Хорошо. Сейчас правой рукой ремешочек под левой мышкой. Так. И фиксатор на правом плече.

«Маузер» тяжело стукнулся о пол. Петр Петрович ногой отшвырнул его в угол номера и спокойно скомандовал:

— Лицом к стене, руки вперед, ноги пошире.

Ствол пистолета давил на почку так, что, казалось, Петр Петрович страстно желает переместить ее поближе к пупку. Его руки быстро пробежались по моему телу, из кармана пиджака он извлек небольшой нож с выкидным лезвием и зажигалку, затем — пистолет из-под левой штанины.

— Иван Иванович, вооружены вы, словно в стране начались боевые действия. Можете повернуться.

— Я никогда не скрывал пристрастия к предметам самообороны. Зато вы, Петр Петрович, солгали. Помнится, кто-то утверждал, что ему личное оружие не требуется.

— А чего вы так петушитесь? Перед смертью никак надышаться не можете?

— Перестаньте, Петр Петрович. Если бы вы хотели просто убить меня, так разоружать труп куда легче с точки зрения личной безопасности.

— Можете расположиться в кресле, — немного подумав, ответил Петр Петрович.

Мы сидели друг против друга в небольших удобных креслах, между нами стоял журнальный столик и, если бы не ствол «Макарова», направленный в мою грудь, со стороны бы могло показаться, что в гостиничном номере сидят старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки.

— Рисковый вы человек, — покачал очками Петр Петрович, — а вдруг…

— Никаких вдруг, — жестко сказал я, — и не стреляли вы только потому, что после этого шансов выйти из гостиницы у вас бы уже не было. А умные люди всегда могут договориться, даже если у них противоположные точки зрения на происходящие события. К тому же, как не крути, я не уверен, кто бы победил в дуэли между такими замечательными союзниками, как товарищ Баранаускас и Городецкий. Игнатенко послал сюда Баранаускаса по вашу душу, Виталий Всеволодович.

— Почему вы так решили?

— Думаю, вы не доложили Игнатенко о том, что решили убрать Велигурова. Кстати, Велигуров у меня. Так что осечки у вас постоянные. А для Игнатенко — вы здесь единственный соучастник его бурной коммерческой работы. Один выстрел Баранаускаса — и южноморская деятельность Игнатенко остается без самого главного свидетеля. В свою очередь, убрав Баранаускаса, вы не просто спасаете свою жизнь, но и твердо знаете, не в интересах Игнатенко еще раз привлекать внимание к Южноморску. Он ведь уже попал под так называемый колпак. А с пенсионера Велигурова следствие в самом крайнем случае только анализы бы взяло.

— Отчего, в таком случае, вы решили, что мне нужна была его смерть?

— Извините, Виталий Всеволодович, это вы так решили, я думаю, что от элементарной жадности. Коллекция уже была на аэродроме, козел отпущения в моем виде тоже, по вашим расчетам, на тот свет должен был пойти. И никаких концов. Но я остался в живых, чем не готовая кандидатура подозреваемого по делу невинно убиенного старичка Велигурова?

Знаете, когда вы впервые проявили такую трогательную заботу о нашем отставном генерале, я сразу понял в чем дело. В конце концов мои деловые предложения к Велигурову — это частное дело. Чего бы вам так тревожиться? Золотой крест захотели себе вернуть, который покойные Джафаров и Гарибов вам в наследство оставили? И все остальное, что наворовал Велигуров, прибрать за компанию.

— Кое в чем можно согласиться, но не это сейчас главное…

— Да, не это. Коллекция, конечно, бешеных денег стоит, но она, так сказать, одна из задач. А быть может, в случае вашей сумасшедшей идеи насчет воссоздания Советского Союза вы видели на месте начальника Управления Южноморского КГБ исключительно себя, а не Велигурова, как этого хотелось Игнатенко? Так что один выстрел мог решить сразу несколько проблем. На все случаи жизни. Только, по всему видно, не сбудется в ноябре ваша очередная авантюра. Да и богаче вы не стали. Хотя баксов от того металла и произведений искусства, что уже проданы, вам хватит до конца жизни. Деньги — это фишки в нашей игре. Но фишки решают все. Так что…

— Нет, не это главное, — серьезно заметил Городецкий. — Деньги нужны для достижения основной цели — спасти страну.

— Чем хуже, тем лучше? Задачу себе облегчаете? Знаете, Виталий Всеволодович, мне бы тоже очень хотелось, чтобы Советский Союз был восстановлен. Но только не вами. Потому что я не хочу жить во вновь созданном концлагере, даже если допустить, что меня элементарно не шлепнут.

— Так о чем же мы можем договориться? Вы сказали, что союзниками мы быть не можем. А страна? Мы создали могучую супердержаву и выдерживали соревнование с Америкой. Люди не боялись завтрашнего дня, пенсионеры не рылись в мусорниках. А что теперь? Множество банановых республик вместо сильной страны…

— Вы несколько преувеличили. В банановых республиках есть бананы. И не учли того, что свежеиспеченные князьки вряд ли сильно захотят новой централизации власти. Они же вашу школу прошли, эти новоявленные президенты, все исключительно бывшие партбонзы. Только они дорвались до власти. А власть без боя никто не отдает. Самое смешное, что ни у вас, ни у них ничего путного не получилось и получиться не может. Вы не сумели еще немного выждать: когда бы завершилось строительство мини-китайских Великих стен по всей стране. Видите, я по-прежнему оперирую старыми категориями. Царьки воздвигают границы в то время, когда Европа объединяется. И только мне подобные раздвигают их.

— Мне кое-что о вас известно. Но вот что удивительно. Как вам удается сочетать стремление к прежнему образу жизни и желание сделать все, чтобы этого не произошло? По крайней мере здесь.

— Я понимаю, что Южноморск для вашей компании — всего лишь точка на карте огромной страны. Не вышло здесь, так это всего одна из мелких неприятностей в таком масштабе. Я хочу жить в едином государстве, как большинство людей. Но не в таком, каким его видите вы. Мне бы хотелось жить в такой стране, где права государства оканчивались бы там, где начинаются права человека. Ни в вашей обновленной стране, ни тем более в новоявленных государствах этого мне пока не грозит. Но из двух зол я предпочитаю выбрать более дефицитное.

— Вот что я вам скажу, раз и навсегда, — в голосе Городецкого прорезались полковничьи нотки. — Может, мы и ошибались, но делали все искренне, стремясь работать на благо страны…

— Да перестаньте, ради Бога. Разве только на благо одной страны? А ваши эксперименты в Сомали, афганская авантюра, мотыги Кампучии? Не стоит долго распространяться на тему, каких монстров вы наплодили…

— В том числе и вас? А как же иначе, скромный спортсмен, любитель поэзии, по нашему желанию превращается в главу мафиозного клана?

— Нет, это было моим собственным желанием. Чтобы, так сказать, по образцу и подобию родного государства…

— Прекратите, не то я расчувствуюсь. А ведь поэзия могла вас научить и такому понятию, как чувство патриотизма.

— Да и особенно оно остро проявилось, когда вы организовали перекачку средств из Америки благодаря активному участию в делах русской мафии. Жаль только, что Баранаускас приказал убрать Серова. Видимо, Игнатенко посчитал, что он себя неправильно ведет. А Джафаров ночами не снится? Вместе со вторым стрелочником Гарибовым? Наверное, исключительно благодаря чувству патриотизма были продиктованы ваши замечательные действия с выбросом сырья на мировой рынок по демпинговым ценам. Что касается контрабанды искусства, то мне еще у вас учиться и учиться, как завещал… В общем, я продаю то, что купил. А вы — то, что награбили. И это — две большие разницы.

— Я бы мог с вами не согласиться. Но ведь даже если принять во внимание ваши слова, в конечном итоге наши действия служат идеалам добра и справедливости.

Я выдержал паузу и с большим удовольствием процитировал:

Городецкий покачал головой и промолчал.

— Виталий Всеволодович, пока у вас снова не проявилось желание выстрелить в меня, давайте попробуем от общих рассуждений перейти непосредственно к делу. Согласны?

— Согласен. Только условия буду выдвигать я.

— Вполне допустимо, учитывая, что пистолет в ваших руках. Зато все остальное — в моих. Я ничего не говорю, а только высказываю личные соображения. У вас сейчас один выход — срочно выскочить в загранкомандировку, подобно нескольким подчиненным. Допустим, вы проводите серьезную операцию — чем не причина? Документы ваши, к сожалению, засвечены, даже те, о которых, как вы думаете, никто не догадывается. Но сделать новые для меня не проблема. Счета ваши неприкосновенны, кроме того, если вы будете представлять мои интересы в…

— Значит так, — властно заметил Городецкий, — это не я, а вы станете нашим агентом. Думаете, у нас слишком серьезные неприятности, чтобы диктовать свои условия? Ваши действия — не более чем частность, как бы это сказать, неприятного характера. Самомнение у вас чрезвычайное. Для Игнатенко — вы не фигура. Конечно, кое-какое напряжение есть, но не слишком серьезное. Связи у моего настоящего, — подчеркнул Городецкий, — руководителя высокие. Так что он останется на месте. А потому вы будете…

— Перестаньте, Виталий Всеволодович. Ничего я не буду. Хватит пустых иллюзий. Может быть, вы сейчас скажете мне, что Игнатенко заключит вас в объятия после того, как послал Баранаускаса убрать вас?

— Конечно. А вы в этом сомневаетесь? В свое время, например, Андропов отдал команду убрать одного из наших резидентов в Южной Америке. Но парень он был ловкий. И что? Андропов скончался, а резидент продолжал работать на благо нашей родины.

— А теперь он, наверное, свою агентуру продает. Исключительно за свободно конвертируемую валюту. Пока, Виталий Всеволодович, вы меня не убедили.

Я достал из кармана брюк пачку сигарет.

— Виталий Всеволодович, вы мою зажигалку случайно к пистолетам не присоединили?

— Вы бы не могли потерпеть: в прошлый раз вы оплачивали купе и дымили там, сколько угодно. Но за этот номер плачу я.

— И я тоже. Вы же не из своего кармана деньги достаете. А я плачу налоги, чтобы вас содержать. Виталий Всеволодович, вы же у меня на зарплате, как вам не стыдно перед налогоплательщиком?

Городецкий достал из своего кармана мою зажигалку, бросил ее на столик и устало заметил:

— Ладно, дымите. В противном случае, вы скажете, что перестали соображать. Симптомы этого уже проявляются.

Вот жадный тип, мало того, что хотел Велигурова обокрасть, так еще на мою зажигалку губу раскатил.

— Так на чем мы остановились, Виталий Всеволодович? Ах да, вы в чем-то хотели меня убедить.

— Мой главный аргумент — ваша жизнь.

— Всего лишь? Я ее высоко не ценю. Как вы говорили, добро и справедливость, идеалы — это, конечно, для меня тоже аргумент. Но не самый главный… Знаете, Виталий Всеволодович, вы ведь напрасно этот елей лили, в который сами не верите, потому что после нашей беседы ничего не смонтируете. Запись в этом номере не ведется.

— Из чего следует такая уверенность?

— Просто я решил проверить способности наших чекистов, которые помнят абсолютно все мелочи даже много лет спустя. Но, видимо, придворные кинематографисты вас перехваливали. Это вовсе не двести второй номер, а двести четвертый. Я поменял таблички на дверях. В окно вы поглядывали, но почему-то не заметили, что оно выходит совсем на другую улицу.

— Продолжайте… — спокойно заметил Виталий Всеволодович, но я заметил: моя примочка подействовала на него и понял, что стоит открыть рот — он выстрелит. Городецкий на пределе и после моей фразы ему остается лишь эффектно поставить точку в нашем разговоре. Просто он хочет выяснить, какие еще капканы я успел поставить, чтобы благополучно миновать их. Грохот выстрела оглушительно ударил по ушам и голова Городецкого разлетелась по номеру; его кровь, смешанная с ошметками костей и мозга чуть-чуть не долетела до моего лица. Сгусток плоти повис на лацкане пиджака, я смахнул его на пол стволом зажигалки, нажал на крохотную кнопочку, имитирующую увеличение подачи газа и спокойно прикурил. Жакан есть жакан. Даже если зажигалка совмещает функции со всего однозарядным пистолетом. Все честно, я ведь предупреждал в свое время уже покойного Петра Петровича — некурящий подвергается большей опасности, когда находится рядом с тем, кто курит.

Я не торопясь собрал свое хозяйство. Спешить некуда, вряд ли кто-то прибежит на грохот выстрела. Во время нашей беседы этажом выше столько раз громыхали строители, что особенно переживать не следует. Я обыскал покойного, вытащил из его бокового кармана компакт-диск и документы, оторвал небольшой микрофон, прикрепленный к часам, идущий к миниатюрному «филипсу» во втором кармане, положил это хозяйство на столик. И только потом вытащил из панели столика крохотную трубочку микрофончика, немного отодвинул диван, чтобы было удобнее прихватить усилитель и диктофон.

Жаль, конечно, что мы не договорились, но теперь нужно сделать в помещении влажную уборку отпечатков собственных пальцев, собрать все в сиротливо дожидающееся меня ведро, накинуть халат и сматываться, предварительно вернув дверные таблички на родные места.

Насчет монтировки записей, так я это тоже умею. Особенно слушателям понравится замечание, что Городецкий был у меня на зарплате. А пока пора возвращаться в офис. Вахтерша не Городецкий, пусть тот и допустил несколько ошибок подряд. Она вряд ли заметит, что на ногах у строителя туфли из крокодиловой кожи. В крайнем случае, подумает, что это модельный вариант говноступов. Кто у нас об этой самой коже имеет представление?

Так что уголовный розыск может смело приступать к раскрытию убийства неизвестного в гостинице «Море». По всему видно, заказное убийство. Но, как уверяют сами менты, заказные убийства не раскрываются. Тем более, в номерах с такой бронью. У меня алиби стопроцентное. Летучка ежедневно начинается в «Козероге» в полдень. А дежурный администратор даже не вспомнит, что пустила на ночь парочку, интересовавшуюся номером 202. Свои пятьдесят баксов и дальнейшую возможность выколачивать из пустующих номеров наличные администратор будет защищать до последней капли крови. Так что останется спихнуть это дело на отдел по борьбе с организованной преступностью. И генерал Вершигора обязательно раскроет его. Напрасно, что ли в Южноморск прибыл товарищ Баранаускас? Хотя, у наверняка очухавшегося к этому времени Рябова могут быть и свои соображения. В конце концов Сережа хотел ликвидировать Городецкого и он вряд ли скажет, что я ему в чем-то помешал.

50

— Саша, как там наш папа Карло? — спросил я у ангела-хранителя Студента, после того, как он запер за мной дверь.

Саша выразительно покрутил пальцем у виска. По-видимому, длительное общение с прекрасным до того на него подействовало, что он чересчур переутомился в своей служебной командировке.

— Ничего, Саша, — успокоил его я, — еще пару дней — и переберешься домой. Позвонишь Босягину, скажешь, чтобы послезавтра в четырнадцать был на моей городской квартире. К этому времени, думаю, твое заключение подойдет к концу.

Саша с облегчением вздохнул и сунул в карман коротковолновый передатчик. Перед тем, как приблизиться к двери, он всегда берет передатчик в руки. И если в квартиру Студента захотят вломиться непрошенные гости, Саше только нужно успеть сказать кодовое слово по рации, а затем смело брать автомат наперевес. Мы хронометрировали такую ситуацию. Саша гарантировал, что три минуты он продержится при любом раскладе, пусть даже пробивают потолок у соседей сверху, а после этого подкрепление из восьми, как минимум, человек я ему обещал лично. Напрасно, что ли, Рябов вякает постоянно, как ему людей не хватает.

Если я начну жадничать и оставлю коллекцию Велигурова целиком, мне придется оборудовать дополнительное хранилище. Одно радует. Студент, поработавший предварительно со списком, увидел воочию произведения искусства, ради которых он распрощался на некоторое время с «Прометеем». О соображениях безопасности высказываться не стоит, все равно Студент не от мира сего. Представляю, как скачет вокруг Дюка бородатая клиентура Студента с их бесценным творчеством, прося поставить на работу этак долларов сто, а то и восемьдесят.

Дюк не Студент, у него наши художники не попляшут, хотя, если быть откровенным до конца, эта дополнительная нагрузка легла на него наказанием за трусость. Дверь у него подожгли, большое дело, а этот профессионал-музейщик сразу в обморок грохнулся. Пусть теперь художники у него крови вволю попьют; Дюк просто не понимает, как это бесплатно добрые дела творятся. Он не Студент.

А Студент от счастья просто млеет. Я ему всего, конечно, не показывал. Еще не хватало, чтобы мой эксперт начал рассказывать: «Понимаете, это полотно наша национальная святыня. Оно исчезло из Эрмитажа в тридцатых годах». Того глядишь, еще намекать начнет, как бы было здорово, если б мы его в музей возвратили. Шалишь, Студент, я эту картину из музея не крал, а согласно купчей, заверенной нотариусом и юристом, ее моя супруга приобрела на трудовые сбережения у отставного генерала КГБ. Хорошо, что есть еще такие люди, как Велигуров. Они ведь не только полотна на трактора меняли, как знаменитую «Венеру перед зеркалом», но и таким потомкам, как я, что-то на разживу оставили. Пусть они или их наследники считают выдающиеся произведения искусства своей собственностью, я все равно от этого заблуждения их освобожу. Не всех, конечно, потому что, как говорили древние, жизнь коротка, а искусство вечно растет в цене.

Есть у меня на примете еще несколько коллекций, подобных велигуровской. Правда, они дешевле стоят, но что делать, если кроме меня никто не ищет похищенные произведения искусства. Потому что даже специалисты наверняка не догадываются, чего и сколько разворовали во время революции, коллективизации и в последующие годы коммунистического строительства.

Обо всем, конечно, и мне неведомо, но кое-что известно. И этого до конца жизни хватит — два века я себе не намерял, а на сто лет с лихвой работы хватит. Пусть даже конкуренты объявились. Недавно опять музей ограбили. Сразу видно, великие спецы работали. Влезли в Хакасский музей изобразительных искусств и похитили самое ценное, что в нем было, с их точки зрения, — охранную сигнализацию. Видимо какому-то местному мафиози не терпелось свою безопасность улучшить, потому что в его доме тоже антиквариат имеется — семь слоников на дедовском комоде.

Когда я зашел в святилище искусствоведа-надомника, создалось впечатление, что в нем появилось дополнительное освещение, до того у Студента глаза горели.

— Холоднокровнее, Маня, — говорю я своему главному эксперту, — можно подумать, ты не знал о существовании этой коллекции.

И тут произошло чудо. Студент оторвался от одной из работ, услышав мой голос.

— Вы понимаете, — ответил он. — Одно дело видеть перед собой список, совсем другое…

Ишь ты, голосок задрожал, сходу ответил, даже не стал выяснять, кто такая Маня. Точно от счастья с ума сходить начал. Давай, сходи, радуйся, только о главном не забывай: занимайся атрибутикой, выцарапывай дополнительные сведения о работах, они их стоимость здорово увеличивают. Как было с картиной Ренуара, например.

Ренуар есть Ренуар и в особой рекламе он не нуждается. Однако, клиент считал, что цена на полотно, хотя и отличается от мировой, но не настолько, чтобы покупатель созрел. Мы расходились во мнениях. Я говорил: у художника с мировым именем иной цены быть не может. Оппонент доказывал то же самое, однако с маленькой оговоркой: но только не в стране, где средняя зарплата аж восемь долларов в месяц. Так я его заботы о низких доходах населения прекрасно понимаю. И из-за этих так называемых заработных плат десять процентов сбросил с настоящей цены Ренуара: такой, как на мировом рынке. Потому что иного уровня цен для меня не существует. Я же не ВАЗ знаменитый, продававший в Африку машины с печками аж за тысячу баксов. Все решила информация, выцарапанная где-то Студентом. Я небрежно добавил к фразе о своем окончательном решении не уступать такие слова:

— Если говорить откровенно, то в этом направлении Ренуар работал очень мало. Его усиленные занятия рисунком в восьмидесятые годы выразились в более четкой обрисовке фигур, контрастирующих с мягким тоном. Только в картинах, подобной этой, где отсутствуют люди, он сохраняет и развивает свою художественную манеру; контуры размываются и предметы как бы сливаются, растворяются. К слову сказать, есть всего еще две сходные работы по замыслу и исполнению. Одна находится в собрании Хаммера, вторая — в коллекции сэра Саймона и леди Маркс. Вы не хотите стать хозяином третьей?

Мне не пришлось сильно удивляться, что именно после этих слов клиент захотел приобрести картину и ее цена уже казалась ему не такой высокой, как прежде.

Так что и сегодня меня Студент чем-нибудь обязательно порадует. Потому что коллекция Велигурова целиком мне не нужна. Если бы я оставлял хотя бы десятую часть вещей, проходящих через мои руки, пришлось бы несколько музеев открыть. Это, в принципе, можно сделать, однако, где на них столько Студентов понабирать?

Вопль Студента оторвал меня от приятных воспоминаний. Дрожащими руками от протягивал мне запоны, щедро украшенные драгоценными камнями.

— Студент, эти украшения перестали пришивать к одежде лет триста назад, — пробормотал я. — Думаю, что сегодня таскать их на галстуке не стоит. Тем более, что он у меня парижский, в галантерее многие разбираются, а насчет запонов, подумают, что я на дорогой галстук какую-то бижутерию прицепил.

Студент почему-то не заявил, что по его мнению тоже не следует носить это старинное украшение на галстуке, хотя совсем по другой причине.

— Это запоны Бориса Годунова, дар Троице-Сергиевому монастырю. В старинных изданиях есть об этом сведения. Но уже в 1926 году выходит работа Олсуфьева «Опись древнего церковного серебра бывшей Троице-Сергиевой лавры», изданная в Сергиеве. И там о запонах — ни слова.

— Может быть потому, что их носили представители не только церковной, но и светской власти? А Олсуфьев писал лишь о церковном серебре. Запоны, хотя и серебряные, но камешки на них — задороже.

— Это запоны Бориса Годунова, — даже не слушал моих возражений Студент. — Первый вклад был сделан Годуновым еще в 1597 году. — Студент куда-то нырнул, выхватил немного смятые листики и процитировал: «конюший боярин Борис Федорович Годунов со своею женою с Марьею и с детьми своими с Федором да со Ксинею Троицкому монастырю даруют…» Ага, вот… «запоны, камнем вельми украшены». Годунов подарил монастырю немало произведений искусства. Достаточно вспомнить о знаменитом потире, по легкости и симметричности рисунка напоминающем орнаментальные фрески Помпеи. Потир сохранился, зато другие произведения искусства… Например, самое значительное произведение древней Руси — Троица Рублева.

В эпоху Грозного оклад иконы Троицы состоял из трех золотых цат, венцов и целого ряда золотых дробниц, расположенных на полях иконы. Они были укреплены на золотых чеканных полосах, с безукоризненно выполненными чернью изображениями святых, — понесся Студент, и у меня пока не возникало желания перебить его. — В 1600 году Годунов заменяет золотые дробницы и полосы вклада Грозного другими золотыми чеканными полосами с размещенными на них тридцатью четырьмя дробницами. У дробниц была киотообразная форма, при помощи которой художник, изобразивший на них чернью святых, добился особой выразительности. Выдающееся техническое совершенство этого, увы, неизвестного мастера, превратили маленькие золотые пластинки в гравюры на золоте.

— Ну и какое отношение к этой иконе имеет наш случай? Знаменитой Троицы в этом собрании нет, хотя и находящиеся в нем иконы…

— Подождите, — впервые в жизни перебил меня Студент. Все, нужно прекращать подсовывать ему такое количество экспонатов, не то он мозгами поедет. По одному в следующий раз получать будет, не больше.

— …Да, — горячо продолжал Студент. — Эти дробницы помещаются на золотом чеканном окладе полей иконы, а между ними — крупные драгоценные камни в высоких кастах и в виде распускающегося цветка. К окладу Годунова относится и свет…

— Высший? — иронично спросил я, чтобы проверить: Студента уже следует предъявлять психиатру или можно немного подождать.

На удивление Студент не завопил, доказывая мою безграмотность, а вполне нормально ответил:

— Ваша ирония не причем. Вы прекрасно знаете, что «свет» — это фон иконы, не заполненный живописью. Так вот, свет годуновского оклада состоял из золотых листьев, покрытых тонким черневым орнаментом. Но — и это сейчас будет для вас самым главным — кроме цат, Годунов пожаловал золотые чеканные венцы с коронами, украшенные самоцветами.

Наконец, Студент подбирается к сути дела. Специально интригует, чтобы я быстренько побежал искать пропавшие произведения искусства. Неплохое разделение труда придумал мой эксперт. Он будет получать удовольствие от общения с прекрасным, а я ставить голову, добывая их.

— Так чего там еще пожаловал Годунов лавре? — задал я в связи с этими размышлениями вопрос.

— Многое. Подвесную пелену…

— Нет, чтоб сразу тебе сюда все это приволочь, сохранилось бы в лучшем виде, — огорчаюсь я за недальновидного царя Годунова.

Студент на это дельное замечание прореагировал, как должно:

— Согласно описи 1641 года, к вкладам Годунова относятся и три панагии, украшавшие фигуры ангелов на окладе этой иконы. У среднего ангела — золотая панагия с изображением Спаса на изумруде, на венце правого ангела висела панагия с изображением Спаса на сапфире…

— А у третьего — изображение Спаса на оружии пролетариата — булыжнике, — продолжил я. Пока Студент до главного доберется, быстрее помереть можно, чем от других неприятностей.

— …А у третьего — панагия с камеей на сапфире, с изображением Георгия, — с серьезным видом продолжил Студент. — И до наших дней сохранилась только одна панагия, среднего ангела.

— Так куда же делись панагии и запоны? — спросил я о главном Студента.

— Туда, куда и многое другое… — задумчиво ответил Студент. — В эпоху смуты поляки и литовцы хорошо похозяйничали на Руси. А ведь еще в… подождите… — рванулся с места Студент, взмывая к самому верху стеллажа, достал с полки один из своих многочисленных талмудов и, не слезая с места, прямо с кресла-лестницы продолжил:

— Вот что писал посол Максимилиана Второго Кобенцель, находившийся на Руси в конце шестнадцатого века: «В жизнь мою не видал я вещей драгоценнейших и прекраснейших! В минувшем году видел я короны, или митры святейшего нашего господина в замке Святого Ангела. Видел корону и все одеяние короля Кастильского, равно, как и великого князя Тосканского, видел многие украшения короля Франции и его императорского величества как в Венгерском королевстве, так и в Богемии и других местах. Поверьте же мне, что все сие ниже в малейшей части сравниться не может с тем, что я здесь видел!»

— Ты еще и чужие письма читаешь… — огорчился я за недостойное поведение Студента, но тот понял меня буквально.

— Ничего подобного! Это первый выпуск «Описания записных книг и бумаг старинных дворцовых приказов за 1584–1725 годы». Каталог Викторова за 1878 год.

— Хорошо, Студент. Значит, если у нас есть в наличии запоны, то ты намекаешь, что могут найтись еще две панагии…

— Если только… Много времени прошло с тех пор…

— Да, Студент, поляки, литовцы, французы, мало ли кто… Но им всем нечего делать рядом с продуктами отечественного производства вроде Велигурова…

— Вы уже называли эту фамилию.

— Тогда я имел в виду сына. А запоны, скорее всего, помыл его папа драгоценный. Ты не волнуйся, сынок не подкачал, весь в папочку. И если старший Велигуров ковырялся в Сергиевом Посаде, переименованном в честь своего соратника Загорского, возможно…

Я не сказал Студенту — возможно проверить, кто работал в одной упряжке с Велигуровым. Архивы чекистов — это не старинные произведения искусства, оттуда ни одна бумажка не пропадет. Но слишком много времени прошло с тех пор, как страна была разграблена окончательно и бесповоротно, так, что всем захватчикам, вместе взятым, и не снилось. На мою долю достается лишь жалкие остатки былой роскоши. Поэтому не стоит тратить времени, есть запоны Бориса Годунова — и слава Богу. Нужно быть поскромнее, хотя, уверен, только этой уникальной находкой Студент не ограничится. Может ему звание академика купить, так это сейчас запросто, столько стран развелось и каждая друг перед другом нос дерет. Так, сколько у них академиков? Пятьсот? Пусть у нас им назло будет восемьсот!

Только академические лавры Студента вряд ли обрадуют. Потому что он привык заниматься работой, дающей конкретный результат. И работа эта, кстати, определенных затрат требует. Только на каталоги, книги, журналы Студент тратит больше, чем дозволено всем библиотекам расплодившихся национальных Академий наук. Так что, пусть он лучше остается без звания. В конце концов академик Студент звучит довольно смешно.

51

Приехав в офис, я не застал Марину на ее рабочем месте, а Рябова в своем кабинете. Кабинет был заперт на ключ, на двери висела пыльная табличка с надписью «Не беспокоить — идет совещание». Эту табличку мне презентовал начальник отдела специально-проектного строительного института. В связи с хроническим отсутствием работы, он перестал играть с коллегами в преферанс, прикрываясь этой табличкой.

Я спокойно открыл дверь своим ключом и срочно начал беспокоиться по нескольким причинам. Рябова в кабинете не было. Зато откуда-то в нем появился болеющий начальник отдела снабжения. И до того бодро он скакал между радиатором и письменным столом, что я сходу уверовал — усиленная кормежка для собак пошла Косте на пользу.

Константин вошел в такой раж, что не заметил появления хозяина. Он пытался добраться до Марины, она находилась в том положении, которое должна была придать коммерческому директору. Только почему-то вместо Рябова к радиатору была прикована наручниками сама Марина и ее рот, заклеенный куском пластыря, не давал высказаться по этому поводу.

Я развернул Константина, расскакавшегося не ниже пикинеса, отметил, что на его мордочке, кроме синяков, наставленных главным инженером, появились свежие украшения. И хотя в голубых глазенках начальника отдела снабжения по-прежнему горел боевой собачий огонек, военный пыл Кости немного поугас. По-видимому, я был отчасти виноват в его поведении: если Константин сожрал столько легендарного «Гри Пала», по всему видно, способствующего быстрому выздоровлению, так это усиленное питание в конце концов было моей затеей. Несмотря на такое обстоятельство, я коротко ударил начальника отдела снабжения в челюсть, после чего он молча лег посреди письменного стола, наглядно доказывая: даже постоянное употребление целебных собачьих консервов не служит гарантией от дальнейшего ухудшения здоровья.

Я подошел к Марине, сорвал со рта пластырь, тут же положил ладонь на ее губки и тихо заметил:

— Только не ори громко.

Марина не издала других звуков, кроме смачного плевка в сторону. Из одежды на ней оставались многочисленные побрякушки, сильно смятое платье, задранное гораздо выше колен, замечательные сапоги и наручники. Неподалеку от радиатора валялись разрезанные колготки и трусики.

— Марина, ты все-таки не справилась с Рябовым… — заметил я.

— Здоровый бугай, — наконец раскрыла рот Марина, которая изучила Сережу во всех отношениях, — нужно было добавить, я же говорила… Пожалела, дура. А он меня — нет. Очнулась уже здесь. В кабинете Рябов и этот придурок. Пока была в отключке, Рябов, скотина, моим же ножом белье разрезал. Говорит Константин, мол, я тебе ее подготовил. Дальше сам действуй. Трахни эту суку. Так и сказал, в приказном тоне. А этот придурок, — Марина кивнула на стол, — рад стараться. Платье даже сорвать не пытался, хотя оно и мне мешало, ноги же не прикованы.

— Видимо, перепугался, что взорвется вместе с одним из твоих украшений. Насколько мне известно, он не любит употреблять девочек в верхней одежде, — объясняю Марине недостойное поведение начальника отдела снабжения. — А что же Рябов?

— Рябов ключ от наручников на стол бросил и ушел. Я его убью.

— Костю? — наивно подставился я.

— И Рябова тоже, — гарантировал Марина.

— Давай пока без эксцессов, — попросил я, подошел к столу, небрежно смахнул на пол начальника отдела снабжения и, найдя крохотный ключик, освободил Марину.

Секретарша рванулась к Константину, изображающему из себя пролетария через несколько часов после получения тринадцатой зарплаты.

— Спокойнее, девушка, мне еще с ним разобраться нужно, — перехватил я Марину по дороге к исполнению ее мечты, на всякий случай соблюдая максимальную осторожность. Секретарша до того взбесилась, еще решит меня вырубить, чтобы поскорее до Кости добраться. — Марина, мне очень плохо, голова побаливает. Кофе покрепче завари. И немедленно, слышишь, немедленно приготовь мне все материалы по сделкам за этот месяц.

Из разъяренной фурии Марина превратилась в мою секретаршу.

— Я только новые колготы надену, — заявила она, открывая дверь. Мне захотелось наградить ее за такую трудовую самоотверженность трусами с собственного, ну, если не плеча, так другого места, но продолжать такие козероговские традиции было бы излишним с экономической точки зрения.

— Константин, ты заканчивай из себя трупа корчить, — заметил я, усаживаясь в кресло, — не так сильно получил, чтобы из себя Павку Корчагина делать. Кончай свои понты кидать, не то я пожалею, что спас тебя от маринкиных объятий.

Константин медленно поднялся с пола, кряхтя и скуля с таким видом, словно его сильно обидели, недодав «Педигри Пала».

— Что, Костя, главного инженера было легче «Вискасом» кормить, чем с Мариной справиться? — зловещим голосом спросил я.

— А что такое? Приказ поступил и я его обязан исполнить. Сережа два раза повторять не будет, — стал отбиваться Константин. — За что мне такие мучения, и так еле с постели поднялся, чтоб поближе к коллективу…

— Заткнись, — замечаю с безразличным видом, — не бойся, я тебя воспитывать не буду.

Несмотря на страшные травмы, Константин после этих слов испытал облегчение, потому что его мордочка приняла наглое выражение. Оно отчетливо просматривалось даже под синяками.

— Зато Рябов тебя отлупит, — придаю своему голосу радостные оттенки, — аж представить себе больно. Так сказать, за неисполнение прямых обязанностей поставит тебе на вид. Я себе этот вид представляю. На твоей харе еще пару мест для фонарей найдется.

Мордочка Константина вытянулась, будто ему зажали голову в двери. Теперь он напоминал солдата, который по приказу политрука прыгнул под вражеский танк, перемотанный гранатами, но отчего-то промахнулся мимо гусениц. И теперь ему за неисполнение боевого приказа светит штрафной батальон.

— Где Рябов, Костя?

— Не знаю, — ослабевшим голосом поведал начальник отдела снабжения и на всякий случай втянул голову в плечи.

Марина вошла в кабинет, держа в правой руке чашечку кофе, а в левой — какую-то папку с бумагами. Она поставила чашку передо мной и тут же неуловимым движением послала локоть в солнечное сплетение Кости, мгновенно подняв вверх свой маленький кулачок. Костя согнулся от удара и тут же кулачок Марины врезался в его нос. Все это заняло какую-то долю секунды, на пол начальник отдела снабжения сползал гораздо дольше.

— Хватит, Марина, — спокойно заметил я. — Если будешь продолжать, тебе придется выполнять его объем работы. Я сейчас не имею в виду то, что увидел здесь. Но отдел снабжения — это обеспечение жизнедеятельности фирмы. Если не иметь в виду твой случай.

Марина хлопнула папкой по столу и молча вышла из кабинета.

— Константин, вставай по второму разу, — скомандовал я, отодвигая на край стола чашку и папку с документами. Начальник отдела снабжения оторвал от пола свой распухший нос и показал мне еще один синяк, приобретенный за доли секунды.

— Значит так, праздники на носу, не вздумай расхвораться. Чтобы Рябов тебя не наказал за неисполнение его ценного указания, разрешаю поболеть еще несколько дней. Тем более, все причины — налицо. Или на лице, как кому нравится. Но если к празднику Великого Октября ты всю фирму подарками не обеспечишь…

— Я все сделаю, — чуть ли не радостно завизжал Костя, — в лучшем виде.

— Ага, в таком, как ты сам. Значит, деньги возьмешь у бухгалтера. Я предупрежу его. Генеральный и коммерческий директоры вне подарочного списка. Не забудь о детях сотрудников. Только не вздумай вспомнить о моем Гарике. Сейчас я выйду в коридор, прикрою тебя от Марины, но в дальнейшем отношения между вами станешь налаживать сам. Мне будет гораздо тяжелее, если моя секретарша станет всякий раз отвлекаться, чтобы лупить начальника коммерческого отдела, стоит ему показаться в ее поле зрения.

Я вышел в «предбанничек», Марина нервно курила, сидя за своим столом. Из-за моей спины вырвался Костя и, несмотря на многочисленные травмы, выскочил в коридор с бешеной скоростью.

Марина рванулась из-за стола, но я остановил ее движением руки, тут же добавил завывающим голосом:

— Вы посмотрите, в какой форме эта собака! Это потому, что Мариночка послала ей ящик замечательного…

— Ты сам сказал это сделать, — запальчиво заметила секретарша.

— А Костя почему-то на тебя обиделся. Наверное, считает, что только он имеет право… Наш главный инженер еще не мяучит, Мариночка? Костя уже гавкает…

Марина невольно улыбнулась, и я понял, что немного восстановил ее душевное спокойствие.

— Марина, менеджер на месте?

— Ты же сказал, что…

— Да, но я имел в виду собственный кабинет.

— Тогда иди к нему.

Чтобы не накалять атмосферу, я прошелся по коридору и вошел в кабинет генерального менеджера. Тот вовсю потел, изнывая от нелегких трудовых будней, тщательно изучая свод документов под названием «Шведиш гейм».

— Ты бы лучше итальянскую порнуху рассматривал, она интереснее, — посоветовал я. — А теперь, пока ты не стал делать рекламу пресловутого шведского стола и прочей мебели, быстро говори, куда делся Рябов?

— Откуда я могу знать, где ходит коммерческий директор. У меня свои заботы, свои проблемы, свои трудности. Почему люди не хотят денег, зачем я должен всем все доставать и помнить, кому порнуха, кому девочка, а одному вообще пришлось какой-то топливный насос и билет на…

— Премию тебе выпишу, — гарантировал я. — Колись скорее, где Рябов, кроме тебя этого никто не может знать. И побыстрее, пока я не перенервничал.

Генеральный менеджер не Костя, таких угроз он не пугается, потому что настоящий бизнесмен. Он, как и подобает коммерсанту, уже успел ответить отрицательно, но теперь чуть ли на нагловато бросает в ответ:

— Если я скажу, так уже ты мне будешь должен.

У меня нет времени спорить, поэтому я без сожаления стягиваю шикарное кожаное пальто с плеч, перебрасываю его через руку и замечаю:

— Только, чтобы ты не схватил насморк. Перед праздниками это было бы нежелательно. Кто тогда станет нужных людей поздравлять? Но с моего долга сдача положена.

— А что именно? — принимает сделку подчиненный.

— Пустяковина одна, — замечаю я. Еще не хватало, чтобы этот трепач узнал о событиях в моем кабинете. Тогда вся фирма будет бухтеть о том, где нахватался новых синяков начальник отдела снабжения. И без того разговоров о носорожьих консервах из «Вискаса» и страшной волосатости главного инженера до сих пор хватает. — Мне тут одной телочке, но только по секрету, подарочек нужно сделать, — доверяю я менеджеру страшную тайну, — из твоих персональных припасов. Пустячок какой-то, чего бы там? Слушай, думаю, что «неделька» будет как нельзя кстати.

Генеральный менеджер был до того польщен высоким доверием руководства, что, не проронив ни слова, начал рыться в своем столе.

— Слушай, а хочешь, у меня есть такой электровибратор, прямо-таки счастье, а не…

— По-моему, ты меня недооцениваешь, — чуть ли не зло бросаю я.

Прошло несколько минут, пока, наконец, он не извлек из своего рабочего стола небольшой целлофановый пакет.

— Это обычные, а есть такие, что бабу можно трахать, а их не снимать, а еще можно…

— Можно, если осторожно. Ты заканчивай рекламу своего магазина сексуальных принадлежностей. Я не собираюсь чересчур использовать служебное положение в личных целях. Возьми свою шкурку и колись, где Рябов.

— Он у ментов сидит. Рядом с нашей фирмой и между прочим, сказал, что если что-то, так вот телефон оставил. Кстати, я все хотел спросить…

Я оборвал фразу, захлопнув за собой дверь, подошел к Марине и положил перед ней сдачу с кожаного пальто.

— Мариночка, ты их одни на другие надень, тогда в следующий раз Рябову сабля понадобится. Ну, не дуйся, я же всегда шучу. Даже над собой. Только давай договоримся, сдержи себя при встрече с Сережей и больше не бей Костю. Я обещаю тебе, что сам с ними разберусь. Договорились?

Марина подняла свои чуть покрасневшие глаза и молча кивнула головой. Расстроилась Марина, что не говори, даже она в конце концов — женщина. И сейчас смотрит на меня таким же взглядом, как и те девушки, которые могли надеяться на что-то большее, чем просто человеческие отношения. Я не забираю этой надежды у Марины, хотя позаботился о ней, исключительно как положено руководителю предприятия. В конце концов в обязанности генерального директора входит, чтобы его сотрудники были сыты, обуты и в трусы одеты.

52

Пройдя по тускло освещенному коридору, я остановился у двери, из-за которой доносились приглушенные голоса. Наконец, дождался пока отчетливо не расслышал знакомые интонации Рябова, пропагандировавшего общеизвестную истину «Нет повести печальней в мире, чем козырь лег четыре на четыре». Я осторожно постучал в дверь и тут же голоса смолкли, раздалось какое-то шуршание, и через полминуты щелкнул замок в двери.

— Заходите, — с явным неудовольствием пригласил меня лейтенант.

В комнате кроме руководителя «Содействия» было еще три мента. Один из них усиленно шелестел какими-то бумагами на своем столе, второй с важным видом посмотрел мимо меня и заметил:

— Вы ко мне?

Я ткнул пальцем по направлению сидящего в стороночке с безразличным видом Рябова и сделал чистосердечное признание:

— К нему. Вы принимаете, товарищ Рябов?

Менты дружно посмотрели на Сережу, будто это был генерал в штатском, договорившийся о встрече с начальником отдела кадров в их кабинете. Рябов успокоил всех присутствующих:

— Свой человек.

Менты облегченно вздохнули, закрыли дверь на замок и приступили к прерванному делу. Лейтенант выхватил из-под бумажек на столе листик с расчерченной «пулей», потом выдернул из кармана свои карты. Второй мент приоткрыл дверцу сейфа и из-за бутылки водки извлек остатки колоды. Третий нашел свои карты в кармане кителя, после того, как обыскал карманы собственных брюк. Что касается Рябова, то он, по всей вероятности, сидел на прикупе, потому что, в отличие от ментов, не рылся в карманах.

— Знакомьтесь, ребята. Это Гена, — брякнул Рябов первое попавшееся ему на язык имя.

Хотя против имени «Гена» я ничего не имел и даже не успел к нему привыкнуть, тут же пожаловался ментам:

— Да, что делать, как только тот мультик сняли, так меня все крокодилом дразнят. А его, — я кивнул на Рябова, — Чебурашкой.

Менты почему-то обрадовались этому сообщению и тут же на их лицах проявилась озабоченность — в дверь постучали.

— Не прячьте, ребята, — раздался рев из-за двери. — Это я.

Лейтенант открыл дверь и в комнату ворвался приземистый тип с погонами капитана.

— Петро, — обратился он к старлею, не успевшему снова спрятать колоду в сейф. — Я сейчас домой еду. Ты через час где-то позвони и вызови меня. Я с такой бабой договорился! Так что, смотри, не забудь. Дайте три литры бензина, а то не доеду.

Менты одновременно загудели, что баба — дело, конечно, святое, но с бензином сейчас гораздо напряженнее, чем с телками.

— Капитан, — протянул я ему ключи от рябовской машины, — там «Волга» стоит у входа. Сточи с нее литров пять. Только не увлекайся.

Капитан выскочил на улицу, старлей умело тасовал колоду, но в этот трудовой процесс вмешался телефонный звонок.

— Да, — продолжал тасовать колоду старлей, прижимая плечом трубку к уху, — подумаешь, пропал. Зарплата же была. Не орите… Не волнуйтесь… А в морге были? Тоже нет. Ну, раз в больнице и морге нет, найдется. У нас? Сейчас посмотрю…

Старлей положил трубку на стол, быстро сдал карты, ловко бросил сигарету в рот, затянулся и закончил беседу:

— По нашим данным его здесь тоже нет. Если через три дня не найдется — подавайте заявление.

— Не дадут играть, мать их, — выругался лейтенант, — сейчас хоть разбивай этот телефон.

Словно подтверждая его слова, звонок снова оторвал игроков отдела.

На этот раз трубку схватил лейтенант с таким видом, будто собирался расправиться с надоевшим ему аппаратом.

— Да. Ага, конечно. Нет Петра Григорьевича, — лейтенант подмигнул старлею, — он на задании. Конечно, передам. До… Да… Да… До… Да! До свидания!

— Чтоб вы уже пропали, — заметил лейтенант, с силой бросив трубку на рычаги.

В кабинете снова появился капитан, сверкая улыбкой и форменными пуговицами. Он протянул мне ключи, намекнув, что с него причитается, еще раз повторил указание насчет срочного вызова на боевое задание и умчался.

Не успел лейтенант запереть за ним дверь, как телефон напомнил о своем существовании.

— Да… Здравствуйте, Григорий Пантелеймоныч… Даю… — на этот раз трубку взял молчавший до сих пор второй лейтенант.

— Петро, батя тебя…

— Батя, да… Достал кое-что. Завтра обещали… Да. Конечно, приеду, — старлей Петро положил трубку и грустно заметил:

— Операцию бате надо. Так они сказали — привозите, только сначала достаньте все лекарства, шприцы, капельницы. И если их машина забирать будет — еще пять литров бензина. А так — даже не принимают.

— Это еще ничего, — успокоил старлея младший по званию, вернувшийся от двери, — у меня вот сосед помер. Хороший старик был. Две Славы имел. Вызвали ему «скорую» соседи со второго этажа, а как говорить, не знали. Те ж первым делом о возрасте интересуются. Они и сказали — семьдесят три. Так… В общем, помер старик, «скорой» не дождался.

Старлей Петро покачал головой:

— Я сегодня только за уколы две зарплаты отдал. А еще таблетки нужны, капельницы мне на «шарика» один обещал. А еще же хирургу надо дать, анестезиологу, нянечкам…

Телефон взорвался очередным звонком.

— Да, понял. Нет, не получится. А у нас ехать не на чем. Сами обещали хоть восемь литров в день, а мы уже неделю… Да. Есть. Понял.

— Так я ему и поеду, — заметил старлей, кивнув на телефон. — Сам еле вчера домой добрался. Лампочка красная второй день горит…

Очередной звонок не позволил старлею закончить фразу.

— Да! Что значит, сосед угрожает? На то он и сосед по коммуне… Что? Пистолетом угрожает? Выезжаем.

Менты подскочили, как ошпаренные.

— Ребята, — обратился ко мне и Рябову старлей, — тут рядом, мы быстренько.

— Да, — горячо поддержал его лейтенант, постоянно бегающий к двери. — Туда и назад.

— Пистолет мой будет, — заявил второй лейтенант.

— Иди к черту, — взорвался старлей, — ты и так в прошлый раз брал. Хватит.

— Так тот маленький, — не сдавался пред старшим по званию лейтенант. — Давай так, если там большой пистолет, так я его себе возьму, а тебе маленький отдам.

— Разберемся, — неопределенно ответил старлей, хотя по тону было ясно, что такой обмен его мало устраивает. — Поехали.

— Рябов, в такой обстановке мне еще не приходилось проводить производственные совещания, — заметил я, стоило нам остаться наедине.

Продолжить беседу с коммерческим директором мне не удалось. Телефон снова дал знать о своем существовании.

— Слушаю, — придал я своему голосу грозные оттенки. — Петр Григорьевич на задании. Гончаренко — в засаде… На вызове… Нет, не могу, один остался… Передам.

Я положил трубку на стол, после того, как в ней раздались короткие гудки, и вытащил штекер из розетки.

— Знаешь, Рябов, после звонка твоих механиков я что-то совсем перестал доверять телефонной сети.

— А я ей всю жизнь не доверял, — наконец-то соизволил раскрыть рот Сережа.

— Скажи, что за театрализованное представление ты устроил в моем кабинете?

— Мне кажется, кто-то начал делать там театр до меня. Я только продолжил. Что тебя еще интересует?

— По-моему, с Мариной ты немного…

— Наоборот, я хотел ей максимум удовольствия сделать. Она просто не понимает, как это можно спокойно заниматься любовью.

— То есть, Сережа? Марина что, отлупила тебя перед тем, как получить удовольствие?

— Нет. Видимо она до того привыкла побеждать мужиков, что не понимает, как может оказаться снизу без сопротивления. Заставила меня чуть ли не насиловать ее. Поддавалась, конечно, но все-таки… И чтобы обязательно белье резать, перед тем, как засадить.

— Да, век живи, век учись. Никогда бы не подумал, что боевые навыки Марины влияют на ее эротические фантазии.

— Я же тебе говорил — попробуй, — усмехнулся Сережа, — только прежде не забудь ударить ее несколько раз, руки тоже желательно чем-то связать, трусы ножом располосуешь — и вперед. А после первого сеанса она так выдает, обалдеешь. Рассказывать не буду, чтобы не портить возможного удовольствия.

— Конечно, Константин уже попробовал.

Сережа от души расхохотался.

— Неплохая затея. Что-то вроде твоих забот о Городецком. И сколько же ты заработал на нем?

— Это Петр Петрович на мне заработал. Выражаясь его же терминологией — десять лет без права переписки.

Рябов полез в боковой карман, достал точную копию компакт-диска, который я изъял у покойного Петра Петровича.

— Тогда получи подарок. Кстати, ты подал заявление, что «Волгу» угнали. Так ее менты уже нашли. Я пришел выставить ребятам за хорошую работу.

— Какие еще заботы обо мне ты успел проявить?

— Так, ерунда. Вроде двух снайперов у гостиницы «Море». Я еще ночью покружил там, пока ты дверными работами занимался.

— На «Ниссанчике» кружил?

— Как ты догадался? — чересчур иронично продемонстрировал удивление Рябов. — Так что я дал тебе еще раз поиграться. Но это — действительно в последний раз.

— По-моему, ты ошибаешься. Мне самому решать.

— Думаешь, я бы позволил тебе уйти на это свидание, если бы… Ладно, хватит.

— Договаривай.

— Ты как-то спрашивал: есть ли у меня человек в команде Городецкого. Продолжать?

— Только не рассказывай, что он вытащил пули из патронов пистолета Петра Петровича…

— Это было бы топорной работой.

— Иди к черту, Рябов. Ты постоянно не даешь мне чувствовать себя самостоятельным человеком. Что Баранаускас?

— Написал чистосердечное признание: прибыл в Южноморск по заданию Игнатенко убрать Городецкого. Ну дальше, конечно, подробности, что до цели не добрался, но это не важно. Мы под строчкой поработаем, где главное сказано — и порядок.

— И что дальше с ним?

— Жизнь гарантирована. Я, конечно, предложил ему вернуться в Москву, под конвоем, ради шутки. Но Баранаускас предпочитает сидеть у нас. Так что с этим все. Кроме твоих дел.

— А что такое? — я чуть ли не имитирую Костины интонации.

— Вершигора будет сильно недоволен, когда узнает о смерти Городецкого. У ментов же свои интересы. Труп рано или поздно будет опознан. А если бы Городецкий просто исчез…

— Тогда бы у Вершигоры было меньше работы. Слушай, Рябов, кто бы мои интересы учитывал? Шанс договориться был. В конце концов ненавязчиво намекни Вершигоре, что обязанности по очистке города от всякой дряни мы свято выполняем, только из-за заботы о его кореше Карпине. В конце концов Карпин сам что-то провякал о лицензиях на убийства. Можно подумать…

— Можно, но не нужно. Прикрытие еще никому не мешало. Значит, это дело закончено.

— Не считая событий, которые, несмотря ни на что, могут произойти в Москве.

— Если Игнатенко вывернется — осложнит нам жизнь. Однако не настолько, чтобы мы не смогли сделать ответный ход. В конце концов, дело можно представить так, что мы оказывали Игнатенко услугу.

— Хорошо, Сережа, ты обмозгуй все и давай на сегодня попрощаемся. Неси боевое дежурство в ожидании защитников правопорядка, а мне нужно возвращаться к работе.

— Значит, ты считаешь, не все еще кончено?

— Думаю, что не все.

— Я тоже так думаю. Потому что знаю, с кем имею дело, — хитро прищурился Рябов.

Если бы он ответил как-то по-другому, быть может, я бы сказал, что принимаю его соображения о заместителе по коммерческой работе. Так что Вохе придется подождать до тех пор, пока Рябов еще раз не обратится ко мне с этим предложением.

53

Очередной толмач говорил торопливо, иногда я не улавливал окончаний фраз, но такая манера речи компенсировалась еще тем, что переводчик шепелявил. Гершкович, думаю, тоже до конца не понимал, чего от него хочет этот иностранец, хотя толмач, наверное, переводил все правильно, потому что иногда даже размахивал руками точь-в-точь, будто его наниматель.

— Мистер Смайлз утверждает, что при введении расчетов по клирингу, — вдалбливал нам переводчик, — вы должны будете взять на себя…

Ну, дает мистер Смайлз, Котя еще ничего конкретного не сказал, а уже должен. За те два часа, что я слушаю ахинею в этом кабинете, узнал по крайней мере, два новых для себя слова. Боюсь только, не повторю их даже при большом желании. А вообще — опыта наперенимался не хуже, чем работники сельского хозяйства на республиканском слете аграрников, когда первый цековский секретарь, видевший свеклу только в своей тарелке, популярно объяснял колхозникам, как ее выращивать.

Наконец, Гершкович открыл рот и поведал переводчику: предложение мистера Смайлза вызвало у него неподдельный интерес, однако Коте нужно прикинуть все «за» и «против», чтобы дать ответ. Озабоченность убежала с Котиного лица, стоило только этой паре поплотнее закрыть за собой дверь.

— Они мне уже сидят все в печенке, — высказал свои соображения по поводу благополучно завершившихся переговоров директор «Олимпа». — Кажется, даже меня эта мелкая заграничная фарца и то хочет поиметь за сырьевой придаток. Видишь, на какой уровень бизнеса мы вышли: на тебе, небоже, что мне негоже.

— Слушай, Котя, а чего ты их всех не пошлешь?

— Среди десяти-двенадцати предложений все-таки одно дельное проскакивает. А пошлешь одного — он сразу тебе рекламу сделает. Так что легче себе уши забивать всякой дурью.

— Да, Котя? Как же я буду вести эту международную деятельность? — замечаю с растерянным видом.

Котя задумчиво протер толстые линзы своих очков и честно предупредил:

— Нелегко будет. Особенно, если возникнет вопрос конвертации молдавского купона через украинский карбованец при прохождении на российской межбанковской бирже и обмене полученной выгоды на белорусский рубль или лит. Кстати, литы — это Латвия или Литва? Я их всю жизнь путаю…

Мы внимательно посмотрели друг на друга и от души рассмеялись. Чем только не приходится заниматься, на какую муровину тратить время, когда ради престижа легальной фирмы опускаешься на уровень совкового бизнеса.

— Хотя я недавно с австрийцами неплохо поработал, — наконец-то поведал о выгодном сотрудничестве с иноземцами Гершкович, — заработал не меньше, чем если бы из Москвы привез два чемодана «Марса». Хотя я с большим удовольствием приобрел бы московскую шоколадную продукцию, «Три богатыря», например.

— Слушай, Котя, у меня за офисом есть помойка, такая большая, красивая, жаль только, что все наши свалки почему-то организовываются в тылу зданий, а не перед ними. Так вот, на этой помойке постоянно рыщут какие-то индивидуумы насчет пожрать, чем собаки побрезговали. Вчера одна парочка живописная там околачивалась. Так один сходу нашел иностранческий пакет и стал его хрумкать. Второй бомж или пенсионер, кто их сейчас разберет, спрашивает у приятеля, чего он такого вкусного там раскопал — «Марс», «Сникерс»? А тот ему отвечает — еще лучше, куда там «Марсу», самый настоящий «Тампакс».

Котя, не задумываясь, спросил:

— Сам придумал или кто-то рассказал?

— Знаешь, я иногда придумываю, а потом все рассказывают без ссылок на автора, нарушая, таким образом, Бернскую конвенцию…

— Если Бернскую конвенцию Советский Союз не подписывал, так мы вряд ли доживем, когда люди будут обязаны делать ссылки даже на тебя. Это правда, что ты придумал самый короткий анекдот в мире?

— Неправда, Котя. Слово «коммунизм» произнесли задолго до моего рождения.

В нашу мирную беседу самым бестактным образом вмешалась секретарша.

— Константин Исаакович, генеральный директор фирмы «Козерог» еще у вас?

— Да, — ответил селектору Котя.

— Его тут спрашивают. Мистер Юджин Лернер.

— Проси, — скомандовал Котя, с интересом наблюдая за мной, попутно заметив: — Только не надо ничего рассказывать. Потому что учиться у тебя мне нечему. Ты тут с хронцем пообщайся, а я…

Дверь открылась и в кабинет вошел еще один представитель частного капитала, который, по всему видно, как и другие фирмачи, мечтал лишь о том, чтобы взять нас с Котей за руку и привести на мировой рынок. А там — ажиотаж, представители фирм, давным-давно поделивших сферы влияния, ждут не дождутся, когда же мы составим им компанию, сходу потребовав своей доли при раздаче подарков в виде рынков сбыта.

— How do you do, mister Lemer? We glad to invite you in sunny, hostfull Yujznomorsk,[1] — рискнул я обойтись без услуг переводчика.

Мистер Лернер пристально посмотрел на меня и задумчиво ответил:

— Your Yujznomorsk can consider as second Venece after Moscow’s cold.[2]

— Mister Lemer, one city is so beatiful that I consider not correct to compare it with another cities,[3] — несколько жестко заметил я.

Котя рывком поднялся из-за стола и заметил:

— Передай мистеру Лернеру экскьюз меня, но тут по-быстрому нужно съездить ненадолго по одному важному бизнесу.

Гершкович выкатился из собственного кабинета, я посмотрел в темно-карие глаза мистера Лернера и с грустью сказал:

— Autumn was always more warm here it compare it with other cities,mister Lerner. If perhaps I can name you by mister Sharke?[4]

Юджин молчал: на какое-то мгновение мне показалось, что глаза его увлажнились или это освещение во всем было виновато. Гершкович, несмотря на старинный призыв «Трудовой день — на сэкономленной электроэнергии», никогда не обращал внимания на постоянно возрастающие накладные расходы.

Я нащупал в кармане пачку сигарет, бесцельно покрутил ее в руках и бросил на стол. А потом тихо сказал:

— Здравствуй, Женька.

Женька Лернер. Последний раз я его видел девятнадцать лет назад, когда он, резко обернувшись на мой крик: «Возвращайся!», завопил что-то с подножки поезда, уносящего его в Москву, вытягивая тощую шею над фирменным беретом проводницы. Вот он и вернулся.

Мы не виделись почти два десятка лет и, судя по Женьке, я понял, как изменился сам за это время; если ежедневно глядишь в зеркало, о переменах на себе можно догадаться лишь благодаря таким встречам. Когда-то я даже не мечтал увидеться с Женькой, ставшим для всех изменником родины, отщепенцем и прочими эпитетами, которыми охарактеризовал его комсорг Карадимов, политически правильно поставив вопрос о дальнейшем пребывании в рядах ВЛКСМ враждебного миру социализма Лернера, еще за два года до его отъезда.

Я, правда, успел тогда брякнуть, что Женька за проклятым бугром по-быстрому организует местную комсомольскую ячейку, которая станет вредить загнивающему капитализму. Но комсорг Карадимов прекрасно понимал, что профессионально идиотничать на комсомольско-партийной работе можно только здесь. Может быть, поэтому, когда отменили шестую статью в Конституции СССР, Карадимов сам уехал в Бостон, хотя тогда уже никто его отщепенцем не называл и не пугал, что он еще на коленях приползет к советскому посольству, как другие изменники.

И хотя я был уверен, что мы с Женькой никогда не увидимся, почему-то много раз представлял себе эту встречу. Но она была совсем не такой, как сейчас. Да, убеждать себя, что уехавшие по-прежнему остаются твоими друзьями — занятие глупое. Это бывшие друзья. Передо мной стоял незнакомый человек из другого мира. И еще я понял, что ребята, которые разъехались из нашего города по всему миру, тоже стали чужими, и своими друзьями я их считаю только благодаря памяти. Какой же это друг, если ты не можешь прийти к нему в трудную минуту, если все общение на протяжении десятков лет — несколько писем и редкие телефонные звонки в первые годы разлуки? Теперь и до писем руки не доходят, да и о чем писать бывшему другу, ставшему чужим человеком.

Жаль, конечно, но после того как Южноморск эмигрировал, друзей у меня в этом мире не осталось. А бывают ли вообще друзья, тем более двадцать лет спустя? Пусть кто-то считает Бальзака более великим, чем Дюма, но только не я. «Три мушкетера», гимн мужской дружбе, выше которой ничего не бывает — редкий случай в мировой литературе. «Двадцать лет спустя», первая встреча Д’Артаньяна с Портосом. А первая реакция Портоса на появление старого, так сказать, друга? Портос испугался, что Д’Артаньян будет просить у него денег. Когда-то они рисковали жизнями друг ради друга, но двадцать лет спустя мир видится совсем по-другому… Может быть, поэтому молчит Женька, он же в той Америке торчит — будь здоров. Впрочем, как и продюсер Джек Абрамов, юрист Майкл Горбис, журналист Пит Ярмольник и десятки тысяч других южноморцев. Во всяком случае, не приходилось слышать, чтобы кто-то из уехавших рылся там в помойках или сосал собственную лапу. Все живут, как люди. И Женька тоже.

— Привет, изменник родины, — с деланной радостью бросил я, но Женька даже не попытался пошутить по этому поводу. Он и не скрывал, что мы стали чужими людьми.

— Слушай, Женька, скажи честно, почему ты приехал?

— Мы же договорились, — с заметным акцентом сказал Женька. — Мне передали твои слова — и я здесь.

— Я спрашиваю — почему ты здесь? Ведь прошло много лет, и ты вполне мог сделать вид, что не понимаешь, о чем речь.

— Ты можешь сказать, что я стал черствый. Но слово есть слово. Сентиментальность хороша в молодости и старости. Мы же оба не так сильно постарели, чтобы на меня напал склероз. И сентиментальность.

— Хороший ответ, Акула. Но ты все-таки умолчал о главном. Скажи, тебе никогда не хотелось вернуться? Просто побродить по улицам…

— Это желание испытывают все, — вот теперь я услышал в его голосе неподдельную грусть. — Но все, кто ездил сюда в гости… Я бродил по улице, где мы жили. Там уже никого не осталось, новые люди. Извини, но мои сравнения не в их пользу. Одна жлобня. Город стал грязный, в парадных воняет, на улицах — баки с мусором. Это не тот город, из которого меня выпихивали… В общем, я побывал здесь, как многие другие, и вернусь домой совершенно спокойный. Второй раз меня сюда уже не потянет. Как не тянет и их. Они пытались объяснить, но я не понимал. Теперь я все понял.

— Ты не жалеешь, что уехал?

— Теперь нет. Эта страна не предназначена для жизни нормальных людей. Я недавно видел объявление. Одна фирма занимается туризмом в экстремальных условиях — джунгли, пустыни. Можешь с ней связаться, предложить дикие условия в европейском городе. А что бы я делал, если бы не уехал? Там я стал нейрохирургом, а здесь меня бы к медину с пятой графой не подпустили. А у кого ты лечишься, мне говорили, в Южноморске толковых врачей не осталось.

— Женька, я просто не болею, потому что лечиться не у кого. И не шью костюмы, а покупаю готовые. Не иду под суд, потому что хорошие адвокаты тоже сбежали. И так далее, чтобы тебя больше не расстраивать. Значит, торчишь там неплохо?

— Да. Сейчас людям немножко труднее — такая толпа набежала. Но и они устраиваются. Хуже, чем в совке, нигде нет. Тем более — в Америке. Я там уже пятнадцать лет. Сбежал от Советской Армии и попал в израильскую. Год воевал. Потом переехал в Штаты.

— Я могу дальше все рассказывать сам — про дом двухэтажный с бассейном, то что у тебя четверо детей — знаю, зарабатываешь лимон долларов, да?

— Нет, в прошлом году я заработал шесть миллионов, но налоги, ушло триста двадцать тысяч.

— Не повезло тебе, Женька, у нас бы с шести миллионов ты бы не триста штук отдал, а тебе бы их оставили. И еще спасибо бы сказал, если бы оставили столько. И жил бы ты в своей прежней хате с четырьмя детьми аж в двух комнатах… Сколько у тебя там комнат?

— В доме двенадцать, вместе с биллиардной и курительной. Но нас же все-таки шесть человек. Босс намекал, что в моем положении нужен дом посолиднее. А ты как живешь?

— Как прежде. Слушай, Женька, а ты там рыбачишь?

— Редко. Последний раз ловил лосося в Айдахо. Летали на вертолете, в ту wilderness[5] иначе не доберешься.

— Я тоже недавно на рыбалке был. И, представь себе, тоже на вертолете летал, — усмехнулся я, понимая, что все побочные вопросы мы уже обсудили и сейчас пора переходить к делу. Однако, Женька задал совершенно неприличный с американской точки зрения вопрос:

— Ты хорошо зарабатываешь?

— Не жалуюсь, — ответил я, и в душу стало закрадываться сомнение: неужели Женька думает, что мне нужна его помощь в материальном плане. — В прошлом году намолотил больше пятидесяти миллионов.

— Рублей.

— Нет, долларов. Причем, не чилийских, не сингапурских, не канадских и даже не австралийских. И в отличие от тебя налогов не заплатил. Налоги можно платить в твоей стране, где государство обслуживает человека, а не загоняет его в гроб.

— А как относится к такому ваше правительство?

— Это у вас — правительство, а у нас — наперсточники. И парламент, созданный по ленинской идее, только до сих пор кухарки не научились управлять государством. Умеют только отнимать и делить, с учетом своей персональной кастрюли.

— А кто это «наперсточники»?

— Да, отстали вы от нас, в этом деле мы Америку точно перегнали. Долго объяснять, Женька. У тебя еще много времени?

— Сегодня вылетаю в Москву.

— Если керосин будет.

— Что?

— Ничего, извини. Значит, сегодня ты вылетаешь в Москву. А оттуда?

— Домой. Зачем ты позвал меня?

— Мне нужно переправить на твою родину кое-какие документы. Чтобы обеспечить себе надежную жизнь в этой стране. Не волнуйся, там нет военных тайн. Но публикация этих документов на Западе желательна как можно скорее. Это и вам на руку. Тем более, что на этих материалах ты сможешь заработать…

— Нет, — резко сказал Женька, и я понял, что не ошибся. — Никаких разговоров. Думаешь, я не помню? Ты был единственный, кто помог, когда у нас с мамой копейки не осталось. Кроме тебя никто не пришел на вокзал, все испугались. Что я должен сделать?

— Можешь ли ты вместо Штатов вылететь в Австрию, Францию или какую-нибудь другую европейскую страну? Конечно, мне было бы лучше в Австрию или Германию…

— Смогу, — твердо сказал Женька. — Куда скажешь.

— Тогда в Берлин. Зайдешь на Иохимшталлерштрассе, дом номер четырнадцать. Скажешь, что ты мистер Шарки. Вот там тебе и передадут кейс с документами. Мне будет проще, и ты ничем не рискуешь, проходя таможню. Документы передашь корреспонденту «Вашингтон ньюс» мистеру Стиву Кнеллеру. Помнишь Степку? Нет, так будет о чем поболтать при встрече, он тебя все-таки помнит. Вот и все, мистер Лернер. I’m glad to thank you for your great oblige at my country.[6]

Женька молча пожал мою руку.

— Иди, Женя, иди и не оборачивайся, — сказал я ровным голосом, хотя что-то чуть было не заставило его дрогнуть.

Мистер Лернер вышел из кабинета. Я все равно оплачу эту услугу, пусть не столь явно. Думаю, Женька не будет против, если ко дню Четвертого июля его дети получат подарки от старого приятеля отца. Хотя прекрасно понимаю, что вряд ли когда-нибудь увижу их, а эта встреча с Женькой была последней. Мы поговорили о чем только могли. Я даже тактично не задал вопрос о его матери, которая до сих пор живет в Израиле и не хочет видеть сына, искренне считая его предателем родины. Только я не понимаю: какую именно родину она имеет в виду? Впрочем, для чужого человека, который когда-то был моим лучшим другом, это, должно быть, значения не имеет.

54

Прошло несколько дней; ноябрь обжег город холодным дыханием и умыл его грязные, как никогда, улицы теплым дождем. Я не торопясь шел по тротуару со множеством выбоин, где скопилась дождевая вода, а ветер гнал вдоль улицы обрывки бумаг, перемешивающихся со внезапно опавшей листвой. Мистер Лернер, который наверняка уже попал на самим собой выбранную родину, прав стопроцентно: я только сейчас понял, что бреду по совсем незнакомому мне городу, с осыпающимся фасадом, мимо гигантских баков, переполненных мусором, который никогда не вывозят вовремя. Мусор переполнял баки, уверенно захватывал куски тротуара возле них, наглядно доказывая — один из красивейших городов Европы уже превратился в гигантскую помойку, на которой идет строительство очередного светлого будущего.

Тем не менее, я люблю этот город, быть может потому, что помню и знаю, каким он был раньше. Город ни в чем не виноват. Из него выжили людей, которыми он гордился по праву, а вновь прибывшие люмпены уверенно наводят в нем порядок, наиболее приемлемый для своего существования. Особенно в новых районах, где настоящего южноморца можно найти с большим трудом — вырванные с мясом трубки в телефонных будках, превращенных в сортиры, изгаженные лифты и парадные. Что тогда говорить о мусоре… Если даже в центре уже никто не следит за чистотой, значит точно город уходит в прошлое.

Вот и мой подвальный офис — еще одна отличительная черта нашего бурного времени. Подвальная экономика, пещерный уровень бизнеса и, соответственно им, — зависть подавляющего числа населения по поводу прожиточного уровня какого-то африканского негра, зарабатывающего аж пятьдесят долларов в месяц. Хотя, если честно, за такие деньги работать не станет даже последний африканский сумасшедший. Много лет назад наши несчастные беженцы отмечали в письмах на родину: «Вы счастливы оттого, что не знаете, насколько вы несчастны». Интересно, что бы они сказали сейчас?

Дверь моего офиса плавно подалась и в таком возвышенном настроении я прошел в свой кабинет, с удивлением отметив, что Марины на рабочем месте почему-то нет. Зато за моим столом уверенно расположился Рябов, ожесточенно тыкающий в калькулятор своими нежными пальчиками, способными скручивать гвозди в спираль.

— Я вижу, у нас появился новый бухгалтер, — поздоровался я с Сережей.

— Просто подсчитываю, во сколько нам обойдутся подарки к празднику, — пожаловался на возросший объем работы коммерческий директор. — Бухгалтер на рога встал, когда увидел, какие расходы у менеджера. Сказал, без нашего согласия цента не даст. Менеджер бесится, кричит, что уже затратил личные сбережения.

— Сережа, я не против усиленной прикормки нужных людей. Так что…

— Я тоже не против. Но все-таки…

— Ну тогда поменяй чего-нибудь. Например, «Панасоник» на «Саньо» или «Роллекс» на «Ситизен». Экономия будет неплохой… Но, скажу тебе честно, Сережа, не это главное. Главное, что я сегодня пешком шел по улицам, никуда не спешил, а впервые после нашего совместного отдыха спокойно дышал воздухом.

— Воздух… Словом, в противогазе им только дышать, — заметил чересчур следящий за своим здоровьем Рябов.

Я не обратил внимания на замечание Сережи и спокойно заметил:

— А самое главное — ничьих морд рядом не видел и не опасался, что меня кто-то опять захочет стукнуть по голове.

— Раз ты не видел ничьих морд, значит, ребята работают профессионально, — сходу начал огорчать меня Рябов. — Кстати, твой германский сюрприз не прошел. Сегодня утром мне сказали, что спецслужбы перехватили какие-то документы. Ты это сделал специально?

— А как ты думаешь?

— Я тебя слишком хорошо знаю.

— Тогда к чему лишние вопросы?

— Я просто не понимаю до конца, что это нам дает.

— Уверенность в завтрашнем дне.

— А если они не…

— Если они не, то могу сообщить тебе, что все материалы существуют в трех экземплярах. Один в нашем личном архиве, второй — сам знаешь где. Отгадай, куда делся третий экземпляр?

Рябов недовольно промолчал. Хотя Сережа в своем деле ас, он никогда не решал многоходовок с двойной подстраховкой. Что делать, эту школу я проходил у Вышегородского, и хотя Рябов постоянно общался со стариком, он отвечал только за безопасность нашего синдиката, а я — за его финансовую деятельность. И за Сережину работу старик с меня ответственности тоже не снимал.

— Ладно, Рябов, не переживай. Теперь дело точно закончено. Потому что то дерьмо, которое мы с тобой собирали и классифицировали порционно, выдала сегодня своим читателям некая газета «Ньюсвик». Так что — продолжение следует. И увеличение тиража газеты — тоже. Вот теперь мы можем быть спокойны на все сто процентов. Тем более, что вражеский «Голос» тоже не остался в стороне, правда, в виде обзорного материала, но с некоторыми деталями.

— Босягин сработал?

— Я всегда считал, что основной удар должен наносить тот, кто как бы остается в стороне. Ты что думал, я понадеюсь исключительно на засвеченного даже тобой мистера Лернера?

— Мне кажется… — начал выдавать свои соображения Сережа, но закончить фразу ему не дал дикий хохот сотрудников фирмы.

— Что там случилось, Сережа?

— Начальник отдела снабжения подарки раздает. К празднику.

— А я думал, ты приковал Марину где-то в другом месте, чтобы ему удобнее было.

Рябов хотел достойно ответить, но внезапно в коридоре раздался вопль: «Я тебя убью!»

Рябов с ухмылкой посмотрел на меня.

— Наверняка, Костенька опять отличился. Иногда мне кажется, что это ты в миниатюре, так сказать.

Я вышел в коридор, оставив без внимания гнусный намек Рябова и понял, что коммерческий директор, как и во многом, оказался прав. По крайней мере насчет способностей начальника отдела снабжения. Потому что Костя стремительно бежал по коридору, даже не пытаясь отстреливаться от гнавшегося за ним генерального менеджера. Все это проходило под дикий хохот сотрудников, некоторые из них держались за животы, прижимаясь к стенам.

— Что случилось? — хватаю за волосатую руку главного инженера после того, как погоня выскочила вслед за убегающим Константином из подвала на улицу.

Главный инженер продолжал давиться булькающим смехом. Совсем недавно весь офис хохотал над ним самим, а теперь, похоже, главный инженер уже простил Костю только за то, что он сделал гадость кому-то другому.

— Я тебя спрашиваю, — дернул я за руку главного инженера и привел его в чувство всего одним вопросом: — Что, менеджер, как и ты, любит жрать «Вискас»?

Лицо главного инженера побагровело еще больше. Он отдышался и поведал:

— Сегодня же подарки к празднику…

— Ну и что?

— Как что, Костя менеджеру Линду преподнес.

Если он называет начальника отдела снабжения Костей, значит тот успел пристроить менеджеру необычайную гадость, иначе бы главный инженер так легко не простил бы Константину консервы из носорога, которые до сих пор вспоминают сотрудники.

— А что, Костя повторяться начал? — пробормотал я, намекая на первомайские праздники. В день солидарности всех трудящихся Костя преподнес бухгалтеру сюрприз, от которого тот едва не рехнулся. Возраст, наверное, сказался. Накануне Первомая бухгалтер нашел в своем кабинете огромную картонную коробку, сверху которой лежала красивая открытка с пожеланием новых трудовых успехов в семейной жизни. Стоило бухгалтеру развязать ленточку, которой была перевязана коробка, как из нее медленно поднялась во весь рост абсолютно обнаженная девушка и протянула ему руки. А все дальше сделал за бухгалтера Костя, щелкнув эту немую сценку «Полароидом». Бухгалтер от девушек в таком виде давно отдыхает, так что лучшей гадости начальник снабжения придумать не мог. Это уже не говоря о фотографии, которую он обещал подарить жене главбуха ко Дню печати.

Бухгалтер после этого кратковременного свидания в кабинете усиленно питался валидолом, хотя кроме платонических устремлений эта телка ничего сотворить не успела. Валидольная кормежка завершилась между Днем печати и Радио, когда Костя вернул бухгалтеру снимок, на который успели наглядеться все сотрудники, и заявил, что это была дружеская шутка. Бухгалтер изорвал фото на мелкие клочки и только потом дал Косте зонтиком по голове. Впрочем, к такой оценке своих творческих способностей начальник отдела снабжения, похоже, привык. А то, что бухгалтер с тех пор с Костей по поводу финансов никаких споров не затевает, опасаясь новых сюрпризов, так это начальнику отдела снабжения только на руку. Хотя с генеральным менеджером он связался явно на свою голову. Потому что он — не бухгалтер, который при виде обнаженной телки заикался и синел под дикий хохот сотрудников, подглядывающих в специально оставленную Костей щелку в двери.

— Кто эта Линда? — полюбопытствовал я.

— Заграничная штучка, — главный инженер поднял вверх указательный палец, густо поросший черным волосом. — Кукла надувная. Для тех мужиков, которые настоящую бабу уболтать не могут.

— И что здесь такого страшного?

— Так если бы Костя ему эту бабу втихаря подсунул, может и ничего. Но он ее надул возле двери его кабинета. Потом щелкнул этой Линде по носу, а у куклы изо всех дыр визитные карточки менеджера посыпались. И теперь все, кому ни лень, ее щелкают, хотя карточки уже закончились.

Входная дверь офиса громко хлопнула, и по рассерженному виду генерального менеджера было ясно, что Костя умеет не только поднимать настроение моим сотрудникам, но и очень быстро бегать.

— А-а, — заорал генеральный менеджер, надвигаясь на меня с таким видом, будто я помогал Косте надувать его праздничный подарок, — твои штучки, я знаю, почему эта пакость малая безнаказанно пьет у людей кровь…

Главный инженер не выдержал и заржал по-лошадиному. Генеральный менеджер тут же переключил на него внимание.

— Чего ржешь, забыл, как еще вчера мявкал? По сравнению с твоими кошачьими пилюлями эта резиновая баба еще ничего…

— Что ты сказал? — перестал смеяться главный инженер, — да я тебя сейчас попишу, борзота наглая…

Генеральный менеджер мгновенно подобрался, и я понял, что сейчас дружеская беседа перейдет в почти братские объятия.

— Брек, — сказал я, как можно тверже и тут же гаркнул на сотрудников, внимательно следящих за этим производственным освещением в коридоре, предвкушающих очередное спортивное мероприятие в честь праздника:

— Марш в кабинеты! Рабочий день еще не окончен…

Когда в коридоре остались только выпускающие пары, но все еще готовые вцепиться друг в друга руководители отделов, я небрежно заметил:

— Мне уже тоже его шутки сидят поперек горла. Если еще раз что-то отчебучит, заставлю его трахнуть эту Линду на ваших глазах.

Генеральный менеджер и главный инженер дружно улыбнулись, доказывая тем самым, что мир и порядок восстановлен. Перед тем, как выйти на улицу, я про себя подумал: если Косте отдать это распоряжение, вряд ли Линда окажет ему такое сопротивление, как Марина.

Вот теперь можно отдыхать. Подарки получили все сотрудники, их дети, а когда Рябов припрется сегодня на ужин в связи с окончанием дела с коллекцией Велигурова, так и быть, подарю ему пистолет ликвидатора. Конечно, подарок будет с намеком, но других я делать просто не умею. А для меня самый лучший подарок — это то удовольствие, которое я получаю от работы; от других попросту давно отвык, да и не люблю знаков казенного внимания в связи с какими-то датами, даже если это мой день рождения, который я никогда не праздную — тоже мне еще знаменательное событие.

Если речь зашла о подарках, то все-таки они помогают восстановить покой в семье. Потому что стоило попасть домой, как Сабина повисла у меня на шее четырехпудовой гирей, украшенной шубкой от фирмы «Ирина». Боже мой, эту шкурку я бросил в ее спальню еще позавчера, свято помня о своих семейных обязанностях в связи с наступающими холодами, могла бы попривыкнуть за это время, откуда столько эмоций?

— Дорогой, — собачья преданность, светящаяся в глазах супруги, немного пугает меня, иди знай, может Костя поделился с Сабиной этим замечательным «Гри Палом». — Дорогой, я так тебе благодарна, ты такой внимательный.

Я с трудом освободился от объятий супруги, сел в кресло у пылающего камина, вытащил из кармана записку Босягина: «Все в порядке» и бросил ее в огонь. Теперь все действительно в порядке.

Внезапно щебетание Сабины насчет того, что лучше меня в мире никого нет, сменилось почти тигриным рыком.

— Что это такое? — орала Сабина, тыкая пальцем в окно.

У дома стояла «Ауди», из которой вышла блондинка в точно такой же шубке, как у Сабины.

— Скотина! — перешла Сабина на столь же привычные для меня слова, как и дорогой и любимый. — Ты посмел подарить такую же шубку своей сучке. Ах ты…

Я хотел было достойно ответить, но уже не хватало душевных сил, видимо, сказывалось нервное напряжение последних дней и какое-то оцепенение, сходу охватившее меня после того, как я понял: это дело действительно закончено. Я расслабился до такой степени, что даже не сразу узнал Марину, которая переродилась в блондинку. Так что я без предварительных увещеваний открыл рот и громко произнес всего одно слово:

— Разведусь!

И, не наблюдая за дальнейшим поведением Сабины, вышел из дома, машинально нащупав в кармане нож с выкидным лезвием.

1992–1993 гг.