Чужая роль

24

Мэгги решила, что ей нужен план.

Она сидела на скамейке в здании вокзала на Тридцатой улице, в огромном гулком зале, заваленном старыми газетами и обертками от гамбургеров, провонявшего жиром, потом и зимними куртками. Была уже почти полночь, на всех скамьях спали бездомные. Мэгги вдруг подумала, что вполне может стать одной из них, и, стараясь не поддаваться нарастающей панике, снова приказала себе раскинуть мозгами. При ней были пакет для мусора с вещами, сумочка, рюкзак и двести долларов, пара хрустящих стодолларовых банкнот, которые дал ей Джим, перед тем как высадить у здания вокзала.

— Я могу тебе помочь? — участливо спросил он, и она, стараясь не встречаться с ним взглядом, протянула руку.

— Я хочу двести долларов. Обычный тариф.

Джим без возражений вытянул деньги из бумажника.

— Мне очень жаль, — пробормотал он.

Интересно, о чем же он жалел? И перед кем извинялся? Только не перед ней. В этом Мэгги была уверена. Теперь ей необходимо было найти хоть какое-то жилье. Ну и работу, конечно.

О Роуз не могло быть и речи. Об отце тоже.

Мэгги вздрогнула, представив, как тащит свои мешки по газону под лай мерзкой собачонки, смесь фальшивого участия и плохо скрываемого отвращения на физиономии Сидел, открывшей дверь, ее красноречивый взгляд «чего-то в этом роде я от тебя и ожидала», хотя губы про бормочут нечто совершенно иное. Сидел захочет подробностей, начнет выпытывать, что случилось с Роуз и с работой Мэгги, Задаст сотню назойливых вопросов, а отец будет сидеть молча, с погасшими глазами неудачника, и ни о чем не спросит.

И что же делать? Мэгги никак не могла представить себя в ночлежке для бездомных. Все эти несчастные женщины, разбитые судьбы, неудавшиеся жизни. Она не такая! Не пропащая! Она звезда, вот только бы кто-нибудь сумел это разглядеть!

«Ты не звезда, — прошептал голос у нее в голове, так похожий на голос Роуз, хотя Роуз никогда не говорила так холодно и злобно. — Ты не звезда, а шлюха, глупая грязная шлюха! Не способна даже сидеть за кассой! Не можешь свести баланс в чековой книжке! Выгнана из дома! Практически бродяжка! И трахнулась с моим бойфрендом!»

«Думай, Мэгги. Думай!» — яростно твердила она себе. Что у нее есть? Тело. Джим довольно спокойно расстался с двумя сотнями. На свете немало мужчин, готовых заплатить за то, чтобы она спала с ними, и уж, разумеется, полно таких, которые выложат денежки за стриптиз или танец в голом виде, — это по крайней мере что-то вроде развлечения. Можно сказать, творческое занятие. Сколько нынешних звезд прошли через это в начале карьеры! Первая ступенька на долгом пути восхождения.

Ладно же.

Мэгги испуганно стиснула свой мешок, услышав странный звук, но немного расслабилась, когда поняла, что это застонал во сне бродяга на соседней скамье.

Стриптиз — еще не конец света. Но не решает проблемы жилья. На дворе январь, холодное, мертвое сердце зимы. Она решила было сесть на электричку до Трентона, а оттуда — на другую, до Нью-Йорка. Значит, она попадет туда не раньше двух часов ночи, а что потом? Куда идти? Что делать?

Мэгги поднялась, крепко сжимая рюкзак в одной руке и пакет в другой, и отыскала расписание транзитных поездов. Куда они идут? Рауэй. Уэстфилд. Матауэн. Метачен. Ред-Бэнк. Литл-Силвер. Звучит неплохо, но что там на самом деле? Ньюарк. Слишком большой Брик. Фу. Принстон.

Она несколько раз ездила в Принстон к Роуз. В шестнадцать и семнадцать лет. И сейчас легко могла представить его: стоило только закрыть глаза. Здания из обтесанного серого камня, увитые плющом, с горгульями, злобно ухмыляющимися с карнизов. Комнаты студенческого общежития с каминами, широкими деревянными скамьями под окнами, служившими одновременно сундуками для запасных одеял и зимней одежды, и сами окна, забранные мелкими свинцовыми переплетами. Огромные аудитории с покатыми полами, заставленные жесткими деревянными сиденьями, намертво скрепленными с письменными столами. Вечеринку в подвале с бочонком пива в углу, гигантскую библиотеку — три этажа вверх, три вниз, и каждый просторный, как футбольное поле. Запах горящего дерева и осенних листьев, теплого красного, одолженного у сестры шарфа, завязанного на шее. Она, Мэгги, шагает на вечеринку по вымощенной серыми плитами дорожке, зная, что никогда не сможет найти обратный путь самостоятельно, потому что здесь уйма тропинок и здания кажутся почти одинаковыми.

— Здесь так легко заблудиться, — твердила Роуз, чтобы Мэгги не слишком расстраивалась. — На первом курсе я то и дело спрашивала дорогу.

Может, ей стоило бы там заблудиться? Доехать до Принстона, побыть там несколько дней и решить, что делать дальше. Все говорили, что она выглядит моложе своих лет, и, кроме того, при ней был рюкзак, а все студенты ходили с рюкзаками.

— Принстон, — сказала она и зашагала к кассе, где заплатила семь долларов за билет в один конец. В конце концов, она всегда собиралась вернуться в колледж. И что, если выбрала не совсем обычный способ? Когда она, Мэгги Феллер, поступала как все нормальные люди?

В два часа ночи Мэгги шагала по темному кампусу Принстонского университета. Плечи ныли под весом рюкзака, руки онемели от тяжести пакета с вещами, но она старалась ступать уверенно, энергично, подражая снующим по тротуарам студентам, держа голову высоко, распрямив спину. Можно подумать, она знала, куда идти!

Она сошла с поезда в Принстоне и очутилась на гигантской автостоянке. Галогеновые лампы холодно сияли в темноте. Охваченная мгновенной паникой, Мэгги обернулась, но тут же увидела студентов… по крайней мере похожих на студентов молодых людей, исчезающих в подземном переходе. Она пошла следом и очутилась на другой стороне, где ждала другая электричка, поменьше. Купила билет и через пару минут оказалась в кампусе.

Поднимаясь на холм, Мэгги наспех, но внимательно присмотрелась к спутникам. Судя по обрывкам разговоров и количеству вещей, молодые люди возвращались с рождественских каникул. Очевидно, здешние девицы мало заботились о прическах и косметике, зато не вылезали из магазинов «Аберкромби и Фитч». На лицах ничего ярче блеска для губ, и все упакованы в вареные джинсы, свитера или фуфайки, рыжевато-песочные пальто плюс шляпы, шапки, шарфы, вязаные перчатки и зимние сапоги. Что ж, ясно, откуда у Роуз такой вкус.

Мэгги принялась мысленно перебирать свой гардероб. Маленький, завязывающийся на шее топ — нет. Кожаные штаны, вероятно, нет. Кашемировая двойка? Разумеется. Если бы таковая у нее была.

Холодный ветер кусал голую шею. Мэгги вздрогнула. Ей нужен шарф. И еще сигарета, хотя, похоже, ни одна из девушек не курила. Может, из-за холода, хотя скорее всего они просто некурящие. Наверное, потому, что ни одна девушка на рекламе «Аберкромби и Фитч» не курила.

Мэгги вздохнула и подобралась ближе к компании щебечущих девиц в надежде узнать что-нибудь полезное.

— Понятия не имею, — хихикнула одна из них, проходя мимо досок объявлений, увешанных записками, в которых извещалось обо всем на свете: от билетов в кино и на концерты до продажи подержанных гитар.

— Я думала, что понравилась ему, вот и дала телефон, но пока молчание.

Значит, ты не нравишься ему, кретинка. Если бы нравилась, давно бы позвонил. Вот и вся премудрость. И таких девиц считают умными?

— Может, тебе следует позвонить первой? — предложила одна из подружек.

«Ну да, конечно, — подумала Мэгги, которая не звонила мужчинам с тех пор, как в тринадцать лет перестала разыгрывать людей по телефону. — А еще лучше, вывеси плакат перед его комнатой, на случай если до него не дойдет».

Компания остановилась перед четырехэтажным каменным зданием с массивной деревянной дверью. Какая-то девушка, сняв перчатки, набрала код. Дверь открылась, Мэгги проскользнула вместе со всеми. И оказалась в просторном помещении, скорее всего общей комнате: полдюжина диванов, обтянутых вечной голубой тканью присутственных мест, несколько выщербленных журнальных столиков, заваленных журналами и газетами, телевизор, показывающий «Жизнь прекрасна». Мэгги так не думала. Лестница в глубине скорее всего вела в комнаты общежития, и, судя по шуму, вечеринки были в самом разгаре.

Мэгги опустила вещи и потерла занемевшие пальцы. Ну вот, первый шаг сделан. Просто блестяще.

Но беспокойный голосок внутри твердил, что дальше будет труднее.

Девушки, топоча тяжелыми ботинками как стадо слонов, стали подниматься по лестнице. Мэгги направилась за ними в туалет.

— Ну, позвоню я ему и что скажу? — жалобно допытывалась все та же дуреха.

Мэгги подождала, пока они уйдут, плеснула в лицо теплой водой и стерла все, что осталось от макияжа. Связала волосы в хвостик а-ля Роуз (любимая прическа принстонских студенток, насколько она успела заметить), освежила дезодорант, сбрызнулась духами и сполоснула рот. Для того чтобы сработал следующий пункт плана, она должна выглядеть на все сто или что-то вроде, если учесть, что ей пришлось вынести.

Мэгги вернулась в общую комнату и осмотрелась. Что, если она положит свои вещи за диваном? А вдруг их украдут? Нет, вряд ли. Здешние девушки уже обзавелись одеждой.

Поэтому Мэгги уселась на кресло в углу, обхватила руки коленями и стала ждать.

Ждать пришлось недолго. Четверо-пятеро парней в свитерах и брюках хаки, громко переговариваясь и источая пивные запахи, вошли и направились к лестнице. Мэгги пересела поближе, потом поднялась и подошла к ним.

— Эй, — окликнул ее один, щурясь, словно рассматривал Мэгги в телескоп. — Куда это вы?

— На вечеринку. — Она улыбнулась, как бы объясняя очевидное. Парень пьяно улыбнулся, держась за стену, чтобы не упасть, и заявил, что сегодня его счастливый день.

Веселье и впрямь было в самом разгаре. Пусть университет и принадлежал к «Лиге плюща» — там, где живут студенты, без вечеринок не обойтись. На сей раз все собрались в большом блоке с гостиной, диваном и музыкальным центром, двумя спальнями, деревянными кроватями и большой ванной, набитой льдом, в котором стоял неизменный бочонок.

— Принести тебе выпить? — предложил один из парней с лестницы, то ли тот, который клялся, что сегодня его счастливый день, то ли один из его приятелей. Мэгги уже не могла различить лица в полумраке и толкучке, но с готовностью кивнула и, подавшись вперед, почти касаясь губами его уха, прошептала:

— Спасибо.

К тому времени как он пробрался назад, расплескав по дороге половину пива, она уже устроилась в уголке дивана, кокетливо скрестив ноги.

— Как тебя зовут? — спросил он. Мэгги окинула его оценивающим взглядом. Невысокий, тонкокостный, со светлыми локонами, которые куда больше подошли бы шестилетней королеве красоты, чем студенту с хитрым недоверчивым лицом. Впрочем, сойдет и этот.

Мэгги была готова к вопросу.

— Эм, — бросила она. В поезде она решила, что больше не будет Мэгги. С этим именем она потерпела полную неудачу, не обретя ни славы, ни состояния. Отныне она будет просто Эм.

— Эм? — удивился парень. — Как тетушка Эм?

Мэгги нахмурилась. При чем тут какая-то тетушка?

— Просто Эм.

— Все равно, — пожал плечами парень. — Раньше я тебя не видел. В чем специализируешься?

— Ухищрения.

Парень кивнул, словно в самом деле понял. Что же, может, здесь и впрямь учат чему-то в этом роде? Нужно проверить.

— Я полтолг, — сообщил он, едва ворочая языком, и громко рыгнул. — Прети.

— Ничего страшного, — кивнула Мэгги с таким видом, словно находила отрыжку самой очаровательной вещью в мире. — А как тебя зовут?

— Джош.

— Джош, — повторила она восхищенно.

— Потанцуем? — спросил он. Мэгги пригубила пиво и отдала ему стакан, который тот галантно осушил. Они стояли лицом к лицу и танцевали… вернее, Джош дергался, словно пораженный током, пока Мэгги медленно извивалась, прижимаясь к нему бедрами.

— Bay! — восхищенно мяукнул он и, обняв ее за талию, прижал к вздыбленной ширинке. — Потрясно танцуешь.

Мэгги едва не засмеялась. Двенадцать лет занятий: балет, джаз и степ, — и все это теперь сошло за потрясный танец. Болван.

Но она сдержалась, наклонила голову, так что теплое дыхание едва коснулась его уха, а губы скользнули по шее.

— Не найти ли нам местечко потише? — спросила она. Потребовалось несколько секунд, чтобы до парня дошло.

— Заметано, — выпалил он, радостно блеснув глазами. — У меня отдельная комната.

Получилось.

— Только сначала выпьем, хорошо? — спросила она тоном капризной маленькой девочки. Джош вернулся с двумя стаканами пива и выпил сначала свой, а потом и ее. Снова обнял Мэгги за талию, повесил на плечо ее рюкзак и повел к лестнице в предвкушении, как ему казалось, блаженных минут, которые ждали их в отдельной комнате общежития «Блер».

— «Блер», — повторила Мэгги, почти волоча кавалера на себе. Пора заводить список: названия, имена. Только нужно быть осторожной. И умной. Умнее, чем Роуз. Нетрудно выжить там, где ты оказался на законном основании, но стать своей на чужой территории — задача, требующая и хитрости, и сообразительности, о чем твердила миссис Фрайд. Сообразительности, которой она наделяла Мэгги давным-давно, много лет назад. Той самой, которая у Мэгги была, что бы там ни показывали дурацкие тесты.

Джош распахнул дверь с видом императора, демонстрирующего дворец со стенами из кедра и золотым полом, и Мэгги поняла: нужно быть готовой к тому, что придется в самом деле заняться сексом с этим типом. Двое мужчин за одну ночь… не та статистика, которой можно гордиться.

Апартаменты Джоша оказались крошечной комнатой, заваленной книгами, кроссовками, черствой пиццей и кучками грязного белья.

— Будь как дома, — пробормотал Джош, жадно пожирая ее глазами, и плюхнулся на постель, сбросив на пол учебник химии, бутылку с водой, десятифунтовую гантель и то, что показалось Мэгги окаменевшим недоеденным сандвичем. Парень раскинул руки и ноги и подмигнул ей с холодной ухмылкой избалованного мальчишки, до сих пор получавшего любые игрушки, какие только пожелает, а потом ломавшего их из злости или каприза.

— Иди к папочке, — позвал он.

Но Мэгги медленно, маняще улыбнулась и, продолжая стоять у изножья кровати, кокетливо провела кончиком пальца по шее.

— Есть что-нибудь выпить? — прошептала она.

— На столе, — сказал Джош. Мэгги нашла плоскую коричневую бутылку. Персиковый шнапс. Фу, какая мерзость!

Но все же она глотнула, стараясь не морщиться от приторного персикового вкуса, и сделала знак глазами Джошу. Тот мгновенно очутился рядом. Губы его оказались холодными и какими-то противными, но она раздвинула их своим языком, в ритме песни Синди Лопер «Девушки хотят повеселиться», которую напевала про себя, и влила густую жидкость ему в рот.

«Когда рабочий день закончен…» — визжала Синди у Мэгги в голове, а Джош глазел на нее с пьяным восторгом, как будто умер и попал прямо в рай или по крайней мере в порносекцию его собственной, сокровенной видеотеки.

Мэгги уперлась рукой ему в грудь и слегка толкнула. Джош рухнул на кровать как подрубленное дерево. Она снова глотнула шнапса и, оседлав его, принялась тереться промежностью о солидный бугор на его брюках.

Держись, Мэгги. Только держись.

Она стянула топ. Глаза Джоша едва не вылезли из орбит, когда он увидел ее груди в слабом свете уличных фонарей, пробивавшемся сквозь стекло. Она попыталась поставить себя на его место, представить то, что видел он: гибкую полуобнаженную девушку с рассыпавшимися по плечам волосами, белой кожей, плоским животом и твердыми коричневыми сосками, нацеленными прямо на него.

Он потянулся к ней.

«Сейчас», — подумала Мэгги, наклоняя бутылку так, что липкая жидкость потекла по грудям и ниже, к поясу джинсов.

Он пыхтел, тяжело дышал и бормотал что-то невнятное, алчно вдыхая запах ее кожи и шнапса. Руки неуклюже шарили по ее джинсам. Мэгги надеялась, что он слишком пьян, чтобы расстегнуть молнию, и, похоже, не ошиблась.

— Погоди, — прошептала она, высвобождаясь и ложась рядом. — Хочу поухаживать за тобой.

— Ты супер, — ухмыльнулся Джош и замер, закрыв глаза. Мэгги прижалась к нему, поцеловала в шею. Он вздохнул. Она прикусила мочку его уха, проложила дорожку из поцелуев к ключице, постепенно замедляя темп. Джош снова вздохнул и потянулся к брюкам. Мэгги провела языком по его груди.

«Не спеши, — напомнила она себе, совмещая каждое движение языка и каждый поцелуй со стуком его сердца. — Не спеши…»

И каждый поцелуй был более легким, чем предыдущий. Каждого приходилось ждать дольше. Она держала себя в руках и дотянула до момента, когда его дыхание стало ровным, а из глотки вырвался храп. Мэгги приподняла голову, всмотрелась. Его глаза были закрыты, рот — открыт, а между губами то вздувался, то исчезал пузырек слюны. Джош заснул.

Заснул или отключился — сказать трудно, впрочем, особого значения это не имело. Пока все шло по плану.

Она осторожно сунула руку в его карман и извлекла пластиковую карточку. Студенческий билет. Прекрасно.

Потом Мэгги сползла на пол, отыскала свой топ и под храп Джоша натянула снова. Выудила из кучи белья на полу полотенце, дурно пахнувшее и заскорузлое, но искать здесь что-то чистое не имело смысла. Поэтому она схватила пластмассовую корзинку с мылом и шампунем и уже хотела выйти, когда заметила лежавший на письменном столе бумажник. Немного подумав, Мэгги открыла его. С полдюжины кредитных карточек, солидная пачка банкнот. Ладно, попозже она рассмотрит все как следует, а пока…

Мэгги положила бумажник в карман и шагнула к шкафу. Хватит ли у нее духа?

Подобравшись ближе, она медленно приоткрыла дверь. Оказалось, у Джоша не одна, а целых две кожаных куртки плюс куча рубашек, свитеров, брюк, кроссовок и сапог, джинсов и теннисок, ветровок и зимних курток. Тут был даже смокинг в пластиковом мешке из химчистки.

Мэгги захватила два свитера и порылась в углу. Сюрприз! Пуховый спальный мешок, еще в упаковке, и электрический походный фонарь. Их-то он никогда не хватится, а если и хватится, тот, кто купил ему эти вещи, наверняка пришлет денег на новые.

Джош хрипло застонал и перевернулся, с размаху плюхнув руку на подушку, где недавно лежала голова Мэгги. У девушки замерло сердце, но она вынудила себя досчитать до ста, прежде чем собрать добычу и сунуть в рюкзак спальный мешок и фонарь. Оставалось только выскользнуть в коридор. Хотя уже было четыре утра, стены тряслись от музыки и пьяных воплей: очевидно, веселье развернулось не на шутку.

Ванные комнаты находились в конце коридора и были заперты на кодовые замки, но, к счастью, распахнутая дверь женского туалета была подперта бесчувственным телом намертво отключившейся студентки, так и не сумевшей забраться из кабинки. Мэгги переступила через ее ноги, разделась, аккуратно развесив одежду на крючках, ступила под теплую воду и прикрыла глаза. О'кей. Второй пункт плана выполнен. Теперь неплохо бы перекусить и найти укромное местечко, где можно отдохнуть и собраться с мыслями. Подойдет библиотека одного из колледжей, тем более, насколько успела заметить Мэгги, тамошняя охрана обычно не всматривается в студенческие билеты. Если ничем не отличаешься от окружающих, тебя пропускают без лишних расспросов. Значит, сначала нужно достать мешок из-под дивана, потом пробраться в столовую и…

Мэгги опустила глаза и увидела валявшуюся на мыльнице белую пластиковую заколку для волос… такую же уродливую, как любила цеплять на себя сестра.

«Роуз». Мэгги едва не покачнулась под нахлынувшей волной сожаления. Дыхание перехватило.

«Роуз, прости…»

Никогда в жизни Мэгги не было так паршиво. Так тошно. Голая, одинокая, несчастная…

25

«Может, именно это и чувствуют, когда сходят с ума», — подумала Роуз и, перевернувшись на бок, снова заснула.

Во сне она заблудилась в пещере. Пещера все уменьшалась и уменьшалась, потолок опускался, грозя раздавить ее, пока она почувствовала, как влажные сталактиты… а может, и сталагмиты — Роуз всегда их путала — прижимаются к лицу.

И тут она проснулась. Собака, оставленная Мэгги, сидя на подушке, лизала ей щеки.

— Тьфу. — Роуз отодвинулась. Сначала она ничего не вспомнила, но уже через мгновение все обрушилось на нее. Джим и Мэгги. В ее постели. Вместе.

— О Боже, — простонала она. Песик поставил лапу ей на лоб, словно измеряя температуру, и вопросительно взвыл.

— Убирайся, — прошептала Роуз.

Но собака потопталась на подушке, свернулась калачиком и заснула. Роуз закрыла глаза и последовала ее примеру. А когда проснулась снова, было начало двенадцатого. Роуз, пошатываясь, побрела в ванную и едва не поскользнулась в большой луже. Посмотрела на мокрые ноги, на собачку, все еще дремавшую на подушке…

— Это ты наделала? — Роуз вздохнула, взяла бутылку с моющим средством, бумажные полотенца и принялась убирать. Вряд ли стоило ругать беднягу — ее со вчерашнего дня не выгуливали!

Покончив с лужей, Роуз прошлепала на кухню, включила кофеварку, насыпала в чашку хлопьев пшеницы и принялась лениво перемешивать их ложкой. Наконец она осознала, что не хочет «Брэн флекс». Вообще ничего не хочет. И, похоже, больше никогда не испытает чувства голода.

Она уставилась на телефон. Какой сегодня день? Кажется, суббота. Что же, впереди целый уик-энд, чтобы прийти в себя. А еще лучше сказаться больной и оставить кому-нибудь сообщение, что на этой неделе она не появится. Но кому? Будь здесь Мэгги, она бы знала, что соврать. Мэгги была настоящим мастером лжи во спасение во имя «дней здоровья», которые считала себя вправе требовать у начальства. Мэгги…

— О Боже, — простонала Роуз. Мэгги вернулась в дом отца, или прячется в кустах, или торчит на скамейке под окном, в полной уверенности, что утром Роуз передумает, остынет и пустит ее обратно.

Черта с два! Пусть не надеется.

Роуз, забыв про завтрак, поставила чашку рядом с раковиной.

А вот песик, очевидно, не разделял ее мрачного настроения или отсутствия аппетита. Он вдруг материализовался у ее ног и уставился на чашку влажными жадными глазами. Роуз вдруг поняла, что понятия не имеет, чем Мэгги кормила собаку. Она вообще не заметила в доме никакого собачьего корма. Впрочем, в последнее время она мало что замечала. Если не считать Джима. Или отсутствия последнего.

Роуз нерешительно поставила чашку на пол. Собака понюхала, лизнула, презрительно фыркнула и снова воззрилась на Роуз.

— Не пойдет? — спросила та и принялась шарить в шкафах. Гороховый суп. Скорее всего нет. Фасоль… вряд ли. Тунец! Или это для кошек?

Она решила попробовать. Смешав тунец с майонезом, поставила плошку перед собакой, а рядом — миску с водой. Не успела она оглянуться, как собака, дрожа от удовольствия, сожрала все до последнего кусочка и стала возить чашкой по полу, пытаясь вылизать оставшиеся капли майонеза и волокна рыбы.

— О'кей, — кивнула Роуз. Невероятно, но был час дня! Когда это она вставала так поздно? Квартира сияла чистотой благодаря вчерашней уборке.

Роуз прошла в ванную и долго смотрелась в зеркало. Обыкновенная девушка с обыкновенными волосами и обыкновенными карими глазами. Губы… щеки… брови… ничего примечательного.

— Что же со мной не так? — спросила она лицо в зеркале. Собака смирно сидела в уголке, дожидаясь, пока Роуз почистит зубы, умоется, застелет постель, едва передвигаясь на свинцовых ногах. Выйти на улицу? Остаться дома? Еще поспать?

Собака энергично заскреблась в дверь.

— Эй, прекрати! — прикрикнула Роуз, оглядываясь и гадая, куда Мэгги сунула поводок. Пришлось вытащить шарф, купленный как-то в минуту, когда Роуз вдруг показалось, что она сможет носить шарфы, как стильные женщины, которые уделяют большое внимание аксессуарам, в противоположность тем, к которым относилась сама Роуз. У нее шарфы всегда либо цепляются за дверцу машины, либо попадают в суп.

Встав на колени, она продела шарф в кольцо ошейника. Собачка выглядела недовольной, словно поняла, что это не шелк, а полиэстр.

— Тысяча извинений, — саркастически бросила Роуз, разыскивая ключи, темные очки и вязаные перчатки. Пришлось сунуть в карман двадцатку, чтобы на обратном пути купить собачий корм.

Роуз спрятала песика за пазуху, спустилась вниз, проскользнула мимо охранника и вышла на улицу. Если память ей не изменяла, на углу улицы полоска травы. Собака может сделать там свои дела, после чего они перейдут на ту сторону, она привяжет пса к счетчику на автостоянке, как, по ее наблюдениям, делают другие собаковладельцы, купит корм и пончик. Пончик с мармеладом. А может, и два, и еще кофе со сливками и тремя пакетиками сахара. Опять растолстеет… Но какая разница? Кто увидит ее голой? Кого это волнует? Она может растолстеть, отпустить волосы на ногах, пока они не начнут виться локонами, носить старые, выцветшие трусики с растянутыми резинками… Отныне все это не имело ни малейшего значения.

Едва они вышли на улицу, песик послал Роуз благодарный взгляд, потрусил к канаве.

— Прости, что заставила ждать, — вздохнула Роуз. Пес фыркнул. Интересно, что он имел в виду? Может, дело в породе? Может, это особая, фыркающая порода собак? Кто знает? После Хани Бан, их собаки на день, у них с Мэгги не было даже золотой рыбки. Отец не желал отягощать себя лишними обязанностями: дочери и без того были для него немалым бременем. А после того, как обе сестры покинули дом, Сидел купила собаку у своего визажиста, собаку с родословной и бумагами, подтверждавшими ее «благородное происхождение».

«У меня аллергия», — попытался возразить отец.

«Вздор!» — отмахнулась Сидел, и на этом была поставлена точка. Шанель, на редкость глупый золотистый ретривер, с тех пор жил в их доме. Отец молча страдал.

— Какой милый мопсик! — воскликнула темноволосая женщина, присаживаясь и давая собаке понюхать ее руку.

Мопс, сказала себе Роуз. Значит, это мопс. Хоть что-то.

— Пойдем, — позвала Роуз, обматывая шарф вокруг ладони, и собака послушно засеменила рядом.

Они добрались до круглосуточного магазинчика.

— Сидеть, — велела Роуз, обвязывая шарф вокруг счетчика. Собака… то есть мопс посмотрел на нее с видом гостя, ожидающего, что вот-вот подадут суп.

— Я вернусь, — пообещала Роуз. Она провела в магазине десять минут, растерянно разглядывая пакеты и банки с разнообразным собачьим кормом. Потом купила сухой корм для взрослых собак мелких пород, миску, для себя два пончика с мармеладом, кофе, две пинты мороженого и пакет с сырными завитками, который схватила с витрины молочных товаров, соблазнившись рекламой, обещавшей «Самую сырную штуку, которую вы когда-либо пробовали».

При виде нагруженной тележки кассир удивленно поднял брови. Роуз часто приходила сюда, но в основном брала газеты, черный кофе и иногда «Слим фаст».

— Я в отпуске, — сказала она, удивляясь, почему чувствует потребность объяснять что-то парню, сидевшему за кассовым аппаратом.

Тот приветливо улыбнулся и сунул в ее пакет вместе с чеком пачку жевательной резинки.

— Наслаждайтесь, — пожелал он.

Роуз невыразительно улыбнулась в ответ и вышла на улицу, где терпеливо ждала собака.

— Как тебя зовут? — спросила она. Собака не сочла нужным ответить.

— Я Роуз. Адвокат, — сообщила Роуз. Собака спокойно шла рядом, но судя по настороженным ушам, почему-то казалось, что она в самом деле прислушивается. — Мне тридцать лет. Я с отличием окончила Принстон, поступила на юридический факультет Пенсильванского университета, где была редактором «Ло ревью»…

Зачем пересказывать собаке свое резюме? Что за бред? Собака не собиралась брать ее на работу. Да и вряд ли она вообще найдет работу в этом городе. Правда о ней и Джиме обязательно выплывет наружу, если уже не выплыла. Должно быть, всем всё было известно. И только она ослепла и оглохла от любви и ничего не замечала.

— У меня был роман, — продолжала Роуз, останавливаясь на красный свет. Стоявшая рядом девочка-подросток с золотым колечком в губе с любопытством вытаращилась на Роуз и отступила на шаг. — Был один человек… — Роуз помолчала. — Мужчина. Он вроде мой босс, только вот оказался… — Она сглотнула. — Плохим. Очень плохим.

Собака коротко, звонко гавкнула. Отчаиваясь? Одобряя хозяйку? Кто знает? Роуз хотелось позвонить Эми, но как признаться лучшей подруге, что та была права и что Джим еще худший мерзавец, чем она представляла, а Мэгги, ее сестра, которой Роуз открыла дом, которой пыталась помочь, оказалась последней шлюхой?

Красный свет сменился зеленым. Пес снова гавкнул и осторожно дернул за шарф.

— Все кончено, — сообщила Роуз, чтобы хоть что-то сказать, чтобы завершить грустную историю, пусть даже она беседовала всего лишь с собакой. — Кончено, — повторила она, переходя улицу. Собака взглянула на нее и отвернулась. — Еще была девушка, которая принесла тебя в дом. Мэгги. Моя сестра. А теперь нужно тебя покормить, раздобыть поводок, узнать, откуда ты взялся, и отнести обратно.

Она остановилась на углу и еще раз осмотрела собачку: маленькая, цвета кофе с молоком и, кажется, совершенно безобидная.

Песик глянул на нее, а потом резко и, как показалось Роуз, пренебрежительно фыркнул.

— Ладно, — кивнула Роуз, — можешь не благодарить.

И повела собачку домой.

26

Кто и когда говорил правду о своем браке? Во всяком случае, не Элла. Они с подругами говорили о мужьях как о детях или домашних любимцах: дурно пахнущих шумных особях со странностями, вечно учинявших хаос и беспорядок, которые приходилось ликвидировать. В женских устах мужья превращались в комедийные персонажи, о которых следует упоминать многозначительными намеками и обиняками, закатывая глаза и пожимая плечами. Он. Его.

«Он не ест овощи, так как же я могу заставить детей съесть хоть ломтик морковки? Я хотела бы поехать в круиз, но, разумеется, придется сначала спросить его».

У Эллы тоже был свой небольшой запас анекдотов, в которых Аира представал незамысловатым, как детский рисунок, состоящий из кривых штрихов. Ее партнерши по бриджу покатывались со смеху, слушая, как Аира отказывается отправляться в поездки без майонезной баночки, на случай если посчитает туалет на автозаправке чересчур грязным, или о восьмидесяти долларах, потраченных на набор для изготовления йогурта в домашних условиях. Подумать только, не пива и не мороженого, а именно йогурта, подчеркивала Элла. И дамы смеялись, не вытирая катившихся по щекам слез. Йогурт, нет, вы только послушайте, йогурт! Аира, йогуртовый король!

Но за всеми этими историями не было ни капельки истины о природе ее брака. Элла ни словом не обмолвилась приятельницам, каково это — жить с мужем, с годами ставшим скорее соседом по квартире или человеком, которому выпало делить с тобой жилье на время отпуска. Никогда не рассказывала о больно ранившей учтивости, с которой он благодарил жену, когда та наливала кофе, о манерности, с которой он держал ее руку, когда мистер и миссис Хирш появлялись на публике, или о рождественских вечеринках, когда он помогал своей даме выйти из машины на тротуар, словно та была стеклянной. Или абсолютно чужим человеком. Незнакомым и ненужным. И уж, конечно, Элла никогда никому не обмолвилась, что оба, ни о чем не договариваясь и ничего не обсуждая, разошлись по разным постелям вскоре после того, как Кэролайн пошла в школу. И что, едва дочь уехала в колледж, Аира перебрался в спальню для гостей. Об этом не было сказано ни слова, и, честно говоря, у Эллы язык не повернулся бы завести речь о чем-то подобном.

Из задумчивости ее вывел оглушительный грохот. Кто-то колотил в дверь.

— Главная Задница! Вы дома? — кричала на весь коридор миссис Лефковиц.

Элла поспешила впустить ее, надеясь, что соседи не расслышали столь изысканного обращения. Миссис Лефковиц прошаркала на кухню, сунула руку в розовую вязаную сумку размером едва ли не больше ее самой и водрузила на стол стеклянную бутылку.

— Пикули! — объявила она.

Элла, скрыв улыбку, выложила пикули на блюдо, а гостья тем временем бесцеремонно заглянула в гостиную и потянула носом.

— Его еще нет?

— Не пришел, — отозвалась Элла, заглядывая в духовку. Она так и не освоила кухню Флориды, если таковая вообще существовала, и в редких случаях, когда приходилось принимать гостей, готовила те блюда, что подавались на семейных обедах за годы ее брака. Сегодня у нее была грудинка, картофельные оладьи, цимес из моркови и чернослива, хала из булочной, пикули миссис Лефковиц, два вида пирожных и пирог. Наверное, слишком много еды на троих. Тяжеловато для жарких флоридских ночей, но пока она носилась по магазинам и суетилась на кухне, не осталось времени для тревожных мыслей.

«Я хотел бы познакомиться с вашими друзьями», — сказал Льюис, и как могла Элла признаться, что фактически у нее здесь нет друзей? Он мог подумать, что она не в себе либо с ней что-то не так. А миссис Лефковиц была весьма настойчивой, чтобы не сказать больше.

— Ухажер, — закудахтала она, когда Элла сделала ошибку, позволив Льюису подвезти ее на дежурство по бесплатной столовой.

Старуха бродила по кухне, стуча палкой и донимая Эллу вопросами.

— Он красив? Хороший доход? Вдовец или в разводе? Носит парик? Сердце здоровое или кардиостимулятор? Машину водит? И по ночам тоже?

— Довольно! — рассмеялась наконец Элла, поднимая руки.

— Значит, решено! — заявила миссис Лефковиц с кривой улыбкой, делавшей ее похожей на Чеширского кота.

— Что именно? — не поняла Элла.

— Пригласите меня на ужин. Мне не помешало бы развеяться. Так доктор говорит, — жизнерадостно пояснила старуха, поднимая с журнального столика нечто, названное ею наладонником. — Скажем, часам к пяти?

Это было три дня назад.

Элла взглянула на часы. Пять минут шестою.

— Опаздывает, — услужливо подсказала миссис Лефковиц с дивана в гостиной. В дверь постучали.

— Здравствуйте, леди, — приветствовал их Льюис, стоя на пороге с охапкой тюльпанов, бутылкой вина в руках и квадратной картонной коробкой под мышкой. — Пахнет чудесно!

— Я слишком много всего наготовила, — пробормотала Элла.

— Значит, будем доедать остатки, — заверил он, протягивая руки к миссис Лефковиц, которая, как заметила Элла, успела мазнуть губы розовой помадой.

— Здравствуйте, здравствуйте, — проворковала та, беззастенчиво разглядывая его.

— Вы, должно быть, миссис Лефковиц, — сказал он, помогая ей подняться. Элла, возившаяся на кухне, затаила дыхание в надежде, что наконец узнает имя миссис Лефковиц, но вместо этого старуха кокетливо улыбнулась и позволила Льюису проводить ее к столу.

После ужина, десерта и кофе в гостиной миссис Лефковиц удовлетворенно вздохнула и, слегка рыгнув, сообщила, что ее трамвай вот-вот подойдет, после чего захромала в ночь. Элла и Льюис обменялись улыбками.

— Я кое-что вам принес, — сообщил Льюис.

— О, не стоило, — порывисто запротестовала Элла, но Льюис уже открывал коробку. При виде содержимого сердце Эллы сжалось в ледяной комок. Альбом. Семейный альбом. Что это на него нашло?!

— В тот раз я рассказывал вам о своей семье, вот и подумал, что, может быть, вы захотите увидеть снимки, — пояснил Льюис, усаживаясь на диван с таким видом, словно в его поступке не было ничего необычного. Словно это было просто — открыть альбом и взглянуть в лицо прошлому. Лицо Эллы словно замерзло, окаменело, но она заставила себя улыбнуться и села рядом.

Льюис открыл альбом. Родители, в скованных позах и старомодной одежде. Льюис с братьями, Шарла в оранжевом, или ярко-розовом, или бирюзовом (а иногда в том, другом и третьем сразу). Их сын. Дом Льюиса и Шарлы в Ютике, одноэтажный, с пологой крышей и розами у двери.

— Школьный выпускной Джона… или это в колледже? Вот тут мы на Большом каньоне, который вы, вероятно, узнали и без меня… а это обед в честь ухода на пенсию.

Свадьбы, празднования бармицвы[31], пляж, горы, младенцы…

Элла вынесла все, улыбаясь, кивая и произнося все необходимые фразы, пока это, слава Богу, не закончилось.

— А как насчет вас?

— Что именно? — бросила она.

— Не хотите показать мне свои снимки?

Элла покачала головой.

— У меня их не так много.

Она не солгала. Когда они продали свой дом в Мичигане и переехали сюда, пришлось отправить на хранение кучу вещей: мебель и зимние пальто, десятки коробок с книгами и все фотографии — слишком больно было смотреть на них. Но, может быть…

— Погодите! — воскликнула Элла и, подойдя к чулану в спальне, принялась шарить за стопками белья и полотенец. Наконец пальцы наткнулись на старую сумку, в которой лежал простой белый конверт с несколькими снимками, сделанными «Полароидом». Элла вернулась в гостиную и выложила перед Льюисом всю стопку. Сверху лежал самый старый снимок. Она и Аира, стоящие под брызгами Ниагарского водопада, во время медового месяца. Льюис внимательно изучил фото, поднося его к лампе на пристенном столике.

— Кажется, что вы встревожены, — заметил он.

— Может, так оно и было, — пожала плечами Элла. Снимков было не так уж много. Аира, позирующий у таблички «Продано» перед их домом в Мичигане, Аира за рулем их первого нового автомобиля. Элла и Кэролайн. Сосед снял их в тот день, когда они приехали домой из роддома. На заднем фоне — Элла с чемоданчиком. У двери — Аира с трехдневной малышкой Кэролайн, завернутой в розовое одеяло и подозрительно поглядывающей в камеру.

— Моя дочь, — прошептала она, готовясь к неизбежному. — Кэролайн.

— Настоящая красавица, — похвалил Льюис.

— У нее были черные волосы. Шапка черных волос. И теперь мне кажется, что она проплакала без перерыва целый год.

На последних снимках были Кэролайн с отцом, в лодке, одетые в рыбачьи жилеты и одинаковые кепочки, и Кэролайн в день свадьбы. Стоящая рядом Элла поправляла складки ее фаты.

— В самом деле красавица, — повторил Льюис. Элла не ответила. Повисло молчание.

— Я очень долго не мог говорить о Шарле, — добавил он, — так что прекрасно вас понимаю. Но иногда неплохо поделиться с кем-то. Вспомнить минуты радости.

А были ли у нее минуты радости с Кэролайн? Элла помнила только сердечную боль, бесконечные тревожные бессонные ночи ожидания в темноте, когда скрипнет дверь или окно (если Кэролайн в очередной раз отчисляли из школы). И день, когда на обитой золотистым бархатом кушетке в гостиной стоял гроб, слишком узкий, чтобы туда мог поместиться человек. Ожидающий, когда ее дочь вернется домой.

— Она была… — начала Элла, — прекрасна. Высокая, с каштановыми волосами, изумительной кожей… такая живая. Смешная.

«Безумная», — прошептал внутренний голос.

— Душевнобольная, — произнесла она. — Маниакально-депрессивный психоз. Биполярность, как это называют сейчас. Мы все узнали, когда Кэролайн училась в средней школе. Было… несколько неприятных эпизодов.

Элла прикрыла глаза, вспомнив, как Кэролайн заперлась в спальне на три дня, она отказывалась есть и вопила через закрытую дверь, что в волосах завелись муравьи и не дают ей спать.

Льюис сочувственно покачал головой. Элла продолжала говорить. Слова лились безостановочным потоком, словно она слишком долго держала их в себе.

— Мы обращались к докторам. Ко всем, кому только можно. Они прописывали лекарства. Ей становилось легче, но мозг… уставал, что ли. Она твердила, что ей трудно думать.

Бедняжка пила литий, от него лицо превратилось в распухший белый блин, а пальцы вздулись словно перчатки в мультиках. Она зевала и клевала носом дни напролет.

— Иногда она соглашалась лечиться, иногда — нет, бывало, врала, будто принимает лекарства. Поступила в колледж, и все вроде шло хорошо, а потом… — Элла прерывисто вздохнула. — Вышла замуж, и, кажется, любила мужа. Родила двух дочерей. А в двадцать девять лет умерла.

— Что произошло? — мягко спросил Льюис.

— Автомобильная авария.

Что ж, так оно и было. Кэролайн вела машину. Машина разбилась. Кэролайн погибла. Но то, что случилось до этого, тоже было правдой: Элла осталась в стороне, когда следовало вмешаться. Уступила настойчивым просьбам дочери оставить ее в покое, позволить жить своей жизнью. Согласилась, испытывая смирение, грусть и огромное постыдное облегчение, в котором не смела признаться никому. Даже Аире. Она звонила Кэролайн каждую неделю, но навещала только дважды в год. Не желая признавать очевидное, создала благостную сказочку о дочери, живущей в ладу и согласии с мужем. Показывала друзьям снимки, как выигрышную взятку в покере: Кэролайн и Майкл. Кэролайн и Роуз. Кэролайн и Мэгги. Приятельницы охали и ахали, но только Элла знала истину: снимки выглядели нарядными, но настоящая жизнь Кэролайн была иной. Острыми зазубренными скалами, кроющимися под кудрявыми завитками волн. Черным льдом на тротуаре.

— Авария, — повторила Элла, словно Льюис допытывался о подробностях, потому что этого слова было вполне достаточно. И не стоило упоминать о письме, которое пришло сразу после похорон. Письмо было послано из Хартфорда в день гибели Кэролайн. Всего две строчки, написанные огромными, шатающимися буквами на разлинованном, вырванном из школьной тетрадки листке:

«Я больше не могу. Позаботься о моих девочках».

— А внучки?

Элла прижала пальцы к глазам.

— Я их не знаю.

Теплая ладонь Льюиса погладила ее спину.

— Мы больше не будем говорить об этом, — прошептал он.

О, да ведь он ничего не знал, а она не могла объяснить. Да разве он способен понять предсмертное желание Кэролайн и как с годами все легче и легче становилось уклоняться… избегать… бездействовать…

Кэролайн сказала «оставь меня в покое», и Элла оставила ее в покое, Майкл Феллер сказал «без вас нам будет лучше», и Элла позволила отцу ее внучек оттолкнуть ее, чувствуя привычную грусть, смешанную с привычным, тайным, позорным облегчением. И больше она ничего не знала о собственных внучках. Что ж, поделом ей!

27

Роуз просыпалась в понедельник, потом во вторник, потом в среду и в четверг с одной мыслью: именно сегодня она примет душ, почистит зубы, выгуляет собаку, вернется, натянет колготки и костюм, вытащит из шкафа портфель и отправится на работу, как все нормальные люди.

Каждое утро Роуз открывала глаза, полная энергии и добрых намерений. Она не уставала повторять себе, что один и тот же китайский иероглиф означает и «кризис», и «благоприятную возможность». Добиралась с собакой до Риттснхаус-сквер, смотрела на юг, где олицетворением пятидесятидвухэтажного упрека поднималась сверкающая башня из стекла и бетона, резиденция «Льюис, Доммел и Феник», — и сердце сжималось. Вернее, не только сердце — все внутренние органы, включая почки, печень и что еще там было в животе. Все ее существо, казалось, кричало: «Нет! Не могу! Только не сегодня!»

После чего она возвращалась домой, звонила секретарше Лайзе и объясняла, что все еще больна.

— Думаю, это грипп, — заявила она в понедельник.

— Нет проб, — заверила Лайза, никогда не тратившая на Роуз целого слова, если хватало и части. Но к концу недели она уже потеряла значительную долю терпения и удостоила помощника адвоката целой фразой: — Надеюсь, вы придете в понедельник. Так ведь?

— Так, — заверила Роуз, стараясь говорить спокойно, деловито и уверенно. — Разумеется. Конечно.

Потом плюхнулась на диван и стала смотреть «Свадебную историю». За последнюю неделю она просто помешалась на этом шоу. Программа длилась всего полчаса и была выстроена так же тщательно, как сонет или теорема. Часть первая: знакомство с женихом и невестой (вчера невестой была Ферн, продавец в аптеке, а женихом — Дейв, на двадцать лет ее старше, заросший бородой до самых глаз дальнобойщик). Часть вторая: как они встретились. («Я вошел в аптеку, — рассказал Дейв, — а она стояла за прилавком. В жизни не видел такой хорошенькой девушки».)

Часть третья: свадебные планы (венчание в «Рэдиссон»; ужин с танцами; двое сыновей Дейва от предыдущих браков выступали в роли шаферов). Часть последняя: великий день. (Ферн в свадебном наряде, — видение в облаке цвета слоновой кости. Дейв заплакал. И Роуз тоже.)

Все это время глаза у нее были на мокром месте. Она поедала пончики и проливала слезы над каждым женихом, каждой невестой, каждым платьем, каждой матерью и свекровью, каждым первым поцелуем и первым танцем. Рыдала над некрасивыми социальными сотрудницами из Алабамы, школьными учителями из Нью-Джерси, продавцами видеотехники из Сан-Хосе, девушками с плохой кожей, уродливыми прическами и неправильной речью. «Подумать только, все остальные могут добиться этого, — думала Роуз, когда мопс, забравшись к ней на колени, усердно слизывал ее слезы. — Все, кто угодно, только не я».

В субботу утром зазвонил телефон. Роуз не стала брать трубку. Она пристегнула купленный наконец поводок, вывела собаку и только на улице заметила, что не переобула тапочки. Пушистые домашние тапочки с кроличьими ушками. Ну и пусть!

Какой-то бродяга окинул ее одобрительным взглядом.

— Хорошо смотришься, беби! — крикнул он вслед. Что ж, приятно слышать. По крайней мере хоть кто-то ее оценил.

— Корма тяжеловата, но в целом неплоха! — продолжал бомж.

Комплимент довольно сомнительный, но ей плевать!

Двадцать минут она прогуляла с мопсом, позволяя ему обнюхивать кусты, гидранты, счетчики на парковках и собачьи задницы, а когда вернулась домой, телефон по-прежнему разрывался. Звонки не прекращались, пока она свинцовой глыбой стояла под душем и струи горячей воды обрушивались ей на голову. Неплохо бы вымыть голову, но у нее совершенно не было сил…

Телефон наконец победил. В пять часов вечера Роуз сняла трубку.

— Что? — буркнула она.

— Где тебя черти носили? — завопила Эми. — Я оставила четырнадцать сообщений на автоответчике! Послала шесть писем по электронной почте! Вчера заезжала к тебе домой…

Голос сорвался, и Эми судорожно закашлялась. Роуз смутно припомнила, как кто-то стучал в дверь и как она спрятала голову под подушку и лежала так, пока стук не смолк.

— Секретарша твердит, что ты больна, а моя подруга Карен видела, как ты слонялась по Риттенхаус-сквер в пижаме и шлепанцах.

— Я не слонялась. И не в пижаме, — сухо возразила Роуз, намеренно игнорируя упоминание шлепанцев. — В спортивном костюме.

— Не важно. Что происходит? Ты на самом деле больна?

Роуз с тоской взглянула на телевизор, но тут же заставила себя отвести глаза.

— Мне нужно с тобой поговорить, — промямлила она.

— Встречаемся в «Ла Сигаль» через четверть часа… нет, через полчаса, — решила Эми. — Только постарайся одеться прилично. Вряд ли тебя пропустят в пижаме.

— Да не гуляла я в пижаме, — повторила Роуз, но Эми уже повесила трубку.

Роуз поднялась и пошла искать туфли.

— Ладно, — сказала Эми, уже успевшая заказать кофе и пару овсяных лепешек размером с бейсбольные рукавицы, — что он натворил?

— Кто? — не поняла Роуз.

— Джим, — нетерпеливо отмахнулась Эми. — Мне сразу стало ясно, что во всем виноват этот подонок. Говори, что он сделал, и давай придумаем, как ему отомстить.

Роуз едва заметно улыбнулась. За долгие годы близкого общения с десятками сменявших друг друга бойфрендов Эми отшлифовала философию разрывов и отлично знала, как вести себя в подобных случаях. Стадия номер один: скорбеть следует не больше месяца (две недели, если отношения не дошли до секса). Стадия номер два: если вас бросили или обманули, позвольте себе один-единственный скандальный акт мести (ее последний бойфренд, закоренелый вегетарианец, вне всякого сомнения, пережил сильнейший шок, узнав, что стал членом Клуба едоков мяса). Стадия номер три: забудь. Ни сожалений, ни нытья, ни полуночных заездов в гости к бывшему дружку, ни звонков в пьяном виде. Вперед, к новому приключению!

— Говори же, что он сделал?

— Изменил, — призналась Роуз.

Эми покачала головой:

— Я так и знала. Он за все заплатит, только вот нужно придумать, как именно. Профессиональная несостоятельность? Письмо в фирму? Подбросить какую-нибудь гадость в его машину?

— Что именно? — заинтересовалась Роуз.

— Пасту из анчоусов. Выдавить немного в «бардачок», и его «лексус» никогда уже не будет прежним.

— Ну так вот, он был в этом деле не один, — призналась Роуз.

— Ты о чем?

— Мэгги.

Эми поперхнулась и выплюнула кусочек лепешки.

— Что?!

— Мэгги, — повторила Роуз. — Я их застала.

Она столько раз твердила это про себя, что озвученные слова казались отрывком стихотворения, выученного сто лет назад.

— Вошла и увидела их в постели. А на ней были мои новые сапоги.

— Итальянские? От «Виа Спига»? — поразилась Эми. — О, Роуз, мне так жаль.

— Почему же тебя все это не удивляет?

— О Боже, — потрясенно продолжала Эми. — Маленькая сучка!

Роуз кивнула.

— Как она могла?

Роуз молча пожала плечами.

— После того как ты пустила ее к себе, давала денег, пыталась помочь…

Эми закатила глаза к потолку.

— Что же теперь делать?

— Забыть о ней и никогда больше не видеть!

— М-да, — вздохнула Эми. — Представляю, как это будет выглядеть в Дни благодарения. Так где сейчас наша знойная малышка?

— Понятия не имею, — глухо отозвалась Роуз. — Полагаю, у отца и Сидел.

— Считай, она уже страдает, — утешила Эми. — А как насчет тебя?

— И я тоже, — вздохнула Роуз, ломая лепешку.

— Чем я могу помочь?

— Думаю, ничем. Время все лечит.

— Время и тряпкотерапия, — объявила Эми, поднимая Роуз за руки. — Супермаркет зовет! Пошли!

Весь остаток дня Эми и Роуз бродили по торговому центру «Прусский король». Роуз ухитрилась набить ненужными вещами целых три пакета, хватая все, на что падал взгляд и что позволяло надеяться, — ее жизнь еще может измениться. Она купила отшелушивающие скрабы и увлажняющие кремы, свечи с запахом лаванды, кости из бычьих жил для мопса и вечернюю, расшитую бисером сумочку за двести долларов. Приобрела тюбики помады, блеск и карандаши для губ, три пары туфель, длинную юбку из красного кашемира, в которой никак не могла себя представить. Наконец подруги направились в книжный магазин.

— «Улучшай секс с помощью йоги»? — осведомилась Эми. — «Как поймать мистера Чудо, чтобы он ничего не заподозрил»?

Роуз ухмыльнулась, покачала головой, подошла к разделу современной прозы и за десять минут набрала стопку романов в блестящих мягких обложках. Все о женщинах, сумевших найти любовь, потерять и обрести снова.

— На всякий случай помни: паста из анчоусов у меня наготове. Если передумаешь, звони, — предупредила Эми, когда они шли к автостоянке. — А также если ищешь незаинтересованную сторону, чтобы потолковала по душам с мисс Мэгги Мэй, я к твоим услугам.

— Это ты-то незаинтересованная? — удивилась Роуз.

— Ну, не совсем. Разыгрываю таковую на ТВ.

Эми взглянула на часы.

— А хочешь, я поеду с тобой? Или, еще лучше, едем со мной? Ма пригласила меня на ужин.

Роуз снова покачала головой.

— Я в порядке, — отговорилась она, решив, что вполне может обойтись без общества мамаши Эми. Все было известно наперед: на столе будут неизменные макароны, и весь вечер придется восхищаться последним увлечением хозяйки: фарфоровыми куклами и украшениями из телемаркета.

— Позвони, — на прощание велела Эми. — Я серьезно. Роуз пообещала позвонить, а в качестве первого шага к нормальной жизни презентовала кость мопсу и заставила себя выслушать все сорок три сообщения голосовой почты. Шестнадцать от Эми, дюжина — из конторы, три — от отца, с десяток — реклама телемаркетов, с полдюжины — от кредиторов Мэгги и одно, поразившее ее, — от менеджера «Международного дома блинчиков» с просьбой прийти на собеседование, когда ей будет угодно.

Роуз позвонила отцу, сообщила, что жива, стерла все сообщения и проспала восемнадцать часов подряд. Проснувшись в воскресенье, поклялась себе, что сегодня последний день хандры, позвонила Эми и заверила, что у нее все в порядке, накрасила губы, надела красную кашемировую юбку, сунула в карман книжку, нацепила поводок на мопса и отправилась в парк, к любимой скамье. Пора было что-то решать.

— За, — прошептала она себе. — Я адвокат, и это хорошая работа. Против. Меня тошнит при одной мысли о том, что придется туда идти.

Она открыла книгу, вынула ручку и стала писать прямо между заманчивыми цитатами, украшавшими первые несколько страниц недавно купленного романа («головокружительные сексуальные похождения…»): «За — работа означает деньги. Против…»

Мопс коротко гавкнул. Роуз подняла глаза и увидела вторую собаку — странное пятнистое дрожащее создание размером с кошку. Она уже успела прыгнуть на скамейку и уставилась на Роуз бесстрашными черными глазками.

— Привет, — кивнула Роуз, позволив незваной гостье обнюхать свою перчатку. — Ты кто? — спросила она, пытаясь разглядеть карточку на шее собаки. Что это за имя такое: Нифкин? Вероятно, иностранное. — Иди домой, — попросила Роуз пятнистое существо, усы которого дрожали при каждом выдохе. — Поищи лучше хозяина.

Но пес продолжал сидеть неподвижно, не сводя глаз с Роуз. Та решила не обращать внимания и снова принялась писать.

«Против», — вывела она и, закрыв глаза, ощутила, как волна тошноты покатила к горлу при одной мысли о том, как она входит в здание, в офис, где когда-то увидела Джима, влюбилась и вообразила, что он тоже в нее влюблен.

— Против, — повторила Роуз и открыла глаза. Нифкин по-прежнему сидел рядом, а перед ней неизвестно откуда возникла маленькая девочка в красном пальто, таких же перчатках и красных резиновых сапожках. Волосы цвета кленового сиропа были забраны в тонкий, похожий на морковку хвостик. «Иисусе, — подумала Роуз, — кто же я такая? Чертова Белоснежка с кучей гномов?»

— Собака, — объявила малышка, помахивая кулачком.

— Верно, — согласилась Роуз, а мопс тихо, но возбужденно фыркнул.

Девочка наклонилась и погладила его по голове. Мопсик льстиво вильнул хвостом. Тем временем трясущийся крошечный Нифкин спрыгнул на землю и уселся рядом с девочкой, и теперь уже они все уставились на Роуз.

— Я Джой, — сообщила девочка.

— Привет, — жизнерадостно откликнулась Роуз. — А это…

О Господи, она так и не знает, как зовут мопса!

— А это собака, с которой я гуляю.

Крошка кивнула, словно все поняв, потянула Нифкина за поводок и потрусила по дорожке. Седовласая дама в темных очках заинтересованно прислушалась к разговору.

— Петунья! Это ведь Петунья? — спросила она. Значит, Петунья?

Мопс оглянулся, и Роуз показалось, что на плоской мордочке промелькнуло нечто вроде смущения.

— Привет, Петунья, — обратилась к нему женщина, и мопс величественно фыркнул. — Значит, Ширли уже вернулась из Европы?

— Хм… — замялась Роуз. Меньше всего она рассчитывала на встречу со знакомыми мопса.

— Я думала, Ширли оставила ее на передержке до следующего месяца, — продолжала женщина.

Роуз мгновенно ухватилась за соломинку.

— Верно. Но, видите ли… это новая услуга… ежедневные прогулки. Собаки должны дышать свежим воздухом, навещать соседей, приятелей…

— Прекрасная мысль! — воскликнула женщина, с одобрением поглядывая на подбежавших к ним собак: большую, шоколадного цвета, с лохматым изогнутым хвостом и горделиво гарцующего черного пуделя с высунутым красным языком. — Так вы работаете в пансионате для собак?

— Собственно… я, как говорится, свободный художник, — пробормотала Роуз, вспоминая старую сказку о заколдованной принцессе. Стоило бедняжке заговорить, как изо рта сыпались лягушки и жабы. Очевидно, на ней тоже лежит проклятие, только вместо амфибий с губ срывается ложь за ложью.

— Я прогуливаю собак и для заведения, но работаю также… ну, вы понимаете, по вызовам. Только в приличных домах.

— А визитная карточка у вас есть? — осведомился пожилой господин, державший за поводок пуделя.

Роуз притворилась, что шарит по карманам, и беспомощно развела руками:

— Простите, кажется, оставила дома.

Пожилой тип вытащил из кармана ручку и блокнот. Роуз нацарапала свой домашний номер, а под ним написала: «Роуз Феллер. Забота о домашних животных».

Не успев оглянуться, она оказалась в самом центре дикой мешанины из поводков, хвостов, ушей и гомонящих собачников, похоже, давно искавших человека, способного позаботиться об их любимцах.

Да, кивала Роуз, она и за кошками следит. Нет, собак она не тренирует, но будет более чем счастлива сопровождать их на занятия.

— Не согласились бы посидеть с собакой? — окликнула Роуз женщина в обвисшем зеленом свитере. Ее собака, такая же коротконогая и короткошерстная, как Петунья, была вдвое больше с собранной в складки кожей. С морды тянулись длинные вожжи слюны.

— Уик-энд Дня поминовения? — спросила хозяйка этого сокровища.

— Я приду, — пообещала Роуз. Петунья и морщинистая собака торжественно обнюхали друг друга, словно члены некоего секретного клуба, обменявшиеся только им понятным приветствием.

— А лицензия у вас есть? — поинтересовалась одна из женщин властным командным тоном. — Договор? Страховка?

— Э…

Собачники затаили дыхание.

— Как раз заканчиваю оформление. К следующей неделе все будет готово, — пообещала Роуз, прикидывая, что понадобится для получения лицензии и страховки в качестве собачьей няньки.

— А расценки? Расценки…

— Э… десять долларов за прогулку, двадцать пять — за полный день.

Судя по реакции собравшихся, Роуз сильно продешевила.

— Специальные скидки для первых клиентов, — поспешила добавить она. — Если предпочитаете, чтобы собака оставалась в пансионате, я могу забирать ее оттуда и выгуливать в парке каждый день. Звоните!

Она задорно махнула рукой и поспешила к выходу.

— Кто такая Ширли?

Мопс не ответил.

— Тебя действительно зовут Петунья?

Мопс продолжал игнорировать ее всю дорогу до «Элегант по». Роуз толкнула дверь, колокольчики звякнули, а сидевшая за прилавком женщина поспешно вскочила.

— Петунья! — ахнула она, гася сигарету. Петунья залаяла и принялась вилять не только хвостом, но и всем задом. — Слава Богу! Мы с ума сходили!

— Привет, — выдохнула Роуз, но женщина, не слушая, подбежала к собаке, бросилась на колени и стала растирать шоколадную спинку.

— Где вы ее нашли? Господи, мы не знали, что делать! Ее хозяйка должна приехать только через три недели, но мы не хотели звонить… можете себе представить? Оставляете собаку на передержке, улетаете в Европу, и вдруг звонят с известием, что собака пропала!

Женщина выпрямилась, одернула комбинезон и уставилась на Роуз сквозь упавшие на глаза седые пряди.

— Где вы ее нашли? — повторила она.

— В парке, — пояснила Роуз, решившая, что за этот единственный день выполнила годовую норму вранья. — Она не выглядела беспризорной, ничего подобного… но я ее знаю… то есть видела раньше в парке, и подумала, вдруг она вам тоже знакома…

— Слава Богу, — снова сказала женщина, подхватывая Петунью на руки. — Мы ужасно волновались. Видите ли, мопсы такие нежные… подвержены различным простудам, респираторным инфекциям, любой заразе… не знаю, у кого она была последние несколько недель, но, похоже, о ней заботились. Естественно, вам полагается вознаграждение…

— Нет-нет, — поспешно отказалась Роуз. — Я очень рада, что она в надежных руках.

— Я настаиваю, — возразила женщина, возвращаясь за прилавок и открывая кассу. — Как вас зовут? Живете рядом?

— Я… э… то есть да. В Дорчестере. Помощник адвоката в «Льюис, Доммел и Феник». Но, видите ли, я начинаю новый бизнес. Выгул собак.

— Да? Но таких заведений в городе полно, — сообщила женщина, бросив Петунье собачье печенье, которое та поймала на лету и с хрустом разжевала.

— Знаю. Но разница в том, что я гуляю с собаками, которых сдали на передержку. Свежий воздух и упражнения, знаете ли. Весьма полезно…

На этот раз взгляд сотрудницы «Элегант по» показался Роуз более заинтересованным.

— Сколько?

— Десять долларов за прогулку, — брякнула Роуз и, заметив, что женщина недовольно нахмурилась, добавила: — Которые я готова разделить с вами. Новый бизнес нуждается в развитии.

— Значит, из десяти долларов пять получу я?

— Именно. За первый месяц. А там посмотрим.

Она уже вычисляла — складывала, делила, умножала: пять долларов за прогулку, примерно десять собак на передержке плюс индивидуальные заказы… по десять долларов за прогулку…

— Я также выполняю заказы отдельных владельцев, — солидно проговорила Роуз, мгновенно вспомнив о всех тех вещах, на которые у нее никогда не хватало времени в предыдущей ипостаси помощника адвоката. — Химчистка, покупка продуктов, запись к врачу и дантисту, доставка подарков… если хотите попробовать, погуляю с Петуньей бесплатно.

— Вот что, — решила женщина, — я согласна, если небольшое приключение Петуньи останется между нами.

— Заметано! — обрадовалась Роуз, и женщина вышла из-за прилавка, чтобы пожать ей руку.

— Беа Мэддокс.

— Роуз Феллер.

Женщина резко вскинула голову.

— Случайно, не родня Мэгги?

Улыбка Роуз словно примерзла к лицу.

— Мэгги — моя сестра. Но я не она. Я совсем другая.

Беа продолжала сверлить ее взглядом. Роуз выпрямилась, расправила плечи и постаралась выглядеть ответственной, надежной, зрелой — короче, полной противоположностью Мэгги.

— Знаете, у нее так и остались мои ключи, — сообщила Беа.

— Понятия не имею, где она сейчас, — призналась Роуз. — Но могу заплатить вам за них.

Женщина долго смотрела на нее, прежде чем пожать плечами.

— Думаю, попробовать можно, тем более что особенно терять нечего. Кроме того, вы нашли Петунью.

Она дала Роуз свою карточку и отправила в мастерскую на углу заказать визитки с именем, расценками и предлагаемыми услугами.

Роуз сходила в мастерскую, занесла отпечатанные карточки в «Элегант по» и поспешила домой, где сменила сообщение на автоответчике: «Вы позвонили Роуз Феллер из фирмы «Роуз Феллер. Забота о домашних животных». Пожалуйста, оставьте сообщение с упоминанием имени, телефонного номера, клички животного и даты вызова, и я позвоню вам при первой же возможности».

— Мне просто нужна передышка, — сказала она себе, снова прослушивая сообщение и чувствуя себя так, словно жизнь превратилась в кино, где ее роль играла чужая, незнакомая женщина. — Нужна передышка, — повторила она. Отпуск. Раньше она никогда не брала больше недели. Перешла из колледжа прямо на юридический факультет, не оставив себе времени даже постирать белье. Поэтому она имела полное право на отдых.

Следующий шаг — юридическая фирма.

С утра в понедельник Роуз, сев на диван, глубоко вздохнула и позвонила. Не Лайзе, а самому Дону Доммелу. Секретарь сразу соединила ее, но Роуз была не вполне уверена, хороший это знак или плохой. И на всякий случай приготовилась к отказу. К буре возмущения. К обычным наставлениям: «Ешьте пророщенные зерна!», «Занимайтесь гимнастикой!», «Купите велосипед!».

— Роуз! — сердечно воскликнул Дон. — Как вы себя чувствуете?

— Не поверите, но гораздо лучше, — призналась Роуз, перебирая стопку собачьих журналов. Она вдруг осознала, что в доме стало ужасно пусто без Петуньи. — Видите ли… я подумала… у меня небольшие личные проблемы, и…

— Хотите взять отпуск? — спросил Дон так поспешно, что Роуз подумала — конечно, босс все знает. Должно быть, Дон все понял еще в тот день, когда она не явилась на работу, и нашел самый приемлемый выход. — Вам известно, что в этом отношении фирма ведет весьма гибкую политику… разумеется, отпуск неоплачиваемый, но за вами сохраняются все льготы и пособия, а также право в любую минуту вернуться на работу. Когда пожелаете. Если же нет…

Последовавшее многозначительное молчание расшифровывалось так же легко, как страницы детской книги.

«Убирайся, — думал Доммел так напряженно, что Роуз почти слышала слова. — Убирайся. Ты проблема, ты скандал, предмет пикантных свеженьких сплетен, яичный желток на коллективном галстуке. Проваливай и не возвращайся».

— Шесть месяцев? — спросила она, решив, что за полгода успеет привести себя в порядок, собраться с мыслями, разложить все по полочкам и начать карьеру сначала. С того места, где она оборвалась.

— Превосходно! — согласился Дон. — И не стесняйтесь, если понадобятся рекомендации…

— Разумеется, — пролепетала Роуз, поразившись, до чего легко все получилось. Как, оказывается, просто стать свободной. Стоит только захотеть. Вся та работа, которой она была одержима… скорее всего перешла к очередному рвущемуся в бой помощнику адвоката. Но какая несправедливость! Джим был виноват во всем не меньше, чем она! Но он останется. Получит акции, прибавку к жалованью, отпускные, угловой офис с видом на городской совет. А ей достался неоплачиваемый отпуск и формальные рекомендации.

Ну и ладно. Она не пропадет. Выживет.

— …бывает… — продолжал Дон, очевидно, не собиравшийся прощаться.

— Извините, я прослушала, — сказала Роуз.

— Такое случается, — повторил Дон, очевидно, позабыв метать обычные громы и молнии: Роуз могла бы поклясться, что его голос звучит на удивление добродушно. — Не всякая фирма оказывается родным домом.

— Совершенно верно, — мрачно согласилась Роуз.

— Не забывайте нас, — заключил Дон. Роуз пообещала не забывать, повесила трубку и ненадолго задумалась. Больше никаких дел с законом. По крайней мере на ближайшие полгода.

— Домашние животные, — протянула она и усмехнулась — очень уж странно было думать о себе в таком ключе: Роуз Феллер, амбициозное создание, Роуз Феллер, вечный борец, бросает блестящую карьеру ради пупер-скупера[32]!

«Я просто взяла отпуск», — сказала она себе. Потом поставила на плиту чайник, легла на диван, закрыла глаза и впервые за два дня спросила себя, что же, собственно, натворила. На что решилась…

28

Мэгги вспомнила, как подслушала телефонный разговор сестры, вернувшейся из колледжа на День благодарения.

«Я живу в библиотеке!» — трагически объявила Роуз и рассмеялась. Посмотрела бы она сейчас на свою младшую сестренку!

Первую неделю в Принстоне Мегги спала где придется: несколько часов на диване в общей комнате общежития, на скамейке в подвальной прачечной и тому подобных укромных уголках, — но при этом постоянно обшаривала подземные этажи Фейрстоунской библиотеки в поисках постоянного пристанища. И нашла его на этаже С, третьем подвальном, в самом дальнем углу. В том месте, которое назвала комнатой искалеченных книг. Там были собраны книги с выпавшими страницами, порванными переплетами, без конца и начала. Тут же лежала стопка древних журналов «Нэшнл джиогрэфик» и груда книг на каком-то непонятном языке. И три учебника химии, в таблицах которых не хватало открытых недавно элементов. Мэгги почти целый день следила за дверью, и, насколько она могла судить, ни одна книга не покидала этой комнаты. Новых книг-инвалидов тоже не прибавилось. Мало того, прямо за углом находилась дамская комната, которая могла похвастаться не только туалетами и раковинами, но и душем. Правда, кафельные стены были покрыты пылью, зато вода из кранов шла чистая.

Итак, на седьмой день пребывания в кампусе Мэгги раскинула базовый лагерь в помещении без окон, рядом с забытыми книгами. Спряталась в неисправной кабинке туалета, пока из библиотеки не выгнали последнего студента и не заперли двери. Потом пробралась в комнату, разложила спальный мешок между стеллажами с пыльными книгами, включила украденный фонарь и улеглась. Ну вот. Уютно. И вполне безопасно. Замки надежные, вещи разложены под стеллажом. Проходящим мимо и в голову не могло прийти, что здесь кто-то есть, если только не знать точно, где и кого искать. Именно этого Мэгги и добивалась. Поселиться здесь незаметно для окружающих. Присутствовать и в то же время оставаться невидимкой.

Она сунула руку в карман джинсов, которые все это время не снимала. Извлекла добычу: пачку банкнот, три студенческих билета, прилипших к пальцам во время скитаний по библиотеке. Несколько кредитных карточек Джоша и одна — Роуз. Ключ, который она нашла и хранила, хотя, вероятно, так и не узнает, от какой он двери. И старая поздравительная открытка с пожеланием счастья.

Мэгги перечитала открытку и положила на полку, где всегда могла ее увидеть. Сложила руки на груди и мерно задышала в темноте. До чего же здесь тихо. Три этажа под землей, под тяжестью тысяч книг. Наверное, так же тихо в могиле. Она слышала каждый шорох спального мешка при малейшем своем движении, слышала собственное дыхание. Что ж, по крайней мере здесь можно хорошо выспаться. Но она совсем не устала и поэтому, порывшись в рюкзаке, извлекла книжонку в мягком переплете, оставленную кем-то на подлокотнике кресла. Называлась она «Их глаза узрели Бога», но, судя по обложке, содержание вряд ли можно было назвать религиозным. Чернокожая (на рисунке героиня вышла скорее фиолетовой, но Мэгги предположила, что художник все же изобразил негритянку) женщина лежала под зеленым деревом, глядя вверх с довольным, мечтательным выражением лица. Не так интересно, как «Пипл», но все же лучше, чем юридические журналы, загромоздившие квартиру Роуз, или устаревшие медицинские учебники, которые стояли на ближайшей к спальному мешку полке.

Мэгги открыла книгу и принялась за чтение.

29

— Элла? — окликнул Льюис. — С вами все в порядке?

— Конечно, — отозвалась Элла, кивнув для убедительности.

— Что-то вы притихли.

— Все хорошо, — заверила она с улыбкой. Они сидели на крытом крыльце Эллы, слушая песню цикад, хор лягушек и разглагольствования Мейвис Голд, обсуждавшей последнюю серию «Все любят Реймонда».

— Тогда скажите, о чем вы сожалеете, — попросил Льюис.

— Странный вопрос.

— Но и это не ответ!

Элла задумалась. С чего начать? Только не с правды.

— О чем сожалею? Я никогда не купалась в океане.

— В самом деле? Никогда?

— Во всяком случае, с тех пор, как перебралась сюда. Вернее, с самого детства. Однажды я было совсем собралась. Взяла полотенце, купальную шапочку и все остальное, но потом все как-то…

Полчаса ушло только на то, чтобы найти место для парковки, а пляж так и кишел девушками в непристойно крохотных бикини и парнями в темно-красных плавках. Из десятка приемников неслось десять разных мелодий, подростки гомонили, солнце казалось чересчур ярким, а океан — большим, так что она повернулась и, даже не ступив на песок, пошла обратно к машине.

— Думаю, я слишком стара для этого, — призналась Элла. Льюис покачал головой и поднялся.

— Ничего подобного. Едем.

— Льюис! Сейчас? Так поздно?

— Не думаю, что пляж закрывается на ночь.

Элла смотрела на него, и на языке вертелся миллион доводов против подобной авантюры. Действительно поздно, ей нужно вставать едва не на рассвете, на улице темно, и кто знает, с чем — с кем — они столкнутся на пляже. Полуночные купания — развлечение для тинейджеров или новобрачных, а вовсе не для пожилых людей с артритом и слуховыми аппаратами.

— Ну же, — настаивал он, потянув ее за руку. — Вам понравится.

— Сомневаюсь. Может, в другой раз?

Но она сама не заметила, как оказалась на улице, и они вместе прокрались мимо потухших окон Мейвис Голд, словно заговорщики или сбежавшие из дома ребятишки.

Пляж был минутах в десяти езды. Льюис остановил машину прямо у края песка, открыл дверцу и помог ей выйти.

— Туфли оставьте, — предупредил он.

Элла сделала шаг и остановилась. Вот она, вода, которую она сотни раз видела из машины, из его высоких окон, видела на открытках и глянцевых брошюрах, заманивших ее когда-то в «Голден-Эйкрс». Вот она, в непрестанном движении. Волны взбухают, наливаются пеной и бегут на песок, так близко, что вот-вот лизнут ее босые ноги.

— Ой! — Элла подскочила. — Холодно!

Льюис нагнулся и закатал штанины, сначала свои, потом — ее. Протянул руку, и они вошли в воду, сначала по щиколотку, потом по колено. Элла встала неподвижно, ощущая, как затягивают ее волны, непрерывно приглаживающие песок. Слушала рокот океана, втягивала ноздрями запах дыма от костра рыбаков, казавшегося отсюда маленькой огненной точкой.

И вдруг отпустила руку Льюиса.

— Элла! — позвал тот.

Не отвечая, она двинулась вперед… на два шага… на три… Вода дошла до бедер, потом до талии. Свободная ситцевая блузка вздувалась пузырем всякий раз, когда Эллу захлестывала очередная волна. Вода была ошеломляюще холодна, куда холоднее, чем озера ее детства. Эллу трясло от озноба, пока тело не приспособилось к непривычной температуре.

— Эй, осторожнее! — крикнул Льюис.

— Постараюсь, — откликнулась Элла, внезапно испугавшись. Не разучилась ли она плавать? Или подобные вещи не забываются? Наверное, следовало дождаться дня или по крайней мере захватить полотенце…

«Довольно! — велела она себе. — Хватит!» Она боялась целых двадцать лет, даже дольше, если считать те ужасные ночи, когда Кэролайн исчезала неизвестно куда. Но здесь ей опасаться нечего. Особенно сейчас. И в детстве, и в юности она больше всего на свете любила плавать. В воде Элла чувствовала себя непобедимой и свободной, словно могла добиться всего на свете, неустанно рассекать волны, пока не доберется до Китая.

— Хватит! — повторила она и оттолкнулась ногами. Волна ударила ее в лицо. Элла захлебнулась, выплюнула соленую воду и рассекла темную толщу. Ноги беспомощно болтались, пока не отыскали наконец нужный ритм. Вот оно! Вода держит ее, она снова плывет.

— Эй! — встревоженно окликнул Льюис. Элла была почти уверена, что, если сейчас обернется, увидит младшую сестренку Эмили, стоящую на берегу, бледную, трясущуюся, кричащую сквозь слезы: «Элла! Ты слишком далеко заплыла! Элла, вернись!»

Она все же обернулась и едва не рассмеялась, разглядев неловко гребущего к ней Льюиса. Зубы стиснуты, голова высоко поднята (наверное, чтобы не намочить слуховой аппарат). Элла перевернулась на спину, так что волосы раскинулись по воде, и подождала, пока Льюис не поравняется с ней, а потом, коснувшись его ладони кончиками пальцев, снова встала на ноги.

— Знал бы я, что мы соберемся поплавать, — пропыхтел он, — надел бы плавки.

— Я тоже не знала, — извинилась она. — Это был порыв.

— Надеюсь, с вас пока достаточно?

Вместо ответа Элла снова легла на спину и позволила воде нести ее. Сейчас она чувствовала себя яйцом в кастрюле с теплой водой, лелеявшей, ласкавшей, окружавшей ее со всех сторон.

— Да, — сказала она наконец, и они дружно погребли к берегу.

Позже, сидя на пляжном столике, завернутая в пропахшее плесенью одеяло, которое Льюис вытащил из багажника машины, Элла прошептала:

— Вы сегодня спросили меня, о чем я жалею.

— Это было до купания? — спросил он, словно соль отбила у него память.

— До, — кивнула Элла. — Но сейчас я хочу сказать правду.

Она глубоко вздохнула, вспомнив, как вода держала ее, несла, вселяя отвагу. Как, маленькой девочкой, она заплывала дальше, чем другие дети, дальше, чем многие взрослые, так далеко, что Эмили позже клялась, будто с берега сестренка казалась не больше соринки на воде.

— Я сожалею о том, что внучки для меня потеряны.

— Потеряны, — повторил Льюис. — Почему?

— После смерти Кэролайн отец их увез. Переехал в Нью-Джерси и не пожелал со мной общаться. Очень злился… на меня… на Аиру… на всех. И на Кэролайн тоже, но ее не было рядом. А мы были. Я… — Она плотнее закуталась в одеяло. — И я его за это не осуждаю. — Элла опустила глаза, с преувеличенным вниманием рассматривая руки. — Наверное, мне стало легче. С Кэролайн было очень трудно иметь дело, а Майкл так рассердился, что я даже обрадовалась, когда больше не пришлось встречаться с ними. И я нашла самый легкий выход: замкнулась в себе. И больше не пыталась увидеться с внучками. Теперь они для меня потеряны.

— Может, стоит попробовать еще раз? — предложил Льюис. — Что, если они будут рады получить от вас весточку? Сколько им лет?

Элла не ответила, хотя знала, что Мэгги уже почти двадцать восемь, а Роуз — тридцать. Вполне возможно, обе уже замужем, имеют детей, носят другие фамилии и ни к чему им чужая старуха, решившая ворваться в их жизни с грузом тяжких воспоминаний и именем погибшей матери на устах.

— Может быть, — кивнула она, потому что Льюис, сидевший скрестив ноги на пляжной скамье, приглаживая так и не высохшие волосы, не сводил с нее глаз. Он кивнул и улыбнулся, и Элла поняла, что этой ночью ей больше не придется отвечать на вопросы.

30

Жизнь в Принстоне не представляла особых проблем. А вот деньги…

Мэгги скоро поняла, что двести баксов минус двадцатка, потраченная на еду в «Уа-уа» в те дни, когда она не сумела пробраться в студенческую столовую, или в буфет с пиццей, или в кафе-мороженое «Томас суит», плюс украденные кредитные карты (которыми она боялась воспользоваться) — чересчур скудный капитал для начала новой жизни. Денег не хватило бы даже на билет до Калифорнии, не говоря о задатке за квартиру.

— Нужно больше денег, — прошептала Мэгги. Так говорил герой рассказа, который она прочла в другой подобранной книге. Маленький мальчик, сидя в седле игрушечной лошадки-качалки, мог предсказать имена победителей настоящих скачек, и чем яростнее он раскачивался, тем громче шептал чей-то голос в пустом доме: нужно больше денег.

Мэгги взяла в студенческой столовой чашку чая за девяносто центов и принялась размышлять, что делать дальше. Необходима работа, за которую платят наличными. Вроде той, о которой упоминалось в листке, сорванном Мэгги с библиотечной доски объявлений. Во всяком случае, больше ей ничего подобного не попадалось.

Мэгги отставила чашку и осторожно развернула листок пожелтевшей бумаги.

«Требуется помощь по дому. Уборка, поручения, раз в неделю».

Далее шел номер, начинавшийся с 609.

Мэгги вытащила сотовый, тот самый, что подарил и оплачивал отец — когда приходили прямо в его офис, — и набрала номер. Старческий голос заверил ее, что вакансия все еще свободна. Раз в неделю, обязанности несложные, но добираться до места работы Мэгги придется самой.

— Можете сесть на автобус, — объяснила женщина. — Прямо от Нассау-стрит.

— Вы не возражаете платить наличными? Я еще не успела открыть здесь счет, а дома…

— Наличными так наличными, — деловито согласилась женщина. — При условии, что работа будет выполнена.

Поэтому в четверг утром Мэгги поднялась затемно и, предварительно убедившись, что вещи надежно спрятаны, прокралась через притихшую библиотеку, где еще не включили свет. Заперлась в ванной на первом этаже, пока не услышала, что охранники отпирают дверь. А через десять минут, когда появились первые посетители, выскользнула в коридор и направилась к Нассау-стрит.

— Здравствуйте! — окликнула ее с крыльца женщина.

Мэгги присмотрелась. Худенькая, маленькая, с длинными седыми, распущенными по плечам волосами, одетая во что-то вроде мужской рубашки и легинсы, на глазах темные очки, хотя день был облачным.

— Вы, должно быть, Мэгги, — добавила хозяйка дома и, опершись одной рукой о перила, протянула другую Мэгги. Да она слепая!

Мэгги осторожно сжала хрупкие пальцы.

— Я Коринна. Заходите, — пригласила она Мэгги в большой викторианский дом, казавшийся безупречно чистым, дом, где всякая вещь была на своем месте. В прихожей стояла деревянная скамья, над ней висела разделенная на отсеки полка. В каждом отсеке стояла пара обуви. Плащ и зимняя куртка висели на крючках; зонтик, шляпа и перчатки были аккуратно разложены на другой полке. Рядом с пустой вешалкой стояла белая трость.

— Думаю, работа не покажется вам слишком трудной, — заметила Коринна, отпивая крошечными глотками кофе из лимонно-желтой кружки и загибая пальцы. — Подметать и мыть полы, выбрасывать мусор, стекло и бумагу складывать в отдельные ведра. Рассортировать грязное белье, опорожнить посудомоечную машину и…

Женщина замолчала.

— И что? — спросила наконец Мэгги.

— Цветы, — выпалила Коринна, вызывающе вздернув подбородок. — Я попрошу вас покупать цветы.

— О'кей, — коротко бросила Мэгги.

— Вам наверняка хочется узнать, зачем мне цветы.

Мэгги, которую это вовсе не интересовало, не ответила.

— Потому что я их не вижу. Но знаю, какие они. И как пахнут.

— Вот как, — пробормотала Мэгги, и поскольку это отчего-то показалось ей недостаточным, добавила: — Здорово.

— Последняя девушка сказала, что принесла цветы, — пояснила Коринна, поджимая губы. — Только они были не настоящие. Пластиковые. Она думала, что я не почувствую разницы.

— Я принесу живые цветы, — пообещала Мэгги. Коринна кивнула.

— Буду очень благодарна.

На все, о чем просила Коринна, ушло меньше четырех часов. Мэгги не привыкла к домашней работе: Сидел считала, что девочки ничего не сумеют сделать как следует, поэтому через дом прошла целая армия безликих домоправительниц, поддерживавших безупречный порядок в комнатах, набитых стеклом и металлом. Но Мэгги очень старалась. Не оставила на полу ни единой пылинки, сложила чистое белье и вернула посуду и столовые приборы на законные места в шкафах и ящичках.

— Мои родители оставили мне этот дом. В нем я выросла, — пояснила Коринна.

— И он прекрасен, — вырвалось у Мэгги. Прекрасен и пуст. Прекрасен и печален. Шесть спален, три ванные комнаты, широкая лестница, вьющаяся по центру дома, и единственная обитательница: слепая женщина, спящая на узкой одинарной кровати, подложив под голову тощую подушку. Никогда ей не оценить весь этот простор, не полюбоваться солнечными лучами, брызжущими в широкие окна и собирающимися в желтые лужицы на полу.

— Идете на рынок? — спросила Коринна.

Мэгги кивнула, но тут же сообразила, что женщина все равно не видит.

— Все готово.

Коринна кончиками пальцев извлекла из бумажника банкноту.

— Это двадцать долларов?

Мэгги присмотрелась и подтвердила, что да, это двадцатка.

— Банкомат выдает только такие, — пояснила Коринна.

«В таком случае зачем ты спрашивала?» — едва не выпалила Мэгги, но тут же сообразила, что это, возможно, была проверка. И пока что она умудрилась выдержать испытание.

— Можете пойти на рынок Дэвидсона. Это прямо в конце улицы.

— Хотите душистые цветы? Вроде сирени?

Коринна покачала головой.

— Не обязательно. На ваш вкус.

— Вам нужно что-то еще, пока я здесь?

Коринна призадумалась.

— Да. Можете удивить меня, — заявила она наконец.

Мэгги отправилась на рынок, размышляя, что лучше купить. Пожалуй, для начала ромашки. Ей повезло: ромашки продавали прямо у входа. А потом она принялась бродить между рядами, останавливаясь перед сливами, клубникой, пучками пахнущего зеленью шпината и молоком в тяжелых стеклянных бутылках. Что поразит Коринну? Вряд ли ей нравятся продукты с сильным запахом, не захотела же она душистых цветов! Мэгги требовалось что-то… что-нибудь такое…

Она поискала слово и торжествующе улыбнулась. Да! Именно! Что-то чувственное. Что-то, чтобы ощущалось в руке, имело вес, тяжесть вроде молочной бутылки или атласную гладкость лепестков ромашки. И неожиданно перед ней возникло именно оно, то самое. Еще одна стеклянная баночка, только цвета мерцающего янтаря. Мед.

«Мед из цветков апельсина. Местная продукция», — гласила этикетка. И хотя самая маленькая баночка стоила шесть девяносто девять, Мэгги положила ее в корзинку вместе с бугристой буханкой хлеба из двенадцати злаков.

Через час, когда Коринна сидела напротив Мэгги за кухонным столом и медленно жевала поджаренный, намазанный медом хлеб, а потом объявила, что вкуснее ничего не ела, Мэгги поняла: это не пустая похвала. Она прошла второе испытание.

31

— Я волнуюсь за твою сестру, — без предисловий начал Майкл Феллер.

Роуз вздохнула и уставилась на чашку кофе, словно в ней могло появиться лицо Мэгги. Интересно, что еще новенького?

— Прошло два месяца, — продолжал отец. Можно подумать, Роуз об этом не знала!

Но она промолчала. Потому что выглядел отец ужасно: лицо бледное, как очищенное яйцо, сваренное вкрутую. Высокий лысоватый лоб и измученные глаза. Даже обычный серый костюм — типичная униформа банкира — и темно-бордовый галстук не спасали положения.

— Мы ничего о ней не знаем. Ты ничего о ней не знаешь… — Он повысил голос в конце предложения, так что оно прозвучало как вопрос.

— Нет, па, не знаю.

Отец вздохнул — типичный вздох Майкла Феллера — и повозил ложечкой в растаявшем мороженом.

— Что, по-твоему, нам нужно сделать?

«То есть что я должна сделать?»

— Ты созвонился с ее бывшими бойфрендами? Правда, это должно занять неделю-другую, — заметила Роуз.

Отец ничего не ответил, и Роуз уловила нечто вроде упрека в его молчании.

— А на сотовый звонил?

— Конечно. Я оставлял сообщения. Но она не перезвонила.

Роуз закатила глаза, но отец сделал вид, что не замечает.

— Я в самом деле волнуюсь. Так надолго она ни разу не исчезала. Что, если…

Майкл осекся.

— Что, если она мертва? — закончила Роуз. — Сомневаюсь, что нам так повезет.

— Роуз!

— Прости, — буркнула он не слишком искренне. Ей действительно плевать, жива Мэгги или нет! Хотя…

Роуз схватила целую горсть салфеток. Все же это неправда. Она не хотела, чтобы эта дрянь умерла, но была бы на седьмом небе, если бы до конца жизни ей не пришлось встречаться с Мэгги.

— Роуз, меня беспокоишь и ты.

— Обо мне можешь не беспокоиться, — фыркнула Роуз, принимаясь складывать одну из салфеток гармошкой. — Все в порядке.

Отец недоверчиво приподнял седые брови:

— Уверена? У тебя ничего…

— Ты о чем?

Отец замялся. Роуз терпеливо ждала.

— Ты о чем? — повторила она наконец.

— У тебя ничего не случилось? Какие-то неприятности? Не хочешь… э… поговорить или еще что?

— Я не спятила, если именно это ты имеешь в виду, — отрезала Роуз. — На этот счет можешь не волноваться.

Отец беспомощно воздел руки к небу. Вид у него был расстроенный и несчастный.

— Роуз, я не это хотел сказать…

Именно это! Отец никогда не говорил о подобных вещах, но Роуз знала, что он всегда боялся, особенно за Мэгги.

«Вы сходите с ума, теряете рассудок, дурные гены дают о себе знать, и вы тоже собираетесь прибавить скорости перед крутым поворотом на скользкой дороге?»

— Я в полном порядке, — твердо повторила Роуз. — Просто мне не слишком нравилась именно эта фирма, и требуется время, чтобы решить, что делать дальше. Обычное дело.

— Ну… если ты уверена, — протянул отец, возвращаясь к мороженому: редкая роскошь в этом доме, поскольку Сидел с начала девяностых годов не допускала в меню ничего более калорийного, чем замороженное молоко и десерт «То-футти».

— Поверь, расстраиваться нет причин. За меня можешь быть спокойным.

Роуз подчеркнула слово «меня», давая понять, кому следовало бы уделить внимание.

— Не могла бы ты ей позвонить? — спросил Майкл.

— И что сказать?

— Она не хочет говорить со мной, — печально признался он. — Может, тебе ответит.

— А вот мне с ней говорить не о чем.

— Роуз! Пожалуйста!

— Ладно, — уступила она.

Вечером поставила будильник на час ночи и, когда он зазвонил, нашарила в темноте телефон и набрала номер сотового Мэгги.

Один звонок. Два. Голос сестры. Громкий и жизнерадостный:

— Алло? Иисусе!

Роуз презрительно фыркнула. Из трубки доносились звуки шумной вечеринки: музыка, чьи-то голоса…

— Алло! — снова сказала Мэгги. — Кто это?

Роуз повесила трубку. Ее сестрица — просто мерзкая неваляшка! Покачнется, пригнется к земле и снова встанет! И при этом нагадит всем, кому сумеет, украдет твои туфли, деньги и парня, но никогда, никогда не упадет. А если и упадет, то, как кошка, на четыре лапы!

Наутро, после первого раунда прогулок с собаками, Роуз позвонила отцу на работу.

— Мэгги жива, — коротко бросила она.

— Слава Богу! — воскликнул он с совершенно абсурдным, по мнению Роуз, облегчением. — Где она? Что сказала?

— Я с ней не говорила. Услышала ее голос, и все. Блудная дочь жива и здорова и дожила до вчерашней вечеринки.

Отец немного помолчал.

— Нужно попробовать ее найти, — изрек он наконец.

— Желаю удачи. Передай ей привет, когда отыщешь, — съязвила Роуз. Пусть отец старается. Пусть Майкл и Сидел сами уламывают ее вернуться. Пусть Мэгги Феллер хотя бы раз станет их проблемой!

Роуз вышла из дома в мир, который обнаружила совсем недавно, сбежав из офиса, где проводила целые дни. Она бродила по городским улицам, зачастую с целым букетом поводков в руках. Город с девяти утра до пяти вечера везде не был тем призрачным мегаполисом, который она себе представляла. Его населяли странные, интересные создания, и Роуз впервые увидела другое, до сих пор бывшее для нее тайным лицо города: матерей с младенцами, идущих со смены рабочих, студентов и рассыльных, пенсионеров и безработных, возникающих на углах и в переулках, о существовании которых Роуз раньше не подозревала, несмотря на несколько лет учебы и работы в Филадельфии. Да и откуда ей, молодому адвокату, незамужней женщине, знать о парке Трех Медведей или о детской площадке между Спрус и Пайн-стрит? Откуда женщине, каждый день спешащей на работу одним и тем же маршрутом, знать, что в пятисотом квартале Делэнси на домах не найти двух похожих флагов? Могла ли она подозревать, что все магазины и бакалейные лавки в час дня обычно бывают забиты до отказа мужчинами в брюках хаки и свитерах и среди них не найти ни одного в деловом костюме и с портфелем? Кто мог предположить, что теперь она легко может заполнить все свое время вещами, на которые раньше уходили считанные минуты?

День начинался с собак. У нее был свой ключ от «Элегант по», и каждое утро, в час, когда Роуз обычно покупала большую чашку черного кофе и ехала в офис, она открывала дверь заведения, брала на поводки трех-четырех собак, набивала карманы собачьими галетами и пластиковыми пакетиками для фекалий и шла к Риттенхаус-сквер, где проводила сорок пять минут в окружении магазинов одежды, книжных лавчонок, модных ресторанов и пятиэтажных многоквартирных домов, пока подопечные обнюхивали кусты, скамейки и других собак. Потом бегала по поручениям: зайти в аптеку, взять вещи из химчистки. Спешила с карманами, полными чужих ключей, открывая двери декораторам, ландшафтным дизайнерам, шеф-поварам, перевозчикам мебели и даже трубочистам.

Днем она снова брала собак и возвращалась на Риттенхаус-сквер, на ежедневную встречу с маленькой девочкой, пятнистой собачкой и сопровождавшей их женщиной.

Ее все больше интересовали Джой, Нифкин и женщина — по-видимому, мать девочки. Они приходили в парк каждый день, между четырьмя и половиной пятого. Роуз проводила этот час, швыряя собакам теннисный мячик и сочиняя про себя сказку о жизни этой троицы. Представляла мужа дамы, красивого, высокого, с типичной внешностью человека обеспеченного и образованного. Она наделила семейство большим домом с каминами и яркими ткаными коврами, деревянным сундуком, набитым плюшевыми игрушками для малышки. Посылала их в поездки на побережье и пешие походы. Представляла, как они выходят из самолета: отец везет большой чемодан на колесиках, мать тянет средний, а девочка тащит свой рюкзачок: папа Медведь, мама Медведица и маленький Мишка, — а за ними бодро трусит собачка. В ее воображении они вели спокойную счастливую жизнь: хорошая работа, достаточно денег, домашние ужины втроем, когда родители заставляют ребенка пить молоко, а девочка тайком скармливает овощи псу по кличке Нифкин.

Роуз уже перешла от кивка к приветствиям и надеялась, что со временем дело дойдет и до задушевных бесед. Но пока что Джой гонялась за песиком вокруг фонтана, а мать, высокая широкоплечая женщина с тяжелыми бедрами, говорила по сотовому:

— Нет, я не люблю ливерные колбаски. Это Люси их любит. Помнишь? Твоя вторая дочь. — И, закатив глаза к небу, одними губами прошептала: — Мама.

Роуз ответила, как ей представлялось, понимающим кивком и взмахом руки.

— Нет, не думаю, что Джой любит ливерные колбаски, ма. И Питер тоже. Понимаешь, я вообще не знаю такого человека, который бы их любил. И не понимаю, почему их еще кто-то делает.

Роуз рассмеялась. Женщина улыбнулась ей, по-прежнему не отнимая трубки от уха.

— А вот Нифкин любит ливерные колбаски. Ему мы их и отдадим!

Снова пауза.

— Ну, не знаю, что тебе с ними делать. Я уже предложила. Положи на крекеры или что-нибудь в этом роде. Скажи своим дамам из книжного клуба, что это паштет. О'кей. Ладно, до встречи. О'кей. Пока.

Она нажала кнопку и спрятала телефон.

— Мама считает меня безработной.

— Вот как, — откликнулась Роуз, проклиная свое неумение вести беседу.

— Но это не так. Просто я работаю дома, а для матери это все равно что не работать вообще, поэтому она считает себя вправе звонить когда захочет и донимать меня ливерными колбасками.

Роуз рассмеялась:

— Я Роуз Феллер.

Женщина протянула руку.

— Я Кэндаси Шапиро. Кэнни.

— Ма! — нетерпеливо крикнула малышка, таща за собой Нифкина.

— Простите, — улыбнулась Кэнни, — я Кэндаси Шапиро, будущая Крушелевански.

И состроив забавную гримаску, пожаловалась:

— Попробуйте уместить это на визитной карточке!

— Так вы замужем? — выпалила Роуз, но тут же сжалась от неловкости и спросила себя: что это с ней случилось? Два месяца без привычной работы, в обществе собак и разносчиков, — и она совсем забыла о таком понятии, как такт.

Но Кэнни, казалось, ничуть не удивилась.

— Помолвлена. Свадьба в июне, — пояснила она.

Ха! Впрочем, если голливудские звезды позволяют себе рожать внебрачных детей, что говорить о простых филадельфийцах?

— Пышная свадьба?

Кэнни покачала головой.

— Нет. В самом тесном кругу. Раввин, родные. Несколько друзей, моя мать, ее партнер по жизни, их софтбольная команда. Нифкин будет нести шлейф, а Джой назначается подружкой невесты.

— О… гм… — Роуз не знала, что сказать. Совсем не похоже на те свадьбы, которые показывают по телевизору.

— Как… — начала Роуз, но тут же осеклась и неуверенно помялась, прежде чем задать самый банальный из возможных вопросов: — Как бы познакомились с будущим мужем?

Кэнни рассмеялась и откинула волосы.

— А вот это длинная и запутанная история. Все началось с диеты.

Роуз смерила взглядом Кэнни и подумала, что диета, вероятно, была выбрана не слишком удачно.

— Понимаете, я встретила Питера, когда была уже беременна Джой, но еще не знала об этом. Он вел занятия по снижению веса, и я подумала, что, если похудею, тот парень, с которым все было кончено, захочет ко мне вернуться. Но знаете, как бывает. Гоняешься не за тем парнем, пока вдруг не поймешь, что настоящая любовь ждала тебя за углом. Пути любви неисповедимы. Или это пути Господни? Я всегда путаю.

— Думаю, что все-таки Господни.

— Поверю на слово, — кивнула Кэнни. — А как насчет вас? Замужем?

— Нет! — вырвалось у Роуз. — Нет, — повторила она, уже немного тише. — То есть пока нет. Видите ли… я только что рассталась с одним человеком. Вернее, не рассталась, а… моя сестра… не важно. Длинная и не слишком приятная история.

Она взглянула на Петунью, свернувшуюся у ее ног, потом на Джой и Нифкина, упорно приносившего хозяйке красную варежку, которую бросала девочка, и, наконец, на собак, бродивших посреди травяного треугольника.

— Сейчас пытаюсь понять, что делать дальше.

— Вам нравится ваша теперешняя работа? — спросила Кэнни.

Роуз снова оглядела собак, серый теннисный мячик и стопку пластиковых пакетов.

— Да, — кивнула она. Она действительно любила всех своих собак: надменную фыркалку Петунью, золотистого ретривера, который так радовался ее приходу, что оглушительно лаял и принимался подскакивать, заслышав скрип ключа в замочной скважине, угрюмых бульдогов, раздражительных шнауцеров, склонного к нарколепсии кокер-спаниеля по кличке Спорт, который время от времени пытался заснуть прямо на улице.

— А что еще вы любите? — допытывалась Кэнни. Роуз покачала головой и растерянно улыбнулась. Она знала, что может сделать счастливой ее сестру: кожаные брючки второго размера, шестидесятидолларовый французский крем, мужчины, уверяющие, что она красива. Знала, что может сделать счастливым отца: удачная игра на понижение, хорошие дивиденды по акциям, свежий экземпляр «Уолл-стрит джорнал» и те редкие случаи, когда Мэгги удавалось найти работу. Знала, что нужно для счастья Эми: записи Джил Скотт, брюки от Шона Джина и фильм «Бойся Черной шляпы». Знала, что любит Сидел: Мою Маршу, проросшие зерна, инъекции ботокса. И еще мачехе доставляло удовольствие ставить перед четырнадцатилетней Роуз диетическое желе, хотя остальные получали на десерт мороженое. Когда-то, давным-давно, Роуз знала, что требуется для счастья ее матери: вещи вроде чистых простыней, яркой губной помады и дешевых брошек, которые они с Мэгги дарили ей на день рождения.

Но что любила сама Роуз, кроме туфель, Джима и всяческой, вредной для нее еды?

Кэнни улыбнулась и встала.

— Подумайте и решите, — жизнерадостно посоветовала она и свистнула Нифкину. Собачка немедленно подбежала к ней, преследуемая Джой с раскрасневшимися щеками и выбившимися из хвостика волосами. — Увидимся завтра?

— Конечно, — обрадовалась Роуз и, спрятав в карман теннисный мячик, принялась собирать своих подопечных, зажав пять поводков в левой руке и поводок вечно норовившей сбежать серой борзой — в правой. Развела собак по домам, пока не осталась одна Петунья. Мопсиха важно трусила впереди, как пухлый круассан на ножках. Из всех собак Роуз больше всего любила Петунью, хотя приходилось каждый вечер отдавать ее хозяйке, Ширли, деловитой семидесятидвухлетней даме, живущей в центре города, которая, к счастью, согласилась доверять Роуз песика дважды в день. Пожалуй, Петунья делала ее счастливой. И что еще? Только не одежда. И не деньги, поскольку из своего солидного, выражавшегося шестизначным числом жалованья она часть отдавала за квартиру, часть — за взятый на обучение кредит, откладывала в пенсионный фонд, а остальное вкладывала под проценты в валютный рынок, следуя подробным инструкциям отца. Так что же?

— Берегись! — окликнул ее рассыльный на велосипеде.

Роуз едва успела подхватить Петунью и отпрыгнуть в сторону. Велосипедист вез перекинутую через плечо сумку. На его поясе висела трубка уоки-токи, изрыгавшая невнятный шум и радиопомехи. Роуз смотрела ему вслед, вспоминая, что когда-то, в детстве, у нее тоже был велосипед. Голубой, с бело-голубым сиденьем, белой соломенной корзинкой сзади и розовой с белым пластиковой бахромой на руле. Велосипедная дорожка, проходившая мимо дома родителей в Коннектикуте, вела к городскому полю для гольфа, и осенью Роуз часто ездила по ней. Шины с хрустом давили упавшие яблоки-дички, под колесами шелестели красно-золотые листья. Иногда мать присоединялась к ней на своем велосипеде, таком же, как у Роуз, только побольше, трехскоростном, с детским сиденьем над задним колесом, где когда-то умещались обе сестры.

Что сталось с ее велосипедом? Теперь уже не вспомнить… Переехав в Нью-Джерси, Феллеры сняли квартиру в кондоминиуме, рядом с шоссе: сплошные автостоянки и дороги без тротуаров и обочин. Скорее всего велосипед просто стал ей мал, а когда они перебрались к Сидел, никто не подумал купить Роуз новый. Вместо этого она получила права, всего через три дня после шестнадцатилетия, и сначала перспектива такой свободы приятно волновала, пока она не сообразила, что стала кем-то вроде личного водителя сестры: доставляла Мэгги на вечеринки, уроки танцев — да еще, по поручению Сидел, ездила за продуктами.

Роуз отвела Петунью Ширли и решила, что в первый же выходной купит себе велосипед, для начала — подержанный, чтобы посмотреть, понравится ли. И еще, может быть, прикрепит на руль небольшую корзинку, куда вполне поместится Петунья, и поедет… куда глаза глядят. Она слышала, что в Фермонт-парке есть велосипедные дорожки, а от Музея искусств ведет пешеходная тропа.

Роуз улыбнулась и зашагала быстрее. Да, она купит велосипед, раздобудет карту, возьмет с собой завтрак — сыр, хлеб, виноград и печенье, — прихватит что-нибудь из собачьих деликатесов для Петуньи. Ее ждет приключение!

32

Миссис Лефковиц не хотела идти на ежедневную прогулку.

— Я вполне могу размяться и здесь, — обвела она тростью не слишком просторную гостиную, в которую умудрилась втиснуть диван, две кушетки, кресло с вышитыми салфеточками на подлокотниках и громадный телевизор.

— Вам следует больше двигаться, — терпеливо уговаривала Элла.

— «Вью» вот-вот начнется, — протестовала старушка, указывая на телевизор, где орали друг на друга четыре женщины. — Разве вам не нравится «Вью»?

— Имеете в виду океан? — схитрила Элла. — Мне нравится вид на океан[33].

— Кроме того, у меня для вас предложение, — объявила мисс Лефковиц, явно выкладывая на стол последний козырь — Я думала о вас. О вашей ситуации.

— Позже, — твердо перебила Элла.

— Так и быть, сдаюсь, — пробормотала миссис Лефковиц, Надела гигантские очки с квадратными стеклами, шлепнула на нос цинковую мазь и затянула узлами шнурки кроссовок — Вперед, Брюс Дженнер[34], и покончим с этим.

Они направились к теннисным кортам, где в прошлом месяце кто-то, вместо того чтобы дать обратный ход, нажал на газ и протаранил не только ограду и сетку, но и несчастную Фриду Манделл, уныло долбившую мячик ракеткой в компании партнерши. Бедняга лягушкой распласталась на капоте «кадиллака». Ракетку из рук она так и не выпустила… После этого случая миссис Лефковиц не преминула заявить, что она так и знала: спорт и тренировки, в особенности теннис, еще никого не довели до добра!

Но доктор настаивал на прогулках, так что каждый вторник ровно в десять Элла со своей подопечной медленным шагом добирались до здания клуба, обедали и возвращались домой на трамвае. Со временем Элла даже начала находить некоторое удовольствие в обществе старушки.

Походка миссис Лефковиц имела определенный ритм. Сна упиралась в землю палкой, вздыхала, делала шаг правой ногой и медленно подтягивала левую. Стук, вздох, топоток, шарканье. Эмма находила во всем этом нечто успокаивающее.

— Что новенького? — поинтересовалась миссис Лефковиц. — Вы все еще встречаетесь с этим…

— Льюисом, — подсказала Элла.

— Он совсем неплох, — кивнула старуха. — Чем-то похож на моего первого мужа.

— Первого? — удивилась Элла. — У вас их было два?

Стук, вздох, топоток, шарканье.

— О нет. Я так называю Леонарда для пущей важности. Придает мне больше шарма. Все сразу начинают считать меня женщиной опытной и много повидавшей.

Элла едва сдержала смех и, заметив небольшую выбоину в тротуаре, подхватила миссис Лефковиц под руку.

— У Льюиса хороший доход?

— Думаю, неплохой.

— Думаете? Думаете?! — возмутилась миссис Лефковиц. — Не думайте! Узнайте наверняка! Иначе останетесь ни с чем! Как этот Чарлз Кералт!

— Он остался ни с чем? — удивилась Элла.

— Нет, нет, нет! Не он! Но помните, у него была другая девушка? Вот она осталась ни с чем! Не то что дома у нее не было, даже трейлера!

Элла улыбнулась.

— Смейтесь-смейтесь, — рассердилась миссис Лефковиц. — Посмотрю я, как вы будете смеяться, когда придется есть сыр из рук правительства!

— Не останавливайтесь, — велела Элла.

— А его дети? — не унималась старуха. — Они знают о вас?

— Думаю, да.

— Постарайтесь, чтобы узнали. Помните Флоренс Гудстайн?

Элла покачала головой.

— Ну, так вот, она встречалась с Эйбом Мелцером. Ходили в кино, в рестораны, и Фло часто возила Эйба к доктору. Как-то раз его дети позвонили ей узнать, как там отец, и Фло упомянула, что очень устала. Так они вообразили, будто она устала от Эйба и не хочет больше заботиться о нем. И на следующий же день…

Миссис Лефковиц выдержала эффектную паузу и взмахнула рукой.

— …прилетели сюда, собрали вещи, закрыли квартиру и перевезли его в Нью-Йорк под присмотр специально нанятой сиделки.

— Боже мой! — воскликнула Элла.

— Фло была вне себя. Хуже, чем палестинские террористы!

— Мне ужасно ее жаль. Продолжайте идти.

Миссис Лефковиц подняла очки и уставилась на Эллу.

— Готовы выслушать мое предложение?

— Разумеется. О чем вы?

— Ваши внучки, — объявила миссис Лефковиц, медленно продвигаясь к клубу.

Элла едва не застонала. Как ее бес попутал рассказать старухе о пропавших внучках?! Еще год назад она не поверила бы, что может вот так, запросто, поделиться с кем-то! Теперь же, похоже, она не способна держать рот на замке.

— У них есть Эмил? — строго спросила миссис Лефковиц.

— Эмил?

— Эмил, Эмил, — нетерпеливо повторила та. — На компьютере.

— О, е-мейл?

— Называйте как хотите, — раздраженно вздохнула миссис Лефковиц.

— Не знаю…

— Нужно узнать, проверить. В Интернете. Там можно разыскать все, что угодно.

Сердце Эммы больно стукнуло о ребра.

— У вас есть компьютер? — спросила она, едва смея надеяться.

Миссис Лефковиц пренебрежительно отмахнулась.

— У кого его нет? Сын подарил мне на день рождения. Мандаринового цвета. Совесть заела, — выложила она в ответ на не заданные вопросы Эммы «какого цвета» и «почему». — Он не слишком часто меня навещает, вот и купил компьютер, чтобы присылать по е-мейлу снимки моих внуков. Может, вернемся и поищем в Интернете ваших внучек?

Взгляд ее был полон надежды.

Элла прикусила губу. Тихий голос где-то в глубине души шептал: «Найди их», — но другой, гораздо более настойчивый, твердил: «Оставь их в покое», — а сквозь страх и тревогу пробивались ожидание счастья и робкая надежда.

— Мне нужно подумать, — сказала она наконец.

— Не думайте, — заявила миссис Лефковиц, выпрямляясь во все свои четыре фута одиннадцать дюймов и яростно вонзая наконечник палки в землю в полудюйме от ноги Эллы. — Не думайте, а делайте!

— Что?

— Йога, — объявила миссис Лефковиц, разворачиваясь и приступая к нелегкому процессу возвращения. — Идемте.

33

— Выйди из двери, как призрак — в туман, — процитировал тип в измятой белой льняной сорочке, когда Мэгги ровно в десять вышла из дверей Ферстоунской библиотеки в совсем не туманное утро.

Мэгги повернула голову. Парень, не смущаясь, выдержал ее взгляд и зашагал рядом. Рюкзак небрежно и, как показалось ей, стильно свисал с плеча. Длинное бледное лицо обрамляли вьющиеся волосы, а одежда — мятая сорочка с наглаженными льняными брюками цвета овсянки — разительно отличалась от джинсов и футболок, принятых в кампусе.

— Никакого тумана, — бросила сна. — И разве это не из песни?

— Хотя бы, — парировал он и указал на потрепанный экземпляр «Моей Антонии», который Мэгги несла под мышкой. — «Женщины в литературе»?

Мэгги неопределенно пожала плечами, решив, что в ее случае молчание — золото. Несколько недель, проведенных в кампусе, она отделывалась от случайных собеседников короткими «спасибо» или «простите», что, впрочем, ее нисколько не раздражало. Для разговоров у нее была Коринна. И еще книги. У нее появился любимый стул в солнечном читальном зале библиотеки, любимый столик в студенческом центре, куда она шла, когда чувствовала потребность в перемене декораций. Она успела прочесть Зору Нил Херстон, «Большие ожидания», а сейчас трудилась над «Сказкой о двух городах», перечитывала «Мою Антонию» и осваивала «Ромео и Джульетту», удивляясь, что пьеса оказалась значительно сложнее, чем фильм. Мэгги понимала — любые беседы со студентами только приведут к вопросам, а вопросы наверняка приведут к неприятностям.

— Я провожу вас, — заявил тип.

— Не стоит, — бросила Мэгги, пытаясь оторваться.

— Без проблем, — жизнерадостно заверил тип. — Это в «Маккоше», верно?

Мэгги понятия не имела, где собираются «Женщины в литературе» и что такое «Маккош», но снова кивнула и ускорила шаг. Парень без труда поравнялся с ней. Черт, до чего же у него длинные ноги!

— Я Чарлз, — представился парень.

— Простите, — выдавила она, — но у меня дела, ясно?

Чарлз остановился и улыбнулся ей. Мэгги решила, что он немного похож на портрет лорда Байрона, который она видела в одной из украденных книг: длинное лезвие носа, смешливый изгиб губ. Ни бицепсов, за которые можно подержаться, ни широких плеч. Не ее тип.

— Вы еще не слышали моего предложения. Заметьте, это деловое предложение.

— А есть и предложение? — расстроилась Мэгги.

— Естественно. Я… э… все это немного неловко… но, видите ли, получилось так, что мне нужна женщина.

— Не вижу ничего необычного. Как всем, так и вам, — съязвила Мэгги, замедляя шаг и рассудив, что, если не может спастись бегством, надо сделать так, чтобы «лорд Байрон» поскорее убрался на свои лекции.

— Нет-нет, не в этом смысле, — поспешно сказал он. — Я будущий драматург, и мы должны ставить сцены из пьес. Вот для этого мне нужна женщина… амплуа инженю… чтобы сыграть мою сцену.

Мэгги остановилась.

— Играть на сцене? — переспросила она. Хм, а он неплох собой. Высокий. И серые глаза тоже ничего.

— Именно, — кивнул Чарлз. — Я надеялся весной поставить одноактную пьесу в театре «Ин-тайм»[35].

Он произнес последнее слово как «Ин-тим», и Мэгги не сразу поняла, о чем идет речь. Она сто раз проходила мимо здания театра и всегда считала, что его название произносится так же, как пишется. А сейчас вдруг испугалась: сколько всего она не понимала или понимала неправильно, даже если об этом никто, кроме нее, не знал? Даже если все происходило только в ее голове?

— Видите ли, если постановка удастся, а она должна удаться, — это хорошее начало. Итак, хотите помочь брату в беде?

— Вы не мой брат, — резонно заметила Мэгги. — И откуда вам известно, что я смогу сыграть?

— Но можете же, верно? У вас именно такой вид.

— Какой именно?

— Театральный, — пояснил он. — Но вы слишком спешите. Я даже не знаю, как вас зовут.

— Мэгги, — выпалила она, мгновенно забыв желание зваться отныне исключительно Эм.

— Я Чарлз Вилинч. И я прав, верно? — спросил парень. — Вы актриса?

Мэгги просто кивнула, надеясь, что он не потребует подробностей, поскольку вряд ли ее работа на подпевках с «Уискид бискит» или появление знаменитого бедра в видео Уилла Смита произвела бы на Чарлза большое впечатление.

— Слушайте, я хотела бы помочь, но… вряд ли сумею, — с искренним сожалением призналась Мэгги. Чего бы только она не отдала, чтобы сыграть главную роль в пьесе, пусть даже это какая-то вшивая одноактная студенческая стряпня. Что же, он прав, это действительно могло бы стать дебютом. Принстон не так далеко от Нью-Йорка. Может, слухи о повой постановке и ее звезде дошли бы до города… А вдруг агент по отбору актеров или даже режиссер решит приехать взглянуть на нее? А вдруг…

— Почему бы вам не подумать над моим предложением? Хотя бы до вечера. Я бы вам позвонил, — уговаривал Чарлз.

— Нет, — наотрез отказалась Мэгги. — У меня телефон не работает.

— Тогда, может быть, выпьете со мной кофе?

— Я не…

— В таком случае чай без кофеина. В девять, в студенческом центре. Я буду ждать.

И он убежал, оставив Мэгги перед входом в лекторий, в двери которого вливался поток студентов, в основном девушек, все с той же «Моей Антонией» в руках. Мэгги немного постояла, подумала и в конце концов решила: почему бы нет? Куда легче дрейфовать за толпой, чем идти против течения. Ладно, никто не обратит на нее внимания, если сесть в последнем ряду. Кроме того, очень хочется знать, что скажет лектор о книге. Может, и она сумеет что-то усвоить.

34

— Ну, как ты? — спросила Эми утром за блинчиками с ежевикой в закусочной «Монинг глори». Сама Эми, в облегающих черных брючках и темно-синей блузке, спешила в аэропорт. Самолет должен был унести ее в командировку в глушь Джорджии, в медвежьи углы Кентукки, где она собиралась читать лекции о водоочистных сооружениях («которые ужасно воняют, — сказала Эми Роуз, — ты и представить себе не можешь как»).

Роуз, как обычно в последнее время, одетая в мешковатые штаны из армейского магазина, собралась за очередной порцией любовных романов, которые намеревалась поменять на имевшиеся в наличии, а потом вывести курцхаара по кличке Скип. И сейчас все ее мысли были заняты только этим.

— Я в порядке, — задумчиво жуя, ответила Роуз. Гибкие пальцы Эми ловко подцепили с ее тарелки кусочек бекона.

— Не скучаешь по работе?

— Только по Мэгги, — призналась Роуз с набитым ртом. К сожалению, это было правдой. «Монинг глори» находилась как раз за углом, если идти к ней от прежней квартиры Мэгги, откуда сестру вышибли как раз перед тем, когда она перебралась к Роуз. Когда Роуз училась, сначала в колледже, а потом на юридическом факультете, Мэгги раз-другой в семестр непременно приезжала на уик-энды. Потом, уже начав работать, Роуз сама добиралась до южной части города и везла сестру обедать, выпить по коктейлю или прогуляться по торговому центру «Прусский король». У Роуз сохранились теплые воспоминания обо всех квартирах Мэгги. Где бы та ни жила, стены рано или поздно непременно оказывались розовыми, в углу Мэгги устанавливала древнюю сушилку для волос, воздвигала импровизированную стойку бара с вечно стоящим наготове шейкером для мартини, приобретенным когда-то в магазинчике подержанных вещей.

— Ну и где она? — спросила Эми, вытирая салфеткой нож для масла и пытаясь, глядя в лезвие как в зеркало, определить состояние помады на губах.

Роуз покачала головой, ощущая знакомую, спровоцированную Мэгги смесь гнева, раздражения, ярости и сочувствия.

— Не знаю. И даже не знаю, хочу ли знать!

— О, я давно знакома с Мэгги и уже поэтому не сомневаюсь, что она появится. Как только ей понадобятся деньги, или машина, или машина, полная денег, твой телефон зазвонит, и она возникнет как из-под земли.

— Ты права, — вздохнула Роуз. Она действительно скучала по сестре… только «скучала» — не то слово. Да, ей не хватало общества. Не с кем было делить завтраки, делать педикюр и ездить в торговый центр. Ей, как оказалось, не хватало даже глупой трескотни, шумной музыки, манеры ставить термостат на восемьдесят градусов, доводя температуру в квартире до тропической, и способности превращать самую обыденную историю в волнующее приключение в трех актах. Она вспомнила, как Мэгги пыталась смыть в унитаз пачку измазанных косметикой бумажных салфеток и орала бачку: «Давай же, сука!», как закатывала истерику в аптеке, узнав, что краски для волос именно этого оттенка сейчас нет в продаже. Как повелительно щелкала пальцами, требуя, чтобы Роуз подвинулась, как громко пела, стоя под душем: «Так уж суждено… так уж суждено…»

Эми нетерпеливо постучала ножом по краю тарелки.

— Земля — Роуз…

— Я здесь, — отозвалась Роуз, вяло махнув рукой. Позже, переделав все дела, она остановила велосипед у телефона-автомата, выудила из кармана горсть мелочи и снова позвонила сестре.

— Алло? — бодро откликнулась Мэгги. — Алло, кто это?

Роуз повесила трубку, гадая, определится ли на ее телефоне код Филадельфии. Догадается ли Мэгги, кто звонит? И дрогнет ли ее сердце?

35

Может, за четырнадцать лет общения с мужчинами Мэгги Феллер не так уж много усвоила, но одно знала наверняка: сомнительные знакомые ужасно прилипчивы. Если хочешь, чтобы парень, которого ты раньше в жизни не видела, попадался тебе на каждом шагу — проведи с ним пару краденых минут в спальне, на заднем сиденье автомобиля или за запертой дверью туалетной кабинки. В этом случае он обязательно возникнет в кафетерии, в коридоре, в закусочной, где ты только начала работать, или под ручку с другой девушкой на следующей вечеринке. Эго своего рода закон Мерфи[36], только примененный к отношениям между людьми: парень, которого ты больше не хочешь никогда видеть, — именно тот парень, от которого тебе никогда не скрыться. И Джош, тот самый Джош, с которым она провела первую ночь в кампусе, к сожалению, не стал исключением.

Она не была уверена, что он вообще узнает ее: тогда парень был мертвецки пьян, стояла ночь, она только что сошла с поезда, и макияж-камуфляж был совсем не принстонским. Но Джош оказывался повсюду, и Мэгги казалось, что он вот-вот соотнесет ее лицо с пропавшими деньгами, спальником, фонарем и одеждой.

Сидя в библиотеке, она поднимала глаза от книги и успевала заметить его свитер и профиль. Наливала себе кофе в столовой, а он стоял у стола с салатами, рассматривая ее. И даже пытался заговорить с Мэгги в субботу вечером, когда она притащила украденную наволочку со своим нижним бельем в прачечную, ошибочно предположив, что никому, абсолютно никому не придет в голову стирать в субботу вечером.

— Эй! — фамильярно окликнул он Мэгги, пялясь на трусики и лифчики, которые та запихивала в машину.

— Привет, — бросила она, не поднимая головы.

— Как дела?

Мэгги слегка пожала плечами и насыпала в машину стиральный порошок из маленькой пачки, купленной тут же, в «автомате».

— Хочешь кондиционер?

Он помахал ей бутылкой и улыбнулся. Но глаза оставались холодными. Эти глаза пристально изучали ее лицо, волосы, тело, сопоставляя увиденное с тем, что хмельной мозг сумел запомнить за одну ночь.

— Нет, спасибо, — пробормотала она, проталкивая монетки в щель. И тут зазвонил ее сотовый. Вероятно, отец: он уже звонил, но она не хотела отвечать. Зато сейчас схватилась за телефон, словно утопающий — за спасательный круг, и поскорее отвернулась от Джоша.

— Алло!

Молчание. Слышалось только чье-то дыхание.

— Алло! — повторила Мэгги, взбегая наверх, мимо группы студентов, передававших по кругу бутылку шампанского и оравших песню футбольных болельщиков. — Кто это?

Вместо ответа послышался щелчок, и снова тишина. Мэгги пожала плечами, положила телефон обратно и вышла на улицу, на прохладный весенний воздух. Вдоль дорожки шла линия зажженных фонарей и стояли изогнутые деревянные скамьи. Мэгги выбрала ту, что в углу, и уселась. Наверное, пора линять отсюда. Кампус не слишком большой, она постоянно сталкивается с этим типом, и рано или поздно он сообразит, что к чему, если уже не сообразил. Пора, пора обналичить фишки, закончить игру и садиться на автобус, идущий в любом направлении.

Да вот в чем загвоздка: ей не хотелось уезжать. Ей здесь…

Мэгги подтянула колени к груди и уставилась на ветки, унизанные тугими зелеными почками, на фоне звездного неба.

Весело. Ну не весело, конечно, не как на вечеринке. Весело — это когда ты одета с иголочки, выглядишь на все сто и ловишь жадные взгляды мужчин — вот это да! А здесь… скорее вызов… тот самый вызов, которого никак не могли дать ей все те тупые, унылые занятия с минимальным жалованьем. Нечто вроде испытания воли, сообразительности и ума… да-да, именно ума. Все равно что быть звездой собственного, личного шоу.

И дело не только в том, чтобы оставаться незамеченной. Здесь было полно умных ребятишек, отличников, цвет молодежи, лучшие из лучших. И то, что Мэгги сумела оставаться невидимкой среди них, еще раз доказывало правоту миссис Фрайд! Разве не она всегда твердила Мэгги, что главное в любой ситуации — умение найти выход? Ну так вот: если Мэгги Феллер сумела выжить в Принстоне, пробираться в аудитории, слушать, о чем говорят лекторы, и, как ни странно, почти все понимать, разве это не означало, что она не глупее этих парней и девиц?

Мэгги стряхнула капли росы с джинсов и встала. Да и кроме того, у нее был Чарлз. Его режиссерский дебют, постановка одноактной пьесы Беккета! И она — в главной роли! Они уже несколько раз репетировали, то в студенческом центре, то в пустой аудитории факультета искусств на Нассау-стрит.

— Я живу в Локхарте, — сообщил он во время последней встречи. — И работаю допоздна. Кроме того, я живу с двумя однокурсниками, — добавил он, прежде чем Мэгги успела вопросительно поднять брови. — Так что со мной твоя добродетель в полной безопасности.

Кстати, сейчас довольно поздно. Интересно, он еще не лег? Может, согласился бы одолжить ей фуфайку?

Мэгги не раздумывая побежала в Локхарт. Если она правильно запомнила, это общежитие прямо рядом с университетским универмагом. Комната Чарлза была на первом этаже, и когда она постучала в окно, он отодвинул жалюзи, улыбнулся, узнав ее, и поспешил открыть дверь.

Комната Чарлза поразила ее. Такого она и представить не могла! Все равно что оказаться в другой стране! Стены и потолок были покрыты индийскими тканями и зеркалами в серебряных рамах. На полу лежал алый с золотом восточный ковер, а посреди комнаты вместо журнального столика стоял старый потертый сундук — наверное, в таких же хранились пиратские сокровища. Чарлз и его соседи по комнате отодвинули письменные столы к стене и разбросали вокруг сундука груды подушек, красных с золотой бахромой, фиолетовых — с красной, а еще зеленые, вышитые золотой-нитью и бисером.

— Садись, — предложил Чарлз, указывая на подушки. — Хочешь выпить?

В углу находился крошечный холодильник, на котором стоял автомат для варки капуччино.

— Вот это да! — восхитилась Мэгги. — Ты что, главный в гареме?

Чарлз рассмеялся и покачал головой:

— Нет. Просто мы любим экзотику. В прошлом семестре Джаспер побывал в Африке, и мы обставили комнату в стиле сафари, но головы животных на стенах выводили меня из равновесия. Это лучше.

— Очень мило, — похвалила Мэгги, медленно обходя комнату. В другом углу стоял маленький музыкальный центр. Рядом висела полочка с дисками, расставленными по жанрам: джаз, рок, классика. Был тут и узкий высокий столик, заваленный путеводителями: Тибет, Сенегал, Мачу-Пикчу. В комнате приятно пахло благовониями, одеколоном и сигаретами. Холодильник был забит бутылками с водой, лимонами, яблоками и баночками с абрикосовым джемом. Ни спиртного, ни даже пива.

«Гей, — решила Мэгги, закрывая холодильник и ощущая нечто вроде облегчения. — Вне всякого сомнения, он гей».

Она взяла со стола Чарлза фотографию в рамке. На ней он обнимал за плечи смеющуюся девушку.

— Твоя сестра?

— Бывшая подружка.

«Ха!» — подумала Мэгги.

— Я не гей, — смущенно усмехнулся Чарлз. — Понимаешь, все, кто приходит сюда впервые, так думают. И потом приходится изо всех сил доказывать, что я гетеросексуал.

— И каким же это образом? Почесываешься каждые пять, а не десять минут? Не такой уж тяжкий труд, — хмыкнула Мэгги, плюхаясь на подушки и принимаясь перелистывать путеводитель по Мексике. Чисто побеленные дома на фоне пронзительно-голубого неба, плачущие Мадонны в выложенных изразцами двориках, кружевные гребни волн на золотом песке. Странное разочарование поднималось в душе. До сих пор она знала только три типа мужчин: голубые, старики и те, кто хотел ее. Если Чарлз не голубой — и к тому же совсем не стар, — значит, скорее всего хочет ее. И потому Мэгги было чуточку грустно. Такое чувство, словно ее обманули. У нее еще никогда не было друга-мужчины, и она провела с Чарлзом достаточно времени, чтобы он полюбил ее за ум, способность все быстро схватывать, предусмотрительность и находчивость. Не за то единственное, чего всегда хотели от нее парни.

— Что же. Я рад, что мы это выяснили. И рад, что ты здесь. У меня для тебя стихотворение.

— Для меня? Ты его сам написал?

— Нет. На прошлой неделе у нас была лекция по истории поэтического искусства.

Он открыл антологию Нортона и начал читать:

Чарлз закрыл книгу. Мэгги глубоко вздохнула и потерла руки, на которых выступили мурашки.

— Здорово, — прошептала она. — Мрачно. Безрадостно. Но я не Маргарет.

— Вот как?

— Я просто Мэгги. Мэгги Мэй, — сконфуженно усмехнулась девушка. — Моя мать любила Рода Стюарта. Это из его песни.

— А какая у тебя мать?

Мэгги поспешно отвела глаза. Обычно, в интимные минуты с очередным парнем на час, в какой-то момент она излагала собственную версию трагической смерти матери и выкладывала на колени парню как пакет в подарочной обертке. Иногда мать умирала от рака груди, иногда упоминалась автокатастрофа, но любая история излагалась подробно и красочно. Химиотерапия! Полисмен у двери! Похороны с двумя маленькими девочками, плачущими над гробом!

Но сейчас почему-то не хотелось врать. Мэгги чувствовала непонятную потребность рассказать Чарлзу что-то близкое к правде, что ее пугало: если сказать правду об этом, что еще она может выложить в очередном идиотском порыве?

— Да что тут рассказывать, — беспечно отмахнулась она.

— А вот это не так, — покачал головой Чарлз, пристально глядя на Мэгги. Она поняла, что сейчас будет: «Почему бы тебе не подойти ближе? Выпьешь что-нибудь покрепче?» И скоро его губы коснутся ее шеи, рука ляжет на плечи, а пальцы поползут к груди. Слишком часто она танцевала этот танец, чтобы не выучить наизусть все па…

Но на этот раз она ошиблась. Не было ни слов, ни рук, ни губ. Чарлз оставался там, где стоял.

— Может, все-таки расскажешь? — спросил он и улыбнулся дружеской, как показалось Мэгги, улыбкой.

На душе стало легче. Мэгги взглянула на старинные, мирно тикавшие на его письменном столе часы. Начато второго.

— Пора идти, — озабоченно сказала она. — Нужно вынуть белье из стиральной машины.

— Я провожу тебя, — вызвался Чарлз.

— Сама дойду.

Но он уже взялся за рюкзак.

— Не стоит так поздно ходить по улицам одной.

Мэгги чуть не засмеялась. Безопаснее Принстона нет на свете места! Здесь спокойнее, чем в бассейне для малышей, чем на детском сиденье машины! Самый большой переполох поднимался, когда кто-нибудь ронял поднос в столовой.

— Нет, в самом деле, я проголодался. Была когда-нибудь в «Пи-Джей»?

Мэгги покачала головой. Чарлз изобразил неподдельный ужас.

— Принстонская традиция. Превосходные блинчики с шоколадной крошкой. Идем, — пригласил он, придерживая для нее дверь. — Я угощаю.

36

Роуз Феллер подозревала, что этот день когда-нибудь настанет.

После трех месяцев выгуливания собак и беготни по поручениям клиентов — в химчистку, бакалейные и видеомагазины — она поняла, что рано или поздно увидит лица, знакомые по менее безмятежным, чем нынешние, временам. Своих коллег по «Льюис, Доммел и Феник». Поэтому когда Ширли, хозяйка Петуньи, как-то теплым солнечным апрельским днем вручила ей конверт со знакомым адресом и попросила завезти своему поверенному, Роуз только поежилась, молча кивнула, сунула конверт в наплечную сумку, села на велосипед и, энергично работая ногами, покатила в сторону Арч-стрит и знакомой сверкающей башни, куда еще так недавно ездила каждое утро.

Вполне возможно, рассуждала она, что никто ее не узнает. В контору она обычно надевала брючные костюмы и туфли на каблуках. Сегодня же вырядилась в шорты, гольфы с вышитыми сковородками, жареными яйцами и кофейными чашками (из мелочей, оставленных Мэгги) и велосипедные туфли с жесткими подметками. Отросшие волосы были заплетены в косички: Роуз обнаружила путем проб и ошибок, что эта прическа — одна из немногих, влезавших под велосипедный шлем. И хотя со времени своего отказа от занятий юриспруденцией она не похудела, фигура выглядела иначе.

От ходьбы и езды на велосипеде окрепли мышцы на руках и ногах, а бледность затворницы сменилась загаром. Щеки розовели румянцем, волосы блестели. Что же, хоть какая-то польза!

— Я должна пройти через это, — твердила себе Роуз, шагая к стойке регистратуры и громко стуча подошвами по плиточному полу. — Пройти через это. В конце концов, ничего тут сложного нет. Всего лишь отдать конверт, получить расписку и…

— Роуз?

Она затаила дыхание в надежде, что воображение каким-то образом сыграло с ней злую шутку, но на всякий случай повернулась и обнаружила рядом Саймона Стайна, энтузиаста софтбола. Имбирного цвета волосы казались непристойно-красными в огнях светильников, бордовый с золотом галстук подчеркивал мягкий изгиб круглого животика.

— Роуз Феллер!

«Что же, — подумала она, вымученно улыбнувшись и взмахнув рукой, — могло быть и хуже. Джим, например. Теперь главное — избавиться oт конверта и быстрее смыться…»

— Как дела? — спросил успевший подойти Саймон, оглядывая ее с таким видом, словно его недавняя коллега мутировала в доселе не известный природе вид. Может, так оно и есть? «Бывший адвокат». Сколько таких уже видел Саймон Стайн?

— Прекрасно, — спокойно ответила она, отдавая конверт секретарше, глазевшей на нее с неприкрытым любопытством и, очевидно, пытавшейся соотнести загорелую девушку в шортах со скромной молодой женщиной в скромных костюмах.

— Нам сказали, что ты в отпуске, — продолжал Саймон.

— Так и есть, — коротко бросила она, забирая у секретарши расписку и поворачиваясь к выходу.

Но Саймон последовал за ней, хотя Роуз мысленно умоляла его отвязаться.

— Кстати, — спросил он, — вы уже обедали?

— Мне нужно бежать, — извинилась Роуз.

В этот момент перед ними остановился лифт, откуда высыпала толпа бывших коллег. Роуз осторожно подняла голову, невольно выискивая среди них Джима, и смогла дышать спокойно, только когда ничего подозрительного не заметила.

— Угощаю, — уговаривал Саймон с чарующей улыбкой. — Соглашайтесь. Все равно нужно где-то перекусить. Найдем какое-нибудь шикарное место и будем разыгрывать из себя важных персон.

— Я очень подходяще для этого одета, — засмеялась Роуз.

— Никто ничего не скажет, — заверил Саймон и поплелся за Роуз в кабину лифта, словно одна из тех собак, которых она выгуливала каждый день. — И все будет отлично.

Десять минут спустя они уже сидели за столиком на двоих в «Ойстер-Хаус» на Сэнсом-стрит, где, как Роуз и спасалась, она была единственной женщиной в шортах и без колгот.

— Два чая со льдом, — заказал Саймон, ослабляя узел галстука и закатывая рукава на веснушчатых руках. — Любите суп из моллюсков? Едите жареное?

— Конечно, иногда, — кивнула Роуз, расплетая косички и пытаясь привести в порядок волосы.

— Две порции новоанглийского супа из моллюсков и большее блюдо с дарами моря. — Сказал он одобрительно кивавшей официантке.

— Вы всегда заказываете за других? — осведомилась Роуз. Она решила, что затея ее безнадежна, и старательно одергивала штанину, чтобы прикрыть ссадину на правом колене.

Саймон самодовольно кивнул:

— Всякий раз, как могу. Никогда не завидовали, глядя на чужую еду?

— Это как?

— Ну, приходите в ресторан, заказываете что-нибудь, а потом видите, как приносят еду кому-то еще, и она выглядит в десять раз лучше того, что заказали вы?

— Конечно, — согласилась Роуз. — Так всегда и бывает.

Саймон широко улыбнулся, вдруг став ужасно похожим на Роналда Макдоналда.

— А вот со мной — никогда!

— Никогда? — удивилась Роуз.

— Ну… очень редко. Я эксперт по ресторанным заказам. Гроссмейстер меню.

— Гроссмейстер меню, — повторила Роуз. — Вам следовало бы работать телеведущим. Хотя бы на кабельном канале.

— Знаю, звучит странновато, — согласился Саймон. — Спросите любого, кто ходил со мной в ресторан. Я никуда не ошибаюсь.

— Ладно, — приняла вызов Роуз, вспомнив о ресторане, в котором была не так уж давно, а именно полгода назад, с Джимом… после работы, так поздно, что ни один из них не опасался встретить знакомых. — «Лондон».

— Город или ресторан?

Роуз сдержалась и не подняла глаза к небу.

— Ресторан. Тот, что рядом с Музеем искусств.

— Конечно. Там отличные кальмары с солью и перцем, жареная утка со сладким имбирем и чизкейк с белым шоколадом на десерт.

— Поразительно, — довольно ехидно заметила Роуз. Саймон пожал плечами и воздел к небу маленькие руки.

— Послушайте, леди, не моя вина, что вы питаетесь одной вареной рыбой и печеным картофелем!

— Откуда вы знаете? — вырвалось у Роуз, которая заказывала в «Лондоне» именно паровую лососину.

— Догадался. Кстати, то же самое едят большинство женщин. Какая жалость! Давайте еще раз!

— Второй завтрак в «Полосатом окуне», — объявила Роуз, называя один из лучших ресторанов в городе. Давным-давно, по какому-то случаю, отец водил гуда ее и Мэгги. Роуз попросила тюрбо. Мэгги, если она не ошибалась, проглотила три порции рома с кокой и ухитрилась раздобыть телефон сомелье.

Саймон прикрыл глаза:

— Это у них в меню яйца «Бенедикт» с вареным омаром?

— Не знаю. Я была там всего раз и не заказывала завтрак.

— Мы обязательно сходим и закажем, — пообещал Саймон.

Мы?!

— Именно это там подают. Начинаете с устриц, если любите устриц… кстати, вы любите устриц?

— Разумеется, — кивнула Роуз. Она в жизни не ела устриц.

— А потом яйца, фаршированные вареным омаром. Очень вкусно, — заключил Саймон и улыбнулся. — Дальше?

— «Пинанг», — предложила Роуз. «Пинанг» был новым модным ресторанчиком малазийской кухни, только что открывшимся в китайском квартале. Она только читала о нем, но Саймон Стайн этого не знал.

— Слипшийся рис с кокосовой стружкой, жареные куриные крылья, говядина «Ренданг» и летние булочки со свежими креветками.

— Здорово! — вздохнула Роуз.

Официантка принесла суп. Роуз окунула туда ложку, попробовала и прикрыла от удовольствия глаза, ощущая на языке вкус густых сливок, океанской соли, свежих сладковатых моллюсков и разваренного картофеля.

— Мои калории за всю неделю, — вздохнула она.

— Если платишь не ты, а кто-то другой, то не считается, — утешил Саймон, предлагая Роуз устричные крекеры. — Попробуйте вот это.

Она съела половину тарелки супа, прежде чем произнесла вторую фразу.

— Восхитительно.

Саймон кивнул, словно ничего другого не ожидал.

— Не хотите рассказать немного больше об этом самом отпуске?

Роуз судорожно проглотила комок из моллюсков и картофеля.

— Э… я… это…

Саймон Стайн насмешливо приподнял брови:

— Вы больны? По крайней мере это одна из сплетен.

— Одна из сплетен? — повторила Роуз. Саймон кивнул и отодвинул тарелку.

— Одни утверждают, что у вас таинственный недуг. Другие клянутся, что вас переманили «Пеппер и Хэмилтон». Третьи…

В этот момент появилась официантка с огромным блюдом, наполненным золотисто-коричневыми полосками картошки и дарами моря. Саймон деловито выжал лимон на моллюсков и энергично потряс солонкой над жареным картофелем.

— А третьи? — допытывалась Роуз.

Саймон Стайн сунул в рот два жареных гребешка и уставился на нее невинными голубыми глазами, обрамленными курчавыми рыжеватыми ресницами.

— Фто у вшшвязь.

— Что?!

— Что у вас связь. С одним из партнеров. Роуз замерла.

— Я…

Саймон повелительно поднял руку:

— Вам совсем необязательно что-либо говорить. Мне вообще не следовало упоминать ни о чем подобном.

— И все так думают? — спросила Роуз, стараясь не выглядеть шокированной. Саймон полил моллюсков соусом тартар и покачал головой.

— Нет. Большинство никак не может выбрать между волчанкой и грыжей позвоночника.

Роуз съела несколько моллюсков, убеждая себя, что не кажется окружающим круглой дурой. Но, конечно, она и есть круглая дура. Бросила работу, а ее саму бросил бойфренд, одета как школьница-переросток, а теперь практически незнакомый мужчина солит ей картошку. И, что еще хуже, всем все известно о ней и Джиме. А она-то воображала, что это секрет. Неужели глупости нет предела?

— Речь шла о каком-то определенном партнере? Называлось имя? — спросила она, как ей казалось, небрежно и обмакнула креветку в соус, надеясь, вопреки здравому смыслу, что по крайней мере сумела сохранить хоть какую-то информацию в тайне.

Саймон пожал плечами.

— Я не слушал. Сплетни есть сплетни, вот и все. У злых языков на все найдется ответ. Сами знаете, что такое адвокаты. Хлебом не корми — дай получить четкое представление обо всем на свете, и поэтому, когда кто-то просто исчезает, они, естественно, требуют объяснения.

— Я не исчезла. Я в отпуске, как вам известно, — упрямо сказала Роуз и съела кусочек камбалы, которая оказалась на удивление вкусной. Роуз сглотнула и откашлялась.

— Итак… гм… как дела в фирме? Как вы?

— Все по-прежнему, — пожал плечами Саймон. — Мне поручили вести дело. К сожалению, это дело Глупого Бентли.

Роуз сочувственно кивнула. Глупым Бентли прозвали клиента, которому судьба подарила унаследованные от папаши миллионы и забыла наделить мозгами. Он купил подержанный «бентли» и вот уже два года пытался отсудить потраченные деньги на том основании, что, когда впервые выехал на шоссе, откуда-то из-под днища вырвалось облако маслянистого черного дыма. Торговец подержанными автомобилями, со своей стороны, считал — и, к несчастью, это мнение поддерживала бывшая супруга клиента, — что облако черного дыма было результатом безграмотной езды самого клиента. Роуз внимательно слушала, как Саймон делится подробностями, стараясь при этом произвести впечатление человека циничного и измученного глупостью клиента и несовершенством гражданского кодекса, но и цинизм и усталость были лишь тонкой оболочкой, прикрывавшей очевидный энтузиазм и гордость своей работой. Да, дело было мелким и незначительным, да, клиент был полным ослом, но сверкающие глаза и находившиеся в постоянном движении руки без слов свидетельствовали о том, каким счастливым ощущает себя Саймон, описывая розыски, обнаружение и допрос малограмотного механика по имени Витале.

Роуз вздохнула, жалея, что не в состоянии разделить его энтузиазм. Интересно, вернется л-и когда-нибудь прежний интерес к юриспруденции?

— Но довольно о Бентли, — заключил Саймон, сунув в рот предпоследнею креветку и перебрасывая последнюю Роуз. — Кстати, выглядите потрясаюше. Отдохнувшей и загорелой.

Роуз смущенно оглядела слегка пропотевшую футболку, коротковатые шорты и икры, украшенные грязным узором — след велосипедной цепи.

— Вы чересчур снисходительны.

— Может, поужинаем вместе в пятницу? — внезапно спросил Саймон.

Роуз уставилась на него.

— Знаю, это немного неожиданно Вероятно, результат почасовой оплаты. Выпаливаешь все, что в голову взбредет, потому что счетчик крутится.

— Но ведь у вас есть девушка. Та, которая училась в Гарварде!

— Все кончено. Не сложилось.

— Но почему?

Саймон немного помедлил.

— У нее не слишком хорошо развито чувство юмора. И эта история с Гарвардом… наверное, я просто не представлял себе будущего с женщиной, которая говорит о критических днях как об Алом Приливе.

Роуз фыркнула.

Официантка убрала посуду и положила перед ними меню десертов. Саймон, мельком взглянув в него, заказал горячий яблочный пирог.

— Хотите, разделим его? — спросил он у Роуз, улыбаясь. И она впервые подумала, что, хотя рост у него подкачал, и фигура скорее напоминает яйцо, и он так же похож на Джима, как «Сакс»[38] на «Кей-март»[39], нужно признать, что он довольно забавен. И мил. Даже чем-то привлекателен. Не в ее вкусе, разумеется, но все же…

Саймон тем временем выжидающе смотрел на нее, напевая тему из «Влюбленных адвокатов».

— Так как насчет ужина?

— Почему бы нет? — решилась Роуз.

— Я ожидал более определенного ответа.

— В таком случае да, — улыбнулась Роуз.

— Она улыбается! — воскликнул Саймон и, когда официантка принесла пирог, попросил: — Положите на него пару шариков мороженого. У нас праздник!

37

Элла села за компьютер миссис Лефковиц, глубоко вздохнула и уставилась на пустой экран.

— Я… я не могу, — пробормотала она.

— Что? — окликнула миссис Лефковиц из кухни. — Опять завис? Перезапустите и начните сначала. Все будет хорошо.

Элла тряхнула головой, ничуть не веря в хеппи-энд. Она сидела в комнате для гостей в квартире миссис Лефковиц, служившей чем-то средним между кабинетом и кладовой. На гигантском письменном столе орехового дерева со звериными лапами вместо ножек стоял знаменитый мандариновый «Макинтош». Тут же красовался красный бархатный диван с прохудившейся обивкой. Над ним висела голова лося, а сбоку примостилась стойка для зонтиков из меди и бамбука, куда миссис Лефковиц ставила трость.

— Не могу. Не могу, — повторила Элла, но никто ее не слышал. Льюис и миссис Лефковиц сидели на кухне, нарезая пышки и свежие фрукты, а по телевизору в гостиной показывали «Дни нашей жизни».

Элла зажмурилась, напечатала в окошечке поисковой системы «Роуз Феллер» и нажала клавишу ввода, прежде чем силы ее покинули. А когда снова открыла глаза, за спиной уже стояли миссис Лефковиц и Льюис и смотрели на заполненный словами экран.

— Вот это да! — ахнул Льюис.

— Распространенное имя, — заметила миссис Лефковиц.

— Откуда я узнаю, какая из них моя? — растерялась Элла.

— Нужно по крайней мере попробовать, — посоветовал Льюис.

Элла развернула одну ссылку и обнаружила, что речь идет о цветочной фирме в Тусоне, штат Аризона. Она вздохнула, вернулась к списку и развернула вторую ссылку. Там оказалась копия брачного свидетельства, выданной некоей Роуз Феллер, родившейся в пятьдесят седьмом году. Это не ее Роуз.

Элла снова вернулась к списку, кликнула мышью, и на экране появилось лицо ее внучки, только на двадцать два года старше, чем при последней встрече.

— Ой! — ахнула Элла, принимаясь читать. — Роуз — адвокат, — сообщила она изменившимся голосом.

— Что ж, это не самое худшее, — закудахтала миссис Лефковиц. — По крайней мере не попала в тюрьму, и то хорошо!

Элла смотрела на экран во все глаза. Это Роуз! Она! Те же глаза, то же серьезное лицо, те же брови, вдоль которых идет глубокая морщинка на лбу. Она всегда у нее была, даже в далеком детстве.

Элла встала, но тут же рухнула на кушетку миссис Лефковиц. Льюис занял ее место и принялся читать текст.

— Принстонский университет… Юридическая школа Пенсильванского университета… специализация — коммерческое законодательство… живет в Филадельфии…

— Она всегда была умницей, — пробормотала Элла.

— Можете послать ей письмо по электронной почте, — посоветовал Льюис.

Элла закрыла лицо руками:

— Не могу. Не сейчас. Я не готова. Что ей сказать?

— Начните со «здравствуй», — предложила миссис Лефковиц и добродушно рассмеялась над собственным остроумием.

— Где ее сестра? — выдавила Элла. — Где Мэгги?

Льюис ответил ободряющим взглядом, теплым, как его рука на ее плече.

— Я ищу. Но пока ничего не нашел.

И Элла поняла: он найдет. Девушки где-то там, далеко от нее, жили своей жизнью, о которой она ничего не знала. Они стали взрослыми. Могут принимать собственные решения. Например, насчет того, хотят они иметь бабушку или вполне могут без нее обойтись. Никто не мешает ей позвонить. Но как она объяснит?

— Ну же, Элла, попробуйте! — воскликнула миссис Лефковиц, плюхнувшись рядом. — Что вы теряете?

«Ничего, — подумала Элла. — Все».

Она покачала головой и устало закрыла глаза.

— Не сегодня. Не сейчас.

38

К своему немалому удивлению, Мэгги вдруг обнаружила, что и в самом деле получает в Принстоне нечто вроде образования. На это она, разумеется, не рассчитывала. Не рассчитывала, что будет бегать по кампусу с книгами. Но первая же лекция зацепила ее. И Чарлз тоже, со своими пьесами и беседами на темы, обсуждать которые с ней до сей поры ни одному мужчине не приходило в голову: душевные метания персонажей, настроения, мотивации, сходство и различия книг и реальной жизни… Даже Джош, вездесущий неудачливый любовник на одну ночь, казался мелкой неприятностью, а не грозной опасностью. Мэгги вдруг поняла, что ей понравилось быть студенткой. Зря она так относилась к учебе десять лет назад. Нужно было попробовать.

Взять хотя бы поэзию. Для Мэгги чтение самого простого предложения было сродни работе детектива. Сначала приходилось читать вслух и расшифровывать каждую отдельную букву каждого отдельного слова и только потом нанизывать их, как бусы на нитку: существительные и глаголы, яркие побрякушки прилагательных, — и читать снова и снова, пока не осознаешь истинного значения, не вытащишь ею на поверхность, словно ореховое ядро из толстой скорлупы.

Мэгги знала, что большинство людей не испытывает подобных трудностей. Что Роуз достаточно взглянуть на абзац или страницу, чтобы схватить смысл. Что она впитывает знания всей кожей. Именно поэтому ее старшая сестра могла позволить себе пожирать любовные романы десятками и сотнями, а на долю Мэгги оставались журналы. Зато теперь она обнаружила, что поэзия могла быть великим уравнителем, потому что в стихах очевидное не лежало на поверхности и каждый читатель, будь он принстонским умником или недоучкой, сначала должен был пройти через нелегкий процесс расшифровки слов, предложений, строф, словом, разобрать стихотворение по косточкам и снова сложить, прежде чем оно откроет свой сокровенный смысл.

И сейчас, спустя три с половиной месяца после своего появления в кампусе, Мэгги направлялась на «свой» курс лекций «Современная поэзия», чтобы, как всегда, притаиться в заднем ряду, убедившись предварительно, что справа и слева остаются пустые места. Большинство студентов старались сесть поближе к лектору и, затаив дыхание, ловили каждое слово профессора Клапам и так рьяно вскидывали руки для ответа, что оставалось непонятным, как при этом оставались в целости плечевые суставы. Так что до сих пор Мэгги никто не трогал, и она благополучно и в относительном одиночестве прослушивала лекции. Вот и сейчас она села, открыла блокнот и принялась списывать с доски стихотворение, разбор которого предстоял сегодня. Все еще не надеясь на память, Мэгги старательно шептала каждое слово:

ОДНО ИСКУССТВО

— Терять ключи, минуты… — Мэгги шевелила губами, продолжая писать. Искусство потерь… Она могла бы написать о нем целую книгу. Те вещи, которые она заимствовала в женских общежитиях из ящиков с забытыми и найденными вещами, продолжали будоражить ее воображение и служить постоянным источником пополнения гардероба. Теперь, в толстовках, шапочках и перчатках, с неизменными учебниками в руках, она слилась с принстонским пейзажем. И постепенно начинала верить в собственную легенду. Семестр приближался к концу, и Мэгги чувствовала себя почти настоящей студенткой. Беда только, что скоро лето. А что делают летом студенты? Едут домой. Только вот ей ехать некуда. Пока некуда.

«Терять легко. Мы в этом мастера», — написала она как раз в тот момент, когда в аудиторию, слегка переваливаясь, вплыла профессор Клапам, блондинка лет тридцати пяти, на сносях.

— Это вилланелла, — говорила она, кладя книги на стол, осторожно устраиваясь в кресле и включая лазерную указку. — Так в Средние века называли сатирические песенки на старофранцузском и итальянском. Но, как видите, здесь нет ничего сатирического. Кстати, одна из самых сложных схем рифмовки. Как по-вашему, почему Элизабет Бишоп облекла свое стихотворение именно в эту форму? Почему посчитала ее самой подходящей?

Молчание.

Профессор Клапам вздохнула.

— О'кей, — добродушно кивнула она, — начнем сначала. Кто может мне сказать, о чем эти стихи?

Руки привычно взлетели вверх.

— О потерях? — предположила блондинка в первом ряду. «Дура», — подумала Мэгги.

— Разумеется, — ответила профессор тоном, чуть-чуть более снисходительным, чем нелестная характеристика Мэгги. — Но каких именно?

— Об утрате любви, — догадался парень в шортах, с голыми, волосатыми ногами, и фуфайке с белесыми пятнами, выдававшими человека, не привыкшего самостоятельно стирать свои вещи.

— Чью любовь? — допытывалась профессор Клапам, растирая поясницу и ерзая, словно спина беспокоила ее. А может, боль причиняло невежество студентов.

— Потеряна ли уже эта любовь, или поэтесса отделяет эту потерю от остальных, помещая ее в область теоретическую? Говорит ли она об этой потере как о возможности? Или вероятности?

Непонимающие, потупленные взгляды.

— О вероятности! — неожиданно для себя выпалила Мэгги и залилась краской, словно пукнула на людях.

Но профессор ободряюще кивнула.

— Почему?

Колени и руки Мэгги затряслись.

— Э-э-э… — протянула она, не зная, что ответить, и вдруг вспомнила о миссис Фрайд, наклонившейся над ней так, что очки болтались на бисерной цепочке. Она, единственная из всех ее учителей, не боялась говорить: «Ты только попытайся, Мэгги. И не важно, если ошибешься. Попытайся». — Ну, — протянула Мэгги, — в начале стихотворения она говорит о настоящих потерях, реальных вещах, таких, которые может утратить каждый. Вроде ключей. И забыть чей-то голос тоже может каждый.

— А что происходит потом? — кивнула профессор, и у Мэгги возникло такое чувство, словно она сняла с неба воздушный змей.

— Потом все переходит от ощутимого к неощутимому, — продолжала Мэгги, и сложные слова срывались с ее языка с такой легкостью, словно она произносила их всю свою жизнь. — И стихотворение становится…

Черт. Должно же быть подходящее слово…

— Воображаемые потери начинают приобретать грандиозные размеры, — Сказала она наконец. — Когда она говорит, что потеряла дом, такое бывает: люди часто перебираются в другие места, — но потом речь идет о целой стране…

— Которая, как можно предположить, вовсе ей не принадлежала, — сухо добавила профессор. — Следовательно, мы наблюдаем нарастание, от меньшего к большему?

— Верно, — согласилась Мэгги и затараторила, боясь, что ее перебьют: — И манера, в которой она пишет о такой огромной потере, словно это особого значения не имеет…

— Вы говорите об интонации Бишоп, — кивнула профессор. — Как назовете ее? Иронической? Отстраненной?

Пока Мэгги размышляла, две девушки впереди подняли руки, но профессор Клапам их проигнорировала.

— Думаю, — медленно произнесла Мэгги, глядя в блокнот, — она хочет показаться отстраненной. Как будто ей все равно. Вот хотя бы слово, которое она использует. «Суета». Суета — вещь сама по себе ничтожная. Или постоянно повторяющаяся строка «Терять легко. Мы в этом мастера».

По правде сказать, тон этого стихотворения напомнил Мэгги манеру сестры отзываться о себе. Иронически. Иногда даже зло. Как-то они смотрели по телевизору конкурс «Мисс Америка», и она спросила Роуз, какие у нее таланты. Сестра, подумав, очень серьезно ответила:

— Умение правильно припарковаться.

— Она как бы пытается превратить все в шутку. Но к концу…

— Давайте поговорим о схеме рифмовки, — предложила профессор, как будто обращалась ко всей аудитории, но по-прежнему глядя только на Мэгги. — «АБА». «АБА». Стансы из трехстиший, а в конце шестистишие. И что мы видим?

— Бишоп переходит от трехстиший к шестистишию и опять хочет показаться отрешенной, даже равнодушной, вроде бы пытается дистанцироваться от происходящего, но на самом деле думает, что произойдет, когда она действительно потеряет…

— Потеряет что? Или кого? Как по-вашему, речь идет о возлюбленном? Кто этот «ты» в стихотворении? Кстати, вы заметили, что она пишет от лица мужчины?

Мэгги прикусила губы.

— Заметила. Поэтому мне и кажется, что речь все-таки больше идет о потере дорогих людей.

«Сестры, — подумала она. — Матери».

— Может, друга, — сказала она вслух.

— Прекрасно, — объявила профессор, и Мэгги снова вспыхнула. Но на этот раз от удовольствия. — Прекрасно.

С этими словами Клапам снова вернулась к стихотворению, к аудитории, схеме рифмовки и принципам сочинения вилланелл. Но Мэгги почти не слушала. Не могла слушать. Краска так и не схлынула с ее лица. Она, которая никогда не краснела, даже когда пришлось нарядиться в костюм гориллы для подвернувшейся трехдневной работенки в роли поющей телеграммы, сейчас напилась помидорным цветом.

Этой ночью она долго лежала, думая о сестре, гадая, слушала ли Роуз лекции по теории поэзии и поверила бы, что Мэгги, именно Мэгги, лучше всех настоящих студентов разобралась в смысле стихотворения. Сможет ли она когда-нибудь рассказать об этом Роуз?

Мэгги долго ворочалась без сна, пытаясь придумать, как заслужить прощение сестры. Добиться, чтобы Роуз хотя бы заговорила с ней.

Но ярким солнечным утром, отправляясь к Коринне, она опомнилась и пожалела о вчерашнем. Пребывание в Принстоне было не больше чем… как это… промежуточным этапом. Это выражение она услышала не в кампусе, а от Роуз. И сейчас, закрыв глаза, так и видела Роуз, объяснявшую на примере рекламного ролика, прервавшего показ фильма, что промежуточный этап — то, что между основными событиями, и на него не всегда стоит обращать внимание.

И вот теперь Мэгги до того разошлась, что начала отвечать на лекциях. О чем только она думала? Кто-нибудь обязательно приметит ее. Запомнит. И начнет интересоваться, где она живет, в чем специализируется, на каком сейчас курсе…

Возя тряпкой по полам Коринны, и без того сверкающим, Мэгги вдруг подумала: а что, если она хочет разоблачения? Что, если устала быть невидимкой? Она делала что-то… пусть не слишком важное, но все же требующее некоторой отваги, и всей душой жаждала признания. Ее так и подмывало сказать Чарлзу, или Роуз, или еще кому-то, чего она добилась. Как нашла не меньше шести разных мест, где могла принять душ (тренажерный зал Диллона, ванные в библиотеке и в четырех общежитиях, где были сломаны замки). Как определила единственную стиральную машину, работавшую без денег, и единственный автомат по продаже напитков, который безотказно выдавал банку кока-колы, стоило лишь стукнуть по нему в нужном месте.

Она хотела похвастаться, как нашла способ обедать бесплатно: нужно было рано утром прокрасться в раздаточную, одевшись так, словно подрабатываешь здесь: в нелепые кроссовки, джинсы и фуфайку, — и тогда каждый посчитает тебя за свою, решившую перекусить, прежде чем занять место за мармитом или у раковины с посудой.

Она хотела рассказать о четверговых ленчах в международном студенческом центре, где за два доллара можно было получить гигантскую порцию риса с жареными овощами и цыпленком в кокосовом молоке — лучшее блюдо, которое ей когда-либо приходилось пробовать, а чай пах корицей, и она пила с медом чашку за чашкой, изгоняя нестерпимое жжение во рту. Соседи по столу ни о чем ее не спрашивали, потому что в большинстве только что приехали в страну и плохо знали английский, так что дело ограничивалось кивками и застенчивыми улыбками.

Протирая стеклянные шкафы Коринны, Мэгги воображала, как познакомит Чарлза с Роуз и сестра одобрительно кивнет.

«Я в полном порядке, — мысленно говорила она сестре, — тебе не стоит волноваться, у меня все нормально».

И потом она попросит прощения, и… и кто знает?

Может, Роуз сумеет найти кредит на посещение лекций? Может, Мэгги даже сумеет получить степень, если не сбавит темпы? Она успела обнаружить, что, если внимательно вчитываться в текст, даже самые толстые книги не кажутся таким уж кошмаром. И она будет играть ведущие роли во всех пьесах Чарлза, и пошлет сестре билеты на премьеру и какое-нибудь роскошное платье, потому что, Бог свидетель, в этом на Роуз положиться нельзя. Появится в каком-нибудь убожестве вроде широкого свитера с подложенными плечами, в котором похожа на медвежонка, и…

— Привет? — нерешительно произнесла Коринна.

Мэгги от неожиданности подскочила и едва не свалилась со стремянки.

— Привет. Я здесь, наверху. Не слышала, как вы вошли.

— Я хожу на кошачьих лапках. Как туман…

— Карл Сэндберг, — договорила Мэгги.

— Молодец! — кивнула Коринна, проводя пальцами по столешнице и усаживаясь за чисто вытертый обеденный стол. — Как занятия?

— Лучше некуда, — объявила Мэгги и, спрыгнув на пол, сложила стремянку и повесила на крючок в чулане. Все и вправду шло лучше некуда. Если не считать того, что она здесь посторонняя. Если не считать той подлости, что Мэгги сотворила с Роуз, и ощущения, что все усвоенное в колледже не поможет заслужить прощение сестры.

39

За прошедшую после прогулки с миссис Лефковиц неделю Элла умудрилась многое узнать о старшей внучке и почти ничего о младшей.

— Ох уж эта Роуз, — твердила миссис Лефковиц. — Она повсюду!

И в самом деле, виртуальное пространство было заполнено ссылками на Роуз, от адреса комиссии по отбору лучших учеников в ее средней школе до статьи в «Дейли Принстониен», пространно повествующей о том, как еще во время учебы ее заприметила одна из самых известных юридических фирм Филадельфии. Элла узнала, в какую школу ходила Роуз, в какой области закона специализировалась и даже ее телефонный номер.

— Девочка вполне преуспела, — заметила миссис Лефковиц, когда они плелись мимо теннисных кортов.

— Да, но там еще сказано, что она в бессрочном отпуске, — робко заметила Элла, вспоминая строгое лицо внучки на мерцающем экране. — Звучит не слишком обнадеживающе.

— Пфу! Возможно, просто отдыхает.

А вот о Мэгги почти ничего не было известно. Миссис Лефковиц и Элла пробовали все возможные сочетания: и МЭГГИ ФЕЛЛЕР, и МЭГГИ МЭЙ ФЕЛЛЕР, и даже МАРГАРЕТ ФЕЛЛЕР, хотя это было заведомо неверно, — но не нашли ни одной ссылки, ни одного упоминания, ни даже номера телефона.

— Ее словно вообще не существует, — бормотала Элла, озабоченно хмурясь. — Может…

Она была не в состоянии высказать вслух ту ужасную мысль, которая терзала ее последние дни. Миссис Лефковиц покачала головой:

— Если бы она умерла, обязательно появился бы некролог.

— Вы уверены?

— А как, по-вашему, я узнаю, кто из моих друзей еще задержался на этом свете? — усмехнулась миссис Лефковиц и, сунув руку в смешную розовую сумку, извлекла оранжевый мобильник.

— Вот. Позвоните Роуз. И быстро, пока не струсили окончательно!

— Не… не знаю, — нерешительно произнесла Элла. — Я хочу… но должна подумать, как это лучше сделать.

— Думать, думать… вы слишком медлите! Сделайте, и все. Кое-кто из нас не планирует жить вечно!

Элла не спала всю ночь, прислушиваясь к лягушечьему хору и реву клаксонов, и когда небо посветлело, встала с кровати и заставила себя сказать это вслух.

— Сегодня, — объявила она в тишине пустой квартиры. — Я позвоню ей сегодня.

Позже, во время дежурства в больнице, положила спящего ребенка в колыбельку и поспешила в конец коридора. Там, напротив хирургического отделения, тянулся ряд телефонов-автоматов. Выбрав самый дальний, она вставила телефонную карту и дрожащими пальцами набрала номер телефона фирмы.

«Голосовая почта, — думала Элла, Она, которая не молилась с той ночи, когда пропала ее дочь, сейчас взывала к Богу: — Господи, помоги, пожалуйста, пусть это будет голосовая почта».

Так и оказалось, но не это ожидала услышать Элла:

— Этот номер компании «Льюис, Доммел и Феник» в настоящее время отключен, — произнес механический голос. — Для соединения с телефонистом нажмите, пожалуйста, на «ноль».

Элла нажала на «ноль», и секретарь почти сразу взяла трубку.

— Представляете, в «Льюис, Доммел и Феник» сегодня невероятный день, — объявила она жизнерадостно.

— Простите? — растерялась Элла.

— Нас заставляют говорить это вместо «здравствуйте», — шепнула телефонистка — Чем могу помочь?

— Я пытаюсь найти Роуз Феллер.

— Сейчас соединю, — пропела телефонистка. Сердце Эллы замерло, но ответила ей не Роуз, а какая-то крайне нелюбезная женщина, представившаяся Лайзой, ее бывшей секретаршей.

— Она в отпуске, — коротко бросила Лайза.

— Знаю. Но не могла бы я оставить ей сообщение? Это ее бабушка, — пояснила Элла, чувствуя, как замирает душа от страха и гордости, стоило произнести волшебные слова «ее бабушка».

— Извините, но мисс Феллер сюда не звонит. Ее здесь нет уже несколько месяцев.

— Вот как? Что же, у меня есть ее домашний телефон, попробую дозвониться туда.

— Желаю удачи.

— Спасибо, — ответила Элла и, повесив трубку, рухнула на ближайший стул, снедаемая страхом и возбуждением. Она сделала первый шаг, а что там говорил насчет этого Аира? Да-да, именно Аира? Величайшее путешествие начинается с одного шага. Правда, обычно он повторял это, пробуя первую баночку из новой партии йогурта, но все же! Это чистая правда. И она сделала первый шаг. И не струсила!

Элла снова подошла к телефону, спеша позвонить Льюису и поделиться поразительной новостью. Она прыгнула в воду. Лиха беда — начало.

40

Нужно отдать должное Саймону Стайну — настойчивости ему было не занимать.

На следующий день после памятного ленча Роуз принесли дюжину красных роз с запиской:

«Надеюсь увидеть вас снова.

P.S. He ешьте много за ленчем».

Роуз только головой покачала. Оставалось надеяться, что он не вообразил себе бог знает чего!

Она сунула розы в довольно жалкую вазу и поставила на кухонный стол. Вся окружающая обстановка вмиг стала жалкой и неромантичной.

Что же, он милый парень, но не из тех, кого она считала привлекательным. Кроме того, думала Роуз, садясь на велосипед и направляясь к Пайн-стрит, где уже ждали собаки, не ему, ходячему путеводителю по ресторанам, претендовать на что-то большее, чем простая дружба! Нет-нет, ради такого она не собирается менять мнение о мужчинах.

— Я свободна от романтики, — сообщила Роуз Петунье по дороге в парк. Следовало признать, что, хотя она любила всех своих подопечных, все же питала особую слабость к мрачной мопсихе.

Петунья присела, пописала в канавку, несколько раз фыркнула и принялась за поиски уличного суши: корочек пиццы, лужицы пива, обглоданных куриных косточек.

— Думаю, время от времени стоит делать перерыв, — продолжала Роуз. — Вот я и беру тайм-аут.

Вечером она старательно побрила ноги, вытерлась полотенцем и обозрела разложенные на постели наряды. Разумеется, ни один не годился, причем выглядели все жутко. Красная юбка, казавшаяся такой шикарной на вешалке в торговом центре, собиралась складками на бедрах. Зеленый сарафан безнадежно помялся, на джинсовой юбке оторвалась пуговица, а длинная черная юбка придавала ей не то траурный, не то деловой вид, а может, и то и другое. Господи, куда же запропастилась эта Мэгги? Раз в жизни понадобилась, и на тебе!

— Черт, — прошипела Роуз, вспотевшая, несмотря на дорогой дезодорант, и только что обнаружившая, что опаздывает уже минут на пять.

— Черт, черт, черт!

Все-таки надела красную юбку, белую футболку и принялась искать в чулане туфли из змеиной кожи, рассудив, что даже если костюм — ниже всякой критики, к туфлям, как всегда, не придерешься. Только вот где они?

Она лихорадочно шарила по полкам. Сапоги, сапоги, мокасины, розовые лодочки, черные лодочки, совершенно ненужные ботинки на толстой подошве, которые она купила, вообразив, что может стать одной из свеженьких розовощеких девушек, увлекающихся походами по Аппалачской тропе во время весенних каникул… Где же, черт побери, эти туфли?!

— Мэгги, — простонала Роуз, разгребая мешанину ремешков и пряжек. — Мэгги, если ты стащила мои туфли, клянусь Богом…

Прежде чем успела решить, что сделает с сестрой, она наткнулась на нужную пару. Роуз вытащила туфли, сунула в них босые ноги, схватила сумочку и выбежала в коридор. Нажала кнопку лифта и только потом пошарила в сумочке, проверяя, не забыла ли ключи. При этом она всячески избегала смотреться в зеркало лифта, уверенная, что увиденное ей вряд ли понравится.

«Бывший адвокат», — с горечью думала она, оглядывая только что выбритые, покрытые ссадинами ноги.

Саймон Стайн ждал у подъезда, одетый в голубую рубашку, брюки цвета хаки и коричневые мокасины: униформа, принятая в «Льюис, Доммел и Феник» в те дни, когда боссы не требовали являться в деловом костюме. К сожалению, с их последней встречи Саймон не вырос на шесть дюймов и не превратился в широкоплечего красавца. Зато вежливо открыл для нее дверцу такси.

— Привет, — кивнул он, окинув ее одобрительным взглядом. — Симпатичное платьице.

— Это юбка, — поправила Роуз. — Куда мы едем?

— Сюрприз, — ухмыльнулся Саймон, уверенно кивнув. Отработанный, чисто адвокатский короткий кивок, означающий «все под контролем». Кивок, которым Роуз когда-то сама успешно пользовалась. — Не волнуйтесь. Я не собираюсь похищать вас и тому подобное.

— И тому подобное, — рассеянно повторила Роуз, все еще находясь под впечатлением кивка, мастерски исполненного Саймоном.

Такси остановилось в подозрительном квартале на Саут-стрит, у сетчатой изгороди, едва сдерживавшей напор разросшихся сорняков и травы. По другую сторону возвышались бренные останки сгоревшего дома с заколоченными окнами, а на углу, на маленьком здании из бетона, по виду магазинчике, красовалась неоновая вывеска «Приют придурков».

— Так вот откуда все мои любовники! — пошутила Роуз.

Саймон громко фыркнул, напомнив ей Петунью, и открыл дверь. Голубые глаза сверкали весельем… а может, в предвкушении ужина. Роуз заметила, что он держит под мышкой пакет в оберточной бумаге.

Она огляделась, заметив и бутылочные осколки на тротуаре, и компанию мужчин у заколоченного здания, передававших по кругу выпивку.

— Не бойтесь, — шепнул Саймон. Взял ее под руку и увлек в сторону магазинчика. Миновав вход, они направились к выкрашенной масляной краской деревянной двери, по обе стороны которой не было ничего, кроме ободранных кустов.

— Как вам ямайская кухня? — спросил он, положив руку на ручку двери. — Нравится?

— А у меня есть выбор? — ответила Роуз вопросом на вопрос, с тоской глядя вслед удалявшемуся такси.

Если бы не квадратные блестящие плиты слюдяного сланца, которыми была вымощена тропинка, пробивавшаяся сквозь завалы обычного городского мусора: пустые жестянки, бутылки, полусгнившие газеты, резинка, походившая на использованный презерватив, — Роуз поклялась бы, что они попадут на свалку, в лучшем случае на очередной пустырь. Трава доходила до колена, а где-то в отдалении раздавался грохот бетономешалки.

Но тут они свернули за угол, и Роуз увидела двухэтажную веранду позади крошечного магазинчика, веранду под оранжевым тентом, украшенную маленькими белыми светильниками-звездочками. По краям горели факелы, а на возвышении играло трио музыкантов. Пахло здесь перцем и гвоздичным маслом, от жаровен поднимался дымок, а над головой, даже в этом Богом забытом квартале, расстилалось полное звезд небо.

— Ну разве не здорово? — спросил явно довольный произведенным эффектом Саймон, усаживая Роуз. — Кто бы знал, что такое может быть здесь?

— А вы? Как вы узнали? — спросила Роуз, все еще глядя на небо.

— Интуиция. И реклама в газете.

Саймон извлек из пакета упаковку пива и засыпал Роуз вопросами. Любит ли она острую еду? Нет ли у нее аллергии на орехи или креветки? Имеет ли она какие-либо религиозные или вкусовые предубеждения против козлятины?

Ну прямо как на приеме у врача, только речь шла не о болезнях, а о еде!

Роуз, улыбаясь, заверила, что любит острое, ест моллюсков, омаров, креветок и раков и не против попробовать козлятину.

— Вот и хорошо, — обрадовался Саймон, захлопнув меню.

Роуз отчего-то обрадовалась, словно прошла некое испытание. Вздор, разумеется. С чего бы это Саймону Стайну испытывать ее, и какая разница, выдержала она проверку или нет?!

После приправленной карри козлятины и креветок под острым соусом, после пирожков с говядиной и маринованных куриных крылышек, и риса с кокосовой стружкой, и после того, как Роуз, неожиданно для себя, выпила три банки пива и сделала глоток из четвертой, Саймон вдруг попросил:

— Назовите что-нибудь, что вы любите.

Роуз от неожиданности икнула.

— Человека, — лукаво уточнила она, — или предмет? Она решила, что он скажет «человека», а она ответит «вас», и тут он скорее всего решит, что может поцеловать ее. Она начала думать о поцелуе и о том, как это может быть, где-то после третьей банки пива. Что же, совсем неплохо, если вечер закончится поцелуем Саймона Стайна. Бывают вещи и похуже, чем теплый весенний субботний вечер под звездами и поцелуи мужчины, даже если этот мужчина на добрых три дюйма ниже ее и помешан на еде и софтболе. Он милый. На самом деле милый. Поэтому Роуз его поцелует…

Но Саймон Стайн и на этот раз умудрился удивить ее.

— Предмет. Ваш любимый предмет.

Роуз задумалась. Его улыбка? Это место? Пиво?

Вместо этого она полезла в сумку и показала брелок для ключей. Новый брелок, который купила в магазине «Все за доллар» после того, как клиенты стали оставлять ей свои ключи.

— Мне нравится вот это, — показала она крошечный фонарик, не больше винной пробки, болтавшийся на конце цепочки. У нее не сразу получилось, потому что пальцы словно распухли и стали неуклюжими после пива, но она все-таки смогла зажечь его и посветить Саймону в лицо, — Это стоит доллар, — добавила зачем-то Роуз.

— Совсем даром, — кивнул Саймон.

Роуз нахмурилась. Он смеется над ней? Снова глотнув пива, она откинула волосы.

— Иногда мне хочется сесть на велосипед и отправиться по всей стране.

— Одной?

Роуз кивнула. Она представила, как покупает пару контейнеров, которые можно прикрепить на заднее колесо, и маленький трейлер, которые берут с собой велотуристы. Палатку на одного человека, спальный мешок, сажает в трейлер Петунью и… отправляется в путь. Катит по дороге все утро, останавливается на обед в закусочной или кафе, едет еще несколько часов, потом ставит палатку у ручья, делает записи в дневнике (в своих фантазиях она всегда вела дневник, которого у нее в жизни не было), читает очередной любовный роман и наконец засыпает под звездами.

О чем-то в этом роде Роуз мечтала много лет после смерти матери: купить дом на колесах, один из огромных трейлеров, занимающих в ширину половину шоссе, со всеми удобствами, разумеется. Она где-то видела изображение такого, а может, и заходила внутрь, сейчас уже не вспомнить. Но дом на колесах был словно маленький замкнутый мирок, где было все необходимое для жизни: кровати, которые днем убирались в стены, крохотная плита с двумя горелками, душевая кабинка, в которую едва можно было поместиться, вмонтированный в потолок телевизор. Роуз мечтала забрать отца, Мэгги и укатить. Оставить дом в Нью-Джерси и отправиться в места потеплее, где нет мокрых дорог, серых надгробий, полисмена у двери. Феникс, Аризона, Сан-Диего, Калифорния, Альбукерке, Нью-Мексико… Туда, где светит солнце, где всегда лето, где пахнет апельсинами.

Часами, лежа в постели, она перекатывала эти названия на языке, представляя трейлер и Мэгги, мирно спящую на полке-кровати, и отца за рулем, его спокойное, счастливое лицо. Они вернут собачку, и у отца пройдет аллергия, и Хани Бан заснет на подушке, на соседнем сиденье, и отец никогда больше не заплачет. Они будут ехать и ехать, пока не окажутся далеко, пока воспоминания о матери не останутся позади, как о мальчишках, которые издевались над ней на спортивной площадке, и об учителях, махнувших рукой на Мэгги. И они обязательно найдут местечко у океана и поселятся там. Она и Мэгги станут лучшими друзьями. Будут вместе плавать, готовить еду на костре и каждую ночь крепко засыпать в своем доме на колесах.

— Спасибо тебе, — скажет отец. — Прекрасная идея, Роуз. Ты спасла нас.

И Роуз почувствует правду этих слов, как чувствует тепло солнца, гладкость собственной кожи, вес костей. Она спасет всех троих. Семью Феллер.

С этой мыслью она часто засыпала и видела во сне трейлер, кровати-полки, вертящиеся колеса и океан, которого никогда не видела наяву.

— Но не будет ли вам одиноко? — ворвался в ее грезы голос Саймона.

— Одиноко? — переспросила Роуз, не вполне поняв, о чем это он, все еще не отрешившись от мечты о доме на колесах, так и не потускневшей с годами.

Как-то давно она наткнулась на объявление о продаже подержанного «виннибаго» и после долгих колебаний показала отцу. Тот посмотрел на нее с таким видом, словно увидел марсианина, и мягко ответил: «Не думаю, что нам это нужно».

— Не считаете, что вам будет не хватать общества других людей? — продолжал допытываться Саймон. Роуз энергично затрясла головой.

— Мне не нужны… — начала она, но тут же осеклась.

Ей вдруг стало невыносимо жарко. Музыка казалась чересчур громкой, лицо горело, острая еда комом распирала желудок. Залпом выпив стакан воды, она сделала новую попытку:

— Я очень независима. И люблю одиночество.

— Что случилось? — встревожился Саймон. — С вами все в порядке? Хотите имбирного пива? Они здесь варят свое: очень помогает при расстройстве желудка…

Роуз отрицательно махнула рукой и спрятала лицо в ладонях. Если закрыть глаза, по-прежнему можно было увидеть дом на колесах и их троих под тентом, жарящих сосиски на огне, лежащих в спальных мешках, в тепле и безопасности, как гусеницы в коконах. Она так хотела, чтобы это осуществилось, а вместо этого отца отняла Сидел. Отобрала и увела в мир кредитов, биржевых новостей, где единственными достойными предметами обсуждения были дивиденды по акциям и стабильность рынка ценных бумаг. Где единственное, что его радовало, — победы «Иглз», а печалило — неудачные вложения и очередное приключение Мэгги.

Роуз громко застонала, понимая, что, вероятно, пугает Саймона, но не смогла сдержаться. Она хотела спасти Мэгги. И чем все кончилось? Она даже не знает, где живет сестра, ее собственная сестра!

Роуз снова испустила стон, на этот раз потише, и Саймон осторожно обнял ее за плечи.

— Что случилось? Неужели вы чем-то отравились? — спросил он с такой неприкрытой тревогой и сочувствием, что Роуз начала смеяться. — Может, воды? У меня с собой желудочные таблетки, алка-зельцер…

— И часто такое случается во время свиданий? — полюбопытствовала Роуз.

Саймон поджал губы.

— Не сказал бы. Но иногда бывает. Как вы?

— Поскольку отравления нет и не предвидится, не так уж плохо.

— В чем же дело?

— Просто… просто я подумала кое о ком.

— О ком же?

Роуз брякнула первое, что пришло на ум:

— О Петунье. Той собачке, которую я выгуливаю.

Саймон Стайн и тут не сплоховал. Не усмехнулся, не пошутил, даже глазом не моргнул. Не посмотрел на нее как на психопатку. Просто встал, сложил салфетку, оставил на столе десятку на чай и сказал:

— Так пойдемте за ней!

— Это безумие! — воскликнула Роуз.

— Ш-ш-ш.

— У нас буду неприятности.

— Но почему? — удивился Саймон. — Вы должны были выгулять пса в субботу. Сегодня суббота.

— Ночь пятницы.

— Суббота. Потому что сейчас пять минут первого…

Роуз покачала головой. Они вошли в пустую кабинку лифта, и Саймон заставил ее нажать кнопку того этажа, на котором жила хозяйка Петуньи.

— Вы всегда оказываетесь правы?

— Во всяком случае, стараюсь, — заверил Саймон, и это почему-то ужасно рассмешило Роуз. Но когда она закатилась истерическим хохотом, кавалер просто зажал ей рот.

— Тише, — прошипел он.

Роуз, повозившись, зажгла фонарик, отыскала ключ с ярлычком «Петунья» и вручила Саймону.

— Значит, план такой, — начал он. — Я открываю дверь, вы отключаете сигнализацию, я хватаю собаку. Где, по-вашему, она должна быть?

Роуз пыталась поразмыслить, но мозг отказывался ей повиноваться. После ресторанчика они зашли в бар обсудить детали операции «Петунья», и там на пиво хорошо легли две рюмки водки.

— Не знаю, — выговорила она наконец. — Когда я прихожу, Петунья обычно лежит на диване, но я понятия не имею, где она спит, когда хозяйка дома.

— В таком случае предоставьте все мне, — объявил Саймон. Роуз не стала возражать. Она не вела счет выпитому, но почему-то была уверена, что он ограничился одной порцией водки.

— Поводок? — спросил Саймон.

Роуз сунула руку в карман и вынула связанные шнурки, которые они перед этим вытащили из туфель Саймона.

— Приманка?

Роуз порылась в сумочке и вытянула завернутый в успевшую промаслиться салфетку пирожок с говядиной.

— Записка?

Роуз извлекла вторую салфетку. Попробовав несколько вариантов, они остановились на одном, показавшимся наиболее пристойным: «Дорогая Ширли, я тут проходила мимо и решила вывести Петунью пораньше».

— Готова? — спросил Саймон и, схватив Роуз за плечи, с улыбкой заглянул в глаза. — Начали?

Роуз снова кивнула. Вдруг Саймон подался вперед и поцеловал ее в губы.

— Значит, начали, — повторил он, но Роуз, потрясенная пылом этого поцелуя, словно примерзла к месту, почти не заметив, что Саймон уже успел открыть дверь. Истошно взвыла сигнализация.

— Роуз! — прошипел он. Она ринулась в квартиру и едва успела нажать на кнопку, как в гостиную с лаем ворвалась Петунья, но, узнав Роуз, тут же замолчала и принялась вилять хвостом.

За ней подоспела Ширли с радиотелефоном наготове.

— Как! — удивилась она, оглядывая незваных гостей. — Саймон? Ты больше не стучишься?

Роуз ахнула при виде Петуньи, упорно пытавшейся влезть на руки Саймону. А тот еще и улыбался!

— Роуз, — объяснил он, — это моя бабушка. Бабуля, ты ведь знаешь Роуз?

— Ну разумеется, знаю, — отмахнулась Ширли. — Петунья, немедленно успокойся!

Присмиревшая мопсиха перестала скакать и уселась на полу, хотя хвост по-прежнему описывал круги, а розовый язык болтался вялой тряпочкой. Роуз опять оцепенела, беспомощно моргая глазами и безуспешно пытаясь что-то сообразить.

— Так… вы знаете Петунью? — выдавила она наконец.

— Конечно. Еще с тех пор, когда она умещалась на ладони.

— А вы знаете Саймона, — констатировала Ширли.

— Когда-то работали вместе, — отозвалась Роуз.

— Поразительно! Ну, раз все знают друг друга, могу я идти спать? — осведомилась Ширли.

Саймон нежно поцеловал бабку в лоб.

— Спасибо, бабуля. И прости, что разбудили тебя.

Ширли отмахнулась, сказала что-то невнятное и оставила их в коридоре Петунья, все еще радостно виляя хвостом, переводила взгляд с лица Роуз на Саймона и обратно.

— Что она сказала? — простонала Роуз.

— По-моему, «долго же ты раскачивался», — мило улыбнулся Саймон.

— Что… как…

Саймон вытащил из ящика комода поводок Петуньи и шагнул к Роуз.

— Пойдем гулять. — С этими словами, сжав в одной руке поводок, а в другой — пальцы Роуз, он повел их наверх, в свою квартиру, где Петунья свернулась клубочком в изножье кровати, а Роуз и Саймон улеглись на голубое одеяло, шепчась, целуясь, а иногда смеясь так безудержно, что Петунья время от времени просыпалась и фыркала на них, и все это продолжалось, пока не взошло солнце.

41

Мэгги вышла из душевой кабинки, наскоро вытерлась и торопливо натянула чистую одежду. Стянула волосы в хвост и огляделась, прежде чем закрыть дверь. Скорее, скорее, пока она не успела окончательно сдрейфить. Сегодня она собиралась рассказать Чарлзу свою историю. Вернее, преподнести ее как набросок пьесы, которую думает написать.

Жила-была когда-то девушка, решившая сбежать в колледж…

Она поймет по его лицу, о чем он думает, и если не увидит осуждения, наберется мужества признаться, что говорила о себе.

Она выбежала в коридор и наткнулась на мужчину. Джоша. Джоша из ее первой ночи в Принстоне, Джоша, который стоял в темноте, размахивая рюкзаком и свирепо пялясь на нее.

У Мэгги перехватило дыхание. Попятившись, она прижалась к стене. Джош не походил ни на пьяного, ни на влюбленного и уж точно не был в игривом настроении. Скорее выглядел так, словно собирался прикончить ее или по крайней мере поколотить.

Что ж. Любые сомнительные связи обязательно этим кончаются. Но как он оказался здесь, ведь библиотека закрыта! Должно быть, дожидался ее, и это означает, что в подвальных залах библиотеки нет никого, кроме них Двоих…

О Господи, плохи ее дела! Хуже некуда!

— Привет, — мягко начал он, проведя пальцем по татуировке со словом «мать», вероятно, той самой, которую умудрился вспомнить после единственной ночи в его постели. — Маленькая Эм. По-моему, ты кое-что мне задолжала.

— Я отдам деньги, — прошептала Мэгги, когда он подступил так близко, что их носы почти соприкоснулись. — Они у меня в рюкзаке; я не потратила ни цента… сейчас отдам…

Он крепко держал ее. Мэгги вздрогнула и едва сдержала крик.

Несчастье. Совсем как в стихотворении. Вот она, беда.

Мэгги принялась извиваться, пытаясь вырваться, убежать, но он оказался сильнее и продолжал шептать ей ужасные вещи:

— Что ты здесь делаешь? Тебе у нас не место! Втируша! Как ты пробралась сюда?!

— Я отдам тебе деньги. Только отпусти, — пробормотала Мэгги, но он еще крепче прижал ее к ледяной гранитной стене. И продолжал говорить… нет, не говорить, а бросать ей в лицо оскорбления. Голос так и не повысился, но тон из наставительного стал обвиняющим.

— Может, стоило бы заставить тебя загладить вину другим способом? — спросил он, обшаривая глазами ее тело. Кожа Мэгги загорелась под его взглядом, словно ошпаренная кислотой. — Не помню точно, что произошло той ночью, но, кажется, мы не успели закончить начатое. И мы здесь одни, так что теперь можно и закончить.

Мэгги застонала и принялась извиваться с удвоенной силой.

— Отпусти меня, — повторила она.

— С чего бы это? — ухмыльнулся Джош. Его обычно бледное лицо раскраснелось, светлые волосы свесились на лоб, а изо рта летели брызги слюны. — Ты попалась. На этот раз попалась. Я обыскал твой рюкзак. Три студенческих билета. Очень мило. Мои кредитные карточки, конечно, и куча наличных. Откуда бы? И сколько еще парней ты обчистила? Живешь прямо здесь? Понимаешь, что будет, если я позову охрану лагеря? Или копов?

Мэгги отвернула голову и тихо заплакала. Не смогла удержаться. Каким-то образом его слова, прикосновения рук, сковавших ее запястья, были еще хуже, унизительнее, чем вольности парней, лапавших ее тогда ночью на автостоянке. Позор, стыд… и слова, хлещущие ее как ураганный ветер, обжигавшие лицо. Все это было так несправедливо! В чем ее преступление? Что она взяла? Немного еды, которой здесь было полным-полно! Книги, владельцы которых были либо слишком богатыми, либо слишком ленивыми или глупыми, чтобы заботиться о том, где их оставляют. Кое-какую одежду из коробок с потерянными или забытыми вещами? Несколько раз заняла пустые места в задних рядах аудиторий, где профессора и без того собирались читать лекции.

Наконец Мэгги вскинула подбородок и широко раскрыла глаза.

— Ладно, — бросила она. — Хватит!

И вынудила себя улыбнуться. Распустить волосы и разметать по плечам.

— Ты выиграл. Я сделаю все, что захочешь.

Она призвала на помощь все свое обаяние, всю сексапильность, которую держала в узде на протяжении этого семестра, и одарила мерзавца улыбкой, такой же влекущей и зазывной, как карамельный завиток на рожке с ванильным мороженым.

— Хочешь попробовать? — спросила она, слыша дрожь в собственном голосе и молясь, чтобы Джош этого не заметил. Чтобы видел только ее тело.

Тот инстинктивно вытер руки о джинсы, и Мэгги с облегчением вздохнула. Значит, получилось!

Вцепившись в лямку рюкзака, она размахнулась и ударила его по лицу. Парень пошатнулся. Она изо всех сил лягнула его в коленку. Джош охнул, согнулся, и Мэгги ринулась прочь.

Слетела с лестницы, протолкнулась в тяжелые стеклянные двери, не обращая внимания на вопли сигнализации за спиной, схватив рюкзак за порванную лямку. В голове не было ни единой мысли, но неги двигались, а в крови пел адреналин. На улице стояла роскошная весенняя ночь. Студенты в шортах и футболках гуляли по тротуарам, сидели под плакучими ивами, перекликались в раскрытые окна. Мэгги чувствовала себя то ли голой, то ли заклейменной, словно невидимая рука повесила на нее табличку: «МНЕ ЗДЕСЬ НЕ МЕСТО».

Она бежала все быстрее и быстрее, морщась от боли в боку, — за границу кампуса, на тротуар, к автобусной станции на Нассау-стрит.

— Пожалуйста, Господи, пожалуйста, Господи, пожалуйста, Господи, — взмолилась она, завидев автобус. Прыгнула на ступеньку, выхватила из кармана горсть мелочи, сунула в автомат, плюхнулась на сиденье и обхватила руками рюкзак. Сердце не унималось.

Нужно добраться до Коринны. Добраться до Коринны и придумать, как уговорить ее, чтобы впустила, хотя сейчас середина ночи, а она должна была прийти только утром.

Мэгги откинулась на спинку, закрыла глаза и поняла, что попала в переплет — такой же, как до появления здесь. Необходимо было найти выход. Как раньше.

Она выудила из кармана сотовый, прерывисто вздохнула и набрала номер сестры. Сейчас поздно. Роуз наверняка дома. Она знает, что делать.

Только вот Роуз дома не оказалось.

— Привет, вы позвонили Роуз Феллер из фирмы «Роуз. Забота о домашних животных», — сказал автоответчик голосом ее сестры.

Что?!

— Пожалуйста, сообщите свое имя, номер телефона, кличку вашего любимца, услугу, которая вам необходима, и я перезвоню вам.

Не тот номер. Наверняка не тот.

Мэгги еще раз набрала телефон сестры и получила тот же ответ, только на этот раз после гудка она открыла рот.

— Роуз, я…

Я — что? Снова в беде? И прошу, чтобы ты меня выручила? Опять?

Мэгги захлопнула крышечку мобильного и зажмурилась. Она сама что-нибудь придумает.

— Мэгги? — растерянно спросила стоящая в дверях Коринна. — Который час? Что вы здесь делаете?

— Сейчас ночь. Видите ли… я… она судорожно втянула в себя воздух.

— Я хотела спросить, нельзя ли остаться у вас на несколько дней. Я заплачу за квартиру, буду бесплатно убирать…

Коринна придержала дверь бедром.

— Что случилось?

Мэгги замялась, не зная, что ответить. Сказать, что поссорилась с соседкой по комнате? Говорила ли она Коринне о соседях? Сейчас и не вспомнить. А если этот ужасный тип проследил, куда она поехала? Если он узнал, что она ночевала в библиотеке, возможно, пронюхал и о Коринне.

— Мэгги? — переспросила Коринна, наморщив лоб. На ней не было обычных темных очков, голубые глаза бегали как испуганные рыбки.

— Случилось кое-что, — тихо сказала Мэгги.

— Это мы уже установили, — кивнула Коринна и, впустив Мэгги, направилась на кухню, легко касаясь стены кончиками пальцев.

Мэгги уселась за стол, а Коринна включила газ, поставила чайник и, сняв с полки две кружки, бросила в них чайные пакетики.

— Может, объяснишь подробнее?

— Это очень трудно, — прошептала Мэгги, повесив голову.

— Наркотики? — резко спросила Коринна, и Мэгги от неожиданности рассмеялась.

— Нет. Не наркотики. Просто мне нужно лечь на дно дней на пять…

Ляпнув это, она сообразила, что говорит как закоренелая преступница, но это было первое, что пришло ей в голову. «Лечь на дно…»

— У меня что-то вроде стресса, — поправилась она. — А здесь так спокойно.

Очевидно, она произнесла волшебные слова, потому что Коринна просияла и, насыпав сахара в чай, поднесла чашку к губам.

— Тяжело дается сессия, верно? — сочувственно спросила она. — Помню, как сама готовилась к экзаменам. В общежитиях вечный шум, в библиотеке полно народу. Не волнуйтесь. Можете располагаться в любой комнате на третьем этаже, там везде чисто, верно?

— Верно, — кивнула Мэгги.

Она отхлебнула чаю, стараясь успокоиться и унять стук сердца. План. Ей нужен план. Она поживет здесь немного. Купит себе кое-что: в рюкзаке только смена одежды и немного белья. Остальное в библиотеке, и ей туда не попасть. А потом — куда потом? Назад к отцу и Роуз? Примут ли ее они? И хочет ли она возвращаться?

Она закрыла глаза и увидела себя сидящей в заднем ряду аудитории. Объясняющей профессору Клапам смысл стихотворения Элизабет Бишоп. Представила лицо Чарлза, с непокорной прядью, падавшей на лоб, в те моменты, когда он говорил о Шекспире и Стриндберге и о том, как однажды видел на сцене Джона Малковича. Никто в Принстоне не знал, что она жалкая неудачница, ничтожество, черная овца и позор семьи. Никто в Принстоне не знал, что она другая. Не такая, как остальные.

До сегодняшней ночи.

Пока не появился этот Джош.

Мэгги усиленно заморгала. Она не заплачет. Она выпутается. Только надо держаться тише воды ниже травы. Выход найдется. Она не могла оставаться здесь, пока мальчишка еще в кампусе, а когда студенты уедут, тоже не сможет здесь жить, потому что нельзя будет слиться с толпой. И что тогда?

— Мэгги? — спросила Коринна. Мэгги подняла глаза. — У вас есть семья? Может, позвонить кому-то?

Мэгги шмыгнула носом и больно прикусила губу. Ужасно хотелось плакать. Но чем это поможет?

— Нет, — пробормотала она дрожащим голосом. — Никого.

Коринна склонила голову набок.

— Уверены?

Мэгги подумала о деньгах. Купюры были перетянуты резинкой и спрятаны во внутренний карман рюкзака на молнии. Она услышала голос Джоша: «Я обыскал твой рюкзак…»

Рывком открыла рюкзак. Деньги исчезли. Кредитные карточки и студенческие — тоже. Ничего, кроме одежды, книг и…

Пальцы коснулись истертой открытки. Мэгги вытащила ее, развернула. Перечитала в сотый раз. И поздравление, и подпись, и телефонный номер.

— Бабушка, — выдохнула она. — У меня есть бабушка.

Коринна удовлетворенно кивнула.

— Идите спать. Устраивайтесь в любой комнате. Завтра утром можете ей позвонить.

Утром Мэгги стояла посреди залитой солнцем кухни с сотовым в руке и набирала номер, написанный бабушкой двадцать лет назад. Телефон звонил и звонил. Мэгги скрестила пальцы на обеих руках. «Господи! — взывала она, сама не зная, чего желает. — Только бы кто-нибудь ответил».

И кто-то ответил.

Роуз Феллер проснулась в пять утра, в чужой постели. Сердце тревожно колотилось. Мэгги. Ей снилась Мэгги.

— Мэгги, — сказала она вслух, но, произнося это и уже выплывая из сна в реальность, все же не была уверена, что видела именно Мэгги. Молодую женщину, бегущую по лесу. Вот и все. Женщину с перепуганными глазами и раскрытым в вопле ртом, продиравшуюся сквозь зеленые ветви, тянущие свои сучья-пальцы, чтобы схватить ее.

— Мэгги, — повторила Роуз. Петунья подняла голову, но, решив, что ничего срочного нет, а подачки тоже не предвидится, снова закрыла глаза. Роуз свесила ноги на пол. Саймон положил руку на ее бедро.

— Ш-ш-ш. — И он притянул ее к себе, прижался всем телом и поцеловал в затылок. — Что стряслось? Дурной сон?

Он провел губами по ее шее.

— Мне снилась мама, — отозвалась Роуз более глубоким и хриплым, чем обычно, голосом.

Но так ли это? Ее мать? Мэгги? А может, она сама бежала в чаще, спотыкалась о корни, падала на колени, поднималась и бежала снова? Но от кого? И куда?

— Моя мать умерла… я говорила? Не помню. Умерла, когда я была маленькой.

— Сейчас вернусь, — прошептал Саймон, вставая. Роуз слышала, как он протопал на кухню, босиком, в дурацкой полосатой пижаме, и вернулся со стаканом воды. Роуз благодарно припала губами к прохладной влаге, а Саймон лег, выключил свет и снова прижался к ней, положив одну ладонь на ее лоб, а другой поддерживая голову словно ценное произведение искусства.

— Обидно, что твоя ма умерла так рано. Хочешь поговорить?

Роуз покачала головой.

— Можешь рассказать все. Я о тебе позабочусь. Обещаю.

Но в ту ночь Роуз ничего ему не сказала. Только закрыла глаза, удобно устроилась в его объятиях и позволила себе снова уплыть в сон.

Элла сидела за столом, перелистывая блокнот и пытаясь составить список бесплатных медосмотров для следующего номера «Голден-Эйкрс газет», когда зазвонил телефон.

— Алло? — сказала она в трубку. Молчание… кто-то дышал ей прямо в ухо.

— Алло, — повторила Эмма. — Миссис Лефковиц, это вы? Вы не заболели?

— Это Элла Хирш? — спросил молодой женский голос. «Телемаркет», — подумала Элла.

— Да, это я.

Короткая пауза.

— У вас была дочь Кэролайн?

Элла затаила дыхание.

— Есть, — выдавила она. — То есть да, была.

— Видите ли, вы меня не знаете. Я Мэгги Феллер.

— Мэгги! — ахнула Элла, ощущая знакомую смесь надежды, облегчения, возбуждения и ужаса. — Мэгги! Я звонила. То есть звонила твоей сестре… она получила мое сообщение? Это она тебе сказала?

— Нет, — сказала Мэгги, немного помедлив. — Послушайте, вы меня не знаете и не обязаны выручать. Но я в беде…

— Я помогу, — немедленно пообещала Элла и зажмурилась изо всех сил, пыталась поверить во все это, отчаянно надеясь.