Чужие тайны, чужие враги

Глава 6
1

К утру снег растаял, оставив после себя на тротуарах безобразную грязь и гнусные, труднопроходимые лужи. Обещанные метеорологами жесткие холода так и не наступили. А внезапно накрывший Северо-Запад циклон с Атлантики заставил забыть о полноценной зиме по крайней мере еще на две недели. Я заворожено смотрел, как скучные потоки ноябрьского дождя монотонно стучат в оконное стекло, не в силах оторвать взгляд от беспорядочно меняющихся узоров. Это было зримое зло. Капли напоминали вражеских солдат, стремящихся прорвать последние рубежи обороны обессиленных защитников, чтобы устроить в поверженной квартире погром по праву победившего, помародерствовать всласть по праву сильнейшего, а потом уж от души нагадить по праву крутейшего.

Ни на секунду я не верил, что непогоде удастся раздавить оконное стекло, но эта уверенность почему-то спокойствия не прибавила. Вот еще одна капля, наподобие ошалелого от безумия камикадзе, врезалась в прозрачную преграду и, разбившись вдребезги, скорбно потекла по стеклу, оставляя за собой извилистый неживой след. Еще одна, еще одна. Они были уверены, что рано или поздно доберутся до меня.

Мои расчеты, что, вернувшись с дачи, я обнаружу Анну дома, не оправдались. В последнее время меня постоянно преследовало гнетущее ощущение тревоги. А после вчерашнего происшествия на шоссе мне стало по-настоящему страшно. Можно было попробовать успокоить себя рассуждениями о том, что предчувствие скорой беды вызвано отвратительной погодой и никак не связано с личными делами, но бессмысленность подобной отговорки была очевидна. Но нет, конечно, все дело в личных обстоятельствах. Любой на моем месте трясся бы от страха. Обычно это называют здоровой реакцией здорового организма. Только человек, утративший контакт с реальностью, мог на моем месте считать себя в безопасности и оставаться оптимистом. Я больше не верил, что мне когда-нибудь улыбнется удача. При любом раскладе. Мне было стыдно и муторно.

Анна предупреждала, что мы попали в плохую историю, а потом пропала, отец уже десять лет в бегах, начальники вот-вот запретят заниматься литературой, сообразительные квасные патриоты готовят отряды самообороны, о конце света в последнее время только ленивый не говорит, а тут еще злосчастный Михалыч, стрелок хренов! Вероятность того, что его сподвижники рано или поздно выйдут на меня, была маленькая, но, в любом случае, не нулевая. Совсем не нулевая. И сомневаюсь, что среди них мне посчастливится встретить убежденных гуманистов.

Чтобы успокоиться, я вернулся к компьютеру. Получил почту. И мне повезло, очередной список своих странных вопросов прислала Нина. Надо сказать, как нельзя, кстати. Нину по-прежнему интересовали исключительно теоретические вопросы литературной жизни, в частности, философские принципы творчества современных фантастов, что позволяло на законном основании отрешиться от дурной реальности. Но не получилось, новые вопросы звучали по меньшей степени странно, вот, например, какую, спрашивается, философию можно отыскать в сочинениях современных фантастов? Смех, да и только.

Пришлось выкручиваться, и я решил рассказать Нине о примерах удачного творческого предчувствия ближайшего будущего, на которые удалось сподобиться фантастам. Незаметно для самого себя я увлекся, история фантастики, оказывается, может выглядеть просто классно, если обращать внимания только на произведения, авторы которых наделены профессиональной способностью «улавливать тенденции повышенным чутьем художника».

Подборка получилась внушительной, несмотря на то, что большинство попавших в нее забытые или оставшиеся неизвестными для широкой публики писатели. Как мало значения, оказывается, имеет для истории литературы мирская слава. Порохов, Погорельцев, Орловский, Денисов, Кларков — для меня эти имена всегда много значили. Пусть теперь о них узнает и Нина.

От работы меня оторвал телефонный звонок.

— Алло, как дела, Иван? — я даже не мог предположить, что Пермяков способен говорить таким вкратчивым голосом перепуганного человека, видимо, его прижало основательно.

— Проблемы есть, но жаловаться не собираюсь.

— А рассказ? Вы нашли рассказ?

— Нашел.

— Это хорошо. Это очень хорошо. Давайте-ка мы с вами встретимся. Прямо сейчас. И то верно, зачем тянуть? Нет никакого смысла. Берите рассказ и вперед.

— Хорошо. Значит, в издательстве через полчаса?

— Нет-нет. Не надо приходить в издательство. Я забыл вас предупредить, что в издательство без повода приходить пока не следует. У нас... косметический ремонт... Знаете ли вы кафе «Сладкоежка» возле Витебского вокзала?

— Слышал, что есть такое.

— Вот и договорились. Жду вас там ровно через час.

Иногда наблюдение за голосом человека дает больше информации, чем произносимые им слова. Эмоциональная окраска речи, придыхания, неожиданные паузы и прочие штучки многое могут рассказать, если дать себе труд анализировать их. Это целая наука, о существовании которой я знал давно, однако изучать ее основы мне было лень. Посчитал, что подобное умение в работе не пригодится. Но сейчас даже я заметил, как изменилось настроение Пермякова, когда он услышал, что рассказ отыскался. Он ожил, стал приветлив и уверен в себе. В таких случаях принято говорить: у человека гора с плеч свалилась. Я, конечно, высокого мнения о своих рассказах, но привык относиться к ним спокойно, без фанатизма, без заламывания рук. Возбуждение Пермякова превышало разумный уровень восторга, допустимый в приличном обществе. Мне его воодушевление не понравилось. Неадекватное поведение пугает меня. Тем более, когда дело явно связано с начальниками. И не нужно быть слишком умным, чтобы сообразить — заказ на «Нуль-каюк» поступил от них.

— Какой-то вы сегодня странный, Ярослав. Вам удалось договориться с начальниками? — мне хотелось вызвать Пермякова на откровенность.

— Я не понимаю, о чем вы говорите!

— Вы сами стали начальником?

— Какое глупое предположение. Каждому известно, что начальником нельзя стать. Начальником можно только родиться. Не будьте ребенком. И прекратите свои дурацкие расспросы. То, что вам положено будет знать, вам сообщат. Сейчас не время вести пустые разговоры. Собирайтесь. Жду вас в «Сладкоежке» через час.

— В каком виде вам принести рассказ? На флешке или нужна распечатка?

Но Пермяков уже бросил трубку. Придется принести и флешку и распечатку.

Конспирация, конспирация! На пустом месте! Меня уже трясло от нехороших предчувствий. Выход один — придумать безопасное объяснение поведению Пермякова, чтобы до поры до времени поберечь свои нервы. Например, предположить, что им движет алчность. Кстати, не стану возражать, если Пермяков сумеет заработать на рассказе хорошие деньги. Парадоксально, но мне это выгодно. В конце концов, уже за одно то, что издательство заинтересовалось моим рассказом, Пермякову многое можно простить. Другой вопрос, зачем он понадобился? Я попробовал сосредоточиться на версии денег. Получилось. Хорошо, так и буду думать. Отдам Пермякову рассказ! Кстати, это самый простой способ узнать его истинные намерения. Опять-таки, не часто нашему брату удается проехаться в метро!

Я отсканировал текст рассказа. Благополучно скопировал файл в папки на разных винчестерах, чтобы больше не возникало вопросов с его сохранностью. Вздохнул с чувством выполненного долга и отправился в «Сладкоежку» на встречу с Пермяковым.

Удивительно, но в вагоне метро были свободные места. Я удобно устроился на сиденье, вытянул ноги, расслабился. Ненужное напряжение моментально покинуло мышцы, это было приятно. Настроение значительно улучшилось. Теперь можно было еще раз перечитать рассказ, который вызвал такой переполох.

Я открыл глаза и непроизвольно выругался. Окружающий ландшафт выглядел на удивление отвратительно и неестественно. Картинка явно не желала укладываться в привычные земные стереотипы. Огромные ярко-желтые валуны на фоне оранжевой поросли, которую даже под угрозой смерти нельзя принять за траву или мелкий кустарник, приводили меня в замешательство. Я попробовал представить в какой части света, на каком материке можно встретить такую цветовую разнузданность, но в голову ничего путного не приходило. Австралия? Нет, конечно. Австралия, насколько мне известно, пока еще с ума не сошла.

Раздалось странное шипение, и от ближайшего валуна отслоилась желтая блестящая пластина, которая стала медленно и грациозно переворачиваться в воздухе, ежесекундно меняя раскраску самым причудливым образом. Вот она стала сиреневой, потом — малиновой, потом — голубой с красными прожилками... Резко завоняло давно протухшим французским дезодорантом.

«Хоть бы ты свалилась и разбилась вдребезги», — подумал я с внезапным ожесточением.

Моя просьба незамедлительно и беспрекословно исполнилась. Глыба тяжело бухнулась на поверхность и развалилась на несколько кусков неприятного коричневого цвета, подняв фонтан разноцветных ошметков. Все это произошло в абсолютной тишине.

«На Земле такое свинство невозможно ни при каких обстоятельствах, — подумал я озадаченно. — Такое встретишь, разве что, на какой-нибудь Богом забытой планете в сотнях тысяч парсеков от Солнечной системы».

— Верно. Подтверждаю. Все так и есть! — послышался тихий вкрадчивый голос. — Иногда я удивляюсь, насколько сообразительны бывают особи вашей странной породы!

Я догадался повернуть голову налево и метрах в десяти от себя разглядел странное человекообразное существо, скорее всего это был мужик. Вне всякого сомнения, похвала человеческой породе исходила именно от него. Он стоял, печально склонив голову набок, возле невзрачной будочки, напоминающей те неприглядные сооружения, которые не слишком обеспеченные граждане возводят на своих дачных участках для хранения инвентаря. Да и сам дядька больше напоминал земного дачника-огородника, чем инопланетного путешественника.

— Мы не на Земле? — на всякий случай спросил я, хотя сомнений уже не осталось.

— Не на Земле, — подтвердил дядька.

— И далеко меня занесло?

— Ох, далеко... Вас именно «занесло», как вы изволили выразиться, на одну не слишком привлекательную планетку, совершающую свой вечный бег вокруг средней руки звездочки, из тех, что видны с Земли в созвездии Ориона.

— И как меня угораздило?

— Какой, однако, выразительный у вас язык — «занесло», «угораздило»... С вами приятно иметь дело. А попали вы сюда совсем не случайно. Это я поспособствовал вашему прибытию. Моими молитвами и при помощи этого удивительного агрегата, — он махнул рукой в сторону будочки.

— А зачем?

— Сегодняшнее перемещение носит рекламный характер. У нас сезонная распродажа. Моя цивилизация крайне заинтересована в том, чтобы продать землянам десяток-другой кабинок для нуль-транспортировки. Естественно, по выгодной цене и со значительными скидками. Ваша цивилизация останется довольна. Новые технологии, туризм, неизбежное повышение межзвездного статуса, исполнение вековых мечтаний и прочее, и прочее. Всего и не перечислишь. По-моему, звучит весьма привлекательно и соблазнительно. Да вы и сами, надеюсь, не будете возражать, если на вашей кухне возле холодильника установят наш замечательный механизм.

— А вам-то какая польза?

— Тружусь за скромные комиссионные, надо кормить семью... Совсем не от хорошей жизни я пошел в торговые агенты. Дай мне волю, сидел бы за письменным столом, собирая картинки из пазлов. Не пробовали? Напрасно, необыкновенно увлекательное занятие.

— Неужели нуль-транспортировка возможна?

— А как же! Не сомневайтесь!

— По крайней мере, это объясняет, как я сюда попал. — Еще раз с удовольствием отдаю должное вашей сообразительности. Ну что, приступим к заключению торгового соглашения?

Что-то в голосе мужика показалось мне подозрительным. И эта торопливость... Грех с таким торопыгой не поторговаться!

— Вы забыли предупредить о возможных негативных последствиях нашей сделки! — стараясь изо всех сил изобразить обиженного человека, импровизировал я. — Разве Межгалактической торговой конвенцией это не запрещено? Нарушаете!

— Запрещено, — дядька явно расстроился, видно было, что моя несговорчивость действует ему на нервы. — Это верно... Экий вы пройдоха, в хорошем смысле этого слова. Я как раз хотел перейти к обязательным по инструкции предупреждениям...

— Слушаю.

— Ничего плохого о самом агрегате сказать не могу. Поэтому буду краток. К побочным явлениям относятся, разве что, приобретение пользователем фактического бессмертия и потрясающие, ни с чем не сравнимые тактильные ощущения при применении аппарата, — смущенно проговорил он. — Клянусь Мировым разумом — это все!

— Опять не договариваете! — чуть не захлебнулся я от восторга. Ого-го! Нуль-транспортировка да еще и бессмертие в придачу! Вот уж повезло, так повезло!

— А сами не понимаете? — разозлился дядька. — Я пропел столько дифирамбов сообразительности представителям вашей цивилизации, что остальное вы должны были и сами понять — неужели я промахнулся с оценкой вашего интеллекта? Постойте, если вы не так уж и умны, то почему бы нам не вернуться непосредственно к договору о продаже? Соглашайтесь.

— Подвох в тактильных ощущениях? Не правда ли?

Дядька разочаровано выругался по-своему, по инопланетному. Опять противно завоняло протухшим французским дезодорантом.

— Ну почему мне так не везет! Опять не вышло! Раз уж мы не договорились, дайте хотя бы закурить?

— Я не курю.

— Этого следовало ожидать! Не задался день. Непруха, она непруха и есть!

Он достал из кармана чудовищных размеров самокрутку и стал бить себя по бокам, отыскивая зажигалку. Наконец, задымил.

— Сейчас докурю и отправлю вас домой.

Я почувствовал себя обманутым. Что плохого может быть в приятных тактильных ощущениях?

— Расскажите-ка подробнее о проблемах, связанных с нуль-транспортировкой, может быть, пригодится для книги о причудах представителей различных цивилизаций, которую я обещал издательству закончить в третьем квартале этого года? — безбожно блефовал я.

— Будете ссылаться на меня?

— Естественно...

— Ничего не скажу.

— ... не буду. Естественно, не буду.

— Тогда слушайте.

История, рассказанная инопланетным торговцем, была по-настоящему печальна. Жила-была и процветала одна удачливая цивилизация Анц, она была жизнеспособна и высокоразвита в самом притягательном для человеческого понимания смысле этого слова, то есть, трепетно относилась к свободному развитию каждого из своих сограждан. И они, надо сказать, ни в чем себе не отказывали. У них всего было вдоволь. Но, несмотря на это, наука на планете развивалась бешеными темпами. А все потому, что круг интересов у анцев был потрясающе широким. Анцы были на удивление любопытным народом. И легким на подъем. Путешествия на близлежащие планеты были для них привычным делом.

А потом местные ученые изобрели общедоступную модель механизма для нуль-транспортировки. Восторгу анцев не было предела! Отныне их страсть к смене обстановки была полностью удовлетворена. Вселенная стала их домом родным!

Довольно быстро, впрочем, обнаружился потрясающий побочный эффект — пользователи нуль-транспортировки с радостью замечали, что их организм омолаживается прямо на глазах! По существу, это был долгожданный прорыв к бессмертию. Но и этого мало! Ранее болезненный процесс нуль-транспортировки (не удивительно, что до сих пор пространственными перемещениями занимались только специалисты) превратился в очень привлекательный, по ощущениям напоминающий утонченный половой акт.

Итог был плачевен. Цивилизация анцев перестала развиваться и вскоре загнила. А все потому, что пропал стимул к развитию. Какое-то время они еще посещали соседнюю сельскохозяйственную планету-плантацию. Местный овощ считался непревзойденным деликатесом! А потом интерес к вкусной и здоровой пище ослаб, и летать на плантации уже никто не хотел. Анцы с утра до вечера проводили время в кабинах нуль-транспортировки, даже не пытаясь куда-нибудь переместиться. Они нажимали клавишу старта и балдели. Не выдержали испытание удовольствием.

Я внимательно выслушал исповедь торгового агента. Моему возмущению не было предела. С этими инопланетянами нужно держать уши востро! Того и гляди обманут! Такие прохиндеи, прости господи!

— Как вы могли подвергнуть землян такому страшному испытанию? — спросил я сурово. — Неужели, не стыдно?

— Виноватый, — согласился дядька. — Но, может быть, вы сумеете побороть страсть к фальшивому наслаждению? Сама по себе нуль-траспортировка вещь хорошая. Жалко будет, если цивилизованная Вселенная откажется от такого замечательного изобретения. Нравственность нужно поднимать, а не прибор ругать. Вот, что я думаю!

— А почему я не почувствовал, ну, этого самого?

— Я предупреждал, что ваше перемещение носит демонстрационный, ограниченный характер.

— А вы сами верите, что кто-то способен победить такой сильный искус?

— Я? — натужно засмеялся дядька. — Нет, конечно! Вы об этом спрашиваете только потому, что и представить не в состоянии, насколько это... затягивает...

— Разговор зашел в тупик, — сказал я грозно, сладостно представив себе, как сейчас врежу слева в его поганый нос!

— Понял, понял... Только без рук. Переношу вас на Землю. Не поминайте лихом.

Больше я этого дядьку не встречал. Должен сказать, что это странное происшествие коренным образом изменило мою жизнь. Отныне, стоит мне услышать ненавистное слово нуль-транспортировка, как мои пальцы сами собой складываются в кулак и — удар! Резкий и безжалостный, как правило — в переносицу!

А недавно я организовал у себя во Фрунзенском районе Лигу борьбы с технической реализацией нуль-транспортировки. И, смею вас уверить, недостатка в активистах у нас нет. Надеюсь, что ни один реализатор мимо нас не проскочит. Пасть порвем!

Нормальный рассказ. Но не более того. Понять побудительные мотивы, заставившие Пермякова и его заказчиков с такой настойчивостью домогаться его, я не сумел. Речь могла идти о столь тонких вещах, может быть, всего об одной или нескольких фразах, что было глупо пытаться распознать их замысел. Ситуация показалась мне забавной. Было бы разумным под шумок предложить издательству еще несколько рассказов, мало ли что, а вдруг заказчики Пермякова отыщут и в них полезные для себя качества? Я попытался припомнить, какие рассказы не стыдно было бы немедленно скинуть Пермякову, но что-то мешало сосредоточиться. Возникло неприятное чувство, будто на меня кто-то пялится самым беспардонным образом.

Я поднял глаза. Оказалось, что напротив сидит крепкий неприятно коротко подстриженный мужчина. Он перехватил мой взгляд, противно ухмыльнулся и подмигнул. Такие прически хороши во время драки или боя, противник не может схватить бойца за волосы, что дает огромное преимущество в рукопашной схватке. Однажды во время работы над динамичной сценой в мою голову заскочило такое объяснение, и с тех пор я с большим трудом общаюсь с коротко стрижеными людьми, подозревая их в постоянной готовности к мордобою. Наверное, я не прав, но ничего с собой поделать не могу.

Мужчина был на удивление зауряден. Нет, не так. Его внешность не бросалась в глаза. Я с грустью подумал, что ни за что не смог бы составить фоторобот этого человека, даже если бы от этого зависела моя безопасность. Незнакомец не был уродлив, напротив, скорее приятен и симпатичен, как манекен в универмаге, запомнить физиономию такого можно было бы только, если бы у него чего-то не хватало: уха, глаза или, напротив, был неправильно сросшийся переломанный нос. Но нет, ничего примечательного отметить не удавалось. Передо мной сидел вполне заурядный человек.

— Пытаетесь вспомнить, видели ли меня раньше? — неожиданно спросил мужчина. — Напрасно. Мы не могли встречаться. У нас слишком разные интересы. Даже общие знакомые у нас появились совсем недавно. Нас объединяет, разве что, любовь к гонкам по шоссе.

Вот когда я по-настоящему испугался. Незнакомец явно намекал на недавнюю аварию! Это означало, что ничего приятного встреча с ним принести не могла.

— Вы меня знаете?

— Обязательно. Вы — Иван Хримов. Фантаст. Так?

— Что вам от меня нужно?

— Пока не знаю. Не могу сформулировать. Но уверен, что в дальнейшем вы нам обязательно пригодитесь.

— Кому это нам?

— Когда в ваших услугах появится нужда, вам обязательно сообщат, — ухмыльнулся незнакомец.

— Кто вы?

— Для вас я — Островский.

— Почему именно Островский?

— Люблю двусмысленности.

— Я не хочу вас никак называть.

Улыбка больше не сходила с уст незнакомца.

— Какой дурацкий каприз! Прикажут, и будете называть. А как вы думали? Нас с вами не спросят. Но надеюсь, что для вас я и впредь останусь Островским. А что, кликуха не хуже любой другой. Из ваших уст она будет звучать исключительно лихо. С некоторым нигилистическим привкусом. Как я люблю.

Поезд благополучно прибывал на станцию Пушкинская. Очень вовремя. Я встал, пора было выходить. Островский метнулся навстречу.

— В «Сладкоежку» собрались? Не советую, — тихо произнес он, но только идиот не почувствовал бы в его голосе угрозу.

— Какого черта!

— Сидеть!

Островский легонько ладонью толкнул меня в грудь, я не удержался и рухнул обратно на сиденье.

— Пожалуй, в морду вы, Иван Хримов, уже заслужили. Разок. Сейчас отслюню, за мной не заржавеет. А ведь вы сами виноваты. Нужно слушаться, когда вас просят об одолжении серьезные люди.

Было понятно, что драки не избежать. В голове у меня немедленно зашумело, наверное, поднялось давление. Я стал вспоминать, когда мне в последний раз приходилось размахивать кулаками. Не вспомнил, а если бы и вспомнил, разве бы это помогло? Шансы Островского выглядели явно предпочтительнее. Не приходилось сомневаться, что в предстоящем сражении он явный фаворит. А тут еще короткая прическа, нет, за волосы его не схватишь. Скула заранее заныла.

— Эй, сейчас же отойди от него! — неожиданно раздалось рядом. — Сейчас же!

Я поднял голову и увидел невесть откуда появившуюся поразительно красивую молодую женщину, решившую почему-то защитить меня от нападения странного Островского. Ее сжатые кулаки застыли, готовые к битве, что-то подобное мне приходилось видеть в фильмах с Марком Дакаскосом. Я был потрясен, никогда прежде со мной не происходило ничего более странного. Оставалось только удивляться, как же прекрасна может быть женщина, готовая к драке. Странные формы иногда принимает Божий промысел.

Островский, продолжая улыбаться, посторонился.

— Уговорили, — сказал он ехидно. — Я сегодня добрый. Но в «Сладкоежку» идти не советую. Мои товарищи могут вас покалечить, если застанут там. Не все специалисты в нашем славном коллективе такие же покладистые люди, как я. Мое дело предупредить.

Спасительница крепко держала меня под локоть, словно боялась, что я брошусь в драку. Конечно, она ошибалась, но у меня не было времени объясняться. Пора было выбираться. Девушка легонько подтолкнула меня к выходу. Островский остался в вагоне. Секунды тянулись потрясающе медленно, со скрипом. Наконец, двери захлопнулись. Слава Богу, инцидент можно было считать исчерпанным. Давно не испытывал такого облегчения.

Мы выбрались на поверхность. Ощущение гадливости, которое охватило меня во время разговора с Островским, постепенно сменилось устойчивым чувством страха. что-то уж очень быстро на меня вышли сослуживцы Михалыча. Кстати, что это за организация заинтересовалась мной? Островский назвал ее славным коллективом. Кого в наши времена могут назвать славными? Так и не сообразишь. Неужели, все дело в рассказе?

Девушка улыбнулась. Первое впечатление о том, что она необычайно красива, подтвердилось. Наверное, я еще не совсем безнадежен, если в метро за меня вступаются такие прекрасные незнакомки.

— Иван Хримов, — представился я, что-то надо было сказать. — А вас как зовут?

— Для вас я просто Настасья, — сказала спасительница, продолжая крепко сжимать мой локоть.

— Спасибо вам, Настасья.

— Пожалуйста.

— Мне показалось, что вы не испугались?

— Не испугалась.

— Почему? — искренне удивился я.

— В свое время я была чемпионкой Европы по ударам ногой по голове, — объяснила Настасья. — Островскому со мной не справиться. И он это знает.

— А я — фантаст, — похвастался я, мне показалось, что это признание позволит выглядеть солиднее.

— Фантаст Хримов. Такое не каждый день услышишь! Я думала, что так никогда и не познакомлюсь с фантастом Хримовым. А вот — получилось.

— Преувеличиваете.

— Нет, — жестко ответила Настасья.

Ее восторг казался наигранным. Возникла неловкость, будто меня только что отсканировали, тут же скрупулезно проанализировали полученные данные, оценили с пристрастием и по результатам обследования выставили строгую оценку. Впрочем, скорее всего положительную, если принять во внимание ту доброжелательную улыбку, которой Настасья меня наградила.

Она явно слышала обо мне раньше. Что именно? От кого? И ужасного Островского она знает. Там, в метро, они обменялись несколькими фразами, но незнакомые люди так не говорят. А это означает, что Настасья знает и сослуживцев пресловутого Михалыча. Забавно. Впрочем, это только так говорится: «забавно, мол», а на самом деле ничего забавного во всей этой истории нет. А наоборот.

— Спасибо, большое спасибо, — сказал я. — Ситуация была не безнадежная, но неприятная. Ваша помощь помогла погасить скандал. А мне скандалы не нужны.

Настасья промолчала. Почему-то она не уходила. Любое событие обязательно развивается по своим законам. В данном случае, после моих слов Настасья должна была ответить: «Я тоже не люблю скандалы. Постарайтесь больше не попадать в глупые ситуации. Всего вам хорошего»! И пошла бы по своим делам, весело постукивая каблучками. Но... она стояла возле меня, словно не понимая всей неловкости ситуации.

— Хотите мороженого? Угощаю, — спросил я, ничего более разумного в голову не пришло, не мог же я сказать: «Ну, я пошел, у меня дела. Прощайте». Это было бы крайне невежливо.

— Нет, не хочу мороженого.

— Я направляюсь в «Сладкоежку» и было бы глупо не воспользоваться случаем и не поблагодарить вас за помощь.

— Кофе, салат и два бутерброда с бужениной.

— Договорились.

Народа в кафе было не много. Пермяков еще не пришел. Мы выбрали столик в дальнем углу зала. Я заказал все перечисленное Настасьей, от себя добавил по фужеру шампанского и пирожные. Настасья заняла место у стенки, весь зал был у нее, как на ладони, никто не мог подойти к нашему столику незамеченным. Неужели она считает, что на нас могут напасть и здесь?

Впрочем, я быстро забыл о своих подозрениях. Настасья оказалась на редкость замечательной собеседницей. То есть, проявляла искреннюю заинтересованность в моих разглагольствованиях о трудных временах литературы (а о чем, спрашивается, я еще мог говорить с незнакомой красивой женщиной).

— Вы чувствуете себя одиноким? — Настасья задала совершенно неожиданный вопрос.

Я растерялся, но только на мгновение.

— Писатель по определению одиночка. Представитель творческого коллектива — это литератор. Кем быть, каждый выбирает самостоятельно. Естественно, что литераторов много больше, чем писателей. А настоящих писателей мало. И это правильно, общество нуждается в литераторах. Гордится писателями, но нуждается в литераторах. Парадокс, однако.

— А вы — писатель?

— Нет. Я — фантаст. А это, должен вам сообщить, совсем другая профессия. Третья.

— Так вы чувствуете себя одиноким? — повторила свой вопрос Настасья.

Вот пристала. Меньше всего мне хотелось анализировать свои отношения с писательским коллективом. Самые минимальные, кстати. Я решил отделаться шуткой и рассказал о том, что представляю многих из своих собратьев по перу красивыми осьминогами, прибывшими к нам на Землю с Бетельгейзе, звезды расположенной в созвездии Орион. Им рассказали, кто такие люди, они поняли, и стали писать популярные книжки. Очевидно, что стараться быть одним из них — глупо.

Настасья рассмеялась, оценила шутку. Но почему-то от ее жизнерадостного смеха мне стало не по себе. В последнее время я рассказывал эту хохму десятки раз самым разным людям, но впервые мне пришло в голову, что разумнее считать осьминогом с Бетельгейзе именно меня. По статистическим соображениям — их много, а я один.

— Хорошая шутка, — сказала Настасья. — Почему вам стало грустно?

— Пришла дурацкая идея. Показалось, что осьминог с Бетельгейзе, это я.

— Значит ли это, что вы считаете себя не одиноким, а чужим?

— Нет. Лучше быть одиноким, чем осьминогом.

— Нет, — почему-то ответила Настасья.

Это «нет», твердо произнесенное Настасьей, мне совсем не понравилось. За ним почудился недоступный мне подтекст. С некоторых пор меня стал раздражать даже самый невинный намек на тайны и секреты. Я уже был по горло сыт этой проклятой таинственностью. Я стал вспоминать, попадались ли мне в последнее время люди, которые бы общались со мной просто и ясно, без намеков на великую тайну, известную только им и не подвластную моему убогому пониманию. Таковых не оказалось. Отец — отправился по своим таинственным делам непонятно почему, и сейчас продолжает мне пудрить мозги через свою канцелярию. А почему ушла Анна? Очередная тайна. Внезапно я понял, почему отнесся к ее исчезновению так спокойно. Да просто я не поверил, что она на самом деле бросила меня. И ни на секунду не сомневаюсь, что она вернется, когда закончит поиски отца — наверняка все дело в этом. Зачем я так не вовремя вспомнил о нем? Но нельзя не отметить, что и сама Анна в последнее время стала изъясняться загадками. Она, например, как-то заявила, что я вспомнил отца очень вовремя. Объяснила ли она, почему так считает? Нет. Далее. Почему Михалыч стрелял в меня? Неужели и этот безумный поступок может получить логичное объяснение? Не исключено.

А зачем Пермякову срочно понадобился мой рассказ? Поделится ли он со мной своими планами? Нет, бормочет какой-то бред. Тайна? Очередная. А вот еще подарочки. Квасной патриот Гольфстримов застрял в своей деревеньке и изо всех сил пытается прибиться к местной общине, зачем? А литератор Пугачев с восхищением следит за тем, как вымирает человечество. И как не вспомнить о Нине? Не сомневаюсь, что среди всех перечисленных, Нина — самый таинственный персонаж. Вот она с приятелем останавливает меня на темной улице с нетривиальной просьбой, а затем неожиданно проявляет неподдельный интерес к литературе. Профессиональный, академический интерес, заметьте! А если окажется, что на темной улице ко мне приставала не Нина, тогда, будьте любезны, добавить в список таинственных людей еще двух человек. И вот, наконец, появились гадкий Островский и прекрасная спасительница Настасья. Нет слов. А ведь еще нельзя забывать о существовании начальников — официально признанных самыми загадочными существами во Вселенной. Приехали, вылезай! Просто мировой заговор.

Полный ужас, переходящий в кошмар! Существует, конечно, ма-аленькая вероятность, что все вышеперечисленные лица таинственны сами по себе, независимо от прочих, но верится в подобное чудо с трудом. Легче предположить, что все они — одна шайка-лейка. Наверняка, они соперники, противники и враги. Играют в свою игру, прекрасно отдавая себе отчет, что они делают и для чего. В отличие от меня.

Я и раньше слышал, что бывают в жизни ситуации, когда даже самых устойчивых и могучих людей охватывает паника. Но у меня такое состояние проявилось впервые. Нет, в панику я пока еще не впал, но близок к подобному конфузу, как никогда прежде. Выстоять помогают только присущие мне с детства легкомысленность и самоирония. Я догадался, что мне будет спокойнее, если срочно сумею сократить число таинственных людей. Одна операция по сокращению напрашивается. Достаточно предположить, что девушка с зажигалкой, Нина и Настасья одно и тоже лицо. А что? Тогда, в полумраке улицы, я совсем не разглядел лица Нины. Мне стало легче дышать.

Смущало только одно. Нет, не смущало, просто не кстати подумалось, что если это действительно так, то почему, спрашивается, девица называет себя Настасьей, почему не признается, что она — Нина? Самое смешное, что, болтая о судьбах литературы, я умудрился затронуть некоторые темы, обсуждавшиеся в переписке с Ниной. И мне показалось, что Настасья была в курсе дела. Само по себе это неважно — Настасья, Нина — какая разница. Непонятно мне только, зачем из этого делать тайну? Я назвал свое имя и фамилию, а это означает, что у моей новой знакомой был отличный предлог представиться по всей форме. Но она не воспользовалась случаем. Отсюда следует, что или она не Нина, или что-то скрывает. Можно только догадываться.

— Что-то не так? — спросила Настасья. — Вы рассказали мне литературный анекдот, а потом вдруг замолчали. Задумались? Я правильно догадалась?

— Можно и так сказать. Мне показалось, что мы с вами давно знакомы, что мы с вами переписываемся, что однажды в обмен на зажигалку я подарил вам свою книжку, но тогда получается, что вас зовут Нина.

— Ого! Вы мне льстите. Давно мне никто не говорил таких приятных слов.

— И все-таки, вы не ответили на мой вопрос.

— Нет, я не Нина. Но мне жаль, честное слово, это было бы здорово!

— Значит ли это, что вы знаете Нину?

— Вовсе нет, мы никогда не встречались. Но я слышала о ней. И я ей немного завидую. Вы говорите о Нине с неподдельным интересом, так что будет правильно сказать, что я завидую ей множко.

Точно, одна шайка-лейка. Я оказался прав. Продолжать беседу с Настасьей я больше не хотел, не люблю, когда мне дурят голову. Нужно было немедленно придумать тактичный способ отделаться от нее. На мое счастье заверещал мобильник. Пермяков трогательно извинился и сообщил, что прийти не сможет. Сказал, что о месте и времени новой встречи сообщит дополнительно. В голосе его не чувствовалось ни грамма раскаяния или сожаления. Я рассмеялся. Врет, бродяга! А чего еще ждать от человека, который демонстративно, подозреваю, не первый год ломает передо мной комедию, изо всех сил скрывая свое истинное лицо, свою тайную жизнь.

— Я так поняла, что ваша встреча откладывается? — спросила Настасья.

— Да. Не сложилось.

— Вы расстроились?

— Нет, — рассмеялся я. — Пусть Пермяков расстраивается. Это ему понадобился мой рассказ. А я, так, погулять вышел.

— Это очень хорошо, — с некоторым облегчением, как мне показалось, сказала Настасья.

Я расплатился. Мне хотелось остаться одному. Но придумать, как об этом сообщить Настасье, не мог. Не хотелось обижать девушку. Но... в таких случаях нужно всегда говорить прямо и честно. Чтобы не возникло потом недопонимания.

— Простите, Настасья, мне пора. К сожалению, не смогу вас проводить. Дела.

Она кивнула.

— Может быть, еще увидимся, — произнес я дежурную фразу. — А сейчас мне нужно на улицу Звенигородскую, а вам?

— Продолжу свое путешествие на метро, — Настасья улыбнулась. — До свидания, Иван.

— До свидания, Настасья.

Мы вышли на улицу. Я с замиранием сердца следил за тем, как она удаляется. Можно было предположить, что Настасья будет передвигаться зигзагами, постарается затеряться в толпе, освободиться от контроля, а затем украдкой, как это принято у окружающих меня таинственных людей, возобновит слежку, но она шла прямо и спокойно, ни разу не обернувшись, словно уже успела забыть о моем существовании. Я соврал про Звенигородскую, и Настасья, в свою очередь, могла соврать. Но она исчезла в дверях станции метро. Я позволил себе вздохнуть с облегчением. Вроде бы пронесло.

Мне хотелось побыть одному. Не потому, что я решил без помех обдумать сложившуюся ситуацию. Наоборот, мне не хотелось думать. Я не чувствовал себя способным решить эту задачу, поскольку не обладал достаточной информацией. Вот если бы кто-нибудь из героев разыгрывающегося передо мной фарса, в котором мне отведена незавидная роль простака, честно рассказал об известной ему части сценария, не исключено, что я бы смог разгадать всю шараду.

Внезапно до моего плеча мягко дотронулись. С детства запомнилось, что именно так пятнали во время игры в догонялки.

— Очень быстро перемещаетесь, Хримов. С трудом вас догнал.

Я обернулся. Передо мной стоял Пермяков, он тяжело дышал. Действительно, догонял.

— Давайте рассказ.

— Сначала расскажите, зачем он вам понадобился? Распоряжение начальников?

— Отстаньте. Во-первых, я не знаю. Во-вторых, даже если бы знал, не сказал. Давайте рассказ.

— Подождите. Почему вы не пришли в "Сладкоежку"?

— А зачем вы привели девицу?

— Так получилось.

— Так получилось, — не слишком удачно передразнил меня Пермяков. — Я вам сказал прийти с рассказом, а не с девицей.

Разговор зашел в тупик. Пришлось отдать рассказ.

— Есть на флешке, есть на бумаге. Что вы возьмете?

— Очень хорошо, — сказал Пермяков, выхватил у меня из рук папку с рассказом, быстро проверил ее содержимое и без лишних слов спрятал в дипломат. — О дальнейших действиях я вам сообщу.

Он решительно развернулся и отправился к своей машине. Все, что он хотел сказать, он сказал, больше в этой точке пространства его ничто не задерживало. В момент передачи текста мне почему-то расхотелось сотрудничать с Пермяковым, я почувствовал некоторое неудобство, как будто допускаю серьезную ошибку, связавшись с ним. Никаких оснований для подобного заключения у меня не было. В конце концов, я сам должен быть заинтересован в том, чтобы рассказ опубликовали. Так принято думать. Правда, не понимаю почему. Кому я должен? Кто эти люди, которые лучше меня знают, что мне нужно? Однако, я добровольно приехал, чтобы передать рассказ Пермякову, и я его передал.

Кстати, я не мог не отметить перемену в поведении Пермякова. Едва рассказ оказался в его руках, он, по многолетней привычке, стал считать себя моим хозяином. Он немедленно уверился, что отныне моя судьба полностью в его власти (захочу — напечатаю, захочу — не напечатаю). Отсюда и внезапная резкость и заметное пренебрежение, проскользнувшее в его поведении. Таковы были сложившиеся правила игры. Или печатайся, или умирай. Впрочем, я в эти игры не играю. Не мной они придуманы, не мне им и подчиняться. Неужели Пермяков об этом не догадывается? Дурачок. Удивительно, но у издателей мозги работают совсем не так, как у писателей.

Кстати. Мне показалось, что было бы здорово оформить письма к Нине, в которых я комментировал фантастические книги, в виде самостоятельного текста. А что? Нину, вроде бы, мне удалось убедить относиться к фантастике с уважением. А если отыщется еще триста человек, которые прочитают избранные места из нашей переписки и признают, что фантастика вполне пристойное занятие, я буду искренне рад.

Дома я отыскал отправленные ранее письма и собрал их в один файл. Осталось только выбросить все личное, придать оставшемуся тексту формальный характер и — готово.

Забавно, но подборка получилась бы другой, если бы со мной не случилось то, что случилось. Если бы поголовье людей не сокращалось, литература не умирала, начальники не построили бы свои дома-штыри, Анна не ушла от меня, отец не играл в конспирацию, а Михалыч не попал в аварию. Но, как принято говорить, это была бы совсем другая история фантастики.