Чужой для всех. Книга 2

ГЛАВА 5

Какой мальчишка не любит поезд, с красивыми зелеными вагонами, с мощным паровозом впереди, стоящим на парах, с приветливыми проводниками.

Огромный паровой котел с дымящейся трубой и огнедышащей топкой, стальные, почти в рост человека ведущие колеса, выкрашенные в красный цвет, с невероятным шумом и шипом, делающие первый проворот могучим кривошипно-шатунным механизмом — все это вызывает неподдельный интерес и восхищение у каждого мальчишки. Выпуская пар, паровоз, словно гигантский бык, по команде машиниста трогается в путь.

На это творение рук человеческих можно смотреть часами.

Степан Криволапов, переодетый в новенькую форму танковых войск с отложенным воротником, обшитым розовым кантом по краям и широкими лацканами на укороченной курточке, в погонах унтер-фельдвебеля, с железным крестом третьей степени на груди, стоял на перроне железнодорожного вокзала и любовался паровозом. Рядом с ним величаво расположился большой чемодан майора Ольбрихта, оббитый по краям железными уголками. Тут же стоял и его, Степана, туго набитый вещевой ранец.

С детских лет, когда Степана увозили в Самару в детдом, через маленькое окошко вагона телятника, он был поднят на руки выше к воздуху, он увидел впервые в жизни паровоз и полюбил его навсегда. Он на всю жизнь запомнил ту летнюю картинку, отпечатавшуюся в памяти словно фотография. Толпу людей, спешащую попасть в простой вагон и занять лучшие места. Крик, давку, строгого кондуктора в форме. Чуть поодаль, красивый, зеленый вагон. Важного генерала с саблей, при орденах и в буденовке. Плачущую женщину с девочкой на руках. Их момент прощания. Духовой оркестр. Цветы. Солнце. Шипение паровоза, удаляющиеся вагоны. Все это предстало перед его взором как будто наяву. Он помнит, тогда его охватила до слез, мальчишечья зависть и грусть, к тем, кто уехал в красивом поезде.

Его поставили на пол, и чтобы не ревел, он был самый маленький из всех новых детдомовцев, сунули в руки большой пупырчатый огурец и кусок ржаного хлеба. Это было давным-давно, кажется, ему шел тогда шестой год. Конечно, он видел позже поезда, особенно, когда призвали в Красную Армию, когда началась война, но просто, спокойно смотреть и любоваться мощью паровоза и всего поезда, ему не приходилась, ни разу.

Это был первый случай, когда он находился вблизи паровоза. Он бы рад такому случаю. Он искренне был рад, что скоро поедет в мягком пассажирском вагоне в Берлин. Он отчаянно ждал этого момента.

Паровоз уже был подцеплен к пассажирско-санитарному составу, и проходил последнюю проверку перед отходом. Суровый машинист в черной одежде выглянул через окно и дал предупредительный свисток, выпустил пар. Мастеровые с длинными молоточками под присмотром жандарма обстучали буксы. Санитары заносили в вагоны последних раненых. Редкие отпускники, среди них не только офицеры, но и солдаты, и сержанты Вермахта, стоя на перроне, докуривали дешевые сигареты. Прошло охранное отделение поезда к полуплатформе, прицепленной за паровозом, где уже находился пулеметный расчет.

Криволапов стоял возле паровоза, смотрел на него и улыбался. Улыбался этому великану, улыбался весеннему солнцу, улыбался потому, что был молод и здоров, потому что получил воинское звание младший сержант и был награжден высокой наградой. На какое-то время, глядя на паровоз, он задумался о своей жизни, о своей нелегкой сиротской судьбе. «Вот оно как бывает, «кому лютый враг, а кому и мать родная». Разве так бы у него жизнь сложилась, если бы родителей не расстреляли? Если бы не прискакали на тачанках, сволочи красные…? Из рассказа тетки знает, что окружили их Осиновку, что в Курдюковской волости на Тамбовщине жидобольшевики и потребовали выдать селянам восставших крестьян. Те, ни в какую, нет, мол, у нас бандитов в селе. Тогда отобрали 60 человек заложников, в том числе и его родителей, а он у матери на руках к груди припал, и выставили охрану. Два часа политкомиссары дали время на раздумье и предупредили, не выдадут бандитов, расстреляют первую партию заложников. Никто в это не хотел верить. Как можно было без вины виноватыми сделать. Прошло время, вывели 21 человек, зачитали постановление и расстреляли… — У Степана навернулась слеза от воспоминаний, — ничего ведь не чурались гады, хотели и его малютку положить у стенки сарая. Тетка в ногах валялась, еле упросила оставить живым».

— Унтер-фельдвебель! — вдруг кто-то резко позвал Криволапова. Но, Степан так задумался, что не обратил внимание на окрик. — Унтер-фельдвебель, кто-то второй раз окликнул его и постучал по плечу. Он обернулся и обомлел, рядом, напротив, стоял патрульный наряд жандармерии. Степан вытянулся во «фрунт».

— Хватит глазеть на паровоз, как белая ворона, сержант, — с усмешкой произнес начальник патруля. — Иди, занимай свое место, счастливчик. Через 20 минут отправление.

— Что? Что вы сказали? — промямлил на немецком языке Криволапов, не понимая дословно офицера и оглядываясь по сторонам, где может быть майор Ольбрихт.

— Что вы крутитесь унтер-фельдвебель, словно в штаны наложили. Предъявите ваши документы, — потребовал лейтенант, обратив внимание, что тот говорит с непонятным акцентом. Патрульные солдаты с сытыми, обветренными лицами тоже насторожились, и направили автоматы на испуганного танкиста.

Криволапов, волей судьбы прибившийся к Францу Ольбрихту и став сержантом, одев, форму врага, без него чувствовал себя совсем одиноким и терялся, когда к нему обращались немцы, особенно при выполнении служебных обязанностей. Он их, практически не понимал и, готов был, либо бежать от страха, либо разрядить в них всю автоматную обойму, чтобы подавить этот страх. Вот и сейчас он, подав свои документы офицеру, зная их безупречную натуральность, скользнул рукой к кобуре, где имел свое законное место Вальтер 34, -подарок его благодетеля. — Где же все-таки майор Ольбрихт? Стоял ведь на перроне у вокзала, прощался с адъютантом Ремеком, — сверлила одна единственная мысль в голове Степана.

— Следуйте за мной унтер-фельдвебель, для выяснения обстоятельств, — начальник патруля указал рукой в сторону полицейского участка.

— Nein! Nein! — возразил Криволапов. — Никуда я не пойду, господин лейтнант. Хоть убейте, не пойду, — заголосил Степан. — Я денщик майора Ольбрихта и охраняю его «коффер».

— Вы русский! — панически вскрикнул офицер, — «партизанен»- и схватился за пистолет. — Арестовать его.

— Гер майор! Майор Ольбрихт! Помогите! Караул! Убивают! — заорал еще громче Криволапов, сопротивляясь патрульным солдатам, которые выкрутили ему руки и повалили лицом на отпускной чемодан «Большая Германия».

Вокруг патруля стали собираться редкие зеваки из среды отпускников солдат и сержантов. Не зная причины потасовки отдельные из них, а это были, конечно, танкисты, встали на защиту Криволапова.

— Смотри, Ганс, завалили нашего танкиста тыловые крысы.

— Да, вижу Отто, ты посмотри на них, на их морды. Сало, яйко, млеко — пройдут по домам, вот тебе и пасхальный подарок, а вечером кино, шнапс и проститутки. В окопы их, вшей кормить. Зажрались мерзавцы.

— Эй, колбасники, — бросил безбоязненно длинноногий Ганс, — отпустите танкиста. Три на одного — не честно.

— Господин лейтнант, — поддержал друга Отто, — отпустите танкиста, кавалера железного креста.

— Разойдись по вагонам! — спокойно, но строго, осадил говорливых отпускников начальник патруля, — и, не обращая внимания на ропот толпы, добавил, — сдам вас начальнику жандармерии, и Рейх не досчитается двух младенцев, вами зачатых в отпуске.

— Отставить, лейтнант! — раздался вдруг издали грозный окрик Ольбрихта, который прихрамывая, опираясь на трость, спешил к Криволапову. — Вы что себе позволяете офицер! Что вы здесь устроили самосуд, — налетел как коршун Франц, на начальника патруля подойдя ближе. Толпа тут же расступилась, пропуская грозного майора. — Это мой денщик, он охраняет мои вещи, мой чемодан.

— Господин майор, но он русский? — удивленно возразил лейтенант и дал отмашку патрульным солдатам отпустить Криволапова.

— Да хоть черный нигер лейтнант! Какое вам собачье дело. Вы проверили его документы?

— Да проверил.

— Все в них в порядке?

— Так точно!

— Вы видите, что перед вами стоит герой Вермахта, фронтовик, награжденный железным крестом, танкист. Вместо того чтобы помочь ему донести вещи и посадить в вагон вы устроили здесь гвалт. Вы плохо выполняете свои обязанности лейтнант, — Франц был возмущен таким отношением к своему подчиненному, ставшему другом. — Это возмутительно лейтнант.

Молодой офицер, начальник патруля опешил от резких наскоков Ольбрихта, но он был при исполнении обязанностей и не сдавался. — А, вы господин майор, предъявите свои документы. Кто вы такой!

— Что! Что вы сказали лейтнант? Я вас посажу сейчас в карцер за незнание обязанностей устава Риберта. Как нужно обращаться к офицеру, старшему вас по званию.

— Начальник патруля лейтнант Бремер, — тут же приложил лейтнант руку к фуражке. Разрешите обратиться гер майор.

— Не разрешаю, лейтнант. Продолжайте выполнять свои обязанности в другом месте. Кругом! Я сказал кругом!

Патрульная команда, недоумевая, но, не высказывая слов пререканий, не оспаривая приказ майора, развернулась и пошла вдоль вагонов в конец поезда.

Майор Ольбрихт сопроводил патрульный наряд хмурым, продолжительным взглядом. — Вы чего стоите? — обратил он свое внимание на отдельных зевак, которые, докуривая сигареты, обсуждали инцидент патруля с фронтовиком майором и не уходили. — Разойдись по вагонам, как сказал начальник патруля. Отправление через пятнадцать минут. Шагом марш! — Солдаты и сержанты послушно и безропотно выполнили его приказ.

Франц всем корпусом надвинулся на Криволапова. Тот стоял помятый, растерянный, злой и теребил в руках свалившуюся во время потасовки пилотку танкиста. — Учи немецкий язык Криволапов, если хочешь уцелеть. Иначе пропадешь в Берлине, — выдавил зло из себя Ольбрихт. — Я не всегда смогу оказаться рядом и придти к тебе на помощь. Хотя тыловой патруль обнаглел. Все документы ведь были в порядке.

— Спасибо господин майор, — извинился Степан, шмыгнув носом. — Я думал…

— Думал, думал, — перебил его Франц и улыбнулся, — Как говорит ваша пословица «Индюк думал да в щи попал».

— Не так господин майор, — уже повеселел и Криволапов, — в суп попал.

— Какая разница Степан. Не поспей я вовремя, ты точно бы в суп попал на обед полевой жандармерии. Ну, хорошо, что хорошо кончается. Бери чемодан, Франц стукнул по нему тростью и идем в седьмой купейный вагон. А с патрулем надо вот так разговаривать, как я унтер-фельдвебель.

— Слушаюсь, господин майор. — Степан одел пилотку, пригнул ухарски его верхний край, накинул за плечи увесистый ранец с личными вещами, ухватился за кожаную ручку чемодана и, пыхтя, поторопился за прихрамывающим Ольбрихтом…

Паровоз на всех парах, иногда с протяжным гудком, гнал санитарно-отпускной состав в сторону польской границы. Километр за километром он быстро пожирал оккупированное пространство. Навстречу неслись разоренные города, села и смерть поверженного края. Однако в вагонах царило общее оживление. Военная обстановка за окном не приводила отпускников в уныние. Все к ней давно уже привыкли. Тем более, впереди раскрывалась красочная перспектива элементарного домашнего отдыха. После опостылевших окопов, изнурительной борьбы с холодом, голодом, вшами и самое главное страхом перед ожидаемым наступлением русских, отпуск на родину для фронтовиков Вермахта Центральной группы войск казался манной небесной, посланной всевышним Господом.

Разночинные отпускники из среды солдат и сержантов в поезде быстро находили общий язык. Уже через короткое время после знакомства на общие столы ими выкладывались отпускные запасы, выданные накануне вечно ворчливыми, но уважаемыми штабс-фельдвебелями. Консервированная колбаса, маргарин, галеты, мармелад, кофе в термосах, и много-много картошки, и самое главное — шнапс, да купленные на перроне у лотошников разносолы — все было аккуратно порезано и разложено на ровные порции. Неприхотливая снедь готовилась быть поеденной и переваренной солдатскими закаленными желудками в этот чудный майский день.

Фронтовики Вермахта, герои Вермахта ехали в отпуск в Фатерлянд. Им позволялось все. Им прощалось все. Они это право заслужили уже тем, что сражались на Восточном фронте. Тем более, исходя из доктрины, выдвинутой Геббельсом, каждый отпускник, независимо, женат он или холост, должен был в отпуске оставить после своего пребывания одного, двух, а то и трех зачатых Гансов. Родине требовались солдаты, чистых кровей. А их с каждым годом становилось все меньше и меньше.

В эту солдатско-сержантскую атмосферу разгула и веселия, царившую в простых солдатских вагонах отпускников, должен был попасть и новоиспеченный унтер-фельдвебель Степан Криволапов. Но, майор Ольбрихт не был уверен, что Степан дружно вольется в отпускную среду закаленных фронтовиков и будет признан ими своим. Несмотря на свой веселый нрав, Степан, как подметил Франц не единожды, был обидчив, стеснителен и порядком закомплексован и свои проблемы решал коротко, перо в бок. Предвидя возможный конфликт по пьянке, он, от греха подальше, взял своего верного русского «камраден» под свою опеку и разрешил ехать в своем офицерском купе, занимаемым им одним по броне командира корпуса, хотя этот поступок противоречил уставу.

Насмотревшись в окно на унылые военные пейзажи, Франц, так как дело подходило к обеду, предложил Степану пойти в вагон-ресторан. Несмотря на военное время, немцы не отказывали себе в культурном отдыхе и спокойном продолжительном обеде, если позволяла обстановка. Здесь как раз был тот случай.

— Господин майор, — запротестовал сразу Степан, — какой из меня ресторатор. Не пойду. Я вилку никогда не держал в руках. Вместо ножичка финкой резать буду мясо. Я клоуном буду выглядеть. Вас опозорю. Не надо ходить в ресторацию, господин майор.

— Ты серьезно говоришь Степан?

— Еще как серьезно. Я же детдомовский, господин майор. Я вам говорил об этом, вы не помните. Мамку и батяньку красные комиссары расстреляли, когда я еще «сиську» держал. Один я на свете, никого у меня нет. Тетка видать уже померла. Ни кола, ни двора. Вот вы меня подобрали. Благодарствую вам. Я же за вас глотку всем перегрызу. Вот так, — и Степан чиркнул ногтем большого пальца по своему горлу. — Рассудите сами, — с горячностью, свойственной его неуравновешенной натуре, убедительно продолжил он, — откуда политесу с деликатесом взяться? Порешили мамку и батяньку краснозадые. За что, спрашивается. А? Господин майор!

Франц посуровел, но не вступал в неожиданно завязанный разговор с Криволаповым. Пусть выговорится после стресса с патрулем. Это полезно. Он знал по себе. — Он собирался было уходить один в вагон-ресторан, но остановился, присел на мягкий диван дослушать причитания русского друга.

— Ведь после этого пошла моя жизнь по лезвию ножа, — закрутил вдруг витиевато фразу Степан, изливая свою душу командиру. — Не один комиссар уже пожалел на том свете, что встретился со мной. Я обиды не прощаю, — сказав так, Криволапов прищурил глаза, отливавшие в этот момент стальным отблеском, и посмотрел в глубину окна как, будто бы там, за окном, стояла глубокая ночь, и он кого-то там высматривал, готовясь к схватке. Но через несколько секунд он встряхнул своей чубастой головой, как бы отмахиваясь от наваждения и быстро меняясь в настроении, подарил Францу свою веселую, обаятельную улыбку, показав ему свои крепкие здоровые тридцать два зуба.

— Давайте вот здесь, разложим полянку, господин майор. Прямо в купе, — предложил, он. — Не откажите новоиспеченному унтер-офицеру. Отдохнем по-человечески, поговорим по душам, выпьем по чарочке, раз выпал нам такой фарт от судьбы и вы меня приютили в своем купе. Дорога ведь дальняя. Я запасливый, у меня все с собой есть. Да же самогон. Чистейший первач. Перед отъездом на рынке выменял на свои поношенные сапоги, мне к форме ботинки положили. Не первач — божья роса. — Глаза Степана горели лихорадочным блеском, в предвкушении приятного сабантуя. — Вот смотрите, — и он суетливо полез вниз за вещевым ранцем.

— Соглашайся Франц, сержант дело говорит, — вдруг заговорил мозговой передатчик голосом Клауса. — Степан твой друг, и его одного оставлять нельзя. Держитесь вместе. Свою чопорность задвинь подальше майор, здесь она неуместна.

— Хорошо Степан, — вдруг согласился майор Ольбрихт, — обедаем здесь. Накрывай, как ты сказал, свою поляну.

— Вот эта команда! Вот это командир! — Шумно хлопнул ладонями от удовольствия Степан и потер их в предвкушении обильного чревоугодия. — Айн момент, гер майор. Вы еще узнаете, на что способен Степан Криволапов.

— Подожди Степан выкладывать свои продукты, — остановил его Франц. — Они еще пригодятся тебе. Возьми угощение от командира корпуса. Достань мой чемодан.

Щелкнули замки и Одьбрихт, под удивленные взгляды Криволапова, выложил на стол деликатесы военной Европы: от испанских оливок и салями, до французского коньяка.

— Зер гут, зер гут, господин майор, — заглядывая через плечо офицера, восхищался продуктами Степан. — Вот это Европа, я вам скажу. Вот эта фарт. — У Степана засосало под ложечкой от запаха свиного балыка, и появилось легкое головокружение от вида баночки голландских шпрот.

Выделяемый поджелудочный сок немедленно затребовал, пиши для переработки.

— Вы идите, идите, погуляйте господин майор, — Степан выпрямился, отстранившись от Франца, предоставляя выход, — осмотритесь по вагону, а я сам приготовлю, не беспокойтесь и пробу сниму, как положено перед обедом. Будет все по высшему классу. Мама не горюй. Я же лучший профессионал детдома по накрытию столов. «Битте шен»!

— Хорошо, хорошо, — удивился Франц, ретивостью своего младшего товарища. — Я тебе доверяю. Позовешь, когда стол к обеду будет готов.

— Не беспокойтесь.

Франц поправил на себе форму, взял трость и с достоинством вышел в коридор вагона…

— Господин майор, наш первочек попробуйте. От вашего Французского коньяка у меня одна сухость во рту и икота.

— Найн, найн.

Но захмелевший Степан, невозмутимо, не реагируя на отказ Франца, держа двухлитровый бутыль самогона, чуть подрагивающими руками налил ему и себе в стаканы слегка мутноватой, издававшей специфический запах, жидкости. — Пробуйте господин майор, труба зовет!

— Найн, — еще раз возразил Франц, но поданный Степаном стан взял и стал внимательно рассматривать через стекло сизовато-дымчатую жидкость. Есть, и пить уже не хотелось. Его клонило ко сну. — Франц, — вдруг застучали молоточки в его висках. — Ты выливай это пойло в мою половину мозга. Это же русское виски. 70 градусный первач. Достояние Советов. Пей, не отравишься дружище. Помни, у тебя две головы и два мозга. Чтобы их залить надо не одну бутылку виски осушить, — довольный своей рифмой, засмеялся в правом полушарии изрядно захмелевший Клаус.

— Может, хватит Клаус пить? — Франц мысленно сопротивлялся другу.

— Подвинься майор, спецназ идет в атаку. Долой рабство!

Рука Франца, помимо его воли, вдруг сильно сжала стакан, чуть не раздавив его, поднесла ко рту, приподняв локоть до высоты правого уха и резким движением залило жгучее синеватое содержимое в горло.

— Вот это по-нашему, вот это по-русски! — крякнул от удивления Криволапов, — огурчиком, огурчиком закусите. — Степан услужливо подал Францу ядреный бочковой огурец и опрокинул в рот, догоняя командира, свою мутную жидкость. Затем он положил белоснежный, шириной в ладонь отрезанный кусок сала на хлеб и подал его Францу. — Битте, гер майор. Дас шмект ист гут!

— Гут-гут, — пьяный Франц с удовольствием поглощал бутерброд с салом. — Ну, ты и шельмец Степан, — вытер губы о салфетку, разделавшись с всемирно признанным крестьянским продуктом, — улыбнулся добродушно он. — Я, еще никогда так не напивался. Скоро мы захрюкаем и будем жирными от твоего сала как Герман Геринг, — и немецкий майор, интеллигент по крови, сделал несколько гортанно - носовых вдохов и издал звуки подобно хрюкающему поросенку и засмеялся громко на все купе.

Его гогот поддержал и Степан. — Что там пить, гер майор, смеясь, и наклоном головы указал он на самогонку. Бутылка коньяка уже каталась пустой под столом. — При такой закуси, мне придется в Бресте выходить за добавкой.

— Да-да ты прав. Генерал постарался. Он ценит и любит меня. Но выходить, не разрешаю. Ты понял унтер-фельдвебель? Не раз-ре-шаю! Вот за генерала Вейдлинга надо выпить. Разливай свой «первачш» Степан.

Криволапов видел, что майор Ольбрихт прилично захмелел и ему требовался перерыв. Да и он себя чувствовал неважно, его подташнивало. Того и гляди испортишь праздник души. Надо срочно дыхнуть кислорода. — Разрешите сделать перекур, господин майор?

— Покурить, оправиться разрешаю, — «И-кк», — икнул вдруг Франц, — но недолго. Вперед, Степан. — Франц сомкнул глаза и подпер голову рукой, которая как ему казалась, стала чугунной.

— Вы прилягте, господин майор, поспите часок. А я выйду, покурю.

— Вперед, фельдвебель, покурить, — Франц махнул ему рукой.

Степан уложил Франца на диван, не снимая с него одежды и сапог, взял офицерские сигареты, зажигалку, расслабил черный галстук, давивший шею и слегка покачиваясь, вышел в тамбур.

Но не успел он сделать несколько затяжек, как по вагону разнесся женский смех. В его сторону направлялись легкой раскрепощенной походкой две молодые особы женского пола. Весело переговариваясь, находясь в привычной для них среде, они открыли дверь и вошли в тесный тамбур. Степан чуть не проглотил сигарету, от нарисовавшейся парочки. Ярко-красные, открытые поцелую, пухлые губы первой незнакомки, вырывавшаяся на волю, словно трепетная птица из клетки из легкого крепдешинового платья грудь, моментально подействовали на Степана, как красный платок тореадора на быка. — Мать, моя женщина, — присвистнул он и ладошкой без стеснения хлопнул первую девушку по выпуклой попке.

— Ай, — завизжала пухленькая блондинка, отстраняясь от него.

— Дальше путь закрыт, дамочки, — с вызовом, выпустив дым колечками, произнес Степан и придержал рукой дверь, выходящую в соседний вагон ресторан.

— Валя, да он русский, смотри, — воскликнула радостно и удивленно курносая девушка, которую приласкал ладошкой Степан.

— Кто ты чубастый? Как ты здесь оказался? — бесцеремонно, не боясь русского незнакомца в немецкой форме, одернула его длинноногая брюнетка и зло обдала высокомерным взглядом.

— Я то из нашенских, а вы, куда рулите сучки? — изменил тон разговора Степан, скривившись. Он явно не ожидал такого жесткого отпора от «немецких подстилок».

— Куда надо туда и рулим, пропусти малявка.

— Что? Что ты сказала, повтори? — Степана, героя Вермахта, танкиста с большой буквы, давно никто так не обижал. Пьяная кровь моментально прилила к голове. Он выпрямился, схватил девушку за руку и с силой потянул к себе. — Сейчас ты меня всего лизать будешь б….ь фашистская. Я тебя дуру научу как разговаривать…

Но не успел он уточнить с кем разговаривать, как открылась дверь, и в тамбур втиснулся высокий лощенный немецкий офицер в звании капитана люфтваффе.

— Хальт, — закричал он, увидев, как Степан выкручивает руку его пассии и, выхватив пистолет из кобуры, направил на Криволапова. — Ты что позволяешь себе, унтер-фельдвебель! Отпусти девушку или я всажу пулю в твой бронетанковый тупой лоб, мерзавец.

Степан отпрянул назад, оттолкнув девку на офицера. Его лицо исказилось невероятной злобой. Брюнетка вскрикнула от испуга, а затем дико завизжала, увидев в его руках непонятно откуда возникшую финку.

— Прирежу всех, гады! — прокричал Степан с пьяного угару и моментально сгруппировавшись, вытянув правую руку вперед, бросился с ножом на офицера.

Но в это момент, какая-то неистовая сила подбросила в воздух впереди идущую нагруженную песком полуплатформу и размела ее в щепы. Паровоз вздыбился вверх и как раненый бык, страшно грохоча, объятый пламенем, завалился набок. Следовавшие за ним вагоны, с диким скрежетом стали складываться в гармошку, набегая один на другой и, сваливаться с насыпи.

Криволапова с силой отбросило на тамбурную стенку, и он, вскрикнув от боли, как мешок свалился на пол и на какое-то мгновение потерял сознание. Очнулся от стонов и всхлипываний в углу. С трудом открыв глаза, непроизвольно дотронулся до огромной шишки на голове и скривился от боли. Его сильно подташнивало. — Я жив и в этот раз, — мелькнула первая мысль. Глянул в угол и чуть удержался от рвоты. Окровавленная троица, изрезанная осколками, перемешанная друг с другом, образовав странного паука, лежала напротив и стонала в агонии. — Мамочка, мамочка, мне больно, помоги, — лепетала побледневшими губами длинноногая брюнетка, держась за бок. Ее нелепо задранное белое платье в горошек быстро пропитывалась кровью, обильно сочившееся из пулевой раны.

Степан, плохо соображая, опираясь о стенку, поднялся на ноги. Кровь, хруст разбитого стекла, женские стоны травили душу. Но помочь этим людям было не в его силах. Он осторожно переступил через ногу пухленькой блондинки, которая исходила кровью из глубокого пореза на шее и прощаясь, с состраданием, глянул на нее, и еле успел отвернуться, как фонтан европейской закуски и белорусской самогонки неудержимо вырвался наружу и зловонной массой обдал немецкого офицера, который шевелясь, протягивая руку, хотел ему что-то сказать. — Фу, — облегченно вздохнул побледневший танкист и отодвигая тела дверью, выскочил из тамбура. Надо было спасаться самому. Надо было спасать майора Ольбрихта.

К счастью вагон удержался на рельсах. Пошатываясь, не замечая стрельбы, и осыпавшихся оконных стекол, и пробегавших мимо, ошалело кричащих немцев, он, держась за стенку, добрался до своего купе. К его большой радости майор Ольбрихт был жив и практически не пострадал, не считая ссадины на лице.

— Криволапоф, — крикнул он, увидев Степана, — где тебя черти носят, бегом бери свои вещи, уходим. Это партизаны!

Несмотря на заторможенное сознание, Степана несколько удивила решительность и напор, с которым встретил его командир. Странно, пятнадцать минут назад он был сильно пьяный, а сейчас, почти трезв и рассудителен. И главное, без синяков и он, вспомнив о своей шишке, скривился от боли. Железный однако организм у командира, можно только позавидовать. Но дальше этого предложения мысли не пощли.

— Быстрее, что ты возишься, как рохля, — вновь подогнал его Франц, защелкивая на замок небольшую кожаную сумку.

Степан, молча, и торопливо забросил ранец за плечо и ухватился за чемодан майора.

— Проклятье, оставь этот чемодан, все необходимое я уложил в несессер. Не туда, куда ты прешься, оттуда стреляют. — Он резко за руку остановил Степана, который рванулся на выход через дверь. В эту минуту ухнула малокалиберная пушка, но первый снаряд, пронеся выше, не попав в поезд. Видимо стреляли без прицела. Пулеметно — оружейный огонь партизан по составу усилился. Пули как жучки короеды превращали вагоны в решето, находя помимо древесины и человеческую плоть. Стреляли только с правой по ходу движения поезда, стороны. Послышалась и ответная неорганизованная стрельба уцелевших отпускников и охраны поезда.

Франц, а вернее Клаус, мгновенно оценил ситуацию, которая складывалась не в их пользу. Он вскочил на диван и мощнейшим ударом левой здоровой ноги, разнес оконное стекло вдребезги. Затем сбил тростью остатки из краев рамы и резко скомандовал. — Прыгай Криволапоф, я за тобой.

Степан не раздумывая, бросил в окно свой ранец и, сгруппировавшись, со стола пригнул вперед. За ним выскочил и майор Ольбрихт, не забыв свою трость, подарок Вейдлинга. Добежав до сваленного и поджаренного словно мамонт, паровоза, они поняли что произошло.

Впереди находился небольшой железнодорожный мост через реку. Партизаны хотели подорвать поезд, когда тот должен был проходить по нему, но что-то у них не вышло. На мину наскочила впереди приставленная полуплатформа.

— Уходим вниз к реке, — быстро скомандовал Франц, — там за рекой в пяти километрах полевой аэродром. Перед отъездом я просматривал карту. Это, похоже, мост через реку Щара.

— Подождите, господин майор. Одну минуту, — Криволапов остановился.

— Что еще случилось, Степан? — возмутился Франц.

— Вы идите, я вас догоню. Надо лесным братьям пощекотать нервы. Руки прямо чешутся. Это надо же так испоганить первый за четыре года отпуск, — Степан зло сплюнул.

— Степан, — Франц в упор посмотрел на Криволапова. Их глаза встретились, — береги себя, ты мне дорог.

— Спасибо, господин майор, я буду помнить об этом. — Степан сделал шаг вперед и протянул командиру руку. Франца не смутила фамильярность подчиненного, слишком много было пережито вместе. Он ответил крепким рукопожатием. — Догоняй, я буду ждать.

— Не беспокойтесь, я живучий. Вы же знаете. Вы еще станцуете танго на моей свадьбе. Все бегите.

— Пусть господь охраняет тебя, — махнул рукой Франц, сжатой в кулаке, — встреча в условленном месте, — и скатился с насыпи.

Криволапов, пробегая, видел возле разбитой полуплатформы разметанный пулеметный расчет. Простившись с Ольбрихтом, он кинулся к пулеметчикам. К его счастью MG-42 уцелел. Подхватив автоматическое оружие, пару гранат он добежал до насыпи у моста. Найдя несколько целых мешков с песком среди разбросанных сильнейшим взрывом и быстро подтащив их в одно место, он образовал огневую точку и прилег, установив пулемет на сошки. Партизаны заходили с хвоста поезда, пытаясь перерезать путь отхода раненным и уцелевшим немцам, убегавшим к реке.

— Эх, братки, браточки, ну зачем вы испоганили мне праздник, — заговорил сам с собой Криволапов, устанавливая прицельную планку и отводя предохранитель. — Я же вас не трогал, и знать не знал. Я в Европу ехал, а вы меня мордой об тамбурную стенку. — Степан прицелился и дал длинную очередь по мелькавшим фигуркам партизан. Те залегли, увидев грозного противника, перенесли свой огонь на него. — Фьють — фьють засвистели пули вокруг. — Ух, — рявкнула малокалиберная пушка. Толщи воды сзади взметнулись над рекой. Степан молчал и поджидал, когда деревенское воинство подойдет поближе. — Вот сволочи, получайте. Это вам за недопитый первач! — он плавно нажал на курок и короткой очередью отсек партизан пытавших его окружить. — Это за мои страдания в детстве! Это за мамку и батяньку! — Несколько партизан упало. Атака вновь захлебнулась.

Бешено и плотно стальные осы все ближе, ближе и прицельнее подбирались к нему. — Фьють, фьють, — и пилотка, его ухарски заломленная пилотка, улетела к мосту. — О-го-го, как жарко. — Фьють, фьють, — песок засыпал глаза. — Пора уносить ноги, — мелькнула уже по настоящему трезвая мысль в его голове. — Майор уже добрался до реки. Пошел и я. А то танго на моей свадьбе будут танцевать черти. — Степан дал длинную настильную очередь и пулемет заглох. — Все! Баста! Приехали! — Он решительно отбросил от себя оружие. — Получите подарок от Тамбовского волка и распишитесь. А, это братки вам за гостеприимство, — он с силой швырнул две гранаты в сторону первого вагона, увидев ползущих к нему партизан, — и кубарем скатился с насыпи вниз, догонять Франца.