Чуть-чуть считается

Эпэя и Упта

Недавно нам провели паровое отопление. Мы сразу оценили его удобство. Мы стали перестукиваться по трубе. Это очень просто. Берёшь нож и стучишь. Вовка стучал молотком, у него получалось громче.

Азбуку Морзе мы изучили ещё не совсем хорошо. То и дело приходилось бегать к телефону.

— Коля! — кричал в трубку Вовка. — Ты чего простучал? К какому озеру они отступают?

— Кто?

— Да гуроны!

— Мой бледнолицый брат, — грозно шипел я, — твоё ухо утратило чуткость. Берегись, враг крадётся по следам, у него бесшумные мокасины.

— Ты говори давай, к какому озеру! — кричал Вовка.

— К Мерцающему Зеркалу, — говорил я.

— А ты чего простучал? — злился Вовка.

Мы снова стучали и бегали к телефону.

Потом мы стали бегать к телефону реже. Труба центрального отопления гудела от напряжения. Я так старался, что сколол с неё всю краску. У нас налаживалась превосходная связь.

И вот, когда мы уже почти перестали пользоваться телефоном, к моим родителям неожиданно явилась делегация: целых три тётеньки и два дяденьки. Добродушный толстый дяденька в дырявых шлёпанцах и с совершенно лысой головой запыхтел:

— Это же, простите, чёрт знает что. У нас всё-таки жилой дом, а не тюрьма. Это, может, в тюрьме принято перестукиваться… Неделю я терпел. Я думал, это водопроводчик. Оказывается, это не водопроводчик. Что же это такое, я вас спрашиваю?

— Обычная морзянка, — сказал второй дяденька с чёрными бровями. — Я служил радистом на эсминце и разбираюсь. Гуроны отступают… Женщин и детей на плоты… Томагавк не промажет… Ослиная Голова поплатится скальпом…

Чернобровый дяденька шпарил как по-писаному.

— Ослиная Голова — это ты или тот? — спросил он и показал на потолок.

Я держался с мужеством, которому позавидовал бы сам Соколиный Глаз.

— Нет, — произнёс я. — Меня зовут Колей, а его Вовой. А Ослиная Голова — наш враг.

— И этот ваш враг тоже живёт в нашем доме?

— Нет, — сказал я, — он живёт в Стране Великих Озёр, на берегу озера Мичиган.

Дяденька, который раньше служил на эсминце, потёр ладони, словно он замёрз, и сказал:

— Занятно. Значит, ваши переговоры Ослиная Голова не подслушивает? Это очень правильно. Жаль только, что их подслушивают другие. А вообще-то я, со своей стороны, могу заявить только одно: я не против морзянки, мне, может быть, даже интересно. Но вот жена… Она ведь ничего не понимает в морзянке…

Какая из трёх тётенек была его женой, я не разобрал.

Они осадили мою маму и говорили все вместе. Мама их уверяла, что стуков больше не будет. А добродушный дяденька пыхтел своё.

— Это же чёрт знает что, — пыхтел он. — Это хуже, чем сдирать с живого человека скальп.

Тоже мне — скальп! А у самого на голове ни одной волосинки. Вот с меня так действительно чуть не сняли скальп. Мама меня потом так за волосы оттаскала, что у меня даже шея растянулась.

Духом мы, однако, с Вовкой не упали. Мы быстро придумали другой вид связи. У меня жил кот Васька. Это был большущий дымчатый кот с зелёными глазами. Он целыми днями гонял где-то по чердакам и подвалам, а проголодавшись, возвращался домой и мяукал под дверью. Я пускал его в квартиру и кормил.

Приспособить кота для связи предложил Вовка.

— Вот кто будет носить наши донесения, — сказал он.

— Как носить? — спросил я. — В зубах?

— Нет, — сказал Вовка, — в зубах он не унесёт. Это тебе не собака. Мы ему ошейник сделаем.

Из ремешка от часов мы соорудили Ваське отличный ошейник. Кот пятился задом и мотал головой. Потом он ловко содрал ошейник лапами. Мы затянули ремешок ещё на одну дырку. Васька злился, фырчал, тыкался задом в шкафы и стены, но освободиться от ошейника не мог.

— Так, — сказал Вовка. — Теперь нам нужно научить его бегать на шестой этаж и обратно. Что он больше всего любит?

— Колбасу он больше всего любит, — сказал я. — «Собачью радость».

Мы купили колбасы, дали коту как следует её понюхать и выставили его на лестницу.

За дверью послышалось жалобное мяуканье.

— Порядок, — сказал Вовка. — Действует.

Мы впустили Ваську и щедро его вознаградили. Затем мы отнесли его к Вовке и повторили опыт. Мяуканья за дверью не раздалось. Мы выглянули на лестницу. Кот исчез.

Нашли мы его на третьем этаже, у моей двери. Пришлось снова тащить кота наверх. Но он упрямо не желал мяукать под чужой дверью.

Через час терпение и колбаса кончились. Васька не мяукал уже и на третьем этаже. Он налопался и сонно жмурил глаза.

Тогда мы отнесли его на чердак, посадили под старую корзину и придавили её сверху кирпичами.

— Посидит денька два, проголодается, галопом поскачет, — заверил я.

Через два дня мы дали Ваське понюхать колбасу. Мы хотели, чтобы он её сначала только понюхал. Это было в Вовкиной квартире. Кот подпрыгнул и вцепился в «собачью радость» когтями и зубами. Он шипел и рычал, как тигр. Он летал со шкафа на комод и с печки на книжные полки. Нам не удалось отбить от него колбасу. Кот проглотил весь кусок во время полётов, не разжёвывая.

Мы замазали йодом царапины на руках и снова посадили Ваську под корзину.

Через полмесяца кот мяукал как на третьем этаже, так и на шестом.

И тогда мы приступили к разработке специального шифра. Нужно было придумать такой шифр, чтобы только два человека на всём земном шаре — я и Вовка — могли прочитать, что сообщается в донесениях, которые будет носить наш учёный кот.

И мы придумали. Чтобы сбить с толку Ослиную Голову, мы выкинули из русского алфавита пять букв — «ё», «й», «ъ», «ъ» и «ы». Осталось двадцать восемь букв. Половина пришлась между буквами «о» и «п». От буквы «п» мы пустили алфавит в обратную сторону. «П» под «о», «р» под «н», и так далее. Вот, как это выглядело:

а б в г д е ж з и к л м н о

я ю э щ ш ч ц х ф у т с р п

Предположим, мне нужно зашифровать слово «яма». Пожалуйста. Вместо «я» пиши «а», вместо «м» — «с», вместо «а» — «я». Получается «ася». Пусть кто-нибудь догадается, что «ася» — это «яма». Никто не догадается. Один только Вовка.

По нашему шифру Вова стал называться Эпэя. Я — Упта. Очень даже красиво. Как всё равно космическое имя Аэлита.

Васька добросовестно таскал записки. Он разжирел, обнаглел и просился на лестницу раньше, чем я успевал зашифровать очередное донесение. Ни на какую еду, кроме колбасы, он теперь и смотреть не желал.

И вот однажды я засунул ему в ошейник записку и вытурил его на лестницу. Он очень долго не возвращался. Нету и нету. Я уже собрался Эпэе звонить. Чего он там тянет? Но тут под дверью замяукало. Открываю. Васька не спеша переступил порог и стал тереться о мою ногу. Я дал ему кружок колбасы и вытащил из ошейника записку. Читаю и ничего не могу понять. На клочке бумаги, нарушая все законы конспирации, открытым текстом написано:

Я подумал, что у Вовки в мозгах произошло короткое замыкание. Не иначе. Я бросился к телефону.

— Ты что, соображаешь вообще или не соображаешь?

А он вдруг тоже на меня заорал:

— Где связной? Сколько ждать можно?

Ну, не иначе, как короткое замыкание.

— Сам ты дурак! — кричу я.

— Чего?

— Того!

— Повтори-ка.

— Дурак и ещё раз дурак, — отчитал я.

— Выйди давай.

— И выйду.

Мы сошлись на нейтральной территории — на площадке у окна между четвёртым и пятым этажами. Мы чуть не подрались. Но тут Эпэя заявил, что такой записки он не писал.

— А это что? — спросил я.

Он прочёл записку несколько раз и посмотрел сквозь неё на свет.

— Почерк не мой, — сказал он. — Не видишь, что ли?

Почерк действительно оказался не его.

Всё стало ясно. Кто-то перехватил моё донесение.

Мы пошли искать кота. Васька залез в кухне на стол, сожрал всю колбасу и как ни в чём не бывало спал на маминой кровати. Я хотел ему выдать. Но Эпэя сказал, что это всё равно не поможет. Лучше его засадить денька на два под корзину.

Через два дня Васька притащил мне записку следующего содержания (она опять была написана открытым текстом):

Эпэя! Наглый самозванец! Я не стал звонить Вовке. Я послал шифровку:

Ответ не заставил себя ждать. Он пришёл, зашифрованный по всем правилам нашего кода. В ответе значилось:

Я перевёл и обомлел. Тайна шифра рухнула. Я срочно вызвал на нейтральную территорию Вовку.

— Полный провал, — сказал я. — Он проник в тайну нашего шифра. Мы обезоружены.

— Кто проник? — спросил Эпэя.

Я ткнул ему в нос записку. Он посмотрел её на свет.

— Так это ж я сам писал. Мой почерк.

— Ты?!

— Я. А ты что мне написал?

— Что я тебе написал?

— Кто мне про скальп написал?

— Так это я не тебе.

— А кому?

— Этому…

В общем, выяснилось, что наш Васька таскает донесения куда ему вздумается. Где вкуснее колбаса, туда и таскает. Вероятно, наша «собачья радость» ему поднадоела.

Мы дали Ваське по паре хороших пинков и вытурили его на лестницу. Предварительно мы всунули в ошейник записку, написанную открытым текстом:

Подписей мы не поставили.

Ответ пришёл с подписью:

Вовка вытаращил глаза на меня, я — на Вовку. Кот, задрав трубой хвост, тёрся о наши ноги. Кот требовал вознаграждения. Я хотел его как следует наградить, но передумал. Действовать нужно было с умом. Мы дали коту кусочек колбасы, выставили его на лестницу и пошли по следу.

Васька привёл нас к квартире на пятом этаже. Он уселся под дверью и начал мяукать. Дверь приоткрылась, и Васька шмыгнул в квартиру.

— Предатель, — шепнул я. — Ты дорого заплатишь нам за измену.

Мы позвонили. На площадку выглянула Анка-банка. Я вставил между порогом и дверью каблук и сказал:

— Между прочим, кот наш.

— Ах, ваш? — удивилась Анка-банка. — Очень приятно. А я думала, он бездомный.

— Думала! — хмыкнул Вовка. — Ничего ты не думала.

— А за присвоение чужих имён знаешь что? — спросил я.

Она с вызовом сказала:

— По шее?

— Можно и по шее, — буркнул Вовка.

— Попробуйте, — предложила Анка.

Она знала, что на пороге её собственной квартиры мы не станем ничего пробовать. Поэтому она была такой храброй и специально нас заводила. Но мы не стали заводиться. Мы потребовали:

— Гони кота!

— Вы над ним издеваетесь, — проговорила новоявленная Эпэя.

Тут я не стерпел. Я даже чуть не позабыл, что она стоит на пороге собственной квартиры.

— Мы ему уже три кило двести граммов колбасы скормили! — заорал я. — Самой свежей! От себя отрывали!

Она сказала:

— Не лезь, пожалуйста, в бутылку.

— Я тебе сейчас такую бутылку устрою! — закричал я. — Это твой кот, да?

Наверное, она всё же схлопотала бы по шее. Но тут за её спиной появился дяденька с чёрными бровями.

— Что за шум, Аня? — спросил он. — К тебе гости? Что же ты не приглашаешь?

Бывший радист с эсминца оказался Аниным папой. Он нас сразу узнал.

— Старые знакомые, Вова и Коля, мастера трубопроводной связи.

— Не Вова и Коля, — поправила Аня, — а Эпэя и Упта.

Чёрные брови влезли у Аниного папы на лоб. Он сделал большие глаза.

— Во как! Занятно. А ну, заходите, рассказывайте.

Мы зашли. Мы ничего не хотели рассказывать, но почему-то всё рассказали. Мы даже раскрыли свой шифр. Анин папа слушал внимательно и кивал головой.

— Эпэя и Упта, — сказал он. — Занятно. И действительно, похоже на Аэлиту. А как поживает Ослиная Голова?

Мы рассказали и про Ослиную Голову, который позорно бежал, перешёл через Апалачи, и теперь его следы затерялись где-то в районе Ужасных болот на Приатлантической низменности.

— Ослиную Голову нужно разыскать во что бы то ни стало, — сказал Анин папа. — И клянусь, что я помогу вам.

— Как? — удивились мы.

— У меня есть план, — сказал он.

Он не раскрыл своего плана. Он сказал, что нужно денька два-три подождать.

Я забрал под мышку кота, и мы ушли. Аня проводила нас до двери. Глаза у неё светились не так уж чтоб очень холодно.

— Ладно, — сказал я, — хоть ты и девчонка, а со всеми девчонками одна морока, но с тобой, видно, ничего не поделаешь. Завтра связной доставит тебе карту. Пойдёшь вместе с нами по следу Ослиной Головы.

На следующий день Васька принёс записку, в которой после расшифровки я прочёл:

Её теперь звали Яра. Слово «коротковолновик» я еле перевёл. Яра ещё не научилась пользоваться шифром. В одном слове она сделала три ошибки.

Через два дня Анин папа повёл нас в гости к своему товарищу.

— Дядя Упта, — представился коротковолновик и крепко пожал руки Ане, Вовке и мне.

Мы от удивления проглотили языки.

— А что? — сказал он. — Меня тоже зовут Колей. Прошу в рубку.

Рубкой оказалась большая кладовка. Главное место на столе занимал большой металлический зелёный ящик со множеством блестящих тумблеров и чёрных ручек. На полках лежали радиолампы, сопротивления, конденсаторы и другие интересные штучки. Стены пестрели яркими открытками. На открытках росли пальмы и плыли корабли, сияли белыми вершинами горы и тянулись к облакам небоскрёбы. Дядя Коля объяснил, что это кюэсэль-карточки, которыми обмениваются после каждого разговора радиолюбители всех стран.

Он сел к столу, надел наушники и стал щёлкать тумблерами и крутить ручки. В железном ящике негромко трещало, свистело и пищало. Сладко пахло разогретым лаком и парафином.

Вдруг дядя Коля поднял указательный палец. Мы открыли рты, чтобы не дышать носами. Дядя Коля слушал и стучал, слушал и стучал снова. Он стучал так быстро, что я не разобрал ни одного слова.

— Полный порядочек, — сказал он наконец и сдвинул на виски наушники. — Билл разыскал парнишку, которому тоже хочется завязать с вами связь. Ему двенадцать лет, он учится в школе и зовут его Энди. Довольны?

Мы были очень довольны, но ничего не понимали. Какой Энди?

— Из Страны Великих Озёр, — пояснил дядя Коля, — из города Чикаго, который, как известно, расположен на берегу озера Мичиган.

— И вы с ним сейчас разговаривали?

— Нет, пока с Биллом. Билл тоже живёт в Чикаго. Энди придёт к нему на следующую связь. Вы хорошенько подумайте, о чём хотите его спросить и что думаете ему рассказать.

Мы летели домой как на крыльях. Мы будем разговаривать с мальчиком Энди из города Чикаго!

Я ворвался в квартиру, как раскалённый метеор. Я крутанул глобус. Чикаго! Это не по трубе к Вовке стучать. Это прямо через весь земной шар, на другую его сторону.

Я посмотрел на пол. Под нами два этажа. А потом земля. И где-то там, может быть, прямо подо мной, Чикаго. В Чикаго тоже стоят дома. Они стоят под нами вверх тормашками. В одном из них живёт Энди. До его дома сквозь землю, наверное, такое расстояние, как всё равно миллиард этажей. И хоть бы что. Здесь стучишь, а там слышно. Совсем как по трубе к Вовке.