Чувствуй себя как дома

6 Анна [После]

Пообедав, я брожу по пляжу – пытаюсь откопать в памяти что-нибудь из здешних пейзажей. Люди стелются по песку сплошным ковром. В воде – каша из тел в пестрых купальниках.

Мне больно смотреть на море, изнывающее от туристов, и все же я присоединяюсь к ним – до одури жарко.

Я возвращаюсь на базу к ужину, кутаюсь в полотенце – наверное, перекупалась. На крыльце меня встречает Илона с бокалом вина.

– Ну как вы? Как море? – подмигивает она мне.

– Отлично.

Я проскальзываю в дом и нечаянно зацепляю ее плечом. Вино выплескивается на полотенце.

– Ничего-ничего! – восклицает Илона. – Я отстираю, клянусь!

– Спасибо, но…

Она выхватывает у меня из рук полотенце, и мне не остается ничего другого, кроме как отправиться к себе, чтобы поскорее переодеться в теплое. После ужина я звоню Рите и клянусь, что у меня все отлично. Мы обе понимаем, что это «отлично» и «я не знаю, кто я» – одинаковые по смыслу фразы.

Я наряжаюсь в черные джинсы и кожаную куртку, рисую стрелки. Вместо ровных линий получаются извилистые тропки. А карандаш ведь водостойкий! Рокер из меня никудышный.

Но – плевать.

Возможно, музыка подковырнет мою память, и тогда я напишу особенную книгу.

Я прихожу на концерт слишком рано для обычного человека, но для сумасшедшего писателя – в самый раз. Дурочка, надеялась, что будет тепло, но в помещении – минус сто. Даже не верится, что днем поселок плавился. И как же, черт возьми, жаль, что я не прихватила блокнот! Мне нужно законспектировать это место. Охранник забирает у меня билет и ставит на запястье синюю печать, как на документах.

Людей собралось мало. Я блуждаю по залу и изучаю интерьер. На стенах висят гитары и листики с автографами знаменитостей. Даже Boney M[9] приезжали. Над огромными бутафорными клавишами склонился восковой орел – следит за порядком.

К выступлению готовится какая-то женщина. Чересчур толстые стрелки, растрепанный хвостик, желтый пуховик, издалека смахивающий на одеяло, словно секунду назад она телепортировалась из Антарктиды… Но поет – чарующе, северным альтом и почти не поворачивается к залу, гипнотизирует сама себя.

Рядом с охранником топчутся Илона и Темыч, а вместе с ними и худощавый мужчина в клетчатой рубашке и очках. Они машут мне и о чем-то болтают.

Тем временем певица продолжает репетировать, носится по сцене, кричит звукооператору, чтобы тот настроил мониторы, прикладывался к бутылке. Вино?..

Я пританцовываю – чтобы не превратиться в лед. Холод все ближе и ближе, опережает музыку, опережает скорость света. Темыч подскакивает ко мне, размахивает кроликом – единственной выжившей игрушкой. Что-то тараторит, но слова тонут в грохоте ненастроенной гитары.

Люблю моменты, когда музыка оглушает. Можно общаться – каждый о своем и будто бы об одном и том же. У меня вибрирует в горле, я рассыпаюсь на атомы, а потом раз – и музыка разносит пространство вдребезги. Все вдребезги.

Певица снимает пуховик и бросает его за кулисы. На ней черное длинное платье, локоны по-прежнему собраны в хвост. Смотрится это странно: наэлектризованные волосинки тянутся к прожекторам. Она начинает танцевать. Танец плавный, без ритма и рамок, настолько несуразный, что я бы рискнула назвать его гениальным. Она ведьма.

Вместе с наэлектризованными волосинками вверх тянутся ноты. Сперва несмело, но затем увереннее и увереннее. Что-то надламывается. Музыка врезается в потолок, в бутафорные клавиши, в нас. Песня парализует меня – готическая, утонченная, дикая. Она ведет гостей в мир, где все носят желтые пуховики и нелепые хвостики.

Интересно, почему люди не слэмятся[10]?

– Танцуйте, – шипит певица в микрофон. – Завтра ведь может и не наступить, правда?

Из кучки людей вырывается мужчина – тот самый, с которым беседовала Илона, – и пляшет так дико, что, кажется, пора вызывать экзорциста. Вокалистка ему улыбается.

Да уж, едешь, к примеру, в маршрутке, пялишься на какого-нибудь интеллигента в очках и не подозреваешь, что он вытворяет в рок-клубах. Возможно, теперь я знаю, чем занимается мой начальник по вечерам.

Зрители по чуть-чуть подтягиваются к сцене. Девчонки-неформалки, длинноволосые металлисты, даже Илона (с виду – вылитая поклонница поп-музыки) – трясут головами. Я – тоже. Гипноз, не иначе.

Меня бросает в жар.

– Спасибо! – выдавливает вокалистка, точно кровь сплевывает. – А сейчас – кавер на песню «Рамки» группы Flёur!

Зал замирает.

Музыка подползает неспешно, цепляется за ноги, плавит пол и вдавливает гостей в фундамент – хищница, наслаждающаяся муками жертвы.

Темыч дергает маму за руку и что-то бубнит, мужчина в очках танцует, а меня волнами засасывает в трясину. Сначала ласковыми, дальше они становятся настойчивее и настойчивее. Я не могу двигаться, а мозг превращается в будильник, но почему-то на это никто не обращает внимания. А я звеню, звеню, звеню… В ушах – чайки. Трясина подобралась к горлу. Я иду на дно. Со мной это уже происходило, без сомнений: и чайки, и трясина.

Я умирала, до безумия боясь дна.

Чайки визжат все сильнее и скоро перепоют вокалистку.

Сделай одолжение: научись плавать.

Сделай одолжение.

Сде-лай.

Чайки просят меня об этом. Говорят, что я их пугаю.

А я говорю, что погибну в трясине, и – наблюдаю за концертом сквозь мутную пленку воды. Рот выедает соль. Нет, я тону не в болоте. Я тону в море.

Вокалистка пожирает людей взглядом, хрустит их костями и с каждой нотой увеличивается, растет.

У меня подкашиваются ноги. Она… съела стопы и голени.

Все исчезает мгновенно. Остывает так же стремительно, как и нагрелось. И вот вокалистка благодарит гостей за теплый прием, спрыгивает со сцены, надевает желтый пуховик. Интеллигент в очках целует Илону в лоб. Темыч до сих пор что-то бурчит и пританцовывает.

Трясина резко выплевывает меня, и я чудом не падаю. Чайки улетают. Гомонят люди, оглушенные не столько концертом, сколько взглядом вокалистки.

– Познакомьтесь, – Илона тянет ко мне интеллигента, – это мой муж Павел.

– Очень приятно. – Улыбнуться не получается – губы окаменели. – Аня.

– Темыч вас сегодня напугал, да? – фыркает Павел. Его лицо перекошено, словно устало держаться, и сползает, сползает в никуда.

– Артем, – поправляет Илона.

Она так спокойна, что ее можно сфотографировать, а снимок повесить в Лувре вместо «Джоконды». Лишь сжатые кулаки выдают раздражение.

– Мне нравится его называть Темычем. Ему – тоже. Что такого?

Илона расслабляет руки и целует мужа в щеку. Я боюсь, что она не справится со злостью и укусит его.

– Как вам концерт? – меняет тему Павел. – Угадайте, кто эта женщина.

– Без понятия.

– Моя сестра. Всю неделю пряталась в номере и молчала, копила энергию для выступления.

Я глотаю нервный смешок. Где-то внутри чайки вновь начинают беспокоиться.

– Она… крута.

Остаток вечера мы проводим в баре – греемся вином. Выступают еще три группы. Голос Павла съедают гитарные соло, но я все же выхватываю отдельные фразы. Они с Илоной выращивают кишмиш, готовят вино, обожают море и поселок.

Кролик Темыча прыгает по моей спине.

Илона подносит бокал к губам, но замирает, когда я спрашиваю:

– А на досках вы катаетесь? Всегда мечтала попробовать.

– Нет, – качает головой Павел. – Разве что на троллее. Поедете с нами на эти выходные? Да, Илон? Возьмем ее?

– Обязательно, – обещает та и пододвигается ближе ко мне. – Поосторожнее у нас в поселке с мечтами, девочка.

Я притворяюсь, что не расслышала, а у самой внутри визжат чайки.

Около двенадцати ночи я поднимаюсь в номер в надежде поработать над идеей для новой книги. До второго этажа мне остается преодолеть пару ступенек, как вдруг раздается тоненький дрожащий голосок – кто-то поет.

Чайки ломают мои ребра. Я бы не удивилась, если бы обнаружила на полу пентаграмму, а в центре – сумасшедшую девицу; но чем дольше я медлю, тем отчетливее осознаю: это вокалистка из рок-клуба, просто сейчас она поет тихо, обессиленно.

Мы с сестрой Павла – соседи.

Я ныряю в коридор и озираюсь: дверь в ее номер приоткрыта. Чайки заглушают пение – им не нравится песня. Не нравится, когда я тону и… когда из окна выглядывает черноволосая женщина.

Я запираюсь у себя и теперь не сомневаюсь: главные герои моей книги живут со мной в одном доме.