Цифровой журнал «Компьютерра» № 188

Голубятня: La migliore offerta, или Эволюция шейного пестика в колоколе Сергей Голубицкий

Опубликовано 31 августа 2013

Если нам повезёт, и художник не окончательно окоченел душой, заунывное однообразие его продуктов будет скрашено сюжетной детализацией и разнообразием художественного пространства-времени. Если не повезёт, то мы обречены смотреть/читать снова и снова одну и ту же картину/книгу, упакованную в корсет единожды и навсегда фоссилизированных idées fixes.

«Легенда о пианисте» (с Тимом Ротом) — эпический неореализм в духе позднего Бернардо Бертолуччи («Ускользающая красота», «Мечтатели»).

Как Джузеппе Торнаторе добивается подобного эффекта сопереживания его искусству — остается для меня тайной. Можно, конечно, поднапрячься и разложить по косточкам чисто формальные приёмы художественной мимикрии итальянского режиссера, структурировать его работу, вычленить ключевые элементы его «магии». Боюсь только, на выходе мы получим лишь немецкий сюжет, в котором das Kind mit dem Bade ausgeschüttet wird. Я бы никогда не рискнул на такое издевательство над высоким искусством.

К оглавлению

Вирус, который убил корпорацию Microsoft Сергей Голубицкий

Опубликовано 30 августа 2013

В августе 1995 года знакомые программисты пригласили меня на торжественную презентацию Windows 95 в редмондский кампус Microsoft. Помню два самых ярких своих впечатления — бегущую строку с биржевыми котировками на одном из мониторов (кодер сам написал для себя программку!) и сотрудников, которые перемещались по офисным коридорам с какой-то неземной блаженной улыбкой на лице. «Вот он — рай для трудоустройства!» — подумал я и по возвращении в Сиэтл сразу же заскочил в Border’s — прикупить толстенную монографию Стивена Мэйнса («Gates: How Microsoft’s Mogul Reinvented an Industry — and Made Himself the Richest Man in America»), которую заприметил давно, но душила жаба. Теперь же мне очень захотелось узнать тайну идеального мира.

С тех пор прошло почти два десятилетия. Срок, безусловно, значительный, особенно для корпорации, работающей в такой предельно динамичной сфере, как информационные технологии. Однако я никогда не мог предположить, что без грубого вмешательства со стороны государства можно так беспощадно развалить бизнес. Дело ведь не в том, что сегодня один-единственный телефончик под названием iPhone приносит значительно больше денег, чем все продукты Microsoft, вместе взятые (хотя, конечно, тоже перл — только вдумайтесь: Windows + Office + Xbox + Bing + Windows Phone + Keyboard + всё остальное = $17,4 млрд, iPhone = $22,7 млрд — данные за за третий квартал 2012 года). Дело в том, что Microsoft напрочь лишена крыльев! Ни фантазии, ни воображения, ни WOW-эффекта, ни ярких инноваций, ни харизматичности бренда.

Как же такое могло случиться?! Версий о том, что довело Microsoft до столь непривлекательного состояния, в котором компания оказалась сегодня, выдвинуто с избытком. В качестве наилучшего по глубине анализа и сбалансированности оценок могу предложить читателям исследование Курта Айхенвальда, опубликованное ровно год назад в Vanity Fair. Мы же сегодня сосредоточимся лишь на одном аспекте, который Айхенвальд поминает среди множества других вероятных причин деградации некогда легендарной компании.

Лично у меня не вызывает сомнений, что главный виновник неприятностей — это Стив Балмер. Проблема, однако, в том, что любой непредвзятый анализ сугубо технологических решений, принятых наместником Гейтса, быстро покажет, что ничего экстраординарного — а тем более криминального — в этих решениях не было и нет. Точно так же на месте Балмера поступило бы и большинство руководителей высокого класса: свернули бы направление ибуксов на волне DRM-мании и яростного сопротивления издательской братии, отказались бы от смартфонов в контексте пессимистических прогнозов, которые накануне обусловили уход из бизнеса главных игроков — Hewlett Packard и Fujitsu Siemens, и так далее.

Конечно, Стиву Бамеру можно было бы поставить в упрек что-нибудь эстетическое вроде неумения самостоятельно создавать тренды и, как следствие — обречения компании на следование в чужих фарватерах.Однако в мире существует море успешных и — главное! — модных бизнесов, которые, подобно Microsoft, живут и преуспевают за счёт чужих идей (первое, что приходит в голову, — Samsung).

Интуиция мне подсказывала, что должна существовать какая-то более глубокая причина катастрофы. Что-то, что нанесло Microsoft урон на уровне корпоративной генетики. Что-то, что привело к подмене генетического кода и заставило компанию развиваться совершенно по иному пути, отличному от Wonderland, который я собственными глазами наблюдал в редмондском кампусе в 1995 году.

Первым причину генетической катастрофы Microsoft назвал по имени уже помянутый Курт Айхенвальд. Заслуга блестящего автора Slate Уилла Оремуса заключается в том, что он выделил вирус, смертельно поразивший HR-систему компании, из длинного списка вероятных причин корпоративной деградации и обозначил его как главного обвиняемого.

Вирус, о котором идет речь, называется stack ranking (групповое ранжирование) — состязательная система ранжирования служащих и подразделений, которую Стив Балмер навязал Microsoft, вдохновившись, видимо, практикой Джека Уэлша, гендиректора General Electric. У Уэлша эта система называлась «rank and yank» (что-то вроде «Сортируй и ухни!») и предполагала регулярное ранжирование всех и вся в штате и структурной линейке корпорации с целью выявления «передовиков производства» и отстающих. Забавно, что, как только Уэлш угомонился и удалился на покой (в 2001-м), быстро отменили и его rank and yank.

Вот как описывает stack ranking Курт Айхенвальд: «В центре проблем корпоративной культуры находится система stack ranking. Каждый ныне действующий и бывший сотрудник Microsoft, у которого мне довелось взять интервью, — от первого до последнего — единодушно называл “групповое ранжирование” самым разрушительным процессом внутри компании, из-за которого её ряды покинуло несчетное количество работников. Система, которую также называют the performance model (“модель производительности”), the bell curve (“гауссова кривая”) или просто the employee review (“аттестация сотрудника”), действовала с незначительными изменениями во времени следующим образом: каждое подразделение вынуждалось к ранжированию определенного числа сотрудников на top performers (передовиков), good performers (успевающих), average (середняков), below average (ниже среднего) и poor (неуспевающих). Из-за stack ranking, по признанию сотрудников, большинство “звёзд” Microsoft из кожи вон лезло, лишь бы не оказаться в одной команде с другими передовиками, поскольку они боялись снижения своего рейтинга. У аттестации были и мирские последствия: “передовики” получали бонусы и продвижение по службе, “отстающие” сначала не видели дополнительной компенсации, а затем им просто указывали на дверь. “«Сотрудники всеми правдами и неправдами стремятся не попасть на дно корзины, — рассказывал мне один микрософтовский инженер. — Всякий, кто отвечал хоть за какую-то часть работы, стремился открыто саботировать усилия остальных. Самый ценный совет, который я получил: нужно внешне изображать доброжелательность и поддержку, а на самом деле стремиться утаивать любую информацию, которая позволила бы сотрудникам обойти меня в рейтинге”. Поскольку “аттестации” случались каждые 6 месяцев, сотрудники и их руководители, чьи достижения также подвергались ранжированию, сосредотачивались исключительно на краткосрочных показателях, даже не задумываясь о долгосрочных усилиях, направленных на инновации».

Пока переводил этот отрывок, поймал себя на мысли о том, какая все-таки колоссальная разрушительная сила заложена в механизм stack ranking! Если бы Стив Балмер на каждом углу не декларировал свою всепожирающую влюблённость в родную корпорацию, можно было предположить, что речь идет о какой-то поистине дьявольской диверсии. Пишет Уилл Оремус: «Пока Google всячески поощряла использование своими сотрудниками 20% всего рабочего времени на развитие идей, которые их лично больше всего вдохновляют, Балмер, даже того не желая, обрек своих подчинённых на постоянное ведение подковёрной борьбы».

Одного не могу понять: колоссальное разрушительное действие stack ranking должно ведь лежать на поверхности. Почему же никто не остановил Балмера? Почему отец-учредитель не схватил своего ставленника за руку, не позволив тем самым уничтожить весь креативный запал компании? Самое же потрясающее: почему Стив Балмер до сих пор отказывается признавать в дегенеративной практике stack ranking убийцу доверенной ему компании? Не далее как 13 июля 2013 гендиректор Microsoft в интервью The Seattle Times, отвечая на вопрос корреспондента о его отношении к тому, что stack ranking разрушает атмосферу сотрудничества в компании, сказал следующее: «Мы сейчас как раз проводим нашу аттестацию. Мы завершаем отчётный год и не собираемся менять ни единого положения в нашей оценочной системе. Я убежден, что все мечтают о работе в такой высокопроизводительной атмосфере, где мы награждаем людей за фантастическую работу и помогаем тем, кто не справляется, найти себе более подходящее занятие».

Остается лишь плакать от счастья и радоваться, что корпоративному разуму Microsoft хватило в конце концов мудрости избавиться от руководителя, который войдёт в историю не иначе как истошно вопящий и дико скачущий по сцене человек с потными подмышками, умудрившийся по ходу дела еще и уничтожить в прах креативный запал компании. Лучше поздно, чем никогда.

К оглавлению

Ворон Одина: как требования сбережения ресурсов способствуют развитию роботизации океанского транспорта Михаил Ваннах

Опубликовано 29 августа 2013

Мунина, ворона верховного скандинавского бога Одина, в компьютерном мире знают многие. Во всяком случае те, кто пользуется открытым софтом. Munin — это система мониторинга сетей и систем, написанная на языке Perl и выпущенная под открытой лицензией GNU General Public License. Мунин значит «память», имя ворона, ежедневно облетавшего мир скандинавских саг и докладывающего повелителю Одину о происходящем. Очень подходящее имя для программы мониторинга, собирающей данные с помощью демонов munin-node.

А вот 30 августа 2013 года в норвежском Тронхейме международная группа разработчиков представляет другого Мунина, хотя также обзаведшегося именем, взятым у помощника Одина. Этот MUNIN представляет собой аббревиатуру — Maritime Unmanned Navigation through Intelligence in Networks («Морское судовождение без экипажа с использованием сетевого искусственного интеллекта»). Инициирован этот проект германским Институтом морской логистики в Гамбурге (Institut für Maritime Logistik). Финансирование осуществляется Европейским союзом и рядом других инвесторов. Международная команда трудится над проектом с 1 сентября 2012 года и ставит своей целью создание автоматизированных систем управления океанскими судами.

Направление для автоматизации, казалось бы, выбрано довольно необычное с экономической точки зрения. Дешевизна океанского транспорта, осуществляющего по данным вышеупомянутого Института морской логистики 90% перевозок между континентами, обеспечивается традиционными методами индустриальной эпохи — ростом размеров судов. Управляемых весьма немногочисленными командами. Танкеры, сухогрузы, контейнеровозы за сотню тысяч тонн водоизмещением управляются командами в несколько десятков человек. Международные правила безопасности судовождения требуют иметь на борту не менее двух десятков душ, из которых как минимум три должны быть с дипломами штурманов. Казалось бы — не много. В расчёте на объём перевозимого груза, даже с учётом весьма солидных зарплат. Но тут в действие вступает ещё один фактор.

Был в Великую Отечественную на Чёрном море лидер эсминцев «Ташкент». Построенный фирмой «Орландо» для СССР корабль имел максимальный ход в 43,5 узла и дальность плавания на 20 узлах в 5 000 миль. А вот эсминцы типа «Современный», проект 956, — корабли, созданные на пике технологической мощи СССР, — ходили только 33,4 узла, при дальности восемнадцатиузловым ходом в 3 920 миль. И дело тут не в превосходстве фашистских верфей над социалистическими. Мощь машин вдвое более тяжёлых 956-х была ограничена 100 тысячами л. с. по сравнению со 130 тысячами «лошадей» «Ташкента» необходимостью вместить несопоставимо более тяжелое и объёмное современное вооружение и оборудование. Гиперзвуковые противокорабельные ракеты «Москит», зенитный ракетный комплекс «Ураган», реактивные бомбомёты, локатор «Фрегат», гидроакустическую станцию «Платина»… То, что позволяло этим эсминцам наносить поражения кораблям основных классов. А чудес в технике не бывает: выигрываем в одном, платим другим…

Точно такие же проблемы возникают и у коммерческого судоходства. Только там ограничение скорости связано со стоимостью топлива. Её рост в «нулевые» породил такое парадоксальное явление, как slow steaming, медленное пароходство (интересующиеся подробностями могут почитать о нём подробнее на сайте Ллойда). Суть явления состоит в том, что при высоких ценах на топливо (а нынче нефть больше ста долларов за бочку) оказывается выгоднее снижать скорость хода судов до менее чем двадцати узлов, а то и вообще ограничивать её пятнадцатью, чтобы сэкономить немалые (десятки, а то и сотни мегабаксов) суммы судовладельцам: расход энергии растёт же по степенному относительно скорости хода закону (точнее — ещё сложнее, но это сейчас не важно). При снижении хода с 27 до 18 узлов по данным производителя дизелей Wärtsilä потребление горючего уменьшается до 59%. Но — время нахождения судна в океане увеличивается. Рейс удлиняется до четырёх–пяти месяцев. Именно настолько оказывается оторвана от семьи команда, что уже напоминает героические будни советских полярников…

Знакомые судоводители и механики отмечают, что офицеры торгового флота в последние годы всё чаще и чаще берут на борт семьи. Но это — удовольствие то ещё. (Кстати, онлайновая работа с постоянным пребыванием дома может также оказаться связанной с проблемой психологической совместимости с близкими.) И вот формируется концепция судна-гиганта, идущего в океане без экипажа. Либо под управлением оператора через спутниковую сеть. Либо вообще под властью компьютера-судоводителя. Интегрированы варианты, при которых экипаж работает в режиме, близком к лоцманскому: выводит судно из порта и вводит в него, прибывая на лоцманском катере или вертолёте.

Вообще то, что корабелы взялись за автоматизацию, вполне органично. Первым же средством автоматизированного управления транспортным средством был прибор Обри — гироскоп, удерживающий на курсе торпеды. И авторулевые имеются на каждом крупном корабле, да и на современной яхте подороже… И опыты по дистанционному управлению катерами уходят ко временам Первой мировой: это то, что относится к режимам «remote».

Но вот ещё пара режимов — «autonomous operation» и «autonomous problem-solving» — заставляет вспомнить о другом спутнике Одина, тоже вороне по имени Хугин («Думающий»). Ибо решение этих задач проходит сугубо по ведомству искусственного интеллекта. Которому предстоит обзавестись штурманским дипломом, освоив Международные правила предупреждения столкновений судов в море, лоцию, гидрологию, метеорологию и что там ещё полагается…

Пока рассматриваются варианты, при которых значительная часть вычислительных мощностей размещается не на борту судна, а на земле, в диспетчерском центре, где они — совместно с операторами — будут заняты управлением несколькими судами. Далее возможен дальнейший рост автономности. И — рост защищенности систем. Страшно представить, к каким последствиям может привести захват террористами управления танкером со сжиженным природным газом… С другой стороны, киберштурман не испугается наведённого на него автомата и угроз семье (тому симпатичному серверу, что нынче работает в АНБ) и с самурайским самопожертвованием сотрёт коды и блокирует управление, оставив корабль дрейфовать в безопасном районе.

Вообще до того, как в океан уйдут корабли без экипажа, предстоит решить ряд проблем. И не только технических, но и юридических. По международному законодательству, корабль без экипажа является законной добычей того, кто его поймает и приведёт в порт. (Что там было в трюмах «Марии Целесты» — бочки с ромом…) Так что предстоит править законодательство… И доказывать страховщикам, тому же Ллойду, что кибернетические судоводители как минимум не уступают белковым штурманам в добросовестности. А есть ещё те ребята, которых очень привлекают любые ценности, перемещающиеся в океанах. Наиболее известна та разновидность их, что водится у Сомали, но и проливы Юго-Восточной Азии кишат пиратами. И не исключено, что суда-автоматы обзаведутся — как когда-то «купцы» Ост-Индской компании — средствами самозащиты. Поскольку доставка лоцманов на борт предполагается, то там, возможно, появятся и палубные дроны. Ну и пулемёты-роботы, которые давно стоят на границе Южной Кореи. Ведь доход от захвата контейнеровоза с высокотехнологическим грузом позволит удачливому пирату превзойти выбившегося в губернаторы Генри Моргана… (Подробности — в «Чаше золота» Стейнбека.) Но это так, частности. Хоть и колоритные. А важно другое. Судовождение, являясь одной из важнейших технологий современного мира, неизбежно будет автоматизировано. Опыт судовождения перестанет теряться с уходом капитана в отставку, а будет накапливаться и тиражироваться.

Ну и если экономить горючее, то уж экономить. Ходить под парусами. И приведём в заключение цитату из написанной полвека назад повести Вадима Шефнера «Девушка над обрывом». «…мористее видны были не спеша идущие морские пассажирские корабли, грузовые суда и большие парусники. Эти парусники были очень красивы — совсем как на старинных гравюрах. Только на них не было команды: паруса поднимались и убирались специальными механизмами, которыми управлял КАПИТАН [Кибернетический Антиаварийный Первоклассно Интеллектуализированный Точный Агрегат Навигации]. Парусники эти перевозили несрочные грузы и вполне себя оправдывали.» Возможно, эти строки окажутся вполне реализуемыми…

К оглавлению

Сирийская электронная армия и тонкости операций под чужим флагом Сергей Голубицкий

Опубликовано 29 августа 2013

27 февраля 1933 года в 10 часов вечера загорелось здание немецкого парламента — Рейхстага. Пожар был сильный, и на борьбу с ним ушло полтора часа. Насколько знаковым было мероприятие (пожар, разумеется, а не его тушение), можно догадаться по тому, что сразу после локализации огня в Рейхстаг прибыли Адольф Гитлер, Йозеф Геббельс, вице-канцлер Франц фон Папен и принц Генрих Гюнтер.

В здании парламента по горячим следам удалось схватить Маринуса ван дер Люббе. Маринус был гражданином Голландии и бывшим коммунистом по убеждению (ни в какой партии он не состоял), тем не менее только-только (30 января) вступивший в должность рейхсканцлера Адольф Гитлер с ходу объявил поджог Рейхстага происками коммунистов.

Уже на следующий день — 28 февраля — президент Пауль фон Гинденбург издал чрезвычайный декрет «О защите народа и государства», который отменил свободу союзов, собраний, слова и печати, а также ограничил тайну переписки и неприкосновенность частной собственности. А заодно и запретил деятельностью Коммунистической партии Германии. В последующие дни были арестованы почти все руководители и активные члены не только компартии, но и политических групп либерального и социал-демократического толка (в том числе и депутаты пострадавшего от огня Рейхстага).

Представляете себе масштаб репрессий? А все из-за того, что Рейхстаг поджег гражданин Голландии, который никогда не был членом компартии Германии. Думается, на лбу ван дер Люббе коммунистические идеи тоже не были вытатуированы, что не помешало Гитлеру догадаться о «кровавой руке коммунизма», посягнувшей на святая святых германской государственности — здание парламента.

Эта история считается хрестоматийной в нескончаемой веренице подставных диверсионных операций (так называемых false flags, выступлений под чужим флагом), которые использовались политиками испокон веков. Однако лишь в ХХ столетии они превратились в главный (если вообще не единственный) инструмент для продвижения нужной повестки дня, которая, однако, не вписывается в стандартные процедуры, предусмотренные законом.

Теоретическую базу под false flag operations уже в наше время подвел замечательный (и очень веселый, хотя и сумасшедший) британский конспиролог Дэвид Айк, который представил технологию действий в виде триады «Проблема — Реакция — Решение»: «Секретно создается проблема, людям рассказывается фальшивая история о виновниках и причинах проблемы, и когда народ говорит “Что-то нужно делать”, ему предлагается решение этой специально созданной проблемы».

В качестве иллюстрации Айк приводит события 9/11. Сначала создается Проблема («пожар в Рейхстаге»): уничтожаются здания World Trade Center в Нью-Йорке. Затем формируется Реакция («подожгли коммунисты»): мировую общественность убеждают, что «во всём виноват бен Ладен»: «Её распространяют подконтрольные иллюминатам правительства, разведка, ФБР и слепо повинующиеся им СМИ. Реакция на это — гнев, ужас и страх» (простим пока Айку эту хитрую метафору — «Illuminati», хотя она и навевает мне мысли о ещё одном популярном маневре политических элит — дискредитации достоверной идеи путем доведения её до абсурда).

Наконец, третье звено триады — Решение: под предлогом борьбы с мировым терроризмом осуществляется вторжение в Ирак и Афганистан, упраздняются основные свободы (Patriot Act), насаждается тотальный контроль над обществом в целом, общественными структурами и миллионами частных граждан.

Сегодня на наших глазах одновременно разыгрывается не один фарс из разряда false flag operation — провокация с использованием газа в пригородах Дамаска и (более близкая нам по тематике) хакерская атака на Twitter и портал издания The New York Times, ответственность за которую взяла так называемая Сирийская электронная армия (Syrian Electronic Army, SEA). Мне бы не хотелось спекулировать на тему применения «тоталитарным режимом Башара Асада» химического оружия раньше времени — то есть до окончания ритуального дознания комиссией ООН и начала бомбардировки Сирии (в том, что она начнётся, у меня нет вообще никаких сомнений). Зато в хакерской атаке легко проследить все атрибуты false flag operation и параллели с «поджогом Рейхстага» (с 9/11 — тоже, разумеется).

Во вторник на этой неделе ближе к вечеру (по американскому времени) доступ к порталу The New York Times через основное доменное имя www.nytimes.com прекратился:

Через пару часов у социальной сети Twitter начались проблемы с отображением встроенных в короткие сообщения изображений. И то и другое явилось следствием переадресации доменных имен The New York Times и сервера «Твиттера», обслуживающего картинки (tvimg.com), на сервер, принадлежащий SEA. О чём «Сирийская электронная армия» тут же с гордостью и похвалилась у себя на «Твиттере»:

Связку между хакерской атакой на сервер изображений «Твиттера» и портал The New York Times обнаружил некий Энтони де Роза:

В 17:45 «Сирийская электронная армия» отрапортовала о новом выдающемся достижении — завале портала британской газеты Huffington Post:

«Твиттер» и The New York Times, конечно, не сильно обрадовались неприятной ситуации, однако очень быстро вышли из положения: газета «Большого Яблока» на лету заменила все линки на прямой IP-адрес (170.149.168.130), ну а «Твиттер» сразу обнаружил причину взлома — утечку администраторского пароля у австралийского доменного регистратора Meldourne IT, который предоставлял услуги Twitter (и The New York Times тоже: эта контора занимает шестое место в мире, предоставляя услуги двум с половиной миллионам доменов), из-за примитивного «фишинга».

«Сирийская электронная армия» уже не первый раз засвечивается на хакерском горизонте. За два года существования (группа была создана в мае 2011-го) SEA успешно заваливала порталы BBC News, The Associated Press, Al Jazeera, Financial Times, The Daily Telegraph и много ещё кого — аж до Human Right Watch. Если вы почитаете статью в Википедии, то узнаете «главное»: «Сирийская электронная армия» учреждена «группой патриотически настроенных молодых людей», которые никак не связаны с Башаром Асадом, а лишь сочувствует делу родного президента, а потому ставят своей задачей борьбу с «врагами Сирии» — западными СМИ, которые «фабрикуют новости о сирийской гражданской войне».

Что ж, звучит весьма благородно. Смущают только детские выходки и совершенно фарсовый уровень «борьбы с врагами Сирии». Разве так нужно защищать Родину? За взрослым примером далеко ходить не приходится: в минувшее воскресенье немецкий Der Spiegel очень красочно и подробно поведал читателям об операции «Аппалачи» (думаю, с подачи Эдварда Сноудена, дай ему бог здоровья!), в рамках которой Национальное агентство безопасности США осуществляет тотальную слежку и прослушивание как ООН, так и Евросоюза, включая все представительства и посольства стран — участниц ЕС в Вашингтоне и Нью-Йорке. И все это — во имя «борьбы с терроризмом». Тихо и неприметно американские люди следят за своими «партнёрами» — без всяких твитов и переадресаций DNS.

Что же такое SEA? Самым простым (и самым ошибочным!) ответом было бы: подставная структура ЦРУ, ФБР и АНБ. Дело в том, что уже во времена Адольфа Ивановича все операции под чужим флагом проводились на гораздо более профессиональном уровне, чем переодевания в униформы врага и использование его оружия). Высококлассные false flag operations всегда исполняют «аутентичные марионетки». Это — закон!

Дело в том, что полуслепой недокоммунист Маринус ван дер Люббе в самом деле находился в здании Рейхстага и в самом деле подпалил пару щепок в одном из помещений. Сколько мог, столько и подпалил. Другое дело, что Маринуса давно вели штурмовики Карла Эрнста (после того как дураковатый голландец похвастался о своих планах в одном из берлинских баров) и в ночь поджога тайно проникли в Рейхстаг по подземному тоннелю и залили бензином оба этажа.

Точно так же 9/11 — дело рук арабских марионеток: узнали о «праведном гневе», помогли с обучением летному мастерству, поспособствовали беспроблемной посадке на рейсы, отвлекли рутинный контроль безопасности. Однако ведь придраться не к чему: самолеты в башни-близнецы всаживали не агенты Джон и Пол, а Мухаммед Атта с 19 боевыми товарищами.

Иными словами, «Сирийская электронная армия» в самом деле существует и в самом деле мелко пакостит на уровне переадресации DNS «свободному Западу». Точно так же, как химическую атаку под Дамаском, вероятнее всего, проводили все-таки не банды суннитских повстанцев, а кто-то из окружения Башара Асада. Кто-то, кого вовремя заметили, поддержали в «праведном гневе» и помогли удачно отравить десятки мирных обитателей столичного пригорода.

Зато теперь все взятки гладки и можно смело переходить к заключительной стадии триады — РЕШЕНИЮ!

К оглавлению

Победа ABBYY над Nuance: праздник со слезами на глазах Сергей Голубицкий

Опубликовано 28 августа 2013

Сегодня, безусловно, радостный день для компании ABBYY и приятный для всех соотечественников. Приятный именно своей исключительностью и нарушением всех сложившихся правил игры и традиций. Пять лет наши софтоделы отбивались в американском суде от исков конкурента Nuance Communications Inc. — и таки отбились, отделавшись малой кровью — потерей каких-то $10 млн на судебные издержки (истец хотел получить изначально $265 млн, а потом снизил требования до $107 млн).

Я искренне поздравляю ABBYY, но при этом ни малейшего оптимизма относительно будущего не испытываю, и даже хуже — предвижу нарастание сложностей снежным комом уже в ближайшем будущем. Сложностей не для ABBYY, и даже не для отечественных софтоделов, а вообще — любого «чужого» бизнеса. Под «чужим» я понимаю всех, кто не интегрирован в англо-саксонскую парадигму счастья. Попробую объяснить свои опасения.

Не буду в деталях пересказывать судебные перипетии, поскольку они тянутся с 2008 года и хорошо известны общественности. Окину лишь хронологию с высоты птичьего полета, да и то с единственной целью — акцентировать внимание читателей на бесконечной будничности событий для Nuance Communications Inc. и равной же их шоковости для ABBYY. Эта антитеза напрямую связана с моими ожиданиями от будущего.

Итак, в феврале 2008 года Nuance Communications Inc. подала иск против американского подразделения ABBYY — Abbyy USA Software House — и Lexmark International Inc., производителя принтеров, укомплектованных российским OCR-софтом, обвинив их в нарушении 8 патентов, а заодно и Trade Dress — совокупности визуального оформления товара (в частности упаковки коробочной версии софта), которое, по мнению Nuance, ABBYY у них украла и тем самым ввела в заблуждение покупателей (бедолаги думали-де, что покупают выдающийся софт от американского мастера OCR, а оказалось, что им всучили какую-то русскую поделку, демонстрирующую в разы более высокую точность распознавания текста по нелепой случайности).

Через 15 месяцев после первого иска последовал второй: Nuance добавила к списку ответчиков кипрское подразделение Abbyy Software Ltd. и российскую «мамку» Abbyy Production LLC.

Изначальный иск был подан в штате Висконсин. Затем Nuance его отозвала и повторно зарегистрировала в Техасе. Юристы ABBYY обвинили истца в court shopping (попытке выгадать благожелательную юрисдикцию), суд жалобу ответчика поддержал и перенёс рассмотрение дела в Калифорнию.

Дальнейшие события, с учётом априорной бесперспективности наезда (по всем направлениям — от обвинений в нарушении патентов до якобы украденной коробки), развивались по сценарию, который, как мне сейчас думается, предугадывали и в Nuance, и в ABBYY: сначала федеральный судья Джеффри Уайт исключил из иска кипрские и российские подразделения ответчика (как не имеющие прямого отношения к предпринимательской деятельности на территории США), затем от 8 «нарушенных» патентов осталось только 3, далее компенсацию в $265 млн свели к $107 млн, наконец, 26 августа 2013 года суд все иски Nuance единодушно отклонил и дело закрыл. Пока. До следующих исков. В том, что они последуют, можно не сомневаться.

Что же это такое было? Очевидно, что мы стали свидетелями вполне рядового события, а именно использования инструментов конкурентной борьбы, специфичных для американского рынка. Как только ABBYY появилась на американском рынке, Nuance сразу же вышла на контакт с предложением «близкого партнерства». Смысл этого предложения очевиден: пустить весь бизнес российской компании через себя в обмен на неких «компенсации», «лицензионные отчисления» и т. п.

ABBYY не просто отказалась, но ещё и повела себя по-бойцовски: настояла на самостоятельном продвижении своих продуктов в США, а заодно и переманила более выгодными условиями сотрудничества Lexmark, которая раньше комплектовала свои популярные в Америке принтеры софтом Nuance (OmniPage и PaperPort) за 50 центов с копии, а затем переключилась на FineReader за 20 центов.

Для полноты картины нужно хорошо себе представлять, что такое Nuance Communications Inc. (бывшая ScanSoft). Читателям «Голубятен» я неоднократно рассказывал о её замечательных продуктах — клавиатуре Swype и движке распознавания и превращения речи в текст Dragon Dictate. Однако все эти программные игрушки для рынка бытового потребления — лишь вершина айсберга.

В равной степени камуфляжем выступают и атрибуты «публичного статуса»: 35 офисов по всему миру, 12 тысяч сотрудников, $1,12 млрд ежегодных продаж, $5,8 млрд рыночной капитализации.

Всё это, конечно, выглядит красиво, однако заслоняет главное: Nuance Communications Inc. — это ключевой в своей области подрядчик государственных департаментов и военных ведомств США. Достаточно пробежаться взглядом по страницам корпоративной биографии этой конторы, чтобы понять: перед нами системообразующая госструктура, закамуфлированная под формальный статус публичного бизнеса.

С одной стороны, внушительный статус оппонента ABBYY добавляет веса лавровому венку победы, с другой — заставляет усомниться в том, что заключительный аккорд в американских мытарствах ABBYY сыгран. Я почти не сомневаюсь, что уже в ближайшее время Nuance Communications Inc. придумает ещё дюжину поводов для выдвижения в суде претензий к российскому конкуренту, причём вне всякого учёта их эффективности, справедливости, правомочности, жизнеспособности и прочих деталей, не имеющих к истинным целям и задачам истца ни малейшего отношения.

Неужели кто-то сомневается, что юристы Nuance (те же, кстати, самые, что помогали Apple бороться с ещё одним незваным татарином — Samsung), оформляя иск, не понимали, насколько низки их шансы на победу? Для меня этот вопрос вообще риторический. Понимали, конечно, однако же — иск подали. И теперь, проиграв, подадут новый. А затем — ещё один. И ещё. Хоть до бесконечности. Либо — полного вытравливания конкурента Nuance с родного рынка.

ABBYY, как известно, избежав жуткого штрафа в четверть миллиарда долларов, который, что-то мне подсказывает, обладал потенциалом разорить российскую компанию, тем не менее понёс судебные издержки в размере $10 млн. Сумма, безусловно, несопоставимая, однако же весомая.

Причина столь затратных издержек — в своеобразии американской судебной практики, в которой нет прецедентов переноса издержек ответчика на истца в случае неблагоприятного решения суда для последнего. Значение этого фантастического выверта сложно переоценить, ибо он создаёт предпосылки для чисто технического уничтожения оппонентов, чьи финансовые возможности ограничены.

Иными словами: у кого больше денег, у того и больше шансов на выживание. Что мешает Nuance подавать иски до посинения, всякий раз проигрывая дело в суде, однако же заставляя ответчика (в данном случае ABBYY) отстегивать на юристов миллионы долларов? Ничто не мешает, учитывая и собственные финансовые возможности этой пираньи, и её государственные связи.

Впрочем, всё это, как я в самом начале и сказал, лишь частности и нюансы. Главное заключено в следующем. В Соединённых Штатах создана совершенно уникальная система юридического рэкета, назначение которого (помимо очевидного создания кормушки для гигантской армии целого паразитического сословия) — сформировать невыносимые (как минимум неравные) условия ведения деловой активности для конкурентов, не интегрированных в систему.

Вопрос интеграции, кстати, вовсе не означает территориальной принадлежности: легко могу себе представить «дружественный» польский, британский, румынский, итальянский, испанский бизнес, который пользуется в США множеством карт-бланшей и привилегий. В меньшей степени могу себе представить безоблачное существование в Америке японской компании. (Вспомните перманентные и, видимо, уже не могущие прекратиться измывательства над Toyota!) В ещё меньше степени — компанию из Китая. Совсем не могу представить себе равноправное существование в США российского бизнеса.

Тем не менее ABBYY с оптимизмом смотрит в будущее. Гендиректор компании Сергей Андреев высоко оценивает важность присутствия ABBYY на рынке США («Если компании закрыта дорога на США, то с ней не будет кооперироваться ни одна организация, ведущая бизнес в масштабах мира. И российская компания обречена на работу на маленьких локальных рынках в сотрудничестве с маленькими локальными игроками»), однако, на мой взгляд, недостаточно серьезно учитывает риски.

Риски же эти таковы, что никакой нормальной и спокойной жизни у ABBYY в Америке нет и не предвидится, а дамоклов меч судебных издевательств будет нависать постоянно. К великому сожалению, никаких реально действенных средств для эффективного противостояния нет, оттого Сергею Андрееву остается выбирать благородную, но — увы! — бесперспективную тактику: на вопрос «Будет ли ABBYY подавать встречный иск?» генеральный директор ответил: «Мы предпочитаем тратить нашу жизнь на разработку новых замечательных продуктов, а не на суды».

Собственно говоря, именно объективная невозможность противостоять американскому бизнесу в рамках его собственного юридического рэкета и предопределяет мой скепсис в отношении перспектив развития в США любого не интегрированного в местный истеблишмент иноземного бизнеса. Впрочем, два вероятных сценария я все-таки вижу.

Сценарий первый, как ни цинично это звучит, заключается в добровольной интеграции в тот самый истеблишмент на максимально выгодных условиях. Да-да, речь о том самом мерзком «близком партнерстве», которое предложил ABBYY в своё время Nuance. Другое дело, что объединение со своим прямым конкурентом — не лучший вариант. Гораздо перспективнее найти себе другого союзника — кого-нибудь с большим зубом на Nuance, однако непременно обладающим не меньшими влиянием, связями и финансовой независимостью.

Сценарий второй, хоть и самый эффективный, однако в реальных обстоятельствах совсем утопический: российские власти вспомнят, наконец, о своих прямых обязанностях и начнут реально защищать интересы национального бизнеса. Потенциальных рычагов у них для этого, можете не сомневаться, множество, хотя все они, разумеется, сводятся к асимметричным мерам противодействия.

Можно создать такие уникальные условия для ведения бизнеса американских компаний в России (а их тут — как тараканов, причем в самых хлебных — сырьевых! — областях), что уже через неделю руководство Nuance вызовут на ковер к хозяевам в округе Колумбия и за пять минут на пальцах объяснят, как недальновидно обижать маленькие русские софтверные компании, потому как 10 миллионов долларов потерь ABBYY в США асимметрично отливаются 10 миллиардами долларов потерь в России для какой-нибудь Alcoa или ExxonMobil!

Ах, мечты, мечты!

К оглавлению

Для чего нужны гранты Дмитрий Вибе

Опубликовано 27 августа 2013

Приближается дата, важная для российского научного мироощущения, — дата подачи заявок на гранты РФФИ. Не на все, конечно: есть много грантов, заявки на которые принимаются к другим датам или в течение всего года. Но сейчас идёт кампания по подготовке заявок на самые главные, гранты класса «А», — конкурс инициативных научных проектов. Наступило время стряхнуть с сандалий песок пляжей Маврикия или смыть огородную пыль со старых и потому переведённых в статус рабочих ботинок и задуматься о том, чему посвятить очередные два–три года научной деятельности.

В заявке на грант нужно сформулировать некоторое более или менее завершённое предложение по исследованию чего-нибудь, дать научное обоснование проблемы, доказать её актуальность и подтвердить способность коллектива справиться с решением этой проблемы. Точные формулировки в разных конкурсах, фондах, странах различаются, но смысл их везде один и тот же. Выиграв конкурс, получаешь деньги, проводишь исследование, отчитываешься научным отчётом, статьями, иногда и другими формальными показателями (количество защит, использование в педагогической деятельности и пр.).

Общепризнанная выгода конкурсного финансирования для учёных состоит в том, что деньги получает непосредственно руководитель проекта. То есть не на руки наличными получает, конечно (впрочем, в лихие девяностые и такое бывало — эх, было времечко!); деньги приходят на счёт организации — например, института. Небольшую часть институт забирает себе за обеспечение условий для работы по проекту, но остальным распоряжается руководитель. Иногда свободно, иногда не очень — но только руководитель. Я понимаю, что многие могут привести примеры того, как это преимущество с лёгкостью обходится, но давайте будем считать, что веду репортаж из идеального мира, в котором сладкие пряники получают только те, кто хорошо работает. При этом важно, что сильная научная группа не кормит слабые группы из того же института.

Выгода конкурсного финансирования для науки (идеального мира) состоит в том, что тематику финансируемых исследований выбирает само научное сообщество в лице выдвинутых из его состава экспертов. В результате от поддержки отсекаются неинтересные, неактуальные, а иногда и откровенно вздорные проекты, которые способны одним своим существованием дискредитировать науку. Понятно, что их авторы всегда могут найти финансирование вне науки, но это уже проблемы тех, кто решится дать денег на сомнительные исследования. В конце концов, бессмысленно ставить задачу о полном искоренении вздорных и лженаучных проектов; важно, чтобы они имели соответствующую репутацию.

Вследствие этих очевидных преимуществ в последнее время довольно часто высказывается мысль о том, что доля конкурсного финансирования в науке должна становиться всё выше. По идее, это справедливо — по крайней мере тактически. Но такой путь, возможно, не вполне оправдан со стратегической точки зрения. Вот какие сомнения терзают меня в период подготовки очередной заявки: так ли уж однозначна выгода квантования исследований для науки? Как мне недавно сказали, вопросом «Какого лешего я всё это делаю?» не задаются только люди, ремонтирующие канализацию. Я не говорю, конечно, о фундаментальных вопросах типа «В чём смысл жизни?», но какую-то сверхзадачу в голове желательно представлять.

У меня во время досужих размышлений возник образ современного астрономического сообщества как своеобразного коллективного Гершеля. Одним из достижений великого учёного было исследование структуры Галактики методом «черпков»: Гершель подсчитал количество звёзд на нескольких тысячах площадок, систематически расположенных в обоих полушариях неба, и благодаря этому полностью восстановил их распределение. Мы теперь, по сути, занимаемся тем же самым, только черпки стали более трудоёмкими, и потому выполнять их вынужден не один человек, а группа. Цель конкурсного финансирования — сделать группу максимально независимой, в том числе и в выборе направления для исследований. Не добавляет ли это некоторого хаоса в построение мозаики мироздания? Если бы Гершель выбирал площадки-черпки несистематически, получить полную картину ему было бы сложнее. А представьте ещё в дополнение к этому, что деньги ему выделялись бы не на все черпки.

Как сознательный гражданин я, по идее, должен сам об этом думать, составляя заявку. Но конкурентная борьба не располагает к таким возвышенным рассуждениям. Дальнейший рост доли конкурсного финансирования приведёт к повышению риска остаться без денег. Поэтому я, составляя заявку, вынужден думать не только и не столько о том, как заполнить очередное пустое место в мозаике, сколько о том, как выигрышнее представить замысел и как написать в процессе его реализации как можно больше статей — ведь основной продукт работы учёного-фундаменталиста есть статья.

Но вот ведь какое дело: я же не пирожки пеку и не занимаюсь какой-либо другой деятельностью, результат которой конкретен и предсказуем. Допустим, я начал исследование, но результата не достиг. Может быть, ошибся в исходных посылках, может быть, недооценил требуемые усилия… Или, например, рассчитывал получить время на телескопе, а его не дали, или, например, время дали, но не было погоды, и т. п. И что делать? Утрамбовывать в одну заявку несколько задач, чтобы успехи в одних замаскировали недостачу в других? Но тут есть риск прочитать в отзыве рецензента, что заявка перегружена (читали, знаем). Поступить, как в шуточной рекомендации для соискателей грантов: писать заявку по уже готовым, но не опубликованным работам? Но это же надо идти впереди планеты всей, чтобы уже выполнить исследование, которое в мире будет актуальным в течение нескольких следующих лет. Конечно, в реальности все эти проблемы решаемы, но сам факт, что систему конкурсного финансирования приходится испытывать на прочность или обходить, указывает на её недостаточное совершенство.

В российских условиях к этим проблемам пока добавляется мизерный размер многих грантов. Чтобы они в сумме давали хоть сколько-нибудь ощутимую величину, участвовать приходится во многих, что сильно увеличивает нагрузку, в том числе и писательскую. Если в будущем размеры грантов у нас возрастут, наверняка возникнет проблема меньшей вероятности их получения, которая уже существует в развитых странах. На конференции PPVI коллеги из США жаловались на то, что вероятность получения гранта Национального научного фонда (NSF) составляет сейчас 1:10. Конечно, на NSF свет клином не сошёлся, но это опять же означает написание многих заявок в надежде, что хотя бы некоторые выиграют. И стресс, стресс, стресс — обязательный атрибут конкурентного мира.

Я не собираюсь, разумеется, утверждать, что являюсь противником конкурсной системы. Понятно, что она необходима как реакция на неидеальность мира и возникла из желания передать деньги в руки непосредственно сильному исследователю. Но с ней сопряжены и определённые недостатки — дополнительная бюрократическая нагрузка на того же самого исследователя и отсутствие системы в выборе «черпков». Добавим ещё появившуюся в последнее время тенденцию к усложнению пользования грантами. То есть деньги-то исследователю передают, но при этом навешивают на них массу условий: не бери на зарплату больше половины, на командировки представь сразу план на год, а стулья и ручки вообще не покупай: их тебе институт должен обеспечить… То есть кто-то когда-то съездил на деньги гранта на море, и теперь, вместо того чтобы дать указкой по пальцам одному прохиндею, подрезают крылышки всем, но это не сделало пользование грантами более удобным. Тем не менее я не призываю отменить гранты. Я за них большую часть времени и если я их получил. Сомнения возникают только в период написания очередной заявки, когда вспоминается фраза, услышанная недавно от одного из представителей старшего поколения: «Мы в то время работали, а не думали об индексе Хирша».

К оглавлению

Заявление Google калифорнийскому суду практически отменяет почтовую приватность Михаил Ваннах

Опубликовано 27 августа 2013

Защита прав потребителей — занятие древнее и почтенное. Скажем, в Древнем Риме оно возлагалось на коллегию эдилов, aedilis, один из органов управления Городом. Порождённая изначально потребностями плебеев защищать свой единственный храм Цереры, Либера и Либеры на Авентине, она, беря на себя реально важнейшие для населения функции присмотра за нормальным функционированием рынков и общественных зданий и сооружений вроде бань, трактиров, постоялых дворов и дорог, обретает государственный статус. Причём приведём забавнейшие параллели с информационными технологиями: одной из важнейших функций коллегии эдилов было хранение плебейского архива; без надёжного документирования было невозможно защищать и имущественные и неимущественные права, что личные, что общественные. (И, похоже, эдилы открыли резервное копирование информации: каждая из двух коллегий эдилов, плебейских и курульных, имела по ряду сведений свой независимый архив.)

Да, и поскольку эдилы являлись продюсерами тогдашнего шоу-бизнеса — да-да, именно эти ребята обеспечивали народу квиритов вожделенные хлеб и зрелища, — то нуждавшиеся в популярности для своей политической карьеры представители высших слоёв общества охотно занимали должности курульных эдилов.

На высях индустриального общества, на самой грани перехода его в общество информационное, всемирную славу защитника прав потребителя снискал себе Ральф Нейдер. Выходец из семьи арабов-христиан в полной мере соответствовал римским требованиям к вступающим на cursus honorum, путь к почестям, даваемым высшими государственными должностями: Принстонский университет, Гарвардская школа права, служба в армии, начало работы адвокатом (как Цицерон).

В соответствии с нравами ХХ века к этому добавляется преподавание и колумнистика. А в 1965 году Ральф Нейдер публикует уникальную книгу — Unsafe at Any Speed: The Designed-In Dangers of the American Automobile («Опасен на любой скорости: Угрожающе сконструированный американский автомобиль»). В ней одинокий правдоискатель кидает вызов отрасли, являвшейся гордостью тогдашней Америки, — автомобилестроению. Главной мишенью, которой была посвящена первая глава, оказался автомобиль Chevrolet Corvair. Это была компактная (в габаритах «Волги» ГАЗ-21) машина с заднерасположенным шестицилиндровым движком, предлагавшаяся потребителю по цене менее двух тысяч тогдашних долларов и умеренно потребляющая тогда ещё вполне дешёвое топливо.

И вот Нейдер обратил внимание на большое (более сотни случаев) количество аварий на поворотах. И — объяснил их конструктивными особенностями машины, обусловившими потерю управляемости и даже опрокидывание при прохождении виражей на большой скорости. Возложив вину за это на инженеров General Motors, предложивших потребителю ненадёжную конструкцию.

Смешно, но Нейдер вряд ли был прав. Расположение мотора сзади ничуть не мешало обладателям культового «Фольксвагена-Жука», легендарного Porsche 356 и анекдотического «Запорожца». Параметры задней подвески с качающейся осью были оптимизированы под комфортность езды, её «мягкость». Но американские потребители привыкли к моторам впереди, к езде с совершенно другой центровкой. (Для аналогии: попробуйте понаблюдать за тем, кто учился и ездил только на переднеприводных — и вдруг оказался на машине заднеприводной, даже родовитой «немке»; только смотрите издали, зрелище небезопасное.) Да ещё, купив за пару килобаксов Sporty Corvair, они не задумывались, что у спортивной машины и другая цена, и жёсткая подвеска…

И книга Нейдера — показывающая потребителю, что виноват в авариях не он, — пошла на ура, став национальным бестселлером. Но изящество мер противодействия Ральфу, выбранных менеджментом General Motors, поражает. У них не было возможности объявить, что во всём — как и в большинстве ДТП — виновата прокладка, та, что между сиденьем и рулём: покупателю надо льстить…

Так что наняли частных детективов, записывающих звонки Нейдера, да подрядили проституток прельстить его. Заокеанский юрист (в отличие от местных деятелей, ведшихся на прелести Кэтрин Му-Му) не впал во искушение, а, наоборот, вытащил историю на свет. В суд. Взыскав с корпорации за вторжение в частную жизнь (invasion of privacy) весьма солидную в деньгах середины шестидесятых сумму в $425 000. Запомним этот факт и в завершение скажем, что отмеченные Нейдером проблемы в более поздних моделях Chevrolet Corvair были устранены: изменили параметры пружин, ввели стабилизатор поперечной устойчивости (железку коромыслообразную), но было поздно. Образ машины-убийцы сформировался, и вскоре выпуск неплохой и недорогой модели прекратили… И первый нефтяной кризис американцы встретили на классических машинах-гигантах.

Но это — дело прошлое. Эпоха нынче информационная. И защитники прав потребителей бросают выбор ставшим оплотом нынешних США информационным гигантам. Так, скажем, поступает внепартийная некоммерческая организация Consumer Watchdog. Её глава, адвокат и журналист Джон М. Симпсон — Ральф Нейдер информационной эпохи — бросил вызов вездесущей Google. Летом этого года в федеральный суд по Северному округу штата Калифорния был подан ряд исков и заявлений против глобального поисковика. Предметом тяжбы стало автоматическое сканирование почты, идущей через сервисы Gmail. По мнению истцов, такие действия нарушают Федеральные правила проводной связи (Federal Wiretap Act), аналогичные законы штатов Мэриленд, Пенсильвания и Флорида и Калифорнийский закон о вторжении в частную жизнь (California Invasion of Privacy Act, CIPA). Разбирательство получили федеральному судье Люси Ко (Lucy Haeran Koh), уже разбиравшей ряд тяжб между высокотехнологическими гигантами.

И вот этой-то судье в минувшем июле были направлены объяснения юристов Google, с которыми адвокаты Consumer Watchdog смогли ознакомиться 12 августа. И объяснения эти были, мягко говоря, странные. Разъяснялось, что принятием пользовательского соглашения Gmail клиенты этого сервиса соглашаются на перехват и сканирование их переписки — конечно же, в благородных целях повышения качества обслуживания и улучшения борьбы со спамом. (Кстати, через нынешние фильтры письма всяких там «Католиков против женского обрезания», ранее спамивших духовных лиц, не проходят…)

Джон М. Симпсон, опубликовавший бумаги Google в середине августа, возмущён их содержанием. Он полагает, что мегапоисковику плевать на приватность, а его юристы нагло подменяют тезисы, приводя примеры из работы обычной почты. Той, где для доставки письма нужно было прочитать адрес на конверте, но отнюдь не вскрывать его. Последним занимались государственные и весьма дорогостоящие (триста тысяч ливров в год во времена Луи Шестнадцатого) службы. Ну или наиболее инициативные частные лица вроде Ивана Кузьмича Шпекина, почтмейстера. Которого сам Гоголь в «Замечаниях для господ актёров» характеризовал как простодушного до наивности человека. Которого распечатать письмо побуждала сверхъестественная сила… «Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течёт, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?»

Вот это-то чтение и поставлено нынче на поток. И не зловещими агентами NSA и CIA, а самой обычной, вполне респектабельной, почтовой компанией. Не считающей нужным скрывать это. (Непонятно, показывают ли почтовые роботы друг другу наиболее игривые «избранные места из переписки с друзьями»…) Но мир изменился безвозвратно. Те действия Шпекина, что классик позапрошлого века считал немыслимым отклонением, достойным безусловного осмеяния публики, ныне становятся обычной технологической процедурой работы почты. Нет бумажных конвертов, нет листков с текстом — только байты. Суду ещё предстоит вынести по этому вопросу своё решение осенью… (Напомним: электронная переписка, о тайне которой идёт речь, ныне вполне принимается в судах как доказательство, что придаёт тяжбе особый интерес.)

Ну а мы попытаемся сформулировать мораль. Почерпнутую и из античности, и из индустриального общества. Патриции стремились в курульные эдилы и устраивали плебсу игрища с угощением не из альтруизма. Они подкупали избирателей, чей голос нужен был для продвижения по политической лесенке. Чтобы стать проконсулом и, как обличённый и обессмерченный Цицероном Веррес, грабить провинции, пополняя свою мошну.

Такова цена халявы, и поэтому некоторые европейцы и выбирают платную почту. Ну а Chevrolet Corvair был вовсе не плох. Только надо было уметь им пользоваться: не устрашать посаженную в кабриолет барышню визгом шин на повороте, вынуждая прижаться поплотней (ремней-то ещё не было), а приглашать полюбоваться пейзажем… Так и нет резона отказаться от гуглопочты для знакомства с комментариями читателей: пусть роботы читают их тоже. Может, до сильного ИИ разовьются да обзаведутся чувством юмора. Ну а бизнесменам и политикам — им предстоит овладевать таинствами криптографии и компьютерной безопасности. Причём самим. Мы живём в прозрачном мире, и это — навсегда…

К оглавлению

Голубятня: Чтение PDF на смартфоне — от муки к счастью Сергей Голубицкий

Опубликовано 27 августа 2013

Сегодня у нас 100-процентно утилитарная «Голубятня»: рассказ пойдет о затяжном и почти исчерпывающем тестировании программ для просмотра документов в формате PDF на смартфоне под управлением Android. Думаю, читателям мои изыскания сослужат большую пользу, поскольку чтение электронных книг является если не самым важным, то одним из ключевых назначений любого карманного девайса. При этом самые большие сложности на смартфоне возникают именно с документами PDF. На поиски достойного решения меня сподвигнуло надкусанное яблоко — в прямом и переносном смысле слова: любой человек, единожды вкусивший прелестей iOS, желает как минимум повторения удовольствий при всякой миграции. Так уж получилось, что чтение файлов PDF на устройствах iOS достигает максимального комфорта благодаря роскошной программе GoodReader, поэтому при переходе на Android ни на что меньшее я бы не согласился. Не случайно, первой программой, которую я попытался найти на Play market, была именно GoodReader.

Увы, ее не оказалось, поэтому я сразу же озаботился поиском достойного аналога. И тут-то и нашла коса на камень. Достаточно сказать, что на нахождение более ли менее адекватной замены у меня ушло четыре месяца. Выглядело это так: я устанавливал на свой Galaxy S4 очередную программу, которая «из коробки» казалась более ли менее сносной, использовал ее на протяжении недели-другой, а когда мелкие неприятности скапливались в таком количестве, что порождали новое качество — стойкой неприязни и отторжения, я вновь отправлялся на охоту.

Из всего множества протестированных программ (в общей сложности, наверное, под полсотни) я отобрал 10, которые оставил на ПМЖ в своем смартфоне и еще где-то с месяц пробовал использовать их одновременно, переключаясь по нескольку раз на дню между ними и сравнивая впечатления.

В конце концов я остановился на двух программах, которые замечательно дополняют друг друга, ибо каждая из них, уступая в одной ключевой характеристике, берет верх в другой.

Характеристики, о которых идет речь, — это два режима воспроизведения файлов PDF на экране : в натуральном виде и как Text Reflow, перерисовки текста, без которого, собственно, чтение файлов PDF на смартфоне невозможно. PDF в натуральном виде замечательно смотрится на планшете, однако на экране 3,5 — 6 дюймов — это прямой путь к преждевременной потере зрения.

Прежде, чем предоставить читателям отчет обо всех лучших программах для просмотра PDF на андрофоне, покажу как выглядит образцово-показательный Вот так выглядит наша книга в программе GoodReader на планшете (iPad):GoodReader. В качестве образца я сознательно выбрал очень хреново отсканированную книжку Клео Одзер (о которой рассказал в минувшую субботу) с очень хреновым OCR-слоем (впрочем, если бы его совсем не было, не получили бы мы и Text Reflow, потому как в натуральном виде PDF — это чистая картинка).

Это основной интерфейс программы, предназначенный не столько для чтения, сколько для работы с файлом PDF. В этом представлении мы можем аннотировать текст, добавлять примечания, делать к нему сноски, изменять шрифт, подчеркивать, справляться со словарем и т.д. Насколько этот режим продуктивен говорит тот факт, что именно в этой программе и именно на айпаде я изучаю все бесчисленные материалы в процессе подготовки статей для «Бизнес журнала». Предварительно я собираю несколько десятков разноформатных исходников, затем объединяю их в один общий PDF файл, закидываю на планшет и активно работаю с материалом.

Для удобства чтения все посторонние элементы интерфейса GoodReader с экрана убираются:

Как видите, экран планшета достаточно велик, чтобы не задумываться ни о какой перерисовке текста, а читать PDF файлы в натуральном виде. Впрочем, если текст перенагружен сложным форматированием (несколько колонок, например), всегда можно перейти в режим Text Reflow:

Перерисовка текста в GoodReader безупречна и от идеала ее отделяет лишь невозможность изменить принудительное форматирование по левому краю. Мне лично нравится больше justified), однако я понимаю, что это субъективно, тем более, что ни в одной из известных мне программ форматирование по обоим краям не реализовано.

На айфоне с его псевдочетырехдюймовым экраном (уловка «колбасного» форм-фактора) читать в натуральном режиме PDF становится уже невозможно:

Поэтому Text Reflow — единственная практичная опция:

Посмотрим теперь на варианты, которые есть у нас на андрофоне. Начну с т.н. Office Viewers, программ для просмотра офисных документов. Первым идет Kingsoft Office:

Режима Text Reflow у программы вообще нет, а есть лишь натуральный вид PDF, который, как видно на скриншоте, работает еще и криво: половина страниц почему-то рендерится с черным фоном. Почему это происходит, меня как-то мало волнует и я однозначно списываю это на кривизну программы, потому как этот же самый PDF файл конкурентами воспроизводится на экране без подобных артефактов.

Любая попытка хоть как-то масштабировать страницу на экране в натуральном режиме, разумеется, заканчивается неудачей:

Другой офисный пакет — Polaris Office:

Рендерит PDF файл в натуральном виде программа безупречно (в отличие от Kingsoft Office), однако режим Text Reflow также отсутствует. Вместо него есть какое-то мистическое «Перестроение текста», которое ровным счетом ничего не меняет в изображении файла на экране:

Поставили галочку — и ничего:

Посмотрим теперь, как справляются с заданием специализированные «читалки», способные работать с PDF. Вот EbookDroid, пользующийся совершенно непонятной, а по мне, так и незаслуженной популярностью:

Опций для изменения отображения PDF на экране у EbookDroid множество, но единственно полезного — режима перерисовки текста — нет:

Еще одна популярная читалка — Mantano.

У нее неплохой полочный органайзер и аккуратное воспроизведение PDF в натуральном виде:

Но, увы, Text Reflow нет, поэтому на смартфоне программа для чтения PDF бесполезна.

Переходим теперь к «читалкам», у которых режим перерисовки текста PDF есть. Таких, кстати, немало, но уж слишком разнится качество их работы. Начнем с худшей — PDFMax:

В натуральном режиме файл воспроизводится очень аккуратно и по функционалу сильно напоминает эталонный GoodReader (правая панель вообще заставляет задуматься то ли о плагиате, то ли о совместном творчестве).

Переключение в режим Text Reflow удобное — одним тапом на иконку с масонским глазом:

Но дальше начинается тоска зеленая:

Во-первых, шрифт в режиме перерисованного текста ужасный, во-вторых, все буквы деформированы по вертикали, в-третьих, программа искажает поток букв, уплотняя одни и растягивая другие. Читать в таком режиме практически нереально: через 5 минут тебя охватывает такое раздражение, что от немедленного удаления программы удерживает лишь мысль о необходимости рассказать о ней в «Голубятне».

Масштабирование текста выполняется с помощью pitch’a, однако лучше ничего не масштабировать, потому что зрелище становится совсем уж неприглядным:

Еще один неудачник — опять же популярная читалка Repligo. В натуральным режиме с отображением сложных PDF у нее полный швах:

Половину страниц книги Клео Одзер программа вообще не смогла отрендерить адекватно. Переключается в режим перерисованного текста и видим хоть и не такой ужас как в PDF Max, но что-то очень близкое:

Шрифт для чтения неудобный, все буквы вытянуты по вертикали и сплющены по горизонтали.

Теперь я представлю вам три программы, которые мне понравились: FoxIt, ezPDF Viewer и qPDF Notes (Viewer) (по мере возрастания удовольствия от пользования). В принципе можете смело выбирать любую из них, хотя, конечно, лучше все-таки учитывать их визуальную специфику.

У FoxIt самый некачественный натуральный рендеринг из трех программ — изображение получается какое-то смазанное, словно скан с разрешением в 50 PPI:

Зато режим перерисовки текста аккуратный и удобный для чтения за счет создания дополнительных отступов между строк:

Включается Text Reflow одним нажатием на иконку в верхней панели окна. Также удобно изменять масштаб перерисованного текста с помощью тапов на A+ и A- (самый удобный способ из всех программ):

Почти идеальная программа — ezPDF Reader. У нее отличный интерфейс и безупречный рендеринг натурального вида:

Предусмотрено два режима Text Reflow, которые задействуют разные алгоритмы перерисовки:

В случае с PDF-книжкой Клео Одзер я никакой разницы не увидел, однако догадываюсь, что разработчики не просто так ввели новый алгоритм, и на определенных файлах он позволяет улучшить качество перерисовки текста. Так выглядит стандартный алгоритм Text Reflow:

Так — обновленный (из разряда — найди два отличия):

Масштабирование текста, на мой взгляд, не такое удобное как у FoxIt, но тоже комфортное: одним кликом открывается в правой части экрана процентная шкала:

Еще один тап — и мы подгоняем размер букв под личные предпочтения:

Наконец, программа, которая, на мой взгляд, демонстрирует самое высокое качество рендеринга в режиме перерисовки текста — qPDF. Программа представлена в двух ипостасях — бесплатный вьюер (qPDF Viewer) и платный редактор (qPDF Notes), который по функционалу приближается к GoodReader (хотя, на мой взгляд, и слабее).

Интерфейсы программ идентичные за исключением панели иконок для редактирования текста. Вот qPDF Notes:

Вот — qPDF Viewer:

Качество рендеринга файла PDF в натуральном режиме у qPDF хуже, чем у FoxIt и ezPDF Reader, зато режим Text Reflow безупречен:

Масштабирование выполняется так же как и в PDFMax — pitch’ем, однако в отличие от него качество рендеринга восхитительное, причем в обе стороны: что в минус:

Что — в плюс:

Как вы уже поняли, полностью отказаться от альтернатив и остановиться на qPDF мне мешает качество рендеринга PDF в натуральном виде (которое еще отягощается и исключительно медленным выведением изображения на экран). Поэтому я держу на своем SGS4 две программы — qPDF Notes и ezPDF Reader. Первую использую для чтения, вторую — для просмотра иллюстрированных файлов, например — журналов в формате PDF.

Надеюсь, облегчил вам поиски идеала и сэкономил время на экспериментах.

К оглавлению

Закономерная судьба Лесостепи, или Скрытые пружины истории Дмитрий Шабанов

Опубликовано 27 августа 2013

Продолжаем? Продолжаем! И перед тем, как перейти к обсуждению примера взаимодействия двух культур, обусловленных двумя разными образами жизни человеческих обществ, я обсужу одно возражение, относящееся к двум последним колонкам (об эволюции ниш человека и о шести мирах его традиционных обществ). После этого рассмотрим историю борьбы двух образов жизни на примере хорошо известной мне территории.

Вот что написал мне по поводу предыдущей колонки мой уважаемый коллега, признанный авторитет в одной из областей биологии.

«Главное. Полагаю, что нет соответствия «способ добычи харча — культура (в Вашем понимании)». Посмотрите на разнообразие культуры (быт + деловые взаимоотношения + духовность), например, скотоводов Центральной Азии (про это прекрасно у Пржевальского и других великих шпионов). Разнообразие громадное! Если Вы хотите говорить на эту тему строго, надо определить понятия, и прежде всего — инварианту (степень и критерии общности), которая Вам позволяет относить всех скотоводов (пахарей, собирателей и т. д.) к одной культуре. Иначе всё плывет, и понятие ниши становится столь же неоперациональным, как и в экологии. Одним словом, в том виде, что у Вас написано, — не приемлю, хотя понимаю, что мысль провокационно соблазнительна: свести разнообразие к малому числу вариантов».

Со сказанным я могу только согласиться. Нет четкого разнообразия типов культур, и нет отграниченных друг от друга типов экологических ниш (характеров отношения со средой) человеческих групп. Есть значимый для описания таких групп и их культур фактор. Мне кажется важной связь между особенностями ниш и культурой. Я предполагаю, что палеолитические и неолитические ниши (и культуры) образуют шесть расплывчатых групп. Их типичным представителям будет весьма сложно понять друг друга; они будут словно существовать в разных социальных мирах. Но, естественно, небольшое количество описанных мной вариантов никак не исчерпывает всего разнообразия культур.

Знаете, как работает дисперсионный анализ? Мы изучаем совокупность объектов, демонстрирующих изменчивость некой характеристики. Мы делим эту совокупность на группы по какому-то признаку. Если изменчивость внутри каждой группы оказывается значительно меньше исходной, мы понимаем, что использованный нами признак серьёзно влияет на исследуемую характеристику. Объекты, попавшие в одну группу, вовсе не идентичны: внутри неё сохраняется то, что в дисперсионном анализе называется «ошибкой» и включает в себя, кроме прочего, проявления индивидуальности сравниваемых объектов.

Обратите внимание: индивидуальность может быть свойственна не только особи (индивиду в привычном значении этого слова), но и группе, в том числе — популяции. Упомяну индивидуальность классов в школе и студенческих групп в вузе. В каждом классе, каждой группе есть сильные и слабые ученики и студенты. Случайные факторы приводят к различному составу групп. Однако в ходе формирования групповой индивидуальности эти различия могут многократно усилиться. Одним из мощных факторов формирования групповой индивидуальности является механизм «Мы не такие, как они!». Думаю, этот механизм играл важную роль в истории человечества. Кстати, его действие способствовало дополнительному разобщению социальных миров…

А могу ли я надеяться на то, что выделение ниш у человека окажется более чётким и операциональным, чем таковое в «общей» (не относящейся к человеку) экологии? Можно ли надеяться, что различие культур, на которое влияет это различие ниш, окажется не менее отчётливым? Нет, конечно. Но это не отменяет статистических закономерностей.

Эти закономерности проявляют себя сквозь конкретику локальных, индивидуальных обстоятельств. Если хотите, их можно рассматривать как скрытые пружины исторического процесса. В любой момент времени особые обстоятельства могут преодолеть действие таких скрытых пружин, но со временем они проявятся снова. Для иллюстрации этой мысли я выберу географически близкий мне пример. Подчеркну: я не историк, и мои экскурсы в историю носят дилетантский характер.

Совсем недавно, рассказывая о Харькове и Харьковской области российским коллегам, я столкнулся с их недоумением: «А почему у вас практически все города не старше XVII века? У вас же там такие благоприятные условия для жизни!» Благоприятные. Благоприятнее, чем, предположим, в Сумской или Черниговской областях, расположенных севернее. Но почему-то к северу, в Полесье, немало городов, даже небольших, с тысячелетней историей, а в Харьковской области, в Лесостепи, их нет. Пробегусь по Википедии, выберу даты основания городов: Харьков — 1654, Лозовая — 1869, Купянск — 1655, Изюм — 1685, Чугуев — 1533–1584, Балаклея — 1663, Волчанск — 1674, Богодухов — 1662, Змиев — 1604, Барвенково — 1653. Есть города старше Харькова, прежде всего это расположенные на Северском Донце Чугуев и Змиев, но всё равно их возраст не очень-то велик. Почему? Ведь люди жили здесь очень давно.

Всё это не случайно. Поскольку то, о чём я буду говорить, определённым образом связано с Северским Донцом, начну с панорамы, снятой Дмитрием Бухановским с высокого, правого берега этой реки на биостанции Харьковского университета в Гайдарах, под Змиевом.

Раннее утро. Пойма реки еще в тумане. Возвышенный правый берег покрыт естественными дубравами, низменный левый — частично распахан, частично засажен бором. Это лесостепь.

Что такое лесостепь? Природная зона, где относительно устойчивыми оказываются и лесные, и степные растительные сообщества. В общем, тип растительности регулируется климатом, прежде всего температурой и влажностью. Лес требует намного больше воды, чем степь. К северу от лесостепи и осадков побольше, и температура пониже — и там достаточно влаги для существования лесов. К югу — суше и жарче: воды и так мало, а высокая температура только усиливает её испарение. Там располагаются степи (точнее, располагались: сейчас они почти полностью распаханы). А в лесостепи складывается парадоксальная ситуация, связанная с тем, что лес лучше удерживает воду, чем степь. Если на данном участке располагается лес, он связывает достаточно воды для того, чтобы здесь существовали деревья. Если тут расположен степной участок, его водопотери выше, и влаги хватает только для трав.

А ещё учтите, что никакая местность не является однородной. На склонах вода удерживается хуже; где-то складываются условия для ухода воды в подземные горизонты, а где-то почвы располагаются на хорошей гидроизоляции. Эти и многие другие локальные условия увеличивают мозаичность лесостепи.

С осушением и потеплением климата те лесные участки, которые балансируют на грани высыхания, начнут отступать; если климат станет влажнее и прохладнее, где-то степь начнёт проигрывать лесу. Но в целом на территории лесостепи оба типа растительных сообществ могут успешно поддерживать своё существование. А в некоторых местах, как на фотографии, Лес со Степью встречаются наиболее явно.

В лесостепи хороший климат и плодородные почвы. Люди селились здесь издавна: вначале — охотники, а потом — земледельцы и животноводы. Двум разным типам экосистем (лесным и степным, закрытым и открытым) соответствовали два типа человеческих ниш (пахари и кочевники). Каждый тип имел свои культурные особенности. Основным содержанием истории региона оказался конфликт жителей леса и жителей степи. Экологические закономерности, вытекающие из особенностей экологических ниш пахарей и кочевников, оказались скрытыми пружинами такой истории. Они предопределили и временное торжество представителей одной культуры, и окончательную победу той стороны, которая вначале казалась более слабой.

В степи хорошие почвы, но часты засухи, и растениеводы сталкиваются с неустойчивостью урожая. Зато степь — почти сплошное пастбище, где оптимально животноводство. Характерный способ жизни — кочевать по широкой степи со стадами. Жилища кочевников — раскладные шатры из шкур. Основа социума — семья с общей собственностью на скот. Семья кочует, взаимодействует с другими семьями и входит в состав племён, имеющих сложную структуру. Для кочевников характерна сложная и динамичная межплеменная политика.

В лесу кочевать со стадами негде, но устойчивее урожай. Надо только поле расчистить. Вырубается лес, выжигаются остатки деревьев, и в течение определенного времени поле сторицей вознаграждает усилия земледельца. Потом плодородие земли падает, и нужно расчищать новый участок. Для такой культуры характерны селения с постоянными жилищами из дерева. В окрестностях поселка расчищаются поля. Поддерживать поле может только община, крепко спаянная внутри, но слабо связанная с другими общинами. Единица нижнего уровня структуры может быть даже более крупной, чем у степняков, но её связь с аналогичными единицами — слабее.

Разница экологических ниш порождает разницу популяционной структуры и неминуемо отражается на культуре. Даже связанные общностью происхождения кочевники и земледельцы будут относиться друг к другу негативно. Мораль каждого общества не распространяется на чужих. Кстати, библейская история о Каине и Авеле (сыновьях Адама и Евы) отражает этот конфликт. Каин, старший брат, был земледельцем и убил Авеля — скотовода.

Мы часто думаем о конфликтах между людьми леса и людьми степи как о столкновениях между разными народами, различающимися по своей генеалогии. Конечно, такие различия есть. Особенности ниши, характерные для каждого народа, определяли характер его расселения. Но национальный состав со временем менялся, а определяющие черты образа жизни сохранялись постоянными.

На территории, о которой я говорю, обрабатывали землю и готы, и славяне. Состав кочевников в силу их мобильности был пестрее. Если не ошибаюсь, тут были и скифы, сарматы, и печенеги, и половцы, и татары. Контактирующие и враждующие народы неизбежно смешивались… и оставались самими собой.

Степняки мобильны. Их форма войны — набег. Собрались группой, быстро появились, ограбили и отступили. Естественно, что степняки били лесных жителей и удерживали их в глубине лесных массивов. Лесостепь была ничейной зоной, подверженной набегам кочевников. Оседлые жители не успеют собраться, и каждая община будет обороняться сама по себе. Почему любимое животное украинцев — свинья? В относительно близкие к нынешнему дню времена степняки исповедовали ислам, не ели свинину и не забирали свиней.

Для лесных жителей характерная форма войны — поход. При объявлении войны каждая община выставляла и обеспечивала сколько-то бойцов, которые отправлялись на ратное дело. Зачастую, пока рать шла к кочевникам, те снимались с места и уходили. Временами земледельцы собирали такую силу, которая могла дойти до центра страны степняков и разгромить их столицу. Потом все начиналось сначала.

На территории, о которой я говорю, еще в раннем Средневековье возникали города и земледельцев, и кочевников. Увы, их история прервалась. Главная причина — «зачистка», которую выполнила в XIII веке армия Батыя, оставившая после себя Дикое поле. Однако в конечном итоге и отношения с монголами — часть взаимодействия со степняками-кочевниками…

Довольно долго в конфликте кочевников и пахарей выигрывали степняки. Но развитие технологий и рост населения изменили ситуацию. Главное, что пахари, питающиеся в основном растительной продукцией, могут развить намного большую плотность населения (а значит, также экономическую мощь и военную силу), чем животноводы. Их основная пища — это продукция растений; пища животноводов должна быть переработана скотом — с неизбежными, в силу второго начала термодинамики, потерями. По этой причине общий поток энергии, который могут пропустить через себя популяции кочевников, оказывается меньше, чем в случае популяций пахарей.

А как это выражается исторически? В росте «лесной», земледельческой цивилизации.

В поселениях пахарей формировались группы ополчения (позже его назвали казаками), которое охраняло рубежи и собиралось по тревоге. Слово «казаки» имеет разные смыслы. Один из них — разнообразный беглый сброд, селившийся на ничейных землях. В бандах такого сброда складывались условия для формирования специфичной демократии. Позже это слово стали применять и для обозначения военизированных землепашцев — пахарей, сочетавших обработку земли с её защитой от набегов кочевников.

Чтобы защитить основную часть своего народа от набегов, создавали форпосты — выстроенные в защитную линию укрепленные города. Одна из важных границ проходила по Северскому Донцу. Волчанск, Чугуев, Змиев, Изюм — опорные пункты на границе леса и степи. После устойчивого оттеснения кочевников к югу Слободская (потому что вначале — ничейная) Украина начинает заселяться выходцами из разных украинских и российских регионов. Кстати, именно поэтому здесь и русское, и украинское население является коренным…

А знаете, почему село, возле которого находится биостанция, называется Гайдары? Версия, которую я слыхал (может, попросту байка), такова. Когда казацкий патруль объезжал территорию, он должен был опасаться засад. Впереди ехали 1–2 человека, к копью которых была привязана белая тряпочка. Основание копья упиралось в стремя; при езде тряпочка колыхалась (по-украински — «гойдалася»), посылая визуальный сигнал безопасности. Такие казаки в авангарде назывались «гойдары» или «гайдары». Если на авангард нападали, или если «гайдара» настораживал копье, беря его в руку и направляя вперед, ритмичное движение тряпочки прекращалось. Основной казацкий гарнизон находился в Змиеве, том самом городе на берегу Северского Донца, который старше Харькова, а в окрестностях нынешней биостанции университета, на горе в Гайдарах, находился их авангард. Отсюда они обозревали степь, присматриваясь, не поднимается ли над ней пыль от копыт лошадей кочевников. Фото, которое я вставил в колонку, снято с подобного наблюдательного пункта.

Окончательная победа над старым врагом происходит в конце XVIII века, при Екатерине. Последним форпостом культуры и государственности кочевников был хорошо изолированный Крым. Сталинское выселение крымских татар — отложенное эхо борьбы с историческим врагом, этакое запоздалое убийство Авеля Каином.

Ой, сколько деталей в колонку не поместилось…

Написал ли я здесь что-то принципиально новое? Нет (если не допустил исторических ляпов). Но две детали хочу подчеркнуть особо.

Раз: история Слободской Украины частично запрограммирована различиями между лесными и степными нишами, доступными для представителей традиционных культур. Эти различия вырастают из специфики «способа добычи харча», по выражению моего коллеги.

Два: мы смотрим на историю борьбы двух культур, отождествляясь с одной из них, победившей; взгляд со стороны проигравшей культуры был бы, по всей видимости, иным.

Убедил?

К оглавлению

Что нам рассказывает китайский рынок планшетов о жизни вообще и об Apple в частности Сергей Голубицкий

Опубликовано 26 августа 2013

О финансовой отчётности последнего квартала Apple я уже достаточно рассказал читателям нашего портала («Старина Икан, Apple и пропасть на горизонте», «Двойной блеф светлого будущего, которого не будет») и «Бизнес-журнала» («Яблоко на распутье» — выйдет на бумаге в сентябре). Тем не менее мне до сих пор кажется, что мой case постоянно требует всё новых и новых доказательств и подтверждений: слишком уж радикально звучит гипотеза о том, что звёздный час культовой компании из Купертино прошёл и впереди её ожидает тоскливая судьба Microsoft, которая, кстати, всегда напоминала мне однояйцового близнеца корпоративного детища Стива Джобса (тема эта — тайная близость и связи двух компаний, пролегающие гораздо глубже общей монопольной парадигмы и тесного финансового взаимодействия — заслуживает серьёзной монографии).

Таким — noch ein — доказательством явилась для меня аналитическая записка IDC о состоянии китайского рынка планшетов. Почему именно это сочетание — «Китай + планшеты» — является, на мой взгляд, одновременно и универсальным, и ключевым фактором ИТ-рынка? В силу трех обстоятельств: во-первых, Китай — это самый крупный (следовательно — и самый вожделенный) рынок Apple за пределами Соединённых Штатов; во-вторых, на китайский рынок планшетов мечтают и желают попасть абсолютно все производители соответствующего железа — от Microsoft до Samsung; в-третьих, планшетный рынок в обозримом будущем останется наиболее перспективным из всей ИТ-гаджетарии (думаю, даже перспективнее смартфонов, поскольку обременён ещё и миссией «убийцы PC»).

Начну с короткого перечисления цифр. Исторически Apple доминировала на рынке планшетов Китая, что не удивительно: ведь именно iPad был тем мобильным гаджетом, который произвёл революцию в мире, похоронив, как оказалось, не только ультрабуки, но и всю индустрию персональных компьютеров. Так вот: согласно статистике IDC, поставки планшетов Apple в Китай сегодня сократились с 50% от всего рынка до 28%. Причем сокращение это случилось — держитесь крепко! — всего за один квартал: с трёх до полутора миллионов штук.

Теперь начинается самое интересное. Говорит ли о чём-либо существенном эта — визуально убийственная — цифра сокращения поставок? Говорит, но вовсе не о том, о чём вы подумали :-). Apple значительно сократила поставки во втором квартале, потому что готовится реинвентаризация! То есть смена модельного ряда: на подходе новые «Айпады и «Айпады»-мини, анонсы которых ожидаются уже в начале осени.

Чтобы у вас не оставалось никаких сомнений на этот счёт, подкину другую цифру: во втором квартале только годом ранее Apple поставила в Китай всего 1,2 миллиона планшетов! То есть налицо рост поставок с учётом сезонности бизнеса. А это никакой не минус, а плюс, особенно в глазах акционеров компании. Уж не этот ли рост склонил Карла Икана к покупке акций AAPL аж на полтора миллиарда долларов? Шутка :-).

На первый взгляд может показаться, что мне не нравится динамика роста поставок Apple в сравнении с другими брендами: Lenovo поставки удвоила, а Samsung — так вообще учетверила. Неприятно, конечно, что последняя так резко прибавила, но все же не смертельно: доля корейского архиврага на китайском рынке планшетов, даже после головокружительного роста, всего 11%. У Lenovo — самого крутого аутохтонного бренда — 8%.

Курьёза ради оглашу продажи Microsoft — менее 1% всего рынка. Обе модели — Surface RT and Surface Pro — поставили в квартале в чисто ритуальном количестве: 37 тысяч штучек. Аккурат чтобы хватило для раздачи на презентациях почётным гостям и чиновникам — снова шутка :-).

Идем дальше. Перемещаем взгляд на правый край таблицы и видим — о чудо! — разгадку тайны: поставщики, объединенные IDC в Others, не только утроили объёмы за год, но и вышли на рекордные цифры продаж — 2,6 миллиона планшетов! Это соответствует 46% всего рынка, то есть примерно той доле, которая когда-то была у Apple, но затем утекла промеж пальцев.

Выходит, достижения Apple похоронили аутохтонные ноунеймы? Разумеется, под Others понимаются именно эти бесчисленные китайские производители реплик, копий, дешёвых поделок и прочего бюджетного мусора. В качестве образца триумфальных Others называют, скажем, вендора Onda, чей планшетный флагман с четырёхъядерным процессором, 8-дюймовым экраном и 5-мегапиксельной камерой продается за 699 юаней (113 долларов).

С такими, разумеется, не поконкурируешь, поэтому стоит ли удивляться, что в нищей стране рынок захватили бюджетные Others, стоило им только наладить массовое производство? А никто и не удивляется. То, что Apple, первопроходцу планшетов, рано или поздно пришлось бы потесниться по показателям абсолютных цифр продаж, было ясно с самого начала.

А что же тогда не ясно? Не ясна динамика! Неприятная и разоблачительная динамика, говорящая гораздо больше, чем цифры в абсолютном выражении. Совершенно не важно, что ноунеймы продали 2,6 миллиона планшетов, а Samsung — чуть более 500 тысяч. Важно, что Lenovo поставки удвоила, Others при своих колоссальных объёмах — утроила, а Samsung — вообще учетверила! При этом поставки Apple увеличились лишь маргинально.

И сезонная конъюнктура (подготовка к обновлению модельного ряда) здесь ни при чём. Потому что годом назад была точно такая же подготовка, и цифры поставок точно так же понизились относительно первого квартала. Осенью прошлого года вышли iPad mini и iPad 4 — и что же? А ничего: доля рынка ополовинилась, а рост поставок отражает лишь социальную демографию населения.

Последний момент, думаю, очевиден: продукция Apple с самого начала была нишевой, эксклюзивной и элитарной (за пределами США — эту специфику мы уже многократно обсуждали). «Айпады» (как и «Айфоны») покупали только те китайцы, которые могли себе это позволить в финансовом отношении (пусть бы и ценой продажи почки). Полагаю, Apple замечательно всё считает, учитывает факторы социальной демографии (рост благосостояния населения, если говорить проще) и просчитывает наперед свои продажи. Эти расчёты и отражают динамику: год назад было 1,2 млн планшетов, сегодня стало 1,5 млн. Вот и вся динамика.

Что же мне не нравится?! Рост продаж ведь есть! Инвесторы радуются. Карл Икан доволен. Чего не хватает? Не хватает самого главного — уникального драйва, на котором компания из Купертино только и сумела подняться над маргинальным небытием 1995–2003 годов и добиться уникальной капитализации. Имя этого драйва — шок!

Всем своим величием, всем успехом Apple обязана исключительно встряскам и потрясениям, которые случались у мировой консьюмерской паствы регулярно, на каждом праздничном представлении компанией своих новых продуктов. Выходил на сцену Стив Джобс в джинсиках и водолазочке и вынимал из заднего кармана нечто такое, от чего у всех отвисали челюсти. Эдакий пелевинский WOW-эффект в дистиллированном виде.

Именно этот эффект и двигал продажи — что в Китае, что в США, что в любой другой точке мира. Именно этот эффект создал Apple капитализацию выше нефтяных гигантов.

И где это всё сегодня? Выходит такой же худощавый, долговязый и оджинсенный Тим Кук на встречу и вынимает из заднего кармана… дулю в обёрточной бумаге с видоизмененными блёстками!

Один раз это может сойти за моветон и курьёз.

Два раза — вызывать недоумённое пожатие плечами.

Но когда это становится нормой, мы получаем, что получаем: скучные зевки и динамику продаж, ничего не отражающую, кроме социальной демографии.

А всё вместе называется корпоративной катастрофой, которая случается всякий раз, когда креативную компанию возглавляет тоскливый управленец с дипломом MBA из Университета Дьюка.

К оглавлению