Цифровой журнал «Компьютерра» № 44

Василий Щепетнёв: Опыт катастроф Василий Щепетнев

Опубликовано 22 ноября 2010 года

Личный опыт и знание новейшей истории не могут не убеждать: стабильность преходяща, счастье долго не длится, и вообще вся жизнь состоит из сплошных перемен, преимущественно к худшему. Даже миллионы лет неизменности и процветания ничего не гарантируют, спросите у динозавров. А уж пленка покоя в десять или пятнадцать лет лопнет обязательно в самом недалеком будущем, да что будущем — в самом недалеком настоящем. Нефтяной пузырь ли, финансовый или просто мыльный — какая разница, если под пленкой ничего солидного нет.

Умом-то всяк эту истину понимает, но кто же в России (шире — во всем мире) живет умом? Процентов пять, не более. А остальные сердцем, желудком, и прочими органами, с умом имеющими лишь опосредованную связь.

Потому что если жить умом, то часто возникает вопрос — а стоит ли? Не умом жить, а вообще? Поскольку вопрос этот трудноразрешим (некоторые считают, что неразрешим совершенно), человек впадает в уныние, что и само по себе неприятно, и перспектив никаких. А живя, к примеру, желудком, человек радуется всякий раз, когда поест вкусно и обильно, а если по каким-то причинам сегодня на столе лишь хлеб и вода, то он и этому рад, и перспективам в виде хотя бы постного масла тоже рад: будет сытная тюря. А уж предвкушение кусочка сальца, вареной картошечки и соленого помидора способно подвигнуть желудочного человека и на труд и — порой — на героизм. Согласитесь, ничего недостижимого: и сало, и картошка не есть привилегия высших слоев общества, потому надежды желудочного человека всегда небеспочвенны. Это вам не поиск высшего смысла жизни, который обыкновенно кончается невесть чем — монастырем, плахой, а чаще рюмочной.

В тысяча девятьсот тринадцатом году знаменитые пять процентов российских граждан, и те вряд ли предвидели грядущие перемены. Пламенные революционеры приуныли, не веря в революцию при жизни, а «глупые пИнгвины» (с ударением на первый слог) просто радовались курсу рубля, росту ВВП, обилию и доступности умственных и телесных утех. Скажи тогда русскому интеллигенту средней руки, приват-доценту или провизору, что ради спасения жизни нужно все продать, обратить в золото и с золотом этим уехать в Америку, тот бы только рассмеялся и постучал согнутым указательным пальцем по лбу. Что он, молоканин? Молокан же, в начале двадцатого века тысячами переселявшихся в Калифорнию и прочие надежные в смысле спасения от войны места, в России считали чудаками. Но вдруг это было откровение свыше? Или просто трезвый расчет?

И в середине двадцатых годов тоже думалось, что жизнь наладилась — НЭП, продовольственное изобилие, свобода творчества, возможность дискуссии. Живи и радуйся, ведь сам Бухарин (в двадцать пятом году Бухарин был еще «сам») сказал — обогащайтесь! Ан — коллективизация, ликвидация кулачества, голод, людоедство, хлебные карточки только для казенных трудящихся (домохозяйкам, к примеру, карточек в тридцать втором году не полагалось).

Второй раунд Мировой войны довел дело уничтожения прежней Европы до конца — так считали тогда. На самом же деле — до некой полустабильной стадии. Потрясение было всеобщим и громадным.

А взять начало пятидесятых! Казалось, что Сталин — это навсегда. То есть понимать-то понимали, что возраст свое возьмет, не мытьем, так катаньем история России переломится, но вели себя так, словно Иосиф Виссарионович будет жить еще лет сто. И его смерть потрясла людей, как свершившееся на глазах чудо.

В начале шестидесятых поверили, что возможен другой социализм, веселый, вольготный и могучий, с симпатичным поросячьим лицом. Поросенок не волк! Дух времени, как во флаконе с притертой крышкой, сохранился в «Понедельнике, начинающимся в субботу». Но поросенок рос, рос и вырос. Опят же кто в восьмидесятом олимпийском году знал, что наступает десятилетие угасания? Система выглядела незыблемой — как царская Россия последнего предвоенного Рождества.

Девяностые годы, мстилось, все изменили. Дзержинскому на шею накинули петлю. Помню детектив, в котором отрицательный персонаж, политик, убивал людей лишь потому, что те знали о его гэбэшном прошлом. Кто бы нагадал году этак в девяносто пятом, что вторым избранным президентом России станет старший офицер КГБ?

Вот сколько социальных катастроф (в смысле событий, резко меняющих течение жизни) вспомнилось — за один только двадцатый век. Есть ли основания полагать, что двадцать первый вдруг возьмет да и застынет, как муха в янтаре? Предпосылок к этому не обещают. Следовательно, Россия должна быть готовой к новому потрясению, независимо от того, хочется это Петру Аркадьевичу или нет.

Будет что-то — это безусловно. Но что именно?

Знаете, мне кажется, что к нам приедет Ревизор!

К оглавлению

Кафедра Ваннаха: Об отладочных режимах и суверенитете Ваннах Михаил

Опубликовано 23 ноября 2010 года

Лет эдак пять назад по просторам России пошло гулять рожденное политтехнологами понятие «суверенная демократия». Оно приводило в оргазмический восторг казенных журналисток и активисток молодежных движений, а либералов и правозащитников, напротив, ввергало в демонический ужас и фригидность. Президент Медведев, юрист по образованию, тогда — вице-премьер, отметил странный привкус в этом понятии, поскольку демократия и суверенитет из разных понятийных категорий.

Ну, демократию пока отбросим. Она после 1990-х не пользуется популярностью в широких народных массах, а люди, читавшие Аристотеля и прочих, знают, что с этим словом связана и чашка цикуты для Сократа, и дружный вопль «Распни Его!» на иерусалимской площади, и голосование за Гитлера… Поговорим о суверенитете, не тянущим таких мрачных коннотаций. Souveraineté, suprema potestas — верховенство, совокупность верховных прав, принадлежащих государству или его главе. Определяется он апофатически, через отрицание. Над суверенной властью не должно стоять никакой другой власти, имеющей правомерное полномочие давать ей повеления или препятствовать осуществлению ее воли. Так вот, рискнем предположить, что суверенных правительств на нашей планете в двадцать первом веке нет. Что над всеми ими властвует, — хотя для многих и незаметно, — технологическая цивилизация. Которая и является единственным сувереном.

Ну, вот скажем, свежая новость, с которой читатели «Компьютерры» уже, наверное, знакомы. Хакер, известный под ником Czernobyl, обнаружил и описал на известном ресурсе Woodmann отладочный режим, встроенный в процессоры AMD, начиная с кристалла Athlon XP. Доступ к этому режиму, существенно выходящему за пределы традиционной архитектуры x86, дают определенные значения, выставленные в регистрах процессора. После этого начинаются чудеса. Которые, действительно, можно использовать для отладки. Ну и для ре-инжиниринга, естественно. Но и еще для одного дела.

Жизнь в 2010 году определяется функционирование цифровых технологий в куда большей степени, чем принято думать (если об этом вообще думают…) Даже при выключенном зажигании (вспомнившийся ключ давно ушел в прошлое) процессор машины рисует на дисплее окружающую температуру. Простенькие процессор живет и в котле индивидуального отопления, и в кондиционере, и в холодильнике, и в стиральной машине. Коммунальный платеж — его можно провести либо через терминал, либо через пункт приема платежей с живой барышней, оснащенной ноутбуком и кассовым аппаратом (внутри которого тоже процессор). Продукты в супермаркете заполучаешь после прохождения процедуры общения с компьютерными системами приема платежей и учета, последняя завязана на управление логистикой. Ну, про растаскиваемый по цифровой сети ТВ-сигнал, и читаемые посредством ее европейские газеты уж и говорить нечего…

Типов процессоров (даже добавив к ним встроенные системы и процессоры сигналов) весьма немного. И вот про один из них мы достоверно, — фальсифицируемо по Попперу, если кому хочется приключений, — узнаём, что он способен вести себя совсем не так, как написано в спецификациях. То есть — не так, как полагает не только владелец, но и разработчик программного обеспечения! (О потенциально связанных с этим юридических проблемах поговорим в другой раз…) А это — чревато самыми своеобразными последствиями. Вплоть до обрушения всей технологической инфраструктуры в одном, отдельно взятом регионе, или по каким-то иным принципам.

Но насколько все это серьезно? Ну, может это просто технологический режим? Такой же, какой дает возможность задействовать в телевизоре отключенный программно цифровой кабельный тюнер. Такой же, какой с помощью кабеля и ноутбука позволяет перепрограммировать хиленький мотор в поделке местного автопрома так, что он начинает реветь подобно шестнадцатицилиндровому бугатти, нарушая мирный сон окрестных кварталов. Может быть…

Но учитывать надо и другую возможность. Знаете, когда строят мост, проектировщик оставляет там специальные ниши для закладки взрывчатки. Так, что бы мост этот в случае нужды можно было бы поднять на воздух, не оставив супостату. (В Калининграде-Кенигсберге, мосты которого навели Эйлера на прототопологическую задачку, лет тридцать назад можно было видеть таковые ниши, прикрытые аккуратненькими чугунными крышками с педантичной надписью «Feuer».) Так вот, в современном обществе выход из строя значительного числа процессоров, — а следовательно и вычислительных систем, — может привести к последствиям почище, чем взрыв мостов в обществе индустриальном. Тогда можно было подвести саперов, бросить понтонные мосты, начать восстановительные работы… Современная же российская экономика, — ограничимся сферой дистрибуции и сервиса, — в отличие от советской носит рыночный характер. Она более эффективна, — ну посмотрите на ассортимент товаров и отсутствие очередей в ближайшем магазине, — но и куда менее устойчива. Складские запасы много меньше. Это и хорошо, и плохо. Хорошо — с точки зрения эффективности, отдачи на капитал. Плохо — в случае нарушения функционирования систем управления последствия будут очень тяжелыми (вспомним — советские сверхзапасы дали населению возможность пережить хаос 90-х). А вот в Туле пару недель назад была потеха. В результате накопления долгов приватизированными поставщиками воды, распределителями электроэнергии и посредническими конторами, полумиллионный город лишили воды. Без каких-либо технологических катастроф… И чиновный люд, покинув последний милицейский праздник, оставив недопитые рюмки и недожеванные бутерброды, кинулся разруливать ситуацию «в ручном режиме». Так тут никаких технологических проблем, голая бухгалтерия. Но местная власть оказалась зависящей чисто от движения ликвидности. А массовый выход из строя техники — его не скомпенсируешь «рукопашной». А возможность сорганизовать такой выход существует. Прежде всего, доставив вредоносный код в регистры с помощью «червей», и инициировав его в нужный момент. Компьютерное «22 июня»! Возможность которого висит дамокловым мечем над любой страной, использующей цифровую технику, произведенную за ее пределами. И непонятно — изменит ли ситуацию даже наличие «фамильного ядерного оружия». (Термин, придуманный фантастом Френком Гербертом, и как нельзя лучше объясняющий пребывание Кремля в составе «восьмерки»; кстати, никакого «Джихада Слуг» в той же книжке «Дюна» нет — Butlerian Jihad это аллюзия на автора статьи «Дарвин среди машин», о котором мы рассказывали подробно…) Ведь не хватают же нормальные люди дробовик (на ближней дистанции не уступающий АКМ), для того, что бы определить право преимущественного проезда в узости…

Так что суверенность практически любого государства в нынешнем мире условна. Да, в традиционной экономике можно было быть суверенным, хотя в Европе до Вестфальского мира сувереном был лишь Епископ Рима, в просторечии именуемый Папой. И суверенными были советские вожди — но ровно в той степени, в какой социалистическая экономика была автаркичной. А сейчас все мы зависим и от глобальной экономики, и от глобальных технологий. А хайтек он — глобален, такова уж особенность массовых технологических процессов. И вот это то и стоило бы в первую очередь учитывать дальновидным властям в веке XXI и обществу, взирающему на действия этих властей!

К оглавлению

Анатолий Вассерман: Разветвление Unix Анатолий Вассерман

Опубликовано 23 ноября 2010 года

К оглавлению

Василий Щепетнёв: Билет для ревизора Василий Щепетнев

Опубликовано 25 ноября 2010 года

Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и не герой. Это печальное заключение сделано на основании тщательного исторического анализа. Конечно, дело в определениях. Что значит «избавление»? Смерть в некотором роде тоже избавление, причем, возможно, и окончательное, а на смерть никто из вышеперечисленной троицы не скупится. Все там будем. Но если под избавлением понимать свободу от гнета, от нужды...

Однако люди продолжают надеяться. Бог, царь или герой все-таки явят милость, сделают жизнь лучше, а для кого-то – еще лучше. Собственно, социальные перемены в России почти всегда идут сверху, от царя или и.о. царя, будь то закрепощение, раскрепощение, паспортизация, коллективизация, свобода печати, возвращение в мир капитала и прочие славные и не очень дары порфироносных особ подведомственному народу. Что герою, занявшему место царя, стоит: взять и...

А что – и? Что нужно, чтобы жизнь стала лучше, если картошка, сало и помидор на столе уже есть?

Справедливость и порядок, вот что. Когда кругом справедливости мало, то и сало в горле застревает. А без порядка сало могут отобрать. Запросто.

Но где ж их, справедливость и порядок, взять?

Ведь не дадут же. Станешь ерепениться – уволят. Продолжишь – побьют. Да мало ли напастей может случиться с человеком протестующим?

А брать ничего и не нужно. Сами придут и сами дадут. Кто придет? Ревизор. Человек-функция, который при жизни откроет правду и воздаст каждому. Кого в рай, кого в сарай.

Гоголевская пьеса, как всякое творение гения, живет вместе с человечеством. Мало, что живет, еще и раскрывается каждый раз по-новому. Ревизор и жаждущий справедливости народ – чем не прочтение? Купцы, сетующие на постоянные поборы, слесарша, лишенная мужа, высеченная унтер-офицерская вдова, а более всего те, кому и слова-то не дали (в окно высовываются руки с просьбами...) – вот движущая сила современной пьесы и современной истории. Только она, сила, покуда потенциальная. Нет вождя. Но если придет ревизор не поддельный, а настоящий, ревизор умный, ревизор пламенный, ревизор честный, ревизор, готовый идти на плаху – тогда и партия будет, и отряды спартаковцев, и белка, и свисток... Каждое поколение хочет показать себе и другим, что оно не хуже прежних. И цели юность ставит максимальные. Освоить целину, развести яблоневый сад на Марсе, добиться свободы, равенства и братства. Возвращение в капитализм порождает возрождение интереса к коммунизму. Молодежь за ревизором и потянется. Может, потом пожалеет, и крепко пожалеет, но то будет потом.

Понятно, сытый политик-олигарх на роль ревизора не годится. Он и скомпрометирован «принадлежностью к зажравшимся», и сам не пойдет. Ему есть что терять, и слишком много терять. А вот капитан, сегодня еще несущий службу в отдаленном гарнизоне, чью семью тиранят, унижают и давят, порой буквально... Лозунги у капитана будут проверенные опытом Спартака, Уота Тайлера, Разина и Пугачева: отобрать и поделить. Других лозунгов в истории не было и нет. И руководствуются ими не только бедные, даже не столько бедные. В начале девяностых, презрительно смеясь над шариковыми, ловкие люди одновременно этим и занимались – отбирали и делили. Отбирали преимущественно у государства, делили среди своих – не без скандалов, яда и поножовщины, такие уж нравы. И само государство тоже поделили на пятнадцать неравных частей (в силу неравенства сил делящих). Потом и части стали делить, и конца процессу не видно, поскольку ленте Мебиуса конца нет. Рано или поздно (скорее, все-таки, рано) боевой капитан начнет собирать под знамена Справедливости и Порядка новые отряды бойцов. В коричневых рубахах, черных или даже красных, вопрос вкуса и наличия материала на складе. Цели простые: землю – стране, недра – стране, заводы и фабрики – стране. Отобрать у зажравшихся дворцы и отдать пионерам, или открыть в них санатории для трудящихся. Виллы превратить в детские сады. Яхты продать заграничным буржуям, пусть гниют и разлагаются – сначала буржуи, потом и яхты, а вырученные деньги направить на восстановление заводов, совхозов и птицеферм. Зажравшихся посчитать, измерить и взвесить, после чего имущество их поделить, а самих посадить, кого нужно – повесить. Для бежавших в заграницу приготовить полоний, цезий и стронций в достаточном количестве.

Не пойдут люди под знамена? Сытые, удовлетворенные желудочно могут и не пойти. А неделю-другую поживут впроголодь, так побегут!

Принято невзгоды страны валить на сухой закон. Николай Александрович запретил свободный оборот водки – получил революцию. Перестроечное правительство заигралось в трезвость, это-де страну и сгубило. За деревьями не видят леса. Не отсутствие водки пагубно для власти – отсутствие закуски в семнадцатом и девяностом. Великий физиолог Павлов на личном опыте установил, что сытый человек вял, ленив и благодушен, проголодавшийся же активен, подвижен и настойчив. Кормите народ, исполняющие обязанности! Иначе...

Или можно считать, что изменения в России уже необратимы, что мы стали мягче, гуманнее и терпимее? Или надеяться, что Европа не допустит нового Пугачева? Сомневаюсь. Если Ревизор пообещает публично вешать наркобаронов, террористов, казнокрадов и серийных убийц-педофилов, он получит самую широкую и, главное, искреннюю поддержку изрядного числа избирателей, после чего придет к власти самым конституционным путем. А потом, буде потребуется, конституцию поправит, ей, конституции, к этому не привыкать. Европа же как меняла свои бумажки на российские нефть и газ, так и будет менять. Бумажек можно еще напечатать, нефть не напечатаешь...

Когда придет Ревизор? Точных сроков не знаю. Следите за кошками. Кошки в преддверии катаклизма, например, наводнения, перетаскивают котят в безопасное место, куда-нибудь повыше. Если детеныши жирных котов массово отбудут за границу, значит, Ревизор уже купил билет на бронепоезд.

И, наконец, кто он, ревизор, точно ли капитан с далекой точки?

Не обязательно.

В тысяча девятьсот двадцать седьмом году Игорь Терентьев в ленинградском театре Дома Печати осуществил авангардистскую постановку гоголевского «Ревизора». Постановка произвела на зрителя впечатление незабываемое, детали ее довольно схоже описаны в романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Правда, Ильф и Петров для того, чтобы немного отодвинуться от фотографической копии, «Ревизора» заменили «Женитьбой», и потому многие не знают, чем спектакль кончился. А в концовке – вся суть. Итак, Александр Иванович Хлестаков уезжает. Чиновники, узнав, как обманулись, всячески негодуют, Городничий произносит монолог. И тут, как гром среди тихой украинской ночи, входит жандарм с известием, что по именному повелению из Санкт-Петербурга приехал Настоящий Ревизор.

И вот Ревизор входит – суровый, справедливый, умный и неподкупный.

Им оказывается... Александр Иванович Хлестаков, которого все посчитали фитюлькой, пустышкой, картонной дурилкой, никчемным лже-ревизором. А он, оказывается, только прикидывался никчемным, а сам тем временем проникал в источник грехов Города.

Вот тут-то и свершается Знаменитая Немая Сцена.

К оглавлению