Цунами. Книга 1. Сотрясатели земли

1

Станция метро «Порт Роял» в Париже была переполнена — на линии были какие-то неполадки. Небритый мужчина в поношенном костюме с искрой, в нечищеных стоптанных туфлях — типичный неудачник, пока еще не опустившийся, но уже на грани, — с черным полиэтиленовым пакетом на левой руке, едва вырвался из толчеи, поднялся по лестнице к турникетам. Там он достал из пакета бутылку минеральной воды, сделал глоток и выбросил опустевшую тару в мусорную корзину.

Выйдя на бульвар Монпарнас, он свернул было направо, на Обсерваторский проспект, однако, дойдя до фонтана возле сада Марко Поло, вновь повернул направо, пересек бульвар Сен-Мишель и вышел к студенческому общежитию на проспекте Жоржа Бернаноса.

На крыльце тусовались молодые люди, в углу, на относительно новом, но уже благоухающем пружинном матрасе деловито пролистывал свежую газету бездомный.

Человек в костюме с искрой зашел в общежитие, поел в студенческой столовой, вышел на улицу и сладко затянулся последней сигаретой.

— Мсье, — окликнул его бездомный, расправившийся уже с утренним чтением. — Же не манш па сис жур.

Неудачник посмотрел на опустившегося бедолагу, поставил перед ним пакет, затянулся и с дымом выдохнул:

— Бон шансе…

Недокуренную сигарету он тоже отдал бездомному, а сам, насвистывая, пошел по улице в сторону Люксембургского сада.

В пакете бомж обнаружил тщательно запакованную одежду, туалетные принадлежности, немного наличных и визитку отеля, где ему была назначена встреча. Очень скоро он превратится из вонючего и грязного бомжа в чистого, опрятного и очень даже небедного господина, словно гусеница в бабочку. Дайте только окуклиться.

А поначалу все грозило закончиться весьма плачевно. Мезальянц покинул лайнер, воспользовавшись аварийным люком и надувным трапом. Пассажиры провожали террориста недоумевающими взглядами, но помешать никто не пытался.

На открытом воздухе было тепло, влажно и туманно. Сверху туман не казался таким густым, да и лежал он не так чтобы высоко над землей, однако тут — будто в молоко попал.

Черный лимузин, на который через несколько десятков метров натолкнулся Мезальянц, оказался как нельзя кстати. Откуда он здесь взялся, Иван Иванович не знал, но автомобиль с ключом в зажигании, да еще и с полным баком, и с кондиционером… будет на чем добраться до города.

Однако сесть в машину ему не удалось — из тумана, взревывая на форсаже, вынырнула большая серебристая «ауди» и, оставив на асфальте длинные черные полосы, замерла в паре метров от лимузина. Мезальянцу хватило доли секунды, чтобы оценить ситуацию и поднять руки вверх.

Испанского он не знал, поэтому сразу стал кричать по-английски: «Не стреляйте, я русский, я здесь случайно!» Ребята, что вылезли из автомобиля, имели типичный бандитский вид, и даже если бы у каждого из них не было при себе пистолета, ошибиться Мезальянц не мог — это местные братки. Стрелка у них здесь, что ли?

Братки с некоторым недоумением смотрели на Ивана Ивановича: видимо, ожидали увидеть здесь кого-то другого. Они перебросились несколькими фразами, и один из бандюков отправился осматривать местность. Иван Иванович краем глаза проводил его, а потом снова посмотрел на крепких ребят.

— Правда, шоль, русский? — спросил водитель.

— Правда-правда, — горячо закивал Мезальянц. Разговор завязался, сейчас главное — сократить дистанцию.

— Откуда сам-то?

Иван Иванович был коренным москвичом, однако прекрасно знал, что жители России, краснодарские они или уральские, Москву недолюбливают. А хлопец мог быть и хохлом, поди угадай, что он там себе думает. Поэтому Мезальянц сказал:

— Из Питера.

— А здеся че делаешь?

— Самолет угнал.

— Шо?!

— Честное слово — угнал! Он там, чуть дальше по шоссе. А что за город-то?

Водитель ответил не сразу. Он что-то сказал своим спутникам, те не поверили, засмеялись, водитель ткнул пальцем в Мезальянца.

— Далеко, говоришь, самолет?

— Чуть дальше…

Как бы в подтверждение слов Ивана Ивановича лайнер вновь взревел двигателями и зажег все огни на корпусе и крыльях. Видимо, для того чтобы в тумане случайные автомобили не врезались.

— Ох ты ж яка дура… — не сдержал удивления водитель. — Как ты их уломал в такой туманище приземлиться?

— Знаю методику. А что за город рядом?

— Мадрид.

Окунуться в алебастр, подумал Иван Иванович, хорошо попал.

Бандюк, который ушел осмотреться, вдруг замахал руками и что-то заорал, но из-за рева турбин его не было слышно. Братки рванули к нему все вместе, и в этом была их ошибка.

Едва они проскочили мимо, Иван Иванович провел подсечку последнему из них, который, по иронии, оказался земляком, обезоружил и пристрелил в сердце. Шум двигателей и тут оказался союзником Мезальянцу: выстрела никто не услышал. Иван Иванович запрыгнул в лимузин, завел машину и развернулся на узком пятачке, едва не переехав свежеубиенного бандита.

Тут братки, видимо, опомнились, потому что по кузову, будто градины, застучали пули. Иван Иванович прострелил колеса «ауди» и умчался прочь по шоссе, прочь от города. Скорей всего, экипаж уже связался с местным аэропортом, и к самолету мчатся полицейские, медики, пожарные. Мезальянц усмехнулся — интересно, как выкрутятся бандиты из этой передряги.

Впрочем, нет, неинтересно. Сейчас предстояло вырваться на оперативный простор, исчезнуть с экранов радаров и найти способ связаться с Кассатикетсом.

Под мостом Александра Третьего, прямо в Сене, мылся бомж. Разделся догола — и бултых в воду. Вынырнул, намылился, потерся мочалкой, и снова — бултых. Несколько бомжей недоуменно наблюдали этот ночной стриптиз, но замечаний и шуточек не отвешивали: этот невзрачный бродяга показал себя жестоким уличным бойцом, и связываться с ним никто не хотел. И на пакет его никто не покушался — ну его, психа, за пару шмоток убьет. Видать, прибарахлился где-то, шмоток чистых набрал, решил жизнь сначала начать. Пробуй-пробуй, знаем, чем такие попытки оборачиваются.

Смыв с себя грязь и вонь, бомж вытряхнул из пакета кулек с футболкой, джинсами, носками и кедами. Все было немного поношенное, но чистое.

— Куколка! — сказал преобразившийся бомж самому себе на языке, незнакомом обитателям моста Александра Третьего.

А вот Александр Третий, занеси его судьба в конец двадцатого века под мост его имени, вполне бы понял, что сказал этот невзрачный человек с мокрыми волосами. Потому что говорил человек по-русски.

В маленьком отеле «Шико», на Монмартре, недавний бомж снял комнату на двоих. Отель был недорогой — без кабельного телевидения, без бара, без завтрака, без электронных замков. Здесь было просто чисто и тихо.

Единственное окно, узкое и высокое, выходило на улицу, как раз на ярко-рубиновую неоновую вывеску с двумя непонятными окружностями, напоминавшими надкусанные яблоки, поставленные рядом. Хвостики яблок задорно торчали в разные стороны.

Не то бар, не то магазин. У входа стояли и курили крупные, вызывающе одетые не то продавщицы, не то официантки. Яблоки моргнули два раза и из красных превратились в зеленые. Судя по всему, там было еще открыто, и наш герой решил выпить на сон грядущий.

При ближайшем рассмотрении официантки-продавщицы оказались мужиками с огромными бюстами и выбритыми до синевы мордами. Окуклившийся бомж оторопел и, когда его окликнули по-французски, наобум ответил:

— Шерше ля фам, — и зажмурился, выставив перед собой ключ от своего номера с пластиковой биркой.

Но нахлобучки не получил. Один из странно одетых мужиков открыл дверь и позвал за собой.

Внутри все было похоже на советскую общагу коридорного типа — узкий, длинный, плохо освещенный коридор с казенными дверями, разве что темно-красная ковровая дорожка под ногами приглушала шаги. Мужик проводил гостя до предпоследней двери направо, постучал три раза, открыл и пригласил гостя внутрь, после чего закрыл дверь с той стороны.

Комната мало чем отличалась от гостиничного номера. Разве что здесь была огромная кровать, на краю которой сидел монах в пушистом белом халате, с капюшоном на голове.

— Ой. — Бывший бомж попытался выйти.

Дверь была заперта.

— Здравствуйте, — сказал монах по-русски. Судя по голосу, это была монашка. Молодая и красивая. — Мы уже думали, вы совсем пропали.

— Не дождетесь, — ответил бомж.

— Здесь, — женщина кивнула на большой бумажный конверт, лежащий на другом краю постели, — ваш гонорар. Пять миллионов долларов.

— Купюрами по сто тысяч?

— Конечно же нет. Здесь пластиковая карта. У вас в России не пользуются пластиковыми картами?

— Не все. Я не пользовался.

— Это просто, вы быстро научитесь. В конверте вы найдете адрес элитной клиники, специализирующейся на пластических операциях. Вам изменят лицо, прикус, если будет угодно — даже рост. Наше правительство берет оплату на себя.

— Вам операцию там же делали?

— Да, — серьезно ответила женщина. — Я была кривоногим лысым толстяком, вроде тех, что встретили вас снаружи…

— Извините, — смутился обладатель пяти миллионов. — Я пошутил.

— Я поняла, — кивнула собеседница и продолжила: — Наше правительство высоко оценило ваши услуги, и суммы вознаграждения вам хватит на безбедное существование до конца жизни — если вы грамотно им распорядитесь. Однако я уполномочена сделать вам предложение… Вы опять хотели пошутить?

— Э… нет.

— Сделать вам предложение работать на внешнюю разведку государства Израиль. Вы можете отказаться, и это решение будет принято с уважением и пониманием. Но мы надеемся, что специалист вашего уровня не захочет пребывать в бездействии. Надеемся, двух месяцев на обдумывание вам будет достаточно.

— Я подумаю, — сказал наш герой.

— Подумайте, — кивнула женщина.

— Вы все еще здесь? — спросила она через десять минут тишины.

— Простите?

— Можно идти.

— Уже можно?

— Да.

— Жаль.

Делать было нечего — пришлось уйти. Дверь неведомым образом вновь оказалась открытой, но экстравагантных охранников снаружи уже не было, да и неоновая вывеска погасла.

Бывший бомж, а теперь набоб, вернулся в свой маленький номер и долго разглядывал пластиковый прямоугольничек с магнитной полоской. Отчего-то радости он Мезальянцу не дарил. Внутри было пусто ровно на пять миллионов долларов.

2

Мне было безумно жалко себя и покинутых мною друзей. Сидя у иллюминатора и ожидая взлета, я думал: может, и впрямь было выходом — встряхнуть землю где надо и навсегда расстаться с обузой, которой меня наградили зловредные назгулы? И стали бы мы с братом отдельными, и летел бы он на все четыре стороны со своей мамашей, а я бы остался здесь, в Микронезии, где мне было так легко и просто.

Говорят, если хиппи и панку дать гранату с выдернутой чекой и показать толпу, хиппи испугается: «Там же люди!» — и выбросит гранату в другую сторону. А панк, наоборот, обрадуется: «Там же люди!» — и постарается попасть в самый центр толпы. По натуре я оказался хиппарем, и слишком гуманистом, вынужден признать. Дедушка с бабушкой постарались: учили прежде думать о других, а о себе — в последнюю очередь. Так и говорили: «Я — последняя буква алфавита». Но в том-то и дело, что сейчас вроде и наступила та самая последняя очередь, а о себе думать я так и не научился. Подумаешь, встряхнул бы старушку Землю, что ей, впервой, что ли? Ежедневно где-то трясет, жертвы, разрушения «и прочий kal», как я прочел в одной толковой книжке про малолетнего бандита. Мне и нужно-то — немного еды и немного места, чтобы быть одному, большего мне не надо. Как в детской книжке про шпионов — ни жены, ни детей, ни настоящих друзей. Конечно, иметь жену и детей мне рановато, но что-то говорило о том, что их у меня никогда и не будет. Кто в добром рассудке может выйти замуж сразу за двоих? А тут сразу свобода и перспективы появятся. Эх, ну почему так сложно сиамцев пополам еще при рождении делить? Я бы сейчас козлом прыгал даже на одной ноге.

Самолет поднялся в воздух. Сопровождающий нас жгучий красавец носил имя весьма чудное — Рудольф Кассатикетс (можно Рудик). Впрочем, к его вычурному внешнему виду оно вполне подходило. Он занял место рядом с нами и взял сразу с места в карьер:

— Молодые люди, хочу сразу прояснить позицию государства Израиль относительно древних артефактов.

Твою мать! Я так и знал — засада! Но почему Юся-то никакого подвоха не почувствовал?

— Не надо напрягаться, ничего вам не угрожает.

И он рассказал, что евреи с давних пор знают о существовании могучих древних артефактов, и многие из библейских персонажей обладали таковыми. Позиция Израиля была такова, что все евреи, обладающие вышеупомянутыми артефактами, берутся под защиту государства и по возможности эвакуируются на территорию Израиля.

— А если они не хотят?

— Тогда мы выкупаем у хозяев эти предметы. Или просим завещать в пользу государства. Поймите — свойства этих предметов не изучены и на один процент. Хотим мы этого или нет, а возможности, которые дают хозяевам артефакты, очень быстро разрушают психику и развращают душу. Человек не приспособлен к обладанию предметами, поэтому мы стараемся локализовать и изъять из оборота эти игрушки.

— А если найдется кто-то, кто захочет изъять эти игрушки у государства Израиль?

— А вы думаете, мы всю жизнь терпим притеснения за то, что у нас длинные носы и пейсы?

— Значит, правда, что евреи вопросом на вопрос отвечают?

Кассатикетс жизнерадостно рассмеялся.

— Точно, так и есть. Я хочу вас предупредить: мы возимся с вами до тех пор, пока вы никому не решили передать свои предметы. Как только вы решаете с ними расстаться — мы выкупаем их за любые деньги. В пределах разумного, конечно.

— Это сколько?

— Вы торгуетесь?

— Тьфу!

— Если же мы отказываемся продать артефакты и собираемся передать их третьей стороне, то государство Израиль идет на все, чтобы обезопасить себя.

— Не надо нам угрожать, — посуровел я.

— Это не угроза, а пункт договора, который мы заключаем с каждым носителем предмета. Прошу ознакомиться и подписать.

— Мы не будем ничего подписывать.

— Тем хуже для всех нас. Я сейчас отправлюсь в кабину пилота, убью там всех и уроню самолет в океан. У меня четкая инструкция — подписание договора, доставка клиентов в целости и сохранности, а в случае отказа клиентов идти навстречу — сделать доступ к предмету посторонних максимально недоступным.

— А почему не убить, не изъять предмет силой?

— Тут немного путано, однако попытаюсь объяснить.

Прежде всего, убийство — это такое же насильственное действие, как и избиение, и прочие пытки. Вы слишком легко говорите слово «убийство». Это кажется, будто убивать легко. Даже на войне, где либо ты, либо тебя, убийство дается тяжело. А в мирное время нашими клиентами чаще всего оказываются вполне приличные люди, не злодеи и не враги. Даже бывший одноклассник может клиентом оказаться. Мало того что убийство — лишний стресс для агента, так еще и нарушает режим секретности.

С изъятием предметов против воли хозяина имеется небольшая закавыка. Иногда артефакт может понадобиться. К услугам этих штук прибегают крайне редко и крайне неохотно, но все же прибегают. Предмет не работает, если его забрать у хозяина силой. Поэтому проще всего — завербовать хозяина. Как правило, за спокойствие люди охотно расплачиваются бездействием или минимальным действием. А многие вполне здраво полагают, что большие деньги имеют такую же суперсилу, как и древние железяки. По крайней мере те, кто недостаточно долго контактировал с предметом.

Что же, Рудик задал интересную этическую задачку. Может, это действительно проще — сбросить неподъемную ношу и получить взамен свободу и возможности, которые волшебные фиговины нам дать не могут? Ведь, судя по всему, не врал красавец, все как на духу выложил. И все же на один вопрос он напрямую ответа пока не дал.

— Но все-таки, господин Кассатикетс, ответьте честно: есть возможность, что кто-то отберет, украдет или обманом завладеет этими артефактами?

Кассатикетс подумал — и кивнул:

— Да, такое возможно. Предметы передаются в дар не конкретному человеку, а государству в целом. Человек, облеченный властью государственного масштаба, вполне может воспользоваться таким предметом.

Ну, этот хотя бы не лукавил, как Мезальянц. Хотя я-то как раз был неискренен: при любом раскладе отдать предметы я не мог. Неясно, все вместе они Юсю в ум привели или один какой-то. Проверять методом проб и ошибок не хотелось абсолютно.

Оставалось подчиниться грубой государственной силе. Глядишь, дотянем как-нибудь до старости, а там трава не расти. Я подписал документ, который состоял всего из одной странички, получил свой экземпляр, убедился, что эвакуатор не собирается убивать экипаж, и заснул.

Я проснулся от смутного беспокойства. Будто приснилось что-то или накануне мимолетная мысль в голове застряла, да так, недодуманная, и мечется в ячейках памяти. Я посмотрел на Юсю — он тоже проснулся. На соседнем ряду дрых наш красавец-эвакуатор, Далилы не было.

Мы с Юсей долго молчали, наконец, я не выдержал и сказал:

— Давай вместе.

И хором выпалили:

— Бабушка!

Даже противно — мыслим одинаково, заранее известно, кто о чем думает.

Вопрос у нас к Далиле был, может, и не самым главным, но все же. Поэтому, когда она вернулась на свое место, я сразу спросил:

— А почему бабушка не отдала мышонка вам?

— Тебе, — поправила Далила.

— Я еще не готов так коротко.

— Хорошо, — тяжело вздохнула она. — Мама никому не хотела отдавать амулет. Она считала его опасной и вредной для здоровья штукой и сама не пользовалась, по крайней мере на моей памяти. Скорей всего, она просто не успела от него избавиться, потому мышь вам и досталась.

— А вы сами? Неужели никогда не пытались поиграться?

— Я была патологически честной, мысль обмануть маму мне и в голову прийти не могла. К тому же амулет я увидела только лет в пятнадцать, когда искала какие-то документы на антресолях. Он лежал в шкатулке со всякой бижутерией. Мне эта мышь показалась забавной, и когда мама пришла домой, я спросила, не подарит ли она мне эту подвеску. Мама перепугалась сначала, а потом вынула мышь из шкатулки и говорит: смотри в мои глаза. И сжала предмет в ладони. Я смотрю — у мамы один глаз зеленый, а другой голубой сделались. Если честно, со стороны это страшновато выглядит, не знаю, что чувствуют люди, которые сами пользуются.

— Вы так говорите, будто это не волшебный артефакт, а дорогая игрушка в магазине, — хмыкнул я. — Вас разве не удивляли свойства мыши?

— А я до пятнадцати лет ничего о мыши и не знала. А как узнала, мама сразу все объяснила. У нее вообще так было заведено: с самого начала обо всем по-честному рассказать. Разумеется, я не очень верила, что эта штука может что-то вытворять…

— Может, — сказал я. — Я сам вытворял.

— Мы, — поправил Юся.

— Нашел чем гордиться. — Я постучал его пальцем по лбу. — Чуть город с землей не сравняли.

— Ну, я-то этого не знала. У нас в то время мировоззрение материалистическое было, — продолжила Далила. — Но фокус с изменением глаз меня очень впечатлил. С тех пор я о мыши и не заговаривала. А уж когда Самсон появился…

— Не надо о папе, — попросил я.

— Почему? — удивился Юся.

— Не надо — и все, — отрезал я. — Мы и так все о нем знаем.

— Но я хочу еще, — заупрямился Юся.

Иногда он просто ослом бывает…

— Не ссорьтесь, — сказала Далила. — В следующий раз расскажу.

— Только не при мне, — уточнил я.

— Так это… — стал возражать Юся.

— Не при мне, — отрезал я.

Вот, значит, как. Бабушка, получается, все это время тоже была под влиянием предмета. Пусть она им не пользовалась, но хотела найти способ, как от него избавиться, чтобы потом никто не смог завладеть артефактом. И таким образом, эта древняя фигня отравила ей всю жизнь. И хозяин становится в лучшем случае Горлумом, а в худшем — назгулом.

За этими невеселыми размышлениями мы добрались до Израиля. Кассатикетс доставил нас до самого порога большого частного дома, пожелал всего наилучшего — и скрылся, будто не бывало. Единственным свидетельством его существования остался контракт.

Далила открыла дверь. В прихожей нас встретили трое — долговязый некрасивый мужчина и глупо улыбающаяся лошадь о человеческих ногах детского размера в полосатых, как у Пеппи Длинныйчулок, гольфах.

— Привет, — сказала им Далила. — Это мои сыновья — Егор и Юра.

Признаться, в первые дни жизни на новом месте у меня возникло стойкое ощущение, что Далила не знает, что с нами делать. Будто к ней пришли люди из правительства, уговорили забрать родных сыновей, а что с ними — то есть нами — дальше делать, не сказали. Таким образом, мы оказались на положении не то животных, не то мебели, не то игровой приставки: нас все пытались накормить и почесать за ушком, поставить на самое видное место и узнать, что мы умеем. Почти как в компании кладоискателей, с той лишь разницей, что мне эта суета очень не нравилась.

Долговязого некрасивого мужчину звали Макс, он работал журналистом и по совместительству был мужем Далилы. В костюме лошади прятались их совместные дочки, Карина и Юля. Значит, нам с Юсей они приходились единоутробными сестрами. Девчонки тоже получились близняшками, хорошо еще, что не сиамскими. Проблему представлял их возраст — тот же, что и у нашей боевой подруги и соседки Виксы. Правда, ростом они были выше и выглядели взрослее — на Ближнем Востоке, говорят, вообще все быстрее созревает, — но это, сами понимаете, не показатель. Не могу сказать, что мы друг другу сразу понравились, но домочадцы не были виноваты, что их слегка чокнутая супруга и мать умоталась куда-то на другой конец света и привезла чудище о двух головах, которое некогда сама и произвела на свет.

Постепенно и Макс, и девицы с нашим существованием смирились, и обстановка в доме перестала напоминать сектор Газа во время перемирия: неосторожное движение — и тут же начнутся боевые действия. Макс с Далилой сначала разговаривали подчеркнуто любезно, отчего эти беседы воспринимались как поединок на двуручных мечах. Девчонки, да и мы с Юсей старались в это время не отсвечивать, а потом мне надоело, и я спросил у Макса:

— Если мы стесняем — вы скажите, мы обратно вернемся. Не особенно и рвались.

Макс покраснел, а потом сказал:

— Я и вижу, что не особенно. Рвались бы сильнее — по отдельности бы ходили.

Далила от возмущения даже задыхаться начала. Мы тоже немного оторопели — такого нам еще никто не говорил. Люди в нашем присутствии как-то тушевались, отворачивались, и даже капитаны никогда себе шуток относительно нашего уродства не позволяли. Или?..

— Это, типа, шутка такая? — уточнил я. — Вы намекаете, что ли?

— Никаких намеков, все напрямую сказано. А вы что, обиделись?

Самое странное, что ни капли. Макс видел во мне и Юсе двух подростков, которые случайно оказались в его доме, а не инвалидов, зацикленных на недуге. А подростку иногда можно по мозгам настучать.

— А у вас нос как у еврея, — сказал Юся.

— Обрезанный, — добавил я.

У Макса нос и впрямь был коротковат для его вытянутой физиономии.

— Принимается, — сказал Макс. — Вы сыновья, достойные своей матери.

— Она тоже о двух головах? — удивился Юся.

— Она о трех языках, — покосился Макс на Далилу. — Русский, идиш и немецкий.

— Так идиш и есть немецкий, — сказал я. — Ну, по крайней мере я так слышал.

— Относится к германским, — поправил меня Макс. — Но, в общем, ты прав.

После этого напряжение в доме пошло на убыль, и даже ссора Макса с Далилой, какая-то давняя, внесшая раздор и разлад в их семью, стала забываться. Они даже в одной спальне ночевать стали. Но если Юся этому радовался, то меня это ни капли не волновало. Единственное, о чем я попросил брата, — чтобы не называл Макса «папой».

— Так он мне и так не папа, — ответил Юся.

— Ну, Далилу же ты мамой называешь…

— А разве она не мама?

Дурдом какой-то. Чувство юмора у него с каждым днем становилось все своеобразнее.

Юся вообще стал от меня отдаляться, если выражаться фигурально. Он в основном телевизор смотрел, на местном языке. Юся обижался, когда я просил сделать тише или вообще переключить: говорил, что это помогает ему учить язык. И никакие мои уговоры и жалобы, что я чувствую себя партизаном в кольце оккупантов, на него не действовали, так что оставалось уныло пялиться в ящик, который я терпеть не мог. Получалось, что мыслящий брат, от которого никак не оторваться, — не такой уж подарок. С прежним Юсей я мог не церемониться. Дал разок по сусалам — и делай то, что считаешь нужным, и говори без оглядки на его мнение. А сейчас свои мысли и желания приходилось как-то смирять. Теперь не Юся был моим придатком, а совсем наоборот.

Правда, сосуществование с предметами научило меня сдерживаться. Я, как мы поселились в доме у Далилы, засунул мышь с барсуком подальше, слишком велико искушение было ими воспользоваться. Сначала меня изрядно лихорадило, так хотелось потрогать их металлические блестящие поверхности, но через недельку-другую я переломался и стал проявлять интерес к окружающему.

Спрятать артефакты следовало и еще по одной причине. Карина и Юля с каждым днем становились все общительнее и любопытнее, не дай бог отыщут артефакты… Может, конечно, они и не смогут воспользоваться этими штуками, но могут куда-нибудь унести, кому-нибудь подарить или у них отнимет кто-нибудь. В любом случае — ничего хорошего.

Юся эту мою идею вроде поддержал, но без энтузиазма. Он был где-то далеко, в эмпиреях, и все мои опасения насчет предметов его будто не касались. Вообще сложилось такое впечатление, что он скучал по своему растительному состоянию.

Из простого одиночества я попал в одиночество полное. Я не нужен был матери, не нужен брату; казалось, во мне нуждались только сами предметы.

Я очень скучал по острову. Вроде, чего проще — взять и написать электронное письмо Лэйле и Змею, извиниться за внезапный отъезд и попросить хоть иногда писать мне письма. Но мне казалось, что наше внезапное исчезновение должно было смертельно их обидеть. Я лишился матери, даже не осознав, что она у меня была, и до сих пор не могу, а главное — не хочу ее за это прощать. А сам еще хуже поступил — бросил всех, будто не сам втравил их в эту историю. А капитаны и Викса — как они там? Вернулись ли? Что с ними стало дома?

3

Расставались они все в слезах. То есть, конечно, внешне все было весело и без соплей, но тайком плакали даже мужчины. Лэйла взяла со всех троих твердое обещание найти электронную почту и связаться, как только они вернутся в Россию. Виксе, правда, она пообещала сама позвонить.

Лэйла собрала каждому большую сумку с подарками, поцеловала в лоб и обещала непременно навестить. С катером, правда, оказалось немного сложнее. На борт самолета такой большой груз не примут, да и лететь придется не одним рейсом, а тремя — больше суток в полете. Змей пообещал капитанам придумать, как доставить «Ярославец» к порту приписки или, на крайний случай, компенсировать стоимость старого корыта.

— Да окунись он в алебастр, этот «Ярославец», — махнул рукой Боря. — Скажем, что утопили в Бездне Челленджера, никто же проверять не будет. Вы, главное, к нам в гости приезжайте. Мы, конечно, не бог весть какие богатые, но культурную программу обеспечим — будь здоров.

— Ага, — криво усмехнулся Татарин. — Аттракцион «Понять бесконечность». Раз в сто лет во Владик приезжают Лэйла со Змеем и хлещут шарфиком по памятнику Ленину. Сотрут до основанья, а затем…

— Не богохульствуй, — рассердился Боря. — На тебя Змей Горыныч плохое влияние оказал.

— Он на всех нас влияние оказал, — тяжело вздохнул Змей. А потом опомнился: — Э, при чем здесь я?

— Это такое чудовище, вроде дракона, — объяснила Викса, — только о трех головах.

— Сиамский дракон? — удивился Змей. — Никогда не слышал. Это что-то специфически русское?

— Вы, буржуи, много чего о нашем фольклоре не знаете, — похвастался Боря и тут же получил локтем под ребра.

Прощались они уже в здании аэропорта. До тех пор о предстоящем расставании никто даже не заговаривал. Последние две недели после убийства Сорри и исчезновения близнецов прошли в полуобморочном состоянии. Лэйла все плакала, Змей ковырялся в моторах, но у него все из рук валилось.

Капитаны, видя такое дело, спешно готовились к отплытию, но и у них ничего не получалось. Наконец, устав от чихания дизеля и чертыханья гостей, на пирс вышла суровая Лэйла и сказала:

— Отставить сопли, жизнь продолжается. Меняем двигатель, а старый пусть окунется в алебастр.

И работа закипела. Даже Виксе нашлось занятие — крутить гайки и промывать в бензине детали. Очень скоро в гостиной зазвучали смех и шутки, и постепенно жизнь вошла в прежнее русло. Только о близнецах никто не говорил, будто их не было.

А потом пришла официальная бумага, что вопрос о возвращении на родину трех российских граждан, по вине стихийного бедствия оказавшихся в Тихом океане, решен. На Виксу и капитанов прибыли паспорта международного образца, и в течение недели любая авиакомпания обязана переправить их сначала на материк, а потом в Россию.

— Так вон, август скоро, почти все лето в заграничных гребенях обитали, — оправдывался не то перед хозяевами, не то перед собой Грузин.

Все уже сильно скучали по своим: и Грузин, и Татарин, про Виксу и говорить не стоило — каждый сеанс телефонных переговоров заканчивался ночными слезами.

А вот теперь, в аэропорту, оказалось, что и уезжать не хочется — настолько родным все стало, особенно Лэйла и Змей.

— Мы ведь еще увидимся, правда? — спросила Викса, когда объявили регистрацию.

— Конечно, девочка, обязательно, — кивнула Лэйла. — Мы же теперь подруги.

— Я тебе каждый-прекаждый день буду писать, — затараторила Викса. — Каждый-прекаждый! И английский весь выучу. И итальянский тоже!

Желая подтвердить свою готовность, Викса на весь зал прокричала:

— Порка мисерия!

Итальянская группа, сдававшая багаж неподалеку, прислушалась.

Лэйла со Змеем покраснели и прикрыли Виксу от любопытных земляков.

— Весь не учи, — разрешила Лэйла. — Так, немного, чтобы поговорить можно было.

Впятером они дошли до паспортного контроля, и вот теперь настала пора прощаться окончательно. Уже пройдя таможенный досмотр, капитаны с Виксой встали кучкой и посмотрели на каких-то мигом осиротевших супругов Монтазио. У всех в горле застрял ком, и чтобы прогнать его и как-то разрядить обстановку, совершенно не договариваясь, и те, и другие крикнули: «Окунитесь в алебастр!» А потом Лэйла со Змеем поспешили уйти.

— Долгие проводы — лишние слезы, — сказал Боря, погладив Виксу по голове. — Идем, самолет ждать не будет.

Их ждал Гонконг.

Всю дорогу домой Лэйла задумчиво молчала. Змей знал, что не надо ее тормошить. Его жена сейчас находилась на подзарядке. Где-то там, внутри, Лэйла взвешивала все «за» и «против». «За» было гораздо больше, Змей это знал, но такова уж Лэйла — она несколько раз перепроверяла то, на что давно решилась. И накручивала, накручивала, накручивала себя, чтобы взорваться отборной руганью и готовностью к свершениям.

— Змей, — задумчиво спросила она. — Ты все еще хочешь детей?

— Да, мэм.

— Не слышу.

— Так точно, мэм!

— Своих, собственных?

— Разумеется, мэм!

— Но ведь ты не будешь против, если мы возьмем еще и приемных?

— Да, мэм!

— Ты не боишься, что будет трудно?

Змей с сарказмом посмотрел на жену:

— Ты издеваешься? Когда нам было легко?

4

Богатство бывает разное (если рассуждать узко и говорить о богатстве только в значении материальной обеспеченности). Пять миллионов, наверное, мало для миллиардера, но много для безработного. Тут дело не в количестве, а в запросах. Богат не тот, у кого много, а тот, кому хватает. Недаром Шура Балаганов на вопрос, сколько ему нужно для полного счастья, назвал точную цифру: пять тысяч в год. Разумеется, для кого-то это копейки, но кому-то — тарелка супа, саечка и, может быть, изредка бутылка пива, не самого лучшего, но так, вечерок перед телеком скоротать.

Иван Иванович стал богат. Не неприлично богат, когда человек сорит направо и налево купюрами, покупает дорогие авто, в общем-то, совсем ему не нужные, и просаживает круглые суммы в казино, хотя сроду не верил в удачу. Нет, Мезальянцу деньги голову не вскружили.

Иван Иванович поменял лицо, прикус, документы и стал Робертом Миллером. С таким именем можно жить и в России, и в Соединенных Штатах, и в Европе, и в Африке. Он даже избавился от папиллярных узоров на пальцах, хотя это, в общем-то, довольно болезненная и главное — бесполезная процедура, потому что спустя некоторое время узоры восстанавливаются. Но какое-то время его нельзя будет вычислить по отпечаткам.

Иван Иванович жил в номерах «люкс» пятизвездочных отелей с видом на море. Он не шиковал, но и ни в чем себе не отказывал. Иван Иванович брал уроки — изучал испанский, португальский, греческий, турецкий, иврит и идиш, греческий, французский, итальянский и арабский, словом — языки Средиземноморья.

Иван Иванович боксировал каждый день по паре часов и делал значительные для немолодого непрофессионала успехи. Иван Иванович нарастил мышцы и отпустил эспаньолку. Иван Иванович плавал с аквалангом и освоил серфинг. Он читал книги в оригиналах, смотрел фильмы и телепередачи на языке страны, в которой жил, каждое утро бегал вдоль набережной, не гнушался беседовать с обслуживающим персоналом и всегда давал щедрые чаевые. Он даже научился танцевать танго, сальсу и чачача не хуже инструктора.

Но пустоты, образовавшейся внутри, заполнить не мог. Пустота всасывала все, чем кормил ее Мезальянц, и выплевывала только тоску-печаль. На душе было холодно, гадко, поганое ощущение утекающего сквозь пальцы времени.

Он не привык к таким эмоциям.

Казалось бы, Иван Иванович сделал все. Разрушил планы Первого, сам вышел сухим из воды, обеспечил тылы… отчего же так хреново? Ведь не из-за того, что он увел у Первого из-под носа артефакты. Не из-за того, что надул Контору и подставил Свиридова. И убитого Сорри ему ни капли не было жалко (возможно, Иван Иванович и зря прихлопнул бедного рыбака, но угрызений совести на этот счет не испытывал и не собирался).

Только вкуса еды он не чувствовал с тех самых пор, как из Парижа кумом королю уехал в Ниццу. И сон стал прерывистый и тяжкий, будто домовой душит. Хоть к мозгоправу обращайся.

В конце концов Мезальянцу это надоело. Он решил отправиться в круиз, а если и это не поможет разобраться в себе — сдаться на милость моссадовских психологов. Это не значило, что Мезальянц так жаждал вернуться к работе. Но что-то же делать надо!

И последний шанс оказался выигрышным. Он понял все, что требовалось для восстановления душевного спокойствия. Все дело оказалось в танцах.

Мезальянц не очень разбирался в музыке, поэтому на танцплощадку, где играли живые музыканты — какой-то джаз-банд, но они лабали и популярные танцевальные хиты в латиноамериканской обработке, — заглянул случайно. Да так и залип у бара, наблюдая за немолодой, но все еще эффектной женщиной, с которой танцевал пожилой господин в ярко-красном галстуке, из-за которого нельзя было понять, носит господин еще что-то или интенсивная окраска галстука заменяет еще и гардероб. Впрочем, как раз на галстук Иван Иванович внимания и не обращал, потому что женщина эта была ему хорошо знакома. Настолько хорошо, что едва плохо сделалось. Женщина тоже предпочла сегодня ярко-красный колорит, на один тон спокойнее, чем галстук ее партнера, но тоже вызывающий. Однако, несмотря на яркость, красный очень шел женщине, и даже молодил ее. Сторонний наблюдатель решил бы, что она испанка. Или каталонка. Но Ивана Ивановича провести было трудно. В конкретном случае — вообще невозможно.

В голове щелкнул тумблер, и тускло освещенный внутренний мир Мезальянца превратился в залитый ослепительным белым светом коридор, ведущий к единственной и неповторимой цели, которую Иван Иванович отчего-то до сих пор не замечал.

Танец закончился, пожилой кавалер, облобызав ручку партнерше, удалился за свой столик. Мезальянц тоже удалился, но уже через несколько минут вернулся: слегка освежившийся, в очках, без диоптрий, но со слегка тонированными линзами.

Очень кстати банда наяривала танго. Мезальянц, не снижая скорости, подошел к знакомке, щелкнул каблуками и пригласил на танец. Дама легко, будто и не танцевала только что, согласилась.

Что же, на что-то и уроки бальных танцев сгодились. Мезальянц повел. Танго — это страстный танец, и тут одной техники мало, здесь требуется чувство. Мезальянц этим чувством просто кипел, в него словно бес вселился: все получалось, и движения были точны и завершенны. Прекрасная незнакомка тоже прекрасно чувствовала себя в танце, и не скажешь, что она уже два месяца как отправилась в мир иной и должна сейчас покоиться на одинцовском кладбище.

— Меня зовут Бонд. Джеймс Бонд, — представился Иван Иванович.

— Мария. Просто Мария, — ответила она в такт музыке, чтобы не сбивать дыхание.

— Очень приятно, просто Мария. Хотя мне казалось, что вам подошло бы другое имя. Например, Барбара.

Нервы у женщины оказались стальными. Она следовала за «Бондом», то тесно прижимаясь, то отстраняясь на расстояние вытянутой руки, и ни разу не сбилась. Что ж, тем интереснее.

— Интересный вы круиз выбрали, — продолжил светскую беседу Мезальянц. Он явно был сегодня в ударе — дыхание не сбивалось, тело двигалось автоматически, оставляя голове думать не о танце, а о деле.

— По-моему, это один из кучи возможных маршрутов, — парировала просто Мария. — Я выбирала тот, где больше всего охвачено стран.

— Я тоже. Хочу слегка встряхнуть Старый Свет.

И Мезальянц посмотрел на просто Марию поверх очков.

Если этот взгляд и встревожил ее, то виду она не подала.

— Вы полагаете, что встряска пойдет ему на пользу? — уточнила женщина. — Между прочим, вибрации очень вредны. Для всех. Особенно для тех, кто работает на вибрационных установках. Вы не из таких?

— Изредка встряска бывает очень даже полезна. — «Бонд» буквально опрокинул партнершу, но у самого пола удержал и бережно поднял на ноги.

Зрители — да и музыканты тоже — громко зааплодировали.

— Вы очаровательны. — «Бонд» прикоснулся губами к руке Марии.

— Благодарю, вы очень хорошо танцуете, — ответила она.

— Могу ли я предложить вам бокал шампанского, чтобы продолжить наше знакомство?

— Что-то мне подсказывает, что отрицательный ответ вас не устроит. — Мария позволила взять себя под локоть и увести к дальнему столику.

Банда музыкантов, видимо, слегка устала, поэтому наигрывала тихую простую мелодию, никто уже не танцевал, и скоро все позабыли о яркой паре, так круто отжигавшей несколько минут назад. Никто бы не подумал, что прямо сейчас между танцорами происходит жесткая схватка, прямо за столом.

— Вы сильно изменились, Иван Иванович.

— Иван Иванович умер. Меня зовут Роберт.

— Красивое имя. Что с вашей мимикой, Роберт? Она какая-то омертвевшая.

— Зато вы чрезвычайно живая. Впрочем, я даже рад этому. Ловко вы меня надурили с вашими поддельными фигурками. Если бы я не оказался в квартире вашего внучатого племянника — долго бы разбирался, почему они не работают.

— И это все, что вы хотели мне сказать? Как мелко. К тому же Роберта я не обманывала. А Иван Иванович умер, если верить вам на слово. Мертвые сраму не имут.

— От вас я ровным счетом ничего не хочу. Как вы, наверное, заметили, — Мезальянц снова посмотрел поверх очков, — я добился своего. Между прочим, для покойницы вы очень хорошо выглядите. Особенно для той, что перед смертью долго болела…

— Не расточайте комплименты, мы договорились перейти к делу.

— Но все-таки, в чем секрет? Хоронили не вас?

— Обижаете, все было по-честному. Меня внуки откопали. Разве Егор ничего не…

— Он не успел.

Так, кажется, оборона железной бабушки пробита. Барбара Теодоровна тревожно взглянула на Мезальянца.

— Я тут совершенно ни при чем, это был несчастный случай. На самом деле я сотрудничал с Моссадом, и ваша племянница должна была забрать Егора с острова.

Заглотила. Лицо Барбары Теодоровны было по-прежнему непроницаемым, но Иван Иванович уже знал — она поверила.

— Чего вы от меня хотите? Чтобы я вернула деньги?

— Ни боже мой. Я хочу, чтобы вы бежали прочь. Я встряхну Старый Свет вовсе не фигурально.

Барбара Теодоровна слушала, потягивая вино из бокала, время от времени глядела за окно, на сгущающиеся сумерки и залитую электричеством палубу. Ей как будто было неинтересно, но Мезальянц и не ожидал бурной реакции.

— Так что, в конце концов, партия за мной, — закончил Иван Иванович. — У вас есть неделя, чтобы покинуть Средиземноморье.

— Вы с ума сошли. Вы же должны понимать, что сами пострадаете.

— Как ваш папенька? Отнюдь. Я найду место, где будет трясти меньше.

— Вы урод. У вас ничего не получится. Вы сами себя погубите. Но это не страшно, это ерунда. Люди-то здесь при чем?

— Странная у вас логика, милая Барбара Теодоровна. Одного человека вам не жаль, а многих — жаль. Как-то это непоследовательно.

— Позвольте, я кое-что вам объясню. Мой внук прекрасно справлялся с действием артефактов. Один лишь раз столкнувшись с их мощью, он сумел остановить стихию и никогда уже не позволял талисманам взять над собой верх. Я не знаю, как вам удалось завладеть предметами… Но они вас разрушат раньше, чем вы…

Не задался у нас разговор, подумал Мезальянц. Упрямая баба с железными нервами.

— …и умрете страшной смертью, — закончила Барбара Теодоровна.

— Кому, как не вам, знать, что иногда покойники оживают? К тому же я купил у вас предметы в честном торгу, вы помните? Как можете судить меня вы, бессовестно меня обокравшая?

— Я хотела, чтобы вы прекратили поиски. Деньги я верну вам хоть сейчас.

— Старая дура, не нужны мне твои деньги, — почти ласково сказал Мезальянц. — Эти предметы не для соплежуев вроде тебя и твоего полуидиотичного внука. Лопата — чтобы копать, пистолет — чтобы убивать, и всякий предмет имеет свое назначение и должен работать. И он будет работать. Хотя бы потому, что я не зря свою рабо…

Он едва не захлебнулся вином, которое плеснула ему в лицо Барбара. Но хуже всего… хуже всего было то, что вино попало под очки. Мезальянц грязно выругался, стряхнул очки на пол и начал яростно тереть глаза.

— Каким бы вы ни чувствовали себя великим и могущественным, — услышал он, — вы навсегда останетесь жалким мелким засранцем. Деньги за вино на столе, сдачу оставьте себе.

Мезальянц слышал шум зала, стук каблуков, а сам только и думал: заметила эта стерва или нет? Видимо, не заметила, и то хорошо.

Он почти на ощупь вернулся в свою каюту и вынул из глаз контактные линзы — голубую и зеленую. Дрожите, любезная Барбара Теодоровна, дрожите, ожидайте землетрясения. Напугайтесь сама, напугайте всех, кого посчитаете нужным.

Вот то единственное, что так угнетало Ивана Ивановича, — он так и не успел справиться с уродом. На самом деле можно было грохнуть и Кругловых тоже, но Ивану Ивановичу хотелось раздавить этого сноба и чистоплюя морально, сделать так, чтобы Егор добровольно расстался со своими цацками. Противно было, что Егор чувствовал себя сильнее Мезальянца, но еще противнее — что сам Мезальянц чувствовал свою ничтожность перед уродом.

А должно быть наоборот.

Вот она, цель. Какой дурак Мезальянц был, не стоило так быстро выходить из игры. Вернее, он так думал и других убедил, что вышел. А на самом деле просто взял тайм-аут. А вот теперь снова выходит на ринг, и теперь-то он победит.

Едва ли не каждую неделю Иван Иванович менял дислокацию. То он в Барселоне, то в Венеции, то в Египте, то в Италии. Корсика, Крит, Мальорка. Только сейчас Мезальянц понял, почему никуда не уезжал из Средиземноморья. Не из-за климата или роскошных курортов, нет! Он, словно акула, кружил вокруг близнецов. Его интересовала Хайфа, старинный город на берегу Средиземного моря. Разумеется, близнецы могли быть в любом другом месте, но они были немного евреями, и мать их, как говорил Егор, жила в Хайфе… Иван Иванович решил, что поиски надо начинать именно там.

Глупости, Мезальянцу вовсе не нужна жизнь близнецов. Все просто, как у Пушкина: увидеть страх в глазах того, кто смотрел на тебя свысока, и потом уйти. Егор ничего не боялся по той причине, что ему и терять было нечего: брат-идиот да собственная никчемная жизнь.

В этом было нечто странное: ведь и Мезальянцу тоже нечего было терять, однако Егор не боялся Ивана Ивановича, а Мезальянц испытывал какую-то непонятную растерянность перед близнецами. Нет, он не боялся, что Круглов будет использовать предметы, — он слишком чистоплюй. Смущала как раз эта сила — упираться воздействию предмета.

Но он найдет способ добраться до близнецов. На этот раз он не только сломит их упрямство и не только напугает, но и заберет то, что по праву принадлежит ему.

5

Ехать было не то чтобы далеко, но утомительно. Таксист на желтой «Победе» легко распознал в пассажирке русскоговорящую.

— Вам в Дэнию надо! — обрадовался он, услыхав адрес. — Я вас довезу. Вы не смотрите, что моя ласточка такая старая, она любой «шевролет» делает на ровной дороге.

Барбара Теодоровна закатила глаза, но отказываться от услуг не стала. Город вроде небольшой, как-нибудь дотерпит.

Машина и впрямь ехала весьма быстро, хотя и не чрезмерно. Водитель — в ермолке и с пейсами, как настоящий еврей, — ехал и рассуждал о жадности и глупости.

— Вы спросите меня: Семен Семенович, кем вы работали в Союзе? Нет, вы спросите!

— Кем вы работали в Союзе, Семен Семенович? — обреченно спросила Барбара Теодоровна.

— А я вам отвечу: в Союзе я был уважаемым человеком. Семен Семенович Вайберхельд в Союзе вообще и в Ялте в частности, даже в самой Дубровке был в почете, и его на все свадьбы звали в качестве дорогого гостя. Склад радиотоваров — это вам не федеральный банк, это серьезное учреждение, абы кого им руководить не поставят!

— Я думала, вы из Одессы.

— Вы таки думаете, что Одесса — это такой советский Ершалаим и в нем окопались и держат оборону все иудеи? Я вас умоляю, не смешите мою ласточку, она на гарантии, но от нервного смеха у нее кипит карбюратор. Что Одесса — в Ялте нашего брата не меньше, но складом радиотоваров поставили управлять не брата, а Семена Семеновича Вайберхельда. Но нет, Семен Семенович решил, что с его талантами в Союзе не развернуться, и махнул на историческую родину, как только разрешили. И все для чего? Чтобы я, шлемазл, решил, будто смогу стать уважаемым человеком и управляющим радиотоваров здесь, в Хайфе? У моей ласточки от этого задний мост стучит, и уверяю вас, она таки права. Мне здесь не доверяют даже складом автозапчастей заведовать, у них здесь нет дефицита автозапчастей, темный народ! Здесь даже на мою «Победу» нашлись запчасти!

Была жара. Жара плыла над мостовой, над плоскими крышами, над автомобилями, пешеходами, велосипедистами и изнемогающими от зноя посетителями многочисленных кафе. В такси благодаря кондиционеру было прохладно, почти холодно, но Барбара Теодоровна все равно страдала: слишком словоохотливый таксист ей достался.

— Спрашивается: где была моя голова? Она выходной брала? Или она полагала, что в Израиле баранку крутят гои, а наш брат исключительно в театрах, кино и складах радиотоваров? Я даже Тору здесь на русском читаю, и это, скажу вам, истинный позор.

— Скажите, у вас брата в Москве нет? — спросила Барбара возницу.

Он обиделся и замолчал.

Жизнь выкидывает временами странные фортели. Достаточно одной встречи с неприветливым и даже хамоватым подростком, чтобы растаять буквально до разжижения мозга. Конечно, подросток выкопал ее из-под земли. Конечно, он ей почти внук. Но ведь этого не должно быть достаточно, чтобы, потеряв всякую осторожность, срываться с места, брать билет на самолет и лететь к племяннице, которой Барбара Теодоровна не видела с того самого времени, как она впервые вышла замуж. Можно было просто позвонить, но Барбара Теодоровна решила приехать лично. Давно пора.

— Приехали, — сказал Семен Семенович.

Барбара Теодоровна расплатилась и поблагодарила таксиста, а также извинилась за грубость, которую позволила себе по дороге. Конечно, таксист понимал, что клиент неискренен, но лучше уж неискренняя вежливость, чем искреннее хамство. «Ласточка» Семена Семеновича весело фыркнула, отсалютовала сизым дымком выхлопа и растаяла в горячем воздухе, как сахар в чае.

Солнце висело в самом зените, прятаться от него было некуда. Огромный жилой дом, в котором жила семья Далилы, не давал тени, он напоминал огромную печь, войти в которую означало верную смерть. Но Барбара смело пошла в топку, она знала, что внутри.

Дверь открылась. На этот раз на уровне глаз оказалась надпись «Vodka. Connecting people». Что он, рисует их, что ли? Как на заборе, честное слово!

— Здравствуйте, — сказала она по-русски. — Далила, надеюсь, дома?

— А вы… — хотел что-то спросить баскетболист, но, разглядев лицо гостьи, тут же распахнул дверь шире: — Вы же Барбара! Проходите, прошу вас.

Он выхватил у нее из рук чемодан и сумку и с громкими криками «Лиля, тетя Барбара приехала, Лиля!» ускакал вглубь дома.

Наконец-то прохлада. Нет, определенно, надо искать место обитания с умеренным климатом, больше на жару не хочется. Барбара закрыла дверь, разулась по старой привычке у двери и пошла на голос зятя (а кем еще мог быть этот мужчина?). Ладно хоть «тетя» закричал, а мог бы и «бабушка».

— Бабушка? — услышала она голос за спиной.

Не веря своим ушам, она обернулась. Из гостиной вышли близнецы и смотрели на нее во все глаза.

— Вы живы? — спросила она.

Близнецы переглянулись.

— В смысле? — спросил тот, другой, который был идиотом.

— Барбара! — выбежала в прихожую Далила. — Барбара!

Они обнялись, но Барбара Теодоровна продолжала косить на близнецов, особенно на правого.

— Барбара, я так рада! — едва не пищала племянница. — Ты такая молодец, что приехала!

— Они… — сказала Барбара, отстраняясь от объятий. — Они давно у тебя?

— Скоро два месяца как. Ты не поверишь, откуда я их забрала! Постой… вы знакомы? Ах да, Юра рассказывал…

— Юра? Вот этот, правый?

— Между прочим, мы не только разговаривать умеем, но еще и слышим, что о нас говорят, — грубо вклинился в разговор левый, Егор.

— Вот что, Даля, — сказала Барбара племяннице, — мне срочно нужно поговорить с этими молодыми чемоданами. Ты нас простишь?

— Что-то случилось?

— Нет. Пока нет.

Они поднялись в комнату близнецов.

— Мезальянц вас не убил? — спросила Барбара.

— Нет, — сказал Юра.

— С чего баня-то пала? — возмутился Егор. — Вы вечно сваливаетесь, как снег на голову, и начинаете нести всякую чушь.

— Я тебя в чем-то обманула? — Барбара приподняла бровь.

Егор стушевался. Барбара Теодоровна продолжила:

— Несколько дней назад я встретила Мезальянца.

— Мезальянца? Где? Его ведь должны были задержать в аэропорту, за убийство и кражу.

— Ничего об этом не знаю. Но он рассказал, что забрал у вас предметы, и…

Тут Барбару Теодоровну «накрыло»: она нашла простое и ужасное объяснение того, что произошло с ней на круизном лайнере. Ее банально обвели вокруг пальца.

— Ох, — только и выдохнула она. — Егор, кажется, я очень сильно вас подвела.

Она рассказала о танце, о голубом и зеленом глазах Мезальянца, которые и ввели ее в заблуждение, о том, что рассказал ей этот подонок, и как она ни с того ни с сего решила, что Егор убит, а его предметы достались Мезальянцу. И о том, как решила сообщить об их смерти племяннице.

— Он же наверняка проследил за мной, — закончила она. — Он теперь знает, где вы живете.

— Нет, не знает, — сказал Юра после недолгого молчания.

— Что? — посмотрела на него Барбара.

— У Юси интуиция обостренная, — нехотя ответил Егор. — Из-за предметов. Он чувствует правильность и неправильность суждений.

— Он не следил за мной?

— Нет, следил. По крайней мере сначала. А потом почему-то отстал.

— Почему?

— Не знаю. Может, помешали. А может — встретил кого.

В дверь постучали.

— Не заперто, — сказал Егор.

Вошла Далила.

— Барбара, все в порядке?

Барбара посмотрела на Юру. Тот кивнул.

— Вроде да, — вздохнула Барбара. — У вас есть алкоголь?

6

Они торчали здесь уже двенадцать часов, хотя должны были, сразу по прилету из Микронезии, пересесть на самолет до Москвы. Однако из-за погодных условий вылет в Москву из Гонконга откладывали уже несколько раз, а когда наконец распогодилось и пассажиры прошли на посадку, обнаружились неполадки в двигателе самолета и вылет опять отложили.

Боря зевал и потягивался так страшно и шумно, что дети вокруг начинали кукситься и громко реветь. Глеб несколько раз делал Грузину замечания, на которые Боря уныло огрызался. Виксе это вскоре надоело, и она убежала погулять.

Несмотря на обилие всевозможного народа, собранного в Гонконгском международном аэропорту, будто со всего земного шара, здесь было нешумно. Именно поэтому, замерев перед электронным табло, Викса отчетливо услышала русскую речь.

Разговор шел на слегка повышенных тонах — между собой спорила супружеская пара.

— Мы здесь застряли, — жаловалась женщина в красивом белом спортивном костюме, опиравшаяся на красный чемодан на колесиках.

— И че-на? — Мужчина был весь джинсовый. Рядом с ним стояли три большие сумки.

— Ничена, — передразнила женщина. — У меня парикмахерская в понедельник, а у тебя стрелка в Химках, забыл?

— Достала-на. — Мужчина достал сигарету, засунул в рот, увидел надпись «No smoking», буркнул «козлы-на» и сунул сигарету за ухо. При этом на пол упала другая сигарета, та, которая уже была за ухом.

— Да брось ты свои соски сосать, меня послушай, — зашипела женщина. — Смотри: скоро рейс в Стамбул. Летим сейчас до Турции, там пересаживаемся на московский — и мы в домике.

— Мы-на контроль-на не пройдем-на.

— Ты дурак, да-на? Мы в транзитной зоне будем, просто с самолета на самолет пересядем. Куда ты смотришь?!

Дяденька смотрел на Виксу.

— Эта девка-на на нас пялится-на, — сказал он негромко.

— Которая?

— Вот эта-на, — дяденька невоспитанно ткнул пальцем в девочку.

— Она нерусская, она не знает, что на людей смотреть нехорошо. Все, хватай сумки, идем брать транзитный билет.

Парочка удалилась. А Викса посмотрела на табло и поскакала к своим морским волкам.

Морские волки уже сами бегали по всему аэропорту в поисках морской волчицы. Викса уткнулась лицом в необъятное брюхо Грузина.

— Ты где шлендаешь? — спросил Боря. — Здесь тебе не Понпеи, мигом в рабство продадут.

— А тут разве рабство?

— Да везде рабство, где дети без взрослых бегают. Поймают, отвезут на крокодиловую ферму и заставят навоз за крокодилами убирать. А если плохо работать будешь — скормят по кусочкам.

Их догнал Глеб.

— Что, нашлись? Может, связать ее и в чемодан положить?

— Точно! А сами пойдем в бар, пропустим по стаканчику.

— Нет, в бар мы не пойдем, — резче, чем дозволяется ребенку, сказала Викса Боре. — Во-первых, здесь дорого.

— Откуда ты знаешь? — возмутился Грузин.

— А я хотела мороженого купить, а там такие цены…

— А во-вторых? — спросил Глеб, которому в бар хотелось, но денег, выданных щедрыми Монтазио, было жалко.

— А во-вторых, через два часа самолет в Турцию.

— И что?

— Мы долетим до Стамбула, там пересядем на самолет до Москвы. А здесь мы можем еще сутки просидеть.

— Еще сутки? — Грузин встал как вкопанный, оглянулся по сторонам, кого бы обхамить, но подходящих по масштабу кандидатур, видимо, не нашел, и решил послать всех чохом: — Да окунитесь вы все в алебастр!

— Это неспроста мы тут застряли, — сказала Викса.

Глебу эти фаталистические мысли не нравились.

— Милая, мы дождемся самолета здесь, — сказал он. — И не надо в кофе лить какао.

— Я и не лью, — обиделась Викса.

— Это образное выражение.

— А мне кажется, Викуся права, — сказал Боря. — Чего нам тут делать? А так хоть Турцию посмотрим.

— Это деньги.

— Да мы в аэропорту больше проедим, смотри, какие цены. Вот везде — и на железке, и в аэропортах — цены запредельные. Я думал, такое только у нас, а оказывается — везде. Хватит ныть, пошли билеты покупать.

Боря с Глебом какое-то время препирались, советовали друг другу окунуться в алебастр, но, едва объявили, что регистрация на рейс до Стамбула заканчивается, быстро побежали за билетами.

Оказывается, до Стамбула летели в основном русские. Все решили, что чем ждать неизвестно сколько в Гонконге, можно сделать крюк, в Турции быстро пересесть на самолет до Москвы — к тому времени, может, все проблемы рассосутся.

— С землячками полетим, — повеселел Боря. — Давно родной речи не слышал.

— Ага, — Глеб кисло улыбнулся, — мы-то с Викой не русские ни разу, по-турецки говорим.

— Окунись в алебастр, — ласково шепнул Грузин.

Уже через полчаса он радостно щебетал с теткой, которую Викса видела у табло.

— А чем плохо? — говорил Боря. — Неприятности надо воспринимать как приключения, об этом еще Честертон писал. Не торчать же в баре все это время!

Глеб махнул рукой. Он начинал подозревать, что Викса была права в своем фатализме.

7

Очень забавно идти по улице, смотреть под ноги и видеть то, что происходит под землей. Вот водопроводные трубы, словно змеи, переплелись на перекрестке, вот телефонный кабель, вот чей-то труп в бетонном блоке, лежащем в основании жилого дома. Можно смотреть на метр вглубь, можно — на километр, и все равно очень хорошо видно.

Мезальянц чувствовал себя школьником, нашедшим щелку в женскую баню. Некогда, еще в Афгане, он пробовал опий. И сейчас Иван Иванович понимал, что опий — это аскорбинки для детей. От чувства силы даже слегка подташнивало, как на карусели после сытного обеда. Как можно иметь такую вещь и не пользоваться? Они не чистоплюи, эти Кругловы, они идиоты, оба!

Это золотой век геологоразведки! Это археология без раскопок! Да мало ли этим штукам можно найти сфер применения? Понятно, зачем Первому понадобились именно эти штуковины. Имея на руках такой козырь, можно контролировать все полезные ископаемые в стране и в мире. Надо будет попробовать. Но не сейчас. Сейчас надо положить предмет в карман, разжать пальцы и немного глубоко подышать.

Сила предметов не преувеличена. Отказаться от использования почти невозможно, хочется еще немного, еще чуть-чуть; это попробовать, и то испытать, а будет ли работать в таких условиях, а не перестанет ли в этих? Иван Иванович еле-еле заставил себя отпустить барсука. Мир вокруг тут же утратил яркость, контрастность и цвет, но зато вернулась способность мыслить критически.

Понятно теперь, по какой причине Круглов всячески отказывался использовать предметы. Если одна такая штука напрочь лишает разума, на что способны две? А три? Выдержать такое давление может только очень сильная личность, неудивительно, что близнецы в конце концов сдались. Возможно, Мезальянц тоже откажется от этих крошек. Но не ранее, чем вдоволь наиграется.

Артефакты достались Мезальянцу до обидного легко, Иван Иванович подозревал, что его опять обманывают, но нет — на этот раз сделка оказалась честной. Юра Круглов оказался весьма умным и честным мальчиком, не то что его придурочный брат.

Сначала, конечно, казалось, что будет очень сложно. Иван Иванович не стал покидать лайнер вслед за Барбарой. Он рассчитывал, что в Хайфе, которая была всего-то в два раза крупнее, чем уральские Понпеи, он сумеет найти Кругловых и их мать. Сложнее будет не попадаться в поле зрения Моссада. Они наверняка пасут близнецов и засекут любое подозрительное движение вокруг дома. Придется брать Кругловых в оборот в каком-нибудь другом месте либо весьма серьезно маскироваться.

Маскировка под бомжа отпадала сразу: район был престижный, вряд ли там есть бомжи. Хотя в Париже он бомжевал в достаточно респектабельном районе, на этот раз Мезальянц решил действовать менее радикально.

Он позвонил в администрацию Университета Хайфы, представился и спросил, может ли он сделать для университета пожертвование — десять тысяч долларов? Ивана Ивановича тут же вылизали с ног до головы прямо через телефон, спросили, когда именно ему удобно посетить университет, и объяснили, как проще добраться до кампуса.

Мезальянц приехал за полчаса до назначенной встречи, чтобы провести рекогносцировку. Но, едва выйдя из салона, понял, что ему не потребуется ни рекогносцировка, ни спонсорство, ни вообще какие-то поиски. Потому что его нашли первым. На тротуаре, ведущем в кампус, чья-то, явно детская, рука написала розовым мелом: «БАРСУК + МЫШ = МИЗАЛЯНС».

Иван Иванович встал как вкопанный. Это не могло быть случайностью: русские слова, хоть и с ошибками, были посланием ему, Мезальянцу. Рядом с надписью, чуть поодаль, но тем же розовым мелом, записан номер телефона.

Мезальянц запомнил цифры и вечером несколько раз пытался дозвониться из гостиницы, но вызов всякий раз отклонялся. Решив, что это подстава, Иван Иванович, не собираясь, вышел из номера и побежал к пожарному выходу, чтобы не спускаться в лифте, как у него запищал мобильный. Это было короткое сообщение: «ne zvonite mne lutshe pishite». И тут же следующее: «eto yurа».

Юра? Какой Юра?

Так он и написал в ответ: «kakoj?» Ответ пришел незамедлительно: «kruglov».

Мезальянц не сразу сообразил, что Юрой звали второго близнеца, который так быстро из овоща сделался едва ли не умней брата. Мальчик с суперинтуицией, которая заменяет знания. Что легко проверить.

«na kakom ja sejchas etage?»

«6»

Вот засранец!

«vot zasranec»

Иван Иванович рассмеялся и пошел обратно в номер. Слава богу, что не надо никуда срываться, сейчас бы это было весьма некстати.

Они переписывались всю ночь. Из разговора с Юрой Иван Иванович понял, что близнец готов подарить барсука и мышь. Безо всяких условий, только бы избавиться от артефактов.

«ja ih bojus»

Операцию он придумал идеальную, хотя и немного путаную. Юра давно уже играет с сестрами — у него, оказывается, и сестры есть — в «двенадцать записок». Кто первый находит все двенадцать подсказок, которые Юра с помощью матери или ее мужа оставляет в условленных местах, тот и получает приз. Эту игру Юра затеял, чтобы сблизиться с новыми родственниками и одновременно — чтобы не вызывать подозрения у Егора.

Одну из сестер Юра отправлял каждый день в университет писать сообщение мелом на асфальте.

Мезальянцу предстояло сделать самое простое: сидеть на скамеечке в кампусе. К нему по очереди в течение часа подойдут две девочки. Одна принесет барсука в полиэтиленовом кулечке. Ей Мезальянц должен отдать фальшивую мышь.

«u vas ved' ostalis' fal'shivye predmety?»

У Мезальянца фальшивые предметы остались, он всюду таскал их с собой, и вот — пригодились. Девочка, которая принесет мышонка, должна унести с собой фальшивого барсука.

Мезальянц спросил, как Юра собирается потом объясняться с Егором.

«eto moja problema»

Ну, твоя так твоя. В конце концов, у Юры был еще и петух, выкрутится как-нибудь.

Юра посоветовал не пользоваться предметами одновременно, ибо вместе они вызывают подземные толчки, которыми нельзя научиться управлять сразу, необходимо тренироваться на равнинной местности, желательно — вдали от людей. Нельзя пользоваться предметами долго — опасно для здоровья. Даже пользуясь артефактом, лучше время от времени прерывать контакт, чтобы убедиться, что вы контролируете ситуацию.

С этими инструкциями Иван Иванович и пошел на операцию. И прошла она настолько гладко, что Мезальянц опять заподозрил неладное. Лишь ощутив в ладони легкую вибрацию барсука и убедившись в том, что предмет действует, он поверил — получилось!

Теперь предстояло решить, что делать со свалившимся так внезапно призом. Еще недавно Мезальянцу казалось, что обладание артефактами само по себе наведет его на мысль, как их применить. Но в голове победителя не было ни одной подходящей мысли.

8

Запись с автоответчика Свиридов прогнал несколько раз, пытаясь понять — серьезно говорит Мезальянц или в бегах тронулся рассудком. Но даже если Иван не врал и не бредил, делать доклад Первому означало потерять место, звание, а может, и жизнь.

— Это Мезальянц, — сообщал автоответчик. — Зверинец у меня на руках. Более того — я сам его владелец. И хочу сделать тебе, мой друг, предложение, от которого невозможно отказаться. Ты уберешь Первого. Ты знаешь, насколько он опасен, а если добьется своего — станет еще и неуязвим. Убери его, позволь событиям развиваться самим по себе, без его вмешательства. Так будет лучше для всех. Но если ты этого не сделаешь, я устрою встряску. Пока точно не знаю, где именно, но встряска будет основательной. Чтобы ты понял, что я — событие случится в ночь на семнадцатое. Конечно, я мог бы сказать, что сегодняшнее затмение во Франции — моих рук дело, но ты не поверишь. Я жду пять дней. Потом буду устраивать землетрясения раз в пять дней, все ближе и ближе к границе, пока ты не сделаешь, о чем я попросил. Я буду идти до самой Москвы, мало никому не покажется.

Все, конец записи.

И на что он рассчитывает? Что Свиридов возьмет ледоруб и, как Рамон Меркадер Троцкому, раскроит Первому череп? Определенно, Мезальянц перестал адекватно оценивать ситуацию, иначе бы не звонил и не оставлял дурацких сообщений.

А если он всерьез?

9

Барбара пробыла у нас еще три дня, а потом уехала.

С одной стороны, я был рад ее визиту. Хотя бы потому, что она подтвердила мою уверенность в том, что Далила к нам с Юсей не питает сильных чувств. Таких бурных проявлений радости и любви я никогда не видел. Нам Далила так не радовалась.

Метаморфоза Юси весьма удивила нашу двоюродную бабушку. Она постоянно смотрела на него, будто пытаясь понять, как это произошло, но с тем же успехом она могла пытаться понять, по какому принципу барсук с мышью могут сотрясать землю. А вот наши приключения Барбаре, судя по ее отстраненности, были не особенно интересны. Впрочем, как и ее похождения для нас.

Хотя, если говорить начистоту, мне было немного обидно и непонятно: ведь она приехала не из-за того, что соскучилась и страсть как хотела увидеться; она ехала именно из-за нас с Юсей, из-за нашей мнимой гибели, хотя могла без лишних заморочек сообщить по телефону или электронной почтой. Но вот увидела — и мгновенно охладела. Потому я и делал вид, что не обращаю на нее никакого внимания. А Юся — тот, похоже, и вида не делал, будто знал, что Барбара его идиотом обзывала.

Только когда Барбара уехала, меня охватило странное беспокойство. Ее визит я воспринял как знак, предчувствие какой-то неминуемой беды. В прошлый раз нам пришлось сорваться с места и рвать когти через полмира. А что теперь?

Я пытался поговорить с Юсей несколько раз, но он отмахивался и только спустя несколько колов времени наконец снизошел и сказал довольно резко, чего за Юсей никогда не водилось:

— Не хочу я о ней разговаривать. Приехала, с порога раскудахталась, а оказалось, что и волноваться не из-за чего. Ну, напугал ее Иван Иванович, подумаешь.

— Но ты точно знаешь, что этот гад не приедет сюда и не начнет нас резать, чтобы забрать предметы?

— Вот ты логически рассуди. — Юся посмотрел на меня едва ли не с жалостью. — Сколько мы с ним в одном купе ехали, потом на катере плыли, потом на острове жили? И за это время он ни разу не пытался нас зарезать. Все, туши свет, давай спать.

Все вроде было логично, но мне казалось, что тут дело не совсем в логике. Как нелогичен был поступок Барбары, так нелогична вообще вся наша история, замешанная сугубо на чувствах и иррациональности предметов.

Проснулся я утром, часов в пять, и сразу понял: было нечто важное, что я не успел сразу обдумать, а потом стало некогда, но, пока не поздно, об этом надо срочно вспоминать. Упустил еще на острове, но важно это до сих пор. Что-то, связанное с лемурийцами.

Я открыл глаза и стал думать. Если по-хорошему то даже и не известно, были они наверняка, видел я этих атлантов назгульских или они мне всего-навсего приснились. Конечно, в аэропорту вроде мелькал кто-то, на них похожий, хотя в бликах и отражениях света от хромированных поверхностей могло и показаться…

Предположим, что они все-таки были. Я привык доверять своим чувствам. В конце концов, если существуют предметы, почему бы и назгулам не существовать? Вот пришли они ко мне, пытались навешать лапши на уши. Единственное, что в их рассказе не вызывает сомнений, — за каким-то лядом этим прохвостам нужно, чтобы я сотрясал землю в определенных местах. Я отказываюсь, и они предлагают мне баш на баш. И баш, прямо скажем, замечательный. Привяжите кого-нибудь к себе, нога к ноге, поживите так сутки, а потом отвяжите — и согласитесь, что индивидуальная эксплуатация организма гораздо удобнее, чем совместная. Блин, да если бы Юся остался, как и прежде, идиотом — я бы ни минуты не сомневался и пошел на сделку. Плевать, что случится потом, — я не стал бы об этом думать. Но в том-то и дело, что Юся сейчас прекрасно понимает, что хорошо, а что плохо, и как мы будем жить, если он узнает, какой ценой я добился этой отдельности? Отдельность… слово какое-то гастрономическое, будто колбаса конская отдельная, первый сорт. Егор Круглов отдельный.

Интересно, а как бы отнесся Юся к такому предложению?

Я по-новому посмотрел на Юсю. Нет, я не думал, что он предатель, но ведь ему со мной жить так же неудобно, как мне с ним. А что, если лемурийцы решили с каждым из нас отдельную игру вести? Вдруг кто-то сломается? Вдруг кому-то надоест таскать на себе другого и он решит, что можно рискнуть и воспользоваться штуковинами? Если рассудить трезво, то это было логично. Эта версия многое объясняла в Юсином поведении.

Я ведь портил Юсе малину не меньше, чем он мне. Он обрел новую семью, а я постоянно напоминал, что эта семья у него — благодаря волшебным железякам. Он хотел больше времени проводить с матерью и сестрами, придумывал всяческие игры, чтобы наладить контакт, а я тянул его в нашу комнату или на улицу, подальше от новых родственников. Разозлишься тут.

Растолкав спавшего еще брата, я полез в письменный стол, под нижним ящиком которого прятал артефакты.

Барсук с мышонком пропали. Я перерыл всю нычку, но предметов не нашел. Перерыл еще пару раз, потом начал методично прочесывать всю нашу комнату. Нашел саблю, два пистолета, часы, кошелек с десятью крупными и несколькими мелкими золотыми монетами, нож, бритву, гребень, серебряную табакерку, носовой платок и записную книжку — видимо, девчонки когда-то играли. Но талисманов среди этой дребедени не было.

— Ты чего потерял? — спросил Юся, когда ему надоело ползать со мной из угла в угол.

— Талисманы, — ответил я.

Будто с самого начала понятно не было, он ведь знал, где я хранил артефакты, нетрудно бы догадаться, что если предметов на месте нет, то ищу я именно их.

— Сразу бы спросил. Я их перепрятал, — отчаянно зевнул Юся.

— Что?! — оторопел я.

— Перепрятал.

Вот засранец! И так спокойно об этом говорит.

— Куда?!

— Я думал, ты спросишь, как…

— Куда?!

— Да успокойся ты, успокойся, сейчас покажу…

Мы встали с пола и пошли в туалет.

— Под крышкой, — сказал Юся и ткнул пальцем в сливной бачок.

В одиночку я, конечно, снять крышку не мог, так что пришлось нам вдвоем это делать. На дне бачка тускло светился мышонок. Я осторожно засунул руку в воду, нащупал цепочку и вытащил артефакт на свет. Не вытирая, я положил его в карман пижамы, и мы водрузили крышку на место.

Барсук тоже покоился на дне смывного бачка, но уже не в нашей ванной комнате, а в общем туалете, на первом этаже.

Пока шли спасательные работы, мы молчали. Едва барсук оказался в моем кармане, мы вернулись в свою комнату. На всякий случай, чтобы из-за двери не могли услышать наш разговор, я включил телевизор. Там показывали какой-то бедлам в Турции: ночью, насколько я понял, там случилось землетрясение, да такое, что даже цунами образовалось в Мраморном море. Юся тут же уставился в экран, но я, ухватив его за подбородок, повернул к себе.

— Зачем?

Юся, погрузившийся внезапно в какие-то свои мысли, ответил:

— А ты уверен, что не хочешь спросить…

— Зачем?! — Мне это кокетство начинало надоедать.

— Ну… — Юся смутился. — Я думал, ты именно этого и хотел.

Час от часу не легче.

— Юся, ты идиот?

— Я не Юся. Я Юра.

— Хорошо. Юра, ты идиот?

— Я тебе сейчас в зубы дам.

— Да что с тобой такое? — психанул я. — Ладно, расскажи мне, как ты это провернул.

— Не скажу.

Тьфу ты, пропасть!

— Ладно, я попробую догадаться. Сам ты, в силу нашей привязанности, перепрятать талисманы не мог, значит, попросил кого-то. При мне ты о помощи ни у кого попросить не мог, из чего можно заключить, что ты давал письменные инструкции. На бумаге ты ничего не писал, на компьютере тоже не печатал. Думаю, ты просто через мобильный телефон короткие сообщения отправлял. Девчонкам писал, да? Игры твои дурацкие. Проинструктировал, конфетку пообещал — они выполнили задание. Так?

Юся был впечатлен, по лицу видно.

— Именно поэтому ты идиот. Они могли просто-напросто их стырить, — сказал я.

— Не могли. Я бы почувствовал.

Долбаные его чувства… Конечно, он был прав — талисман не ошибается, предчувствия всегда оправдываются. Но ведь риск все равно был.

— Зачем? — повторил я давешний вопрос.

— А зачем ты с утра полез их искать? — Юся сделал невинное лицо.

Быстро он перенял эту дурацкую манеру — отвечать вопросом на вопрос. Самое обидное, что ответить неправду я не мог: Юся тотчас бы почувствовал. И я ответил честно:

— Я боюсь.

— Ты? — Глаза у него округлились. Все-таки лукавить он не умеет. — Чего ты можешь бояться?

— Что предметы ненастоящие.

Ответ пришел сам по себе, наверное, это петух и на меня немного действовал. Верхнее ли это чутье, или наитие, или как хотите называйте — стало ясно, почему Барбара не идет у меня из головы. Мезальянц купил Барбару на ее собственную удочку. Она продала ему фальшивые предметы, а он показал ей фальшивые глаза. Мое беспокойство было обострившейся тоской по предметам. Но вот я достал артефакты, положил в карман, а тоска не проходит. Значит…

Я сжал в ладони оба предмета. С таким же успехом я мог сжимать два железных шарика от подшипника: тяжесть есть, а эффекта — ноль. Ни силовых линий, ни вибрации, ни волос дыбом. Артефакты были обычными подделками.

— Где они на самом деле? — спросил я. — Девчонки стащили?

— Нет, — тихо ответил Юся (не заслужил ты Юры, братец).

— Хватит мямлить. Куда дел? Я, между прочим, за тебя договор с государством подписывал.

— Он не имеет юридической силы, ты несовершеннолетний и не являешься еще гражданином Израиля, — попытался возразить Юся. — Это был акт психологического давления…

— А для Далилы он имеет юридическую силу? — рассердился я. — Она, между прочим, за тебя подписалась!

— Она… — В глазах у Юси стояли слезы. — Она меня не любит.

Твою мать… Как же до тебя это дошло, с твоей интуицией, только сейчас?

— Где предметы?!

— У Мезальянца.

— Что?!

— И он их, кажется, использовал, — добил меня Юся, кивая на экран телевизора.

10

В Стамбуле Викса с капитанами приземлились в полночь, как и взлетели. Будто время застыло. Когда на запад летишь, всегда так. А на восток, наоборот, время стремительно бежит вперед, как сквозь пальцы убегает.

В середине полета Боря стал ерзать, часто вставать и бегать по проходу, нервируя земляков. Когда ему посоветовали угомониться, он довольно резко предложил всем окунуться в алебастр. Время от времени он, конечно, присаживался, но никак не мог принять нужной позы и снова вскакивал.

— У него застарелый геморрой, — шепнул Глеб Виксе. — Он вообще не может сидеть, удивительно, как до Гонконга долетел. Сейчас скачет, боится, видимо, рецидива.

В аэропорту по этой причине побежали искать аптечный пункт. Пока искали — почти два часа прошло: туда не пускают без визы, здесь пускают, но не то, что нужно… В конце концов нашли, купили самые обычные свечки с маслом облепихи, и Боря поскакал в туалет, потому что до самолета на Москву оставалось что-то около сорока минут.

— Окунуться в алебастр, — сокрушался он. — Еще три часа в самолете до Москвы, потом девять часов до Владика… точно геморрой вылезет.

— Воспринимай это как приключение, — посоветовал Глеб.

Боря обиделся и ушел.

А через пять минут Викса испытала острейший приступ дежа вю. Моргнули лампы, мир вокруг закачался, и воздух наполнил отчаянный вопль умирающего зверя, как в ту ночь, когда она застукала близнецов за незаконным сотрясением земли. Неужели они опять принялись за старое?

В аэропорту началась паника, народ хлынул к выходам, и только Глеб с Виксой, которые стояли как раз возле несущей колонны, хладнокровно прижались к твердыне.

Кошмар длился три минуты. Несколько раз вспыхивало и потухало электричество, стоячие и висящие конструкции раскачивались из стороны в сторону, будто не решаясь, где именно упасть. Иные люди падали на бегу, кто-то оставался лежать, не решаясь продолжить бег, но большинство тут же вскакивали и бежали дальше, молча или вопя во все горло.

А потом все закончилось, так же резко, как и началось. И всего-то за три минуты официально-чопорная обстановка в аэропорту сменилась полным бардаком.

— Глеб, — тихо попросила Викса. — Ты живой?

— Вроде… — Рука Татарина легонько сжала руку Виксы (они, оказывается, так и стояли у колонны).

— Сходи, пожалуйста, в туалет.

— Зачем?

— Там Боря… как он там?

— А ты не можешь?

— Я, вообще-то, женщина.

— А, черт, — досадливо прошипел Глеб.

Осторожно, пробуя левой ногой опору впереди, будто идет не по бетонному полу, а по болоту, Глеб стал пробираться к туалету. Он преодолел чуть меньше, чем половину пути, как из туалета, точно так же пробуя ногой опору, вышел Боря. За собой он тащил чье-то тело.

— Это что такое было? — шепотом спросил он. — Это ведь не из-за меня, нет?

— Нет, не из-за тебя, — покачала головой Викса. — Это, наверное, просто землетрясение.

— Тогда, — Боря заметно приободрился, — помогайте мне этого ханурика вытаскивать.

Викса вздохнула:

— Ну ладно.

Несколько часов из аэропорта Ататюрка не вылетал ни один самолет: тестировалось все оборудование — от канализации до радаров, обследовалась взлетная полоса и самолеты. Все системы, несмотря на подземные толчки, функционировали в штатном порядке, так что с утра рейсы возобновились. В аэропорту обошлось без пострадавших, разве что в туалете от передоза умер наркоман.

До утра все пассажиры сидели притихшие и смотрели телевизионные репортажи о землетрясении. Эпицентр толчка находился в Измите, жертвы и разрушения еще подсчитывались, но кадры с улиц разрушенного города говорили сами за себя — трупов было очень много. Многие пассажиры побросали багаж и отправились в Стамбул — проведать родственников.

Боря сидел и рассказывал, как он пережил эти ужасные минуты. Почему-то все вокруг смеялись, даже Викса, хотя ей казалось, что теперь ее ничто не сможет рассмешить.

— Ну, вот только заперся в этой кабинке, только присел, а в соседнюю кабинку тоже кто-то заскочил. Я думаю — блин, окунись ты в алебастр, меня пучит и все дела, а тут кто-то рядом меня слушать будет. Я, между прочим, стеснительный очень, не люблю, когда в эти минуты посторонние люди рядом находятся. Я затих, конечно, думаю — сейчас этот свои дела сделает, вот тогда я и расслаблюсь. Но потом свет мигнул, как повело меня в сторону, и я от неожиданности… ну это… пукнул… И как раз в ту минуту, когда этот звук… ну, вы слышали. Длинно так и страшно. Я уж и про геморрой забыл, и обо всем на свете. Думаю — окунуться в алебастр, неудобно-то как, что обо мне сосед подумает? А потом как начнет трясти, а я на этом унитазе, будто ковбой на родео, только и думаю — падать нельзя, в унитаз проваливаться тоже нельзя, потому как если я в таком положении концы отдам, смеху на весь мир будет. Это ж международный скандал — русский моряк помер, свалившись с унитаза. Жене позор, внукам в школу не показаться. Но, между прочим, догадался, что это не я катастрофу устроил. Думаю — а этот ведь, который в соседней кабинке, он, наверное, террорист. Он, может, решил аэропорт взорвать — известно ведь, что сероводород взрывается. Вот, думаю, вражина, в канализацию детонатор спустил, на кнопку нажал, и весь мир в дерьме испачкал. Встаю на стульчак — прошу заметить, в носках, а не в ботинках! — смотрю, а террорист головой в унитазе. Он, оказывается, прямо с краешка порошок нюхал, там гладко и ровно. Лучше бы он в алебастр окунулся, честное слово, живей бы был.

Народ покатывался. Те, кто не понимал по-русски, спрашивали, в чем дело, им переводили, и байка распространилась по аэропорту.

Объявили самолет до Москвы, но Виксе уже не верилось, что они доберутся до дома. Викса думала, что это приключение будет бесконечным. Почти три месяца не видела родителей. Через две недели в школу. Сейчас что-нибудь случится: или на полпути откажут двигатели и они будут вынуждены сделать аварийную посадку в какой-нибудь Саудовской Аравии или Финляндии; или террористы захватят борт и направят его в Израиль или Исландию; или вообще инопланетяне захватят и доставят на Сириус…

От всех этих горестных мыслей она заснула, да настолько крепко, что пропустила обед и даже посадку. Глеб разбудил ее, когда почти все пассажиры вышли.

— Вставай, красавица. Нас приветствует город-герой Москва!

11

О том, что его гонят, словно корову в загон, Мезальянц догадался далеко не сразу, а только тогда, когда в течение недели добрался до Франции и собирался уже отправляться дальше на запад.

Странные фигуры на периферии зрения Иван Иванович стал замечать уже через день после овладения предметами. Прозрачные, практически незаметные при свете дня существа, в сумерках все явственней маячили на границе «слепой зоны». Повернешь голову — и нет никого. Но если скосить эдак кокетливо взгляд, то видно несколько привидений.

Сначала Мезальянц думал, что это побочный эффект. Мало ли, какие галлюцинации могут возникнуть при изменении цвета радужки? Но количество призраков менялось: иногда их было пятеро, иногда — двое, даже вдевятером собирались. То ближе, то дальше, то кучно, то по одному, то слева, то справа. Нет, это не было галлюцинацией. Но что тогда? Новая методика ниндзюцу?

Несколько раз Иван Иванович пробовал оторваться от преследования, преодолевал ежедневно сотни километров, но таинственные призраки настигали всюду, причем в самых неожиданных местах: в общественном туалете или в душевой гостиничного номера.

Время от времени призраки исчезали, и тогда Иван Иванович гнал во весь опор, но стоило ему расслабиться и выбрать новое направление, как появлялись вновь. Таким манером они довели Мезальянца до Ла-Манша. И тут Иван Иванович взбунтовался. До него наконец-то дошло, что преследование начиналось всякий раз, как он забирал слишком круто к северу или к югу. Именно в этот момент ему пришла в голову замечательная мысль, как правильней всего использовать артефакты. На Кавказе началась очередная заварушка. Все газеты и телеканалы судачили только о «Мусульманской добровольческой дивизии» и их дерзкой операции. Мезальянц знал, кому на руку эта операция, и можно сделать очень красивое и суровое заявление на весь мир, чтобы остановить эту войну. Ну ведь и дураку ясно, что на этой войне наживется горстка людей, среди которых, между прочим, и Первый.

Иван Иванович сделал разворот на сто восемьдесят градусов и отправился обратно. Но сначала он позвонил в Москву, на конспиративный телефон.

В первую же ночь прозрачные соглядатаи пошли в наступление.

— Вам отдали артефакты не для личного пользования, — сказали они, окружив кровать Мезальянца бесплотным кольцом.

— Убедите меня, — сказал Мезальянц. Он не верил в призраков.

— Вы должны использовать предметы в определенных местах, последовательность воздействий имеет большое значение, — продолжали духи.

— Неубедительно.

— Вы не можете!

— Могу. И если не прекратите меня преследовать, смогу прямо сейчас.

— Мы отберем у вас предметы.

— Валяйте, я посмотрю.

Нашли ребенка. Если бы могли, забрали бы уже у близнецов.

Прозрачные не отстали ни в эту ночь, ни в последующие, да и днем капали на мозги. Иногда Мезальянц взрывался и орал на них прямо среди улицы, или в ресторане, или в другом людном месте, и тогда люди опасливо отходили в сторону или отсаживались: мало ли, что на уме у этого психа. Иван Иванович быстро брал себя в руки, говорил, что его специально выводят из себя, и на какое-то время успокаивался. Но преследователи решили взять его психику измором — и делали успехи. Мезальянц никак не мог понять технологию их прозрачного камуфляжа: не то новейший хитрый светопроводящий материал, не то эти гады на самом деле где-то неподалеку, а Иван Иванович видит только голограммы.

В ночь на семнадцатое августа Мезальянц остановился в гостинице на берегу Мраморного моря. От недосыпа у него были красные глаза и бледное лицо, и когда Иван Иванович решил принять душ и сбрить почти недельную щетину, он почти не узнал себя в худом осунувшемся разноглазом человеке.

Эк они меня обработали, подумал Иван Иванович.

— Посмотрите, во что вы превратились, — сказали прозрачные, стоя за спиной. — Вам нужно отдохнуть.

— Дайте побриться спокойно.

— Отправляйтесь в Соединенные штаты, в Калифорнию. Там мы оставим вас в покое, а вы сможете насладиться…

— Достали…

Не умывшись, Мезальянц вышел из ванной и включил телевизор. Шли новости. Освещались последние события в России, в том числе перестановки в Совете Безопасности. Первый продвинулся еще на одну ступеньку.

Глупо было ожидать, что Свиридов всерьез отнесется к ультиматуму. Это, в общем, и не ультиматум был, а предупреждение — беги, командир, куда подальше, скоро будет жарко. Неясно, правда, послушался командир или только рукой у виска покрутил. Но это уже Ивана Ивановича не касалось, он сделал все что мог и теперь собирался сделать все что хотел.

На самом деле Мезальянцу вовсе не нужна была голова Первого. Не Первый, так кто-нибудь другой рвался бы к власти, и не факт, что было бы лучше. Иван Иванович хотел, чтобы там знали: он жив, на свободе и обладает тем, чем хотел обладать Первый, да и любая другая шишка. Иван Иванович хотел, чтобы там испугались.

А они не испугались. Мало того, Первый еще и на ступеньку выше приподнялся. Об этом Мезальянц узнал из вечерних новостей. Никакой паники в Кремле, никто не бежит за границу в женском платье, никто не отрекается от завоеваний новой власти. Всем хорошо, все довольны.

Поэтому стоило эти довольные рожи сделать постными. Прямо сегодня. Прямо сейчас.

— Нет! — сказали прозрачные. — Не здесь! Здесь нельзя! Это не то место!

— По-моему, весьма подходящее, — огрызнулся Мезальянц. На груди у него висел барсук, в кармане куртки лежала и ждала своего часа мышь. Иван Иванович решительно вышел на балкон.

Опора под ногами показалась какой-то неубедительной. Если тряхнет сильно — чего доброго, свалишься вниз и ноги переломаешь. Не обращая внимания на вопли прозрачных, он спустился вниз, вышел на улицу и отправился искать место попросторней, чтобы случайно забором не придавило.

Место нашлось недалеко от набережной, пешеходная зона со скамейками, фонтанчиками для питья, уже пустынная в это время суток.

Мезальянц остановился возле небольшой карусели, почесал затылок: что делать-то? Просто взяться за амулет? А дальше что? Ногой топнуть или дунуть?

— У вас неполный комплект! — вновь начали зудеть призраки. — Вы не сможете контролировать процесс!

— Близнецы же смогли.

— У них был петух! Третий предмет позволяет интуитивно соизмерять силу, направление и время воздействия. Вы не сможете! Человеческий мозг не в состоянии воспринимать все параметры сразу!

— А мне и не надо, — ответил Мезальянц. — Посторонись, зашибу.

Сначала ничего и не произошло. Только волосы на голове затрещали от статического электричества. Иван Иванович почувствовал себя электрофорной машиной, в лейденских банках которой скопилось сто тысяч вольт. Внимание: разряд!

Мезальянц увидел миллионы светящихся рубиновым светом нитей. Какие-то из них располагались равномерно, крест-накрест, иные захлестывались одна на другую, некоторые спутывались в колтуны.

— Если вы потянете хотя бы за один силовой меридиан, вам может не поздоровиться. Эта зона и так сейсмически нестабильна.

— В Калифорнии тоже, — не своим голосом отвечал Мезальянц.

Зрелище было одновременно ужасающим и прекрасным, он не мог оторвать взгляда от этой мешанины. Он прекрасный аналитик, он разберется. Начнем с простого: развернем вот эту петельку…

Земля, словно батут, вогнулась и вспучилась. Карусель, стоявшая неподалеку, сорвалась с оси и, бешено вращаясь и завывая рассекаемым воздухом, пронеслась над Иваном Ивановичем, едва не отрезав ему голову. Город мгновенно проснулся: запричитали автомобильные сигнализации, закричали птицы, в некоторых окнах зажегся свет.

— Осторожнее! — послышался окрик прозрачных, но Мезальянцу было уже не до них.

Петля распуталась, но в переплетении силовых меридианов, произошли разительные изменения: где-то некрасиво выперли узлы, где-то, наоборот, лопнули вполне красивые и аккуратные квадратики.

— Мать вашу. — Мезальянц решил закрутить петлю обратно, но сделал еще хуже. Меридиан, который он только что выпрямил, видимо, был под напряжением и от повторного вмешательства лопнул. Свободный конец вырвался из руки и унесся в глубь города, вызывая деформацию и вибрацию других меридианов.

Иван Иванович упал на землю ничком: такой болтанки он не чувствовал даже в океане. Вокруг рушились дома, переворачивались машины, искрили провода, взрывался и горел бытовой газ.

Страха не было. Вернее, страх был, но как-то отдельно, будто сознание разделилось на рациональное и животное. Животное тряслось, металось вокруг, как коза на привязи при виде тигра. Рацио с градусником, секстаном и секундомером оценивало окружающие разрушения.

— А дальше что? — спросил Мезальянц у прозрачных.

— Дальше все пойдет по нарастающей. Вы своим вмешательством запустили движение всей тектонической плиты. Резонанс может достигнуть гор Кавказа, и вот там разрушения будут колоссальными! — Призраки будто прогноз погоды зачитали.

— А как это остановить?

— Вы обязуетесь впредь подчиняться нашим инструкциям?

— Да, мать вашу, обязуюсь! Что делать?!

— Поднимите до колена вон ту ячею и резко отпустите. Встречная волна погасит резонанс.

Ячея, видимо, состояла из других напряженных меридианов: Иван Иванович весь взмок, пока поднимал, что было весьма странно, потому что руками-то он ничего не поднимал, но оставалось странное фантомное ощущение колоссального напряжения мышц. С красивым теньканьем отпущенные меридианы упали на землю, и тут же город вокруг начал сыпаться, словно доминошный. А еще через полминуты все успокоилось, будто и не было.

Иван Иванович стоял на месте, один в кромешной тьме. Вдалеке все горело, взрывалось и рушилось, но он стоял будто на островке тишины и темноты. Потянуло дымом.

— Теперь вы понимаете, какое мощное орудие оказалось в ваших руках? — спросили из тьмы. — Мы предлагаем вам выгодное сотрудничество. Вы делаете то, что мы скажем, в обмен мы поможем вам самому занять место, на которое претендует так ненавидимый вами Первый. Вы сможете диктовать вашу волю всему миру, как некогда диктовали греческие боги.

— Даже так? — уныло спросил Мезальянц. Потом его вырвало, и полоскало очень долго, а прозрачные что-то бухтели, бухтели…

Ветер вдруг поменял направление, теперь пахло не дымом, а морем.

Иван Иванович выпрямился, чтобы отдышаться. С моря приближался странный шум, смутно знакомый по прошлой жизни. Мезальянц напряг память и вспомнил — так шумела волна, на которой «Ярославец» доскакал до Микронезии.

Цунами!

Какое цунами на Мраморном море? Его цыпленок вброд перейдет. Иван Иванович попытался разглядеть высокий гребень, но почти до самого горизонта горели огромные, будто не с земной поверхности видимые звезды. Откуда здесь большая волна?

— Вы что-то видите? — спросил Мезальянц.

Ответа не последовало. Иван Иванович оглянулся, но его окружала только рубиновая сеть силовых меридианов, уходящих до самого горизонта. Никого не было рядом — ни живых людей, ни воображаемых привидений. Прозрачные ушли, молча, будто что-то поняли и списали Мезальянца со счетов.

Иван Иванович попытался бежать. Он мчался, словно молодой: огибал большие и перепрыгивал малые преграды, с ходу оценивал обстановку и принимал правильное решение.

Но шум становился все ближе и ближе. К нарастающему гулу катящейся воды примешивался скрежет металла, треск и скрип древесины, слышны были панические крики людей и животных. Иван Иванович знал, что нельзя, но все же оглянулся.

На самой границе пробиваемой зрением темноты ворочалась бесформенная куча какого-то хлама. Вон яхта. Косяк шезлонгов. Тряпье, штанги от зонтиков. Лодки. Велосипеды. Автомобили. Автобус.

Человеческие тела.

Волна была невысокой — едва доставала до окон второго этажа. Она уже теряла силу и скорость. Но убежать от нее Мезальянц все равно не успевал. Поэтому он стоял и почти без страха ждал, пока его смоет.

— Утонуть в двухстах метрах от моря, — пробормотал он. — Окунуться в алебастр.

Его накрыло, ударило, расплющило, вырвало мышь из сжатой ладони, а потом он перестал себя чувствовать.

12

Юся с самого начала знал, что Далила не питает к нам никаких материнских чувств. Ей надо было переключиться, не зацикливаться на том, что разваливается ее семья. Тут весьма кстати подвернулись мы.

И мы нехотя, между делом, склеили ее брак. Юся надеялся: еще немного, еще чуть-чуть, и у него появится настоящая мама. Но любви к себе пробудить так и не смог. Далила была слишком брезгливой, а мы обладали слишком выразительной внешностью. Максимум, чего Юся смог достичь, — доброго расположения к себе.

— Я и подумал: может, если мы будем сами по себе, она нас полюбит? Я не хотел…

— Окунись в алебастр, — сказал я жестко. — Ты не мог знать наверняка, что они нам помогут. Зато точно знал, чем это все может закончиться.

— Я знаю точно, они правду сказали. Они сказали — Мезальянц сделает все за вас, а мы вас потом разделим.

— Кто — они?

— Ну, эти… которые невидимые…

— И что? Вот он сделал, а мы все еще на одной паре ног ходим и одной задницей на унитаз садимся.

— Наверное, он не то сделал, что они хотели. Они говорили про Америку!

— А что, в Америке не люди живут? В Америке пускай все в алебастр окунется, так, что ли?! Тьфу, Юся, лучше бы ты идиотом остался!

Сказать, что мне стало хреново, — это ничего не сказать. Мне всучили ядреную бомбу, чтоб чего не вышло, а я сам у себя ее спер. И жахнул так, что чертям тошно стало.

— Еще раз и без истерики, — как можно спокойнее сказал я брату, хотя дерьмо во мне кипело почти у самой крышечки. Все и так было ясно, но я надеялся на чудо. — Ты через девчонок свистнул предметы, отдал их Мезальянцу, а потом подкинул мне подделки?

— Да.

И как теперь жить бок о бок с предателем? Получается, что все было зря. Бегство это через полмира, капитаны и Викса, Змей и Лэйла, смерть несчастного Сорри — все коту под хвост. Потому что Юся захотел суверенитета.

— Ты хоть понял, что подставил всех? — спросил я. — Сейчас этот урод начнет города рушить направо и налево. Он силу почуял, он теперь может расхреначить весь мир!

Юся не ответил. Конечно, он понял.

Мы сидели в постепенно редеющих сумерках и тупо таращились в мерцающий экран. Магнитуда более семи баллов. Место тектонического разлома. Все могло случиться и само по себе, но Юся был абсолютно уверен, что это дело рук Мезальянца.

— Вы чего не спите, российский герб изображаете? — спросил Макс, стоя на лестнице в полосатом халате, который делал его похожим на басмача.

— Новости смотрим, — буркнул я в ответ.

— И чем нас радуют новости? — завязывая пояс на ходу, Макс стал спускаться.

— Землетрясение в Турции.

Макс сел рядом со мной. Не знаю, почему, но он благоволил именно мне.

— Погибшие есть?

— Не знаю. Но разрушения сильные. И цунами.

— Цунами в Турции?

— Опасность цунами не в высоте волны, а в длине нагона, — как маленькому, объяснил я Максу. — Там, говорят, почти триста метров волной накрыло.

Макс замолчал, задумавшись о чем-то своем.

— Вы так остро сопереживаете туркам? — спросил я. Мне не хотелось думать о предательстве брата, поэтому я собирался нахамить Максу.

Макс посмотрел на меня и тихо сказал:

— Одиннадцать лет назад я жил в Армении. Спитак. Ты слышал о таком городе?

Я сглотнул.

— Я тогда один выжил, из всей семьи. А это были папа с мамой, бабушка, четыре брата и сестра, совсем маленькая. И я их всех вытаскивал из-под завала один, потому что кругом вой стоял до небес. Ты хочешь еще о чем-то спросить?

Я молчал. Молчал и Юся. Глядя на заплаканное Юсино лицо, Макс охолонул, взял себя в руки.

— А почему вы так сочувствуете туркам?

Я рассказал все, от истории нашего рождения и до сегодняшних розысков. Макс умел слушать и ни разу не перебил. И только когда я закончил, он выругался. Наверное, по-армянски, потому что в русском языке я таких слов не слышал, да и на иврите и идише так никто не говорил.

— Может, не догадаются? — спросил он после недолгих раздумий.

Но они догадались.

Еще до полудня появился наш добрый эвакуатор — Рудольф Кассатикетс.

— Привет, — широко улыбнулся он. — Не забыли меня?

Забудешь тебя, как же. У Далилы тут же стало скучное лицо.

— Чем обязаны? — спросила она сквозь зубы.

— Я бы очень хотел поговорить с нашими героями, — не обратил внимания на грубость, сказал красавец. — Можно?

Спасибо Максу, он отправил девчонок гулять. Нас же, словно провинившихся школьников, вызвали на ковер, и Рудик ласково, но твердо спросил:

— Молодые люди, надеюсь, с вашими артефактами все в порядке?

— Я хочу в туалет, — сказал вдруг Юся.

— Чего? — спросили Далила с гостем.

— Мы в туалет хотим, — подтвердил я слова брата.

Живот и впрямь сильно крутило. Мы ушли в туалет, и по пути я спросил:

— Это у тебя план такой — через канализацию смыться?

Юся ничего не ответил. Он был сосредоточен на каких-то своих невеселых мыслях. Подумай-подумай. На этот случай, наверное, ты себе петуха и оставил.

Когда мы вновь предстали перед Кассатикетсом, Далила нервно теребила полу ухо плюшевого тигра.

— Итак… — начал Рудольф.

— Предметов у нас нет, — сказал я. — Их украли.

— Да? — усмехнулся Кассатикетс. — Как это?

— Обыкновенно. Ваша охрана оказалась никуда не годной.

Рудольф посерьезнел:

— Хватит нести чепуху. Вы подписали договор и обязаны…

— Ваш договор — обычная туалетная бумажка, — сказал я. — Мы несовершеннолетние.

— Но это война, здесь не бывает несовершеннолетних!

— Мы даже не граждане Израиля, — усмехнулся я.

Рудик проглотил эту пилюлю. В конце концов, это его служба решила, что нас можно взять на испуг.

— Но ваша мама все-таки подписала документ, — совершенно справедливо заметил он. — Она является гражданкой Израиля и ответит за вас обоих.

— Вот еще глупости, — вдруг рассвирепела Далила. — Я прекрасно знаю каждую букву договора. Там написано: содействовать властям в охране артефактов. Я вам тут же доложила об угрозе этого, как его… Мезальянца. Это не содействие? Вы сами прохлопали этого жулика! Самый дешевый адвокат докажет мою невиновность!

— Мы разберемся, — пообещал Кассатикетс Далиле и снова обратился к нам: — Сколько у вас похитили предметов?

— Два, — ответил я и посмотрел на Юсю. Тот кивнул. Но что-то в его взгляде мне не понравилось.

— Надеюсь, вы добровольно передадите оставшийся третий предмет государству, — сказал Рудольф. Сказал с угрозой.

— Нет, — ответили мы с Юсей в один голос.

— Что? — Брови у Кассатикетса сделались домиком.

— У нас его нет, — сказал Юся.

— В смысле? — теперь вместе с Рудиком обалдел и я.

— Я выбросил его, — ответил Юся. — Только что, в унитаз.

Я побледнел. Вот зачем Юсе понадобилось в туалет.

— Юся, — выдохнул я. — Зачем? Ты же… петух же…

— Я подумал, ты будешь меньше сердиться, если я опять стану идиотом. — Юся не смотрел мне в глаза, но я знал, что они у него вновь сделались карими.

Немая сцена длилась недолго. Пока Макс и Далила смотрели на нас, Рудик сорвался с дивана и скрылся в глубине дома. Три раза что-то хлопнуло, взвизгнуло и взорвалось.

Макс бросился посмотреть, что произошло. Послышалась ругань, возня, Далила тоже вскочила и умчалась вслед за мужем и внезапным гостем. А мы с Юсей остались предоставленными друг другу.

— Да вы свихнулись, что ли? — послышался визг Далилы.

Судя по звукам, между взрослыми завязалась нешуточная драка, с проламыванием стен и голов. Мы с Юсей присели на диван.

— Ты что, действительно выбросил петуха? — спросил я, хотя сомневаться, в общем, не приходилось.

— Ты же сам сказал, что лучше бы я оставался таким, как раньше, — пожал плечами Юся. — Я подумал, что и впрямь так было бы лучше для всех.

— Но как раньше уже не будет, разве ты не понимаешь?

— Скоро я вообще ничего понимать не буду.

— Юра, я ведь не хотел, чтобы ты снова стал растением. Люди не всегда говорят то, что думают.

— Мне больше нравилось, когда ты меня Юсей звал. Так роднее получалось. — Юся шмыгнул носом. — Егор, ты простишь меня, пока я еще нормальный? Потому что идиоту все равно будет.

Я бы обнял сейчас своего непутевого брата, но моя правая рука совершенно не была для этого приспособлена. Да и непутевым, если хорошо подумать, был я сам.

— Конечно, прощу, — сказал я. — Куда я денусь?

— У нас друг к другу врожденная привязанность, — пошутил Юся.

В это время драка в коридоре закончилась так же резко, как и началась. Помятый, с рассеченной щекой и залитым кровью пиджаком, мокрый, как цуцик, Кассатикетс появился в коридоре.

— Собирайте манатки, — сказал он. — Вы не оправдали доверия.

И ушел. А мы встали. Кто-то же должен закрыть дверь.

У туалета стоял, запрокинув голову, Макс. Из носа у него текла кровь.

— Представляете, унитаз расстрелял, подонок, — с сильным прононсом сказал он. — Фаянс вдребезги, осколок ему едва в глаз не попал, а он, вонючка, полез искать эту вашу штуку.

— Нашел? — спросил я.

— Вы смеетесь? Это же канализация. Теперь городской отстойник просеивать придется. Через ситечко. Вы чего такие квелые? Мы же победили.

Мне не хотелось расстраивать Макса.

— Можно, мы мультики посмотрим? — спросил я.

— Да смотрите, конечно, — ответил он.

13

— Разрешите доложить?

— Ну, давайте уже, не тяните резину.

Свиридов включил аудиозапись. Первый слушал и менялся в лице. Как хамелеон: то пунцовел, то бледнел, то шел пятнами. На его красивом лице двигались желваки, раздувались ноздри, губы то сжимались, то кривились в сардонической улыбке. Выразительное лицо.

— Это что?

— Это Мезальянц, звонил на конспиративный номер двенадцатого августа.

— Он что, совсем рехнулся?

— Обладание предметами отрицательно сказывается на здоровье, вы же знаете. На душевном — в том числе.

— Вы таким образом намекаете, чтобы мы прекратили розыски? Или что?

— Он уже сделал первый ход, в Измите. Вы видели, какие там разрушения: огромная трещина в земле образовалась. Про человеческие жертвы уже не говорю — меньше, чем в Армении, но и не мало — приблизительно семнадцать тысяч. И это за три минуты! У меня есть предложение выждать. Если Мезальянц продолжит наступление — попытаемся накрыть его встречным огнем. Но мне кажется, что он не продолжит.

— Вы знаете, что надо делать, когда кажется?!

Свиридов знал. Но идти на принцип не хотел. По опыту он знал, что пережить можно все, в том числе и начальника-самодура. Или уволят, или на повышение пойдет. По всему выходило, что Первый уйдет скоро очень далеко, а Свиридов останется. Если, конечно, не снимут.

— Я считаю, что надо подождать. Не имеет смысла искать его сейчас, когда он, скорей всего, изменил внешность и затаился. Ресурсы истратим, а толку никакого. Такого ценного ресурса в Микронезии лишились из-за спешки.

— Хватит, мы этот вопрос уже обсуждали!

— Мне-то что? Это не мой агент погиб.

Разговор заходил в тупик.

— Ваше предложение?

— Выждать срок. Пять дней можно подождать. Если он не объявится — значит, либо сам погиб, либо затаился. В любом случае предметы быстро не всплывут.

— Вы испытываете мое терпение.

На эту реплику Свиридов ничего не ответил, хотя так и подмывало щелкнуть каблуками и гаркнуть: «Рад стараться!» Мезальянц бы именно так и поступил. Свиридову было жалко такого работника, но независимость суждений и поступков хороша в меру. Не на службе.

— Разрешите идти?

— Идите, — нехотя отпустил Первый.

Чувствовалось, что Первому хочется сказать напоследок что-нибудь обидное, но все казалось мелким и детским.

Ничего, думал Свиридов. Скоро у тебя дел будет невпроворот, и тебе станет не до меня. А я еще поработаю. Если, конечно, не снимут.

14

Распоряжение о нашей с Юсей депортации пришло на следующий день, на электронную почту Далилы.

Юся зычно храпел, поэтому я почти не разобрал горячего спора между нашей матерью и Максом, хотя и догадывался, что спорят они о вчерашней угрозе красавца. Макс требовал от жены, чтобы она «боролась», а Далила парировала тем, что «у нас дети». И я впервые был на ее стороне. За спокойную жизнь с Юсей я бы сейчас сам взорвал этот Измит со всей Турцией. А еще лучше — Москву. Ведь самый очевидный способ был! Сравнять ее с землей, чтобы и камня на камне не осталось.

Вскоре шум прекратился, и в нашу комнату тихо постучал Макс.

— Заходите, — разрешил я.

Макс проскользнул тигром, прикрыл дверь. Сел на кресло, кивнул на спящего Юсю:

— Как он?

— Нормально, — ответил я. — Только к вечеру что-то закапризничал.

— Он что, и вправду?..

— Он всю жизнь был олигофреном. А как петуха получил в личное пользование, так дела в гору пошли.

— Именно петуха?

— Откуда ж я знаю? Просто он с ним не расставался. Конечно, не исключено, что все три предмета в нем запустили «просыпание». — Я посмотрел на храпящего Юсю. — Но сейчас все хуже стало. С предметом он не храпел.

Мы помолчали. Я видел, что Макс собирается с духом, чтобы сказать какую-то гадость.

— Ну? — спросил я. — Еще какая-то засада?

— Да, — кивнул Макс. — Пришло официальное письмо. Правительство настаивает на вашей высылке из страны в недельный срок.

Что ж, так я и знал.

— А чего так много времени дали? — спросил я. — Мне собраться — только рот закрыть.

— Мы не хотим, чтобы вы уезжали. Далила подаст прошение о воссоединении семьи, мы добьемся…

— Не надо, Макс, — оборвал я его. — Мы не хотим.

— Почему? У тебя ведь была возможность сравнить, где живется лучше! Вы умрете, сопьетесь, вас никто на работу не примет.

— Но мы никому не будем мешать. Далила не любит нас, мы для нее — чужие люди. Мы не хотим сидеть на вашей шее, даже если вам это будет приятно. К тому же ничего у вас не получится.

— А если получится?

— Вы взрослые, вам и решать.

Я был уверен, что у Макса ничего не выйдет, но пусть его… В конце концов, его дело. И Далилы.

Последние дни мы проводили в основном на пляже — лепили песочные замки, купались, пугали своим внешним видом отдыхающих. Была еще одна причина, по которой мы пропадали из дома, — чтобы девчонки меньше общались с Юсей. Я не хотел, чтобы они видели его смерть. Меня самого приводило в бешенство быстрое угасание его разума и что я ничего не могу с этим поделать, но я-то помнил его прежнее состояние.

Его будущее состояние.

Сначала Юсю стали интересовать игрушки-трансформеры — и Макс накупил ему целую гору. Весь день Юся с моей помощью упражнялся в трансформации роботов. А на следующий день он начал игрушки ломать. Как, в общем, и все дети. Поэтому-то я и стал уводить его из дома на пляж. Совок, ведерко, мокрый песок — эта игра даже мне была интересна. Мы строили Понпеи и Нан-Мадол, закапывали, а потом откапывали игрушечного робота, имитируя похороны и спасение Барбары. Разыгрывали крушение яхты.

За те пять дней, что Макс бегал по инстанциям и юридическим конторам, Юся успел пройти путь до пятилетнего малыша. Он уже не выговаривал буквы, его невозможно было заставить почистить зубы или поесть. Порой очень хотелось навешать ему подзатыльников и сказать: «Соберись!» Но с тем же успехом я мог наказывать телевизор за то, что он показывает всякую фигню.

Макс вернулся расстроенный. Процедуру усыновления можно начать только в стране, гражданами которой мы являлись, то есть мне с Юсей в любом случае нужно было выметаться из Израиля.

— Я поеду с вами, — сказал Макс.

— Не надо, — ответил я. — Вы знаете наш адрес, я — ваш. Если станет совсем невмоготу, я дам сигнал «мэйдэй», честное слово.

— Мидей! — повторил Юся.

— Какой сигнал? — не понял Макс.

— Сигнал бедствия.

— Сос, что ли?

— Точно.

— Мидей! — Юся придерживался морской терминологии, даже впав в детство.

Макс немного помолчал, а потом сказал:

— Не злись на Далилу. Она хорошая мать, только не поняла еще, что вы тоже ее дети. Ей надо привыкнуть. Она поймет.

— А из-за чего вы поссорились?

— Из-за посуды.

— Из-за чего? — Я даже рот открыл.

— Из-за посуды, — повторил Макс. — У меня холостяцкая привычка: первое и второе есть из одной тарелки. Не в ресторане же. А Лилька наоборот — у нее для каждой порции отдельная тарелка, у нас этих наборов штук сто, наверное.

— Это она в бабушку, — сказал я. — То есть в свою маму.

— Мама! — повторил Юся.

— Поэтому после каждого обеда — гора тарелок, чашек, блюд. У нас, конечно, посудомоечная машина, но объедки убирать и складывать в машину грязную посуду уже мне приходится. Когда Лильки нет, мы с девчонками по моей методе питаемся, но если Лилька узнает — скандал. А я скандалю, потому что посуды гора… — Макс задумался и сказал: — Спасибо вам. И впрямь — впустую ведь ссоримся.

— Не за что, я беру по умеренной таксе, — сказал я.

— Ни за што! — подтвердил Юся.

Мы с Максом засмеялись. Юся, скорей всего, не понимал, над чем мы смеемся, но тоже радостно захохотал.

— Когда нам лететь? — спросил я.

— Билеты на двадцать третье число, на завтра. Ни о чем не беспокойся — я сам все сделаю.

— Спасибо, — сказал я. — А то с Юсей сейчас даже в туалет трудно сходить.

— Тулет? — спросил Юся. — Падем в тулет?

— Нет, не сейчас, — успокоил я его.

Наши злоключения, кажется, подходили к концу.

15

Как Боря ни умолял, а Глеб все равно настоял на самолете. Все быстрее, чем на поезде.

На счастье капитанов, родители встретили Виксу прямо в аэропорту. Викса облапила отца за пояс, а потом вцепилась мертвой хваткой в мать, да так и стояла, пока Боря и Глеб расписывали родителям достоинства их любимого чада.

— Она не болела? — спросила мать. — Там ведь тропические болезни всякие, насекомые, змеи.

— Да окунитесь… — Глеб кашлянул, и Боря осекся. — Никак нет, здоровее всех нас была.

— А Егор? — спросил отец.

— Близнецы тоже в порядке. Их же мать к себе в Израиль забрала!

В слове «Израиль» Боря сделал ударение на последний слог.

— Мы так боялись, что вы не прилетите, — сказала мать. — Как сказали про землетрясение, я так и решила: все, опять рейс отложат.

— О, я вам сейчас случай в аэропорту расскажу, как раз во время тряски! — обрадовался Грузин, но Глеб стиснул его локоть. — Ой! Ты чего щиплешься?

— Не отвлекай людей, они сто лет дочку не видели, — процедил Татарин. — Закругляемся уже.

— А, ну да, — согласился Боря. — Счастья, здоровья. Викуся, пиши. Ну, мы пошли?

Викса оторвалась от мамы, улыбнулась сквозь слезы и сказала:

— Не забудьте окунуться…

— Да ты что! Первым же делом! Вот сейчас как…

Глеб утащил коллегу куда-то в недра аэропорта, а мама спросила:

— Куда вы все время окунаетесь?

— Это идиоматический оборот, мама. Означает — я тебя люблю.

Держась за руки, они втроем вышли из аэропорта.

— Не дал попрощаться как следует, — ворчал Боря.

— У нас регистрацию на рейс вот-вот объявят, старый ты хрен! — заругался Глеб. — Ты за три месяца не мог попрощаться?

— Окунись в алебастр! — взмолился Боря. — У меня уже геморрой вылез, я помру в дороге!

— В поезде точно помрешь — больше недели ехать.

— Больше недели? — задумался Боря. — Целая бесконечность.

— Вот и я о том же. Гони монету!

Борю госпитализировали прямо в аэропорту Владивостока: за час до приземления у него открылось кровотечение. Когда его выносили из самолета, он слабым голосом спросил у Глеба:

— Ты меня навестишь?

— Я тебя три месяца подряд без перерыва наблюдаю! Обойдешься.

Но не прошло и двух дней, как Татарин прискакал в больницу ни свет ни заря.

— Боря! — орал он с улицы. — Боря! Они прислали!

Грузин спал. Его соседу по палате, который как раз лежал возле раскрытого окна, вскоре надоели эти вопли, и он растолкал Борю:

— Эй, капитан, просыпайся, там что-то прислали.

— Окунись в алебастр, я спать хочу.

— Да проснись ты, завтрак скоро!

— А? Чего прислали? Кто прислал? — проснулся Боря. — А, это ты… — и снова опустил голову на подушку.

— Змей с женою прислали! Яхту! — доносилось с улицы.

— Кто там орет спозаранку? — спросил капитан в подушку.

— Там какую-то яхту жена-змея прислала, — перевел сосед.

— Не жена-змея, а Змей с женой, — сказал Боря, не открывая глаз, потом сладко почмокал, перевернулся на другой бок и плотнее закутался в одеяло. И тут же подскочил, как ошпаренный, и выглянул в окно.

Под окнами прыгал Глеб и размахивал руками.

— «Ярославец» пригнали? — уточнил Боря.

— Да нет же, яхту! Такую же, которую на острове взорвали! На ней хоть в открытый океан можно! Нулевая!

— Вот ведь… — Боря отошел от окна, почесал щетину, а потом махнул рукой и пошел к двери.

— Ты куда, обход скоро! — предостерег сосед.

— Какой там обход, — отмахнулся Боря. — Приключения ждут!

16

О личном досмотре перед высылкой из страны вспоминать не хочется. Главный таможенник с целой бандой помощников перетряхивали, прощупывали, прозванивали весь наш багаж, а нас осмотрели тщательней, чем осматривают живой товар работорговцы на невольничьем рынке. Даже рентген сделали, чтобы, по выражению главного таможенника, мы не спрятали контрабанду в «складках местности». Макс, который нас сопровождал, громко возмущался, но остановить процедуру не мог.

Так бесславно окончилась наша история. Властелинами мира мы не стали, да и на управдома я сейчас вряд ли походил.

Я думал, уже в Шереметьево нас встретят красивые опрятные люди в умопомрачительных костюмах, как агенты из фильма «Матрица», увезут в застенки и долго будут пытать, чтобы узнать, куда мы подевали артефакты. Что мне им ответить? Что петуха сломали, а барсука с мышью потеряли? Посмотрим, понимают ли они юмор.

Однако я прошел паспортный контроль, получил багаж, вышел на улицу, а встречающих все не было. Никто не перехватил автобус, на котором мы с Юсей ехали из аэропорта. И в метро никто не обратил на нас внимания.

Кое-как добравшись до вокзала, взопрев и прокляв багаж, я опять выкупил в кассе целое купе, чтобы не зависеть от соседей. Денег осталось шиш да маленько. Что ж, за удобства надо платить. В Понпеях на сберкнижке, наверное, за три месяца пенсия накапала. Хоть и на одного меня, а все же с запасом. Буду обивать пороги, добьюсь, чтобы восстановили пенсию моему непутевому брату.

С каждым днем Юся глупел все больше и больше, мне приходилось все время быть начеку, чтобы он чего-нибудь не стащил, не сломал, не порвал. Закрывшись в купе, я испытал некоторое облегчение.

Я никак не мог понять, рад я, что возвращаюсь, или нет. Мне до чертиков надоели приключения, не в моем склочном характере приключаться. Но мне не хватало капитанов. Не хватало Лэйлы со Змеем. Даже Виксы надоедливой — и той не хватало… интересно, вернулась ли она?

Я скучал по людям. И больше всего — по Юсе. Если подумать как следует, он поступил единственно правильным образом. В любом случае предметы у нас кто-нибудь отобрал бы, у Мезальянца хоть правила какие-то были, а попадись мы тем головорезам, которые за нами в Понпеях пришли, — точно бы лежали бы сейчас неподалеку от дедушки и бабушки. Юся хотел спасти меня от меня же. Жаль только, я не остановил его, когда он избавлялся от петуха. Видимо, я оказался не сильно умнее своего брата.

— Не помешаю? — спросил нестарый, но уже седой мужчина, входя в наше купе.

Начинается. Одет мужчина был именно как агент Смит, разве что без очков и без наушника. Интересно, если я скажу, что помешает, он уйдет?

— Я в любом случае уйду до отправления поезда, — опередив мою реплику, сказал гость. — Ответь на один лишь вопрос: как Мезальянц сумел отнять у тебя артефакты?

— Здороваться надо, — уж что-что, а в бутылку я начинаю лезть без разгона. — И представляться.

— Извини, — сказал он, усевшись напротив. — Здравствуй, меня зовут полковник Свиридов.

— Вы из Конторы? Начальник Мезальянца? — догадался я.

— Не начальник. Скажем, его работодатель.

— У меня предметов уже нет, — на всякий случай предупредил я.

— Я знаю. Ты мне ответишь?

Свиридов не походил на пламенного дзержинца. Он был как главный инженер — под завязку набит задачами, которые надо решить вчера. Наверняка все шишки на него сыплются. Мне больше не хотелось хамить этому дядьке. Не потому, что он мог по шее дать. Просто надоело.

— Юся предметы отдал, без моего ведома, — кивнул я на брата. — Всех перехитрил, даже себя самого. Но если вы хотите узнать, куда делся Мезальянц…

— Не хочу, — ответил Свиридов. — Приоритеты сменились.

— Значит, мы свободны?

— Не смею задерживать.

— А… капитаны? Как они?

— Какие капитаны?

— Ну, Боря, Глеб.

— Которые из Владика? Не переживай, все с ними в порядке.

Свиридов встал, посмотрел на меня.

— А ты везучий, — сказал он. — Не знал бы, что артефакт везения в другом месте, подумал бы, что у тебя.

Ушел он не попрощавшись. Через минуту заскрипели тормоза, состав дернулся и начал постепенно набирать скорость. Из соседнего купе донеслось «Прощание славянки». Фирменный поезд «Малахит» отправлялся с третьего пути.

Надо же, и артефакт везения существует.

Всю дорогу я рассказывал Юсе сказки и стихи, которые знал, что-то придумывал сам, и хотя знал, что он меня абсолютно не понимает, продолжал объяснять какие-то сложные места, которые, может, и сам не понимал. Зачем родители отправили детей в лес умирать? Почему семь богатырей так берегли царевну? Почему сказочник отвечал на все телефонные звонки? А Юся слушал меня и не перебивал, не пел цыганскую народную. Будто чувствовал себя виноватым.

Домой мы приехали поздно ночью. Вокзал уже функционировал, был полон народу. По счастью, никого из знакомых там не было. Правда, и транспорта никакого не было, даже частников. У нас после одиннадцати вечера вообще автобусы не ходят и такси не найти. Будто жизнь останавливается.

Дорога в город хоть и была освещена, но как-то неравномерно — через два-три столба, иногда — через четыре. Идти по такой темноте совершенно не хотелось, но и в зале ожидания всю ночь торчать тоже как-то не улыбалось.

— Давай прогуляемся, — предложил Юся.

— Давай, — тяжело вздохнул я.

Не думайте, будто я не удивился. Я не просто удивился, а буквально охренел от неожиданности и счастья. Я боялся спугнуть это полуночное чудо. Неужели Юся каким-то образом умудрился спрятать петуха в «складках местности»?

— Ты что, ни капельки не удивлен? — расстроился Юся.

— Окунись в алебастр, — сказал я. — Ты опять меня обманул.

— Я не нарочно, — сказал Юся. — Иначе бы с меня спросили по полной программе. И с мамы тоже. Что я, дурак?

— Окунись в алебастр! — рассердился я. — У нас могли найти предмет, и тогда точно нас всех за баней расстреляли бы.

— Какой предмет? — спросил Юся.

— Петуха.

— А он разве у тебя?

— У меня? Это ты с ним не расставался.

— Я его в унитаз спустил, ты же сам видел.

Я открыл рот.

— А как же тогда?..

— Сам не понимаю, — ответил Юся. — Но больше всего меня удивляет, как я умудрился идиота изобразить, чтобы все поверили.

— Потому что ты и есть идиот, — сказал я.

Идти мне стало так легко, будто половину усталости на себя взял Юся. Мы шли и обсуждали, как заявимся к тетке в собес и отчихвостим ее на двоих. Потом вспомнили, что деньги Мезальянца по-прежнему на книжке лежат и пенсия нам до балды. Мы теперь можем поменять нашу квартиру на такую же, только в доме с лифтом, ну или на первом этаже. Или вообще свой дом построить и пригласить в гости всех…

— Кажется, в нашей квартире кто-то поселился, — сказал я.

В наших окнах на четвертом этаже горел свет. Мы с Юсей вроде и не испугались — ну не воры же у нас там орудуют, у нас и воровать-то нечего. Но кто? Барбара вернулась? Мезальянц приехал отомстить?

— Есть только один способ проверить это, — сказал Юся.

Мы решительно прошли в подъезд.

Но чем выше мы поднимались, тем менее решительными становились. Помявшись на пороге, мы совсем уже собрались уйти, как меня осенило:

— Давай Виксиного отца спросим? Вдруг поможет?

Викса подняла визг, увидев нас в дверях.

— Мальчики, какие вы молодцы, что вернулись! Мы ведь думали… ой!

Она достала мобильный телефон, что-то там быстро напечатала и отправила.

— Вика, спать пора! — прикрикнула на нее мать, хотя и сама находилась в каком-то радостно-возбужденном состоянии. — Ребятам домой пора.

— Так мы и это… — сказал я. — К нам, кажись, кто-то в квартиру забрался. Может, милицию?

В это время дверь за нашей спиной распахнулась. Мы оглянулись — и чуть не упали.

На пороге стояли Лэйла и Змей. В бабушкином халате и дедушкиной пижаме.

— Малтшики! — Лэйла крепко обняла нас за шеи. — Малтшики!

У меня слезы из глаз брызнули. Я не видел Юсю, но с его чувствительностью, думаю, он держался не крепче, чем я.

— Будте нашими детми! — сказала Лэйла, поцеловав нас не менее ста раз. — Сокласные?

— В болезни и здравии, и пока смерть не разлучит нас, — сказали мы с Юсей в один голос.

— В алебастр! — заключил Змей.

Мы не стали рассказывать о том, что с нами произошло. Сейчас это было неважно. Возможно, потом. Когда-нибудь.

А сейчас мы просто были счастливы.