Цветок фикуса

И она рассказала Стасу про убийство журналистки Серебровской, и про то, как она попыталась предупредить Варвару Степановну, и даже про то, как отправилась на Железнодорожную улицу. Только про визит в поликлинику пока промолчала. И про роженицу Машу Чонишвили тоже, ее беспокоить нельзя.

– Ну вот, – закончила она. – Так что я подозреваю… то есть вовсе не сомневаюсь, что тот человек, который убил Серебровскую, расправился и с вашей тетей…

– Убью гада! – рявкнул Стас.

– Похвальное желание, – одобрила Надежда Николаевна. – Только, мне кажется, лучше найти его и передать милиции. Для вашей карьеры это будет как-то безопаснее. Кстати, Стас, кем вы работаете? Если, конечно, это не секрет…

– Почему секрет? – Стас широко улыбнулся. – Я вообще-то телохранитель…

– Я примерно так и думала, – кивнула Надежда. – Так что у вас есть кое-какие возможности… технические, и вообще… думаю, мы с вами сработаемся…

– С вами? – удивленно переспросил Стас и с ног до головы оглядел Надежду. – А вы-то тут при чем?

– Ну, знаете… честно говоря, у меня есть некоторый опыт в таких делах… внешность, знаете ли, бывает обманчивой…

– Ну уж нет! – выпалил Стас. – Я с вами никаких дел иметь не собираюсь! Вы варенье варите – кстати, очень хорошее. Вот и продолжайте его варить! А это дело мое личное. Этот гад мою родную тетку убил, и я теперь его из-под земли достану. Кроме того, на меня подозрение в этом деле падает, так что мне волей-неволей нужно его найти, чтобы оправдаться. А вам тут делать нечего!

Надежда подумала, что эти слова горячо одобрил бы ее муж, Сан Саныч, который тоже терпеть не мог, когда Надежда лезет не в свои дела. Но остаться в стороне от расследования она тоже никак не могла. Особенно когда вспомнила, что покойная Варвара Степановна перечисляла несколько имен девушек или молодых женщин, которым тоже угрожала опасность.

Вспомнив про мужа, Надежда сообразила, что скоро он придет с работы.

Если в начале визита Стаса она мечтала дотянуть до возвращения мужа, то теперь забеспокоилась, что тот застанет у нее Стаса и поймет, что она опять влезла в какую-то авантюру. Поэтому она взглянула на часы и заторопилась:

– Знаете, Стас, наверное, вы правы. Лучше, когда каждый занимается своим собственным делом. Я буду варить варенье и готовить для мужа обед, а вы – искать убийцу своей тети…

Стас тяжело поднялся. При этом благодаря своим внушительным габаритам он опрокинул табуретку и едва не своротил плечом подвесной кухонный шкафчик. Он принялся многословно извиняться перед Надеждой Николаевной за причиненное беспокойство, при этом так энергично жестикулировал, что она стала опасаться за остальную мебель.

– Варенья с собой не хотите? – спохватилась она, уже проводив его до двери.

По тому, как Стас смущенно порозовел, Надежда поняла, что ответ положительный, и принесла из холодильника полную банку крыжовенного варенья.

– Если что – обращайтесь! – сказал Стас на прощание.

Это прозвучало весьма обнадеживающе, хотя он и не уточнил, какое «если что» имеет в виду.

Надежда закрыла за странным гостем дверь, и тут же откуда-то рядом с ней возник Бейсик. Он терся о ноги хозяйки, заглядывал ей в глаза, и вообще у него был такой вид, будто они очень давно не виделись и кот ужасно соскучился.

– Нечего подлизываться! – строго проговорила Надежда. – Как ты себя вел! Это просто позор! Бросить хозяйку при первых признаках опасности, спрятаться под шкаф… позор!

Кот умильно мурлыкнул и прижался к ее ноге.

Казалось, он говорил: «Ну зачем же так сердиться? В конце концов, я же не сторожевая собака, а всего лишь кот! Вот если бы на тебя внезапно напала мышь… или даже целая стая мышей – вот тогда бы я показал, на что способен! А бандиты – это не по моей части!»

– Все равно – позор! – припечатала Надежда Николаевна и направилась на кухню.

Тут она вспомнила, что еще не приняла очередную порцию швейцарского лекарства. То есть еще не вылила его в фикус, чтобы предъявить мужу равномерно убывающее снадобье.

Она достала заветную бутылочку, взяла столовую ложку и направилась к фикусу.

Как ни странно, фикус выглядел гораздо лучше, чем перед началом «курса лечения». Он бодро выпрямился, посвежел, его листья стали гораздо зеленее, их покрывал приятный темный глянец, как ровный загар покрывает лицо и тело вернувшегося с юга здоровяка. Вообще казалось, что фикус только что вернулся из санатория.

В довершение ко всему на его верхушке собирался раскрыться новый ярко-зеленый лист.

– Фантастика! – проговорила Надежда, наливая в ложку очередную порцию лекарства и скармливая его фикусу. – Просто мистика какая-то! Или это лекарство действительно творит настоящие чудеса?

Через двадцать минут все это, почти слово в слово, повторил вернувшийся с работы Сан Саныч.

– Надя, – объявил он, оглядев жену, – ты гораздо лучше выглядишь. Посвежела, на лице появился румянец! Видимо, это швейцарское лекарство творит настоящие чудеса!

– Ага, и скоро новый лист раскроется… – машинально пробормотала Надежда.

– Что ты сказала? – удивленно переспросил Сан Саныч.

– Да так, ничего… это я рецепт один вспоминаю… Ты руки помыл? Садись за стол, все уже давно готово!

Лизавета выкладывала в витрину шоколадные фигурки, Настя обслуживала покупателей.

– И вот эту еще положите! – командовала покупательница Насте. – И тех парочку… еще вон ту, с пуговкой… хватит…

– Вам коробочку простую или фирменную? – спросила Настя с привычной любезностью.

– Клади в простую, чего еще на фирменную тратиться, когда я их вечером съем! – ответила покупательница с обезоруживающей прямотой.

Настя опустила глаза и закусила губу – в салоне элитного шоколада все знали эту тетку. Она приходила с завидным постоянством едва ли не каждый вечер, покупала штук пятнадцать конфет ручной работы и съедала их, надо полагать, за ужином, потому что назавтра являлась снова.

– И куда в нее столько лезет! – шепнула Лизавета, наклоняясь к Насте.

– А тебе-то что? – добродушно удивилась тетка, у которой оказался отличный слух. – Может, я так расслабляюсь? В шоколаде много этих… как их зовут-то…

– Эндорфины, – улыбаясь, подсказала Настя, ткнув незаметно Лизавету в бок.

– Вот-вот, гормоны счастья! Так что счастливая буду за свои-то деньги!

– Кушайте на здоровье! – Настина улыбка стала еще шире. – Язык твой длинный, – укоризненно прошипела она Лизавете, когда тетка ушла, – неприятности же будут…

Колокольчик у двери не зазвонил, а дзинькнул жалобно и заткнулся. В салон ввалился веселый парень простоватого вида.

– Здорово, девчата! – гаркнул он. – Вы, что ли, шоколадом торгуете?

– Мы-то торгуем, – ответила бойкая Лизавета, оглянувшись, не слышит ли хозяйка, – а вот ты-то купишь ли, это еще вопрос.

– Ну и цены у вас! – Парень ахнул и хлопнул себя по коленкам. – Атомные прямо!

– Так что – только поглядишь и пойдешь? – подначила Лизавета.

– Еще чего! – возмутился парень. – У мальца моего сегодня день рождения, пять лет исполняется, круглая дата, между прочим! – Он подмигнул Насте.

Настя собрала ему в коробку фигурки динозавров и инопланетян, разных симпатичных зверюшек из мультфильмов и шоколадные автомобильчики.

– Есть еще шашки: черные – из черного шоколада, белые – из белого!

– Давай, – решил парень, – мне для сына ничего не жалко! Только в них в поддавки играть неинтересно… – Увидев цену в окошечке кассы, он крякнул, но потом махнул рукой и засмеялся: – Ай, да ладно! Пускай пацанчик порадуется!

– Заходи еще, папаша! – крикнула Лизавета.

– Зайду! – пообещал он. – Денег накоплю и вон тот дом куплю!

Дверь за ним захлопнулась, Лизавета ушла, Настя низко наклонилась над конфетами. В голову лезли непрошеные мысли. Вот какой-то парень любит своего мальчишку, приносит ему дорогие подарки, водит по воскресеньям в зоопарк и кафе-мороженое или просто играет с ним в футбол во дворе. Ее Дениска – замечательный мальчишка, так отчего же он не заслужил такого? Конечно, Настя все готова для него сделать, есть у него и красивые игрушки, и в дельфинарий ходили с ним на прошлой неделе, и на аттракционы… Но не может она при всем желании играть с сыном в хоккей и футбол, возить его на рыбалку, да и вообще, всем известно, что у ребенка должно быть двое родителей, и она, как ни старается, отца мальчику не заменит.

А могло быть все иначе… Или не могло, и мать была права, когда, узнав, что Настя забеременела в двадцать лет, сказала строго:

– Не рожай! Рано тебе!

Настя обиделась, она и представить себе не могла, что не будет ребенка. Зачем же убивать его, раз он уже появился?

– Ты его не вырастишь, – сказала мать, – я знаю, я одна растила.

– Но вырастила же! – крикнула Настя.

– Дуру вырастила, если ты в двадцать лет собираешься себе жизнь испортить! – Мать тоже повысила голос.

– Я не одна буду растить, с мужем…

– Кто муж? – Мать даже засмеялась. – Этот твой шалый Витька? Да за ним самим ходить надо, как за младенцем! Не муж это будет, а полное барахло!

Узнав, что Настя все-таки решилась оставить ребенка, мать пожала плечами и заявила, как всегда, твердо:

– Ты меня не послушала, так на меня и не рассчитывай! Не для того я тебя растила, чтобы ты мне на шею еще одного ребенка повесила.

Настя вспылила и наговорила матери много несправедливых слов.

– Дура ты и есть! – устало бросила мать на прощание. – Делай что хочешь. Поумнеешь потом, да поздно будет!

Как-то очень быстро она разобралась с квартирой, обменяла, что-то доплатила, и через некоторое время Настя со своим новоиспеченным мужем зажили в скромной квартирке – маленькой, неудобной, но все же своей. Мать на свадьбу не пришла, да и свадьбы-то никакой не было, расписались да посидели небольшой компанией в кафе.

Они начали ссориться буквально через месяц. Виктор оказался неряхой, грубияном и жутким эгоистом. Настя плохо себя чувствовала, капризничала – он ничего не хотел понимать. Кроме того, катастрофически не хватало денег. Виктор зарабатывал, в общем, неплохо в своей автомастерской, но приносил мало, деньги куда-то уплывали, а ведь нужно еще было откладывать на приданое будущему ребенку.

Насте пришлось бросить художественное училище и устроиться на работу в кондитерский магазин. Но на последних месяцах беременности сильно отекали ноги, тяжело было стоять весь день за прилавком.

С матерью они не общались – у Насти был такой же строптивый характер, она решила, что ни за что не попросит помощи, да и мать твердо дала ей понять, чтобы помощи от нее не ждали. С мужем она старалась меньше видеться – ложилась, когда его еще не было, вставала раньше и уходила. Он весело проводил время с друзьями, попахивало от него спиртным – Насте было все равно. Она надеялась, что все изменится, когда она родит, – исчезнет это жуткое лицо с одутловатыми щеками и распухшими губами, сойдут с кожи коричневые пятна, пропадет наконец живот.

Ничего не изменилось. После родов Настя была занята ребенком, денег стало еще меньше, Виктора не было дома все чаще. Если же он приходил пораньше, то всегда был чем-то недоволен – шумел, придирался по мелочам – что нет обеда, что не убрано. Теперь он уже обзывал Настю неряхой и неумехой. У нее не было сил ему отвечать. Попробуй поскандалить, когда ребенок сосет грудь и кругом капает молоко, а в перспективе очередная бессонная ночь.

Так шла жизнь, и однажды, когда Дениске было девять месяцев, к Насте явился мужчина самого мрачного вида. Мужчина представился хозяином автомастерской, где работал Виктор, и поинтересовался, где пропадает Настин муженек уже два дня. Настя сказала, что понятия не имела, что он не ходит на работу. Мужчина поглядел на Дениску, сидевшего у нее на руках, и сообщил, глядя в сторону, что муж ее – вор, что он обманывал хозяина, присваивая себе деньги за ремонт машины, так мало этого – в отсутствие клиентов он брал их машины и сдавал напрокат, а потом скручивал километраж. Все раскрылось сегодня утром, когда клиенту не смогли предоставить его отремонтированную «ауди». Тот расскандалился, подали в розыск и выяснили, что «ауди» сильно побили в ДТП вчера ночью. За рулем был Виктор, но с места происшествия он скрылся.

Взглянув еще раз на окаменевшую на месте Настю в застиранном халатике, на плачущего ребенка, мужчина обошел квартиру, осмотрел старенькую мебель, заглянул даже в холодильник, где уныло киснул пакет молока, хмыкнул и сказал, что он договорился, чтобы не заводили уголовного дела, поскольку не хочет бросать тень на свой бизнес. Пострадавшую «ауди» они отремонтируют бесплатно, клиенту даже выплатят компенсацию, а подлеца Витьку он вышвырнет вон без разговоров.

– Но у нас нет денег, чтобы выплатить ущерб, – испуганно пролепетала Настя.

Хозяин кивнул и ушел, сообщив, что Витька, по его сведениям, играет в казино, там и оставляет все деньги. После его ухода Настя без сил опустилась на стул в прихожей.

Бедный Дениска всосал с вечерним кормлением солидную порцию злости.

Муж пришел поздно ночью – жалкий, с трясущимися руками и синяком под глазом. Он плакал, стоя на коленях, просил прощения, утверждал, что все происшедшее никогда больше не повторится, что он все понял и осознал. В конце концов Настя пошла спать, чтобы вскочить через сорок минут от плача Дениски…

– Настя, – сказала неслышно подошедшая Лизавета, – у тебя мобильный надрывается!

Настя очнулась от тяжелых воспоминаний и бросилась в комнатку за салоном. Она уже знала, что случилось что-то плохое, потому что по звонку угадала – он из садика.

Так и есть. Воспитательница сообщала, что Дениске опять стало плохо и он упал в обморок прямо в группе на физкультурных занятиях. Сейчас все в порядке, врач смотрела, ребенок полежит пока в изоляторе, но желательно его поскорее забрать.

Настя и сама знала, что нужно делать. Хозяйка Ангелина Васильевна выглянула из кабинета и все поняла.

– Езжай, Настя, потом отработаешь!

Все в салоне знали, что у Дениски слабые сосуды, из-за этого он часто терял сознание в душной комнате или от переутомления.

Настя выскочила из салона и махнула рукой проезжающей машине. Остановилась черная иномарка, водитель открыл дверцу и улыбнулся. На миг на Настю нахлынуло странное чувство – она уже видела этого человека, что-то было в нем неуловимо знакомое. Причем видела недавно – вчера, третьего дня… Но где? Не вспомнить… Да и какая разница, когда ее ребенок лежит там один в изоляторе и ждет маму. Краем глаза она заметила, что следом за черной машиной притормозила скромная «пятерка». Повинуясь неосознанному чувству, Настя захлопнула дверцу и устремилась к «пятерке».

– Правильно, я дешевле возьму! – обрадовался водитель «пятерки».

Настя назвала ему адрес и схватилась за телефон.

– Тетя Вера, – спросила она, – вы дома?

– Куда же я денусь? – рассмеялся на том конце старушечий голос. – Что случилось? Опять?

– Ну да, – призналась Настя, и голос ее дрогнул.

– Вези! – решительно приказала тетя Вера. – Не медли!

Старший следователь прокуратуры Анна Николаевна Громова была не очень похожа на бывшего премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер. Она была не так элегантна, не так благообразна, не так широко известна. Однако в узком кругу коллег и сослуживцев она тоже носила прозвище Железная Леди. Правда, кое-кто из злопыхателей делал поправку: не железная, а железобетонная.

Анна Николаевна подняла взгляд на вошедшего в ее кабинет мужчину. Мужчина был рослый, плечистый, представительный, в отлично сшитом итальянском костюме, с коротко стриженными волосами того цвета, который называют «соль с перцем». Решительное лицо выдавало в нем человека, привыкшего руководить.

Громова сняла очки и аккуратно положила их перед собой на стол. При этом лицо ее преобразилось: глазки стали маленькими и пронзительными, а их взгляд напоминал лазерный прицел снайперской винтовки. Казалось, от этого взгляда на лбу посетителя появилось красное пятнышко лазерной метки.

– Фамилия, – проскрежетала Громова, не предлагая вошедшему сесть.

Тот был, как уже сказано, человеком, привыкшим руководить, и повидал в своей жизни всякое, однако даже он немного смешался от этого голоса, напоминавшего скрежет промороженного железа.

– Чья? – глупо переспросил он.

– Свою я знаю, – отозвалась Анна Николаевна, едва заметно улыбнувшись краешком рта.

Эта улыбка не предназначалась посетителю: она была улыбкой торжества, поскольку Громова поняла, что с самого начала разговора сумела осадить этого самоуверенного мужика и указать ему место.

– Тарханов, – представился он, справившись с замешательством и взяв себя в руки, – Борис Григорьевич Тарханов.

– Можете сесть, – разрешила Анна Николаевна, снова надев очки. Взгляд ее от этого стал несколько мягче, и весь облик немного убавил суровости.

Тарханов сел на стул с жесткой спинкой перед столом следователя и положил на колени портфель хорошей желтой кожи. Этот портфель должен был показать Громовой, что он очень занят и забежал к ней по пути, можно сказать, между делом. Громова это отлично поняла и проговорила, снова снимая очки:

– Разговор у нас будет долгий…

– А в чем, собственно, дело? – осведомился мужчина, с трудом сдерживаясь. – У меня важная встреча…

– Самая важная ваша встреча – это встреча со мной! – осадила его Анна Николаевна, обдав ледяным взглядом.

Сделав паузу, чтобы он успел осознать ее слова, она бросила взгляд на свои бумаги и процедила:

– Где вы были семнадцатого февраля, с десяти тридцати до одиннадцати тридцати?

– Вы меня что – подозреваете в убийстве Лены? – Тарханов вспыхнул и приподнялся со стула.

– Вопросы здесь задаю я! – оборвала его Громова таким тоном, что он резко побледнел и рухнул на стул как подстреленный. – Мне повторить вопрос?

– Не нужно… – Мужчина провел рукой по лицу и проговорил запинаясь: – В девять часов я выехал на объект… Моя компания ведет строительство торгового комплекса на Зеркальной улице… Это может подтвердить мой личный шофер, а также прораб, который встретил меня на объекте…

– Фамилии? – проговорила Анна Николаевна, надев очки и взглянув в свои записи.

Тарханов едва не переспросил чьи, но вовремя опомнился и торопливо сообщил:

– Шофер – Николай Климук, прораб – Олег Швыденко… Олег Митрофанович…

– Дальше, – проскрипела Громова.

– На объекте я пробыл около двух часов… примерно в одиннадцать сорок тот же шофер отвез меня с Зеркальной улицы в центр, в Комиссию по градостроительству. Там у меня была назначена встреча с заместителем председателя Игорем Леонидовичем Сазоновым, можете уточнить у его секретаря…

– Это меня не волнует, – оборвала его Громова. – Как я вам уже сказала, следствию интересен промежуток от десяти тридцати до одиннадцати тридцати…

– В этот промежуток времени была убита моя жена? – то ли спросил, то ли уточнил он.

– В этот промежуток времени была убита Елена Андреевна Серебровская.

Произнеся эти слова, Громова снова сняла очки и уставилась в глаза посетителя, следя за ним, как кошка за мышью.

– Я вам уже сказал, что в это время находился на строительной площадке в районе Зеркальной улицы, – тоскливым голосом проговорил Тарханов.

– Я это уже слышала, – подтвердила Громова, снова недобро улыбнувшись краем рта. – Однако прораб, Олег Митрофанович Швыденко, заявил, что не может уверенно подтвердить, что видел вас все означенное время…

– Ну естественно! – выпалил Тарханов. – Это же стройплощадка! Он отходил с рабочими, я осматривал разные участки строительства… это стройка, знаете ли, а не кукольный театр!

– При чем здесь кукольный театр? – Громова надела очки и заинтересованно взглянула на посетителя.

– Не знаю… так просто сказал… первое, что пришло в голову…

– Интересная оговорка! – Громова снова взглянула в свои записи.

– Не понимаю, чего вы от меня хотите, – выдавил из себя Тарханов. – Я же сказал, что до одиннадцати сорока находился на объекте, а в одиннадцать сорок шофер отвез меня в градостроительную комиссию… спросите у него, у Николая…

– Спросили, – многообещающим тоном проговорила Анна Николаевна.

– И что? – В голосе Тарханова прозвучало плохо скрытое волнение.

– Он это подтвердил.

– Ну вот видите! – Мужчина облегченно вздохнул. – Значит, я могу быть свободен?

– Это почему это? – Громова с интересом взглянула на него. – Мы с вами еще не все выяснили!

– Что еще? – тяжело вздохнул Борис Павлович.

– Насчет кукольного театра… – процедила Громова. – Я всегда считала, что случайные оговорки очень много говорят о человеке… Вы какой кукольный театр имели в виду – Большой театр кукол или Театр имени Деммени?

– Да ничего я не имел в виду! – простонал Тарханов. – Я это просто так сказал… для красного словца… вырвалось…

– Вот именно – вырвалось! – подхватила Громова, сверля его взглядом. – Лично я думаю, что вы имели в виду Большой театр кукол на улице Некрасова…

– Почему именно его? – переспросил Тарханов, но глаза его при этом забегали.

– Почему? – протянула Громова, явно оттягивая мгновение торжества. – А вот почему. – Она положила перед собой один из листков с записями и неторопливо, выразительно прочитала: – «Семнадцатого февраля сего года, приблизительно в одиннадцать часов, на улице Некрасова, рядом с Большим театром кукол, автомашина «ГАЗ-24» номер такой-то, нарушив правила движения, задела меня в районе пешеходного перехода. Автомашина покинула место происшествия, не остановившись и не оказав мне помощи. Этими действиями мне был причинен серьезный моральный и физический ущерб, на возмещении которого я настаиваю, а именно: многочисленные ушибы различных частей тела, разбитая бутылка водки «на березовых бруньках» и продукты на общую сумму…»

– Зачем вы мне читаете эту ахинею? – осведомился Тарханов, прервав Анну Николаевну. – Какое отношение все это имеет ко мне? Я никого не сбивал, машины «ГАЗ-24» не имею… зачем мне слушать про эти продукты… на березовых бруньках?

– А вы послушайте, послушайте! – вкрадчивым голосом проговорила она. – Дальше будет очень интересно! «…Мне удалось записать адреса двух свидетелей, которые прилагаю, а также запомнил номер машины «ауди», которая притормозила в момент наезда, так что водитель должен был все видеть и тоже может подтвердить факт события…»

– Ничего я не видел! – выпалил Тарханов. – Что за ерунда!

– А номер-то ваш! – Громова снова усмехнулась уголком рта. – Недаром вам пришел в голову кукольный театр! Значит, около одиннадцати часов вы находились не на строительном объекте, а проезжали на своей «ауди» по улице Некрасова, возле Большого театра кукол. Так что у вас была возможность в указанное время доехать до телестудии и убить гражданку Серебровскую… а потом вернуться на стройплощадку, чтобы обеспечить себе алиби.

– Бред! Чушь! Ерунда! – выпалил Тарханов. – На основании показаний какого-то старого, хромого пьяницы вы обвиняете меня в убийстве собственной жены?

– Очень интересно! – перебила его Анна Николаевна. – Откуда вы знаете, что свидетель был старым и хромым? Я вам этого не говорила! А его показания являются очень достоверными, поскольку всех свидетелей дорожного происшествия он описал очень точно и запомнил номер виновника… Так что, Борис Григорьевич, вам придется объяснить, с какой целью вы пытались ввести следствие в заблуждение своими заведомо ложными показаниями…

– Я не вводил… – Тарханов явно был в замешательстве. – Я не давал ложных показаний… и вообще, ее убили на телестудии, туда просто так не пускают, только по пропуску… так что ищите убийцу среди ее сослуживцев…

– Вы будете диктовать мне, как я должна проводить следствие? – проскрежетала Громова, сняв очки и сверля посетителя взглядом. – А впрочем… – Ее голос неожиданно изменился, она нажала на столе кнопку переговорного устройства и произнесла: – Ломтикова ко мне!

Видимо, этот Ломтиков сидел прямо под дверью кабинета, или подчиненные так боялись Громову, что мчались на ее зов со скоростью сверхзвукового самолета, во всяком случае, не успела Анна Николаевна выключить переговорник, как дверь кабинета распахнулась и на пороге появился маленький толстый розовощекий человечек в круглых металлических очках.

– Вызывали? – осведомился он, вытирая вспотевший лоб большим клетчатым платком.

– Ломтиков, вы вчера проводили следственные мероприятия на телевизионной студии?

– Так точно. – Ломтиков преданно смотрел в глаза начальницы. – Опрос свидетелей… осмотр места преступления и все прочее…

– Как вы прошли на территорию студии? – подала Громова следующую реплику.

– Как было приказано… не предъявляя служебного удостоверения. Подошел к дежурному на вахте, сообщил, что я приглашен в числе гостей на ток-шоу… Дежурный с кем-то созвонился, вышла такая девушка, – Ломтиков красноречивым жестом обрисовал в воздухе эффектную фигуру, – сказала: «Что же вы опаздываете? Все уже собрались», – и провела меня внутрь… Пока шли по коридору, я отстал и свернул за угол, потом переждал в туалете, а потом уже направился в нужный отдел для проведения следственных мероприятий…

– Спасибо, Ломтиков, можете идти! – милостиво разрешила Анна Николаевна.

Как только дверь за Ломтиковым закрылась, она сняла очки и уставилась на посетителя.

– Итак, Борис Григорьевич, в ходе следственного эксперимента мы установили, что проникнуть на территорию студии может любой человек, вовсе не являющийся ее сотрудником. А вы, поскольку там работала ваша жена… ваша покойная жена, – поправилась она, – вы наверняка хорошо знаете тамошние порядки, и для вас проникнуть туда не представляло никакого труда.

– Но зачем? – воскликнул Тарханов. – Зачем мне было убивать жену? У нас с ней были очень хорошие отношения!

– Вот, кстати, насчет отношений… – Громова снова надела очки, порылась в бумагах на своем столе и выхватила одну из них, как фокусник выхватывает из шляпы кролика, букет цветов или что-нибудь еще столь же бесполезное. – Вот показания вашей домработницы, Галины Лопатниковой. Она утверждает, что вы с женой жили практически как посторонние люди, между вами не было никакой близости и вы по многу дней вообще почти не встречались…

– Эта идиотка свихнулась от бесконечных телесериалов! – выпалил Тарханов. – Что она понимает?! Мы с женой прожили вместе много лет, и, конечно, у нас сейчас не медовый месяц, но отношения вполне приемлемые!

– Интересно, интересно! – пробормотала Громова и сделала в своих бумагах какую-то пометку. – Сколько, говорите, лет вы прожили с женой?

– Пять… пять с половиной… – проговорил Тарханов после секундного раздумья.

– Вы считаете – это много? – На лице Громовой появилось удивление.

– Я не понимаю – вы что, пригласили меня, чтобы обсуждать мои семейные отношения?

– Ваша жена убита! – проскрежетала следователь, сняв очки и обдав посетителя холодом. – И я буду выяснять все, что сочту нужным, чтобы найти ее убийцу!

– Извините, – стушевался Борис, – я не совсем верно выразился… Разумеется, я тоже хочу, чтобы убийца был найден… но вы понимаете, что у меня не было никакого мотива…

– Как раз мотив у вас был, – негромко ответила Громова и снова уставилась в свои бумаги.

Она молчала, перебирая записи, и Тарханов нервничал все больше и больше. Когда тишина стала невыносимой, он наконец прервал ее, проговорив:

– Какой?

Громова подняла на него удивленный взгляд, как будто забыла о его присутствии в своем кабинете.

– Что – какой?

– Вы сказали, что у меня был мотив… Что вы имели в виду?

– Ах мотив! – протянула Анна Николаевна и потянулась, как кошка, изловившая особенно крупную мышь. – Мотив найдется, стоит только как следует поискать. А уж я поищу, можете не сомневаться! – Она сняла очки и наградила Тарханова многообещающим взглядом.

Шурочка спиной открыла дверь и попыталась выйти в коридор. Руки у нее были заняты подносом с грязной посудой. Как обычно, никто из журналистов, операторов и прочих сотрудников студии, каждые пять минут требовавших от нее кофе, не удосужился вымыть свою чашку, и эта почетная миссия снова досталась ей.

Придерживая дверь плечом, Шурочка попыталась развернуться, и тут на нее кто-то налетел. Она взвизгнула, поднос накренился, пирамида из грязных чашек сползла на край… Шурочка уже предчувствовала, как все это великолепие рассыпается по полу грудой осколков, но тот человек, с которым она столкнулась, неожиданно ловко перехватил поднос и привел его в устойчивое положение. Шурочка облегченно вздохнула и подняла на своего спасителя глаза.

Это был маленький толстый розовощекий человечек в круглых металлических очках, с выражением мягкого укора на лице.

– Что же вы так много посуды нагрузили? – спросил он Шурочку, придерживая дверь.

– А вам-то что? – неожиданно для самой себя огрызнулась вежливая Шурочка. – И вообще, что вы тут делаете? Вас на ток-шоу к Яблокову пригласили? Так это в четвертой студии, налево по коридору…

– Я не к Яблокову, я к вам! – кротко ответил толстяк. – Давайте мы этот поднос куда-нибудь поставим, а то мне на него страшно смотреть…

– Ко мне? – недоуменно переспросила Шурочка. – Вы ничего не перепутали?

Она была личностью настолько незаметной и незначительной, что сослуживцы вспоминали о ней только в двух случаях: когда хотели кофе или когда нужно было кого-то послать в другой конец города с мелким и неприятным поручением. Поэтому сама мысль, что кто-то, пусть даже такой неказистый человечек, пришел именно к ней, показалась ей совершенно удивительной.

– Нет, Шурочка, я ничего не перепутал. – И толстяк показал ей служебное удостоверение.

– Ломтиков Георгий Михайлович, – прочитала Шурочка.

Фамилия «Ломтиков» очень подходила ее новому знакомому.

– И чего вы от меня хотите, Георгий Михайлович? – испуганно осведомилась девушка.

– Георгий Михайлович – это очень длинно… можно просто Гоша. – Он поставил поднос на свободный стол и повернулся к секретарше: – Вы ведь хорошо знали Елену Андреевну Серебровскую?

При упоминании покойной Шурочкины глаза немедленно наполнились слезами. Она хлюпнула носом, достала кружевной платочек и уткнулась в него.

– Она быва такая свавная… – прогундосила девушка, собираясь со вкусом разрыдаться.

– Не плакать! – неожиданно резко прикрикнул на нее Ломтиков.

Он совершенно не выносил женских слез и довольно давно сделал важное открытие: если женщина собирается заплакать, ни в коем случае не нужно проявлять мягкость и чуткость, это только укрепит ее в намерении. Ведь так приятно поплакать на плече у заботливого, внимательного человека! Вот если проявить неожиданную строгость и решительность, то можно избежать потока слез.

И действительно, Шурочка удивилась и раздумала плакать. Вместо этого она вытерла глаза и вполне членораздельно повторила:

– Она была такая славная! И посуду сама мыла… иногда. И вообще… она меня замечала!

Шурочка снова шмыгнула носом, и Ломтиков поспешил поменять направление ее мыслей.

– А правда, что в день убийства ее вызывали на ковер к начальнику и ей от него здорово досталось?

– Я… я ничего не знаю… – забормотала Шурочка, опасливо оглянувшись на дверь. – Я ведь просто секретарша…

– Вы очень толковая и наблюдательная девушка! – польстил ей Гоша. – И вообще, секретарши… то есть офис-менеджеры, знают всегда больше всех!

– Ну да… Михалыч… то есть Игорь Михайлович, ее в тот день вызывал… – неохотно призналась Шурочка. – Он был очень не в духе… говорят, даже грозился уволить…

– Вот как! – Гоша заметно оживился. – А за что – вы, случайно, не знаете?

– Это все из-за Поздняковой! – выпалила Шурочка и только тогда спохватилась, что сболтнула лишнее. Но слово – не воробей, и Гоша моментально за него зацепился.

– Из-за Ольги Васильевны Поздняковой? – уточнил он, придвинувшись к Шурочке и взяв ее за руку.

– Я… я ничего не знаю… – забормотала девушка, пряча глаза и снова собираясь зарыдать.

– Не плакать! – опять прикрикнул на нее Ломтиков. – Мы уже выяснили, что вы очень информированная девушка и охотно помогаете следствию. И еще – вы хорошо относились к покойной Серебровской и хотите, чтобы ее убийцу поймали. А значит, вы должны рассказать мне все, что знаете…

– Но Михалыч меня растерзает! – испуганно пропищала Шурочка. – Он меня сотрет в порошок!

– Не позволим! – успокоил ее Ломтиков. – Не беспокойтесь, мы никому не дадим вас в обиду. Содействие следствию – долг каждого гражданина, и если ваш Михалыч попытается оказывать на вас давление – только скажите мне…

В голосе Ломтикова прозвучала угроза, и Шурочка поняла, что этот невысокий толстенький человечек вовсе не так робок и безобиден, как кажется.

– Лена… Серебровская делала передачу про Позднякову, – начала Шурочка. – Один выпуск уже дали в эфир, но у нее были материалы на целый цикл передач… Она провела журналистское расследование и говорила, что там – настоящая бомба… Но Михалычу кто-то позвонил, он, видно, перепугался и распорядился всю эту серию прекратить, а Лену решил сделать крайней… то есть все свалить на нее…

– А кто ему позвонил – вы, случайно, не знаете?

Шурочка решила, что и так уже наговорила много лишнего и что еще несколько слов уже ничего не изменят.

– Ему звонил Никулин… пресс-секретарь Ольги Васильевны Поздняковой. После этого Михалыч вызвал к себе Лену… Елену Андреевну… ну а потом случилось… вы сами знаете что… – И Шурочка снова захлюпала носом.

– Интере-есно! – протянул Ломтиков, и на его круглом лице отразилась интенсивная работа мысли. – А вот вы сказали, что Серебровская готовила целый цикл передач про Позднякову. А какие-то материалы у нее уже были подготовлены?

– Ну да… – Шурочка понурилась. – Четыре кассеты… она больше месяца занималась этой темой…

– Четыре кассеты? – Глаза Ломтикова алчно загорелись. – А где она хранила эти кассеты? В своем рабочем столе?

– Хранила… – Шурочка тяжело вздохнула. – Только Михалыч все это забрал…

Игорь Михайлович, или Михалыч, как называли его сотрудники, очень гордился своей фамилией. Фамилия его была Громыко. Кроме того что она сама по себе звучала громко и как-то внушительно, она еще носила некоторый исторический оттенок. Эту звучную фамилию носил советский министр иностранных дел, долго и успешно возглавлявший международную политику одной шестой части суши. Когда новые знакомые узнавали фамилию Михалыча, они с интересом спрашивали: «А вы, случайно, не родственник?»

Михалыч это предположение не подтверждал, но и не опровергал. Он придавал своему лицу загадочный вид, позволяя собеседнику самому делать выводы из этого многозначительного молчания.

Но эти маленькие развлечения Игорь Громыко позволял себе в спокойные, благополучные периоды. Сейчас же у него был период крайне беспокойный. Мало того что чрезвычайно влиятельная женщина Ольга Позднякова угрожала ему серьезными неприятностями, которые она сама, а особенно ее муж, действительно запросто могла Игорю организовать, так еще и Лена Серебровская, из-за которой заварилась вся эта каша, подкинула родной телестудии подлянку, дав себя убить буквально на рабочем месте.

Здесь в голове у Михалыча явно что-то путалось: ведь Лена, собственно говоря, ничуть не была виновата в собственной гибели, наоборот, являлась, безусловно, стороной пострадавшей, но Игорь тем не менее ужасно злился на покойную, считая, что та самой своей смертью нарочно ему навредила.

«И при жизни от нее были одни неприятности, – думал Михалыч, листая одну из своих знаменитых записных книжек в кожзамовом переплете, – и смертью она подгадила…»

Михалыч был известен своим удивительным недоверием к электронной технике, особенно странным для работника телевидения. В век, когда все нормальные люди пользуются электронными записными книжками, наладонными компьютерами, навороченными мобильными телефонами с огромной памятью, он записывал все нужные телефоны, даты и прочие данные в эти допотопные книжки. Вот и сейчас он листал одну из них в поисках координат человека, специализирующегося на решении различных проблем.

Однако найти эти координаты ему помешало появление на пороге кабинета маленького толстого розовощекого человечка в круглых металлических очках.

Человек этот выглядел чрезвычайно безобидно, поэтому Михалыч грозно насупился, сдвинул брови и осведомился тихим голосом, по которому его опытные подчиненные почувствовали бы надвигающуюся грозу:

– Вас кто сюда пропустил?

– Секретарша ваша, – как ни в чем не бывало ответил посетитель.

Секретарь Игоря Михайловича, Галина Филаретовна, была женщина строгая и ответственная и человека случайного в кабинет шефа не пропустила бы никогда и ни при каких обстоятельствах. Так что Михалычу стоило бы сделать выводы. Однако он находился в таких растрепанных чувствах, что никаких выводов не сделал и заорал своим хорошо поставленным хамским голосом, который некоторые почему-то называют начальственным:

– Вы что, не видите, что я занят?

– Хорошо, – миролюбиво ответил круглолицый посетитель, не покидая, впрочем, кабинет, – тогда я вас вызову повесткой.

– Какой повесткой? Вы вообще кто? – Игорь Михайлович понизил голос, задавая этот очевидный вопрос.

– Капитан Ломтиков. – Посетитель приблизился к столу Михалыча и показал ему служебное удостоверение.

– Извините, – неохотно пробурчал Михалыч, взглянув на удостоверение и закрыв свою книжку, – но я действительно очень занят, так что, если можно, покороче. Какие у вас ко мне вопросы?

– Покороче? – переспросил Ломтиков, и на его круглом лице отразилась чистая детская радость. – Так это же все в ваших силах, Игорь Михайлович! Чем быстрее вы ответите на мои вопросы – тем быстрее освободитесь! Я, кстати, тоже очень ограничен временем…

– Ну… слушаю вас… – Михалыч откинулся на спинку кресла и указал Ломтикову на второе кресло, предназначенное для посетителей. Кресло это было ниже хозяйского, что давало Михалычу некоторое психологическое преимущество – он мог смотреть на своих посетителей сверху вниз, независимо от их роста.

Маленький Ломтиков в этом кресле совершенно утонул.

Тем не менее он нисколько не потерял уверенность, потер ручки и начал:

– Итак, Игорь Михайлович, вы были последним, кто видел потерпевшую… кто видел Елену Серебровскую…

– То есть как – последним? – опешил Михалыч.

– Ну, за исключением убийцы, разумеется… – добавил Ломтиков. – Мы опросили ваших сотрудников и установили, что потерпевшая покинула ваш кабинет и, не заходя на свое рабочее место, направилась в туалет, где и была убита…

– Не думаете же вы…

– Нет-нет, что вы! – Ломтиков даже замахал своими маленькими ручками. – Конечно, я ничего подобного не думаю. Но только вот вышла она от вас чрезвычайно расстроенной… кажется, у вас был достаточно тяжелый разговор?

– Ничего особенного. – Михалыч потупился. – Разговор как разговор… с чего вы взяли?

– Из показаний ваших сотрудников. – Ломтиков заглянул в свою записную книжку. – Вы вызвали ее к себе в кабинет, причем голос у вас был очень раздраженный…

– Ну, мало ли какой голос! – фыркнул Михалыч. – Нормальный голос! У нас знаете, какая работа нервная? За голос пока еще не судят…

– Как сказать. – Ломтиков говорил мягко и дружелюбно, однако эта интонация была обманчивой. – Как сказать, Игорь Михайлович… есть в Уголовном кодексе такая статья – «Доведение до самоубийства»…

– Что? Какое самоубийство? – Михалыч выпучил глаза.

– В самом деле… что-то я увлекся… – Ломтиков развел руками. – Странно для самоубийства – надеть самому себе полиэтиленовый пакет на голову… такого в моей практике еще не бывало…

– Сами видите. – Михалыч оживился. – Так что… если у вас больше нет вопросов…

– И правда. – Ломтиков заглянул в свою книжку и спохватился: – Ну, вот еще только один маленький вопрос – и мы с вами расстанемся. О чем вы с Серебровской разговаривали в день убийства?

– Ну, о чем… – Михалыч явно занервничал. – Текущие вопросы… программы… доли аудитории, рейтинги… вряд ли это имеет отношение к вашей работе… знаете, телевидение – это такой сложный бизнес… психологический…

– Ну да, ну да, – закивал Ломтиков, – где уж мне это понять… А про Позднякову вы с ней не разговаривали?

Произнеся эти слова, Ломтиков взглянул на собеседника поверх круглых очков взглядом, полным дружелюбия и кротости.

– Про какую Позднякову? – переспросил Михалыч, чтобы выиграть время, и принялся перекладывать бумаги у себя на столе.

– Про Ольгу Васильевну, – мягким, вкрадчивым голосом напомнил ему Ломтиков. – Известная женщина-предприниматель… Серебровская, кстати, недавно делала о ней передачу…

– Ну и что, что делала? – огрызнулся Громыко. – Мало ли о ком она делала передачи… Она каждую неделю о ком-то делает… то есть делала… и что же из этого – выводы какие-то делать нужно?

– А как же?

Ломтиков снял свои круглые очки и уставился на Михалыча круглыми голубыми глазами. Он неоднократно видел, как это проделывала его начальница, следователь Громова, но у той это получалось гораздо эффектнее.

– А как же? – повторил Ломтиков, снова надевая очки. – Делать выводы, Игорь Михайлович, – это и есть моя работа! Я должен перебрать все возможные версии, отбросить невозможные – и тогда останется та единственная, которая и будет истиной! Ну так как – вы не разговаривали с Серебровской про Позднякову?

– Не помню. – Громыко опустил глаза. – Знаете, невозможно все запомнить…

– Конечно, конечно, – закивал Ломтиков. – Столько дел, столько дел… я и то уже на память не полагаюсь, все записываю… вот, например… – Он перелистал свою книжку. – Вот, например, у меня есть сведения, что в тот самый день вам позвонил пресс-секретарь Поздняковой Никулин… и буквально после этого звонка вы потребовали Серебровскую, так сказать, на ковер…

«Болтуны! Предатели! Ни на кого нельзя положиться!» – подумал Михалыч, снова перекладывая бумаги на столе.

Вслух же он проговорил совсем другое:

– Да? Кажется, что-то такое было, я припоминаю… но вряд ли это имеет отношение к вашему делу…

– Вы хотите сказать – к вашему делу, – поправил его Ломтиков. – А мне кажется, что очень даже имеет… ведь, если не ошибаюсь, Серебровская хотела сделать целый цикл передач о Поздняковой и ее фирме… и даже отсняла кое-какой материал. Который вы изъяли. Кстати, я бы очень хотел с этим материалом ознакомиться. Очень может быть, что в этом материале заключены мотивы убийства…

– Какой материал? Нет никакого материала! – На этот раз Михалыч действительно заволновался. – Нет ничего, и не было! Кто вам сказал? Ничего я не изымал…

– А ведь это довольно легко проверить… – Голос Ломтикова стал буквально медовым. – Серебровской, конечно, больше нет, у нее не спросишь, но ведь есть оператор и другие члены съемочной группы, которые участвовали в создании материала… А вы знаете, Игорь Михайлович, что создание препятствий следствию и утаивание от него улик – это серьезное уголовное преступление? Так что лучше бы вы передали мне эти материалы… от греха, так сказать!

– Ничего не знаю! – Михалыч положил руки на стол и встретил взгляд Ломтикова прямым непробиваемым взглядом. Он понял, что лучше даже пойти на прямой конфликт с этим скользким капитаном, чем передать ему материал, который может подставить Позднякову. Позднякова, а особенно ее муж – это действительно серьезно, они могут устроить ему неприятности почище этого следствия… – Ничего не знаю! – повторил Игорь Михайлович. – У вас есть ордер на обыск и изъятие документов?

– Нету… пока! – признался Ломтиков, печально вздохнув. – Но я надеялся, что вы пойдете навстречу…

– Зря надеялись, – отрезал Михалыч и демонстративно посмотрел на часы. – Если у вас больше нет вопросов…

– Боюсь, что это у вас больше нет ответов! – обиженно проговорил Ломтиков, поднимаясь из кресла. – Но я пока не прощаюсь…

Едва он вышел из кабинета, как Игорь Михайлович вскочил и бросился к сейфу.

Этот скользкий капитан наверняка скоро вернется с ордером, а то и с нарядом ОМОНа, так что нужно скорее избавиться от проклятых материалов…

Добежав до сейфа, Михалыч опомнился и метнулся к двери: прежде всего нужно запереть кабинет изнутри, от всяких нежелательных гостей… тот же капитан Ломтиков может вернуться, сделав вид, будто что-нибудь забыл…

Заперев дверь, Громыко вернулся к сейфу, трясущимися руками достал ключи и отпер массивную дверь.

Вот он, красный полиэтиленовый пакет, на котором написано почему-то «Мадлен». Ах да, это же бутик элитной одежды, в котором лежали проклятые кассеты, отснятые Серебровской!

Игорь Михайлович вытащил пакет из сейфа, прощупал кассеты сквозь полиэтилен, но на всякий случай вытащил верхнюю.

В глазах у него потемнело.

Вместо профессиональной кассеты с наклейкой, на которой были обозначены имя автора и оператора, дата записи и продолжительность отснятого материала, в его руке была яркая коробка с мультфильмом «В поисках Немо».

– Что… что это такое? – забормотал Громыко, отбросив проклятую кассету и вытаскивая следующую.

Тоже мультфильм. На этот раз – «Лесная братва».

Михалыч застонал, вытащил из пакета третью кассету…

На этот раз в его руках было отечественное изделие – «Алеша Попович и Тугарин Змей».

Уже ни на что не надеясь, он достал последнюю кассету, не сомневаясь, что увидит еще один мультфильм.

Но на этот раз он ошибся.

Последняя кассета оказалась американским триллером с весьма выразительным названием – «Что скрывает ложь». В этом названии явно чувствовался намек.

Михалыч стоял перед столом, тупо уставившись на кассеты, и пытался понять, что произошло. Кто его так подставил? Кто украл прямо из сейфа такие опасные материалы?

И самое главное – у кого они сейчас в руках?

От этого зависело все – его карьера, его судьба, может быть, даже его жизнь…

Громыко стал перебирать события последних дней.

Узнав о смерти Елены Серебровской, он не потерял головы и самым первым делом забрал из рабочего стола у той все отснятые материалы, связанные с Поздняковой. Он сделал это в первые же минуты, пока редакционные женщины ахали, рвали на себе волосы и литрами пили валерьянку. Ему, понятное дело, нужно было успеть до появления милиции, потому что те сразу же опечатали стол убитой и взяли на учет все ее личные вещи.

Именно тогда Михалыч сложил все четыре кассеты в красный пакет и спрятал в свой сейф.

После этого он в сейф несколько раз заглядывал, но кассеты не проверял – пакет был на месте, а ему и в голову не могло прийти, что кто-то уже подменил его содержимое…

Но кто же мог это сделать?

С ключами от сейфа он не расставался, да и в кабинет к нему не так-то просто попасть – Галина Филаретовна стережет его лучше всякой сторожевой собаки…

Хотя как раз вчера Галина отпросилась у него пораньше. Что-то ей было нужно, куда-то она ехала по поводу похорон Серебровской…

Михалыч шевелил губами, припоминая вчерашний разговор с секретаршей, как вдруг истерично зазвонил один из его знаменитых телефонов – допотопных громоздких аппаратов из кондового светло-бежевого пластика.

Он протянул руку, чувствуя, что ничего хорошего звонок не предвещает.

– Игорь Михайлович, – проговорил в трубке солидный, представительный голос Галины Филаретовны, – соединяю вас с Никулиным…

Оправдались худшие его ожидания: звонок пресс-секретаря Поздняковой мог означать неприятности, причем очень серьезные.

– Игорь, – раздался вальяжный голос поздняковского секретаря. – Мы тут подумали и решили, что не будем подавать иск. В сложившейся ситуации это будет как-то… некорректно, невежливо, что ли, по отношению к покойной… человек все-таки умер… трагически погиб, так что ворошить ее прах не стоит… даже если она была не права…

– Ну да… конечно… – вяло согласился Громыко.

Про себя он подумал, что Позднякова распорядилась отозвать иск, чтобы ее имя никак не связали с именем погибшей журналистки. Сейчас этим делом занимается милиция, да и пресса уделяет ему повышенное внимание, так что умная и осторожная Позднякова решила держаться подальше.

– Только вот что, – тянул свое Никулин, – я слышал, у нее там вроде какие-то отснятые материалы оставались. Так ты, Игорь, будь добр – все эти материалы передай мне. Не сочти за труд. И будем считать вопрос исчерпанным.

– Материалы? – переспросил Михалыч.

Почувствовав в его голосе настороженность, Никулин быстро продолжил:

– Ты меня понимаешь. Передашь мне материалы – и мы тебе поможем… в меру своих возможностей. Поможем все твои неприятности пригасить. С Серебровской, и вообще… ты ведь знаешь, возможности у нас большие. – Он сделал выразительную паузу и добавил: – Ну а если мы с тобой друг друга не поймем… ну, тогда, Игорь, придется тебе только на себя рассчитывать!

Угрожает, понял Громыко.

Возможности у Поздняковой действительно большие, и если с ней не договориться – страшно подумать, что будет! Может и налоговую службу натравить, а то и прокуратуру…

– Я все понял, – ответил он после секундной заминки.

– Так как насчет тех кассет?

– Считай, что они уже у тебя!

– Ну, вот и отлично! Я всегда говорил, что ты – вменяемый человек! Мне Ольга Васильевна сказала, что не уверена, а я ей сразу говорю: «Можете не сомневаться, Игорь Громыко – вменяемый человек! Он все поймет как надо!»

Никулин повесил трубку, а Михалыч все сидел, слушая короткие гудки.

Вменяемый-то он, может, и вменяемый, но кассеты пропали, а без кассет ему с Поздняковой никак не договориться.

Едва покинув кабинет Громовой, Тарханов набрал на мобильном телефон своего секретаря и торопливо произнес:

– Александра, перенеси встречу с Парамоновым на завтра. Я еще задержусь у следователя…

Сам же он поехал именно в тот район, где его увидел хромой склочник, – на улицу Некрасова.

Подъехав к дому, расположенному в двух кварталах от кукольного театра, он набрал на домофоне номер семнадцать.

Через несколько секунд отозвался мелодичный женский голос:

– Это ты, мой кролик?

– Я, я! – подтвердил Тарханов, перехватив крайне неодобрительный взгляд проходившей мимо старухи.

– Это ты, Борис? – переспросили по домофону. – Разве мы с тобой на сегодня договаривались?

– А что – ты ждала какого-то другого кролика? – проговорил он. – Открой, мне очень нужно с тобой поговорить.

– Ладно, поднимайся! – послышалось через некоторое время.

Домофон щелкнул, дверь открылась, и Тарханов взлетел на третий этаж. Можно было бы сказать, что он взлетел на крыльях любви, но на этот раз им владело совершенно другое чувство.

Дверь уже была открыта, и на пороге его поджидала невысокая хрупкая девушка в коротком и очень открытом синем платьице, перехваченном широким поясом. Пышные рыже-каштановые волосы были забраны вверх, открывая розовые маленькие ушки, в которых сверкали крошечные бриллиантики.

Несмотря на ужасный день и на свое состояние после допроса у сурового следователя Громовой, Борис Тарханов невольно девушкой залюбовался. Тонкие черты лица, чуть вздернутый носик, полные розовые губы…

Однако выражение лица этой девушки не предвещало ничего хорошего. Синие глаза потемнели, как море перед бурей.

– Мы, кажется, договорились, что ты будешь предварительно звонить! – проговорила она, оглядывая гостя с ног до головы.

Губы ее некрасиво скривились, глаза сощурились и уже не казались такими большими. Тарханов тряхнул головой, все очарование пропало.

– Борис! – строго сказала она. – Я не потерплю такого обращения…

– Алина, – перебил ее Тарханов, – ты должна мне помочь!

– С каких это пор слабая девушка должна помогать сильному и самостоятельному мужчине?

Она отступила в прихожую, с неудовольствием покосившись на еще одну дверь на площадке. Тарханов протиснулся следом. Он довольно часто в последнее время бывал в этой квартире и сейчас сообразил, что в прихожей что-то не так. Он оглянулся и повел носом. От Алины пахло незнакомыми пряными духами, и еще в прихожей сегодня было убрано. На столике под зеркалом не валялись, как обычно, щетки, расчески, тюбики использованной губной помады и одна перчатка. Можно было спокойно шагнуть, не опасаясь, что наступишь на туфельку или домашнюю тапочку с помпоном.

Он бросил взгляд на вешалку, которая сегодня была пуста, как будто Алина ожидала, что придет солидный гость, и заранее готовила плечики под дорогое пальто или куртку. Из кухни тянуло запахом свежемолотого кофе, там тоже был полный порядок – стол накрыт, и даже салфетки не забыла положить.

Его она принимала попроще – иной раз прямо в халате и тех самых тапочках с помпонами на босу ногу. И кофе после всего варил он сам, чертыхаясь, разыскивая чистые чашки.

– Может быть, ты соизволишь наконец объяснить, для чего ворвался ко мне без звонка и предварительной договоренности? – Голос у Алины дрогнул, и она скосила глаза на хорошенькие золотые часики, которые он подарил ей на прошлое Рождество.

Она думала, что делает это незаметно, но Борис обострившимся в последнее время чутьем понял, что она нервничает.

– С каких это пор я должен записываться к тебе на прием, как будто ты – большое начальство или стоматолог? – мгновенно разъярился Тарханов. – И вообще, какого это кролика ты тут ждала?

– Я не хочу разговаривать с тобой в таком тоне! – На щеках девушки выступили красные пятна, глаза заблестели. – Ты врываешься ко мне без предупреждения и обвиняешь меня черт знает в чем…

– Я ни в чем тебя не обвиняю! – Тарханов взял себя в руки, скрипнув зубами, потом шагнул назад в крошечной прихожей и захлопнул за собой дверь. – Мне срочно нужно с тобой поговорить. Дело в том, что у меня неприятности…

– Ты называешь неприятностями смерть жены? – холодно спросила Алина. – Но, дорогой, при чем же тут я? Я ее не знала…

– Я был у следователя. – Тарханов вдохнул так глубоко, что едва не закашлялся от резкого запаха ее духов. – Это… это ужасная женщина! Настоящий вурдалак!

– Надеюсь, ты ничего не сказал про меня? – забеспокоилась Алина. – Мы же договаривались…

– Я не сказал. Но какой-то ханурик видел мою машину на твоей улице. И записал номер! – зло выкрикнул Тарханов. – И теперь все мое алиби летит к черту!

– Алиби? – насмешливо спросила Алина. – Тебя что – подозревают в убийстве собственной жены? Вот так – с пакетом на голове? Оригинально!

– Не шути так! – вздрогнул Тарханов. – Но следователь проверяла алиби и уличила меня во лжи. И теперь я должен дать точный ответ, для чего я был тем утром, когда убили мою жену, поблизости от телестудии. Следователь, конечно, пока не предъявила обвинения, но твердо убеждена, что теоретически я мог пробраться туда и…

– И что ты намерен делать? – Теперь голос ее был ледяным, как и взгляд темно-синих глаз.

– Я очень прошу тебя подтвердить, что в то утро семнадцатого февраля я был у тебя! – сказал Тарханов упавшим голосом, зная уже, что сейчас последует.

– Та-ак, – протянула она, поискала на телефонном столике сигареты, не нашла и нахмурилась. – Та-ак, – повторила она, раздраженно отмахиваясь от предложенной Тархановым пачки, – позволь тебя спросить, дорогой мой, с каким условием мы с тобой решили встречаться? Ты выставил свои требования – никогда не звонить тебе домой, не встречать тебя у работы, не появляться вместе на людях – жена твоя, дескать, такая известная женщина, что журналисты, узнав, что у ее мужа есть любовница, напишут в «желтой прессе» невесть что, это ей может сильно повредить. Я согласилась на все условия, разве не так?

– Тебе и самой так было удобно, – не утерпел Тарханов, вспомнив, что ждала она сегодня отнюдь не его. – А сейчас у меня непредвиденные обстоятельства. В конце концов, что тебе стоит пойти к этой Громовой и сказать ей, что в то утро я заезжал к тебе?

– Это невозможно, – вскричала Алина, подбежала к нему, взяла за руку и проговорила умоляющим тоном: – Дорогой, ну придумай что-нибудь, ну пускай твой прораб скажет, что был с тобой, что вы ездили с ним вместе по делам или еще куда…

– Олег не станет врать! – Тарханов покачал головой. – Дело-то серьезное – убийство!

– Ах вот как? – произнесла она внешне спокойно, но глаза ее метали молнии. – Олег, стало быть, врать не может, а я могу?

– Но я же действительно был в то утро у тебя! – закричал Борис. – Ты должна просто подтвердить это!

– Ни черта я тебе не должна! – грубо ответила Алина, – И вообще, мне некогда сегодня с тобой разговаривать! – Она взглянула на часы, уже не скрываясь, подошла к зеркалу и поправила прическу.

В ухе блеснул бриллиант, тоже его подарок.

«Живет на мои деньги, а сама спит с другими!» – подумал он, прижав руки к вискам, потому что внезапно в глазах потемнело и уши заложило, как будто в них попала вода.

Он перестал слышать звуки и только видел, как губы Алины шевелятся.

– …давно хотела тебе сказать… – проявился ее голос, – думаю, нам пора прекратить наши отношения. Надеюсь, что расстанемся мы спокойно, без взаимных претензий…

«Все ясно, нашла на мое место кого-нибудь побогаче и поуспешнее! – зло подумал он. – А меня, значит, можно выбросить за ненадобностью! Впрочем, какое это имеет сейчас значение, когда Лена мертва, а меня подозревают в ее убийстве?»

– Разумеется, мы расстанемся, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойнее, – но прежде ты пойдешь к следователю и подтвердишь, что в то утро, когда убили мою жену, я был у тебя.

– Об этом не может быть и речи! – В голосе Алины послышались истерические нотки. – Я никак не могу допустить огласки! Ни в коем случае! Если я пойду к следователю, это может дойти до… он узнает, что мы с тобой…

– Он узнает, что ты резвишься не только с ним, но и со мной! – насмешливо сказал Тарханов. – Ну и что? Я же вот узнал, но не умер. Так что и он переживет…

– Он меня бросит! Ты не понимаешь, этот человек – мой единственный шанс оказаться наверху!

– А ты – мой единственный шанс не оказаться на нарах! – горько сказал Тарханов.

И в это время зазвучал сигнал домофона.

– Открываю, дорогой! – пропела Алина и совершенно другим тоном бросила Тарханову: – Уходи! Уходи немедленно!

– А если не уйду? – завелся он. – Вот останусь тут и посмотрю, что это за птица твой любовничек!

– Убирайся! – зашипела она, подталкивая его к выходу. – Если не уйдешь, если мне помешаешь, сама к следователю пойду и скажу, что целый месяц тебя не видела! И еще скажу, что ты жаловался при мне на жену и грозился ее убить! Ненавидел ты ее страшно – вот и не выдержал, придушил пакетом!

– Ты что – с ума сошла? – оторопел Тарханов.

– Пошел вон! – взвизгнула она.

Глаза Алины испуганно бегали по сторонам, руки тряслись, губа некрасиво отвисла. От былой прелести не осталось и следа. Борис сдался – он понял, что сейчас лучше уйти, потому что ничего, кроме скандала, не выйдет, если он останется. Он шагнул на площадку, Алина подтолкнула его наверх.

Мигом взлетев на один пролет, Тарханов осторожно выглянул и увидел, как к двери Алины подошел вальяжный мужчина в дорогом кашемировом пальто. Он поднес руку к звонку, но помедлил и оглянулся. Тарханов отметил тщательно причесанные седеющие волосы, очки в дорогой оправе.

Дверь распахнулась без звонка. Алина уже полностью пришла в себя и сверкала улыбкой.

– Как же ты долго, – проворковала она, – я вся извелась уже…

На этом дверь захлопнулась.

«Сейчас последует чайная или кофейная церемония, затем другая церемония, потом нежный поцелуй на прощание… – Борис скрипнул зубами. – Но где же я видел этого типа?»

В задумчивости он стал спускаться по ступенькам, разминувшись с женщиной странного вида.

– Денек добрый! – пропела она приторным голосом.

– Здрасьте! – буркнул Тарханов, поднимая глаза.

Тетка была совершенно карикатурная, прямо как из советских комедий довоенных лет. На голове торчала маленькая коричневая шляпка, губы накрашены ядовито-красной помадой в форме сердечка, на плечах расположилась самая настоящая чернобурая лиса – с лапами и мордой, кажется, его бабушка называла это горжеткой.

Борис недоуменно пожал плечами и побежал вниз. Однако в машине силы неожиданно оставили его, и он посидел немного, положив голову на руль.

Он только позавчера похоронил жену, еще не оправился от ее неожиданной и страшной смерти, и вот пожалуйста – его подозревают в убийстве! И Алинка оказалась настоящей стервой. И как его угораздило с ней связаться?

Он просто устал быть один. Лена всегда была по горло занята своей работой. У нее едва хватало сил и времени на себя. А ему нужно было, чтобы кто-то его слушал хоть изредка, заглядывал в глаза, спрашивал о настроении, гладил по голове, подкрадывался неслышно и прикасался к шее теплыми губами. Ему нужна была ласковая, преданная женщина. Конечно, Алина не всегда соответствовала этому образу, но все же кое-что умела изобразить, когда ей это было нужно.

Как выяснилось сегодня, она очень удачно врала. И его просто использовала, пока не подвернулся более подходящий любовник. Черт, где же он видел этого мужика? В Комитете по градостроительству? Или в ГИОПе? А может быть, в мэрии? Ну да, точно, это же Лампасов из мэрии. Вроде говорили, идет на повышение, губернатор его очень ценит… Конечно, Алина за него цепляется, боится упустить… Однако какая стерва. Ни за что не скажет правды у следователя!

«Это мне наказание, – понял Борис, – за то, что когда Лену убивали, я с Алинкой… в постели… ох!»

Его обожгло острое чувство стыда.

«Мне придется с этим жить. Ничего уже не поправить».

Пока Борис Тарханов мучился совестью в машине, женщина, с которой он встретился на лестнице, стояла на площадке перед квартирой Алины и внимательно слушала доносившиеся оттуда звуки. Потом она удовлетворенно кивнула и направилась наверх, на чердак. Там она сняла идиотскую шляпку и горжетку и спрятала все это в объемистую сумку. Потом сняла пальто и вывернула его наизнанку. Получилось обычное неказистое пальтишко из непромокаемой неяркой ткани. Женщина достала из той же объемистой сумки аккуратную ушаночку, отделанную норкой, и яркий шарф, после чего стерла с губ ядовито-красную помаду. В таком прикиде она помолодела лет на пятнадцать и побежала вниз по ступенькам почти вприпрыжку.

Выйдя на улицу, женщина наметанным глазом увидела машину Тарханова и усмехнулась про себя. Он ее не заметил, а если бы и заметил, то ни за что не узнал бы без горжетки и ротика «сердечком». Не привлекая к себе внимания, женщина не торопясь пересекла двор и вошла в подъезд противоположного дома. Дом этот давно уже числился аварийным и стоял в очереди на капитальный ремонт. Постоянные жильцы выехали, но свято место, как известно, пусто не бывает, так что в опустевшие квартиры немедленно и самовольно заселились бомжи, сомнительного вида приезжие из южных краев и просто всякие личности, обиженные судьбой.

Женщина поднялась по грязной лестнице, аккуратно ступая и стараясь не касаться закопченных стен, миновала квартиру на первом этаже, где через приоткрытую дверь видна была многочисленная компания «лиц кавказской национальности», сидящая на полу и с аппетитом поглощающая шашлык. Судя по запаху дыма, доносящемуся из квартиры, жарили шашлык они тут же, на кухне.

На площадке второго этажа спал лохматый, немытый бомж в обнимку с такой же лохматой, немытой собакой. Женщина поморщилась и ловко перепрыгнула спящую парочку. Бомж что-то хрюкнул во сне, собака и ухом не повела.

На площадку третьего этажа выходили две двери, одна – старая, дубовая, с остатками потрескавшейся зеленой краски, но еще крепкая, с хорошим старинным замком. Другой двери не было, вместо нее висела занавеска из обивочной ткани, споротой, надо полагать, с чьего-то выброшенного дивана.

Женщина покачала головой – когда она была здесь вчера, дверь еще имелась в наличии, правда, по классификации фонвизинского Митрофанушки, являлась она дверью «существительной», то есть существовала сама по себе, не прилагаясь к стенке. Из-за колышущейся занавески раздавалось жизнерадостное немузыкальное пение недавно выпившего человека. Женщина пожала плечами и постучала в соседнюю дверь.

Долго никто не открывал, наконец послышался звук отпираемых замков, и дверь распахнулась.

– Привет, – бросила женщина невысокому пожилому мужчине, причем в голосе и намека не было на приторность дамы в горжетке.

– Ах это вы… – суетливо забормотал старичок, – проходите уж.

На нем были старые валенки и женская кацавейка мехом наружу, в квартире был жуткий холод, поскольку все коммуникации в доме давно отключили.

Ступая неслышно, старичок провел женщину через тесную, захламленную кухню в узенький коридорчик, а потом в самую дальнюю комнату.

– Вот тут вам будет удобно… – суетился старичок, показывая на широкий подоконник, – я и пыль протер.

– Не задерживаю, – бросила ему женщина, – свободен.

Старичка как ветром сдуло. Из той же бездонной сумки женщина достала хороший фотоаппарат импортного производства с мощным телеобъективом, повозилась немного, устраиваясь на подоконнике, пытаясь спрятаться за пыльную занавеску.

В объективе очень хорошо были видны окна дома напротив, именно та квартира на третьем этаже, которая ее интересовала. Сквозь кружевную занавеску видна была нарядная кухня, и двое сидели друг напротив друга за чашкой кофе. Мужчина что-то говорил, а девица смотрела на него зазывно и уже кокетливо сдвинула с плеча бретельку платья, оголив и без того открытые плечи.

Женщина пару раз щелкнула фотоаппаратом, однако не удовлетворилась результатом и продолжала ждать, когда же двое голубков напьются кофе и пойдут в постельку. Ей были заказаны самые недвусмысленные фотографии.

Видно, девице тоже надоело бессмысленное времяпрепровождение, поскольку кофе она и в одиночестве попить может, так что она отставила чашку и сделала попытку подсесть к мужчине на колени. Женщина с фотоаппаратом оживилась и сделала еще пару снимков. Однако продолжения не случилось. Мужчина вежливо, но твердо отстранил девицу и заговорил о чем-то очень серьезно. Девица отскочила от него как ужаленная, выпучила глаза, на миг с лица ее исчезло ангельски приветливое выражение, и она предстала такой, какой и была на самом деле, – жадной и лживой стервой. Но только на миг, потому что тут же взяла себя в руки, прижала эти самые руки к неплохой формы бюсту и заговорила о чем-то горячо, жалобно моргая глазами.

«Интересно, что он ей такое предложил, – подумала женщина, – заняться любовью на балконе? Или секс втроем? Вряд ли она тогда бы так взбеленилась – судя по всему, девица тертая, на все готова…»

Мужчина встал со стула, подошел к девице, обнял ее и поцеловал в ушко. Женщина деловито защелкала затвором.

Беспристрастный объектив фотоаппарата отметил явную фальшь в поведении обоих, да и так было видно, что мужчина за спиной девицы посмотрел на часы и нахмурился. Девица вышла из кухни ненадолго и появилась, уже одетая в шубку и сапоги. Мужчина вытащил бумажник и отсчитал ей купюры.

«Новая мода, что ли, – подумала женщина, – платить заранее? Что она, боится, что он ее надует? Но, учитывая теплую одежду, кажется, они куда-то собрались… Ничего не понимаю, вроде он пришел к ней с совершенно определенной целью».

У женщины тоже была совершенно определенная цель, ее наняли для того, чтобы найти безусловные доказательства супружеской неверности господина Лампасова. Однако самых явных снимков пока не удалось сделать.

Девица в окне исчезла и через некоторое время вышла во двор. Теперь не надо было притворятся, и на лице ее было выражение презрительной скуки.

«Куда он ее послал? – недоумевала женщина в квартире напротив. – За презервативами, что ли?»

В это время во дворе появилось новое лицо – немолодая дама величественного вида. На даме было надето несколько старомодное, но, несомненно, хорошо сшитое пальто с норковым воротником и такая же шляпа. Выглядела дама весьма прилично, про таких раньше говорили – «из благородных». По некоторой неуверенности, с которой дама оглядела двор, сразу же стало ясно, что она, если можно так выразиться, не местная.

Дама пересекла двор, остановилась возле того подъезда, из которого только что вышла девица, и, откинув голову, как это делают пожилые люди, страдающие возрастной дальнозоркостью, принялась читать номера квартир.

Повинуясь охотничьему инстинкту, женщина направила объектив на список и сумела заметить, что дама нажала знакомый номер. Ей открыли без ответа.

Через некоторое время дама появилась на той самой кухне, где только что красовалась девица в вызывающе открытом туалете.

«Он отправил из дому девицу, чтобы встретиться в ее квартире с кем-то еще, – сообразила женщина, – но зачем? Интерес тут, конечно, не любовный – это уж совсем идиотом надо быть, да и тетеньке-то на первый взгляд хорошо за пятьдесят… Ну так в чем же дело?»

Дело было в красном пакете из бутика под названием «Мадлен». Дама появилась в комнате и протянула его господину Лампасову. Тот жадно схватил пакет, дама неловко повернулась, и из пакета выпала обычная видеокассета.

Наверное, все же не совсем обычная, тут же сообразила наблюдающая за этим женщина, если Лампасову так хотелось ее получить. Да и не одна была кассета в том пакете, а как минимум три. Или четыре.

Рука сама нажала на нужную кнопку. Слава тебе Господи, что дура – хозяйка квартиры не сообразила задернуть днем занавески! Мужчина скрылся в глубине комнаты вместе с красным пакетом и застрял там минут на десять.

«Проверяет кассеты», – сообразила женщина, заметив на занавеске соседнего окна отблески включенного телевизора.

Лампасов появился, надо полагать, удовлетворенный увиденным, потому что передал пожилой даме плотно набитый конверт.

Картина была ясная. Старуха передала Лампасову какие-то материалы, записанные на кассетах, он за это заплатил. Причем, судя по конверту, деньги немалые.

Женщина аккуратно зафиксировала момент передачи денег. Она и сама не знала, зачем это делает, – в ее задачу входило только получить компрометирующие снимки господина Лампасова с хозяйкой квартиры. Нынешняя мадам Лампасова по некоторым признакам поняла, что очень даже просто может стать бывшей, поэтому решила своевременно подстраховаться. Сама она вела себя очень осторожно, решив, что если уж дойдет дело до развода, то нужно мобилизоваться и содрать с бывшего муженька как можно больше денег.

Судя по всему, сейчас в квартире происходила совершенно другая история. Пожилая дама убрала деньги в сумку и собралась уходить. Через некоторое время она появилась во дворе. Женщина в противоположном окне к тому времени убрала в сумку всю технику, а также яркий шарф, чтобы выглядеть как можно незаметнее. Она прикинула, что вряд ли сегодня в квартире произойдут любовные игры, уж слишком серьезно был настроен Лампасов. Так и есть – вон во двор въезжает его машина, сейчас государственный человек поедет служить.

Она нагнала старуху уже на улице Некрасова, та явно торопилась, но женщине ничего не стоило держаться сзади метров на десять. Старуха была высока ростом, норковую шляпу видно издалека. Шли они недолго, свернули в переулок, потом – под арку, прошли два проходных двора и вышли на широкую оживленную улицу, где находилась телевизионная студия. Именно туда и направилась пожилая дама. Женщина-детектив проскочила за ней в холл и успела заметить, как дама показывает вахтеру постоянный пропуск и тот приветствует ее ненатурально радостным голосом:

– Здравствуйте, Галина Филаретовна, никак пообедали уже?

Старуха, сделавшись в холле гораздо величественнее, чем на улице, бросила вахтеру нечто покровительственное и направилась наверх, высоко подняв голову и ступая твердо.

Женщина-детектив помедлила в холле, оценивая обстановку, и через некоторое время увидела в окно, что подъехал микроавтобус с логотипом телестудии. Из него высыпали парни с аппаратурой и без. Громко переговариваясь, они толпой прошли через проходную, женщина проскочила с ними, прикрывшись фотоаппаратом.

Поболтавшись несколько минут по коридорам телестудии, она без труда выяснила, что Галина Филаретовна работает секретарем у главного редактора общественно-политических программ, характер имеет грозный и чуть ли не вся телестудия боится ей поперек слово сказать.

Стас оставил машину около круглосуточного магазина и направился к теткиному дому.

Стас, племянник убитой Варвары Степановны, очень любил свою тетку. Глядя на его мощную фигуру с широченными покатыми плечами и длинными, как у гориллы, руками, едва не достающими до пола, на его небольшую, побритую наголо голову, непосредственно прикрепленную к могучим плечам, и особенно на его маленькие, близко посаженные глазки, трудно было заподозрить в нем подобные нежные чувства, однако это было так. Кровь – не водица, говорил, бывало, Стас, навещая тетку, и родственные узы – дело святое.

Но не только родственными узами объяснялась его привязанность. С самого детства Стасик обожал теткино домашнее варенье, особенно крыжовенное, теткины замечательные пирожки с картошкой и луком, а еще – восхитительные блинчики с творогом, которые тетя Варя сворачивала по-особенному, треугольничком. Бывало, Стас навещал тетку после трудного рабочего дня, после всевозможных стрелок, терок и разборок, и отходил душой в ее маленькой уютной кухоньке, среди аппетитных запахов корицы и ванили и еще чего-то удивительно домашнего. Тетя Варя подкладывала ему еще один блинчик, и разомлевший Стас прощал ей даже то, что она называла его несерьезным, совершенно немужским именем Тася.

Поэтому, когда какой-то козел убил его любимую тетю, Стас поклялся козла этого непременно отыскать и собственноручно с ним расправиться.

Кроме этого личного момента, добавилась и еще одна причина: милиция решила, что сам Стас чрезвычайно подходит на роль убийцы, и серьезно вознамерилась повесить на него это кошмарное преступление. Все же его объяснения и попытки уверить ментов, что он любил тетку, а ее крошечная квартирка ему и на фиг не нужна, они воспринимали с наглой усмешкой.

Так что опять-таки получалось, что для спасения собственной шкуры ему также необходимо расследовать теткино убийство.

Стас еще не продумал план «следственных мероприятий», поскольку продумывать что-нибудь было ему вообще не очень свойственно. В обычной жизни он полагался на интуицию, хотя и не знал этого красивого иностранного слова. Он называл это по-своему – «как-нибудь само получится».

Как уже было сказано, Стас приближался к дому покойной тетки. Впереди него медленно шла женщина лет сорока в приличном бежевом пальто.

Стас ее не обгонял, он неторопливо шел, исподлобья поглядывая по сторонам, и случайно заметил мелькнувшего впереди, в темной подворотне, подростка. Стас был человеком опытным и осторожным, и подросток этот ему очень не понравился. Было в нем что-то подозрительное, что-то неприятно суетливое, можно даже сказать – крысиное.

Женщина свернула как раз в эту подворотню, и Стас тоже шел за ней. Однако в середине подворотни оказалась дверь, женщина открыла ее своим ключом и вошла внутрь, и теперь Стас двигался вперед в гордом одиночестве.

Не успел он дойти до конца подворотни, как вдруг навстречу ему выскочили двое пацанов лет по тринадцать-четырнадцать.

– А ну, тетка, гони срочно деньги! – заорал один из них, наставив на Стаса что-то, очень напоминающее револьвер «магнум» тридцать восьмого калибра.

– Это не тетка! – взвизгнул второй. – Крыса наврал!

– А мне по барабану! – гнул свое пацан с «магнумом». – Гони деньги, мужик, а то щас дырку в тебе проделаю! Потом через тебя только макароны откидывать можно будет!

– Тихо, тихо, пацанчики! – примирительно проговорил Стас, медленно двигаясь вперед и приглядываясь к малолетним грабителям. – Деньги, говорите? Щас будут вам деньги!

Ему приходилось слышать, как вполне серьезные люди погибали по глупости от случайной пули, недооценив противника, так что не собирался лезть на рожон. Сделав вид, что расстегивает карман куртки, чтобы достать кошелек, он приблизился к подростку с револьвером еще на полшага, а потом резко выбросил руку вперед, выбил у того оружие и ударом локтя припечатал мальчишку к стене.

Неудачливый грабитель медленно сполз на асфальт, его напарник хотел дать деру, но Стас подсек его ногой, схватил за шкирку, как котенка, и бросил поверх приятеля.

Только после этого он наклонился за револьвером… и расхохотался: это была всего лишь имитация, проще говоря – похожая на револьвер игрушка.

Но уже в следующую секунду лоб Стаса собрался в морщины.

Эта игрушка была ему хорошо знакома.

Точно такой же «магнум» он примерно месяц назад подарил своей тетке.

Тетя Варя никогда не играла в игрушечное оружие. Даже в детстве она скорее всего, как все девочки, предпочитала кукол. Так что этот револьвер Стас купил ей вовсе не для развлечения.

– Теть Варь, – говорил он ей за чаем с крыжовенным вареньем, – время у нас неспокойное, сама знаешь. Наркоманов всяких и вообще отморозков развелось – страшное дело. Мало ли какой козел к тебе будет ломиться. А так ты его припугнешь – и дело с концом.

– Тасенька, да куда мне эти ужасы в моем-то возрасте! – вздыхала Варвара Степановна, косясь на огромный черный револьвер. – А если он вдруг выстрелит?

– Как же он выстрелит, теть Варь, когда он – игрушка?

– Ну, если игрушка, то ладно… – успокоилась Варвара Степановна и засунула грозное оружие в кухонный шкафчик. – Тасенька, хочешь еще один блинчик?

Стас еще раз внимательно оглядел игрушечный револьвер. На рукоятке у него была отштампована звездочка, как и на том, который он подарил тете Варе. Но не это было самое подозрительное. Пониже этой звездочки что-то было сцарапано, и Стас точно знал что. Когда он только собирался в гости к тетке с этой игрушкой, его коллега и приятель Вовчик по кличке Самокат нацарапал на рукоятке неприличное слово. Такое у Вовчика было представление о юморе. Револьвер с такой надписью тетке подарить было никак нельзя, и Стас целый час эту надпись аккуратно соскабливал пилочкой для ногтей.

Так что «магнум» был не просто похож на тот, который он подарил тетке. Это был тот самый.

Малолетние грабители начали подавать признаки жизни.

Один из них охнул, приподнялся, уставился на Стаса и заверещал:

– Мужик, ты чё, совсем, что ли, сдурел? На маленьких детей нападаешь?

– Это ты – маленький ребенок? – Стас угрожающе ощерился. – А кто только что меня ограбить пытался, этой пушкой размахивал?

– Да ты, мужик, совсем дурной! Шуток не понимаешь! Это мы тебя так разыграть хотели! Шутили мы, понятно? А теперь плати нам эту… компенсацию, а то мы щас милицию позовем, скажем, что ты на детей нападаешь! Может, ты этот… как его… маньяк? Может, ты мне все кости переломал! И срочно отдай мне мою игрушку, понятно? У меня папаша знаешь кто?

– Ну, ты, пацанчик, даешь! – восхитился Стас. – Ты точно в жизни не пропадешь! Только на этот раз не на того напал, понятно? – Он склонился над юным грабителем, сгреб его огромной ручищей и как следует встряхнул, так что у того громко клацнули зубы. – Милицию звать собрался, да? Да пока ты ту милицию дозовешься, я тебе все зубы без наркоза удалю! И вообще, у меня с милицией дружба навек, понятно? Так что тебе и дружку твоему только хуже будет! И никакой папашка вам не поможет! Лучше не нарывайтесь на неприятности!

– Это все Крыса, паразит! – подал голос второй «грабитель» и громко, жалостно хлюпнул носом. – Сказал, что там тетка идет богатая, а тут вместо тетки такой мужик здоровый оказался!

– Вы со своей Крысой потом, без меня разберетесь, – проговорил Стас, ткнув под нос одному из мальчишек игрушечный «магнум». – Это дело ваше внутреннее. А сейчас лучше признайтесь – откуда игрушку эту взяли? У кого украли?

– Ничего не украли! – возмущенно заверещал подросток. – Я эту пушку честно выменял! Я за нее, между прочим, две игры дал компьютерные – «Принца Персии» и «Субстанцию»! Так что отдавай мне ее по-хорошему, а то папаша мой…

– Это мы уже слышали! – усмехнулся Стас. – И я тебе, поросенок малолетний, уже объяснил, что ты сегодня не на того напал! Так что, если не хочешь неприятностей, лучше признавайся по-хорошему, у кого выменял пушку!

– Каких еще неприятностей? – не унимался тот. – Я сказал – моя пушка!

– Каких неприятностей? – переспросил Стас. – Очень больших! Слышал, что у вас во дворе женщину убили?

– Кто же про это не слышал? – проворчал юный преступник. – Полный двор милиции понаехал… всех расспрашивали… прямо как в сериале про ментов…

– Так вот эта пушка – ее, женщины убитой! И тот, кто этот «магнум» украл, тот и к убийству причастный! Так что никакой папаша тебе не поможет! И на возраст снисхождения не будет, поскольку особо тяжкое преступление!

– Да это Крыса пушку принес! – выпалил второй мальчуган, не такой стойкий. – Показывал всем во дворе, хвастался… чего это мы Крысу покрывать должны?

– Точно, это у Крысы я пушку выменял, – с крайней неохотой признался первый. – Я же не знал, что это у убитой тетки украли…

– Приведете мне эту вашу Крысу – я вас отпущу, – смилостивился Стас, – иначе пеняйте на себя, сдам милиции вместе с вещественным доказательством! – И он угрожающе потряс перед малолетками игрушечным пистолетом.

Стас, конечно, блефовал, контактов с милицией он старательно избегал как по причине своей подозрительной профессии, так и по глубокой внутренней неприязни, но мальчишки этого не знали, и его угроза на них подействовала.

– А пушку отдашь? – уточнил главный «грабитель».

– Не могу. – Стас насупился. – Никак не могу, поскольку это вещественное доказательство.

– А тогда пускай он мне те две игры отдаст, – выставил нахальный мальчишка новое условие.

– Я не возражаю, – милостиво согласился Стас.

Одного из подростков он оставил при себе в качестве заложника, второй отправился на поиски Крысы.

Поиски эти не заняли много времени, поскольку Крыса поджидал где-то неподалеку в ожидании результатов грабежа и в надежде получить свою долю за наводку.

В ожидании Стас со своим малолетним заложником укрылись в темной нише. Подросток злобно косился на Стаса и громко шмыгал носом, но помалкивал.

Наконец в подворотне показался посланец вместе с Крысой.

Крыса оказался низкорослым, вертким мальчишкой лет тринадцати, с длинным острым носом, которым он то и дело поводил по сторонам, будто принюхиваясь, и маленькими красноватыми глазками. Сходство с противным грызуном было удивительное. Немного нарушали картину только большие, здорово оттопыренные розовые уши.

– Ну чего, много взяли у той тетки? – тараторил он, жадно вглядываясь в темноту. – А чего вы здесь остались? Надо было в другой двор убежать, а то вдруг эта тетка вернется!

– Да не, не вернется она, – успокаивал его посыльный, – она знаешь как револьвера этого напугалась!

– А то! – довольно проговорил Крыса. – Я Костику так и сказал – классная пушка, а он мне не хотел за нее третью стрелялку давать… ну, где Костик-то?

– Здесь мы. – Стас выступил из темноты и схватил Крысу за плечо, прежде чем тот успел дать деру.

– Вы чего, дяденька? – залепетал подросток, уставившись на Стаса невинным детским взором. – Чего вам от меня надо? Мне мама не велела с незнакомыми взрослыми разговаривать!

– А грабить незнакомых взрослых она тебе велела? – рявкнул Стас, зверски вращая глазами.

– Что вы, дяденька? Что вы такое говорите? – На глазах у Крысы выступили слезы. – Разве так бывает, чтобы маленькие взрослых грабили? Кто вам такое рассказал?

– Дружки твои все про тебя рассказали! – Стас не снижал напор, стараясь дожать скользкого подростка.

– Да что вы их слушаете? – ныл Крыса. – Они же хулиганы известные! Мне с ними мама не велела водиться!

– Колись, Крыса! – проговорил Костик. – Этот мужик крутой, он от тебя не отстанет!

– Да я про ваши дела ничего не знаю! – хныкал Крыса. – Хорошего мальчика оговорить ничего не стоит…

В это мгновение он неожиданно присел, пнул Стаса ногой под коленку и юркнул в полуоткрытую подвальную дверь…

Вернее, только хотел туда юркнуть, поскольку Стас, ожидавший от него чего-то подобного, прыгнул следом и ухватил беглеца за оттопыренное розовое ухо.

– Ты, хороший мальчик, – прошипел он, потирая ушибленное колено, – я тебе сейчас устрою допрос третьей степени!

– Дяденька, отпустите ухо! – верещал мальчишка. – Больно же! Чего вам от меня надо?

– Больно? – Стас еще сильнее дернул за ухо. – Это хорошо, что больно! Разговорчивее станешь!

– Они сами это придумали, теток в подворотне грабить, – бормотал Крыса, – а я тут ни при чем, вы их не слушайте!

– Меня эти ваши разборки не касаются! – оборвал его Стас. – Мне от тебя одно нужно узнать – где ты взял этот револьвер? – И он ткнул ему в лицо «магнум».

– Ничего не знаю! Первый раз это вижу! – загнусил Крыса, который руководствовался простым жизненным правилом – всегда все отрицать. Вплоть до собственного имени и адреса.

– А вот он мне сказал, что выменял у тебя этот револьвер на две компьютерные стрелялки! – Стас указал на жмущегося к стене малолетнего свидетеля.

– Врет! – моментально выпалил Крыса.

– А вот я ему верю, а тебе – нет! – Стас был неумолим.

– Нашел я этот револьвер… во дворе нашел… – выдал Крыса новую версию событий.

– Ответ неправильный! – Стас еще сильнее закрутил ухо.

– Отпустите! – взвыл мальчишка.

– Скажешь правду – отпущу! – пообещал Стас.

– Колись, Крыса! – прохныкал второй участник грабежа. – Эта твоя пушка оказалась по мокрому делу засвечена!

И тогда Крыса рассказал свою историю.

На самом деле звали его, разумеется, не Крысой, а Юриком. Крысой назвали ровесники за внешнее и внутреннее сходство с одноименным грызуном.

Юрик действительно не только внешне был похож на крупную нахальную крысу, но и обладал подловатым, вороватым и трусливым характером.

Однако эти качества находили в нем только ребята, взрослые же родственники считали Юрика очень вежливым, воспитанным и приличным мальчиком. Этому способствовал тихий, скромный голос Юрика и манера заискивающе заглядывать в глаза собеседнику.

Из всех родственников особенно любила Юрика его родная бабушка, известная во дворе как тетя Нюра. Впрочем, ничего особенного в этой привязанности не было, бабушки вообще обычно обожают внуков, а Юрик был у нее внуком единственным. Так что, чего греха таить, тетя Нюра своего внука неимоверно баловала.

Тетя Нюра была женщина сердобольная и иногда по-соседски заглядывала к престарелой Варваре Степановне, предлагала ей посильную помощь – то в магазин сходить, то достать что-нибудь с верхней полки. Ну и, как водится, чайку выпить за приятным разговором. Юрик об этом, разумеется, знал.

Как-то раз он вернулся из школы пораньше и не застал свою бабушку дома. Он ужасно хотел есть, а бабушка приучила его к тому, что еду подставляют ему прямо под нос. Благодаря такому тепличному воспитанию Юрик не знал даже, где находится холодильник. Сообразив, что бабушка скорее всего задержалась у соседки, Юрик отправился к Варваре Степановне.

– Ба, – закричал он с порога, – я есть хочу!

– Подожди, Юрочка, – принялась увещевать его соседка, – сейчас твоя бабушка положит на антресоль мой фотографический альбом и пойдет домой. А ты, если хочешь, можешь пока съесть конфетку…

На конфетку Юрик согласился. Он проследовал за Варварой Степановной на кухню. Добрая старушка открыла кухонный шкафчик, чтобы достать оттуда коробку конфет.

И тут в этом шкафчике Юрик заметил кое-что очень интересное.

Отличный, совершенно настоящий револьвер.

Точно такие револьверы он видел у полицейских в американских боевиках и у прочих крутых парней голливудского производства.

«Ну, крутая бабка! – подумал Юрик. – Вот это пушка!»

Тут его собственная бабушка окликнула Варвару Степановну, и та удалилась с кухни, оставив Юрика одного.

И Юрик не выдержал соблазна.

Он снова открыл кухонный шкафчик, вытащил оттуда револьвер и спрятал за пазухой. А потом тихонько выскользнул из квартиры Варвары Степановны.

Когда он уже был на лестничной площадке, к двери Варвары Степановны подошел какой-то мужчина и позвонил. Юрик торопливо юркнул в свою квартиру – почему-то он вообразил, что старухин гость имеет какое-то отношение к револьверу.

Сначала он думал, что только немножко поиграет с замечательным оружием, а после тихонько подбросит на прежнее место. Потом решил, что такую замечательную вещь непременно нужно показать пацанам во дворе. Револьвер, несомненно, поднимет его авторитет на немыслимую высоту, и его, может быть, даже переименуют из Крысы в Ковбоя или, например, в Шерифа.

Правда, при ближайшем рассмотрении револьвер оказался ненастоящим. Но тем не менее очень похожим на настоящий, просто удивительно похожим.

Так что Костик предложил за него отличную компьютерную игру.

Юра об этой игре давно мечтал и заколебался.

Тут как раз во дворе случилась жуткая история. Ту самую старуху, владелицу револьвера, кто-то задушил. Так что отдавать пушку вроде бы стало не обязательно. Просто некому стало ее отдавать. Юрик запросил у Кости три игры, тот согласился на две, и они ударили по рукам.

– А больше я ничего не знаю! – закончил Крыса свою историю, посмотрев на Стаса подозрительно честными глазами.

– Смотри у меня, если соврал – из-под земли достану! – пообещал Стас и показал Юрику огромный кулак.

Стас выслушал мальчишку, наморщив лоб, стараясь не пропустить ни одной детали. Крыса замолчал, шмыгнул носом и прогнусавил:

– Ну, теперь-то отпустишь?

– Обожди. – Стас немного ослабил хватку, но не отпустил ухо. – А что это за мужик к тете Варе пришел, когда ты у нее револьвер тырил?

– А я знаю? Мужик как мужик… обыкновенный мужик, я у него документы не спрашивал…

– А какой из себя? Высокий, низкий? Одет как?

– Высокий вроде. Одет нормально… хорошо одет. Вроде в пальто. Дорогое, красивое. А может, в куртку. Но тоже дорогую.

– Да, немного от тебя проку! Ну, хоть молодой? Старый?

– Старый! Прямо как ты, а может, еще старше. Может, лет тридцать ему…

– Понятно! А раньше ты его не видал? Не приходил он к тете Варе до того случая?

– Не, не приходил! – Крыса снова уставился на Стаса неправдоподобно честными глазами. – До того – не приходил… ну, теперь-то отпустишь? Я все сказал!

Стас хотел уже отпустить многострадальное ухо, но что-то в интонации подростка задержало его внимание, он пристально взглянул на Крысу и с нажимом проговорил:

– Что ж ты мне, шпингалет оконный, мозги паришь? До того, говоришь, не приходил? А после того?

– А про после, дяденька, ты меня не спрашивал… насчет после разговора не было…

– Так приходил или не приходил? – прорычал Стас, окончательно теряя терпение.

– Приходил потом… вечером… не в тот день, на следующий… я во дворе его встретил, когда он уже из парадной выходил…

В тот вечер Крыса был в приподнятом настроении. В кармане у него лежал самый настоящий револьвер! Ну, пусть даже не самый настоящий, но очень похожий. Он чувствовал себя героем боевика, и, увидев выходящего из подъезда мужчину, решил изобразить «крутого Уокера». Он спрятался за припаркованный возле подъезда микроавтобус с надписью «Доставка пиццы» и стал наблюдать за незнакомцем. Правда, ничего особенного разглядеть ему не удалось: мужчина прошел метров двадцать, сел в потрепанные красные «Жигули» и уехал. Так что никакого приключения не получилось. Крыса разочарованно вздохнул и побрел домой.

– А на следующее утро моя бабушка к ней пошла, к тете Варе, – закончил Юрик, – а у нее пакет на голове! Прямо как в кино! Бабка моя чуть в обморок не грохнулась! – Он тоненько захихикал.

– Ты не очень-то! – рыкнул на него Стас. – Значит, как раз накануне вечером этот мужик к тете Варе приходил…

– Ну отпусти, дяденька! – снова заныл мальчишка. – Ты же обещал! Я тебе все сказал!

– Да уж, все! – вздохнул Стас. – Изображаешь из себя крутого, а сам ничего не запомнил! Ни внешности того мужика, ни одежды… только и заметил, что он на красных «Жигулях» уехал! Да у нас полгорода на таких катается!

– А вот и нет! – обиженно проговорил Юрик. – Я еще и номер запомнил!

– Так что ж ты молчишь? – оживился Стас. – Говори скорее!

– А ты меня спрашивал? – Маленькие глазки подростка сверкнули. – А если скажу – отпустишь?

– В натуре! – пообещал Стас.

– Семьсот восемь «УГУ»! – выпалил Юрик. – Ну, отпусти!

Стас с сожалением выпустил распухшее ухо и проследил за стремительно улепетывающим мальчишкой.

Он не слишком доверял информации, полученной от Крысы: уж больно лживые у того были глазки. Однако никакого другого следа в его распоряжении все равно не было, и он решил проверить «Жигули» номер семьсот восемь «УГУ» по базе данных. Компьютерный диск с базой автомобильных номеров он купил незадолго до того у парня, торговавшего на лотке в универсаме палеными дисками с голливудскими боевиками и дешевой порнухой. Стасу, при его профессии, такая информация могла быть полезна.

Неловко тыкая толстым пальцем в клавиши компьютера, он набрал нужный номер и установил, что искомые «Жигули» принадлежат некоему Николаю Сидоровичу Ковригину, проживающему на улице Металлиста Охмуридзе.

Взяв след, Стас сделался упорен и неотвратим, как английская гончая, бегущая за кроликом. Он отыскал улицу на карте города и уже через сорок минут звонил в дверь господина Ковригина.

– Чего надо? – раздался из-за двери визгливый, раздраженный женский голос.

– Мне бы Николая, – проговорил Стас, постаравшись, чтобы собственный его голос, хриплый и угрожающий, прозвучал как можно благозвучнее.

Дверь приоткрылась на цепочку, в щели показалась красная, круглая как блин, распаренная физиономия с головой, обмотанной розовым махровым полотенцем.

– Чего надо? – повторила распаренная особа тем же визгливым голосом, оглядывая гостя с ног до головы.

Стас хорошо знал, что обладает внешностью, не слишком располагающей к себе людей малознакомых: могучие плечи, бритая голова и маленькие злые глазки у слабонервных женщин могли вызвать истерику. Впрочем, выглядывающая из дверей особа вряд ли относилась к слабонервным.

– Нету Кольки! – выпалила она и попыталась закрыть дверь.

Стас сунул в щелку носок башмака и проговорил с глубоким сожалением:

– А я ему свечи новые привез для «жигуленка»… хорошие свечи, шведские… он мне заказывал… жалко впустую уезжать, через весь город тащился…

Только последние четыре слова были правдой, и Стас посчитал, что это неплохой процент.

Женщина в дверях скривилась, но немного понизила тон:

– На машину свою никаких денег не жалеет, козлина… свечи ему шведские… мне бы когда тряпку какую купил… в гараже он, где же ему еще быть! Со своей машинешкой поганой больше времени проводит, чем с родной женой!

– А где у него гараж? – не сдавался Стас.

– Да во двор выйдешь, налево сверни и под арку. Там гаражи будут, его – третий справа.

Женщина захлопнула дверь и задумалась: как же этот бугай не знает, где Колин гараж, если имеет с ним какие-то дела по автомобильной части? Впрочем, надолго задумываться было не в ее духе, тем более что с кухни донесся запах подгорающих котлет.

Стас вышел во двор, свернул под арку, нашел третий справа гараж и без стука вошел внутрь.

Большую часть захламленного помещения занимала старенькая машина, из-под капота которой торчала задняя половина автовладельца. Даже по этой торчащей части можно было сказать, что мужичонка он невзрачный и никудышный.

Если до этой минуты Стас сильно сомневался в достоверности полученной от Крысы информации, то теперь сомнения отпали: перед ним стояли потрепанные красные «Жигули», именно такие, как их описывал наблюдательный подросток. Правда, владелец их никак не тянул на хорошо одетого мужчину лет тридцати.

Без долгих размышлений Стас подскочил к хозяину «Жигулей» и с размаху опустил на него ржавый капот.

– Помогите! – донесся из-под капота перепуганный вопль. – Убивают! Грабят!

– Никто тебе не поможет, – прорычал Стас, – как тетке моей, которую ты убил, никто не помог! Щас я тебя, гада, на части порублю и в этом гараже закопаю!

– Какая тетка? Ты кто ваще такой? – доносилось из-под капота. – Из дурдома, что ли, сбежал?

Неподдельный испуг в голосе господина Ковригина, а также его очевидная тщедушность и запущенность вызвали у Стаса некоторые колебания. При всем своем зверообразном облике он не мог вот так, запросто убить незнакомого человека, не дав ему ничего сказать в свое оправдание.

Могучей рукой он выдернул Ковригина из-под капота и прислонил к стенке гаража.

Перед ним был плюгавый мужичонка лет сорока пяти с обширной плешью и перемазанным машинным маслом испуганным лицом. Увидев грозного Стаса, Ковригин испугался еще больше и начал медленно сползать по стене, дрожащим голосом говоря:

– Ладно, забирай машину… что делать… только я через нее семью кормлю… по миру пойдем, натурально… бутылки придется по помойкам собирать…

– Да на фига мне твоя рухлядь! – рявкнул Стас и придержал Ковригина левой рукой, чтобы тот сохранил вертикальное положение. – Мне твоя ржавая колымага без надобности!

– А больше у меня брать нечего! – проверещал Ковригин, немного приободрившись.

– Я тебя про тетю свою спрашиваю! – Стас тряхнул несчастного, так что у того кости дробно и гулко застучали друг о друга, как костяшки домино.

– Ка… какую тетю? – Ковригин снова побледнел.

– За что ты убил мою тетю Варвару Степановну?

– Вот те крест, в жизни мухи не убил! – Ковригин стал мелко и часто креститься. – Водку паленую продавал, было дело, по причине бедности, но чтобы убить кого – ни Боже мой!

– А что же ты у нее делал в день убийства и накануне? – Стас грозно уставился на Ковригина и следил за ним, как кошка за мышью.

– Никакой такой Варвары Петровны в глаза не видел! – Ковригин продолжал истово креститься, испуганно моргая глазами. – Честное благородное слово!

– Не Петровны, а Степановны! – поправил его Стас.

Впрочем, сомнения в его душе становились все сильнее.

Тщедушный Ковригин действительно мало напоминал хладнокровного убийцу.

– Ты мне тут не клянись! – Стас для устрашения скрипнул зубами. – Как же не видел, когда у меня свидетели имеются? «Жигуль» твой у тети во дворе видели…

– Так это не иначе тот мужик на нем приезжал! – выпалил Ковригин, правдиво выпучив глаза. – Тот хмырь, которого я подвозил! Он, паразит, больше некому!

– Какой еще мужик? А ну рассказывай!

Стас выпустил Ковригина, и тот, утратив равновесие, соскользнул на пол. Подняться своими силами он не смог, и Стасу, чтобы добиться от него связного рассказа, пришлось помочь и пристроить его на паре пустых ящиков в углу гаража.

– Ну, остановил он меня, как положено… – начал Ковригин. – Рукой, стало быть, помахал… приличный такой мужчина, молодой, хорошо одетый… сразу видать, что при деньгах… это в нашем деле главное, чтобы пассажир непременно при деньгах… я ничего такого не подумал, он адрес сказал и цену назвал хорошую… ну, адрес тут, неподалеку от дома моего оказался, я и подумал – зайду домой, поем заодно супчику горяченького… только когда уже совсем подъезжали, он бутылку достал, коньяк хороший. Армянский, что ли. Ну и предложил мне выпить. Вроде день рождения у него или именины. А я вообще-то завязал, но такое дело… если хороший человек угощает, как же отказаться? Это не по-людски как-то получается… только я говорю – как же за рулем? Вот если в гараж ко мне… ну, в общем, пришли сюда, в гараж, он коньяк-то разлил, а потом я ничего больше не помню… – Ковригин тяжело вздохнул, посмотрел в пол и продолжил: – После-то очухался, смотрю – ни пассажира моего, ни машины… Ну, думаю, развели меня, как лоха! Напоил, гад, клофелином и увел мою ласточку… а как мне без машины? Мне без машины прямо гроб! Опять же, что я Люське скажу? Люська у меня, она такая! Она, если что, скалкой может…

– Эта может, – подтвердил Стас, вспомнив особу в полотенце.

– А ты откуда Люську мою знаешь? – подозрительно осведомился Ковригин. Впрочем, он тут же вернулся к прерванному рассказу: – Так что я Люське ничего не сказал, побоялся. Думаю, потом как-нибудь, под хорошее настроение. Только на другой-то день Вася из второго подъезда ко мне заходит и говорит: «Глянь, Колян, лимузин-то твой на улице стоит!» И правда, я со двора-то вышел, гляжу – стоит моя ласточка, стоит красавица, на самом видном месте, прямо напротив продовольственного! Так что, выходит, мужик тот взял моего «жигуленка», покатался, а потом обратно поставил… – Ковригин вздохнул. – Не совсем, видать, совесть потерял…

«“Жигуленка” твоего вернул, а тетку мою убил, – подумал Стас. – Так что насчет его совести дело темное… а машину-то он не потому вернул, что совесть его заела, а чтобы обворованный Ковригин шума не поднимал да в милицию это дело не попало!»

Вслух он ничего подобного не сказал, потому что не собирался посвящать постороннего человека в свои обстоятельства. У Ковригина же Стас спросил:

– Так, говоришь, он тебе адрес назвал здесь, по соседству?

– Ну да, ну да… – смущенно закивал Николай. – Только вот ведь какое дело… такого дома-то вовсе нет…

– Что значит – нет? – удивился Стас.

– Да то и значит… он сказал – Сантехников, двадцать четыре, а там двадцать второй номер последний… я уж потом это допер, когда машина пропала.

– Понятно… – протянул Стас. – Значит, тут пустой номер…

– Какой такой номер?

– Да так, это я про себя…

Стас понял, что этот след оборвался. Чтобы поставить в деле последнюю точку, он спросил:

– А подсадил ты его где?

– Дак в центре, – охотно ответил Ковригин, почувствовав, что на этот раз гроза миновала, – на этой… как его… на Стремянной. Только что он из той конторы вышел, тут же меня и остановил…

– Из какой конторы? – встрепенулся Стас.

– Дак из этой… как ее… которая насчет квартир махинациями занимается. Агентство неподвижности…

– Недвижимости, что ли?

– Оно самое!

– А как называется? – Стас снова увидел замаячивший впереди свет.

– Как оно называется-то? – Ковригин наморщился и зашевелил губами. – Чего-то там такое широкое… то ли «Затвор», то ли «Забор»… то ли «Запор»…

– Про запор – это вряд ли, – усомнился Стас. – Это я сильно сомневаюсь. Да и забор тоже не подходит. И потом – почему ты говоришь, что это что-то широкое?

– Во, вспомнил! – Ковригин засиял. – «Простор» оно называется! Точно – «Простор»!

– Ничего не путаешь? – осведомился Стас, на всякий случай грозно взглянув на Ковригина.

– Ни Боже мой! – Ковригин снова мелко перекрестился.

– Ну а мужик тот – как он выглядел? – не отставал Стас. – Напряги мозги-то, вспомни…

Ковригин сдвинул брови и сжал зубы.

– Ну, пальто… – добросовестно начал перечислять он, – молодой, лет тридцати будет, волосы вроде светлые, а может, и нет… пальто опять-таки дорогое…

– Что ты все про пальто талдычишь? – разозлился Стас. – Какая это примета – пальто? Он его снял, куртку надел или кожанку – вот и вся твоя примета.

– А я что тебе – милиция, что ли? – огрызнулся Ковригин. – Я когда человека везу – на дорогу смотрю, мне его приметы без надобности. Это если, к примеру, бабенка какая симпатичная – тогда чего ж, тогда можно и поглядеть, а на этого чего мне было любоваться? Рожу его со шрамом разглядывать?

– О! – обрадовался Стас. – Значит, про шрам вспомнил, это хорошо, давай подробности – где шрам?

– Дак на щеке. – Ковригин и сам удивился, что вспомнил.

– На которой? – Стас подошел ближе и сжал кулаки.

– Я сижу так, – Ковригин ткнул в пол ногой, – а этот сидел так, – снова топанье, – стало быть, на этой щеке шрам, ближе к глазу.

– На левой, значит, – вздохнул Стас. – Ох и трудно с тобой! Еще вспоминай!

– Не, больше не могу, – серьезно ответил Ковригин, – а то мозги перегорят, как лампочка.

– Ну ладно, дядя, гуляй пока! – согласился Стас и ушел в непривычном для себя состоянии задумчивости.

Дениска забежал вперед и нажал все кнопки.

– Это мы, теть Вера! – заверещал он.

– Открываю! – ответил старушечий голос.

Подъезд тети Веры выходил на Суворовский проспект, рядом располагался шикарный антикварный салон, поэтому тротуар был всегда тщательно вычищен и по нему прохаживался охранник.

За железной дверью была еще одна – старая, дубовая, еще кое-где сохранилась на ней резьба. Дениска с трудом отворил ее и помчался по ступенькам. Настя привычно поразилась, как быстро он приходит в себя после очередного обморока.

Лестница была светлая, с широкими пролетами, недавно отремонтированная. Окна чистые, красивой полукруглой формы, с широкими подоконниками. Они миновали второй этаж, потом третий.

Дальше красота закончилась, потому что на втором и третьем квартиры давно купили обеспеченные люди и сделали ремонт. А наверху до шестого этажа все осталось по-прежнему – унылые грязно-зеленые стены, расписанные тремя юными поколениями жильцов, осыпавшаяся побелка, раскрошившаяся плитка на полу, гнилые оконные рамы…

Дениска повозился немного у двери в квартиру. Дверь была утыкана звонками, тети Верин – самый верхний. Настя подсадила сынишку, и в квартире раздался перезвон колоколов. За дверью заскрипели замками, и у Насти отлегло от сердца, как всегда бывало, когда они с сыном приходили в этот дом.

Тете Вере было далеко за восемьдесят, однако бабушкой она себя называть никому не позволяла, даже Дениске. В остальном они ладили отлично. Тетя Вера была когда-то давно подругой Настиной бабушки. У нее никого не было, и теперь для Насти она стала самым близким после сына человеком, надежной помощницей и вообще палочкой-выручалочкой.

Настя прошла по длинному полутемному коридору. Комната у тети Веры была большая, светлая, там был даже отгорожен угол, где стоял старинный фарфоровый кувшин для умывания и такой же таз. Был еще столик с электрическим чайником и СВЧ-печкой – Настиным подарком. Таким образом тетя Вера старалась свести до минимума отношения с соседями.

Настя провела расческой по волосам, вгляделась в глубину старинного зеркала и задумалась.

Тогда, пять лет назад, после первого случая, она мужа не то чтобы простила, просто некуда было деваться. Он устроился на работу, стал чаще бывать дома, играл с Дениской, пытался помогать ей по хозяйству. Но денег было мало, муж долго не мог удержаться на одном месте, ругал хозяев, жаловался, что мало платят. Потом снова стал пропадать где-то вечерами и прятать глаза. Настя боялась спрашивать. К тому времени она отдала Дениску в ясли и вышла на работу в магазин. Захотелось одеться получше, украсить себя. Как-то она полезла в ящик стола, где хранила немногочисленные золотые украшения: бабушкино колечко, золотую цепочку – подарок матери на двадцатилетие, и ничего не нашла. Исчезло все, даже серебряная ложечка, подаренная Дениске «на зубок».

И снова муж каялся и размазывал по щекам слезы, снова был утомительный, тоскливый скандал, снова Дениска плакал и капризничал всю ночь.

Наутро Настя сказала себе, что с нее хватит и что третьего раза не будет. В ней проснулся твердый характер ее матери. Но навалились дела, потом она заболела гриппом с температурой под сорок – нечего было и думать в таком состоянии заводить сложную процедуру выселения Виктора обратно к свекрови.

Она не успела. Однажды вечером дверь открыли ключом и какие-то трое парней втащили в квартиру избитого Виктора. Один больно сжал Настины локти, другой скучным голосом объяснил, что ее муж должен им много денег, что занимал он уже давно и не хочет отдавать.

– Он их проиграл! – крикнула Настя, и тот, кто ее держал, тотчас зажал ей рот.

Дениска заплакал, и третий парень, самый молчаливый, взял его на руки. Взглянув на его огромные руки, утыканные наколками, Настя помертвела и обмякла, а первый, самый главный, сунул ей под нос бумагу и сказал, чтобы она писала расписку на продажу квартиры. Как в тумане она видела, что огромные руки легонько сжимают детскую шейку, и приготовилась писать, но то ли парень с наколками неосторожно сделал ребенку больно, то ли от страха, но Дениска вдруг вскрикнул и потерял сознание. Глаза его закатились, и Настя с силой впилась в руку, которая закрывала ей рот. Ее мучитель выругался и ослабил хватку. Настя вырвалась и бросилась не к ребенку, а к стенке, граничащей с соседской квартирой. Ух, какая у них была слышимость! Поздно ночью в тишине было слышно, как храпит Иркин муж. Сейчас Настя заколотила в стенку, закричала истошно, что убивают и чтобы Ирина скорее вызывала милицию. Соседи зашевелились быстро. Захлопали двери на лестничной площадке, зазвонили в дверь, Иркин голос кричал, что милицию уже вызвали.

Трое бандитов распахнули дверь и, засветив в глаз Иркиному мужу, попавшемуся на пути, рванули вниз, прихватив Виктора. Ребенку приехавшая милиция вызвала «скорую». С тех пор у него начались обмороки.

Мужа Настя больше не видела. Соседкин знакомый участковый разузнал, что нашли его где-то за городом в тяжелом состоянии, что провалялся он долго в больнице и вышел оттуда инвалидом. Приходила свекровь, кричала, что Настя во всем виновата и что она ее проклинает. Выскочившая на крик Ирка помогла выставить свекровь вон.

Настя таскала ребенка по врачам и совсем пала духом, потому что все говорили разное. В конце концов назначили на томограф. Настя случайно услышала разговор про опухоль мозга и впала в отчаяние.

И вот тогда ее разыскала тетя Вера. Она заставила Настю немедленно подать на развод, она выкопала откуда-то старичка профессора, который долго ощупывал Дениску и вертел его между колен, а потом сказал, что это сосудистое и все пройдет, когда наступит половое созревание. А пока нужно после обморока обеспечить ребенку покой на недельку. Теперь Дениску возят в «санаторий» к тете Вере. Она же в свое время дала Насте денег на курсы дизайнеров элитных кондитерских изделий.

«Нечего с твоими художественными способностями в обычном магазине торчать!» – говорила тетя Вера.

Настя выбрала экзотическую специальность – шоколатье. Тетя Вера взяла на себя заботы о трехлетнем Дениске, когда Настя повышала квалификацию в Женеве.

«Все не так плохо, – думала Настя, глядя на свое отражение в зеркале. – Поживем недельку у тети Веры, Дениска окрепнет, а я хоть не буду трястись каждый вечер, ища ступеньки в своем темном подъезде».

Подошли выходные, и Надежда Николаевна должна была прекратить свои изыскания, потому что заботливый муж освободил два дня, чтобы побыть с выздоравливающей женой. Он сам сходил в магазин и пропылесосил квартиру, и даже сводил Надежду на прогулку – совсем ненадолго, медленным шагом, крепко держа ее под руку. Кот Бейсик насмешливо фыркнул, видя, как Сан Саныч собственноручно заматывает Надежду шарфом – совсем как Винни Пух в мультфильме заматывал своего друга Пятачка. Кот-то все понимал, он видел Надежду насквозь, он прекрасно знал, что не далее как вчера его легкомысленная хозяйка болталась по улице очень долго. Кот подумывал было открыть глаза наивному и доверчивому хозяину на вероломное поведение его жены, однако все медлил. Тогда наверняка разразится жуткий скандал.