Цветы для профессора Плейшнера

В том доме, что напротив «Эрмитажа»

(Но не исключено, что рядом с ним),

Жил некто по фамилии, ну, скажем,

Пафнутьевский, а может быть, Ильин.

Он, кажется, работал инженером,

А может, и бухгалтером служил,

Не числился в последних, не был первым

И был всегда прописан там, где жил.

Он брал в заказе рис, продел и шпроты,

Читал «Советский спорт» и «Крокодил»,

И за права индейского народа

Боролся, и на выборы ходил.

Он был женат — возможно, и вторично,

Дочь привозил учиться макраме,

Предпочитал «Перцовую» «Столичной»,

Но пил, что есть, и был в своем уме.

Когда он умер, не пожив на свете

И не сглотнув обыденности ком,

Заплакала жена, зашли соседи,

И на венок расщедрился местком.

Ты мне нравишься, девчонка из соседней средней школы,

пробегающая мимо с легкой сумкой на плече —

нравится твоя походка

и каштановая челка,

нравится твоя улыбка,

и фигурка,

и вообще!

Но иду я нынче с рынка, у меня в руке авоська,

и в другой руке авоська,

и еще одна в зубах.

У меня была получка,

у меня жена и дочка,

сто халтур, аспирантура, гоголь-моголь, Фейербах!

Оттого-то мимо, мимо ты летишь в весеннем свете,

и в ребро меня, похоже, зря пихает сатана:

я махнул бы вслед рукою —

да в руках авоськи эти,

я бы крикнул: «Стой, девчонка!» —

да в зубах еще одна!

Давали колбасу. Михал Иваныч Глинка,

Поднявши воротник, встал крайним и вздохнул

О том, что денег нет, что допекает жинка,

А худсовет опять «Руслана» завернул.

Молчал угрюмый Фет, а перед ним Чайковский

«Лаванду» в пятый раз насвистывал в усы,

И о фон Мекк мечтал, согревшись папироской,

И вкус припоминал копченой колбасы.

За ним глотал слюну народу неизвестный,

Воспеть успевший БАМ, КамАЗ, Экибастуз,

Державин Гавриил и Федор Достоевский,

Уж лысый, но еще не принятый в Союз.

За Федором дремал, мечтая об окрошке,

Художник Левитан, укутавшись тепло

(С сороковых годов — под псевдонимом Кошкин,

Что до сих пор его ни разу не спасло).

Так, двигаясь гуськом за физиком Поповым,

Ушедшим в сторожа тому семнадцать лет,

Они топтали снег, бранили Бирюлево,

Честили холода и крыли Моссовет.

Но понапрасну их во все места продуло

Поскольку подошел стоявший впереди

Прозаик Лев Толстой, приехавший из Тулы,

С кошелкою в руках, женою и детьми…

Вам, братья Райт, из самолета,

Курячью ногу истребя,

Шлю благодарность от народа,

А также лично от себя.

Здесь я велик в большом и в малом,

Здесь я всегда на высоте!

Вот выпил кофе над Уралом,

А вытер губы черт-те где!

Небесный свет плацкарты вместо,

Тишь кресел, ножки стюардесс…

Даст бог, и долетим до места.

Тогда: да здравствует прогресс!

Дорога из Домодедова —

Как долго пилить оттедова!

Все мне мило здесь — овсы ли, рожь,

Лесостепь ли, тундра ли, — но главное:

Обожаю нашу молодежь —

Незакомплексованную, славную!

Нет преград для этих для ребят,

Силушки там уймы невредимые:

Вот опять сломали автомат —

Трубку с корнем вырвали, родимые!

Бог не выдаст, и обком не съест —

Верю в них, простых и мускулистых:

Эти, что уделали подъезд,

Разнесут и империалистов!

Вот тебе навек моя рука —

И пропей мой трешник залежалый,

Пэтэушник, давший мне пинка,—

Соль земли и гордость всей державы!

Вполне добротный представитель масс

В буфете, где какао, лук и частик,—

На первый взгляд почти рабочий класс,

Но на второй видать, что из начальства.

Разговорились. Прочим не в пример,

Относится всерьез к своей особе.

Он, видимо, уже пенсионер,

Но, кажется, еще на все способен.

Мне «Краткий курс» рассказывает вновь

Философ боевого мезозоя.

Он в принципе не хочет, чтобы кровь,

Но Кобу вспоминает со слезою.

Ко мне прилипший, словно банный лист,

Проживший жизнь и не почивший в бозе,

Он, в общем, интернационалист,

Но в частности — на дух не переносит!

За столиком, судьбою не гоним,

В аэродромном чреве возле Братска —

Он в общем-то нормальный гражданин,

А в частности кто ж будет углубляться?

Сколько можно, надоело,

хватит, меру надо знать,

ну положим, ну допустим,

ну и ладно, что ж теперь?

Ну Бухарин, ну Вавилов,

ну калмыков-ингушей,

ну еще сто миллионов,

зато выиграл войну.

Ну старушек, ну детишек,

ну ни попадя кого,

Ну казнили, ну пытали,

ну чего там, все свои!

Я люблю Россию —

Реки и березки,

Клены и рябины,

Дуб и коноплю.

Всех полей полоски,

Всех дождинок слезки,

Я люблю Россию.

Я ее люблю.

Я люблю Россию

Круглый год бессменно:

Отдохну немного —

И люблю опять…

За любовь такую

Я возьму с России

Все, что только можно

Мне с России взять!

Пока не требуют поэта

Начальство, бабы и партком,

Пока не пилит он котлеты

И пивом к стойке не влеком,

Пока его в ночи туманной

Под незатейливый фольклор

Не бьет прохожий безымянный

И не штрафует контролер,

Пока его не мучит грыжа;

Давленье, группа «ДДТ»,

Гастроли Зайцева в Париже

И Зыкиной в Улан-Удэ,

Пока его в метро не давят,

Не мнут в автобусе, пока

Рога ему супруга ставит

И мир валяет дурака,

Покуда грезится нечеткий

Звук лиры сквозь немотства мрак —

Счастливец пишет для «Вечерки»,

Чтоб заработать на табак…

Когда я поднатужусь и встану

У кормила страны, у руля —

Закажу свой портрет Налбандяну:

Семь на восемь, на фоне Кремля.

Чтобы волей божественной кисти

Полыхал орденами живот

И башка, озаренная мыслью,

Утыкалась в густой небосвод!

Чтобы вечно, зимою и летом,

В Третьяковку ломился народ

И полмира, толпясь у портрета,

Говорило: «И сукин же кот!»

Отработано веками,

Ничему не удивляйтесь…

Одного гноили в яме,

Оказалось, что — Сервантес.

Ох, по городам и весям

Погуляла плеть закона!

Ежели кого повесят,

Обязательно — Вийона!

То ли плакать, то ль смеяться

На породу человечью…

Посадили тунеядца —

Вышел с Нобелевской речью!

В годовщину Бородинской битвы

Сыгран матч на первенство Европы.

В Лужники приехали французы —

В белых гетрах, хороши собой.

Побежали, гол забили нашим,

Бросились отыгрываться наши,

Долго ничего не получалось,

Но потом сквитали наконец.

В годовщину Бородинской битвы,

Поделив очки между собою

(Одно нашим, а одно французам),

В раздевалку скопом побрели.

Кое-кто прихрамывал, конечно,

Слава богу, все остались живы —

И приятно лица бомбардиров

Холодил осенний ветерок.

— А что народ?

— Бунтует, государь.

Чего с них взять, с поганцев, кроме бунта…

— Чего хотят?

— Да хлеба.

— Дать.

— Как будто

Уж съели весь.

— Зады наскипидарь!

Всему тебя учить… (Ест осетра.)

— За скипидаром послано.

— Ну то-то.

Хоть этого с запасом. Что пехота,

Не ропщет ли?

— Весь день кричат «ура».

— Дать водки нынче ж. (Кушает паштет.)

С валютой как?

— Валюты вовсе нет —

Малюты есть.

— Да, русская земля

Обильна! (Доедает трюфеля.)

Кто в заговоре нынче?

— Ваша честь…

— Неужто нету?

— Непременно есть:

Вот список на четырнадцать персон.

— Казнить. (Пьет кофий.)

— Дыба, колесо?

— Ты их, мон шер, пожалуй, удави

По-тихому… (Рыгает.) Се ля ви…

Все трудишься. (Рыгает, крестит рот.)

Все для народа… Кстати, как народ?

Я не пожалею — расколюся:

Я командированный сюда…

Таракан, живущий в полулюксе,

Что же ты не платишь ни черта?

Ни рубля не внесши, ни полтины —

Аль считаешь всех себя дурей? —

Что же ты все бегаешь, скотина,

По просторам комнаты моей?

Что усы топорщишь, хорохорясь?

Что по шкафу ходишь моему?

Или ты совсем забыл про совесть?

Или ты не русский, не пойму?

Или нет управы супостату,

Влезшему с ногами на карниз?

Или я стерплю, прусак проклятый,

Твой безродный космополитизм?

Не надейся! В туалете зябком,

Зоркость глаза удесятеря,

Я тебя прихлопну правым тапком,

Чтоб не жил ты больше там, где я!

Маруся! ты в своем запросе

Напомнила про ночь у пруда.

Не будем забегать в вопросе —

В нем нету ясности покуда.

Скажу, чтоб не ходить кругами

(Ты знаешь, я бываю резок),—

Нам надо изменить регламент,

Учтя балансы интересов.

Ты или с Пашкой из совхоза,

Или от Пашки отделяться!

Пора по этому вопросу

Тебе, Марусь, определяться.

Ведь я ж потомственный аграрий,

А Пашка выпивши опасен…

Скажи с учетом всех реалий —

Да или нет? А я согласен.

В совхозе «Стремя коммунизма»

Подходам старым нету места!

Отчизна в рамках плюрализма

Цветет от Пленума до Съезда.

С тобой на хозрасчета рельсы

Желаю лечь, пока не помер.

Пиши. В надежде на консенсус —

Иван Авдюшкин, округ номер…

Как попал под эту я обложку,

Помню смутно. Только — кровь из носу.

— Не вертись! Держи покрепче ложку!

Жуй-глотай!

(И я глотаю слезы.)

С манных каш вытягивалось тело,

Телу на линейку не хотелось.

— Пионер, к борьбе за это дело.

Будь готов!

(Готов, куда ж я денусь!)

У нее глазищи — в лазурите,

У нее в авоське — апельсины…

— Абитуриент, билет тяните!

— Я тяну. — Вы тянете резину.

Сопки ослепительные — ах ты,

Самоволки сладкий промежуток!

— Рядовой, пять суток гауптвахты!

(Господи помилуй!)

— Есть пять суток!

И теряя строчки между делом,

И стирая годы, как сквозь терку:

— Имярек, зайдите к завотделом

На пятиминутку, на планерку!

В гроб сосновый, четырехугольный

Лягу я в неведомые годы…

— Не вертите головой, покойный!

Что вы здесь не видели?

— Свободы.