Да будет день!

Когда—то выбирала я свои пути—дороги,

Не к тем прислушиваясь сердцем голосам.

Мне диктовали: долг, необходимость и тревоги, —

Казались значимей они судьбы весам,

Чем жалкие потуги вдохновенья:

И ум ещё не развит был, и опыт мал,

Влиянье на меня имели чьи—то мненья,

И дух мой сам себя тогда не знал.

Одна лишь страсть, о коей не жалею

(И этот грех от ближних нынче не таю:

Запойным чтением я с юности болею),

Мне помогла сквозь мрак нести мечту мою.

Теперь, мне кажется, я знаю, что от жизни

Мне нужно, чтобы в ней счастливой стать:

Жизнь внутреннюю отражать свою, как в призме,

А это значит – мыслить, чувствовать, писать.

Не так существенно, на выходе что будет —

Стихи иль проза, публицистика, роман.

Надеялась на память лет, что не забудет

Она весь этот чувствами расцвеченный обман.

Откладывала вновь и вновь я срок призванья

И занималась чуждым духу ремеслом,

В своём боясь быть гостем самозваным,

Гребла то вкривь, то вкось одним веслом.

Меня, скажу по совести, и заносило:

То в грусти омут, то в отчаянья затон.

Распутав водоросли и собравшись с силой,

Плыла опять я в мир идей, где был Платон.

Предполагаю, промыслительно то было —

Сомненье, выжиданье. Долгу дань

Я отдала профессией, легко её забыла. —

Судьбы моей уже скудеет длань.

Теперь, как никогда, к своей судьбе причастна, —

Её программа не простит мне больше сбой, —

Я только—только постигаю это счастье:

Позволить наконец—то быть собой.

Кариатидою смотрю на вас, атланты,

И умиленья не скрываю больше слёз.

Господь и мне когда—то дал таланты,

Но я зарыла их на сорном поле грёз.

Теперь откапывать хожу я их ночами —

На кухне собственной, орудуя пером,

Отмаливая грех стихами и свечами,

Пока не подогнал свою ладью Харон.

Господь наш щедр, рабы его ленивы.

Рассеян взор был мой, соблазн в себе тая.

Я что—то сеяла, но так скудны поливы.

Сегодня урожай свой собираю я:

Художник из меня не получился.

Не вышел от науки кандидат.

Фотограф был, но, видно, отлучился.

Поэт – неискушённый, как примат.

Но всё ж я ремесло свое не брошу.

Пишу, годам и мненьям вопреки.

Теперь не надо быть ни для кого хорошей.

Симпатий нет у Стикса, у реки.

Она уносит всех равно бесстрастно.

И не исчезнет в ней бесследно лишь атлант.

А я пишу – «о жизни тленной и прекрасной»,

Вернуть трудом пытаясь преданный талант.

Я постигала звукопись стихов.

Они ко мне приходят тайно ночью.

А поутру, освободясь от сна оков,

Я собираю их осколки, клочья,

Чтобы сложить в причудливую быль

И незеркально отразить реальность,

Пока мой мозг реакций не забыл

На форс—мажор и просто на банальность.

Как бусы нижутся, к словам слова

Подходят иль меняются местами,

Их извлекает из шкатулки голова,

А я нижу безмолвными устами.

Останется замочком их скрепить —

Метафорой или нежданным словом,

К чьему—нибудь вниманью прикрепить,

Чтоб заиграли смыслы блеском новым.

Пора б у жизни взять тайм—аут —

К едрёне—фене все долги!

Они добьют меня, нокаут

Не за горами. И не лги,

Что изменить судьбу сумеешь

Потом, свой быт послав к чертям,

Страх перемен преодолеешь.

Вот Рубикон – твоя черта.

Брось всё, чтоб жизнь начать с начала,

С того, столь памятного сна,

Где, невесомая, летала,

Держась за краешек листа.

Там текст печатный был, я помню,

То ли стихи, а то ль роман,

Я улетала от погони,

Внизу оставив жизнь—обман

С её иллюзией свободы,

Мгновеньем счастья, бездной бед.

Пора взлетать – проходят годы

В бескрылой суетности лет.

Пора подняться мне над бытом,

Удрать с сизифовых работ,

Пока не выросли копыта,

В совсем иной водоворот,

Где мысли о насущном хлебе

Не превращают в жвачный скот,

Где белой чайкой в синем небе

Отмечен будет их полёт,

Где свежих ветров дуновенье

Развеет сонную печаль.

На лёгких крыльях вдохновенья

Ты воспаришь в родную даль,

Ту, что во внутреннем пространстве,

В твоей душе заключена.

Прощай же, рабье окаянство,

Судьба моя предрешена.

Писать! Прислушиваясь к сердцу.

Все сроки вышли, так спеши!

Но помни, в мир открывши дверцу:

Ведь он – лишь зеркало души.

Мои стихотворения —

Причуды настроения,

Мечты и упования

И разочарования.

Они приходят строчками,

Цепляются крючочками

За душу и сознание.

Они – моё призвание,

Как выяснилось – раннее,

Да выявилось ранами,

Мне жизнью нанесёнными,

К смертельным отнесёнными.

По—новому, воскресшая,

Сквозь мрак свой крест пронесшая,

Пою теперь о жизни я —

Возвышенной и низменной,

О грусти, лете—радости,

О вере в Бога, старости,

О том, как солнце всходит,

О том, что всё проходит.

О, волшебство поэзии, где слово превращает

В кристаллы образов унылое житьё,

И райское блаженство обещает,

И горя прошлого дарует забытьё!

И тянется душа вослед за словом

К возвышенным чертогам неземным,

Дни жизни озаряя светом новым

И смыслом наполняя их иным.

Не Анна, не Марина я, а Люда.

Изысков не найдёт в моих стихах гурман.

Простое, незатейливое блюдо

На полдник жизни приготовлю вам.

Образованье – высшее. Партийность – никакая.

Свободе духа массовость претит.

Лишь настроению минуты потакая,

Пишу стихи. А кто мне запретит?

Работала психологом когда—то.

В себе самой чуть—чуть разобралась.

Духовной брани мы нестойкие солдаты.

Лишь к власти над собой всегда рвалась.

Читала много. – «Чтоб не мыть посуду».

Вклад не вносила в чистоту рядов страны.

Любила жизнь. Кляла её, паскуду,

Когда беда грозила с каждой стороны.

Ждала чудес. – Ну, обчиталась в детстве сказок.

Они и были, да ждала совсем не те.

Но сверху светлых не было на то указов.

А потому жила в душевной темноте.

Но не совсем. Надежда—то светила,

Хоть свет её был слаб, чуть не угас.

Фортуна колесом как накатила, —

Немолодой уже, явился мне Пегас.

Мы с ним на пенсию одну мою, однако,

Ох, сомневаюсь, ничего, мол, проживём.

Чужую плюс кормлю ещё собаку,

Платя за гуманизм своим рублём.

Друзья—подруги – им свои стихи читаю, —

Мне говорят: пора публиковать.

Я соглашаюсь, а в уме себе считаю,

Кто сколько раз взаймы мне мог бы дать.

Вслух не прошу. – Ишь, гордая какая!

Ну, и сиди себе, не знаема никем.

Уж лучше так, чем жить в долгах, икая.

От славы в двух шагах. А, может, вдалеке.

Бывают состояния такие иногда,

Что строчки сочиняются, рифмуясь сами,

Загадочной вдруг кажется вода,

И миг отмерен вечности весами.

И надоедный лай собаки за окном

Становится иным по форме и по смыслу,

И пыльный угол посетит волшебный гном,

И изменяется теченье чувств и мыслей.

Но тонкая материя мгновения хрупка.

Вот ход часов её прервал, и он – реальность,

Хоть не было ни жеста, ни хлопка,

Мгновенно изменившего ментальность.

Во мне два мира существуют врозь.

В одном всё ясно: здесь часы, собака

Настойчиво выпрашивает кость,

Труся за женщиной до мусорного бака.

Здесь голубь никакой не символ ничего,

Здесь голубь – просто голубь и не боле.

И можно семечками покормить его

И посочувствовать нелёгкой птичьей доле.

Всё в этом мире есть: и звуки, и цвета,

И чувства есть, и славные мгновенья, —

Есть жизнь, но всё равно она – не та,

Какой её представит вдохновенье.

Не по случайности, его основа – вдох,

На выдохе – другие ощущенья.

И не сказать, чтоб мир, как таковой, был плох,

Но в нём – опасность скуки пресыщенья.

Лишь отстранясь на время от себя,

Утратив столь привычную пристрастность,

Ничей учитель, и ничей судья,

Иную к жизни чувствуешь причастность.

И невещественное что—то там, внутри.

В том месте, что душой у нас зовётся,

Взывает к жизни, рвётся – отвори! —

И успокоится, коль в слово облечётся.

От добра добра не ищут.

Есть и кров над головой,

И хоть скромная, но пища,

И луга с цветком—травой.

Есть ещё подруги—книги,

Телефон для срочных слов,

Когда душу гнут вериги,

Словно вьюки у ослов.

Тяжела своя поклажа,

А чужая, словно пух.

Жив пока, кустится лажа,

А помрёшь – в репьях лопух.

Всё чего—то улучшаем —

Внешность, статус, ум и быт.

Суетимся, поспешаем,

Пыль летит из—под копыт.

Рвёмся выбиться мы в люди,

За границы улизнуть.

Сколько сыграно прелюдий,

В эпилоге чтоб уснуть.

От добра добра не ищут,

А что есть – то берегут.

От добра стихов не пишут,

В них от хаоса бегут.

Кто пережил смертельную опасность,

Тот ежедневную хвалу возносит Богу,

Благодаря за боль, и день ненастный,

Туманом, тьмой покрытую дорогу.

Кто в суете и ложных попеченьях

Не слышал гласа своего призванья,

Своей души постигнет назначенье

И вверит Богу поздние признанья.

И оживут дремавшие таланты,

И с верой теплота души не стынет.

И выйдут балериной на пуантах

Из закулисья радости простые:

Весна, тепло, трав и деревьев зелень,

И вдохновенья плод в стихах и прозе,

Предчувствие чудес и сказочных везений,

И вновь бутон на засыхавшей было розе.

Моя проснулась летаргическая муза,

Почуяв, что пора, что впереди – закат.

То ли уздцы ослабли, то ли – узы,

То ль осознала безвозвратность я утрат…

Мой дом в пыли, совсем заброшен.

Здесь паутина по углам

Развешена, как будто броши,

И беспорядок, и бедлам.

Меня на чтенье лишь хватает

И на стихи, что по утрам,

Когда на кухне сумрак тает,

Пишу – настала их пора.

Они теперь мне слаще мёда.

Всю жизнь к стихам своим я шла.

Своё взяла в годах природа, —

В навозе жемчуг я нашла.

Пылятся всюду книги, вещи,

И хаос в кухне на столе…

А я пишу – мне сон был вещий, —

Чтоб наверстать бесплодность лет.

Мне Шестикрылый Серафим

На перепутье не являлся,

То ль разминулися мы с ним,

То ль он в потёмках обознался,

Не мне сказал: «Глаголом жги

И восставляй сердца из пепла.

Не бойся, не проси, не лги.

А чтоб душа твоя окрепла,

Ты верь – с тобою я всегда

Неразлучимо рядом буду»…

Так рассуждала я, когда

На кухне стала мыть посуду,

Колонки газовой боясь,

Что вдруг от ветхости взорвётся,

И на соседа слева злясь:

Сосед стучит. Водичка льётся,

А я опять в плену у рифм,

Остановить поток безвластна.

Гори, колоночка, гори,

Ты, как и жизнь моя, опасна.

Придёт на ум одна строка,

И я – к листочкам от посуды,

Но не додумалась пока,

Строка пришла ко мне откуда.

Быть может, Ангел мой шепнул,

А, может, и другая сущность,

Тогда кричите: «Караул!» —

Та вряд хорошему «наущит».

Но всё ж, нескромная, я льщу

Себя обманчивой надеждой:

Когда болею иль грущу,

Незримый, в кѝпенных одеждах

Со мной мой Ангел. Мой обман

Во тьме мне скрашивал дорогу.

Храни меня, мой талисман, —

Мой Ангел, приданный мне Богом.

Я расскажу тебе, как пишутся стихи.

О, творческий процесс своеобразен очень.

К больным суставам приложила на ночь лопухи,

Намеревалась спать сегодняшней я ночью.

Но после трёх Петрович разбудил,

Перелезая через сонную меня, мослами

Мои он кости хрупкие едва не раздавил.

А дальше ночь опять к Морфею нас послала.

Он лёг и захрапел, себе не дуя в ус

(Их нет, усов, и потому он в них не дует).

Лежу, но признаков бессонницы уже боюсь,

Встаю, беру блокнот и в кухоньку иду я.

И там сижу себе до птичьих голосов,

И дням прошедшим сочиняю эпитафию.

Не отношу себя к бессонной группе «сов»,

Но дорога мне дней минувших биография.

И вот уже – да здравствует рассвет!

С мешками в зеркало глядит физиономия.

Расставлены зато и многоточья все,

Да и в снотворных тоже будет экономия.

Я умерла и заново воскресла.

Теперь с трудом я понимаю тех,

Кто держится за деньги, власть и кресла,

За дым сиюминутности утех.

Открылась мне сермяжность правды жизни —

Живём СЕГОДНЯ мы – воистину лишь день.

А память и мечты, по сути, эвфемизмы,

ВЧЕРА и ЗАВТРА – жизни только тень.

Не буду я с собой теперь лукавить:

Как мало – не в годах, – а в ДНЯХ жила.

Мой день сегодняшний – вот пробный камень

Той жизни, что годами я ждала.

И если боль в ней радость перекроет,

Терпи, пройдёт, не вечна и она.

На жизнь свою грешу ещё порою,

Забыв, что жизнь – как чудо – ведь одна.

Другой, в Писанье сказано, не будет.

Живи в реальном, а не вымышленном дне.

О том, что «было», «будет» – люди судят.

«Здесь» и «теперь» всё ближе, ближе мне.

С утра никуда не спешить,

Не думать о целях и смыслах,

А жить просто так, чтобы жить,

Чтоб чувствовать, помнить и мыслить.

Я роскошь такую могу

Себе наконец—то позволить.

Общественному пирогу

Я дань отдала, и неволить

Мне душу теперь ни к чему,

И очень я этим довольна.

По сердцу лишь жить, по уму —

Вот счастье сегодня мне, вольной.

Пусть ложные солнца, огни

Морочат других, манят в бездну.

А я проживу свои дни

Свободною и бесполезной.

С утра уж задастся мой день —

В окошко мне солнце посветит,

И в форточку птаха «тень—тень»

Своё просвистит. Сколько в лете —

Теперь замечаю лишь я —

Форм, запахов, звуков и красок.

Природы мне ткань бытия

Приятней причудливых масок

Любых карнавалов людских

С игрою в людей, их позёрством,

Где новый герой – тот же скиф

С душою и дикой, и чёрствой.

Где удаль его, где разгул,

Опять отличить не смогу я.

Шум жизни похож стал на гул,

А я – я ищу жизнь другую,

Где тихо, покойно, светло,

Где книги и Лики в иконах,

Где чувств столько нежных и слов…

А шум – там, за рамой оконной.

Так хочется мне в жизни чуда!

А что на деле? – На столе

Всё та ж немытая посуда.

А мне самой – уже эн—лет.

Ещё на что—то я надеюсь,

Хоть почв и оснований нет.

Куда от них теперь я денусь —

Бездарно прожитых эн—лет?

Не из кокетства, а от страха

Боюсь озвучивать секрет:

Мечту лелею, что от краха

Спасут оставшихся эн—лет.

Для этого мне, правда, надо

Жизнь радикально изменить —

От ощущений до уклада,

Чтоб к эн—годам не семенить

С пустою – в вечность уж – кошёлкой,

Взяв в спутники себе склероз.

А чтобы золотом по шёлку

Венок успела бы из роз

Я вышить жизни в благодарность

За всё, чем так была щедра,

Чтоб предыдущих лет бездарность

Простил Господь мне у одра.

Изношенная вдрызг прошедшей жизнью,

Теперь ценю свободу, как никто.

Я помнить не хочу о катаклизмах:

Кто прошлым жив, страдает от икот.

Сегодня я забыла всё былое,

И думы тяжкие, и горечь прежних дней.

Приманкой новою в ловушку жизнь нас ловит,

И с удовольствием мы остаёмся в ней.

Свобода! Долгожданная свобода!

Я в отпуске теперь от пауков—работ.

Меня волнуют нынче сон, погода

И мелочёвка будничных забот,

Как—то: готовка, рынок, стирка

И штопка прохудившейся души.

Зато теперь живу не под копирку —

Костюм свободы вовремя мне сшит.

Могу теперь саму себя я слушать,

А не давить: отстань, уйди, потом.

От грубых звуков жизни мои уши

Давно устали. Нет заслуги в том,

Что столько времени я внешний шум терпела,

А голос внутренний со временем хирел.

Душа, как в клетке соловей, не пела,

И свет её меня совсем не грел.

Судьба отвесила пощёчину крутую,

И пессимизм мой, как рукой сняло.

О том, что жизнь не вечна, памятуя,

Очнулась я, меня тут прорвало.

Я поняла, как жизнью дорожила.

Свобода в ней, как воздух, мне нужна.

Свою нашла я золотую жилу.

Теперь на пользу даже мне нужда,

Сомненья, неудачи и ошибки, —

Всё в жилу мне, поскольку она есть.

Эй, вы, залётные, пожалуйста, не шибко

Меня несите в лето с цифрой шесть

Я не жила, а, словно срок свой «чаля»,

Когда сниму хомут долгов, ждала.

Не миновала ни одной людской печали,

И временами даже счастлива была.

Но что такое счастье без свободы?

Оно исчезнет, как нечаянная весть.

В свои теперь я понимаю годы:

Сама свобода – счастье уже есть.

Насиловать не надо ум и волю,

Снять с чувств своих привычную узду:

Гуляют пусть теперь на вольном поле,

Порой платя стихами свою мзду.

Теперь я никуда не тороплюсь,

Поскольку ясно уже: всюду опоздала.

Устала от работ, людей, – без сил валюсь,

Как будто только что приехала с вокзала.

И вместо вереницы дел, людей

Приятны только: мельтешенье мыслей,

Игра воображенья, мир идей —

Как после ливней радуг коромысла.

Мне некуда спешить и нечего терять,

Помимо прошлого, иллюзий и здоровья.

Приходится хоть с грустью, но принять —

За счастье малое большой платила кровью.

Не стоит больше тратить сил на суету.

Жди знаков: жизнь сама тебя направит.

А если выберешь ты вдруг стезю не ту, —

Судьба своим пинком твой путь подправит.

Я – «нащёвница», «напирожковница».

Не готовлю еду себе не из лени я.

И не тешу себя, что исполнятся

Все мечты мои по щучьим велениям.

Просто мне с утра что—то пишется,

Вдохновенье на рифмы расщедрилось,

И взалкáла иной нынче пищи я —

Пегас—лошадь улыбкой ощерилась.

Вот исчерпаю все рифмы со строчками,

Тогда в гости пойду – звали к пище ведь.

Как коза—дереза, всё листочками

Я питаюсь, покуда мне пишется.

Не славы я хочу, но больше – пониманья.

Не нужен мне людской такой контрастный душ:

То равнодушья холод, а то восторг признанья.

Дороже мне настрой созвучных близких душ.

Я разделила б с ними и свой восторг и горе,

Листали б вместе мы альбом картинок бытия,

Превратностей судьбы, волнений жизни моря,

Чтоб в нём не одиноко так барахталась бы я.

Лишь когда туманный смысл

Жизни начал проясняться,

Проявилась в рифмах мысль:

Стал Пегас ко мне являться.

Хоть Пегас, я знала, – конь,

Только с крыльями, летящий, —

Врут, стихия он, огонь,

Оборотень настоящий.

То прикинется котом,

То цветком в траве увядшей,

То собакою, хвостом

Мне навстречу завилявшей.

Даже стаею ворон,

Золотой в закатном солнце.

Бесшабашный ветрогон,

Что стучишь в моё оконце?

У меня ведь уйма дел,

Мне ведь хлеб насущный нужен.

Это просто беспредел —

Рифмы плесть, забыв про ужин.

Дни мои не так легки,

Да и я сама не агнец.

Вот сижу, пишу стихи. —

Это, знаете, диагноз…

Жизнь в полтинник моя дала трещину, —

Я судьбы получила затрещину.

Поболела какую—то малость я,

А потом, ничего, оклемалася.

Стала книжки опять я почитывать,

Капитал своих лет пересчитывать.

Их не так уж годков, чтобы слишком—то,

Но зато кое—что стало слышимым,

Что за чаем, как пить дать, за утренним

Мне нашёптывал голос мой внутренний:

Чем попало теперь не питайся ты,

Быть собою под старость пытайся хоть,

Хучь стихи сочиняй, а хучь – повести.

Не торгуйся, как прежде, ты с совестью.

Наступать на себя не полезно ведь, —

То чревато тоской и болезнями.

А и правда твоя, голос внутренний,

Задавила себя, как полуторкой.

День другою наполнится сущностью.

Мне успеть бы рукою трясущейся

Кубок жизни – какое там! – рюмочку

Выпить с радостью, а не в угрюмочку.

Потому ведь бывало так муторно —

Глас годами не слышала внутренний.

Жизнь начну с понедельничка новую —

Припоздавшую, но нехреновую.

Что завораживает больше: ритм твой или рифма?

Я натыкаюсь, как пловец на рифы,

На те метафоры и образы, у коих

Так спрятан смысл, как бы зимы рукою

Засыпан основательно он снегом

(Буксует мозг, не тянет смысл телега), —

Как кость, которую лишь нюх собачий

В снегу учуять может, если нет, иначе

Она останется в сугробе до весны.

Но смысл уже, едва проникнув в сны,

Мешает спать и заставляет снова

Читать, разгадывать твой образ, слово.

Колодец бо глубок, но коротка верёвка.

Порой почудится над смыслом лишь издёвка,

Но чаще, всё ж, наоборот, – прозренье

Моё сомнительное поражает зренье.

Тогда откладываю книгу я, но не для

Того, чтоб не читать, но взгляд замедлить,

Продлить прекрасное мгновение познанья.

Но ты не слышишь запоздавшие признанья.

Неточность вышла, то ль с рожденья датой,

Не то с судьбой моей, не сбывшейся когда—то.

Когда, дань страсти отдавая увлеченьям,

Плыла не против я, но больше вдоль теченья.

Нам не дано, как видно, пересечься было,

Да и была б, скорее, встреча та унылой:

Ты, бывший зэк, – бог образа и слова,

А я – ошибка замысла и Божьего улова.

Мой скуден путь был до креста и храма.

Убогая без Бога лет прошедших панорама.

Сегодня, благодарная, к Нему я обращаюсь,

Что через книги хоть теперь с тобой общаюсь,

Расставшись навсегда и с юностью, и с томностью.

И в этом тоже был, наверно, Божий Промысел…

Цежу за строчкой строчку, как вино, —

Прочувствовать, постичь, не проколоться б.

Понять их смысл – что заглянуть на дно

Загадочного тёмного колодца,

Когда нет зеркала вокруг или стекла,

В котором отразить душа себя могла бы.

Она от ноши жизни затекла,

Средь суеты и бед чуть не забыв о главном

Своём предназначенье – отражать,

Свою канву в рисунок дней вплетая;

Беременеть, вынашивать, рожать

Живое слово – чтоб сама была живая.

Не знаю, как сбываются желанья,

Как исполняются надежды и мечты,

И обрастают плотью предсказанья,

Ни я не знаю этого, ни ты,

Судьбы своей случившейся везунчик.

Предчувствий раб иль воли и труда?

Рискач, смельчак, способный на безумство,

Идущий прямо к цели, лишь туда,

Способный видеть цель через туманы,

Невзгоды, трудности, преграды и года.

Рукой судьбы ведом? Самообманом?

Мечты других летучи, как вода.

Вон сколько в небе облаков из пара, —

То бывшее дыхание мечты.

Везенья не хватило им иль жара

Души, поддержки неба, красоты?..

Они плывут, вчерашние надежды,

В морозном небе, первозданны и чисты,

Не ставшие ни плотью, ни одеждой,

И с грустью смотрим вслед им – я и ты.

Жизнь подытожил стопкой книг.

Прочли. Понравилось. Забыли.

Прекрасен был букет, но сник,

И на бессмертнике – слой пыли.