Да будет праздник

1

За столиком пиццерии “Джерри-2” в Ориоло-Романо собрались Звери Абаддона.

Их предводитель, Саверио Монета по кличке Мантос, нервничал.

Дела были плохи. Если не восстановить контроль над сектой, сегодняшняя сходка Зверей вполне могла оказаться последней.

Началось все с Паолино Шалдоне по кличке Жнец. Он ни с того ни с сего бросил их и переметнулся к Сынам Апокалипсиса, группе сатанистов из Павии. Несколько недель спустя Антонелло Аньезе по прозвищу Мольтен купил подержанный “Харлей-дэвидсон” и примкнул к Ангелам Ада в Субиако. А потом еще и Пьетро Фаучи по кличке Ноосферату, правая рука Мантоса и отец – основатель Зверей, женился и открыл магазин слесарного инструмента в Абетоне.

Они остались вчетвером.

Нужно было провести с адептами очень серьезный разговор, укрепить их боевой дух и озаботиться вербовкой новых членов.

– Мантос, ты что будешь? – спросила Сильвиетта, весталка группы. Кожа да кости, глаза навыкате под тонкими, слишком высоко начерченными на лбу бровями. В ноздре и посередине нижней губы по серебряному колечку.

Саверио мельком взглянул в меню:

– Не знаю… Маринару? Нет, не стоит, от чеснока изжога потом начнется… Ладно, давай папарделле.

– Их тут делают по-простецки, но вкусно! – одобрил выбор шефа Роберто Морсилло по кличке Мердер, толстяк ростом под два метра, с длинными, выкрашенными в черный цвет волосами и в заляпанных очках на носу. На нем была рваная футболка группы Slayer. Родом из Сутри, изучал право в Риме и подрабатывал в супермаркете “Брикоцентр” в Ветралле.

Саверио оглядел учеников. Несмотря на то что все разменяли тридцатник, выглядели они как тусняк горе-металлистов. А ведь он только и делал, что внушал: “Вы должны выглядеть как нормальные люди, чтоб я больше не видел этих пирсингов, татуировок, заклепок…” Но все впустую.

“Других у меня нет”, – со вздохом подумал он.

Мантос поднял глаза и наткнулся на свое отражение в зеркальной рекламе пива “Моретти”, висящей на стене за стойкой пиццерии. Сухопарый, метр семьдесят два, очки в металлической оправе, темные волосы с аккуратным пробором налево. Застегнутая на все пуговицы синяя рубашка с короткими рукавами, темно-синие вельветовые штаны и пара кожаных мокасин.

“Обычный парень”. Как все великие паладины Зла: Тед Банди, Андрей Чикатило, Джеффри Дамер – каннибал из Милуоки. Люди, которым ты не подал бы и лиры, повстречай их на улице. А они-то и были избранными сынами Дьявола.

“Что бы сделал на моем месте Чарли Мэнсон, имей он таких непутевых учеников?”

– Учитель, нам надо с тобой поговорить… Мы тут подумали насчет секты… – опередил его Эдоардо Самбреддеро по кличке Зомби, четвертый член группы, тощий тип, которому нельзя было чеснок, шоколад и газированные напитки, потому что его с рождения мучили спазмы пищевода. У себя в Манциане он помогал отцу – электрику. – Формально мы как секта не существуем.

Саверио догадывался, куда клонит ученик, но сделал вид, что не понимает:

– Ты о чем?

– Когда мы принесли клятву на крови?

Саверио пожал плечами.

– Пару лет назад.

– В интернете, например, о нас никто не вспоминает. А о Сынах Апокалипсиса твердят повсюду, – прошептала Сильвиетта так тихо, что никто ее не услышал.

Зомби принялся буравить себе хлебной палочкой лоб:

– Что мы устроили за все это время?

– Из всего обещанного тобой – что мы организовали? – подхватил Мердер. – Человеческих жертвоприношений так и не было, а ты говорил, что их будет тьма. А обряды посвящения с девственницами? А сатанистские оргии?

– Положим, человеческое жертвоприношение было, и еще какое, – раздраженно возразил Саверио. – Может, оно и не удалось, но обряд мы совершили. И оргию тоже. В ноябре прошлого года Мердер в поезде по пути в Рим познакомился с Сильвией Бутти, студенткой факультета психологии из провинции. У них нашлось много общего: любовь к команде “Лацио”, фильмы ужасов, Slayer, Iron Maiden и вообще старый добрый хеви-метал восьмидесятых. Они начали общаться в чате и встречаться на виа дель-Корсо по субботам после обеда.

Идею принести Сильвию Бутти в жертву Сатане в лесу под Сутри подал Саверио.

Имелась лишь одна загвоздка. В жертвы годилась только девственница.

Мердер за это поручился:

– Чего я с ней только не вытворял, но, когда попытался трахнуть, получил отпор.

– Тебе не приходило в голову, – хихикнул Зомби, – что, может, она просто не хочет трахаться с таким жирдяем?

– Кретин, она дала обет целомудрия. Эта девица стопроцентная девственница. И потом, уж извините, если вдруг и нет, что тут такого страшного?

Саверио, наставник и теоретик группы, встревожился:

– Ничего хорошего, знаешь ли. Жертвоприношение окажется бесполезным или, еще хуже, обернется против нас. Силы ада, не получив желаемого, могут ополчиться на нас и уничтожить.

После многочасовых обсуждений и поисков в интернете Звери постановили, что непорочность жертвы не является решающим моментом. После чего разработали план.

Мердер пригласил Сильвию Бутти на пиццу в Ориоло-Романо. Там он устроил ей ужин при свечах: рисовые крокеты, треска в кляре и огромная кружка пива, в которой растворил три таблетки рогипнола. К концу ужина студентка едва держалась на ногах и бормотала что-то невразумительное. Мердер погрузил ее в машину и под предлогом встречи рассвета на озере Браччано отвез ее в Сутрийский лес. Звери Абаддона соорудили там из блоков туфа жертвенный алтарь. Девушку, в полубессознательном состоянии, раздели и положили на него. Саверио призвал Сатану, отрубил голову курице и окропил свежей кровью голое тело студентки, после чего все ее отымели. Затем вырыли яму и закопали девицу заживо. Обряд был совершен, секта начала свой путь по мрачным просторам Зла.

Затруднение возникло три дня спустя. Звери выходили из кинотеатра “Фламинго”, посмотрев фильм “Не открывайте ту дверь. Начало”, и тут обнаружили Сильвию. Закланная жертва сидела на садовой скамейке и уплетала пиццу. Она смутно помнила подробности вечера, но у нее осталось впечатление, что провела она его неплохо. Очнувшись и обнаружив себя закопанной, рассказала Сильвия, она просто разрыла землю и выбралась на поверхность.

Саверио зачислил Сильвию в официальные жрицы секты. Несколько недель спустя она переехала жить к Мердеру.

– Да уж, оргию вы устроили, – смущенно кивнула Сильвиетта. – Вы мне сто раз о ней рассказывали.

– Да, но ты не была девственницей. Следовательно, чисто технически месса не состоялась… – возразил Зомби.

– Да с чего вы вообще взяли, что я девственница? Первый раз я…

Саверио ее прервал:

– Как бы то ни было, это был сатанистский обряд…

– Ладно, с жертвоприношением понятно, – отрезал Зомби. – Кроме него, что мы сделали?

– Перерезали горло куче овец. Так или нет?

– А еще?

Мантос невольно повысил голос:

– Еще?! Еще надписи на эстакаде в Ангуиллара-Сабациа!

– Ну-ну. А ты знаешь, что Паолино с парнями из Павии вспорол брюхо монашке?

Единственное, что сумел сделать предводитель Зверей Абаддона, – это осушить залпом стакан воды.

– Мантос? Ты меня слышал? – Мердер поднес руку к уху. – Они вспороли брюхо пятидесятивосьмилетней монашке.

Саверио пожал плечами:

– Пустые россказни. Паоло хочет нас поддеть, он жалеет, что ушел. – Но что-то ему подсказывало, что это не пустые россказни.

– Ты новости смотришь или нет? – не отставал Мердер. – Помнишь ту монашку из Кайанелло, ее обезглавленное тело нашли под Павией?

– Ну и?..

– Это сделали Сыны Апокалипсиса. Они подобрали ее на автобусной остановке, а потом Куртц секирой отрубил ей голову.

Саверио терпеть не мог Куртца, главаря павийских Сынов Апокалипсиса. Вечно первый ученик. Вечно всех затыкал за пояс. Браво, Куртц! Ты лучше всех!

Саверио провел ладонью по лицу:

– Ладно, народ… Не забывайте все же, что у меня был довольно тяжелый период. Рождение близнецов. Проклятая ссуда за новый дом.

– Кстати, как там малыши? – спросила Сильвиетта.

– Это две прорвы. Жрут и срут. И по ночам спать не дают. Еще и краснуху подхватили. Прибавьте к этому, что отцу Серены прооперировали шейку бедра, и теперь вся мебельная фабрика висит на мне. Скажите, как тут заниматься делами секты?

– Слушай, у тебя в магазине есть что-нибудь за полцены? Надо прикупить трехместный диван, мой мне кот испоганил, – спросил Зомби.

Предводитель Зверей не слушал, он думал о Куртце Минетти. Метр с кепкой. Профессия – кондитер. При этом уже успел поджечь продавца “Кирби”, а теперь вот снес голову монашке.

– Что тут говорить, неблагодарные вы существа. – И он указал пальцем на каждого. – Я расшибся в лепешку ради секты. Если бы я не посвятил вас в культ преисподней, вы бы так и продолжали читать “Гарри Поттера”.

– Да, Саверио, но и ты нас пойми. Мы верим в нашу группу, но так не может больше продолжаться. – Мердер нервно хрустнул хлебной палочкой. – Давай забудем все и останемся друзьями.

Предводитель Зверей раздраженно хлопнул ладонями по столу.

– Вот что. Дайте мне неделю. Уж в этом-то вы мне не откажете.

– И что ты намерен делать? – спросила Сильвиетта, теребя колечко на губе.

– Я разрабатываю суперакцию. Очень опасную миссию… – Он сделал паузу. – Только потом чур не идти на попятную. Болтать-то все мастаки. А как дойдет до риска… – Он сделал жалобный голосок: – “Не могу, извини… У меня семейные проблемы, мать болеет… Я должен работать”. – Тут Саверио выразительно посмотрел на Зомби, тот виновато понурил голову над тарелкой. – Нет. Рискуют все на равных.

– Не расскажешь нам чуть-чуть? – робко спросил Мердер.

– Нет! Могу вам только сказать, что это операция, которая враз вознесет нас на вершину топ-листа сатанистских сект Италии.

Сильвиетта коснулась его запястья:

– Мантос, ну, пожалуйста, расскажи хоть что-нибудь. Я сгораю от любопытства…

– Я же сказал – нет! Потерпите. Если через неделю я не принесу вам серьезный проект, тогда всем спасибо, пожмем друг другу руки и распустим секту. Идет? – Саверио поднялся на ноги. Черные глаза будто налились кровью, отражая огонь, играющий в печи пиццерии. – Теперь воздайте почести учителю!

Адепты склонили головы. Их предводитель возвел глаза к потолку и широко развел руки.

– Кто ваш духовный отец?

– Ты! – хором ответили Звери.

– Кто начертал Скрижали Зла?

– Ты!

– Кто преподал вам Литургию Тьмы?

– Ты!

– Кто заказывал папарделле с зайчатиной? – спросил официант, подошедший с веером дымящихся тарелок в руках.

– Я! – протянул руку Саверио.

– Осторожно, горячо.

Предводитель Зверей Абаддона уселся и в молчании принялся за еду.

2

В полусотне километров от пиццерии “Джерри-2”, в Риме, столице Италии, раритетная трехскоростная “веспа”, тарахтя, взбиралась по Монте-Марио. На ней сидел известный писатель Фабрицио Чиба. Он встал на светофоре, а на зеленый свет повернул на виа делла-Каммиллучча. Проехав два километра, он затормозил перед распахнутыми железными воротами. Рядом висела латунная табличка с надписью “Вилла Малапарте”.

Чиба включил первую передачу и приготовился было одолевать поднимающуюся вверх к усадьбе гравийную дорожку, как перед ним выросла горилла, втиснутая в серый фланелевый костюм:

– Эй! Извините! Вы куда? У вас есть приглашение?

Писатель снял шлем-котелок и принялся рыться в карманах мятой куртки.

– Боюсь, что нет… Похоже, оставил дома. Громила перекрыл путь, широко расставив ноги:

– Тогда вам сюда нельзя.

– Меня пригласили на…

Вышибала вытащил листок и нацепил маленькие очки в толстой оправе:

– Как, вы сказали, ваше имя?

– Я еще не сказал. Чиба. Фабрицио Чиба.

Тип стал проверять список, водя по нему указательным пальцем и отрицательно покачивая головой.

“Он меня не узнал”. Фабрицио это не то чтобы очень задело. Ясно, что этот мордоворот книг не читает, но, черт побери, телевизор-то он смотрит? Чиба вел в среду вечером по третьему каналу передачу под названием “Преступление и наказание” – как раз для таких типов.

– Сожалею. Ваше имя в списке не значится.

Писатель приехал сюда на презентацию нового романа нобелевского лауреата Сарвара Соуни “Жизнь в мире”, опубликованного “Мартинелли” – тем же издательством, где печатался и он сам. В возрасте семидесяти двух лет, написав два тома толщиной с учебник римского права, Соуни получил премию Шведской академии. Чиба должен был принимать гостей на пару с Джино Тремальи, заведующим кафедрой англо-американской литературы в римском университете Сапиенца, но старого зануду позвали лишь затем, чтобы придать мероприятию официальности. Препарировать роман и растолковать его сокровенные тайны римской публике предстояло Фабрицио, общепризнанному знатоку и любителю высокой культуры.

Чиба начинал всерьез заводиться:

– Послушай. Если ты оставишь в покое список и глянешь в приглашение, такой белый листочек прямоугольной формы, которого у меня, к несчастью, с собой нет, то обнаружишь там мое имя, поскольку именно я – ведущий вечера. Если хочешь, я уйду. Но когда меня спросят, почему я не пришел, я скажу, что… Твоя фамилия как?

К счастью, тут материализовалась одна из распорядительниц, со светлым каре и в синем костюме. Увидав за рулем старинного мотороллера своего любимого писателя, с этим его непослушным вихром и огромными зелеными глазами, она чуть не упала без чувств:

– Пропусти его! Сейчас же! – заверещала она. – Ты что, не видишь? Это Фабрицио Чиба! – Затем на не гнущихся от волнения ногах она подошла к писателю: – Страшно извиняюсь. Господи, как неловко! Я сгораю со стыда! На секундочку отошла, а тут вы… Простите, ради бога… Я…

Фабрицио одарил девушку удовлетворенной улыбочкой.

Хостесс посмотрела на часы:

– Уже очень поздно. Вас наверняка заждались. Езжайте, езжайте, прошу вас. – Она ткнула вышибалу и, когда Фабрицио проезжал мимо, крикнула ему вслед: – Подпишете мне потом книгу?

Чиба оставил “веспу” на парковке и направился к вилле легкой походкой бегуна на средние дистанции.

Фотограф, до сих пор маскировавшийся в тени лавровой изгороди, показался на аллее и побежал ему навстречу:

– Фабрицио! Фабрицио, ты меня помнишь? – Он догнал писателя. – Мы как-то ужинали в Милане в той остерии… “Общество мореходов”… Я тебя пригласил в свое даммузо на Пантеллерии, и ты сказал, что, может, и приедешь…

Писатель поднял бровь и изучающе поглядел на облезлого стилягу, со всех сторон обвешанного фотоаппаратами:

– Конечно помню, дружище… – Чиба понятия не имел, что это за тип. – Только сейчас поздно, извини. В другой раз. Меня ждут…

Фотограф не отставал:

– Слушай, Фабрицио, пока я чистил зубы, мне пришла в голову гениальная мысль: щелкнуть тебя пару раз на незаконной свалке…

Редактор “Мартинелли” Леопольдо Малагó и руководитель пресс-службы Мария Летиция Каллигари уже поджидали Чибу в дверях виллы Малапарте, поторапливая его жестами.

Фотограф, с пятнадцатью кило аппаратуры на шее, с трудом поспевал за ним, но не сдавался:

– Необычная… сильная вещь… Горы мусора, крысы, чайки… Понимаешь? Пятничный выпуск “Репубблики”…

– В другой раз, извини. – И Чиба сделал последний рывок к тем двоим.

Фотограф, обессилев, остановился, схватившись за селезенку:

– Я могу позвонить тебе на днях?

Писатель не удостоил его ответа.

– Фабрицио, ты в своем духе… Индиец уже час как здесь. Этот зануда Тремальи хотел начать без тебя. – Малаго подталкивал Чибу в сторону зала, а Каллигари тем временем заправляла ему рубашку в штаны, бормоча:

– Господи, как ты одет! Вид как у оборванца. Зал битком набит. Даже мэр тут. Застегни ширинку.

Фабрицио Чибе был уже сорок один год, но он для всех был “молодым писателем”. Этот эпитет, регулярно повторяющийся в печати и других массмедиа, оказывал чудотворное действие на его внешность. Фабрицио нельзя было дать больше тридцати пяти. Худой и подтянутый без всяких спортзалов. Напивался каждый вечер, но живот оставался плоским как доска.

Полная противоположность своего редактора, Леопольдо Малаго по прозвищу Лео. Малаго было тридцать пять лет, а выглядел он самое меньшее на десять лет старше. Волосы он растерял в юные годы, череп покрывал тонкий пушок. Позвоночный столб искривился, переняв очертания спинки кресла от Филиппа Старка, в котором Лео проводил по десять часов в день. Щеки сделались дряблыми и скорбными складками нависали над тройным подбородком. Бороде, которую он себе отрастил, не хватало густоты, чтобы скрыть от глаз эту бугристую область. Пузо круглилось, словно накачанное насосом. “Мартинелли” не считалось с расходами в том, что касалось питания своих редакторов. Благодаря особой кредитной карте они могли под видом деловых обедов для писателей, бумагомарателей, поэтов и журналистов производить опустошительные набеги на самые шикарные рестораны. В результате такой политики редакторы “Мартинелли” представляли собой сборище ожиревших гурманов, в венах которых молекулы холестерола плавали целыми звездными скоплениями. В общем, Лео, несмотря на изящные очки в черепаховой оправе и бороду, делавшие его похожим на нью-йоркского сефарда, и на мягкие костюмы болотного цвета, в любовных делах приходилось рассчитывать скорее на свою должность, отсутствие предрассудков и твердолобую настойчивость. Другое дело женщины в “Мартинелли”. Они приходили в издательство невзрачными секретаршами и за годы на боевом посту непрерывно совершенствовали свои прелести благодаря огромным вложениям в их внешность. В пятьдесят лет, особенно на ответственных должностях, они становились лощеными красотками без возраста, показательный пример чего как раз являла собой Мария Летиция Каллигари. Никто не знал, сколько ей лет. Кто говорил, что ей шестьдесят, но она хорошо сохранилась, а кто – что тридцать, но она кажется старше своих лет. У нее никогда не было с собой документов. Злые языки утверждали, что она не водит машину, чтобы не носить права в сумочке. До Шенгенского соглашения на Франкфуртскую книжную ярмарку она ездила одна, чтобы никто не мог подглядеть ее паспорт. Но однажды она все-таки допустила оплошность. Как-то вечером на Туринском книжном салоне она проговорилась, что была знакома с Чезаре Павезе[2].

– Ради бога, Фабрицио, не нападай сразу на беднягу Тремальи, – попросила его Мария Летиция.

– Давай, вперед. Разбери нам индийца по косточкам. – Малаго подтолкнул Фабрицио к конференц-залу.

Чиба имел в запасе трюк, чтобы подзарядиться перед выходом на арену. Он думал о Мухаммеде Али, великом боксере, о том, как тот выбегал на ринг с криками: “Я его уничтожу! Я уложу его раньше, чем он успеет взглянуть на меня”. Фабрицио пару раз подпрыгнул на месте, размял шею, взлохматил волосы и, заряженный как батарейка, вошел в большой, расписанный фресками зал.

3

Предводитель Зверей Абаддона сидел за рулем своего “форда-мондео”, застрявшего в пробке в сторону Капраники. Расположенные на этом отрезке трассы торговые центры работали допоздна, отчего здесь всегда были заторы. Обычно стоять в пробке Саверио не слишком утомляло, это был единственный момент в течение дня, когда он мог спокойно подумать о своих делах. Однако сейчас он страшно опаздывал. Серена ждала его к ужину. И еще надо было заехать в аптеку за жаропонижающим для близнецов.

Саверио думал о собрании. Ситуация складывалась скверная, и, как обычно, он сам нажил себе эту головную боль. Зачем было говорить Зверям, что если через неделю он не принесет проект, то распустит секту? У него не было на сей счет самой завалящей идеи, а для подготовки сатанистской акции, как известно, требуется время. Последнее время он пытался что-нибудь придумать, но безрезультатно. На фабрике этот месяц распродаж был сущим адом. С утра до вечера торчать там со старикашкой, который начинал доставать тебя, только ты пытался перевести дух.

То есть одна мыслишка было появилась: осквернить кладбище Ориоло-Романо. На первый взгляд – отличная операция. Если все грамотно провернуть, могло получиться вполне сносно. Но, поразмыслив получше, Саверио решил оставить эту мысль. Во-первых, перед кладбищем двигается нескончаемый поток машин, значит, идти туда надо поздней ночью. Ограждение выше трех метров и сверху усыпано осколками бутылок. У ворот тусуются шайки подростков и иногда вдобавок стоит фургончик с горячими закусками. На территории кладбища живет сторож, выживший из ума бывший карабинер. Действовать надо бесшумно, но, поднимая могильные плиты, вытаскивая гробы, доставая кости и складывая из них башни, поневоле какой-то шум произведешь. Саверио даже подумывал, не распять ли экс-карабинера головой вниз на фамильном склепе Мастродоменико, семьи его жены.

Слишком хлопотно.

Зазвонил сотовый. На дисплее высветилось: “СЕРЕНА”.

Саверио Монета опять наплел про партию турнира Dungeons & Dragons[3]. Уже давно, чтобы сохранить в тайне свою сатанистскую деятельность, он сочинял, что стал чемпионом ролевых игр. С этой басней он долго не продержится. Серена что-то подозревала и оттого терроризировала супруга вопросами, желая знать, с кем он играет, выигрывает или нет… Чтобы успокоить ее, однажды Саверио организовал у себя дома “игру” с участием Зверей. Но когда жена увидала Зомби, Мердера и Сильвиетту, то вместо того, чтобы успокоиться, она стала еще более скептичной.

Саверио сделал глубокий вдох и ответил:

– Дорогая, знаю, задерживаюсь, но я уже еду. Ужасные пробки. Наверное, где-то авария.

Серена ответила со свойственным ей тактом:

– Ты что, совсем сбрендил?

Саверио врос в сиденье “мондео”.

– Что такое? Что я сделал?

– Тут тип из DHL с огроменной посылкой. Требует триста пятьдесят евро. Говорит, что для тебя. Мне как – платить?

“О боже, привезли Дюрандаль”.

Саверио купил на интернет-аукционе точную копию меча Роланда, паладина Карла Великого. Легенда гласит, что до него меч принадлежал самому Гектору Троянскому. Но этот олигофрен Мариано, консьерж их дома, должен был перехватить курьера, чтобы Серена не узнала о мече.

– Да, да, заплати, как приеду, сразу верну тебе деньги, – сказал Саверио с притворным спокойствием.

– Ты спятил? Триста пятьдесят евро! Да что ты такое купил? – Серена обернулась к курьеру: – Вы не объясните, что там в коробке?

Страдая от выброса соляной кислоты, который жег ему стенки желудка, великий магистр Зверей Абаддона спрашивал себя, какого хрена он выбрал себе столь мучительную жизнь. Он сатанист. Человек, влекомый неведомым, темной стороной вещей. Но в этот момент темного и неведомого в его жизни только и было что причина, побудившая его в свое время броситься в объятия к этой гарпии.

– Так что в этом бауле? – спросила Серена посыльного из DHL.

Издалека послышался голос курьера:

– Послушайте, уже поздно. В накладной все указано.

Саверио тем временем стучал затылком по подголовнику и бормотал:

– Дурдом… дурдом…

– Тут указано, что отправитель – The Art of War, Казерта… Меч?!

Саверио закатил глаза и усилием воли подавил рвущийся наружу вой.

– Зачем тебе меч?

Мантос тряхнул головой. Правый зрачок поймал в фокус огромный щит справа от дороги.

– Это подарок, Серена. Сюрприз. Как ты не поймешь? – Голос поднялся на пару октав.

– Но для кого? По-моему, ты свихнулся.

– Для кого? Для кого он мог бы быть?! Попробуй догадаться!

– Почем я знаю…

– Для твоего отца!

Секундное молчание.

– Моего отца?! И что он будет делать с этим мечом?

– Что, что… Над камином повесит, что же еще?

– Над камином? Ты имеешь в виду домик в горах? В Роккаразо?

– Ну.

Голос Серены мгновенно смягчился:

– Правда?.. Как трогательно… Не ожидала от тебя такой заботы об отце. Временами ты меня поражаешь, котик.

– Ладно, пока, нельзя в машине по сотовому говорить.

– Хорошо. Только приезжай поскорее.

Саверио закончил разговор и швырнул трубку в бардачок.

4

В конференц-зале виллы Малапарте было не протолкнуться. Люди стояли даже в боковых проходах. Несколько студентов сидело скрестив ноги прямо на полу перед столом выступающих. Другие устроились на подоконниках. Странно, что никто не висел на люстрах муранского стекла.

Как только первый из фотографов заметил писателя, защелкали вспышки. Триста человек разом обернулись, и на мгновение воцарилась тишина. Затем по рядам поднялся гул голосов.

Чиба шел, выдерживая на себе взгляды шестисот глаз. Он было замешкался, опустил голову, тронул мочку уха и сделал испуганный взгляд, стараясь выглядеть слегка неуклюжим и смущенным. Инопланетянин, телепортированный из пещер Венеры. Языком тела он недвусмысленно говорил: “Я величайший писатель на планете, однако же и мне случается опаздывать, потому что, несмотря ни на что, я нормальный человек, как ты и он”. Он выглядел в точности так, как хотел выглядеть. Молодой, беспокойный, витающий в облаках. В заношенном на локтях, явно вместо шкафа хранимом в банке из-под варенья твидовом пиджаке и бесформенных, на пару размеров больше нужного штанах (Фабрицио заказывал их себе в кибуце на Мертвом море), в жилете из благотворительного магазинчика в Портобелло, в старых Church’s на ногах, подаренных еще на защиту диплома, со слегка крупноватым для его лица носом и этой копной непослушных волос, спадающих на зеленые глаза. Звезда. Английский актер, наделенный даром писать как бог.

Шествуя к столу, Фабрицио изучил состав партера. Навскидку выходило десять процентов официальных лиц, пятнадцать процентов журналистов и фотографов, добрых сорок процентов – студенты, вернее, студентки с играющими гормонами, и тридцать пять – мымры на пороге менопаузы. Затем он прикинул процентное соотношение своих книг и книг индийца, прижимаемых к груди этими славными людьми. Элементарно. Его книга бледно-голубого цвета с кроваво-красным заголовком, у индийца книга белая с черными надписями. Больше восьмидесяти процентов обложек было небесного цвета! Чиба пробрался через последние ряды публики. Кто-то пожимал ему руку, кто-то по-братски хлопал по плечу, словно он вернулся с “Острова звезд”[4].

Наконец Чиба дошел до стола президиума. Индийский писатель сидел в центре. Он походил на черепаху, которую вынули из панциря и облачили в белую тунику. На безмятежном лице за стеклами очков в черной оправе отрешенно поблескивали небольшие глаза. Каскад ниспадающих на спин у черных волос позволял не спутать его с египетской мумией. Заметив Фабрицио, индиец слегка кивнул и сложил ладони в знак приветствия. Но внимание Чибы было приковано к сидящей рядом с Соуни особе женского пола. Возраст около тридцати. Помесь кровей. Полуиндианка, полуевропейка. Она могла бы быть фотомоделью, но изящные очки на курносом носике придавали ей вид молодой учительницы. Китайская палочка зафиксировала в художественном беспорядке длинные волосы. Отдельные пряди цвета мазута спускались на тонкую шею. Над острым подбородком спелой сливой рдел маленький рот с пухлыми рассеянно приоткрытыми губами. На ней была белая льняная блузка, расстегнутая ровно настолько, чтобы обнажилось прелестное декольте, не слишком маленькое и не слишком пышное.

“Третий номер”, – прикинул Фабрицио.

Руки бронзового цвета заканчивались тонкими запястьями в тяжелых медных браслетах. Пальцы же заканчивались покрашенными черным лаком ногтями. Усаживаясь на свое место, Фабрицио бросил взгляд под стол, чтобы увериться, что там у нее тоже все в порядке. Из-под темной юбки виднелись изящные ножки. Узкие ступни были перетянуты ремешками греческих сандалий, ногти на ногах того же оттенка, что и на руках. Кто эта богиня, снизошедшая с Олимпа?

Тремальи, сидевший слева, поднял строгий взгляд от своих листков.

– Что ж, синьор Чиба наконец удостоил нас своим появлением… – Он выразительно посмотрел на часы. – Полагаю, если вы, конечно, не против, что можно начинать.

– Я не против.

Говоря начистоту, уважаемый профессор Тремальи сидел у Фабрицио Чибы в печенках. Он никогда не нападал на него в своих язвительных рецензиях, но ни разу и не похвалил его. Для профессора Тремальи творчество Чибы попросту не существовало. Говоря о нынешней, (достойной всякого сожаления) ситуации в итальянской литературе, он начинал поднимать на щит каких-то писателишек, которых он один и знал и которые хорошо если продавали полторы тысячи экземпляров. Ни разу ни намека, ни ремарки в адрес Фабрицио. Наконец, однажды в интервью “Коррьере делла сера” на прямой вопрос “Профессор, как вы объясните феномен Чибы?” Тремальи ответил: “Если мы и должны говорить о феномене, то это феномен преходящий, одна из тех наводящих страх на метеорологов гроз, что проходят, не оставляя следов”. И уточнил: “В любом случае я в него не вчитывался”.

Фабрицио взвился, как бешеный пес, и бросился к компьютеру писать гневный ответ для первой страницы “Репубблики”. Но когда ярость улеглась, он стер файл.

Первое правило всякого настоящего писателя – никогда и еще раз никогда, даже на смертном одре, даже под пыткой, не отвечать на нападки. Все ждут, что ты попадешься в ловушку ответа. Нет, следует оставаться невозмутимым, как инертные газы, и недосягаемым, как альфа Центавра.

Однако Фабрицио испытывал жгучее желание подстеречь старика у дома, вырвать у него из рук эту его долбаную трость и сыграть ею на его башке, как на африканском барабане. Какая сладкая месть, к тому же это подогрело бы его славу прóклятого писателя, типа, который на литературные нападки отвечает мордобоем, как настоящие мужчины, а не как хреновы интеллектуалы с их кислыми репликами на второй странице культурной хроники. Одна только загвоздка: этому хрычу семьдесят лет и он мог откинуть копыта прямо посреди бульвара Сомали.

Тремальи усыпляющим тоном гипнотизера начал лекцию об индийской литературе, восходящей истоками к первым санскритским текстам примерно 2000 года до нашей эры, обнаруженным в скальных захоронениях Джайпура. Фабрицио прикинул, что к 2000 году нашей эры тот дойдет не меньше чем через час. Первыми под наркозом отключатся старые мымры, затем официальные лица, затем все остальные, включая Фабрицио и индийского писателя.

Чиба сидел, опершись лбом о ладонь и пытаясь выполнить параллельно три операции:

1) проверить, кто присутствует из официальных лиц;

2) понять, кто сидящая рядом с ним богиня;

3) поразмыслить о том, что говорить.

Первая операция завершилась быстро. Во втором ряду сидело “Мартинелли” в парадном составе: управляющий директор Федерико Джанни, генеральный директор Акилле Пеннаккини, директор по продажам Джакомо Модика плюс фаланга редакторов, включая Лео Малаго. Затем весь гинекей пресс-службы. Если даже Джанни оторвал задницу от кресла и приехал из Милана, значит, за индийца они держатся. Как знать, может, надеются даже продать несколько экземпляров.

В первом ряду Чиба опознал советника по делам культуры, телережиссера, пару актеров, шеренгу журналистов и другие лица, виденные тысячу раз, но неизвестно где и когда.

На столе стояли таблички с именами участников. Богиню звали Элис Тайлер. Она шепотом переводила на ухо Сарвару Соуни речь Тремальи. Старик, прикрыв глаза, с ритмичностью маятника одобрительно покачивал головой. Фабрицио раскрыл книгу индийца и обнаружил, что перевод сделан Элис Тайлер. Значит, она не только переводчица на пресс-конференции. Фабрицио начал всерьез предполагать, что нашел женщину своей жизни. Прекрасную, как Наоми Кемпбелл, и умную, как Маргерита Хак.

С недавнего времени Фабрицио Чиба стал задумываться о постоянных отношениях. Возможно, это поможет ему сосредоточиться на новом романе, вот уже три года как застрявшем на второй главе.

“Элис Тайлер?..” Где он мог слышать это имя?

Вспомнив, Фабрицио чуть не упал со стула. Это же та самая Элис Тайлер, которая перевела Родди Элтона, Ирвина Паркера, Джона Куинна и всю эту шотландскую братию.

“Она со всеми ими перезнакомилась! Наверняка ужинала с Паркером, который потом ее трахнул в каком-нибудь лондонском сквоте, среди потушенных о ковролин окурков, использованных шприцев и пустых пивных банок”.

Ужасное предположение: “Читала ли она мои книги?” Необходимо было выяснить это сейчас, немедленно. Это было жизненно необходимо. “Если она не читала моих книг и не видела меня по телевизору, то может решить, что я один из многих, примет меня за одну из этих посредственностей, которые только и живут что за счет презентаций и культурных мероприятий”. Все это было невыносимо для его эго. Любые отношения на равных, в которых ему не отводилась роль звезды, вызывали у него нежелательные побочные эффекты: сухость в носоглотке, головокружение, тошноту и диарею. Чтобы завоевать эту Тайлер, ему придется полагаться не на свои книги, а только на привлекательную внешность, язвительную иронию и непредсказуемый ум. Слава богу еще, что он и в мыслях не допускал гипотезы, что Элис Тайлер прочла его романы и сочла их плохими.

Наконец, настало время разобраться с последним пунктом списка, самым щекотливым: о чем он будет говорить, когда старый зануда закончит свою тягомотину? Пару раз за последние пару недель Чиба садился было за индийский фолиант, но уже через десять страниц включал телевизор и смотрел чемпионат по легкой атлетике. Он честно попытался, но книга была такая скучнющая, что хоть вешайся. Фабрицио позвал приятеля… вернее, поклонника, писателя из Катанзаро, одно из тех тривиальных и услужливых созданий, которые роем кружат вокруг него, питаясь, как тараканы, крохами его дружбы. Однако в отличие от прочих, этот был не лишен аналитического ума и был способен порой к творческим порывам. Возможно, когда-нибудь в отдаленном будущем Фабрицио пропихнет его в “Мартинелли”. Но пока этому катанзарскому другу он перепоручал кое-какие мелкие дела – написать за него статью для женского еженедельника, перевести текст с английского, поискать что-то в библиотеке и, как в этом случае, одолеть этого бегемота и написать внятное резюме, с помощью которого Чиба за четверть часа составит себе представление о книге.

Стараясь не слишком привлекать внимание, Чиба вытащил из кармана написанные другом три листочка.

Фабрицио на публике никогда не читал по бумажке. Он выступал экспромтом, черпая вдохновение в самом себе. Он славился этим талантом, этим волшебным ощущением непосредственности, которое дарил своим слушателям. Его мозг был кузнечным горном, работавшим двадцать четыре часа в сутки. Не было у него фильтра, не было склада готовых идей, и когда он начинал свои монологи, то околдовывал всех: от рыбака из Мадзара-дель-Валло до инструктора по горным лыжам из Кортина-д’Ампеццо.

Но в этот вечер его ждал досадный сюрприз. Пробежав первые три строчки резюме, Фабрицио побледнел. Речь в нем шла о семейной саге про музыкантов. Которые из поколения в поколение, подчиняясь непостижимому велению судьбы, играли на ситаре.

Чиба придвинул к себе книгу индийца. Заголовок гласил: “Заговор девственниц”. Почему тогда в резюме речь шла о “Жизни в мире”?

Страшное подозрение: катанзарский друг ошибся! Этот болван облажался с книгой.

В отчаянии Чиба впился глазами в аннотацию на обороте книги. Никаких ситаристов; в ней говорилось о семье из одних женщин, жившей на Андаманских островах.

В этот самый момент Тремальи закончил свой монолог.

5

Ему хотелось выть от мысли о том, что Дюрандаль, за который было выложено триста пятьдесят евро, поселится у тестя над камином. Саверио Монета купил меч, думая зарубить им сторожа кладбища Ориоло или как минимум использовать его как ритуальное оружие в кровавых обрядах секты.

Машины тащились с черепашьей скоростью. Куцые пальмы, побитые зимними холодами, были обмотаны цветной иллюминацией, отблескивавшей на корпусах выставленных перед автосалонами новеньких “мерседесов” и “ягуаров”.

“Похоже, и правда где-то авария”.

Саверио включил приемник и стал искать канал авторадио. Часть мозга тем временем безостановочно работала над поиском другой операции, которую можно было бы предложить Мердеру и компании.

“Что, если мы прикончим падре Тонино, что заведует приходом в Капранике?”

Снова зазвонил сотовый. “О господи… опять Серена?..” Но на дисплее значилось “НЕИЗВЕСТНЫЙ НОМЕР”. Наверняка старый хрыч, маскирующийся, чтобы достать его.

Эджисто Мастродоменико, отцу Серены, было семьдесят семь, но что до сотовых и компьютеров, он был одержим ими похлеще шестнадцатилетнего подростка. В его кабинете на последнем этаже мебельной фабрики “Тирольские судовые плотники” был собран, на зависть лас-вегасским казино, целый парк подключенных к телекамерам компьютеров. За работой пятнадцати менеджеров по продажам велось постоянное видеонаблюдение, покруче, чем в реалити-шоу. И на Саверио, заведовавшего отделом тирольской мебели, было нацелено аж четыре объектива.

“Нет, сегодня у меня нет сил разговаривать с ним”. Саверио прибавил громкость радиоприемника, пытаясь заглушить телефон.

Мантос ненавидел тестя с такой силой, что у него развился даже спастический колит. Старый Мастродоменико использовал любой повод, чтобы унизить его, заставить чувствовать себя жалким бездарем, дармоедом, все еще работающим на фабрике только благодаря тому, что женат на его дочери. Он оскорблял зятя не только в присутствии коллег, но даже на глазах у клиентов. Однажды, в сезон весенних скидок, старик обозвал его кретином в микрофон на всю фабрику. Утешало только то, что рано или поздно старый хрыч подохнет. Тогда все изменится. Серена единственная дочь, так что он станет директором фабрики. Хотя в последнее время у него зародилось подозрение, что старик не может умереть. Чего с ним только не приключалось. Ему удалили селезенку. Вырезали атерому в ухе, он тогда чуть не оглох. Один глаз почти полностью покрыт катарактой. В возрасте семидесяти четырех лет на скорости двести километров в час он врезался на своем “мерседесе” в фуру, заливавшую бак на автозаправке “Аджип”. Три недели он пролежал в коме, а проснулся еще более охреневшим, чем раньше. Потом у него нашли рак желудка, но из-за преклонного возраста опухоль не росла. И, словно всего этого было мало, на крестинах близнецов он упал с церковной лестницы и сломал шейку бедра. Теперь он жил в инвалидном кресле, и не кому иному, как Саверио, приходилось привозить его по утрам на работу и отвозить по вечерам домой.

Сотовый продолжал трезвонить и вибрировать рядом с рычагом передач.

– Пошел ты! – рявкнул Саверио, но засевшее в хромосомах проклятое чувство вины все же заставило ответить: – Папа?

– Мантос.

Это не был голос старика. К тому же тот не мог знать его сатанистского имени.

– Кто это?

– Куртц Минетти.

При имени верховного жреца Сынов Апокалипсиса Саверио Монета на мгновение прикрыл веки, левой рукой впился в баранку, а правой сжал телефон, но трубка скользнула у него меж пальцев, как мокрое мыло, упав куда-то в ноги. Нагибаясь за ней, он отпустил сцепление, мотор чихнул и заглох. Сзади загудели машины, и Саверио прокричал себе в ноги:

– Минутку… Я за рулем. Сейчас припаркуюсь.

Мотоциклист на трехколесном мегаскутере постучал в окошко:

– Ну ты урод!

Наконец Саверио нащупал сотовый, завел машину и перестроился в правый ряд.

Что хотел от него Куртц Минетти?

6

Как только Тремальи закончил выступление, партер ожил, оторвал спины от кресел, стал разминать затекшие ноги, понимающе хлопать друг друга по плечу в знак того, что трудное испытание с честью выдержано. У Фабрицио Чибы проснулась было надежда, что на этом все и закончится, что профессор исчерпал время, отведенное для презентации.

Тремальи взглянул на Соуни, рассчитывая, что тот выскажется в ответ, но индиец улыбнулся и очередной раз кивнул ему головой. Тогда он сделал передачу Фабрицио:

– Полагаю, теперь ваш черед.

– Спасибо. – Молодой писатель размял шею. – Я буду краток. – И обернулся к публике: – Вижу, вы слегка утомились. А за стеной, если не ошибаюсь, вас ждет отличный фуршет. – Произнося эти слова, он уже мысленно проклинал себя. Публично оскорбить Тремальи! Однако в глазах партера сверкнула искорка одобрения, подтверждавшая его правоту.

Фабрицио лихорадочно искал зачин, какую угодно чепуху, от которой можно плясать.

– Кхе-кхе… – кашлянул он, прочищая горло. Постучал пальцем по микрофону. Налил себе стакан воды и смочил губы. Ноль. Его разум был погасшим экраном. Пустой шкатулкой. Холодной беззвездной вселенной. Пустой банкой от икры. Эти люди съехались сюда со всех концов города, не побоявшись пробок, промучившись в поисках стоянки, взяв полдня за свой счет, – все ради него. А ему, черт возьми, нечего сказать. Фабрицио посмотрел на своих слушателей. Слушателей, которые готовы были ловить каждое его слово. Которые спрашивали себя, чего же он медлит.

“Борьба за огонь”.

Кадр из старого французского фильма, виденного бог весть когда, как Святой Дух снизошел в головной мозг писателя и вызвал возбуждение его коры, которая высвободила лавину нейропередатчиков, сошедшую, в свою очередь, на готовые к ее приему рецепторы, пробудив другие клетки центральной нервной системы.

– Простите, я отвлекся. Никак не мог избавиться от захватывающего видения. – Фабрицио откинул назад волосы, поправил микрофон. – Рассвет. Грязный, далекий рассвет восьмисоттысячелетней давности. Холодно, но ветра нет. Каньон. Низкая растительность. Камни. Песок. Три маленьких существа ростом полтора метра в газельих шкурах на плечах находятся посередине реки. Течение здесь стремительное, не какой-нибудь вам ручеек, а самая что ни на есть речища. Один из тех водных потоков, где много лет спустя на цветастых резиновых лодках будут семьями сплавляться американские граждане в надувных жилетах. – Фабрицио сделал техническую паузу. – Серая вода мелкая и ледяная. Она доходит им до колен, но течение чертовски сильное. Им надо перейти реку, и они медленно продвигаются, осторожно переступая ногами. Один из троицы, самый рослый, со свалявшимися от грязи косичками, вроде растаманских, сжимает в руках нечто вроде сплетенной из веток корзинки. Внутри плетенки колеблется язычок пламени, открытого ветрам, слабый огонек, который в любой момент может погаснуть, для поддержания которого двое других держат под мышками охапки хвороста и сухих стеблей кактуса. Ночью они дежурят, чтобы поддерживать огонь, укрывшись во влажной пещере. Они спят вполглаза, следя за тем, чтобы огонь не погас. В поисках древесины им приходится сталкиваться с дикими зверями. Огромными, страшными. Саблезубыми тиграми, мохнатыми мамонтами, жуткими броненосцами с колючими хвостами. Наши маленькие предки не находятся на вершине пищевой цепочки. Они не смотрят на мир свысока. Они занимают хорошую позицию в хит-параде, но выше них находится пара существ с отнюдь не дружелюбными повадками. Их зубы остры как лезвие, а яд способен уложить носорога за тридцать секунд. Это мир игл, шипов, жал, мир разноцветных ядовитых растений, мир крохотных рептилий, брызгающих жидкостью, по составу похожей на CIF… – Чиба коснулся подбородка и бросил вдохновенный взгляд на фресковые росписи потолка.

Публика была не здесь, а в доисторических временах. И ожидала продолжения.

Фабрицио спросил себя, какого черта он затащил их в первобытную эпоху и к чему весь этот разговор. Но это не имело значения, надо было продолжать.

– И вот троица находится посреди реки. Самый большой, хранитель огня, во главе цепочки. Одеревеневшими руками он держит перед собой слабый огонек. Он чувствует, как мышцы кричат от боли, но, затаив дыхание, продолжает идти. Одного он сделать не может – упасть. Упади он – и у них больше не будет тепла, позволяющего не умереть от холода бесконечными ночами, поджаривать жесткое волокнистое мясо бородавочников, держать на расстоянии хищников. – Фабрицио метнул взгляд на индийца. Слушает? Похоже, что да. Элис ему переводила, и он улыбался, держа голову слегка приподнятой, как незрячий. – В чем проблема, спросите вы себя? Разве так сложно разжечь огонь? Помните учебник истории в средней школе? Иллюстрации, на которых изображен знаменитый первобытный человек с бородой и в набедренной повязке, который трет камень о камень рядом с большим костром, разожженным умелым скаутом? Где все эти кремни? Вам довелось найти хоть один во время прогулки в горах? Мне нет. Вам хочется выкурить сигаретку в походе, вы выдохлись, но хорошая затяжка вам нужна как воздух, зажигалки с собой нет – и что вы делаете? Ясно что! Берете с земли два камня и – чирк – высекаете искру. Нет, друзья мои! Так не получится. И эти наши предки, к их несчастью, живут за каких-нибудь сто лет до того безымянного гения – гения, которому никто не подумал поставить памятник, гения уровня Леонардо да Винчи и Эйнштейна, – который откроет, что некоторые богатые серой камни при трении друг об друга производят искру. Эти трое, чтобы получить огонь, должны дождаться, чтобы с неба ударила молния и вызвала лесной пожар. Такое случается иногда, но не так уж часто. “Извини, мне надо бы поджарить этого бронтозавра, у меня огня нет, дорогой, сходи поищи пожар”, – говорит мама-гоминид, и сын отправляется в путь. Она увидит его через три года. – Смех в зале. Даже срывается пара хлопков. – Теперь вы понимаете, почему эти трое должны беречь огонь. Знаменитый священный огонь… – Чиба перевел дыхание и обратил к своим слушателям широкую улыбку. – Не знаю, почему я вам все это рассказываю… – Послышались смешки. – Нет, наверное, знаю… Думаю, вы и сами поняли. Сарвар Соуни, этот удивительный писатель, один из тех, кто взял на себя тяжелую, ужасную ответственность поддерживать огонь и дарить его нам, когда темнеет небо и хлад пронизывает душу. Культура – это огонь, который нельзя притушить и вновь зажечь от спички. Ее следует сохранять, поддерживать, питать. И все писатели, среди которых я числю и себя, должны всегда помнить об этом огне. – Чиба поднялся со стула. – Я хотел бы, чтобы вы все встали. Я прошу вас об этом. Встанем на минуту. Здесь с нами великий писатель, которого следует почтить за то, что он делает.

Один за другим все стали подниматься, и шум стульев заглушили аплодисменты старому индийцу, который в немалом смущении закивал головой.

– Браво! Да! Спасибо за то, что вы есть! – кричал кто-то, кто, возможно, впервые слышал имя Соуни и уж точно не собирался покупать его книгу. Тремальи тоже нехотя поднялся и зааплодировал этой комедии. Девушка во втором ряду достала зажигалку. Ее примеру тотчас последовали остальные. Кто-то выключил верхний свет, и зал вспыхнул сотней огоньков. Ни дать ни взять концерт Бальони[5].

“Почему бы и нет”. Чиба тоже вытащил зажигалку. Его жест повторили управляющий директор, генеральный директор и весь состав “Мартинелли”, что доставило писателю немалое удовольствие.

7

– Мантос, у меня к тебе предложение. Жду тебя завтра в Павии на деловой обед. Я забронировал тебе билет на самолет в Милан. Саверио Монета, съехавший на обочину шоссе на Капранику, не мог поверить, что с ним сейчас говорит знаменитый Куртц Минетти, верховный жрец Сынов Апокалипсиса, тот самый, что отрубил монашке голову ударом секиры. Он провел ладонью по пылающему лбу.

– Завтра?

– Да. Я пришлю за тобой в Линате[6] одного из своих людей, – говорил Куртц уверенным голосом и без акцента.

– Завтра у нас что?

– Суббота.

– Суббота… Дай подумать.

Никаких шансов. С завтрашнего дня начинается неделя детских комнат и, если он попросит у старика еще один выходной, тот обольет его керосином и подожжет прямо на фабричной стоянке.

Саверио собрался с духом:

– Нет, завтра не могу. Извини, никак не могу.

“Наверняка я первый осмелился ответить “нет” на приглашение самого крупного представителя итальянского сатанизма. Сейчас он бросит трубку”.

Но Куртц вместо этого спросил:

– А когда ты будешь свободен?

– Ммм, в эти дни, по правде говоря, я порядком занят…

– Понятно. – Куртц, казалось, был не столько раздосадован, сколько озадачен.

Мантос сделал пас:

– Мы не могли бы поговорить об этом по телефону? Ты застал меня в непростой момент.

Куртц втянул носом воздух.

– Мне не нравится говорить по телефону. Это небезопасно. Я лишь могу тебе кое на что намекнуть. Как тебе, наверное, известно, Сыны Апокалипсиса – первая сатанистская секта Италии и третья по значению в Европе. На наш интернет-сайт ежедневно заходит пятьдесят тысяч посетителей, и у нас очень плотный календарь мероприятий. Мы организуем оргии, рейды, черные мессы и поездки в сатанистские места, такие как сосновый лес Кастель-Фузано и пещеры Аль-Амсдин в Иордании. Еще у нас есть кинофорум, на котором мы устраиваем показы лучших картин демонического кино. И еще мы готовим к выпуску иллюстрированный альманах “Сатанистская семья”. – Тон его голоса поменялся, сделался более доброжелательным. Наверняка эту речь он произносил уже не первый раз. – У нас последователи по всей стране. Центром по традиции считается Павия, но, ввиду сложившейся ситуации, мы решили расшириться и сделать шаг вперед. И тут мне нужен ты, Мантос.

Саверио расстегнул воротник рубашки.

– Я? В каком смысле?

– Да, ты. Я в курсе, что у тебя с твоими Зверями Абаддона управленческие проблемы. Это свойственно всем небольшим сектам. Жнец сказал, что за последний год у тебя было много дезертиров и вас осталось всего трое.

– Ну… вообще-то четверо. Считая меня.

– Кроме того, вы еще не предприняли ничего значительного, кроме – сообщают мне на форуме – надписей во славу Дьявола на эстакаде Ангуиллара-Сабациа.

– А, вы их заметили? – не без гордости спросил Саверио.

– По факту выходит, что дела у вашей секты не ахти. И сам понимаешь, при нынешнем кризисе ваши шансы продержаться еще один год невелики. Извини за прямоту, но ваша роль в суровой действительности итальянского сатанизма ничтожна.

Саверио отстегнулся.

– Мы принимаем меры. Планируем найти новых адептов и совершить акции, которые заставят сатанистский мир обратить на нас внимание. Нас мало, но мы сплоченны.

Куртц продолжал гнуть свое:

– Мое тебе предложение – распустить Зверей и присоединиться к проклятому выводку Сынов Апокалипсиса. Предлагаю тебе стать нашим референтом по Центральной Италии.

– В каком смысле?

– Будешь директором отделения Сынов Апокалипсиса в Центральной Италии и Сардинии.

– Я? – Сердце Саверио преисполнилось гордости. – Почему я?

– Жнец хорошо отзывался о тебе. Сказал, что в тебе есть харизма и жажда деятельности и что ты преданный слуга Сатаны. Сам понимаешь, чтобы быть главой сатанистской секты, нужно возлюбить силы Зла больше себя самого.

– Он правда так сказал? – Саверио не ожидал такого. Он был уверен, что Паоло его ненавидит. – Хорошо. Я согласен.

– Прекрасно. Мы устроим в твою честь оргию в Террачине. Там у нас несколько новобранок из Агро-Понтино…

Мантос откинул голову на подголовник.

– Мердер, Зомби и Сильвиетта будут рады такому предложению.

– Не разгоняйся. Предложение действительно в отношении тебя. Твои адепты должны будут заполнить бланк заявления, который можно скачать на нашем сайте, и послать нам. Принимать или не принимать – будем решать в индивидуальном порядке.

– Понял.

Голос Куртца снова стал холодным:

– Сам понимаешь, где протекции – там делу конец.

– Разумеется.

– Тебе надо будет приехать в Павию на короткую стажировку, чтобы получить основные представления о принятой у нас литургии.

Саверио посмотрел в окно. Дорога еще не расчистилась. По ту сторону шоссе, по покрытой рекламными щитами насыпи проехала электричка на Рим. Она походила на светящуюся змею. Перед входом в супермаркет толкались люди с тележками. Луна над крышами напоминала спелый грейпфрут, а Полярная звезда, та, что ведет мореходов… Это она или не она?

“Что-то мне нехорошо”.

Все из-за папарделле с зайчатиной, они застряли в желудке. Мантос чувствовал неприятную тяжесть внизу пищевода. Он разинул рот, словно ощутив позыв к зевоте, но вместо этого рыгнул, едва успев закрыть рот ладонью.

Куртц продолжал объяснять:

– …На первых порах ты мог бы делить обязанности со Жнецом…

“Здесь внутри слишком душно…” Саверио терял нить разговора. Он нажал на кнопку, чтобы опустить стекло.

– …По этому пункту у тебя недобор, но я тебе их дам, не волнуйся, и потом…

Воздух извне заполнил салон машины, принеся с собой запах картошки фри и кебаба из киоска напротив торгового центра. Прогорклый запах вызвал у него приступ тошноты. Он скрючился и подавил позыв.

– …Устроим несколько сатанистских месс в районе Кастелли-Романи, разумеется под твоим непосредственным контролем, и еще потребуется…

Он попробовал сосредоточиться на монологе Куртца, но его переполняло ощущение, будто он слопал кило тухлой требухи. Саверио расстегнул пуговицу на штанах и почувствовал, как раздувает живот.

– …Энотребор, наш референт по южной Италии, готовит серьезные выступления в Базиликате и Молизе…

“Алка-зельтцера или хотя бы глоток кока-колы…”

– Мантос? Мантос, где ты там?

– Что?

– Ты меня слушаешь?

– Да… Конечно…

– Так тебя устроит встреча на будущей неделе, чтобы набросать план действий?

Саверио Монета хотел бы ответить: да, он сочтет за честь, он будет счастлив стать представителем по центральной Италии и Сардинии, и все же… И все же так не годилось. Ему вспомнилось, как отец подарил ему “Малагути-50”. Саверио все годы учебы в старших классах мечтал о мотороллере, и отец пообещал, что если экзамен на аттестат зрелости он сдаст на шестьдесят баллов, то получит его в подарок. Последний год Саверио налег на учебу по полной и в итоге справился. Шестьдесят. И отец, вернувшись с работы, показал ему на свой старый зловонный “малагути”. “Вот. Он твой. Слово надо держать”.

Саверио рассчитывал на новенький мотороллер.

– То есть как? Ты мне отдаешь свой?

– Денег на другой нет. Этот тебе не годится? Что в нем не так?

– Ничего… Но на чем ты будешь ездить на фабрику?

Отец пожал плечами.

– На общественном транспорте. Не беда.

– Но тебе придется на час раньше вставать.

– Обещание есть обещание.

Мать, однако, не удержалась:

– Посмотрим, хватит ли у тебя духа заставить отца добираться до работы на своих двоих?

В последовавшие за тем месяцы Саверио попытался поездить на “малагути”, но всякий раз, как он садился за руль, перед глазами вставал образ отца, в пять утра выходящего из дома, кутаясь в пальто. Его брала такая тоска, что в конце концов он оставил мотороллер во дворе, и кто-то его украл. Так остались без транспорта и он, и отец.

Никакого отношения к происходящему этот эпизод не имел, и все же что-то стоящее они со Зверями сделали. И он чувствовал себя немного в долгу перед этими бедолагами, которые поверили в него. Не может он их бросить.

Куртц хочет надуть его. Как отец в той истории с мотороллером. И тесть, когда пообещал, что даст ему ответственную должность в компании. Как его надула Серена, сказав, что станет его гейшей и что близнецы по большому счету доставляют не больше хлопот, чем один ребенок.

Из-за этого он и стал сатанистом. Потому что все его дурачили.

“Что это к черту за подарок, если каждый раз, как ты им пользуешься, твоему отцу приходится ездить на автобусе?”

Саверио Монета всех их ненавидел.

Всех до одного. Все человечество, которое строит все на обмане и эксплуатации себе подобных. Ненависть напитала и закалила его. Ненависть его охраняла. Ненависть дала ему силы не сломаться. И в конце концов Саверио сделал ее своей религией. А Сатану своим богом.

Куртц был такой же, как и все. “Какого хрена он позволяет себе говорить, что роль Зверей Абаддона ничтожна?”

И Мантос ответил:

– Нет.

– Что – нет?

– Нет. Меня не интересует твое предложение. Я останусь во главе Зверей Абаддона.

Куртц был удивлен.

– Ты уверен? Подумай хорошенько. Другой раз предлагать не буду.

– И не надо. Может, роль Зверей Абаддона и ничтожна, как ты говоришь. Но и рак вначале лишь клетка, а потом он растет, размножается и косит тебя. Роль Зверей будет такой, что с нами все будут считаться. Вот увидишь.

Куртц захохотал:

– Не смеши. У вас нет шансов.

Саверио пристегнул ремень.

– Может, и так, а может, и нет. Это еще неизвестно. И потом, я уж скорее монахом стану, чем твоим представителем.

И он окончил разговор.

Остатки заката растворились, и на землю спустилась тьма. Предводитель Зверей Абаддона включил левый поворотник и резко тронулся с места.

8

Старый индиец тихонько сидел в уголке со стаканом воды в руках.

Он прилетел из Лос-Анджелеса сегодня утром, проведя две недели в изматывающем турне по Соединенным Штатам, и теперь хотел лишь вернуться к себе в гостиницу и растянуться на кровати. Он попытается заснуть, не сможет и в конце концов примет снотворное. Естественный сон покинул его тело уже давно. Он подумал о жене Маргарет. Хотелось ей позвонить. Сказать, что скучает. Что скоро вернется. Он бросил взгляд в другой конец зала.

Писателя, говорившего об огне, обступили читатели, жаждавшие получить его автограф на книге. И для каждого молодой автор находил приветливое слово, жест, улыбку.

Он позавидовал его молодости, его нескрываемому желанию нравиться.

Для него все это больше не имело никакого значения. А что сохраняло значение? Спать. Проспать шесть часов без сновидений. И это мировое турне, к которому его обязали после присуждения Нобелевской премии, не имело никакого смысла. Он был как кукла, которую швыряют из одной части земного шара в другую, вверяют заботам людей, которых он не знает и которых позабудет сразу после отъезда. Он написал книгу. Книгу, стоившую ему десяти лет жизни. Разве этого недостаточно? Разве этого мало?

Во время презентации он не сумел пойти дальше изъявлений благодарности. Не то что этот итальянец. Он прочел его книгу в самолете. Коротенький, легко читающийся роман. Он прочел его из принципа: ему не нравилось, когда его представляют писатели, с творчеством которых он незнаком. И роман ему понравился. Он хотел бы сказать ему об этом. Было невежливо отсиживаться в углу.

Не успел нобелевский лауреат подняться со стула, как к нему подскочили три подстерегавших его журналиста. Соуни объяснил, что утомлен. Что будет счастлив ответить на их вопросы завтра. Но сказал он это так тихо, так мягко, что не смог отвязаться от этих назойливых мух. К счастью, подоспела женщина, сотрудница его итальянского издательства, и прогнала их.

– Что мы теперь должны делать? – спросил он у женщины.

– Сейчас фуршет. Где-то через час едем ужинать в итальянский ресторанчик в Трастевере, славящийся блюдами римской кухни. Вам нравится паста алла карбонара?

Соуни взял ее за локоть.

– Мне хотелось бы поговорить с писателем… – Боже, как его звали? Голова совсем не работает.

Женщина пришла ему на помощь:

– Чиба! Фабрицио Чиба. Конечно. Оставайтесь здесь. Я его сейчас позову. – И она поспешила прочь, стуча каблуками.

– Послушайте, вы не у меня должны брать автограф, а у Соуни. Это он получил Нобелевскую премию, а не я. – Фабрицио Чиба старался сдержать лавину книг, которая грозила завалить его с головой. Рука онемела от множества поставленных подписей. – Как вас зовут? Патерно Антония? Как? Минутку… А, вам понравился Эрри, отец Пенелопы? Он напоминает вам дедушку? Мне тоже.

Пышущая жаром толстуха пробилась вперед, растолкав всех локтями, и подала ему еще один экземпляр “Львиного рва”.

– Я приехала из Фрозиноне[7] специально ради вас. Я не читала ни одной вашей книги. Но говорят, они ужасно замечательные. Я купила ее на вокзале. Вы так талантливы… и красивы. Я смотрю ваши передачи по телевизору. Моя дочь влюблена в вас… И я тоже… немного.

На лице Чибы нарисовалась вежливая улыбка.

– Ну, вам стоило бы их почитать, глядишь, еще и не понравятся.

– Вы шутите?

Еще одна книга. Еще один автограф.

– Как вас зовут?

– Альдо. Вы можете написать “Массимилиано и Мариапии”. Мои дети, им шесть и восемь, прочитают ее, когда подра…

Он их ненавидел. Толпа невеж. Стадо овец. Их восхищение ничего не стоило. С тем же успехом они сбежались бы на мемуары о своей семье директора канала TG2 или на любовные откровения самой пошлой телевизионной дивы. Они лишь хотели лично перемолвиться со звездой, получить личный автограф, улучить момент личной близости к кумиру. Будь их воля, они вырвали бы у него клочок из костюма, прядь волос, зуб и унесли к себе домой как реликвию.

Фабрицио был больше не в силах сохранять любезность. Улыбаться как идиот. Казаться скромным и снисходительным. Обычно ему хорошо удавалось маскировать физическое отвращение от общения с массами. Он был мастер на притворство. Когда было необходимо, он нырял в омут, уверенный, что ему понравится. Из этих купаний в толпе он выходил помятым, но очистившимся.

Но в этот вечер его триумф отравляло ужасное подозрение. Подозрение, что он неправильно ведет себя, не так, как пристало настоящему писателю. Писателю серьезному, такому, как Сарвар Соуни. На презентации старик не проронил ни слова. Соуни все время сидел как тибетский аскет, с этим его мудрым и отстраненным взглядом черных как смоль глаз. А что он? Он паясничал, поря чепуху про огонь и культуру. И, как обычно, в голове у него возник вопрос, от ответа на который зависела вся его карьера: “Какой долей своего успеха я обязан книгам и какой – телевидению?”

Как всегда, он предпочел не отвечать, а пропустить пару стаканчиков виски. Однако сначала нужно было отогнать этот рой мух. Увидев, как к нему проталкивается, работая локтями, бедняжка Мария Летиция, он не мог не возликовать.

– Соуни хочет с тобой поговорить… Когда закончишь, можешь подойти к нему?

– Иду! Уже иду! – ответил он. И, словно вызванный лично Всевышним, поднялся и всем поклонникам, которые еще не получили удостоверения об участии в мероприятии, сказал: – Соуни хочет мне что-то сказать. Пожалуйста, пропустите.

У столика с аперитивами он опрокинул два виски разом и почувствовал себя лучше. Теперь, с алкоголем в крови, он мог идти к нобелевскому лауреату.

Лео Малаго подошел, виляя хвостом, как пес, получивший бутерброд с кабаньим паштетом.

– Поздравляю! Ты всех уложил этой историей про огонь. И как тебе только приходят в голову все эти вещи. Только, пожалуйста, Фабрицио, сейчас не напивайся. Нам еще на ужин идти. – Он взял писателя под руку. – Я сходил посмотреть, как дела на книжном прилавке. Знаешь, сколько твоих книг продано за вечер?

– Сколько? – сам собой выскочил вопрос. Сработал условный рефлекс.

– Девяносто две! А сколько продано Соуни, знаешь? Девять! Не представляешь, как бесится Анджо. – Массимо Анджо был редактором иностранной прозы. – Невероятное удовольствие видеть его таким! И завтра ты будешь во всех газетах. Кстати, ну и милашка же его переводчица! – Лицо Малаго прояснилось, глаза вдруг подобрели. – Прикинь, трахнуть такую…

Фабрицио, напротив, потерял всякий интерес к девушке. Его настроение опускалось как столбик термометра во время резкого похолодания. Чего хочет от него индиец? Упрекнуть за глупости, что он наговорил? Он собрался с духом.

– Извини, я на минутку.

Он увидел Соуни в углу. Тот сидел у окна и смотрел на то, как кроны деревьев царапают бледно-желтое римское небо. Черные волосы блестели в свете люстр.

Фабрицио робко приблизился к нему.

– Простите…

Старый индиец обернулся, увидел его и улыбнулся, обнажив вставные зубы, слишком безупречные, чтобы быть настоящими.

– Прошу вас, возьмите себе стул.

Фабрицио чувствовал себя как ученик, которого вызвал директор, чтобы дать нагоняй.

– Как вы? – спросил Фабрицио на своем школьном английском, садясь напротив.

– Спасибо, хорошо. – Подумав, он добавил: – По правде говоря, я немного устал. Не могу спать. Страдаю бессонницей.

– Я, к счастью, нет. – Фабрицио понял, что ему нечего сказать.

– Я прочел вашу книгу. Немного второпях, в самолете, вы уж извините…

– И?.. – придушенным голосом спросил Фабрицио. Сейчас он услышит мнение нобелевского лауреата по литературе. Самого важного писателя в мире. Заработавшего самую лучшую прессу за последние десять лет. В мозгу тревожно зазвучал вопрос, действительно ли он хочет это услышать.

“Наверняка скажет, что дерьмо”.

– Мне понравилось. Очень.

Фабрицио Чиба ощутил, как чувство блаженства наполняет его тело. Похожее ощущение испытывают наркоманы, когда вкалывают себе дозу героина хорошего качества. Некий благотворный жар пробежал мурашками по затылку, скользнул по нижней челюсти, смежил глаза, проник между деснами и зубами, спустился по трахее, пробежал от грудины к спине по ребрам, приятно обжигающий, как бальзам от кашля “Викс Вейпораб”, и, прыгая по позвонкам, сошел к тазу. Дрогнул сфинктер, и одновременно вздыбились волоски на руках. Это было как принять горячий душ, не намокнув. Даже лучше. Массаж без касания. На время этой физиологической реакции, продолжавшейся около пяти секунд, Фабрицио ослеп и оглох, и, когда он наконец вернулся в реальность, Соуни что-то говорил.

– …Места, события и люди не ведают о силе, их уничтожающей. Не думаете?

– Да, конечно, – ответил Чиба. Он ничего не слышал. – Спасибо. Я счастлив.

– Вы знаете, как увлечь читателя, как затронуть лучшие струны его чувств. Мне бы хотелось прочитать что-нибудь более объемное.

– “Львиный ров” – самая большая книга из тех, что я написал. Не так давно… – на самом деле уже почти пять лет назад – я написал новый роман, “Сон Нестора”, но и он довольно короткий.

– Но почему вы не решитесь на что-то большее? У вас несомненно есть выразительные средства, чтобы справиться с такой задачей. Не бойтесь. Дайте себе волю, нечего опасаться. Если позволите дать вам совет, не сдерживайте себя, позвольте повествованию вести вас за собой.

Фабрицио едва удержался, чтобы не обнять этого славного, очаровательного старичка. Как верно и правильно он говорит. Он знает, что в силах написать Великий Роман. Нет, даже так: Великий Итальянский Роман, вроде “Обрученных” – такого, которого, по мнению критиков, недостает современной литературе. После ряда отбракованных сюжетов он уже какое-то время работал над сагой о сардинской семье, с тысяча шестисотого года до наших дней. Амбициозное начинание, заключавшее в себе решительно больше мощи, чем “Леопард” или “Вице-короли”[8].

Он хотел рассказать об этом индийцу, но имел скромность удержаться. Он чувствовал, что должен ответить на комплименты. Начал сочинять:

– Все же я хотел бы сказать, что ваша книга меня буквальным образом восхитила. Это необычайно органичный роман, сюжет столь насыщенный… Как вам это удается? В чем ваш секрет? В нем есть драматическая сила, под действием которой я ходил несколько недель. Читатель не только призван оценить сознательность и невинность этих могучих женских образов, но через их дела, как бы сказать… Да, читатель поневоле переводит взгляд со страниц книги на собственную реальность.

– Спасибо, – сказал индиец. – Как приятно обмениваться комплиментами.

И писатели рассмеялись.

9

Предводитель Зверей Абаддона сидел за кухонным столом и доедал разогретую порцию лазаньи, плавающей в озере бешамели. Его тошнило, но приходилось делать вид, что не ужинал.

Серена, положив ноги на посудомоечную машину, красила ногти. Как всегда, она не стала ждать его к ужину. Телевизор на крапчатой кухонной столешнице был включен на третьем канале и показывал “Кто хочет стать миллионером?”. Но мысли предводителя Зверей были далеко. Он продолжал обдумывать разговор с Куртцем Минетти.

“Каков я!” Он вытер салфеткой губы. “Как я ему сказал? Нет. Меня это не интересует”. Какой из ныне здравствующих сатанистов осмелится отвергнуть предложение стать референтом Сынов Апокалипсиса по Центральной Италии? Ему захотелось позвонить Мердеру и рассказать ему, как он послал в задницу Куртца, но разговор могла услышать Серена, и потом, он не хотел, чтобы Мердер знал, чтó эта сволочь Куртц думает о Зверях Абаддона, он расстроится.

Саверио сам себе удивлялся, насколько решительное и безапелляционное у него вышло это “нет”. Он не мог удержаться от того, чтобы произнести его вновь:

– Нет!

– Что – нет? – осведомилась Серена, не поднимая глаз от ногтей, которые она покрывала алым лаком.

– Ничего, ничего. Просто мысли… – Саверио почувствовал порыв поделиться с женой, но удержался. Если она узнает, что он стоит во главе сатанистской секты, то как минимум потребует развода.

Однако это “нет” могло стать началом переворота в его жизни. За этим “нет” неизбежно последуют другие, которые давно пора было произнести. “Нет” субботним вахтам на фабрике. “Нет” работе сиделки при тесте. “Нет” ежевечерней повинности выносить мусор.

– Со вчера осталась индейка. Разогрей ее себе в микроволновке. – Серена поднялась, помахивая растопыренными пальцами.

– Нет, – само вырвалось у него.

Серена зевнула.

– Я иду спать. Когда закончишь, убери со стола, вынеси мусор и выключи свет.

Саверио оглядел жену. На ней были расшитые стразами джинсы-стретч, белые лакированные ковбойские сапоги и черная майка от Валентино с огромной “V” на груди.

“Даже малолетки, что пасутся у торговых центров, и те так не выряжаются”.

Серене Мастродоменико было сорок три, и солнце, под лучи которого она подставляла свою кожу все эти годы, сделало ее сухой, как вяленый помидор. Она была очень худая, несмотря на то что меньше года назад родила двух близнецов. Издали она производила впечатление – стройной фигурой, тугими как мячики грудями и кожей цвета кофе с молоком. Но стоило подойти поближе – и оказывалось, что кожа дряблая и огрубелая, как у носорога, а уголки губ, шею и декольте покрывает сеточка тонких морщинок. Зеленые глаза сияли живым блеском над гладкими и округлыми, как половинки яблок, скулами.

Серена часто надевала открытые туфли, демонстрировавшие во всей красе точеные лодыжки и изящные пальчики. Она носила легкие платьица, из-под которых выглядывали кружева бюстгальтера, на пару номеров меньше размера груди, и два синтетических полушария. Она увешивалась этническими украшениями, словно какая-нибудь берберская принцесса в день коронации.

За долгие годы брака Саверио убедился, что супруга пользуется немалым успехом у мужчин, особенно у молодых. Всякий раз, как она приезжала на фабричный склад, грузчики, эта свора сексуально озабоченных самцов, начинали его подначивать. Их не останавливало даже то, что она дочь хозяина.

“Воображаю, какая шикарная твоя жена в постели. Не то что эти соплячки – опытная баба. Мигом раздвинет тебя всего, как диван-кровать”, “Сними уж для нас порнуху!”, “Савé, как тебе удается ее ублажить? По мне, так ей нужна рота супермужиков…”, “Классический случай: строит из себя фифу, а на самом деле та еще потаскуха…”. И прочую пошлятину, которую лучше не повторять.

Если бы эти тупицы знали правду. Серена терпеть не могла секс. Говорила, что это мужланство. Ей была противна всякая нагота, она находила отвратительными все телесные выделения и все то, что имело отношение к физическим отношениям (за исключением массажа, который, однако, ей делали только женщины).

И все же что-то в этом было не так, подозревал Саверио Монета. Если ее так воротит от секса, почему она везде появляется разодетая как “подружка плейбоя”? И почему при всех свободных местах на стоянке она оставляет свой внедорожник именно напротив склада?

Саверио встал и начал убирать со стола. Ему не хотелось идти спать, слишком он был доволен. К счастью, близнецы спали. Самый подходящий момент, чтобы сосредоточиться на идее, которая потрясет Зверей Абаддона и остальной мир. Он нашел блокнот и ручку, взял в руки пульт, чтобы выключить телевизор, когда услышал голос ведущего Джерри Скотти:

– Невероятно! Наш славный Франческо из Сабаудии не спеша так взял и дошел до вопроса на миллион евро…

Претендент был нервный человечек с вымученной улыбкой на губах. Ощущение было такое, что он сидит на еже. У Джерри, напротив, было довольное выражение полосатого кота, только что слопавшего банку тунца. Недоставало только, чтобы он начал скрестись когтями о кресло.

– Ну что, дорогой Франческо, ты готов?

Человечек сглотнул и поправил воротник на куртке.

– Вполне…

Джерри выпятил грудь и весело обратился к публике:

– Вполне! Вы слышали? – Потом, разом посерьезнев, он заговорил в объектив: – Кто из вас не нервничал бы сейчас? Поставьте себя на его место. Миллион евро может перевернуть вашу жизнь. Ты сказал, что мечтаешь расплатиться по кредиту за дом. А сейчас? Если выиграешь, о чем подумываешь, помимо займа?

– Ну, я бы купил машину своей матери и потом… – Игрок задыхался. Наконец он глотнул воздуха и сумел ответить: – Я бы хотел сделать пожертвование Институту Сан-Бартоломео в Галларате.

Джерри смерил его испытующим взглядом:

– А чем он занимается, скажи, пожалуйста?

– Помогает бездомным.

– Что ж, поздравляю. – Ведущий призвал публику к аплодисментам, и зал отозвался дружными овациями. – Ты филантроп. А мы потом не увидим, как ты разъезжаешь на “феррари”? Нет-нет, видно, что ты честный человек.

Саверио покачал головой. Если бы он выиграл эту сумму, то купил бы на нее средневековый замок где-нибудь в горах Марке и устроил бы там оперативную базу Зверей.

– Ну а теперь вопрос. Готов? – Джерри подтянул галстук, прочистил голос и зачитал вопрос и четыре варианта ответов, появившиеся на экране:

Саверио Монета едва не упал со стула.

10

Подкрепив свое эго жизнетворной инъекцией, Фабрицио Чиба пребывал в великолепном расположении духа. Он написал значительный роман и напишет другой, еще более значительный. Не было больше нужды задаваться вопросом о причинах успеха. Поэтому, увидев, как Элис Тайлер беседует с директором по продажам издательства “Мартинелли”, Фабрицио решил, что пришло время действовать. Он допил виски, взъерошил волосы и сказал индийскому писателю:

– Простите, мне надо поздороваться с одним человеком.

И двинул в атаку.

– Вот и я, здравствуйте, я Фабрицио Чиба, – не церемонясь, представился он и обратился к Модике: – А поскольку вы кровопийцы и не платите мне ни лиры за ваши презентации, я могу делать что хочу, так что я забираю у вас самую талантливую и очаровательную переводчицу в мире и ухожу с ней пить шампанское.

Директор по продажам был синюшный толстяк-гипертоник, и в ответ он лишь надулся, как рыба-мяч.

– Ты ведь не против, правда, Модика? – Фабрицио взял переводчицу за запястье и увлек за собой к столу с закусками. – Единственный способ избавиться от него – заговорить о деньгах. Так вот, мои комплименты, ты отлично перевела книгу Соуни, я сверял каждое слово…

– Не издевайся, – со смешком фыркнула она.

– Это правда, клянусь! Клянусь головой Пенаккини! Я проверил все восемьсот страниц – и ничего, все безупречно. – Фабрицио положил руку на сердце. – Только одно замечание… помнишь, на шестьсот пятнадцатой странице ты перевела creel как “корзина для рыбы”, а надо было – “верша”… – Фабрицио пытался смотреть ей в лицо, но не мог оторвать глаз от бюста. И эта ее обтягивающая блузочка не облегчала ему задачу. – Слушай, а я думал, все переводчицы – скверно одетые воблы!

Фабрицио чувствовал себя в своей стихии. Он снова Чиба – покоритель сердец, каким бывал в свои лучшие дни.

– Итак, когда мы поженимся? Я пишу книги, а ты их переводишь, нет, лучше наоборот, ты пишешь книги, а я перевожу. Успех обеспечен! – Он налил ей бокал шампанского, а себе еще стаканчик виски. – Да, нам точно надо это сделать…

– Что “это”?

– Да жениться! – пришлось повториться ему. У него возникло смутное ощущение, что девушка не врубается. Элис – не типичная итальянская телка, к ней, пожалуй, нужен более тонкий подход. – У меня идея. Почему бы нам не улизнуть отсюда? Моя “веспа” тут за воротами. Только вообрази: здесь все со скуки помирают, разговаривая о литературе, а мы болтаемся по Риму и веселимся как сумасшедшие! Что скажешь?

Он посмотрел на нее глазами ребенка, попросившего у мамы кусочек торта.

– Ты всегда такой? – Элис провела рукой по волосам и приоткрыла губы, обнажив ряд белоснежных зубов.

– Какой – такой? – пробурчал Фабрицио.

– Ну… такой… – Она замолкла на мгновение, подыскивая нужное слово, потом вздохнула: – Дурак!

“Дурак? То есть как это – дурак?”

– Это живущий в гении ребенок, – бросил он наугад.

– Нет, мы не можем уйти. Не помнишь? Нас ждет ужин. И Соуни…

– Ах да, ужин. Я и забыл, – соврал он. Он переборщил, предложив ей смыться, и теперь старался скрасить неловкость.

Она взяла его за руку:

– Идем.

Проходя мимо стола, Чиба на ходу прихватил бутылку с виски.

Куда она его вела?

Спустя минуту они были у выхода в сад.

11

Было очевидно, что Сатана использовал Джерри Скотти, чтобы передать ему послание. Разве могло быть случайностью, чтобы из всего бесконечного множества существующих в мире вопросов авторы программы выбрали именно этот, про Абаддона? Это был знак. Каков его смысл, Саверио не имел ни малейшего понятия. Но это было несомненное послание Зла.

Тип из Сабаудии продул. Он ответил, что Абаддон был англиканский пастор восемнадцатого века, и уехал домой выплачивать свой кредит.

“Поделом тебе. Будешь теперь знать, кто такой Абаддон Разрушитель”.

Саверио достал из ящика шкафа упаковку алка-зельтцера и, пока таблетка растворялась в воде, прокрутил в голове прошедший день. В событиях последних двенадцати часов было что-то сверхъестественное. Все началось с его внезапного решения провернуть крупную операцию со Зверями. Затем отказ Куртцу Минетти. А теперь еще и супервопрос. Следовало поискать другие знаки присутствия Дьявола в его жизни.

Какое сегодня было число? 28 апреля. Чему соответствует 28 апреля по сатанистскому календарю?

Он сходил в гостиную за сумкой с ноутбуком. Комната была обставлена этнической коллекцией “Занзибар”. Квадратная мебель из лощеного черного дерева с ромбовидными вставками из кожи зебры. Она издавала особый пряный запах, от которого при долгом нахождении в комнате начинала болеть голова. Плазменный экран Pioneer находился под огромной мозаикой, которую Серена сделала из ракушек и цветных камешков, собранных на пляжах Арджентарио. По замыслу жены она должна была изображать русалку, сидящую на скале и играющую на своих длинных волосах как на арфе.

Саверио вышел в интернет и задал поиск в Гугле: “сатанистский календарь”. Выяснилось, что 28 апреля ничему не соответствует. Но зато 30 апреля Вальпургиева ночь. Когда ведьмы собираются на шабаш на горе Брокен.

Он в задумчивости встал из-за компьютера. По тому, как складывались события, было очевидно, что 28 апреля – сатанистский день.

“В конце концов, 28-е недалеко от 30-го, Вальпургиевой ночи”.

Он подошел к картонной коробке, стоящей рядом с дверью. Перерезав клейкую ленту, открыл крышку. Затем, как паладин прежних времен, преклонил колено перед сокровищем, погрузил руки в пенопластовый наполнитель и достал Дюрандаль. Держа меч обеими руками, он поднял его над головой. Лезвие из закаленной стали, эфес из кованого железа и обшитая кожей рукоятка. Он долго колебался между ним и японской катаной, но в итоге хорошо сделал, что выбрал оружие, принадлежащее нашей культурной традиции. Меч был такой красивый, что дух захватывало.

Мантос вышел на террасу, поднял меч навстречу лунному диску и, как Роланд при Ронсевале, принялся вращать им. Он бы охотно вызвал Куртца Минетти на дуэль. У него на базе в Павии.

“Я с Дюрандалем, а он со своей секирой”.

Мантос представил, как уклоняется от удара, оборачивается и точным ударом срубает голову с плеч верховного жреца. После этого он скажет лишь: “Приидите ко мне! Будете Звери”. И все Сыны Апокалипсиса склонили бы головы. Вот это была бы операция. Жаль, что этот Куртц Минетти, хоть и метр с кепкой, – ученик Санте Луччи, шаолиньского мастера из Триеста.

Саверио одним взмахом рассек вешалку для белья. При мысли о том, что это сокровище будет повешено над камином у тестя в Роккаразо, ему делалось не по себе.

Зазвонил телефон и тут же замолк. Трубку подняла Серена. Через мгновение раздался ее крик:

– Саверио, это тебя. Твой двоюродный брат. Скажи ему, что, если он еще раз позвонит в такое время, он у меня свои зубы проглотит!

Предводитель Зверей вернулся в гостиную и убрал меч в коробку, затем взял трубку и торопливо ответил:

– Антонио? Чего у тебя?

– Эй, привет. Как дела?

– Нормально. Что-то случилось?

– Нет, ничего. Вернее, да. Мне нужна твоя помощь.

Так, и он туда же. Неужели никому не приходит в голову, что Саверио Монета может быть занят своими делами?

– Нет, слушай… У меня самого работы по горло… Извини.

– Погоди. Тебе ничего делать не надо. Я знаю, что ты занят. Но я иногда вижу тебя с этими юнцами…

“Он видел меня со Зверями. Надо быть осторожнее”.

– Я в заднице. Четверо поляков кинули меня в последний момент. Ищу им замену. Таскать ящики с вином, расставлять столы в саду, убирать со стола и тому подобное. Простых работяг, но чтоб добросовестных. Большого опыта не надо, главное, чтобы у людей было желание работать и чтоб не вытворяли фокусов.

Антонио Дзаули был администратор Food for Fun, столичной кейтеринг-компании, которая, благодаря руководству Золтана Патровича, непредсказуемого болгар ского шеф-повара и владельца знаменитого ресторана “Регионы”, стала номером один в Риме по части организации банкетов и фуршетов.

Саверио не слушал. “А что, если ударом Дюрандаля отрубить падре Тонино голову? У него к тому же Паркинсон, я окажу ему услугу. Завтра после педиатра отвезу меч к точильщику… Нет, так получится подражание Куртцу Минетти”.

– Саверио? Ты меня слушаешь?

– Да… Извини… Ничем не могу помочь, – бросил сатанист.

– Какое к черту “ничем не могу помочь”? Ты меня даже не слушал. Ты не понял. Я в отчаянном положении. Задницей рискую из-за этой вечеринки. Целых шесть месяцев ее готовил. – Он понизил голос. – Поклянись, что никому не скажешь.

– Что?

– Сначала поклянись.

Саверио поднял глаза и заметил, как уродлив светильник в этническом стиле.

– Клянусь.

Антонио заговорщицким голосом зашептал:

– На этот праздник все придут. Назови знаменитость. Любую. Ну? Первое имя, которое придет в голову.

Саверио на секунду задумался:

– Папа.

– Да нет! Я же сказал – знаменитость. Певцы там, актеры, футболисты…

Саверио фыркнул:

– Слушай, чего ты от меня хочешь? Кого я должен тебе назвать? Пако Хименес де ла Фронтера?

– Центральный нападающий “Ромы”. Бинго!

Надо заметить, что, если было в мире слово, которое Саверио Монета ненавидел, это было то самое “бинго”. Как и все серьезные сатанисты, он ненавидел массовую культуру, сленг, Хеллоуин и американизацию языка. Будь его воля, все должны были бы по-прежнему говорить на латыни.

– Назови кого-нибудь еще!

Саверио не выдержал:

– Не знаю! И какое мне до них дело! У меня своих забот хватает.

Антонио ответил обиженным голосом:

– Да что с тобой? Чудной ты все-таки! Я предлагаю тебе и твоим приятелям возможность подзаработать да еще и поприсутствовать на самом эксклюзивном приеме десятилетия, побыть рядом с известнейшими людьми, а ты меня посылаешь в задницу?

Саверио хотелось вырвать у кузена сонную артерию и искупаться в плазме его крови, но он сел на диван и постарался успокоиться.

– Нет, Антó, прости, правда, ты ни при чем. Просто я устал. Сам понимаешь: близнецы, тесть, черная полоса…

– Да, понимаю. Но если тебе придет кто-то в голову, звякни мне. Завтра утром мне надо раздобыть четверых парней. Ты подумай, ладно? Скажи им, что хорошо заплатят и что на приеме будет концерт Лариты и фейерверк.

Предводитель Зверей навострил уши:

– Как ты сказал? Лариты? Певицы Лариты? Которая выпустила Live in Saint Peter и Unplugged in Lourdes? Которая поет песню King Karol?

Эльза Мартелли, известная под сценическим псевдонимом Ларита, несколько лет пела в Lord of Flies, дэт-метал группе из Кьети-Скало. Их песни были гимнами Люциферу и высоко ценились среди итальянских сатанистов. Потом Ларита внезапно оставила группу и обратилась в христианство, приняв крещение от папы, после чего начала карьеру поп-певицы. Ее диски были нелепой мешаниной из нью-эйджа, юношеской влюбленности и благонравия и поэтому снискали огромный успех во всем мире. Но сатанисты ее дружно презирали.

– Да. Кажется, да. Ларита… это которая поет “Любовь вокруг”. – Антонио не был экспертом по части поп-музыки.

Саверио заметил, что в воздухе разлит приятный запах земли и свежесрезанной травы на газонах. Луна скрылась, и стало совсем темно. От внезапного порыва ветра задрожали стекла и закачался фикус. Начался дождь. Крупные тяжелые капли стали закрашивать темными пятнами плитку на террасе, молния разорвала мрак, и на мгновение стало светло как днем, а потом грохнуло так, что дрогнула земля, завопили сигнализации и залаяли собаки.

Саверио Монета со своего дивана увидал громаду перекошенных черных туч, надвигавшихся на Ориоло-Романо. Одна особенно большая прямо напротив него вдруг нагнулась, вытянулась и приняла формы лица. Черные глазищи и разинутый рот. Мгновение спустя вернулась тьма.

– Мадонна дель Кармине! – невольно вырвалось у него. Саверио бросился закрывать окна – дождь заливал паркет. – Согласен! – выдохнул он в трубку.

– В каком смысле – согласен?

– У меня есть трое. Четвертым, – он ударил себя в грудь, – буду я.

12

Фабрицио Чиба и Элис Тайлер чинно сидели на мраморной скамейке у овального фонтана. Справа бамбуковая роща в галогеновой подсветке. Слева куст гортензии. Между ними было двадцать сантиметров. Было прохладно и темно. Огни виллы у них за спиной отблескивали на поверхности воды и на роскошных ногах Элис.

Фабрицио Чиба глотнул алкоголя из бутылки и передал ее девушке, она тоже приложилась. Надо было действовать быстро. Иначе они тут окоченеют. Что делать? Сразу наброситься на нее? “Не знаю… Поди разбери этих английских интеллектуалок”.

Для властителя рейтингов, занимающего третье место среди самых сексуальных мужчин Италии согласно женскому еженедельнику Yes (после мотогонщика и актера ситкома, мелированного блондина), отказ был категорически неприемлем. Это могло обречь его на годы лечения у психоаналитика.

Молчание начинало становиться томительным. Надо было нарушить его хоть чем-то:

– Ты ведь и книги Ирвина Паркера переводила, верно? – Уже говоря это, Фабрицио понял, что выбрал худшее начало для стремительной атаки.

– Да. Все, кроме первой.

– А… Ты познакомилась с ним?

– С кем?

– С Паркером.

– Да.

– И как он?

– Приятный.

– Правда?

– Да, очень.

Нет! Не действует. Ко всему прочему он чувствовал, что она думает о чем-то постороннем. Разделявшие их двадцать сантиметров казались двадцатью метрами. Лучше было отступить и вернуться на виллу.

– Слушай, мож…

Элис посмотрела на него.

– Я должна сказать тебе одну вещь. – Глаза ее сверкали. – Мне немного неловко… – Она глубоко вдохнула, словно собиралась выдать великую тайну. – “Львиный ров” меня тронул до глубины души… Мне стало плохо, представь, что на тот вечер у меня были планы, но я осталась дома, настолько я была потрясена. На следующий день я перечитала его, и роман мне показался еще прекраснее. Не знаю, что сказать, это было неповторимое ощущение… Я нашла столько аналогий со своей жизнью.

На Чибу накатили волны наслаждения, валы эндорфина, спускавшиеся с головы вниз, струясь по венам, как нефть по нефтепроводу. Только на этот раз, в отличие от разговора с Соуни, поток наслаждения устремился в мочеточник, в придатки яичек, в бедренные артерии и взорвался внутри репродуктивного органа, вызвав яростную эрекцию. Фабрицио схватил девушку за запястья и засунул язык ей в рот. И она, собиравшаяся признаться писателю в том, что написала ему длинное письмо, обнаружила его орган речи у себя меж миндалинами. Она издала серию гласных: “Ы я-и!”, которые означали: “Ты спятил!” – и инстинктивно попыталась освободиться от непрошеной гастроскопии, но, не преуспев в этом, уступила, зарылась пальцами в его волосы, сильнее прижалась губами к его губам и принялась энергично ворочать маленьким плотным язычком.

Фабрицио, почувствовав, что она сдалась, обхватил ее руками и прижался грудью к ее груди, ощутив ее тугую плотность. Она подняла одну из своих ошеломительных ножек. Он надавил возбужденным членом. Тогда она подняла вторую ошеломительную ножку. И он залез рукой ей в трусики.

Федерико Джанни, управляющий директор издательского дома “Мартинелли”, и его верный оруженосец Акилле Пеннаккини стояли, опершись о балюстраду балкона, откуда открывался вид на сад и на весь Рим.

Джанни был верзила, вечно щеголявший в роскошных костюмах от Карачени. В юности он играл в баскетбол и дошел до лиги А2, но в двадцать пять лет оставил спорт, чтобы заняться производством спортивной обуви. Затем, один бог ведает какими путями и благодаря каким связям, он проник в издательское дело, вначале получив должность в небольшом миланском издательстве и, наконец, бросив якорь в “Мартинелли”. В литературе он ни бельмеса не смыслил, обращался с книгами как с туфлями и гордился своим образом мыслей.

Полная противоположность Пеннаккини, которого Джанни выудил из Урбин ского университета, где тот преподавал сравнительное литературоведение, и поставил руководить издательским домом. Это был университетский тип, интеллектуал, и все в его облике об этом говорило: круглые очки в черепаховой оправе на испорченных чтением голубых глазах, мятый клетчатый пиджачок, рубашка из грубого хлопка с пуговицами на воротничке, шерстяные галстуки и габардиновые брюки в полоску. Говорил он мало. Всегда тихим голосом. И выражался туманно, так что никогда нельзя было понять, что он думает на самом деле.

– Ну, вот и это позади. – Джанни потянулся. – Кажется, все прошло хорошо.

– Очень хорошо, – отозвался Пеннаккини.

Рим походил на усыпанное огнями огромное грязное одеяло.

– Большой город, – задумчиво сказал Джанни при виде этого зрелища.

– Очень большой. Протянулся от Кастелли до Фьюмичино. Поистине необъятный.

– Сколько он будет в диаметре?

– Гм-м, даже не знаю… По меньшей мере восемьдесят километров… – выдал наобум Пеннаккини.

Джанни взглянул на часы:

– Через сколько мы идем в ресторан?

– Максимум через двадцать минут.

– Фуршет был никудышный. Я съел три тартины с лососем, и все они были черствые. Есть охота. – Он сделал паузу: – И отлить надо.

Пеннаккини на последние слова шефа качнул головой вперед-назад, как голубь.

– Сделаю-ка я это дело в саду. На свежем воздухе. Что может быть лучше, чем отлить на фоне такого пейзажа. Взгляни туда, кажется, там гроза. – Джанни свесился с перил и вгляделся в темнеющую растительность. – Посторожишь меня? Если кто-нибудь выйдет сюда, останови его.

– И что я ему скажу? – растерянно пробормотал директор.

– Кому?

– Тому, кто может сюда прийти.

Джанни секунду поразмыслил:

– Ну, что-нибудь… Отвлеки его, задержи.

Управляющий директор спустился по ступенькам в сад, расстегивая на ходу молнию брюк. Пеннаккини, как швейцарский гвардеец, занял пост на верхней площадке.

13

Ларита.

Она была предуготована им. Они принесут певицу из Кьети-Скало в жертву Владыке Зла. На званом вечере Мантос отрубит ей голову Дюрандалем.

– Это тебе не монашки… Ты у меня посмотришь, Куртц, – ухмыльнулся Саверио и запрыгал по гостиной.

Что будет, когда узнают, что певица, продавшая десять миллионов дисков в Европе и Латинской Америке и певшая для папы на Рождество, обезглавлена Зверями Абаддона? Эта новость займет первые страницы газет всего мира. Событие планетарного масштаба, как когда-то смерть Джона Леннона и Дженис Джоплин…

Саверио усомнился. Дженис Джоплин тоже убили?

“Да какая разница!”

Сейчас имело значение, что после такого поступка его имя запомнят навсегда. Ему посвятят интернет-сайты, форумы и блоги. Его портрет будут носить на футболках тысячи подростков. И многие поколения сатанистов будут вдохновляться фигурой Мантоса и поклоняться его харизматичной и психотической личности, наравне с Чарли Мэнсоном.

Саверио взял айпод Серены с комода у входной двери. Он был уверен, что у жены среди mp3 есть записи певицы. Так оно и было. Он нажал на Play. Певица запела своим богатым мелодичным голосом про историю любви двух подростков.

“Какая гадость!”

Эта тварь умудрилась совместить вещи, которые он ненавидел больше всего на земле – любовь и подростков.

Из шкафчика с ликерами Мантос выудил бутылку “Ягермейстера” и сделал глоток.

Он был жутко горький.

14

На мраморной скамейке было неудобно. Фабрицио Чиба и Элис Тайлер переплелись телами, в то время как налетевшие порывы мистраля качали стволы бамбука. Одна рука писателя опиралась на бетонную ограду, другая стискивала грудь переводчицы. У нее же одна рука оказалась зажата за спиной, другая – просунута в штаны писателя. Ремень, как кровоостанавливающий жгут, затруднял циркуляцию крови в кисти, и единственное, что она могла делать онемевшими пальцами – это сжимать член. Фабрицио тяжело дышал ей в ухо, пытаясь высвободить из-под бюстгальтера грудь, но, не преуспев в этом, решил, что займется ее интимными местами.

Они не замечали управляющего директора, который справлял нужду в десятке метров от них, пока тот не вздохнул:

– Ах!! Наконец-то. Какое облегчение!

Парочка застыла, как два морских языка, и будь их воля, они, как Solea solea, поменяли бы цвет, чтобы слиться с окружающим пейзажем. Фабрицио прошептал Элис в ухо:

– Тихо, тут кто-то есть… Тихо, прошу тебя. Не дыши. – Они замерли, как два помпейских слепка. Руки так и остались лежать друг у друга на гениталиях.

Другой голос. Более отдаленный:

– Чиба сегодня хорошо себя показал.

“Сколько их там?”

Более близкий голос ответил:

– Да, надо сказать, в этих делах наш Чиба лучше всех!

– Это Джанни! Управляющий директор! – шепотом объяснил Элис писатель.

– Боже мой, боже мой, – застонала она. – Что, если они нас увидят?

– Тихо. Ничего не говори. – Фабрицио вытянул шею. Силуэт Джанни высился за кустом гортензии. Чиба снова пригнулся. – Он вышел по нужде! Нас он видеть не может. Сейчас он уйдет.

Но управляющий директор, страдавший простатитом, продолжал трясти своим инструментом, ожидая новой струи.

– Неплохо у него вышло с огнем! Бред, но выразительный, ничего не скажешь. Надо почаще звать его на такие мероприятия, он умеет покорять публику.

Фабрицио самодовольно улыбнулся и посмотрел на Элис, которая весело фыркнула. Чего еще он мог желать? Лапаешь экзотическую красотку-интеллектуалку и одновременно слушаешь дифирамбы, которые поет тебе босс твоего издательства.

Он коснулся ее клитора. Она вздрогнула и выдохнула ему в ухо:

– Тише… тииииишее… А то я не выдержу и закричу…

Член его превратился в железобетонный блок.

– Ну а если серьезно… Как там у Чибы с романом?

– Не могу понять… То немногое, что я прочел… – Пеннаккини умолк на полуслове. С ним такое часто случалось, словно ему отключали ток.

– Что, Пеннаккини? Как оно тебе?

– Мне кажется, ммм… несколько расплывчатым… Скорее… как сказать… неуклюжие наброски, нежели настоящее повествование…

Фабрицио, тем временем усиленно корпевший над ремнем, замер.

– Понял, фигня. Как его последняя книга… “Сон Нестора”. Мне совершенно не понравилась… И расходится так себе. От человека, продавшего полтора миллиона экземпляров, я, честно говоря, ожидал большего. И это несмотря на всю рекламу, которую мы ему оплатили. Ты видел полугодовые отчеты? Если бы не “Львиный ров”…

Элис мастерским движением наконец, пробралась к члену и начала его оглаживать.

– …Надо нам снова обсудить контракт на следующую книгу. Его агентша совсем чокнулась. Затребовала абсурдную цифру. Прежде чем подписывать, надо нам хорошенько подумать. Нас не может так обирать автор, который на поверку продается как Аделе Раффо, а она, между прочим, получает ровно вдвое меньше него.

Чиба подумал, что сейчас лишится чувств. Этот сукин сын сравнивает его с жирной монахиней, что пишет кулинарные книги! И что это за идея снова обсудить контракт? И потом, какое лицемерие! Разве Джанни не сказал ему, что “Сон Нестора” – нужная книга, роман зрелого автора?

Элис тем временем не слушала, она продолжала сосредоточенно массировать ему член точными движениями руки против часовой стрелки, но, к ее великому удивлению, усилия не приносили плодов, напротив: он буквально сдувался у нее в руках.

– Что происходит? Он идет сюда?

– Прошу тебя… Минутку. Помолчи минутку.

Элис услышала тревожную ноту в голосе Фабрицио, отпустила безжизненный отросток и прислушалась.

– …Все равно он никуда не денется! Куда ему идти? Ни одно издательство не согласится платить ему столько, сколько мы. Даже вполовину меньше. Кем он себя воображает? Гришэмом? Ко всему прочему я узнал, что его передачу еще не утвердили на будущий год. Если ее закроют, Чиба пойдет ко дну. Надо бы сбить ему спесь. Знаешь что, Акилле, на той неделе я хочу устроить совещание с Модикой и Малаго, там и решим, как действовать… Никакую новую книгу он не напишет. Чиба выдохся. – Секундная пауза. – А-ах!! Вот и все. С самого самолета терпел. – И послышался звук удаляющихся шагов.

Чиба повис в воздухе, неспособный реагировать, затем рухнул вниз, на грешную землю, вернее, на женщину, в вагину которой был погружен его средний палец. С которой он к тому же только что познакомился. И которая работает в той же сфере, что и он. Чужая. Потенциальная шпионка.

Он поднялся с багровым лицом и обезумевшим взглядом.

Она прикрыла грудь блузкой и состроила невразумительную мину.

“Сочувствует! Она мне сочувствует!” – догадался Фабрицио. Он вытащил палец и обтер его о пиджак. Какого черта он тут творил? Совсем свихнулся? Бросается на незнакомку, как распалившийся подросток, а издательство между тем строит козни против него.

“Я не дам себя в обиду”.

В мире лишь один человек мог помочь ему. Его агент. Маргерита Левин Гритти.

– Извини, мне надо идти! – рассеянно бросил он, убирая червяка в штаны и поспешно удаляясь.

Она озадаченно проводила его взглядом, а затем принялась застегивать блузку.

15

У предводителя Зверей Абаддона наконец появилась идея. Необходимо было немедленно собрать адептов и ввести их в курс дела. Не важно, что уже пробило десять. Все равно они сейчас сидят у Сильвиетты и смотрят фильм.

Не включая света, он прошел к кладовке со швабрами. Там за обувными коробками и пакетами со стиральным порошком, сложенная в пакет из “Ашана”, хранилась униформа Зверей. Он сам ее придумал и заказал китайскому портному из Капраники. Простые туники из черного хлопка (в отличие от кричащих фиолетовых с золотом у Сынов Апокалипсиса) с остроконечными капюшонами. В качестве обуви он после долгих раздумий выбрал черные эспадрильи.

Саверио вернулся в гостиную и, стараясь не шуметь, достал из коробки Дюрандаль, а из комода – ключи от машины. Прихватил зонтик и бутылку “Ягермейстера” и уже собирался повернуть ручку входной двери, когда зажглась люстра, залив светом коллекцию “Занзибар”.

Серена в ночной рубашке стояла в дверях гостиной.

– Ты куда?

Саверио ссутулился, опустил голову и попытался спрятать меч за спиной, но безуспешно.

– Я выйду на минутку…

– Куда?

– Съезжу на фабрику взглянуть на одну вещь…

Серена была озадачена.

– С мечом?

– Да… – Надо было срочно что-нибудь наплести. – Видишь ли… Есть там один шкаф… из гостиного гарнитура, в котором меч, кажется, идеально помещается, я хотел проверить. Я мигом. Туда и обратно. Ты иди спи.

– А что в этом пакете?

Саверио огляделся:

– В каком пакете?

– Который у тебя в руках.

– А… Этот… – Саверио пожал плечами. – Так, ничего… Одежда, которую я должен вернуть Эдоардо. Маскарадные костюмы.

– Саверио, тебе сколько лет, а?

– Что за вопросы ты задаешь?

– Я устала от тебя. Смертельно устала.

Когда Серена этим надрывным голосом говорила, что “устала, смертельно устала”, Саверио знал, что через несколько минут последует ссора. А с Сереной ссориться не стоило. Она самозабвенно отдавалась этому делу, превращаясь в такое чудовище, что нельзя даже описать. Лучшей тактикой было махнуть на все и молчать. Если она начнет орать, проснутся и захнычут близнецы, тогда придется оставаться дома.

“Пускай гундит. Будь выше этого”.

– И не только я устала. Знаешь, что папа говорит? Что из всех отделов фабрики единственный убыточный – твой.

Саверио, несмотря на только что данное слово, не сдержался:

– Ну еще бы! От тирольской мебели всех тошнит! Ее никто не хочет! Поэтому-то твой отец меня на нее и поставил. Ты сама прекрасно знаешь. Так он может меня…

Серена перебила его, как ни странно, даже не повысив голос. Казалось, она так огорошена, что у нее даже нет сил кричать.

– Что? От тирольской мебели тошнит? Тебе известно, что мой отец больше двадцати лет продавал исключительно тирольскую мебель? Не забывай, что он первым стал привозить ее в эти края. Знаешь, сколько народу потом последовало его примеру? Мебель в деревенском стиле и все остальное пришло благодаря той мебели, от которой тебя так тошнит. – Она скрестила руки на груди. – Нет в тебе уважения… Нет уважения ни к отцу, ни ко мне. Я правда устала покрывать тебя и каждый день слушать, как отец оскорбляет моего мужа. Я сгораю со стыда. – Она с горечью покачала головой. – Подожди… подожди… как он там назвал тебя последний раз? Ах да… Дохлый таракан. Знаешь, куда бы он тебя давно уже послал, не будь меня?

Саверио стиснул рукоять Дюрандаля, словно желая раскрошить ее. Он мог бы прикончить старого ублюдка. Это было бы так просто. Один точный удар меча между третьим и четвертым шейным позвонком.

– И разве он не прав? – Серена ткнула в него указательным пальцем. – Посмотри на себя, ты уходишь из дома украдкой с карнавальными костюмами и мечом под мышкой и отправляешься к дружкам играть… Тебе не тринадцать лет. И я не твоя мамочка.

Саверио, вжав голову в плечи, принялся ковырять паркет острием Дюрандаля.

– Так больше продолжаться не может. Я потеряла к тебе всякое уважение. Мне нужен настоящий мужчина. Ты когда-нибудь спрашивал себя, почему я не хочу заниматься с тобой любовью? – Он повернулась и ушла в комнату. Оттуда раздался ее голос: – Давай. Бегом. А то дружки уже заждались. И выкинь мусор.

Саверио с минуту постоял в дверях. За порогом гроза не думала успокаиваться. Если он уйдет сейчас, его жизнь на неделю превратится в ад. Он убрал Дюрандаль в коробку, а пакет с туниками в кладовку. Приложился к бутылке. Лучше лечь спать на диване. К утру Серена поутихнет, и они смогут помириться или что-то вроде того.

Надо доказать ей, что он не дохлый таракан. И есть лишь один способ сделать это: выполнить квартальный план, заткнув рот старому ублюдку. До конца квартала еще месяц, и, если начать работать по-черному, можно успеть. Он сделал еще один глоток настойки и в расстроенных чувствах отправился в ванную чистить зубы.

Какого дьявола ему взбрело в голову убивать Лариту? Для этого ему придется взять выходной, а сейчас, когда он в полном минусе, отгул, прямо скажем, окажется не к месту. И потом, признаем это, Звери тоже, как и жена, перестали в него верить.

Саверио сплюнул пасту в раковину, вытер губы и взглянул на себя в зеркало. Виски почти совсем побелели, да и щетина на подбородке была с проседью.

“Тебе не тринадцать лет. И я не твоя мамочка”.

Серена права. Чертовски права. Если он не докажет, что ему можно доверять, после смерти отца она не отдаст ему управление фабрикой.

“И у меня на руках два сына. Они не должны расти с мыслью, что их отец – ничтожество”.

Если все так считают, в этом виноват он, и только он.

“Баста! Пора кончать с этой сатанистской сектой. Завтра соберу Зверей и объявлю, что игра кончена”.

Он снял рубашку и майку. Жидкие волосы на груди тоже начали седеть. Он включил было душ, но перекрыл воду. Лицо исказилось в немом вопле. Щеки были влажные от слез.

Как он дошел до жизни такой? По какой нелепой причине он добровольно заперся в клетке с этой гарпией и выбросил ключи от своего существования? В юности у него было столько планов. Проехать поездом по Европе. Отправиться в Трансильванию посетить замок графа Влада. Увидеть дольмены и скульптуры на острове Пасхи. Изучить латынь и арамейский. Ничего из этого он не сделал. Он слишком рано женился, к тому же женился на женщине, обожавшей отдых на курортах и походы по аутлетам.

Саверио вернулся к умывальнику и снова посмотрелся в зеркало, словно чтобы убедиться, что это все еще он. Он взял полотенце и накрыл им себе голову.

– Подожди… подожди минутку, – сказал он себе.

Как он мог забыть. Сегодня был особенный день, и какая-то ссора с Сереной не может перечеркнуть его. Он чувствовал каждой клеткой своего тела, что это было начало новой жизни, надо только решиться на бунт. И дело было не в Джерри Скотти и даже не в туче с ликом Сатаны, явившейся ему как предзнаменование, дело было не в Куртце, позвонившем ему с предложением стать его представителем. Дело было в этом “нет”. Оно было слишком чудесное. Слишком вдохновляющее, чтобы вот так его отбросить. Первый раз он сказал “нет”. Настоящее “НЕТ”.

“Если распустишь секту, ты должен отдавать себе отчет, что отныне твоя жизнь будет лишь длинной чередой “ДА”. Ты должен отдавать себе отчет в том, что будешь медленно угасать, под всеобщее безразличие, как свеча на забытой могиле. Если ты сейчас положишь Дюрандаль и ляжешь спать на диване, не будет больше черных месс, сатанистских оргий и расписанных эстакад. Не будет больше ужинов с учениками. Никогда. И ты не будешь оплакивать их, потому что будешь слишком подавлен, чтобы вообще что-то оплакивать. Решай сейчас. Решай, раб ли ты своей жены или Мантос, верховный магистр Зверей Абаддона. Решай, черт побери”.

Он стянул с головы полотенце, залпом прикончил “Ягермейстер”, взял электробритву, включил ее и побрился наголо.

16

“Выдохся!”

Фабрицио Чиба на “веспе” спускался с Монте-Марио по виражам серпантинной дороги. Выжав газ до упора, он заваливался в повороты, как Валентино Росси. Он был вне себя. Эти подлецы в “Мартинелли” говорят, что он выдохся, и пытаются его подсидеть. Его, спасшего их от банкротства, продавшего больше, чем все остальные итальянские писатели, вместе взятые, его, переведенного на двадцать девять языков, включая суахили и ладино.

– И в придачу вы загребаете двадцать процентов с иностранных изданий! – выкрикнул он, обогнав на повороте “форд ка”.

Если они думают, что могут обращаться с ним, как с монашкой-булимичкой, они глубоко заблуждаются.

– Что вы себе вообразили? Да из-за меня издательства передерутся. Еще посмотрите, когда я издам свой новый роман, жалкие мерзавцы.

Он начал шнырять между машинами в плотном потоке на бульваре Милицие. Затем выехал на трамвайную полосу. На красном свете, взвизгнув колесами, резко затормозил.

Надо сменить издателя. И потом уехать из этой гребаной страны. “Италия меня не заслуживает”. Можно жить в Эдинбурге, среди великих шотландских писателей. Он не пишет по-английски, но это не важно. Кто-нибудь его переведет.

“Элис…”

Перед глазами возник образ: они вдвоем в шотландском коттедже. Она нагишом переводит, а он готовит ригатони “сыр и перец”. Он позвонит ей завтра и извинится.

Крупная, с кофейное зерно, капля упала на лоб, за ней другая на плечо, затем на колено, затем…

– Не-ет!

Хлынул дождь. На тротуарах люди заметались в поисках укрытия. Защелкали зонты. Порывы ветра затрепали платаны по сторонам улицы.

Фабрицио решил все же ехать вперед, его литературный агент жила неподалеку. Там он примет горячий душ, и затем они спланируют контратаку.

Фабрицио выехал на набережную. Миллионы машин стояли в пробке в направлении подземного туннеля и гудели на все лады. Ливень хлестал по крышам, асфальту и всему остальному. Свет фар дробился в струях воды, слепя глаза.

“Что, черт возьми, творится?

Пятничный вечер + гопники, выехавшие “прошвырнуться” + дождь = пробки в центре на всю ночь”.

Фабрицио терпеть не мог пятничные вечера. Орды варваров из Пренестино, Ментаны, Чинечиты, из Кастелли, из кварталов за кольцевой дорогой заполоняли центр города, Трастевере и Пирамиду, штурмуя пиццерии, ирландские пабы, мексиканские рестораны и сэндвич-бары. Решительно настроенные повеселиться.

Писатель, чертыхаясь, рискнул двинуть по набережной. Но ехать было решительно невозможно: мотороллер не мог протиснуться между машинами. Он заехал на тротуар, но и там было не лучше. Повсюду беспорядочно, как игрушечные машинки в комнате у избалованного мальчишки, были понатыканы автомобили. Промокший до трусов, Фабрицио подъехал к месту, где дорога превращалась в узкий проток, впадавший в озеро с широкими берегами. Машины пересекали его, поднимая волны, словно катера. Писатель сделал глубокий вдох и прибавил газу. Первые двадцать метров он проехал, поднимая фонтан брызг. Колеса ушли в темную ледяную жижу. Скутер стал сбавлять скорость. Уровень воды поднялся выше днища корпуса и дошел Фабрицио до щиколоток. Мотор начал плеваться, запинаться. Как раненый зверь, мотороллер продвигался рывками, издавая жалобные стоны. Фабрицио, сжимая руль, умолял сквозь зубы: “Давай, черт, давай, мать твою, ты сможешь!”

Но “веспа” чихнула и испустила дух на самом глубоком месте.

Фабрицио слез с мотороллера, проклиная всех и вся. Вода доходила до икр. Вода хлюпала в старых Church’s. С досады он стал пинать ногами мотороллер. Он не мог поверить, что человечество, техника и природа, сговорившись, разом ополчились на него в эти сорок минут.

Машины, набитые бритоголовыми уродами в наколках, проезжали мимо, окатывая его водой. Уроды показывали на него пальцами, качали головой, смеялись и скрывались из виду.

Фабрицио посмотрел на себя. Пиджак превратился в жуткое пончо, с которого струями стекала вода. Штаны промокли и забрызганы грязью.

Набычившись, стуча зубами, он вывез мотороллер из озера. Вода заливала за ворот, стекала по спине и ягодицам. Ног он не чувствовал. Наконец, бросив скутер, он пошел налегке.

К счастью, до дома агентши оставалось уже недалеко. Он заночует у нее. Она приготовит ему ромашковый чай с медом. Он примет пару таблеток аспирина и получит порцию ласки и утешения, а потом уснет, уткнувшись в теплую грудь, под ее нежный шепот о том, как они оставят с носом “Мартинелли”.

Воспрянув духом, Фабрицио зашагал, сопротивляясь порывам встречного ветра. Мрачный силуэт замка Святого Ангела таял в водном мареве. Писатель прошел по мосту Ангелов. Вода в реке поднялась и гудела под ногами, бурля между опор.

На противоположном берегу набережная казалась металлическим бакеном, неподвижным и невыносимо грохочущим. Канализационные люки извергали серые потоки, бурно бежавшие вдоль тротуаров. На всех въездах в центр города группами выстроились сотрудники дорожной полиции в желтых плащах с регулировочными жезлами, пытавшиеся как-то сдержать поток машин. Было похоже на исход из города, оказавшегося под угрозой бомбардировок.

Фабрицио пробрался между машинами и нырнул в первый же переулок. Тот вывел его на небольшую площадь, на которой сцепились два типа, не поделив свободное место для парковки. Их подружки, обе блондинки, одетые как манекенщицы у Версаче, на два голоса орали через опущенные стекла машин.

– Энрико! Не видишь, он хам, оставь его.

– Франко! Не связывайся ты с ним, таким дерьмом.

Фабрицио прошел мимо, не удостоив их взглядом. Вот и улица Коронари.

Жуть какая.

Но все позади, он уже пришел.

17

– Так, значит, не хочешь заниматься со мной любовью?

Серена приоткрыла один глаз. Чтобы уснуть, она приняла двадцать пять капель нитразепама. С трудом приподняв голову, она увидела на пороге комнаты темный силуэт мужа.

– Чего тебе? – промямлила она, чувствуя сладковатый привкус бензодиазепина на онемелом языке. – Не видишь, что я сплю? Пришел ругаться?

– Ты сказала, что не хочешь заниматься со мной любовью.

– Не начинай. Оставь меня в покое. Так будет лучше, – отфутболила она его, опустив голову в подушки. Несмотря на сон, мозг Серены зафиксировал, что тон у Саверио необычный – какой-то решительный. И такая прямолинейность была не в его стиле. “Придурок напился”. Она пошарила в ящичке комода, ища маску для глаз и затычки для ушей. Она сбилась с ног, весь день мотаясь по Риму в поисках гончарного круга, и теперь была никакая.

– Повтори. Повтори, если хватит духу, что не хочешь заниматься со мной любовью.

– Я не хочу заниматься с тобой любовью. Теперь доволен? – Она нащупала маску.

– Предпочитаешь, чтобы тебя трахали грузчики, да?

Теперь он, однако, хватил через край. Следовало одернуть его. Она приподнялась на локте и огрызнулась:

– Ты спятил? Что ты себе позволяешь? Я тебя… – Он она не смогла продолжить, потому что, хотя свет коридорной лампы слепил глаза, ей показалось, что Саверио голый и… “Нет, это невозможно… Да, он побрился наголо”. По позвоночнику пробежала дрожь.

– Знаешь, что они говорят мне каждый раз, как я иду на склад? Что из тебя бы вышла порнозвезда. Вообще они не так уж далеки от истины. Взглянуть только, как ты одеваешься. Та еще шлюха! До того шлюха, что говоришь, будто секс – это пошло, а сама вшиваешь силикон в грудь. – И он грубо расхохотался.

У Серены душа ушла в пятки. Она даже не дышала, сердце бешено колотилось в груди, кровь стучала в артериях. Что-то было не так с ее мужем. И не потому, что он внезапно заревновал или что обрил голову. Да, это тоже были тревожные симптомы. Но больше ужасал его голос. Он переменился. Казался чужим. Стал грудным и злым. И этот смех – злорадный, смех психопата, одержимого.

Серена Мастродоменико всегда знала, что рано или поздно у ее мужа может снести башку. Саверио был фрустрированный неудачник. Слишком зажатый, слишком легко на все соглашающийся, слишком податливый, слишком вежливый со всеми. Ей он нравился таким. Он напоминал ей тех упряжных лошадок, которые тянут повозку, сносят всю жизнь побои и умирают, надорвавшись от непосильного труда. Но в глубине души она знала, что внутри у Саверио ад, который изводит его денно и нощно. И ей нравилось подкалывать его, чтобы проверить, сколько он может выдержать, позволит ли он себе хотя бы иногда дать выход гневу. За десять лет брака такого ни разу не случалось.

“Вот оно и случилось, черт побери”. Она вспомнила тот фильм. История образцового служащего, прекрасного семьянина, который, застряв однажды в пробке, съезжает с тормозов и расстреливает всех кругом из помпового ружья. Ее муж один в один как тот тип.

Саверио медленно подошел к кровати:

– Ты не знаешь меня, Серена. Ты даже представить себе не можешь, на что я способен. Думаешь, что все знаешь, но ты ничего не знаешь.

Увидев в руке у мужа меч, Серена взвизгнула и прижалась к стене.

– Тихо! Заткнись! Детей разбудишь! Ах да! Кстати, о детях. Думаешь, я не знаю, почему ты так настаивала на пробирке. Не из-за возраста. Думаешь, я так и повелся на это вранье. Нет! Просто я внушаю тебе отвращение. – Саверио развел руки, открывая взгляду свое нагое тело. – Скажи, я так отвратителен?

Серена Мастродоменико не была экспертом по части психотических синдромов, хотя и прослушала двухгодичный курс психологии в университете. Но народная мудрость гласила, что помешанным перечить не стоит. И в этот момент такое поведение ей показалось как нельзя более подходящим.

– Нет… Совсем нет, – пролепетала она, с удивлением обнаружив, что еще способна говорить. – Послушай, Саверио. Положи меч. Я сожалею о том, что сказала. – Она сглотнула. – Ты же знаешь, я тебя люблю…

Он затрясся от смеха.

– Нет… Только не это, умоляю… Без этого ты могла бы обойтись. Ты меня любишь! Ты меня любишь? Сколько я тебя знаю, первый раз слышу от тебя такие слова. Даже когда я подарил тебе обручальное кольцо, ты мне этого не сказала. Ты меня тогда спросила, можно ли его поменять. – Он обернулся к окну, словно бы там кто-то был. – Ты понял? Понял, что надо делать, чтобы тебя любила жена? А еще говорят, что институт брака переживает кризис.

Надо спасаться бегством. Балконное окно было закрыто, и жалюзи тоже опущены. Да даже если она его откроет, они ведь на четвертом этаже, у них под окнами – голый асфальт автостоянки. Если позвать на помощь, он ее ударит мечом. Остается только умолять о пощаде, взывая к старому доброму Саверио, если от него что-то осталось в больном мозгу этого шизофреника.

Но такое было немыслимо. За все свои сорок три года Серена ни разу никого не просила о пощаде. Даже сестер-урсулинок, когда они били линейкой по костяшкам пальцев. Характер Серены Мастродоменико был выкован по строгим образцам лютеранской морали “Тирольских судовых плотников”. Отец, годы юности проведший учеником в столярной мастерской в немецкоязычном Брунико, говорил ей, что самые ценные породы дерева ломаются, но не гнутся.

“А ты, крошка, тверда и ценна как эбеновое дерево. Ты никому не позволишь сесть тебе на голову. Даже мужу. Обещай мне это”.

“Да, папочка, обещаю”.

Так что и речи не могло быть о том, чтобы просить пощады у этого жалкого куска дерьма, психованного дармоеда Саверио Монеты, сына простого рабочего с завода “Осрам” и безграмотной крестьянки. Она его отмыла, пустила в свою постель, убедила дорогого папочку принять его в семью, ввела его гнилое семя в свое лоно, чтобы произвести детей – а теперь он угрожает ей мечом.

Серена схватила с тумбочки будильник и кинула им в мужа, скрежеща зубами:

– Пошел ты! Давай, убивай! Сделай это, если хватит духу. Я тебя не боюсь, дохлый таракан! – И двинулась в его сторону.

18

Маргерита Левин Гритти жила в старинном особняке с тяжелыми парадными воротами, в которых пряталась маленькая дверь.

Фабрицио Чиба нажал золоченую кнопку домофона. Лампочка над телекамерой пальнула резким светом. Стуча зубами, он подождал полминуты, затем позвонил еще раз. Посмотрел на часы. Ноль десять.

Чисто статистически, сказал себе Фабрицио, крайне маловероятно, что ее нет. Так много обломов подряд просто не могло случиться. Как если играть в кости, и у тебя десять раз кряду выпадает семерка.

Он нажал кнопку и не отпускал ее:

– Ответь же! Проснись.

И, благодарение Богу, женский голос, наконец ответил:

– Кто там? Фабрицио, это ты?

– Да, я. Открой, – сказал он в глазок телекамеры.

– Что ты здесь делаешь в такое время? – Голос был изумленный.

– Пусти меня. Я весь мокрый.

Женщина помолчала, затем ответила:

– Не могу… Не сейчас. Извини.

– Что ты такое говоришь? – Фабрицио не верил своим ушам.

– Прости…

– Послушай, случилось ужасное. “Мартинелли” под меня копает. Открой, – приказал он, – я не собираюсь трахаться.

– …Зато я трахаюсь.

– Как трахаешься? Не может быть!

– Почему это “не может быть”? Что ты имеешь в виду? – В голосе агентши засквозило раздражение.

– Ничего, ничего. Ладно, не важно, все равно открой. Я объясню тебе кое-что, высушусь и вызову такси.

– Вызови по сотовому.

– Ты же знаешь, что я не пользуюсь сотовым. Слушай, прервись на минутку, потом продолжишь. Неужели так сложно?

– Фабрицио, ты не понимаешь, что говоришь.

Чиба почувствовал, как злость распирает внутренности.

– Это ты не понимаешь! Посмотри на меня, черт возьми! – Он развел руки. – Я весь вымок. Рискую получить воспаление легких. Мне плохо! Открой эту треклятую дверь, мать твою!

Голос агентши был непреклонен:

– Позвони мне завтра утром.

– То есть ты мне не откроешь?

– Нет! Я тебе уже сказала, что не открою. Фабрицио Чиба взорвался:

– Тогда знаешь, что я тебе скажу? Иди в задницу! Идите в задницу, ты и твоя несчастная поэтесса, думаешь, я не догадываюсь? Как там ее… Не важно, идите в задницу обе, паршивые жирные лесбиянки. Ты уволена.

19

Какая женщина! Просто львица!

Саверио Монета всегда знал, что его жена не робкого десятка, но такого не ожидал. Она готова была сражаться, даже рискуя жизнью. Именно за это он и решил взять ее в жены. Отец, мать и все родные (даже родня из Кампании, видевшая ее всего один раз) предупреждали его, что она ему не пара. Избалованная девица, она оседлает его, будет вить из него веревки, низведет до ранга филиппинской прислуги. Но он никого не послушал и женился.

Он коснулся ее шеи мечом.

– Значит, не боишься?

– Нет! Меня от тебя тошнит! – Серена плюнула в него.

Саверио вытер щеку, ухмыляясь.

– Ага, тебя от меня тошнит. – Он опустил острие Дюрандаля в вырез ночной рубашки и решительным движением срезал верхнюю пуговицу.

Серена вся напряглась, алые коготки готовы были впиться в него.

– Я убью тебя. – Саверио срезал вторую пуговицу. Груди, большущие как дыни, с маленькими, скукожившимися от страха темными сосками, явились во всей своей искусственной красе.

– Что ты делаешь? Мразь! Не смей, – прошипела Серена, сузив глаза в две злобные щелки.

Саверио приставил лезвие к горлу и прижал жену к изголовью кровати.

– Молчать! Молчать, я говорю. Не желаю тебя слышать.

– Подонок.

Он схватил жену за волосы и откинул ее голову на подушку. Бросив оружие, он стиснул правой рукой ей, как ядовитой змее, шею, потом навалился на нее всем весом.

– А теперь ты что будешь делать? А? Ни шевельнуться не можешь, ни пикнуть. Испугалась, а? Скажи, что боишься.

Серена не сдавалась:

– Я никого не боюсь.

Саверио почувствовал бурную эрекцию и жгучее желание.

– Сейчас я тебе покажу… – Он сорвал с нее трусики и куснул в ягодицу. – Я покажу тебе, кто тут главный.

Из подушки раздался сдавленный крик.

– Только попробуй, клянусь нашими детьми, я тебя убью.

– Давай, убивай! Мне все равно наплевать на эту дерьмовую жизнь. – Он развел ей ноги и просунул между ними руку. Нащупав проход, он резким движением проник в нее. Член пронзил ее до самой пылающей утробы.

Как обезумевшая кошка, она высвободила руку и полоснула его острыми коготками, оставив на груди четыре кровавых следа.

– Ты меня насилуешь, свинья. Ненавижу тебя… Как же я тебя ненавижу…

Саверио, подстегиваемый болью, продолжал самозабвенно насаживать ее. Голова кружилась, кровь шумела в ушах.

Серена сумела поднять голову от подушки и что-то возмущенно мычала.

– Хватит! Меня тошнит… Меня… – Не закончив фразу, она выгнула спину, впуская его глубже в себя.

Саверио понял, что сработало. Шлюха завелась. Это был его день!

Однако нарисовалась проблема. В таком лихорадочном темпе он долго не продержится. Он чувствовал, как оргазм поднимается по сухожилиям, пощипывает мышцы бедер и, не слушаясь его воли, подкатывает прямо к анусу и яйцам. Мантос подумал о Стинге. О сукином сыне Стинге, который может трахаться, не кончая, по четыре часа кряду. Как ему это удается? Он вспомнил, что в одном из интервью английский музыкант объяснял, что освоил технику тибетских монахов… Или что-то в этом духе. В любом случае вся хитрость в дыхании.

Саверио, одной рукой опираясь о лопатку жены, другой о стену, начал вдыхать и выдыхать как лодочный насос, стараясь немного замедлить ритм.

Серена извивалась под ним, как отрубленный хвост ящерицы.

Он снова схватил ее за волосы и смял ей грудь.

– Тебе нравится. Признайся!

– Нет. Нет. Мне не нравится. Мне противно. – Однако не похоже было, что ей так уж противно. – Ублюдок. Ты мерзкий ублюдок! – Она хватила рукой по матрасу и попала по радиобудильнику, который очнулся от спячки и запел She’s always a Woman Билли Джоэла.

Еще один несомненный знак того, что Сатана на его стороне. Саверио говорил ученикам, что любит “Сепультуру” и “Металлику”, но в душе по-прежнему обожал старину Джоэла. Никто не писал таких романтических песен.

Он стиснул зубы и с новой силой взялся вгонять в нее член.

– Я протараню тебя насквозь… Клянусь! Держи вот это! – И он вогнал палец ей в зад.

Серена замерла, распластала ноги и руки и подняла на него искаженное от боли лицо, после чего сдалась, простонав:

– Я кончаю… Кончаю, мать твою. Чтоб тебе пусто было, проклятый.

Саверио наконец перестал сдерживаться, отпустил мышцы и кончил, оскалив зубы. Обессиленный, мокрый от пота, он опустил лицо на шею Серены, уткнулся губами в ее волосы и прошептал:

– Теперь скажи, что любишь меня!

– Да. Люблю. Но сейчас дай мне уснуть.

20

Фабрицио Чиба отчаялся поймать такси на проспекте Витторио-Эммануэле. На длинном бульваре было столпотворение машин. Басы сабвуферов заставляли дрожать корпуса стоящих автомобилей. На углу светился вывесками бар. Он ринулся туда.

Удушающая жара. От запаха пота идет кругом голова. В тесное помещение набилась толпа народу. И все танцуют. На барной стойке. На столах. Ямайская группа выводила тошнотворную сальсу так громко, что лопались барабанные перепонки.

Перед ним вырос низкорослый тип со светлой челкой и в майке. На поясе у него был своего рода ковбойский ремень со стопками вместо пуль. В руке он держал бутылку.

– Ну и видок у тебя! Выпей-ка стаканчик доброй текилы бум-бум. Полегчает.

Фабрицио залпом опрокинул шот-дринк. Алкоголь согрел продрогшие внутренности.

– Еще.

Тип налил еще стопку.

Она тоже была осушена одним глотком.

– Ахххх! Уже лучше. Еще!

– Уверен?

Фабрицио кивнул и положил на стойку отсыревшую пятидесятиевровую бумажку.

– Наливай, не бухти.

Бармен покачал головой, но выполнил требование.

Он, морщась, опорожнил стопку. Потом посмотрел на парня.

– Слушай, я Фабрицио Чиба и у мен… – Писатель запнулся. В глазах коротышки было пусто, как в межзвездном пространстве. Он не имел ни малейшего понятия о том, кто такой Фабрицио Чиба, и смотрел на него, как смотрят на пьяных бомжей. – Есть тут откуда позвонить?

– Нет. На площади Венеции вроде есть кабинка.

Ну хорошо, сказал себе писатель, придется прибегнуть к обычному методу, которым он пользовался в общении с подобными идиотами.

– Слушай, я дам тебе еще сто евро, если ты отвезешь меня на улицу Меченате. Это недалеко, напротив Колизея.

Чубатый развел руками:

– Я бы рад. Но работы по горло.

– Не гадствуй! Блин, я же тебя не луну достать прошу!

Бармен налил стопку и, не скрывая раздражения, поставил ее перед Чибой.

– Вот, это от меня, но после этой ты уйдешь. По-хорошему.

Фабрицио выпил текилу одним глотком и вытер губы рукавом.

– Когда ты в дерьме, никто тебе руки не подаст, а? – Он подался назад и наступил кому-то на ногу.

Потревоженная девица тут же заверещала:

– Ой, больно! Этот идиот отдавил мне большой палец!

Фабрицио попытался посмотреть ей в лицо, но глаза слепили светильники над барной стойкой. Он поднял было руку, собираясь извиниться, но на него вскинулся еще какой-то тип:

– Слушай, ты всех достал. Смотри, что ты учинил!

– Да что такого? Не понимаю… Она же каракатица… Разве у моллюсков не высокий болевой порог? – Он прикрыл веки, заметил, что музыка стихла. – Надеюсь, никто из почтенных господ… – Продолжать не было сил. Надо было срочно сесть. Фабрицио открыл глаза, и заведение вместе с пятнами лиц поплыло у него перед глазами. – Как гнусен ваш мир… – промямлил он и попытался ухватиться за коротышку, но рухнул на землю под ноги людям.

– Выставьте его отсюда! И хватит уже! Каждый раз одно и то же.

– Ладно… – Не без чужой помощи он поднялся.

И, сам не понимая как, снова очутился на улице под проливным дождем. От холода и мокроты прояснилось в голове. Он одолеет полтора километра пешком, несмотря на дождь.

К площади Венеции он подошел с закрытыми глазами и дрожащими от холода и усталости ногами. Он пересек ее вслепую, машины скрипели тормозами и гудели ему вслед. Вот и улица Фори-Империали. Казалось, ей нет конца и края. Вдали, как мираж, плыл в водном мареве Колизей. Дождь хлестал брусчатку, блестевшую под фарами автомобилей.

Надо было просто опустить голову и идти.

“Тошнит, однако”.

Он продолжал думать о подлеце Джанни, который воткнул ему нож в спину, о шлюхе агентше, не впустившей его к себе, об уродах в баре.

“Завтра… я поищу себе… нового агента… и пошлю крепкий мейл… “Мартинелли”.

Колизей стал ближе. Он походил на огромный панеттоне с подсветкой.

Фабрицио был измучен, но, собрав последние силы, ускорил шаг.

“Ухожу от “Мартинелли”.

Вдруг стало нечем дышать, а ледяной коготь вонзился в сердце.

“О боже…”

Он поднял глаза к небу, протянул руку, словно пытаясь за что-то ухватиться, запнулся, и тротуар вдруг поднялся и стремительно обрушился на него, ударив в скулу.

Он чувствовал, что лежит на земле и теряет сознание. Боль охватила левую руку. Его вывернуло, кисло-алкогольная блевота растеклась пятном по луже.

“Инфаркт”.

Голова превратилась в пылающее ядро. В ушах гудел реактор. Колизей, улица, фонари, струи дождя закружились как в карусели, слившись в одну светящуюся ленту.

Фабрицио попытался встать, но ноги не держали его, и он снова упал. Тогда он пополз по асфальту в сторону проезжей части. Машины проезжали мимо, даже не замедляя хода. Он поднял руку и простонал:

– На помощь! На помощь! Прошу вас… Помогите!

Фабрицио Чиба, автор мирового бестселлера “Львиный ров”, ведущий популярной программы “Преступление и наказание”, третий по счету в рейтинге самых сексуальных мужчин Италии согласно еженедельнику Yes, понял, что никто так и не остановится и он умрет, захлебнувшись блевотой, у ограды Императорских форумов. Он увидел фото своего тела, распластанного на земле. На фоне римских развалин.

“Это будет во всех газетах. И что напишут? Как Дженис Джоплин”.

Рука бессильно упала на асфальт. Он лежал, спрашивая себя, почему – почему все это выпало именно на его долю.

“Я ничего плохого не сделал”.

Все расплывалось. Остались только фиолетовые точки.

Фабрицио опустил голову на асфальт и закрыл глаза.

21

Супруги Монета лежали на кровати. Гроза за окном начала стихать.

Саверио поглядел на жену. Она спала, повернувшись к нему спиной, в маске на глазах.

Сразу после оргазма Серена сказала, что любит его. Только верить этому не следовало. Серена коварна, как скорпион. Чтобы услышать эти слова, ему пришлось брать ее силой.

“Но в итоге она и сама получила удовольствие”.

Серена проявила слабость, которая ему дорого станет.

“Утром, обдумав вчерашнее, она взбесится. Покажет себя бесчувственной эгоисткой и самодуркой пуще обычного. С нее станется рассказать обо всем отцу”.

Несмотря на это, в нем не было ненависти. Тогда он едва удержался от того, чтобы произнести: “Я тоже. Ты даже не знаешь, как сильно. Больше всего на свете”.

Но теперь, на холодную голову, он чувствовал себя иначе. Это “нет” продолжало вертеться в голове. Прошло время “дохлого таракана”. Метаморфоза завершилась, и ему оставалось только взлететь и исчезнуть.

Он дал Зверям слово и собирался его сдержать. Они принесут Лариту в жертву Сатане и станут самой известной сектой в мире. Саверио Монета всем покажет, какой он недоумок.

Полиция их вычислит. Это как пить дать. Идея провести остаток жизни за решеткой вселяла в него ужас. В тюрьме полно выродков. Убийцы, мафиози, всякие психопаты.

Конечно, если он войдет в тюрьму как Мантос, повелитель Зла, злодей, обезглавивший певицу Лариту и искупавшийся в ее крови, может, его будут побаиваться. И оставят в покое.

“Может… А может, и нет… Может, они все там фанаты Лариты. И прикончат меня, как беднягу Джеффри Дамера”[9].

Тюремная перспектива заманчивой не казалась.

“Разве что…”

Он улыбнулся в темноте. Есть выход.

Мантос встал с постели. Открыл шкаф. Достал черный спортивный костюм, который купил когда-то, думая заняться джоггингом, да так и не начал. Натянул штаны и кофту и надел капюшон. Уже выходя из комнаты, он услышал бурчание Серены: – Ты куда?

– Спи.

22

– Вам помочь?

“…Что? ”

– Вы слышите меня? Слышите?

“…Что? Кого?”

– Что с вами?

“Голос. Женский”.

Фабрицио Чиба с усилием приоткрыл глаза.

– Мне плохо… Помогите… Прошу вас. – Он коснулся лодыжки стоящей над ним темной фигуры.

– О боже, да вы… Вы же писатель… Ну конечно, вы Фабрицио Чиба! Что вы делаете тут на земле? Как удивительно встретить вас вживую.

– Да… Чиба… Это я… Я Фабрицио Чиба! Прошу вас, помогите мне, отвезите…

– В больницу?

Хотя в голове помутнело, Фабрицио все же успел сообразить, что, окажись он в больнице, эту новость растрезвонят все газеты. И напишут, что он был в состоянии алкогольного опьянения или того хуже.

– Нет. Домой. Отвезите меня домой… Улица Меченате…

– Конечно, конечно. Я сейчас вас отвезу. Знаете, вы мой любимый писатель, вы мне нравитесь гораздо больше Сапорелли. Я прочла все ваши книги. От “Львиного рва” я просто без ума. Будет нескромно с моей стороны попросить у вас автограф? Только книги у меня с собой нет.

Фабрицио улыбнулся. Как же он любит своих читателей.

– Сейчас я посажу вас в машину.

Он почувствовал, как его подхватили под мышки. Увидел автомобиль с открытыми дверцами. Женщина подтащила его ближе и помогла сесть на заднее сиденье.

“Пока еще я самый сильный, я не выдохся…” – сказал себе писатель, теряя сознание.

23

Зомби, Мердер и Сильвиетта говорили о кино.

Развалившись на диване, они передавали друг другу самопальный кальян, сооруженный из бутылки от минеральной воды. На дне покачивалась сероватая смесь водки и дыма. В бутылку был воткнут корпус ручки Bic, из которого торчал двойной косяк. Они недавно закончили просмотр фильма “Черная вода. Изгнание нечистой силы”. Всем троим лента понравилась, и они единодушно оценили ее выше столь воспеваемого “Изгоняющего дьявола”. Во-первых, фильм снят по реальным событиям, а по их понятиям реальные истории стоят больше выдуманных. Потом эта потрясная начальная сцена: Изабель, дочь бедных техасских крестьян, живьем поедает кролика. Что и говорить, настоящий, свежий фильм, и видно, что режиссер и актеры выложились по полной, несмотря на низкий бюджет.

Сильвиетта принялась сворачивать новый косяк. Она была официальной крутильщицей группы.

– А ты что скажешь, Зомби, “Черная вода” круче “Омена” или нет?

Зомби зевнул.

– Хороший вопрос… Не знаю.

Сильвиетта зевнула вслед.

– Чего-то я уморилась. Этот марокканский здорово вставляет.

Мердер оторвал спину от дивана и потянулся.

– Может, на боковую?

Весталка лизнула край бумажки, выверенным движением заклеила самокрутку и закурила.

– Ну тогда пыхнем последнюю и бай-бай. – Она ста ла прибирать раскиданные по полу компакт-диски с хеви-метал, журналы татуировок и масляные пакеты от цветков тыквы в кляре и маслин по-асколански. На обкуренную голову в Сильвиетте вдруг просыпалась любовь к порядку. – Зомби, хочешь, заночуй у нас?

– Ну… Не знаю… Пожалуй, нет, – ответил Зомби, разыскивая свои армейские ботинки. – Мне завтра утром везти мать на анализы в Формелло.

Это была неправда, но диван, на котором его укладывали, был совершенно продавленный, и потом – ему осточертело, что его считают одиноким парнем без девушки (хотя именно таким он и был). Эти двое твердят, что ненавидят розовые сопли, приторные парочки и романтическую чепуху типа святого Валентина, однако при первой возможности начинают ворковать, словно он пустое место.

Чего бы им не разместиться всем втроем на большой кровати? Не то чтобы ему хотелось группового секса (хотя, по правде сказать, он был бы не прочь) – но разве они не принесли клятву сатанистского братства? И потом, он никак не мог понять, что находит Сильвиетта такого интересного в этом брюхане Мердере. Он, Зомби, в тысячу раз лучше. Положим, у него есть проблема со спазмами, но благодаря лекарствам они почти сошли на нет.

Зомби поднял ботинок с пола.

– Не… Я поехал. Мне лучше домой.

Мердер оторвал от дивана свои стокилограммовые телеса и открыл холодильник.

– Ну как знаешь.

Сильвиетта распахнула окно, чтобы проветрить комнату от курева. Дождь почти кончился. Она постояла немного, смотря в темноту, потом обернулась к приятелям.

– Ну а вы как думаете, что за акцию собирается предложить нам Мантос?

Мердер достал старую банку с майонезом и принялся изучать ее.

– По-моему, он сам не знает, нету у него идей, выдохся. Видели, какой он был за ужином? Весь на нервах… Я вам говорил, что нам тоже надо было сваливать вместе с Паоло к Сынам Апокалипсиса. Сейчас бы мы… оргии там, жертвоприношения.

Зомби завязал шнурки.

– Они в Павии. Это же у черта на рогах. А у меня работа.

Мердер сунул палец в желтый майонез и облизал его.

– Вот видишь, ты ни черта не знаешь. Сыны Апокалипсиса организуют рейды по выходным. Выезжаешь в пятницу, а в воскресенье вечером преспокойно возвращаешься на поезде домой. И в понедельник ты на работе.

Сильвиетта тряхнула волосами.

– Верно… Правда, дорога влетает в копеечку.

Зомби почесал подбородок.

– Я вот вам что скажу. У Саверио нет харизмы Куртца Минетти или, не знаю, Чарльза Мэнсона. Звери Абаддона мертвы, признаем это.

– Они и не рождались, – поправил его Мердер.

– Нет! Неправда. – Сильвиетта налила в раковину моющее средство для посуды. – Просто период такой. Вы же знаете, что у Саверио куча семейных проблем. Я ему полностью доверяю и никогда его не брошу. Если бы не он, я бы не попала в секту и не познакомилась с вами. К тому же мы договорились дать ему еще один шанс.

– Да… Точно. Обещали, – не слишком убежденно отозвался Зомби.

В этот момент зазвонил домофон.

Мердер посмотрел на друзей.

– Это еще кто ломится?

Сильвиетта фыркнула.

– Небось старушенция снизу.

– Чего ей надо?

– Говорит, что, когда мы разговариваем, все слышно. На собрании жильцов в прошлый раз она устроила дикую сцену.

Мердер понизил голос.

– И что нам делать? Молчать?

– Нет. Но, Мердер, солнце мое, я тебя тысячу раз просила, чтобы ты говорил потише.

– Вообще-то если кто и говорит здесь громко, так это он.

Зомби прижал ладонь ко лбу.

– Ну разумеется. Вечно я во всем виноват.

Снова зазвонил домофон.

Сильвиетта подошла к аппарату.

– Что мне делать? Ответить? И что ей сказать?

Мердер пожал плечами.

– Скажи ей, что задолбала.

Девушка перевела дух и подняла трубку.

– Да? – Услышав ответ, она нажала на кнопку. – Хорошо. Открываю.

Мердер бросился к кальяну, чтобы убрать его с глаз.

– Ты с ума сошла? Она идет сюда?

Сильвиетта открыла входную дверь.

– Это Саверио.

Через минуту показался предводитель Зверей Абаддона. Одетый во все черное. В темных очках. И с бритым черепом.

Зомби подошел к нему:

– Саверио, что с тобой стря…?

Мантос знаком велел ему замолчать, потом театральным жестом снял очки и пристально посмотрел на каждого.

– Я знаю, вы думаете, что великий Мантос вышел в тираж. Что он загнулся, погрязши в семейных проблемах и в работе.

Мердер виновато понурил голову.

Саверио с горечью взглянул на него.

– Мердер, а ведь именно тебе я первому дал прочесть Скрижали Зла. Ты даже не мог назвать свиту Сатаны. Ты не предан своему учителю. Это секта, объединенная верой в Дьявола. Помни, в нее очень трудно попасть и очень легко из нее вылететь.

Мердер пробурчал:

– Да ну, Саверио. Я не из-за тебя. То есть… Ну ты знаешь…

Предводитель Зверей Абаддона посмотрел за окно и снова перевел на них взгляд.

– Отныне нет больше Саверио Монеты. Он умер этой ночью во время грозы. Теперь есть только Мантос, верховный наставник. Какое сегодня число?

– Двадцать восьмое апреля, если не ошибаюсь, – сказала Сильвиетта.

– Запомните эту дату. Сегодня совершается великий переворот. Звери выходят из тени, чтобы покорить свет. Этот день войдет в сатанинский календарь и будет с ужасом поминаться христианским миром. – Предводитель Зверей возвел руки к потолку. – Я ваш духовный отец. Я волк, несущий смерть в стадо Доброго Пастыря. Я тот, кто имеет План!

– Я знала, что он титан! – восторженно взвизгнула Сильвиетта. – Видите? Я вам говорила.

– Расскажи, Мантос! – Мердер простер ладони к вновь обретенному духовному отцу.

Тот опустил руки и, вытащив из кармана компакт-диск, бросил его на журнальный столик.

Зомби отскочил назад, словно увидев тарантула.

– Боже, зачем тебе диск этой стервы Лариты?

Мантос махнул рукой на диск.

– Знаете, где она записала этот концерт? В Лурде. И знаете, что ее King Karol, посвященный Войтыле, уже полгода входит в лучшую песенную десятку?

Мердер презрительно поморщился.

– Предательница! Она обратилась в христианство. Она враг Сатаны.

Сильвиетта села приятелю на колени.

– Надо и ее понять. Я читала в “Дженте” интервью, она там объясняет, почему ушла от Lord of Flies. У нее был роман с Ротко, солистом Remy Martin, и они на пару подсели на наркотики. Он так и остался наркоманом, а она сумела выбраться из этого тупика благодаря дону Тониоло. В группе реабилитации ее посетило озарение, и она обратилась к поп-музыке.

Мантос перебил ее:

– Ларита умрет от руки Зверей Абаддона. Вот наша миссия.

В комнате воцарилось тягостное молчание. Где-то вдалеке завыла собака.

Зомби принялся чесать в голове, Сильвиетта – грызть ногти. Мердер протер очки краем футболки, потом выдохнул:

– Это круто! Действительно круто. Таких делов я не ожидал.

– И как мы это сделаем? У тебя есть план? – пролепетал Зомби.

Мантос опустил руки.

– Разумеется. Завтра в Риме будет прием, на который приглашены все вип-персоны Италии. Ларита будет на нем выступать. Мы попадем туда под видом подсобных рабочих. Улучив момент, мы похитим Лариту и обагрим землю кровью изменницы.

– Только сначала мы ее трахнем, верно? – спросил Зомби в явном возбуждении.

– Само собой, вначале сатанинская оргия. На следующий день о Зверях Абаддона будут греметь все телеканалы мира. Тут дела серьезные, не то что слухи о снесенной у монашки голове. Каждый из вас станет героем в сатанинской среде и врагом для остального мира.

Зомби поглаживал себе шею.

– Но нас железно вычислят, Саверио. Я не хочу в тюрьму.

Мантос покачал головой.

– Тебе она и не грозит.

– То есть как это?

– Элементарно. – Предводитель Зверей Абаддона медленно обернулся вокруг себя и упер руки в бока. – Нас никогда не вычислят. Потому что мы покончим с собой.

Звери молча переглянулись.

Первым заговорил Мердер:

– Эй-эй, минутку! Ты это серьезно, Саверио? Ты не перегнул?

– Во-первых, не зовите меня больше Саверио. Во-вторых, не бойтесь, смерть станет для нас сладким нектаром. Мы сядем одесную Люцифера. – Мантос поднял руки.

– Теперь преклоните колена и воздайте почести своему духовному отцу.

Все трое пали ниц.

Мантос наклонился, коснулся голов учеников и, расширив глаза, расхохотался.