Да будет воля Твоя

3

В шесть лет у Йона не было иных увлечений, кроме как пойти на задворки семейной фермы, сесть у подножия холмика охряного цвета и, склонив голову, часами наблюдать, как колонны муравьев проделывают в нем тонкие бороздки. Время от времени он брал веточку, клал ее у насекомых на дороге и смотрел, что они станут делать. Йон не знал более интересного занятия, чем наблюдение за муравьями, оно превращалось в настоящую интерактивную игру, когда на любое изменение ситуации тотчас следовал ответ, чего, разумеется, никакой деревянный паровозик или пластиковая фигурка не могли предложить. Разумеется, один или пара приятелей, его ровесников, могли бы придумать развлечения и поинтереснее, но Петерсены жили на отшибе, и, следовательно, чтобы добраться к ним пешком или на велосипеде, требовался веский повод. Однако в школе Йон успехами не блистал, разговорчивостью не отличался, в играх не участвовал. Замкнутый мальчик холодно взирал на своих школьных товарищей. Взрослые говорили, что «у него очень богатый внутренний мир», на самом деле подразумевая, что Йон – асоциальный тип. Он ни с кем не дружил, детские игры его не интересовали, и он не принимал в них участия, предпочитая анализировать поведение своих ровесников во дворе или по дороге в школу. В конечном счете, Йона гораздо более привлекал тот бугорок органики, что высился на задворках их фермы, нежели воображаемые перестрелки его ровесников. С муравьями мальчик мог играть по своим правилам, они не умели жаловаться, а если бунтовали, то быстро успокаивались. К тому же, спектакли, которые они разыгрывали, всегда вызывали удивление, будь то ликвидация последствий разрушений, причиненных дождем, расчленение и транспортировка останков навозного жука или даже столкновение с другими когортами муравьев, пришедших издалека.

Однажды после того, как Ингмар надрал ему уши за то, что он не проявляет интереса к учебе, Йон рассеянно расковыривал палочкой вершину муравейника, как вдруг гнев его вырвался наружу. Гнев от побоев, которые он считал несправедливыми, переполнял его. Школа не сумела его заинтересовать, школу изобрели взрослые, так почему он должен платить за это, ведь это их, именно их вина, что система подходит не для всех детей! И он с силой придавил веткой скопление насекомых, занятых починкой муравейника. Множество крошечных телец забилось в конвульсиях, раздавленных, разорванных, с беспорядочно дергающимися лапками и усиками. Йон смотрел на них, приблизив лицо на несколько сантиметров к их голгофе, и сумел оторваться от заворожившей его картины только тогда, когда последний муравей испустил дух. И тут он снова затрясся, дрожь поднималась от чресел, будоражила какую-то рептильную часть его мозга[1], по телу пробежали крупные мурашки. Тогда Йон впервые ощутил шевеление в нижней части живота, словно у него под желудком порхала стайка бабочек, щекоча его изнутри. Ощущение было приятное. Он не чувствовал и капли вины, а едва возникшее сожаление бесследно исчезло, сметенное столь удивительным порывом силы.

Йон взял веточку и принялся сеять смуту на склонах муравейника. Он делал это методично, на протяжении долгих минут, с нараставшим возбуждением и яростью распространяя смерть и хаос. Когда же, наконец, он выпрямился, у его ног лежали развалины, усеянные сотнями, а то и тысячами трупов. Мальчик тяжело дышал, стоя по щиколотку в трухе, оставшейся после устроенного им погрома, и устремив взгляд к белым облакам, плывшим мелкими гроздьями по лазурному морю. Легкая пена, выступившая в уголках губ, подрагивала от его горячего дыхания, словно паруса корабля, подхваченные постоянно меняющими направление ветрами. Армада бабочек в животе опьяняла его ласками своих трепещущих крыльев.

Так Йон впервые открыл божественную власть над жизнью и смертью других. Разумеется, речь шла всего лишь о муравьях, но ему этого вполне хватало, ему совершенно не хотелось ничего другого, только крошечных существ, не способных противостоять, кричать и защищаться: именно в этом и заключался весь интерес. Ему понравилось контролировать. Усмирять. Подчинять. Уничтожать.

Ханна, младшая из двух его теток, присутствовала при этой сцене, стоя за дверью на задний двор с баком чистого белья, которое предстояло развесить вручную. Сначала она смотрела с любопытством, затем недоверчиво, а потом ее охватило беспокойство, и оно словно посоветовало ей ничего не говорить и отвести взгляд. В жизни маленького мальчика бывают моменты, при которых лучше не присутствовать, и это один из них, подумала она. Собственно говоря, она не считала детство Йона тяжелым, по крайней мере по ее меркам, но все же он родился в крови, и это очевидно довлело над его несчастной душой. Ханна поправила бак, пристроив его на бедро и, пожав плечами, направилась к веревкам, натянутым между стеной кухни и столбом, утыканным длинными гвоздями. В конце концов, Йон в своем праве: он учился распознавать гнев, ярость, несправедливость, а все эти чувства так или иначе находят выход.

Она сделала вид, что ничего не заметила, и пошла своей дорогой.

А позади, раскинув руки, Йон по-прежнему смотрел в небо.

Он старался думать о Христе.

Как же хорошо обладать властью, равной власти Бога.