Да пребудем в этом мире. Стихи

Этот берег, пустой и безмолвный,

одичалому ветру открыт.

Под обрывом колышутся волны,

вьется тропка меж траурных плит.

Крики чаек тоскливо-гортанны

над соленой пустыней воды,

и виднеются в дымке туманной

голубые, как воздух, платаны

на уступе скалистой гряды.

Как немыслимо просто прощенье

дарит сердцу священный покой!

Взмыть бы чайкой в простор голубой

и услышать прощальное пенье

где-то в темной дали грозовой!..

Шесть дней не покладая рук

Трудился Плотник. На заре

Вставал и под веселый стук

Он что-то строил во дворе.

Он сваи вбил, срубил помост

И черным бархатом покрыл.

Своей рукой он сонмы звезд

На бархате изобразил.

Все получалось у него.

Соседи в голос, как один,

Превозносили мастерство

И опытность его седин.

…Но вот закончил. Вытер пот.

И Сын взошел на эшафот.

Новгородская губерния!

Как непрошеный колдун,

на сто лет тебе, наверное,

вспять часы переведу.

Край без времени и имени!

Вот и помнишь так легко,

как в широком, вольном Ильмене

рыбку выловил Садко.

Новгородская губерния!

Глушь… леса… вороний грай…

Под какой зарей вечернею

тихо умер твой Буслай?

Он капал, капал, капал, капал,

он наводил немую грусть,

и я столбцы его вокабул

с утра запомнил наизусть.

Вершилось тайное возмездье

в сомнамбулической тиши,

и он захватывал предместья

моей мятущейся души.

Он мстил за теплый, спелый август,

за скрип калитки в поздний час,

за нежный запоздалый ракурс

из-за плеча блеснувших глаз,

за безрассудное желанье

в ту даль мечтой умчаться прочь,

когда забудет расстоянья

усталая, как память, ночь.

Оттого ли, что с тихою болью

вспоминаю минуты обид,

оттого ли, что только с тобою

сердце ласковой песнью звенит,

оттого ль, что дороже святыни

эти мушки на милых плечах,

верю — нет, никогда не остынет

огонек в путеводных очах!

Ветер тростник качает,

скорбно шумят леса.

В море тревожном чаек

слышатся голоса.

Смолкнул напев свирели,

и не звучит тимпан.

Звери осиротели —

умер великий Пан!

А далеко на востоке

предрассветная мгла

город царей и пророков

медленно обволокла.

В темной пустой гробнице

воздух тяжел и сперт.

Чистую плащаницу

тихо целует Петр.

Когда вселенский дремучий хаос

дышал стихиями первооснов,

всемирный Логос, во тьму спускаясь,

сцепил пространство в кольцо миров.

Он постоянство назвал движеньем,

измерил Вечность теченьем лет.

Его сияния отраженьем

мерцает разума бледный свет.

Он нашим душам открыл дорогу

к себе — в прозрачный, пустой эфир.

Кто понял Слово — тот понял Бога.

Кто принял Бога — приемлет мир.

Срывали венчики цветов,

вплетали в волосы веснянок,

впивали горечь вещих снов,

а на губах — от счастья пряно!

Ловили всплеск лучистых крыл,

плескались в огненных просветах,

и кто-то — струнный — вдруг открыл

то — недоступное поэту:

зеленый звон склоненных трав,

крови напорное бурленье,

дождя грустящего октав

неиспаримое паренье,

гул изнывающих ветров

и мховое лесов молчанье,

и колокольное звучанье

негаданно пропетых слов.

В небе сумрачно и пусто,

как на чердаке.

Плачет пьяный Заратустра

в темном кабаке.

А хозяин — черный ворон,

молчалив и строг, —

смотрит пристально с укором:

как же — умер Бог?

Вот вино, как причащенье,

коль с людьми не схож.

А цена за угощенье —

стертый лунный грош.

Ветер облачную ветошь

изодрал в куски.

Заратустра, что ответишь

с русской-то тоски?

Сердце в Божии ладони

просится само.

Перед смертью кто простонет

Богу — «nevermore»?..

Как прощение, снаружи

полыхнул закат.

В первый раз тебе не нужен

вечный твой возврат.

В миг один, как за полвека,

нарастает тишь.

Превзошедший человека,

что же ты молчишь?

…Хлопнул дверью. За порогом —

первый чистый снег.

Черный ворон каркнул: «С Богом,

милый человек!»

Да пребудем в этом мире,

Каждый светло-простодушен,

Испытаем искус змия,

Свет души и мрак отдушин.

Да пребудем изначально.

Да пребудем бесконечно.

Мы дарили, но случайно,

Мы любили, но не вечно.

Мир застыл в дремоте сладкой.

Сон почти что беспробуден…

Так помолимся украдкой:

Да пребудем, да пребудем!..