Дахут, дочь короля

Глава пятнадцатая

— Сегодня я поеду верхом, — сказала Дахут. Прежде чем ответить, горничная поколебалась:

— Опять? Моя госпожа проводит много времени в седле. — Она не рискнула упомянуть о запущенных священных и светских делах, и лишь добавила: — Вы хотя бы должны взять с собой сопровождающих. На той стороне могут повстречаться нехорошие люди, или случится что-нибудь, и некому будет помочь.

Дахут вскинула голову.

— Я знаю, что делать. А ты должна делать то, что умеешь.

Служанка сложила на груди руки и низко поклонилась. Дахут не выносила, когда слуги вмешивались. Наследовав дом Фенналис, она не только с пола до потолка заменила в нем отделку и мебель, но и полностью заменила всю прислугу. Давая волю языку, и шлепая их по щекам и по ушам, быстро их увольняя, она добилась того, что домашние ей подчинялись как следует.

Но они за ней следили, следили постоянно, а когда она уходила, судачили на ее счет.

Свою свечку она взяла с собой в ванную. Там горели лампы; благоухания смешивались с туманами — видениями горячей воды. Она там долго блаженствовала, восхищаясь своим телом, наливая его силой, прежде чем подняться и позвать горничную. Насухо вытеревшись, она вернулась в ванную и облачилась в разложенные там наряды — льняную тунику, брюки из телячьей кожи, полуботиночки, сумка и привязанный к поясу кинжал. Слуга расчесал и заплел ей волосы и плотно уложил их светящимися кольцами вокруг головы. Она стала носить их короче, чем большинство женщин в Исе, распущенные, они доходили ей только до середины спины. Так их длину было легче замаскировывать.

Позавтракала она как всегда легко, хлебом, маслом, сыром, медом и молоком. Когда рядом никого не было, она вынула из кошелька пузырек, потрясла его в руке, поцеловала, и выпила настой. Потом надела шерстяной плащ, толщина которого скрывала изгибы ее груди и бедер. Все завершал капюшон.

— Ждите, когда я вернусь, — сказала она и вышла навстречу зимней заре.

Свысока было видно, как крыши в нижнем Исе высвечивались из тьмы, тогда как вершины башен уже морозно сияли вовсю. Над серовато-синим морем неуклюже вздымались мысы. Воздух был тих и прохладен. Пока еще на улицах никого не было. Когда из дома ее уже не было видно, она сменила свою походку и пошла более развязно, как она тайком научилась. Ей казалось, что так она похожа на мальчика.

Зачастую она в сущности искала конюшни за Верхними воротами, поскольку в черте города кроме короля лошадей держать никому не разрешалось. Но никто не догадывался, что Дахут так поступала не всегда. Сегодня она окольным путем направилась в Нижний город. Пока она шла, свет усиливался, а движение увеличивалось.

Проходя мимо Шкиперского рынка, чтобы пересечь дорогу Лера, она обнаружила, что на площади, которая обычно в это время пустовала, собралась небольшая толпа, причем народ все прибывал и проталкивался вперед. Она дернула за рукав какого-то рабочего.

— Чего там? — спросила Дахут. Она постаралась, чтобы голос был ниже и грубее.

Бросив на нее мимолетный взгляд, он мало что разглядел под темным капюшоном.

— Я слышал, там стоит чужой корабль, — сказал он ей. — Какие-то северяне.

Мгновенно захотев посмотреть, женщина смешалась с толпой и протолкнулась на пристань. Из-за отлива Морские ворота отворились. Корабль, которому предстояло стоять там, пока не рассветет, когда команда проберется между скал, подплывал все ближе. Не менее опытным глазом, чем у исанцев, она определила, что это действительно был корабль из-за Германского моря, но не совсем типичный саксонский корабль. Корпус около семидесяти футов в длину, с широкими перекладинами, обшитый в накрой, открытый в тех местах, где сидело двадцать гребцов. Высокие вырезанные форштевень и ахтерштевень. По правому борту одно рулевое весло. Мачта, нок-рея, и посреди корабля лежал свернутый парус. Некогда яркая краска облезла и откололась, выдавая долгие странствия. Людей было человек сорок, в основном крупные и белокурые. Капитан их — по ее предположению — стоял на носу в шлеме, в кольцевой кольчуге, с копьем в руке, и даже на таком расстоянии представлял собой роскошное зрелище.

— Пираты? — забеспокоился кто-то.

— Да нет, — заглумился другой. — Будь они такими сумасшедшими, чтобы отправить против Иса один-единственный корабль, они бы досюда не добрались. Но берегись уличных драк.

— Может и нет, — сказал третий. — Когда варвары в хорошем расположении духа, зачастую они ведут себя вежливее, чем городской люд. Я бы с радостью послушал те байки, что они плетут, если хоть кто-то из них говорит на нашем языке.

Дахут чертыхнулась про себя. Мешкать она не могла. Сегодня у Будика выходной. Он, может, уже ждет.

Она выскользнула и торопливо направилась на окраину района Рыбий Хвост. Легионер был там, в штатском и тоже в капюшоне. Его радость просто звенела.

— О, чудесно! Я боялся, что вы не сможете прийти.

— Тихо, — предостерегла Дахут. Нежелательно, чтобы прохожий обратил внимание. Подойдя к двери, она слегка коснулась его, доставая из кошелька ключ.

Он тщательно подыскивал ей это место. Дом был старый, и внутренние стены из тесаного камня были почти такие же толстые, как и наружные. Принадлежал он вдовцу, глухому, безразличному, довольному своей жизнью и пропивающему арендную плату с полдюжины постояльцев. Текущим народонаселением были моряки, дневные чернорабочие, лоточники, шлюхи, небогатые иностранцы, словом, народ, который смотрел да не подсматривал. Для них она была Кианом, юношей-скоттом, недавно приехавшим из Муму, чтобы помочь Томмалтаху. После смерти хозяина он стал рассыльным того смотрителя, которого король назначил до новых распоряжений Конуалла Коркка, когда возобновится весенняя торговля. Киана часто посылали на большие расстояния, и потому он бывал здесь только временами. Он мало говорил на ломаном исанском, на латыни не разговаривал вообще, и если не приходили друзья, он сидел у себя.

Дахут научилась у Томмалтаха беглому акценту и достаточному количеству слов, которые звучали как ибернийские.

Она не в первый раз проводила Будика через этот вход вверх по лестнице, по узкому коридору, где располагалась ее комната. Отперев замок, она впустила его и заперла изнутри на засов. Это была маленькая комнатушка, обставленная бедно. Тусклый свет проникал через промасленную ткань на единственном окне. Незажженная жаровня никак не спасала от сырости и холода. Однако вино в глиняном кувшине было превосходное. Дахут налила в две деревянные чарки.

— Я схожу, принесу вам свежей воды, госпожа, — сказал Будик.

— О, это напрасная трата тех нескольких часов, что в нашем распоряжении, — ответила она. — Пей его чистым, насладись вкусом. Ты слишком серьезен, мой дорогой.

Его губы искривились.

— У меня есть на это причины. — Он крепко сжал свою чарку и опрокинул в себя большой глоток.

Дахут едва пригубила.

— Да, бедный Будик, — пробормотала она, — дома несчастлив, в душе весь изведен. Но все же ты был ко мне очень добр. Что бы я могла подарить тебе, чтобы хоть чуть-чуть успокоить.

— Спокойствие во Христе, — кипятился он.

— Это ты так говоришь. Я постараюсь понять, почему. Идем, давай сядем и поговорим. Нет, поставь свой стул рядышком со мной. — Она стащила свой плащ и положила шерсть под себя. Внезапно он увидел, как под тонким льном круглилась ее грудь.

Будик сделал глоток.

— Вы не замерзнете, госпожа?

— Нет, если ты не накинешь на нас обоих этот замечательный большой плащ, — засмеялась она.

Он вздрогнул.

— Лучше не стоит.

Она подняла голову.

— Почему? — невинно спросила женщина.

В сумраке она увидела, что солдат покраснел до кончиков волос.

— Не подобает, — запинаясь ответил он. — И… простите меня… соблазны сатаны.

— О, Будик, мы как брат и сестра. Идем же. — Она взяла его за руку. Беззащитный, он повиновался ее желанию. Смотря прямо перед собой, он спросил.

— Вы молились о благодати?

— Конечно, — сказала она. — Снова и снова, но вес тщетно. — Потом не дерзко, но печально: — Я не могу ощутить вашу веру. Я пытаюсь, но не могу. Почему умер Христос?

— За тебя. За все человечество.

— И почему это так отличается от того, как умирают другие боги? Они возрождаются и обновляют землю.

— Христос умер для того, чтобы искупить наши грехи и спасти от вечного огня.

Дахут вздрогнула.

— Ужасно, как подумаешь, что все мы рождены проклятыми только от того, что в начале что-то произошло. От этого мне становится холоднее, чем от морозного воздуха. — Она наклонилась к нему. Свободной рукой нащупала его руку. — А Ис должен сгореть за тягу к знаниям? Лер просто нас утопит.

— Ис все еще можно спасти. Ему надо просто обращать внимание на вести.

— Как? Ты видел, что сам король, мой отец, вынужден кланяться перед богами.

— Христос сильнее, чем Митра.

— Да, христианский король — что может сделать такой человек?

— Мы повстречались для спасения твоей души, одной твоей, — быстро произнес Будик. — Из меня топорный проповедник, но я попытаюсь. Он посмотрел вперед. — О, дух, который снисходит на Апостолов, помоги ж моему языку!

Дахут подвинулась поближе к нему.

— Я слушаю, — выдохнула она.

Он говорил. Женщина наполнила ему чашу. Он говорил, повторяя все то, что уже ей рассказывал, и что-то к этому добавляя: о Создании, о происхождении зла, о согласии Бога с избранными, от которых должен был возникнуть Христос. Она расспрашивала его о тех древних иудеях, но он знал мало, из отдельных обрывков псалмов. Он больше старался объяснить о таинствах Воплощения, Спасения — хоть и не был невеждой, но утонченность была ему недоступна, он все же верил, что этого достаточно… Он продолжал говорить.

Дахут интересовалась вслух законами Христа, что касались женщин. Правда ли, что в Его глазах многие нашли покровительство, не просто его мать, но и юная невеста в Кане, Мария и Марфа в Бетании, да, женщина, уличенная в прелюбодеянии? Если он им улыбался, если он понимал потребности и страсти женщин, тогда почему женщина каким-то образом должна быть нечиста, почему тогда безбрачие принято считать жертвой, чтобы Ему угодить.

— Мы живем для Бога, только для Бога, — громко говорил он. — Лучше жениться, чем гореть, но еще лучше освободиться от похоти, то всего мирского.

— Твой Бог ненавидит этот мир, что создал? Любой хороший рабочий гордится своей работой. Таранис и Белисама — любовники, и они живут во всех, кто любит. Взгляни на меня, Будик. Я женщина. Разве я бесчестна? Разве Бог дал мне это тело для того, чтобы я голодала и мучила его?

Он отпрянул от нее, вскочил на ноги.

— Остановись, — закричал он. — Ты не знаешь, что творишь!

Она тоже поднялась и подошла к нему, снова прикоснувшись к его рукам. От нее исходило сострадание.

— Прости, дорогой. Я бы никогда умышленно не причинила тебе боль. Что в этом такого ужасного?

— Я должен идти, — сказал он. — Простите, я должен.

— Но почему, мы проговорили самое большее два часа? Мы же хотели уйти, когда вместе поедим, и весь этот день быть вместе.

— Не могу, — с трудом дышал он. — Простите меня госпожа. Вы не виноваты, нет, вы прекрасны, вы слишком прекрасны, а я — я должен помолится о силе.

Она улыбнулась, и в ее улыбке была крохотная частичка задумчивости.

— Как пожелаешь. Я тоже помолюсь. Когда мы снова встретимся?

— Мы не должны. Ваша честь…

— Будик, — тихо сказала она, — я доверяю тебе больше, чем любой живой душе.

— Я отправлю вам послание. Прощайте! — он схватил плащ и вылетел. За ним захлопнулась дверь.

Дахут уставилась на нее. Немного погодя пнула тот стул, на котором он сидел.

— Белисама, где ты была? — запричитала она.

Внезапно засмеялась. Она смеялась долго и громко, руки на бедрах, лицом к потолку, прежде чем надела верхнюю одежду и вышла вон.

Теперь улицы уже были заполнены, лишь чуть менее занятый, чем летом, Ис трудился до последнего луча солнца. Но она всю свою жизнь смотрела сквозь цветные очки. Она сразу направилась к Верхним вратам, и к конюшням — затем свернула в сторону бухты.

Незнакомый корабль стоял в доке между двумя бесполезными зимой грузовыми судами с высокими корпусами. Команда ушла, и любопытные тоже разбрелись. За каждым кораблем следила городская стража. Дахут остановила одного из них, когда тот совершал обход.

— Откуда вон то судно? — спросила она мальчишечьим голосом.

— Из Британии, — ответил он, — или что-то вроде этого, насколько я слышал.

— Этот корпус не британский.

— Что ж, их родина далеко, но на восточную и южную часть того острова приезжает все больше германцев, совершают набеги, торгуют, порой поселяются. Я слыхал, эти парни навестили там соплеменников, но им там надоело, и они решились на небольшое рискованное предприятие, в основном для того, чтобы взглянуть, какие мы из себя. Они погрузили в пакгауз несколько тюков и ящиков. Наверняка их капитан встретится с нашими купцами.

— А где он сейчас?

— Что, готов поступить к нему на службу, парень? Ха-ха! Хм, самая почитаемая моряками гостиница — это «Лебедь», но такие как он, идут в «Поперечный Якорь», или в «Лошадь Эпоны».

Дахут кивнула и быстро пошла оттуда. В другом месте она узнала, что шкипер варваров снял себе комнату — несомненно с целью приобрести на ночь женщину, сухо сказал владелец заведения — и недавно ушел погулять.

Логично, что осуществить это он попытается на Форуме. Там он сможет встретить членов своей команды, если они об этом условились, и начать осматривать достопримечательности. Дахут проскальзывала и пробиралась сквозь толпу на дороге Лера. Вскоре она неизбежно его увидела. Капитан сменил обмундирование на меховой головной убор, тунику с черной отделкой и богатым узором, и штаны из грубого сукна, подвязки и золотые кольца на загорелых руках — зрелище не менее великолепное, чем до этого в порту, с рыжевато-каштановой гривой и бородой, что развевалась над большинством голов, над плечами шириной с дверной проем. Его приветствовали поклоны головы, взгляды украдкой, шепот, жестикуляция. Дахут направилась к нему.

— Прошу прощения, сэр, — окликнула она иноземца.

На мгновение он сдержал шаг, заметил ее, пожал плечами и дал понять, что не знает языка.

— Может быть, тогда господин говорит на латыни? — спросила она в ответ.

— Хм. Не очень хорошо. — Слова резонировали у него из груди. — Чего тебе, а?

— Вам нужен провожатый? Я знаю Ис, все, что здесь можно увидеть, любую возможность, любое развлечение. Позвольте вам показать, хозяин.

Взгляд на загорелом лице стал проницательнее.

— Хо, я вас знаю… нет, погоди немного. Отойди-ка в сторонку, ха, и мы поговорим.

Они нашли место под отвесной стеной башни.

— Ты не мальчик, — сказал он, словно катились волны. — Ты девушка. Зачем ты так одеваешься?

— Чтобы разгуливать спокойно, сэр, потому что я не шлюха. У нас это считается неприличным. — Дахут улыбнулась прямо в его настороженное лицо. — Вы наблюдательны, хозяин. Вы хотите проводника, который отвел бы вас туда, куда стоит идти — и в то же время составил вам хорошую женскую компанию, если вы пожелаете, кого-то теплого, знающего, чистого, и честного.

Мореплаватель разразился раскатами смеха.

— Хо! Можно попробовать. И что ты за это хочешь?

— То, что сочтет нужным мой благородный господин, — промурлыкала Дахут. — Будет лучше, если сначала я его узнаю. Мы можем сесть поговорить?

Он согласился, и она провела его внутрь башни. Он взирал на величие входа, на коридор за ним, на открытые внутрь лавочки. В одной продавались закуски. Они присели выпить вина, закусить кусочками поджаренной рыбы в маринаде, с соусом, сыром, сухофруктами. У чужестранца не было монет, а было только несколько маленьких толстых кусочков янтаря. Дахут проворно за него расплатилась.

— Кто ты? — спросил он. Она взмахнула ресницами.

— Хочешь, зови меня Галит, хозяин. Я сирота, которая крутится как может, чтобы не становиться домохозяйкой или прислугой. Но я в вашем распоряжении. Прошу вас, расскажите мне о себе. Ваши рассказы будут для меня дороже денег.

Он сделал одолжение безо всякой охоты. Был он Ганнунгом, сыном Ивара, датчанином из Скандинавии. Знатного рода, на третьем десятке он уже успел попутешествовать на север, торгуя с финнами и на юг, во время германских походов империи. Там он и набрался латыни. Ссора дома привела к убийству, к разрыву помолвки и на три года объявлению его вне закона. Отец снабдил его кораблем, а сам он набрал друзей, чтобы те вместе с ним скоротали этот срок на западе. Проехав вдоль галльских берегов, они повернули в Британию, и думали перезимовать там в деревне английских лаэти на побережье. Скоро им там наскучило. Во время сухопутного путешествия в Лондиний разочарование укрепилось; он обнищал и к варварам настроен был враждебно. Но Ис, легендарный Ис, они наслушались о нем так много, что сразу решились на путешествие, невзирая на время года.

Казалось, Ганнунг не очень удручен своим положением. Более того, был доволен, что оказался в новой части света, вынюхивая всевозможные следы фортуны. Если бы дела у него и его людей пошли хорошо, то они смогли бы никогда больше не возвращаться в Скандинавию.

— Сильному человеку здесь наверняка открыто много дорог, — согласилась Дахут. — Пойдем посмотрим некоторые из них?

Весь этот день они бродили вместе. Будучи наблюдательной, вскоре она заметила, что интересовало его больше всего и вела именно в такие места. Совершенно не воспринимая чудеса архитектуры, — в особенности башни, на две из которых они взошли, — или товары, выставленные ювелирами и портными, — он тем не менее интересовался укреплениями, военными орудиями, гражданскими механизмами, рынками, рабочим основанием вещей. Он внимательно слушал ее рассказы об экспедициях за границу, торговле, битвах, открытиях, часто просил, чтобы она пояснила дважды там, где его подводила латынь. В то же время пока они бродили, Дахут старалась быть очаровательной, с анекдотами, шутками, и песнями.

Близился ранний вечер. Они отправились обратно в гостиницу.

— Вот видишь, — воскликнул он, — мы обошли больше, чем ты можешь рассказать. Войдем, поедим. Таких девушек, как ты, я никогда не встречал, Галит.

— О, не такая уж я необычная, — забормотала она. — Но в пивной я посидеть не смогу. — Встретив удивление в его глазах, добавила: — Придется снять накидку и плащ. Хозяин увидит, что я женщина. Вдруг он… узнает меня… и будет плохо.

Ганнунг не стал спрашивать, почему.

— Тогда пойдем ко мне в комнату, — предложил он, — я пошлю за едой.

— Мой капитан слишком добр. — Она держалась так, чтобы его тело всегда находилось между ней и еще кем-то.

В спальне, за чашами тушеного мяса и кружками эля они строили планы на завтра. Наконец Ганнунг со смешком кашлянул, пристально на нее посмотрел и сказал:

— Ты не сделала для меня одну вещь, Галит. Ты обещала найти мне женщину.

Окно наполнялось ночью. К противному животному зловонию свеч примешивалось тепло и близость жаровни.

— Час уже поздний, — притворно застенчиво ответила Дахут. — Девушки внизу наверняка уже в основном разобраны. Ты хочешь идти спотыкаться по улицам?

— А мне придется?

Вместо ответа она опустила глаза и руки на свой пояс, медленно его развязала. Он воскликнул и поднялся, рывком прижал ее к себе. Она подалась вперед, и та же искренность исходила от нее.

Первый раз он овладел ею не с буйной изобретательностью, как Томмалтах, не с благоговением, как Карса. Когда он снял с нее одежду и бросил на кровать, а сам бросился ей между бедер, у нее застучали зубы. Хотя он и не был груб, и в последующие разы, которые с ее поощрением быстро последовали один за другим, Дахут было хорошо. Она кричала, стонала и говорила, что он великолепен.

Наконец, они заснули. Когда за окном забрезжил серый рассвет, он поднялся, поискал кувшин для умывания, вернулся и начал ее ласкать. Она села.

— Теперь, любимый, ты должен узнать, кто я, — сказала она.

Он хлопал глазами.

— Ты Галит…

Она покачала головой и отвела спутанные косы от красного серпа.

— Ты это заметил?

— Да, шрам, но это не значит, что ты неискренна.

— Это знак Богини, Ганнунг. Этой ночью она избрала тебя следующим королем Иса.

Снег падал маленькими сухими хлопьями. Во время ходьбы Корентин видел, как стены и крыши исчезали в нескольких ярдах, затерянные во всеобъятной влажной серости. Воздух был почти теплый и пронзительно тихий, если не считать звука его сандалий по мостовой и неясного биения моря.

Будик находился в охране дворцовых ворот. Когда в поле зрения появился святой отец, он потерял военную выправку. Корентин остановился перед ним и пристально вгляделся из-под косматых бровей. Глаза Будика забегали туда-сюда, словно звери в западне.

— Последнее время мы на молитвах тебя не видели, — сказал Корентин.

— У меня были… проблемы, — пробормотал Будик.

— Можешь мне довериться?

— Н-не сейчас. Я молюсь. Поверьте, я молюсь.

— Перестань. Сын мой, ты находишься в большей опасности, чем на поле боя.

— Я не сделал ничего плохого! — яростно произнес Будик. — Я даже не видал… ну и близко не подходил к соблазнам многие дни. И меня к ним не тянуло.

— Он был как наседка, — сказал Гвентий, другой легионер, что при разговоре присутствовал.

— Оставьте меня в покое! — выкрикнул Будик. Плечи Корентина слегка обвисли. В словах мелькнула усталость.

— Хватит. Мне надо повидать короля.

— Откуда вы знаете, что он здесь? — изумился Гвентий. — Он так много ходит, восстанавливая силы, после того, как у него срослись кости.

— Знаю, — ответил Корентин. — Дай мне пройти.

Один из исанских моряков, говоривший на латыни, произнес с оттенком благоговения в голосе.

— Вы правы. Наверняка он вас примет. Высокий человек большими шагами прошел внутрь и направился вверх по лестнице. Слуга впустил его и взял припорошенную снегом пенулу. Посох он оставил, словно это был знак авторитета. Второй слуга поспешно вышел сообщить Грациллонию, который сразу пришел, произнося:

— Добро пожаловать. Рад тебя видеть, — помедлил, взглянул и добавил: — А может и нет.

— Нам надо поговорить наедине, — заявил епископ.

Грациллоний кивнул и повел его на второй этаж, где у него располагался зал совещания. Слуга принес лампу, осветить его мрак и вышел, закрывая за собой дверь.

— Присаживайся, — произнес Грациллоний.

— Я постою, — отвечал Корентин. Повелитель поступил так же.

— Что у тебя? — спросил Грациллоний.

— Плохие новости, сын мой. До меня дошли некоторые слухи. (Грациллоний снова кивнул. Несмотря на звание и воздержанность, Корентин больше других знал о том, что происходило в Исе, и зачастую даже раньше.) — Я порицал тех, кто их нашептывал, велел им прекратить распространять злонамеренные сплетни, наверняка лживые. Тем не менее, расспрашивая, в дальнейшем я выяснил, что они имеют под собой основание — ничего, что подтверждало бы преступление, но много чего неизвестного и необъяснимого. И вот я помолился о знамении, не из любопытства, а из страха за наш любимый Ис. Прошлой ночью оно явилось ко мне во сне.

— Разве можно верить снам? — засомневался Грациллоний.

— Обычно нет. Однако я знаю, когда до меня пытается достучаться правда; и ты должен признать, что это случалось и раньше. И то не просто сплетня, которую я необдуманно и неохотно говорю старому другу.

Грациллоний приготовился.

— Ну и?..

— Твоя дочь Дахут готовит против тебя заговор. Грациллоний пошатнулся. В свете лампы было видно, что у него побелели даже губы.

— Нет!

— Не веришь мне, так проверь хотя бы факты, вызвавшие эти шепоты, — с безжалостностью хирурга произнес Корентин. — Она без конца исчезает на целые часы, порой на ночь. Все меньше и меньше она говорит правду, утверждая, что идет покататься верхом или побродить. Она страстно воображает, будто боги избрали ее на роль новой Бреннилис; она едва берется за религиозные обязанности, либо оставляет их вообще без внимания, словно для нее существует нечто, куда более важное. Что это может быть, кроме как цель стать одной из Девяти? И если ты не сделаешь ее королевой, ей придется найти себе на эту роль другого мужчину, — чтоб он стал ее королем. Грациллоний вздрогнул.

— Прекрати, — выпалил он. — Замолчи.

— За последние дней десять ее видели меньше обычного, — продолжал Корентин. — Как и огромного северянина, который как раз столько времени назад привез сюда свою команду. Они жалуются, что уже прокутили весь навар со своей торговли, и он должен увезти их назад в Британию. Почему он не везет? Был бы в распоряжении твой человек Руфиний, он бы давно выследил, что происходит. Сам пошли шпионов следить за этими двумя, король, пока еще не слишком поздно.

— Ты клевещешь на ребенка Дахилис? — закричал Грациллоний. — Ты, старая, вонючая свинья! Вон!

— Ради тебя, ради Иса, — упрашивал Корентин. — Если ты выяснишь, что я ошибался, какой будет нанесен вред? Я сам пред тобой унижусь. Но ты должен открыть глаза.

Кулак Грациллония метнулся вперед. Корентин увернулся с неутраченной проворностью. Удар только задел его в левую скулу. Но нанесен он был с достаточной силой. Из разодранной плоти хлынула кровь. Корентин потерял устойчивость. Он восстановил равновесие, вскинул посох в оборонительное положение, опустил его.

— Христос дал мне сил сохранить мир, — прорычал священник.

— Следить за моей дочерью? — рассвирепел Грациллоний. — О, я вышлю шпионов — присматривать за тобой — и если ты и дальше будешь гадить своей ложью, если как сейчас, узришь хоть малейшую каплю грязи на ней, тогда я сгною твою голову в свинарнике. А теперь иди, пока я не вытащил меч!

— Ты бредишь, — сказал Корентин. — Рим…

Грациллоний пришел в себя.

— Я придумаю, что сказать Риму, — ответил он. — Будешь вести себя как следует, сможешь жить. Ты в самом деле не стоишь тех проблем, которые повлечет за собой твое убийство. Но это лишь в том случае, если ты будешь держать рот на замке. Убирайся. И не возвращайся.

— Я говорил как друг.

— Ты мне больше не друг. В следующий раз я буду с тобой разговаривать, когда ты приползешь ко мне на коленях и признаешь, что этот ангел, или кем бы там ни был посланный Христа, лжец. А теперь пожелаешь остаться на ногах или чтобы тебя вымели как прочий мусор?

— Ты не оградишь меня от того, чтобы я молился за тебя, за Дахут и за Ис, — сказал Корентин. Он повернулся, зашаркал к двери, открыл ее и вышел.

Грациллоний остался позади. Он расхаживал, потом бросился на стул, снова вскочил и снова стал ходить. Он бил кулаком по стене до тех пор, пока на фресках не появились трещины. Неожиданно возник слуга и осмелился объявить:

— Пришла королева Тамбилис, господин.

— Что? Ах, да. — Мгновение Грациллоний стоял в напряжении, как боксер перед атакой. Он ждал ее где-то час, когда она сходит на осмотр к женскому врачу, по поводу чего-то, а чего не сказала. — Отправьте ее ко мне, — решил он.

Королева вошла сияющая, увидела его и заботливо прикрыла дверь.

— Что стряслось, дорогой? — прошептала она. Стоя там, где был, в нескольких словах он пересказал ей всю историю.

— Но ведь это же ужасно. — Она подошла к нему. Они крепко обняли друг друга.

— Что нам делать? — в отчаянии спросил он.

Тамбилис отошла.

— Ты можешь поговорить с Дахут?

— Нет. Не думаю. Но она мне говорила, что… все еще обо мне беспокоится.

— Конечно беспокоится. Ну что же, я отведу ее в сторонку и, как сестра сестру предупрежу ее быть поосторожнее. — Тамбилис собрала все свое мужество в кулак. — Это недопустимо, чтобы ты провел расследование? Это без вопросов установит ее невиновность.

— Это и так без вопросов, — выкрикнул он. — Я не стану посылать подглядывать за ней маленьких фискалов с грязными мыслишками. Они подумают, что я сомневаюсь, и будут хихикать, перешептываться тайком, что запятнает Дахут куда больше, нежели несколько предположений чокнутого мямли.

— Можешь счесть мои слова неразумными, — тихо сказала она, — но мне кажется, сегодня эту тему лучше не продолжать.

— Да. — Он прочистил горло. — Что обнаружил врач?

Счастье просветилось сквозь печаль, как новая ветреница весенней порой через последний снег.

— То, на что я и надеялась, — ответила Тамбилис. — Я снова беременна, твоей новой дочерью, Граллон.

— Что? Я и не знал…

— Нет, пока еще я не уверена, как бы не обмануть твоих ожиданий. Пусть это будет нашим знаком надежды, нашим военным стягом, который я подниму для того, кто для меня дороже всех на свете.

Погода резко стала холодной и ясной. Когда Дахут вошла в дом вдовца, тьма почти ослепила ее. Взбираясь по лестнице, она вновь начала различать предметы. Соседняя от ее комнаты дверь была открыта. Оттуда вышла растрепанная женщина в грязной рубашке, вырез которой спустился до самых сосков.

— Привет, милый, — сказала соседка с хитрым взглядом.

Дахут едва знала ее имя и положение: Мохта, озисмийка, превратившаяся в дешевую шлюху.

— Я не твой любовник, — холодно ответила она.

— А, я уловила речь скотта, — засмеялась женщина. Дахут нахмурилась и закусила губу. Она была поглощена мыслями.

— Я учусь, — сказала она с верной интонацией. — Что тебе от меня?

— О, ничего, ничего. Уверена, что ты не станешь меня нанимать. Хотя ты можешь быть благодарен за мою помощь.

Дахут уронила руку на нож.

— Ты о чем?

— Ну, раз ты слишком надменен, чтобы болтать с людьми вроде твоих соседей, ты и не знаешь, что они о тебе говорят. Этот большой человек, который проводит с тобой так много времени, — в Исе не любят голубых. Были жалобы к хозяину, были. Он бы выкинул тебя и попросил бы, чтобы тех варваров убрали подальше из города. Но Мохта видит, что скрыто под одеждой, или улавливает через дверь шум, чтобы выяснить, что происходит. Я сказала ему, что ты не парень. Теперь они лишь смеются.

Дахут затряслась на месте.

— Зачем тебе такие проблемы? — насмехалась шлюха, оскаливаясь. — Знатная госпожа, никому не скажу я, хочет, чтобы ее любовники оставались в тайне. И оба красивые мужчины, насколько я заметила. Пусть их будет сколько угодно, но мне нужна плата. И хотя ты мне создаешь конкуренцию, я настолько добра, что сделала тебе это одолжение. Ты конечно же будешь мне благодарна? — захныкала она.

Дахут порылась в кошельке, бросила на пол золотую монету и повернулась спиной, вкладывая ключ в замок.

— Ах, как хорошо, — ликовала Мохта. — Ты, должно быть очень, очень знатная госпожа. Кто? Мне не пристало произносить твое имя, каким бы оно ни было, но девушке не может не быть любопытно, так ведь? Если тебе еще понадобится моя помощь, я тут.

Дахут вошла и с треском захлопнула дверь. Одна в тусклом свете она завыла от бешенства и рванула завязки на одежде. Когда она скинула ее, к ней вернулось самообладание. Она постепенно перенесла в это место свои роскошные женские наряды и сложила их в сундуке. Чтобы согреться, женщина выбрала толстое платье из шелкового гобелена и меховые комнатные туфли. Волосы она распустила, и мерцающими волнами встряхнула по плечам.

В дверь глухо постучали. Она впустила Ганнунга. Он попытался ее схватить, но она увернулась и скользнула назад.

— Не так быстро, — сказала она.

— Почему? — нахмурился он. — Я два дня остужаю свои пятки и зевоту, ожидая, пока ты сообщишь, что мы можем встретиться. — Связь осуществлял ее главный раб, для которого доверенные ею зашифрованные фразы ничего не значили. В некоторых случаях он выполнял роль ее охранника. Она запретила ему говорить о том, что она называла секретом и тайным делом. По совету Ганнунга позднее она намекнула слуге, что это касается тюленей. Северяне знали об этих животных больше, чем исанцы, потому что на них охотились. — Ну что ж, завтра ты пойдешь на подкашивающихся ногах!

— Может, именно это заметила Мохта, — пробормотала Дахут.

— В чем дело? — датчанин двинулся на нее. Она сделала рукой отгоняющий жест.

— Постой. — В ее голосе звенел такой приказ, что он остановился и вытаращил на нее глаза. — Я ждала из-за предостережения. Меня предупредила моя сестра. Ходят толки. Как я узнала, даже в этой лачуге. Ты слишком долго слонялся без дела, недели две, а то и больше. Хватит уже.

Он смотрел сердито.

— Ты имеешь в виду то, что хочешь, чтобы я убил твоего отца? Зачем ты такая злюка?

— Ты поклялся, что сделаешь это, тем первым утром.

— Да, да, но…

Глаза ее сузились до голубых вспышек льда.

— Ганнунг, — сказала она, — ты спал с королевой Иса. Если об этом выскользнет хоть слово, тогда уповай на то, чтобы народ разорвал тебя на куски, пока тебя не возьмут люди моего отца, потому что он доведет тебя до смерти всеми медленными путями, какие знают римляне.

Он вспыхнул и рассвирепел.

— Ты угрожаешь? Клянусь Тором…

— Поднимешь на меня руку, и я сделаю так, что у тебя никогда в жизни больше не будет женщины. Я галликена.

Ганнунг на шаг отступил.

— Мы — любовники, — поспешно сказал он. — Я тебе пообещал.

От ее улыбки оттаяла холодная комната.

— Тогда стань королем, мой любовник, — напела она. — Когда станешь королем, будешь в безопасности, Ис будет твой.

— Думаю, скорее твой, — ответил он с интонацией, ставшей сухой. — Ну, должен тебе напомнить, было бы неразумно бросать ему вызов, когда он все еще лечится. Он может велеть мне подождать, а тем временем…

— Он уже исцелен. Теперь он старается восстановить силу, утраченную за время болезни. Вызови его прежде, чем он закончит. Больше он отказываться не может. В хороших условиях он ужасный противник. — Речь Дахут смягчилась. — Я не хочу, чтобы ты умер, Ганнунг. Я хочу, чтоб ты был рядом со мной, на протяжении многих грядущих лет.

— Все равно он может выиграть. А если нет, будут другие… — Датчанин поднял голову. — Но я не боюсь. Однажды предсказательница сказала мне, что удача всегда будет больше сопутствовать мне в хорошую погоду. А у нас снег, мгла и сильный ветер…

— Вплоть до сегодняшнего дня. Завтра наверняка будет то же самое. Ступай в Лес. Говорю тебе, ожидание куда опаснее любой битвы.

Некоторое время он молчал, потом произнес:

— Я пойду завтра.

— Сейчас!

Он покачал головой.

— Завтра рано утром. Может быть я погибну.

— Не погибнешь, — она двинулась к нему волнообразным движением.

— Это запрещает Норна, — ответил он. Улыбка смягчила строгость его лица. — Что у меня здесь есть, так это владычица — ты, непонятная, прелестная Норна. Подари мне дух для битвы.

— Пусть будет так, — согласилась Дахут и скользнула в его объятия.

Она проснулась, когда сквозь ткань окна пробился луч и прикоснулся к щеке. Уже давно начался следующий день. Она затаила дыхание. Ганнунга не было.

— О-о, — произнесла она, попытавшись подняться, сопроводив это одним из проклятий, которые она в детстве подслушала у Маэлоха. На теле здесь и там начинали расцветать синяки. Солома торчала из разорванного матраца. Морщась, она поднялась и доковыляла до кувшина с водой. Наполнив и осушив чашу, налив в таз воды, помывшись, она смогла небрежно заколоть волосы. На полу лежала одежда Киана. А роскошного платья, которое она скинула, не было. С криком она открыла сундук с одеждой. Там не было ни тканей, ни мехов, ни драгоценностей.

Дахут оделась и, спотыкаясь, вышла на улицу. Народ шел по своим обычным делам. «Должна была быть суматоха», — кусая губу, Дахут проделала мучительный путь к бухте.

Эллинг, где стояло судно Ганнунга, был пуст. Полуприкрытые Морские врата передразнивали ее, насмехаясь неуемной яркостью воды.

Подошел патрульный. Дахут завопила ему:

— Где северяне?

Он остановился, пристально на нее посмотрел и спросил:

— Зачем они нужны тебе, мальчик?

— Нужны! Где?

Он пожал плечами.

— Полагаю на пути туда, куда надумали плыть. Они уезжали в ужасной спешке, до первых лучей солнца, когда створки едва приоткрылись. Я и мои друзья подумали, что они наверно попали в переделку. Но мы не получали приказа их задерживать, да и они не выглядели, будто побывали в драке и несут награбленное — только вещи — но вот капитан, я сроду не видывал человека, настолько потерявшего терпение. Когда рассвело, я забрался на стену, чтобы посмотреть, так они гребли, как на гоночной яхте. Теперь они должно быть за много лье отсюда. Что тебя так опечалило?

Дахут взвизгнула и отвернулась от него. Изумленная Форсквилис рассматривала неряшливую фигуру, постучавшую в ее дверь. Наконец узнала.

— Иди за мной, — сказала она. Они пошли в скрипторий. Там она резко спросила. — Какого черта ты делаешь в это время?

— Ты должна мне помочь, — сказала Дахут охрипшим голосом. — Мы с тобой можем поднять шторм, ведь так? Или создать морское чудовище, или хоть что-то, что потопило бы корабль вероломных негодяев.

— Кого? Зачем?

— Тех скандинавов, что были в порту.

— А что они сделали?

— Я хочу их смерти, — сказала ей Дахут. — Я хочу, чтоб они оказались на дне среди угрей. Пусть их голые души вечно плавают в глубинах.

— Почему?

Дахут топнула ногой.

— Меня жестоко обманули. Меня, твою сестру. Разве этого недостаточно?

— Нет, — ответила Форсквилис, — к тому же я не уверена, смогли бы мы теперь хоть бризу приказать дуть. Что произошло?

Брызнули слезы ярости.

— Почему я должна тебе рассказывать? — крикнула Дахут. — Я сама о себе позабочусь.

Она двинулась к выходу.

— Подожди, — произнесла Форсквилис. — Сядь, отдохни, перекуси, и поговорим.

— Нет. Никогда. Больше никогда. — Дахут вышла. Форсквилис еще несколько минут смотрела ей вслед.

Дома Дахут что-то промямлила про то, что искала совета богов в ночном бдении в Заброшенном Замке. То же самое она говорила и раньше. Никто не ответил, только выполнили ее приказания.

Долгая горячая ванна хорошо размягчила кожу. Она вышла, оделась, посла, попила. После удалилась в свою комнату, заперла дверь и уселась за письменными принадлежностями, — медник не станет отказываться ни от одной отброшенной мелкой монеты, — сочинять письмо, которое запечатают и отнесут Будику.

Давным-давно, когда он и мир еще были молоды, Ниалл выходил из Темира под вечер священного пира, чтобы доверительно поговорить о ведении войны, затеянной им за границей. Но то было как раз перед Белтейном; плавание должно быть открытым и вероломным, против римлян в Галлии; рядом были друид Нимайн Мак-Эйдо и ученый поэт Лейдхенн Мак-Бархедо. Завтрашним днем был Имболк. Нимайн умер, а Лейдхенн вернулся в Муму, отомстив своими сатирами за убийство сына. Ниаллу было неизвестно, что тот собирался предпринять. Знал лишь, что выполнять задуманное нужно ему одному.

С приближенным к нему капитаном, худым и седым Вайлом Мак-Карбри, он взял путь на север между фортом Грейни и Наклонными Рвами, и, как в старину, пошел вниз. Четверо охранников пешком шли сзади, вне пределов слышимости. Час был поздний, темный, ветер свистел над сумрачными лугами и голыми лесами. Рваный дым валил из соломенных крыш разбросанных хижин. Там, где двери в них были открыты, в глубине сиял огонь; в эту ночь настроение должно было быть хорошее, ведь Бригит на своей белой корове колесила по стране, чтобы ее благословить. С наползающими сумерками путникам вдвойне казалось, что они оторваны от мира.

— Так все в полной готовности, дорогой? — спросил Ниалл.

— Все, — сказал ему Вайл. — Готовый корабль стоит в Клон Таруи. Это прочное судно, и я сам присматривал за строителями, когда этой зимой они доводили его до совершенства. Команда поторопится туда сразу после праздников; когда ты приедешь, вес будут в твоем распоряжении. Запасы у нас хорошие, к тому же есть золото, которое ты предоставил. Остается лишь ждать доброты морского люда, чтобы плавание было быстрым и спокойным.

Ниалл кивнул. Вопрос он задал больше для начала беседы, чем из каких-то сомнений.

— Завтра богам принесут такие жертвы, которые настроят их на нужный лад, — ответил он.

Вайл не мог не отозваться:

— Если б я еще знал, зачем мы едем!

— О том, что люди не знают, они и проболтаться не смогут, — сурово ответил Ниалл. — Чтобы большинство из вас держали за зубами то, что я вам снова и снова рассказывал.

— Так и будет, хозяин.

— Повтори.

— Вы вождь, который хочет изучить, какие перспективы для вас существуют в торговле с галлами. Ниалл — имя достаточно распространенное для того, чтобы не возбуждать у римлян подозрение, хотя они в любом случае мало знают об Эриу. Но мы должны помнить, нельзя давать огласку тому, что вы — Ниалл Девяти Заложников, король и завоеватель. В Гезокрибат мы приехали в такую раннюю пору, чтобы опередить всех конкурентов. Там мы ждем, живя за счет нашего золота, пока вы отправитесь в глубь страны, порасспрашивать местных жителей.

— На это может уйти месяц, а то и больше, — напомнил Ниалл. — Наслаждайтесь времяпровождением, но вам запрещено говорить что-либо еще даже между собой, без разницы, сколько вы выпили.

— Снова вам говорю, дорогой господин, вам не следует ходить одному, — забеспокоился Вайл. — Это опасно. Это не пристало вашему достоинству.

— А я и раньше тебе говорил, что если ворвусь во главе вооруженного отряда, то римляне спросят, почему. Они запросто могут это запретить и схватить нас для допроса. Тогда как, если я уплыву тихо, это их успокоит. Они примут меня за варварского простака и не подумают даже, какой вред может нанести одинокий путник.

Вайл вздохнул и закрыл рот. В конце концов, Ниалл уже ездил таким образом, чтобы встретить его в Британии. А что до того, какой вред замышлял король, так это должно быть интересно только Ису; и о мести вождя нельзя было подумать без содрогания.

Они зашагали дальше. Сгущались сумерки.

— Не пора ли нам возвращаться, хозяин? — спросил Вайл.

— Нет пока, — ответил Ниалл. — Я надеюсь на знамение.

Перед ним маячила дубовая роща, он хорошо ее помнил. Неожиданно оттуда взмыла птица. Ниалл остановился. Суставы на древке копья побелели; дыхание со свистом вырывалось между зубов.

Но то был не филин, летавший в несвойственную ему вечернюю пору. Это был ворон, неестественно запоздалый для своего вида, и огромный. Птица трижды прокружила над древком копья Ниалла, прежде чем повернула и захлопала крыльями в сторону юга. Ниалл потряс над головой оружием.

— Это в самом деле знак, в самом деле! — закричал он. Он был вне себя от счастья. Вайл и охрана тайно сделали знаки от неудачи. Несколько человек были рады на грани ночи увидеть Морригу.

Ниалл повернулся, и всю дорогу до холма Темира остальные за ним едва поспевали. Перед Праздничным Залом он остановился, дыша глубоко, но легко, восторг охлаждался как только что накаленное лезвие. В сумерках строение блистало величиной и белизной под крышей из грозовых туч.

Вперед вышла его молодая королева.

— Мы ждали тебя, дорогой господин, — сказала она.

— Меня задержали важные дела, — сказал Ниалл, — теперь будем пировать. — Он взглянул на ребенка у нее на руках, завернутого от холода в мех. Громко рассмеялся. — И не отдавай Лэгера няне. Внеси его, чтобы он был на нашем пиру, он, кто в один прекрасный день станет королем.

Снова пошел снег, на этот раз его принес ветер с моря, разметая по улицам Иса, в белизне ничего не было видно. От стука Будика раздался пронзительный шум, когда он наконец решился ударить металлическим кольцом на двери.

Дахут встретила его и отошла. Руки действовали за него, когда он, сам того не осознавая, закрывал и запирал дверь. Сам он мог лишь взглянуть на женщину и потеряться.

В тепле жаровни, свете глиняных ламп, убожество комнаты превратилось в уютное гнездышко. Никогда бы его не встревожило, почему она стоит перед ним именно вот так. Яркой синевы опоясанное платье облегало тело, поднимаясь и опадая вместе с дыханием, где в расселине под красным полумесяцем играли тени. Мимо распахнутых глаз лавиной струились распущенные волосы, ноздри трепетали, губы раскрылись. Руки словно с мольбой подняты к нему.

Вдруг из глаз брызнули слезы. Она вздрогнула, всхлипнула, закрыла от него лицо.

— Принцесса, — с тревогой крикнул он, — что с вами?

— Ты все не приходил и не приходил, — плакала она.

— Я не мог . — Шаг за шагом он медленно продвигался по направлению к ней. — Эти несколько дней назад ваш отец уводил нас на маневры. Я не видел вашего письма до вчерашнего дня, и потом: — О, Дахут, для чего я вам нужен?

— Твоя помощь. Твое утешение. Если ты сможешь их мне дать, когда выслушаешь.

Он едва удержался, чтобы ее не обнять.

— Что случилось? Должно быть нечто ужасное. Скажите мне во имя Христа!

— Самое худшее. Боюсь, я обречена, если только… — Она дышала с трудом, сглотнула, преодолела судороги. Сжалась, и казалось не замечала, что от этого горловина платья еще сильнее оттянулась вниз. — Мне холодно, — тишайшим голосом сказала она. — Огонь не помогает. Я так замерзла, ожидая, после того как пришел от тебя ответ.

— Так говорите, — умолял он.

— Теперь даже не знаю, хватит ли у меня смелости. Ты меня бросишь. А это уже выше моих сил.

— Я вас никогда не покину. Клянусь.

— Однажды мой отец дал мне такую же клятву, — со злым упреком горечи сказала она. Ее вновь охватило отчаяние. Она опустила голову и уставилась в пол. Пальцы вцепились в платье. — Это было не по моей воле, Будик. Что бы ты не почувствовал, не верь, что я этого хотела.

Он слепо обвил руками ее плечи. Она уткнулась в его грудь.

— О, Будик, любовь моя. Я в этом признаюсь. У меня не осталось стыда. Я люблю тебя, Будик.

Он чуть не упал. Он вышел из оцепенения, когда почувствовал, что она от него отходит и причитает.

— Слишком поздно. Я умерла. С тобой говорит привидение.

— Скажи же мне, — заклинал он.

Дахут взглянула на него, смахнула слезы, часто заморгала, и лишь с третьей попытки ей с безнадежной отвагой удалось сказать:

— О, какая же я глупая. Я сама навлекла это на себя своей неосторожностью. Но как я могла предвидеть, я, девственница, девушка, никогда не знавшая ничего кроме любви и почести — я, которая была Удачей легионеров, ты помнишь? Все просто. Ты знаешь, что в порту недолго стоял корабль северян. Ты наверняка их видел. Может, пару раз выпивал в той же гостинице, что и они. Ну, а мне было любопытно. Меня всегда тянуло узнать об окружающем мире, тех чудесных королевствах, которые я никогда не увижу. В обличье мальчика я завязала знакомство с их капитаном, показывала ему Ис, слушала его рассказы о далеких рискованных предприятиях.

С моей стороны это было опрометчиво, да, но жизнь была так пуста, но он казался человеком таким же благородным, каким тяжким был его путь. К тому же я была уверена, что он думает, будто я мальчик. Поэтому у меня не возникло страха, когда он нашел… — она прервалась и заголосила. — … предлог войти в эту комнату — сказал, что у него для меня подарок, но…

Он с мукой крикнул.

— Нет!

— Да, — сказала она. — Смотри. — Она подняла руки, отчего рукава сползли, и обнажились синяки, которые все еще были видны. — Снова и снова. Это был кошмар, от которого я не могла проснуться, пока наконец я не упала в обморок. Потом он ушел, собрал команду и уплыл.

— И никто не слышал, и — и не встревожился?

— Я не могла им сказать. Умоляю тебя, и ты с ними не говори. Оставь но мне клочок гордости.

— Дахут…

— Я бы может быть за тобой и не послала. — Продолжала она так же без выражения. — Но разве у меня еще кто-нибудь есть?

— Что я могу сделать?

Дахут слегка пожала плечами и улыбнулась.

— Беги, если хочешь, — тоскливо сказала она. — Я пойму. Ты чист. Но если в сердце у тебя что-то есть, проведи некоторое время с этой развалиной, и тогда я буду лелеять воспоминание, несмотря на то, что мне предстоит перенести.

— Что вы должны перенести? Никто кроме меня не узнает. Из меня это не выбить даже под пытками.

— Боги знают. И я, сны которой ты посещаешь, Будик, я, что навсегда тебя потеряла. И… узнает тот, кто убьет в конце концов моего отца. Я должна прийти в его постель девушкой, я, незамужняя. Когда он узнает… — что ж, я, конечно, надеюсь, что мой отец будет править еще долгие годы.

— Вы — о, Дахут, — неужели вы подумали, что для меня, из всех мужчин, вы будете казаться хуже оттого, что… потому что вам причинило боль чудовище? — Он сжал пальцы в кулак. — Если б я поймал его, то дюйм за дюймом предал бы огню! Но я, я могу лишь сказать, что люблю тебя, Дахут.

Они обнялись и поцеловались.

— Не робей, — мягко вскрикнула она. — Очисти меня от него.

И снова, и снова.

Наступила ночь. Оплывали лампы.

— Я всегда буду это помнить, — сказала она, лежа с ним рядом. — От этого моя ноша станет легче. И надеюсь, тебя это тоже согреет в твоем одиночестве.

В смятении он очнулся от дремоты.

— Что ты имеешь в виду?

Она прямо посмотрела на него голубыми глазами.

— Ну, ты должен бежать, ты же знаешь. — Хриплый голос охватило спокойствие. — Уезжай куда-нибудь и никогда не возвращайся. Остаться для тебя означает смерть, после того, что между нами произошло.

— Никому знать необязательно.

Когда она покачала головой, янтарно-золотые волосы пощекотали его плечо.

— Долго хранить это в тайне не удастся. Да и я, с таким пятном, не смогу оставаться смелой и красивой.

О, можем рискнуть, и о сегодняшнем дне не возникнет ни одной сплетни, но это риск, — и ты умрешь ужасной смертью, — а в лучшем случае мы не осмелимся больше встречаться. Нет, начни новую жизнь. Я позабочусь том, чтобы бедная Кебан была устроена.

— И я отказался бы от тебя? — Он сел прямо. — Бог свидетель, я слабый человек и грешник, но я не Иуда.

Она тоже поднялась. Сжатая рука дрожала у него на колене.

— А что нам еще делать? — прошептала она. В нем лязгнула решимость.

— Я стану королем Иса, а ты — моей королевой.

— Мой отец! — интонация ее была страшной. — Твой центурион!

— Да, — уныло сказал он. — Но римляне и прежде воевали с римлянами. Ты для меня больше, чем он или целый мир с небесами. И ты не состояла бы в этой помолвке, если бы он придерживался той же веры что и ты. Сам Христос учил, что мужчина и жена должны от всех отрекаться.

— Христианский король Иса…

Прогремел его смех.

— Нет, дорогая. Как долго я с этим боролся, бессонными дежурствами или у себя в безрадостной постели. Наконец было решено. Я уже запятнан. То, что я сделаю, проклянет меня навсегда. Что ж, пусть будет так. Я заключу в объятия богов Иса, как заключаю тебя, Дахут. Так сбудется пророчество Корентина.

У нее вырвалось:

— Тогда ты и есть предсказанный мне король!