Далеко ли до будущего?

Марк АМУСИН

ДАЛЕКО ЛИ ДО БУДУЩЕГО?

Невероятно, но факт — о братьях Стру­гацких до сих пор не опубликовано ни одной серьезной статьи. То есть нельзя сказать, что вокруг их творчества суще­ствовал заговор молчания. Произведения их регулярно упоминались и наскоро раз­бирались в обзорах текущей фантастики; на некоторые из них появились журналь­ные рецензии; толковый анализ работы Стругацких до начала 70-х годов дал А. Урбан в книге "Фантастика и наш мир". Заметим еще, что появлялись в пе­риодике время от времени весьма заинте­ресованные суждения о писателях, кото­рые, однако, и полемическими назвать язык не поворачивается — напрашивают­ся определения более жесткие. Но о них позже.

В целом же отклик критики на тридца­тилетнюю без малого деятельность Стру­гацких в литературе выглядит обескура­живающе скромным. А ведь о степени популярности этих авторов в самых широ­ких читательских кругах говорить излиш­не. За журналами, где печатаются их повести, в библиотеках выстраиваются длинные очереди, а уж книги исчезают с прилавков магазинов в мгновение ока.

Так в чем же дело? Быть может, в сло­жившемся среди критиков убеждении, будто фантастика говорит о чем-то отда­ленном, экзотическом, не связанном с на­сущными делами и заботами текущего дня? А раз так, то и не заслуживает она серьезного разговора между серьезными людьми, а должна оставаться достоянием школьников старших классов да отдель­ных чудаков с гипертрофированным во­ображением.

Чтобы опровергнуть это мнение, нет нужды тревожить тени великих, активно обращавшихся к фантастике: Свифта и Гофмана, Уэллса и Чапека, А. Толстого. Проза Стругацких вполне может сама по­стоять за себя. И не только за себя, но и за честь жанра (я, впрочем, согласен с Ки­ром Булычевым, который считает фанта­стику не жанром, а родом литературы, вбирающим в себя множество жанровых разновидностей). Нетрудно показать, что Стругацкие всегда подставляли свои па­руса ветру времени — как попутным, так и встречным его порывам,— всегда пре­бывали в эпицентре общественных стра­стей и борений.

Вспомним начало. Писатели дебютиро­вали на рубеже 50-х — 60-х годов. Это было время общественного подъема, горя­чих ожиданий и надежд, энтузиазма. С одной стороны, решения XX и XXII съездов партии создали в стране со­вершенно новую духовную атмосферу. С другой — на новый виток эволюционной спирали вышла наука: первые космичес­кие полеты, успехи в обуздании атомной энергии, ошеломляющий прогресс элек­троники и вычислительной техники. Все это, вместе взятое, порождало в ту пору, особенно в молодежной среде, ощущение сжатия пространственных и временных границ — Вселенная становилась сораз­мерной человеку. Казалось, что до планет, а потом и до звезд рукой подать, что еще несколько яростных, дерзновенных уси­лий — и доступными станут глубины кос­моса. Одновременно будущее, которое еще недавно представало в ореоле фанта­стичности, приблизилось, стало видеться результатом сегодняшних трудов и свер­шений.

В этой-то атмосфере, рядом с произве­дениями Ефремова, Казанцева, Гора и по­явились первые повести Стругацких: "Страна багровых туч", "Путь на Амальтею", "Полдень, XXII век. Возвраще­ние", несущие на себе ясно различимые меты времени. Книги эти исполнены па­фоса пионерства, преодоления, покоре­ния. Их герои — Быков и Ермаков, Дауге и Юрковский — истинные рыцари косми­ческого первопроходчества, отважные, це­леустремленные, готовые на жертвы. Как и подобает рыцарям, они закованы в до­спехи — доспехи своих добродетелей, ко­торые делают их похожими друг на друга, несмотря на добросовестные попытки ав­торов их индивидуализировать. Лишь иногда мелькнет из-под забрала своеоб­разное выражение лица — и тут же скро­ется. Общность цели, необходимость ради ее достижения складывать силы вдоль одной оси неизбежно оттесняют на второй план психологические различия, делают их малосущественными.

Эти люди еще не до конца отделились от той могучей и прекрасной техники, которая помогает им покорять простран­ство и время. Недаром в "Стране багро­вых туч" так любовно описываются и кос­мический корабль, несущий героев к Ве­нере, и вездеход, на котором участники экспедиции совершают свою героическую вылазку к Урановой Голконде. Преклоне­ние перед техникой — пуповина, которая еще связывает Стругацких с традицион­ной для пятидесятых годов фантастикой.

В этих ранних повестях все ясно: цели, пути к ним, личности героев, трудности, которые их ожидают. Трудности эти мно­гочисленны и серьезны — но "бесхитро­стны". Для их преодоления требуются только знания и отвага, быстрота реакции и готовность к самопожертвованию. О благословенные, романтические вре­мена!

Но проходит всего несколько лет — и тональность произведений Стругацких начинает меняться. На смену ликованию по поводу победного шествия научно-тех­нического прогресса приходят интонации раздумчивые, вопросительные. Усложня­ется предмет художественного исследова­ния. В "Стажерах", "Попытке к бегству", "Трудно быть богом" писатели выходят к теме превратностей исторического раз­вития, драматической его диалектики. Конфликты всех этих произведений име­ют общую основу: столкновение предста­вителей коммунистической цивилизации, духовно зрелой и высокогуманной, с соци­ально-историческим злом, с реальностью, к которой неприложимы мерки и крите­рии гуманизма.

Герой романа "Трудно быть богом" Антон-Румата — один из наблюдателей Земли на планете, переживающей период господства мракобесия и изуверства. Он всем своим существом жаждет поддер­жать, спасти от гибели робкие пока и уяз­вимые ростки духовности, стремления к социальной справедливости, к интел­лектуальной независимости. Но вот во­прос: допустимо ли глубокое вмешатель­ство извне в сложившуюся ситуацию, в естественный ход событий — пусть сер­дцу и уму Антона он представляется совершенно противоестественным? Не до­лжен ли каждый народ сам и до конца выстрадать свою историю, пройти по всем ее кругам, не полагаясь на помощь "бо­гов", чтобы обрести органичную форму самоосуществления?

Такими вот любопытными и вовсе не лишенными социальной актуальности во­просами задаются Стругацкие в своем ро­мане. Ведь попытки перескакивания че­рез этапы естественного развития общест­ва знакомы нам не только из литературы. Однако в постановке и трактовке этих проблем авторы еще грешат умозритель­ностью и отвлеченностью. А между тем дух времени — беспокойного, насыщен­ного событиями времени шестидесятых — властно обращал писателей к вопросам гораздо более конкретным, злободневным, к прямому формулированию своей обще­ственной позиции.

В 1965 году Стругацкие опубликовали повесть "Понедельник начинается в суб­боту", непринужденно соединяющую фольклорную традицию с ультрасовре­менными реалиями века НТР. И в этой, на первый взгляд абсолютно несерьезной "сказке для младших научных сотрудни­ков", возникают мотивы важные и ха­рактерные. Научно-Исследовательский Институт Чародейства и Волшебства — НИИЧАВО — выступает в повести сим­волом современного научного учрежде­ния, а его сотрудники — маги — явно представительствуют от лица молодой ин­теллигенции, столь активно и победитель­но входившей в жизнь на рубеже 60-х го­дов. Интеллигенция эта несла с собой дух абсолютной преданности делу, непочти­тельности к любым авторитетам, кроме авторитета точной научной истины, дух бескорыстия, независимости, оптимизма. Немало наивного, не выдержавшего ис­пытания временем было в упованиях и декларациях этого поколения. Но можно ли отрицать его искренность, убежден­ность, нравственный максимализм?

В повести Стругацких этот социально­психологический феномен обрел вырази­тельность и законченность художествен­ного образа, обрел яркий "имедж". Моло­дые герои "Понедельника" влюблены в свою работу, исповедуя несколько даже ригористический культ дела, а главное, убеждены, что в их пробирках и колбах, у их осциллографов творится субстанция человеческого счастья. Это не мешает им быть раскованными, остроумными, жиз­нерадостными. В повести играет озорной и победоносный дух молодости.

И тут же, рядом с этими веселыми подвижниками науки, возникает фигура профессора Выбегалло, демагога и невеж­ды. Выбегалло, изъясняющийся на смеси французского с нижегородским, занят по­строением действующей модели "идеаль­ной" человеческой особи — потребителя, все культурные запросы которого должны вырастать на базисе безотказно удовлет­воряемых материальных потребностей. Там же, в коридорах, в кабинетах НИИ­ЧАВО, мелькают, пока еще эпизодиче­ски, разного рода администраторы и кан­целяристы, всячески досаждающие ученым-магам, вставляющие им палки в ко­леса.

Вслед за этой повестью Стругацкие создают подряд несколько произведений, в которых острополемически трактуются насущные вопросы тогдашней обществен­ной жизни. Здесь возникает калейдоскоп гротескных ситуаций, хоровод сатириче­ски обрисованных образов, воплощающих разные грани социального неразумия. В "Сказке о тройке" знакомые нам по "Понедельнику" Саша Привалов и Эдик Амперян оказываются лицом к лицу с разбушевавшейся стихией демагогиче­ского бюрократизма, грозящего поглотить все живое вокруг. В фантастическом горо­де Тьмускорпионь заседает Комиссия по Рационализации и Утилизации Необъясненных Явлений. Глава этой комиссии — так и хочется назвать его Главначпупсом — Лавр Федотович Вунюков и его присные Хлебовводов и Фарфуркис во­площают стиль сугубо формального уп­равления, бездушного и безмысленного, лишенного всякой живой связи с управ­ляемыми объектами, всякого понимания их сути. Стругацкие точно фиксируют здесь черты типажа ответственного ра­ботника — порождения только что ото­шедшей тогда эпохи: и подкрепление любой своей нелепости ссылками на авто­ритет народа, от имени которого только и глаголет данный администратор; и объ­явление всего лежащего за рамками его представлений вредным и ненужным; и отождествление интересов общества со своими собственными. Скрипит и громы­хает в повести действующая на принципе дурного автоматизма, заправленная одни­ми лишь начетническими цитатами и ло­зунгами бюрократическая машина.

В сходной манере жесткой социальной сатиры, доходящей до гротеска, выполне­на повесть "Улитка на склоне" (та ее часть, которая была опубликована в жур­нале "Байкал", 1968, № 1, 2). Перед нами жутковатый в своей бессмысленно-кипучей активности мир некоего Инсти­тута, сотрудники которого заняты изуче­нием загадочного и непостижимого Леса. Точный предмет исследования, равно как и его цель, никому не ясны, что порожда­ет всеобщую путаницу и неразбериху, стыдливо прикрываемые видимостью строгой, чуть ли не казарменной дисцип­лины.

Во всех этих произведениях главная мишень писателей — архаичный, дорого обходящийся обществу стиль управления, некомпетентный и недемократичный по своей сути. А вот в повести "Второе на­шествие марсиан" Стругацкие обраща­ются к исследованию типа сознания, во многом порождаемого подобными дефор­мациями общественных структур и меха­низмов. Точно воссоздана здесь атмосфе­ра захолустного городка, обитатели кото­рого проводят дни в сплетнях и пересу­дах, в обсуждении реальных происше­ствий и фантастических слухов. "Анти­герой" повести, отставной учитель гимна­зии Аполлон — человек не злой и даже не начисто безнравственный. Просто он убежден: в его судьбе все определяется не зависящими от него причинами, игрой внешних сил, которым приходится безро­потно подчиняться. Долгое время вопло­щением такой силы было для него прави­тельство, которое платило Аполлону жа­лование, а потом пенсию, обеспечивая тем самым его скромное благополучие. И Аполлон служил правительству без во­просов и сомнений. Но вот ситуация изменилась, что-то произошло — идут слухи то ли о перевороте, то ли о высадке марсиан. Стругацкие добиваются яркого комического эффекта, демонстрируя ту эластичность, подвижность, с которой обывательский здравый смысл приспосаб­ливается к самым немыслимым обстоя­тельствам. Мысль о необходимости подчи­няться пришельцам, которых, к тому же, никто еще и в глаза не видел, без помех овладевает сознанием жителей городка, привыкших к нерассуждающему повино­вению. Тем более, что в повседневном их существовании почти ничего не измени­лось, а уровень жизни горожан даже повысился.

Что же касается таких материй, как человеческое достоинство, совесть, свобо­да, исторические и культурные ценно­сти — то для Аполлона и ему подобных это роскошь, духовный десерт, который можно себе позволить во времена благопо­лучные. Но если эти абстракции требуют от человека поступков, сопряженных хоть с минимальным риском — их следует не­замедлительно отбросить. Этим нехитрым правилом и руководствуются Аполлон и его сограждане в сложившейся ситуации.

Как видим, в середине и конце шести­десятых годов Стругацкие в своих про­изведениях поднимают вопросы, актуаль­ные и для того времени, но особенно громко резонирующие сегодня — вопро­сы демократизации общественной жизни, раскрепощения творческой энергии наро­да. Они ведут борьбу с самыми различны­ми проявлениями косности, социальной рутины. Они берут "социальный интег­рал" конформизма, эгоизма, безответ­ственности, они рассматривают эти каче­ства "под знаком вечности" и обнажают их несовместимость с идеалами комму­низма, с родовыми интересами человече­ства. И не случайно противники всего живого, честного, мыслящего наносят в это время Стругацким несколько ощути­мых ударов — не полемической шпагой, а дубиной. В 1969 году повесть "Второе нашествие марсиан" была подвергнута разносной критике сразу в двух периоди­ческих изданиях: "Журналисте" и "Огоньке". В фельетоне Ивана Краснобрыжего "Двуликая книга" и статье Ива­на Дроздова "С самой пристрастной лю­бовью" совпадают и набор обвинений, и методика их обоснования, и даже от­дельные формулировки. Логика удручаю­ще проста: если писатели изображают в обобщенном виде какие-то негативные явления, значит — злонамеренно подме­няют таким изображением картину на­шей героической и патетической действи­тельности.

Сейчас, разумеется, нет нужды давать развернутые ответы на подобные обвине­ния. Упоминаю я о них лишь в под­тверждение своей мысли: работа братьев Стругацких имела в те годы в высшей степени актуальный смысл.

Впрочем, тут пора остановиться. У чи­тателя может сложиться впечатление, будто Стругацкие ограничивают свои за­дачи острыми фехтовальными выпадами, нацеленными в негативные явления на­шей общественной жизни, лишь задрапи­рованными — для пущей аллегорично­сти — в фантастические одеяния. Это, конечно, не так. Актуальность писатели всегда понимали гораздо более широко. Эпиграфом к повести "Хищные вещи ве­ка" служат слова Сент-Экзюпери: "Есть лишь одна проблема — одна-единственная в мире — вернуть людям духовное содержание, духовные заботы...". Слова эти точно выражают направленность и масштаб творческих усилий Стругацких. Однако легко сказать — вернуть духовное содержание. Здесь, увы, не помогают са­мые добрые намерения, самые возвышен­ные наставления и проповеди. Недаром горький вопрос о действенности литерату­ры в последнее время все чаще звучит в дискуссиях и обсуждениях.

Слишком смело было бы утверждать, что именно Стругацким лучше других удается справиться с духоподъемными задачами. А все же постоянный читатель­ский интерес к их книгам говорит о небезуспешности усилий писателей. Какие же особые средства воздействия призвали они себе на помощь? Тут не обойтись без того, чтобы заглянуть в их творческую лабораторию. Ведь лаборатория "ма­гов" — место интересное.

Прежде всего Стругацкие побуждают читателя удивиться, заинтересоваться, стряхнуть с себя инерцию восприятия — будь то восприятие литературы или самой жизни. И здесь им на помощь приходит фантастический "хронотоп" — сочетание обстоятельств времени и места действия. Кабина космического корабля, экзотиче­ские инопланетные реалии, далекое буду­щее Земли — все эти неотъемлемые при­надлежности фантастического жанра са­ми по себе мобилизуют читательское воображение. Но и заслуга авторов тут несомненна. Они владеют даром особо выразительной передачи атмосферы не­обычного. И добиваются они этого отнюдь не "экстенсивным" путем, не механиче­ским нагнетанием фантастического, что часто встречается в тривиальной литера­туре. Стругацкие верят: эффект необыч­ного тем ярче, чем больше разность по­тенциалов между этим необычным и объ­емлющим его обыденным, привычный. Вспомним роман "Пикник на обочине". Образ Зоны — предполагаемого места по­сещения Земли пришельцами из космо­са — создается в первую очередь зримым описанием удивительных явлений, встре­чающихся там на каждом шагу. Но образ этот так сильно действует на наше вообра­жение еще и потому, что располагается Зона по соседству с заштатным городком Хармонтом, бытовые приметы которого воссозданы в романе в добротной реали­стической манере.

Второй "камень", лежащий в основа­нии художественного мира Стругацких — это тайна. Мало кто из признанных масте­ров детективного жанра может соперни­чать с ними в искусстве владения всеми рычагами тайны. Необъяснимое событие или ситуация, информационный "про­вал", разрыв в цепи причин и след­ствий — непременные атрибуты почти каждого произведения писателей, начи­ная с середины шестидесятых. О, Стру­гацкие прекрасно сознают, сколь глубоко укоренена в наших душах потребность в таинственном, и щедро ее удовлетворя­ют. Однако тайна для Стругацких — это и одна из существенных сторон нашего существования, одно из измерений наше­го мира. В ней концентрируется все не­известное, непознанное, что разлито в ок­ружающей жизни. В зрелых произведени­ях писателей — таких, как "Пикник на обочине", "За миллиард лет до конца света", "Жук в муравейнике" — загадоч­ная ситуация оказывается и этически значимой. Здесь важно не только раскрыть тайну, но и определить, какая линия поведения в условиях неопреде­ленности является самой достойной, отве­чающей критериям гуманистической мо­рали.

Рекорд по "удельному весу" таинствен­ного принадлежит, наверное, "Жуку в муравейнике". Тайна там многоконтурна, многослойна. Постепенно, снимая один покров загадочного за другим, приближа­емся мы к пониманию истинного смысла драмы, разыгрывающейся на страницах повести. В центре этой драмы — личность и судьба Льва Абалкина. Подробнее о по­вести речь пойдет позже, а сейчас обратим внимание вот на что. Сюжет ее движется таким образом, что в финале последнее кольцо тайны остается неразомкнутым, последний вопросительный знак остается сидеть занозой в читательском сознании, побуждая его снова и снова возвращаться к смысловым коллизиям повести.

И еще одно. В основной текст повести вмонтированы отрывки отчета, написан­ного Абалкиным после участия в опера­ции "Мертвый мир". Эти отрывки, в кото­рых немало пропусков, лакун, обрываю­щиеся к тому же на самом интересном месте, являют собой увлекательнейший "роман в романе". Приключения героя в полуразрушенном, почти обезлюдевшем городе на далекой планете дразнят чита­тельское воображение многочисленными и остающимися без разрешения загадка­ми. На память приходят слова Тынянова, писавшего, что пропуск глав, других фрагментов текста — "частый прием ком­позиционной игры", направленный на "семантическое осложнение" и "усиле­ние словесной динамики" повествования.

Раз уж это слово прозвучало, поговорим об игре — еще одном существенном эле­менте поэтики Стругацких. Игра в их творчестве присутствует в самых различ­ных формах и обличьях, на разных уров­нях организации повествования. Прежде всего игровое начало воплощено в самих героях, особенно молодых. Избыток сил, радость жизни, удовольствие от занятия любимым делом — все это отливается в абсолютную раскованность поведения, в постоянную готовность к шутке, каламбу­ру, веселому розыгрышу. Трагичная по колориту повесть "Попытка к бегству" зачинается, к примеру, сценой беззабот­ного веселья. "Структуральнейший лин­гвист" Вадим перед путешествием на Пандору прямо-таки ходит на голове, ду­рачится и распевает песенки собственного сочинения.

Этот же дух раскованности, веселой изобретательности присущ и повествова­тельной манере Стругацких. Явно игрово­го свойства часто используемое писателя­ми соединение элементов, взятых из раз­ных культурно-исторических пластов, разных смысловых и стилевых рядов. В "Улитке на склоне" сознанию человека двадцатого века, ученого противостоит тщательно выстроенная фантасмагориче­ская реальность Леса, где все зыбко, переменчиво, алогично, как во сне (тут невольно возникают ассоциации с при­чудливыми видениями Кафки).

По принципу коллажа организуется образная система повестей "Понедельник начинается в субботу" и "Сказка о трой­ке". Здесь сказочные и мифологические мотивы, фантастические явления сталки­ваются с терминами и понятиями эпохи НТР, с деталями повседневного быта, иногда реалистическими, иногда — сати­рически заостренными.

Любят писатели и подразнить пури­стов, радетелей чистоты и иерархического разделения жанров. Отсюда — маскара­ды, переодевания, перекройка устойчи­вых жанровых схем и стереотипов. В ро­мане "Трудно быть богом" костюмы, рек­визит, весь фон действия взят напрокат из рыцарских и мушкетерских романов. "Обитаемый остров", роман воспитания, наполненный к тому же интересными и острыми размышлениями о методах соци­ального действия, обряжен в одежды авантюрного, "шпионского" повествова­ния, наполнен погонями, схватками, рез­кими переменами декораций и так далее.

А сколько в произведениях Стругацких внутрилитературной игры — изящной и озорной! Писатели не скрывают своего пристрастия к хорошей литературе и не упускают случая вкрапить в свой текст "чужое слово", строки и фразы любимых авторов. Открытые и скрытые цитаты, ре­минисценции, лукавые отсылки к источ­никам обогащают повествовательную ткань новыми смысловыми "капилляра­ми", активизируют литературную память читателей.

Одна из последних публикаций Стру­гацких, повесть "Хромая судьба", вся построена на обнажении приема, на де­монстрации "технологии". С главным ее героем, писателем Феликсом Александро­вичем Сорокиным, происходит ряд не­обычных происшествий, каждое из кото­рых могло бы быть развернуто в отдель­ный фантастический или авантюрно-приключенческий сюжет. Однако дразня­щие эти возможности остаются в повести нереализованными. Сама же она после вереницы забавно-язвительных эпизодов, живописующих отношения в писатель­ской среде и порядки в Клубе литерато­ров, переключается в плоскость серьез­ных размышлений о природе и психоло­гии творчества, о критериях оценок, о мотивах, движущих писателем в его работе. И тень Михаила Афанасьевича Булгакова, возникающая на страницах повести, придает этим размышлениям особую остроту и многозначность.

Что ж, все это очень хорошо, восклик­нет иной читатель, но причем же здесь духовные интересы и ценности? Ведь лю­бое заурядное чтиво фантастического или детективного содержания тоже приправ­ляется солью необычных обстоятельств и перцем таинственности, тоже втягивает читающего в игру по тем или иным прави­лам.

Активность художественного мира Стругацких, его "агрессивность" по отно­шению к читательскому сознанию подчи­нены ясной цели — раскрепостить энер­гию восприятия этого сознания, освобо­дить его от тянущих вниз вериг эмпи­ричности, от праздной созерцательности. Но и этим дело не ограничивается. В ху­дожественном строе прозы Стругацких выражается авторская концепция бытия, к которой писатели стремятся нас при­общить. Под цветистыми покровами фан­тастической условности здесь явственно ощутима упругая материя жизни, испол­ненной драматизма, внутренней напря­женности. Жизнь эта волнует и влечет своей загадочностью, незавершенностью, она бросает человеку свой извечный вы­зов, требуя от него напряжения всех его сущностных сил в поисках достойного ответа. Стругацкие словно говорят нам: да, жизнь сложна, Вселенная безмерна, природа не расположена к человеку, путь социально-исторического развития изоби­лует мучительными противоречиями, бла­гополучный итог не предрешен. Но только осязая неподатливость субстанции бытия, преодолевая ее сопротивление, мы обрета­ем смысл существования, утверждаем свое человеческое достоинство. Стругац­кие заражают нас своим неутолимым интересом к многодонности жизни, к ее непредсказуемости, к безмерности, отра­зившейся в зрачке человеческого глаза. Их герои — истинные герои — живут жизнью, полной борьбы, телесных и нрав­ственных усилий, они испытывают ра­дость деяния, боль утрат, стыд за ошибки, они остро ощущают — и заставляют ощу­тить нас — реальность и необходимость своего присутствия в мире. Альтернатива этому — тягостное, рутинное избывание жизни или дробление ее на осколки от­дельных актов, не связанных воедино, не оправданных высокой целью. Подобный модус бытия присущ "человеку невоспи­танному", как его именуют Стругацкие, носителю социальной безответственности, конформизма, духовной лености.

В повести "Хищные вещи века" чело­век созидающий и "человек невоспитан­ный" вызваны на очную ставку. Здесь писатели создали выразительный и оттал­кивающий образ общества, отказавшегося от дерзаний и поисков, от борений, по­жертвовавшего всем этим ради благополу­чия и комфорта, ради возможности мало работать и много, со вкусом отдыхать. Это — воплотившаяся мечта обывателя, торжество психологии потребительства. И что же? Жители города, где происходит действие повести, отравлены жестокой скукой, испытывают "несчастье без жела­ний". Неистребимое — несмотря ни на что — томление человеческого духа начи­нает отливаться в уродливые формы: ор­гии, акты вандализма, бессмысленную игру со смертью.

Герой повести Иван Жилин, посланный в город Мировым Советом с заданием разобраться в этой таинственной напасти, ограничен сюжетными условиями в обна­ружении созидательных возможностей своей натуры. Однако весь склад его лич­ности, его способ размышлять и действо­вать находятся в ярком контрасте с жал­ким прозябанием "аборигенов". В Жили­не сочетается сложная работа мысли, богатая рефлексия — и устремленность этой духовной энергии вовне, за пределы личности, в окружающий мир.

Под другим углом зрения рассматрива­ется отношение "человек — мир" в рома­не "Пикник на обочине". Здесь с беспо­щадной социально-психологической до­стоверностью представлена жизненная история сталкера Рэда Шухарта, пробав­ляющегося выносом всяких диковинных предметов из Зоны, о которой уже шла речь в этой статье. Смысловое напряже­ние в романе создается контрастом между грандиозностью самого факта посещения Земли инопланетянами и возникающей вокруг него игрой мелких страстишек, собственнических инстинктов, жаждой "не упустить своего". И мы видим, как симпатичного и бесстрашного парня Рэда постепенно затягивает чертово колесо частного интереса, как оно выдавливает из его натуры человечность.

С неопровержимой наглядностью — но и без дидактического нажима — выступа­ет в финале романа мысль о жестоком несоответствии индивидуализма как ми­роощущения современному состоянию мира, о необходимости усвоения нового, планетарного мышления всеми людьми, находящимися на борту "корабля по име­ни Земля".

Что ж, в этом и состоит одно из важней­ших свойств "феномена Стругацких" — они делают жгуче увлекательной, насущ­ной для нас социальную, этическую, фи­лософскую проблематику высокого уров­ня общности. Стругацкие умеют придать отвлеченным и абстрактным на первый взгляд категориям — будущее человече­ства, судьбы цивилизации, нравственная самостоятельность личности — живую плоть, претворить их в жизненную прак­тику своих героев. А средством "концеп­туализации" сюжетного материала в зре­лой прозе писателей все чаще становится ситуация выбора. Разумеется, выбор всег­да присутствовал в их произведениях, но поначалу — лишь на вспомогательном, "обиходном" уровне. Поворотной в этом смысле стала повесть "Улитка на склоне" (та ее часть, что была опубликована в сборнике фантастики "Эллинский сек­рет" в 1966 году), где ситуация выбора обретает психологическую осязаемость и определяет смысловую перспективу по­вествования.

Итак, Кандид, сотрудник биостанции, которая извне наблюдает за таинствен­ным Лесом, в результате аварии оказался в самом Лесу, среди его обитателей. Странный мир открывается его взгляду: здесь растительные и животные формы обладают повышенной биологической ак­тивностью, а вот люди вялы, апатичны и, очевидно, находятся на грани вырожде­ния. Лес все теснее сжимает свои кольца вокруг их убогих деревень.

Кандид упорно пытается добраться до биостанции и во время блужданий по Лесу наконец разрешает загадку этой ни на что не похожей жизни. Оказывается, рядом с вымирающими деревнями абори­генов существует цивилизация высокого уровня, цивилизация чисто женская. Проблему продолжения рода ее предста­вительницы решили с помощью партено­генеза — встречающегося в природе спо­соба однополового размножения. Эти женщины — Хозяйки Леса — научились повелевать разными биологическими фор­мами, поставили себе на службу живот­ных и насекомых, травы и деревья. Но одной из целей их рациональной и дина­мичной цивилизации стало устранение с пути прогресса "неперспективных" с эволюционной точки зрения видов, ис­правление "ошибок природы". К этим ошибкам они относят и мужскую часть населения Леса. Поэтому они и ведут исподволь наступление на деревни...

Казалось бы, Кандиду легче найти об­щий язык с Хозяйками Леса, склад мыш­ления которых гораздо ближе к его соб­ственному, чем примитивные психиче­ские механизмы жителей приютившей его деревни. К тому же контакт с ними дает надежду на возвращение к своим. Но Кандид почти без колебаний выбирает путь борьбы на стороне "соплеменни­ков", почти наверняка обреченных. И не только из благодарности к ним за свое спасение. Кандид решает: ему не по пути с природной закономерностью, даже с прогрессом, если их приходится оплачи­вать ценою гибели разумных существ, пусть слабых и плохо приспособленных. Цивилизация Хозяек Леса, может быть, изначально лишена гуманистических ос­нований, которые здесь "не действитель­ны". Но он-то, Кандид,— человек, и до­лжен делать свой выбор, исходя из систе­мы человеческих ценностей и норм.

В "Улитке на склоне" начинаются — если не хронологически, то по суще­ству — Стругацкие семидесятых. В их голосе заметно поубавилось мажорных нот, взгляд на мир стал трезвее и жестче. Действительность оказалась не слишком восприимчивой к императивам разума и нравственности, обнаружила свою "не­прозрачность", инерционность. Социаль­ное зло демонстрировало поразительную живучесть и способность к мимикрии. К тому же именно в это время стала на­глядно выявляться недостаточность ду­ховного багажа, с которым отправилось в жизнь поколение "младших научных сотрудников", поколение "бури и на­тиска". Слишком легко его нравственные устои размывались волнами моря житей­ского, слишком восприимчивыми оказа­лись многие его представители к энтро­пийным тенденциям: примирению с об­стоятельствами, уходу в частную жизнь, подчинению рутинным схемам поведе­ния. И творчество Стругацких по-своему откликается на это изменение общественно-психологической атмосферы. Оно все больше сосредоточивается на поиске на­дежных этических ориентиров в противо­речивом мире, где действуют законы ре­лятивистской механики. На смену пафосу первопроходчества, на смену полемиче­скому задору приходит энергия упорного, несуетного размышления, склонность к моделированию сложных нравственных коллизий.

Очень непохожи друг на друга про­изведения 70-х годов: "Пикник на обочи­не" и "Малыш", "Парень из преиспод­ней" и "За миллиард лет до конца света". А все же есть между ними и подспудная смысловая перекличка. Герои всех этих повестей поставлены в условия острого внутреннего конфликта, конкуренции ценностных установок, их раздирают про­тиворечивые мотивы и побуждения. Вы­бор предстает здесь родовым свойством человеческой природы, чуть ли не сино­нимом разумности: нужно быть разум­ным, чтобы выбирать, нужно выбирать, чтобы быть разумным.

Максимального напряжения и в то же время кристальной прозрачности тема нравственного выбора достигает в повести "За миллиард лет до конца света". После обманчиво фантасмагорических и бравур­ных по темпу экспозиции и завязки воз­никает ситуация экспериментальной, ла­бораторной чистоты. Суть ее в следую­щем. Несколько ученых, ведущих иссле­дования в разных областях науки, вдруг сталкиваются с противодействием некой могучей силы, мешающей им продолжать работу. Природу этой силы Стругацкие сознательно выносят за скобки: то ли это внеземная цивилизация, то ли сама При­рода взбунтовалась против человеческого разума, дерзающего проникать в сокро­венную структуру мироздания. Важно другое. У Твардовского в "Василии Тер­кине" солдату предлагается определить свою линию поведения, когда на него "прет немецких танков тыща". В сходном положении оказываются и персонажи по­вести Малянов и Вайнгартен, Губарь и Вечеровский. Сила, противостоящая им, безлика и безжалостна. А главное, в отно­шениях с ней каждый может рассчиты­вать только на себя — никакая внешняя инстанция, никакой государственный ор­ган не придет на помощь. Чем-то надо жертвовать — или верностью своему де­лу, научному и человеческому долгу, или благополучием, здоровьем, а может, и са­мой жизнью, больше того — безопасно­стью близких и любимых людей.

Как видим, условия эксперимента зада­ны с избыточной жесткостью, рассчитаны на многократные перегрузки. И Стругац­кие своих героев не представляют сверх­гигантами. Почти все они один за другим сдаются, находя себе те или иные оправ­дания. Упорствует один лишь математик Вечеровский — его образ задан как герои­ческий. Гораздо интереснее анализ состо­яния главного героя повести, астронома Малянова. Тот, почти уже сломившись, никак не может сделать последнего шага, переступить черту...

Удачей Стругацких стала, на мой взгляд, как раз психологически достовер­ная передача болезненности этого акта капитуляции, отказа от лучшего в себе, от стержня своей личности. Как страшно становится Малянову, заглянувшему в свое будущее "по ту сторону", какой тоскливой, обесцененной видится ему жизнь, в которой он перестанет быть са­мим собой. Поэтому и сидит Малянов в комнате Вечеровского, повторяя слова, полные безысходной горечи: "С тех пор все тянутся передо мною кривые, глухие, окольные тропы". Ему, мучающемуся в нерешимости, гораздо хуже, чем хозяину, уже сделавшему свой выбор...

Похоже, однако, что Стругацкие чув­ствуют себя не слишком уютно в разре­женном, прозрачном пространстве чистой притчи с ее жесткой, несколько формали­зованной логикой. Во всяком случае, в следующем своем произведении — "Жук в муравейнике" — писатели вновь обра­щаются к острому и извилистому сюжету, а тему выбора осложняют многочислен­ными и разнонаправленными аргумента­ми, соображениями "за" и "против".

Прогрессор Лев Абалкин, выполняв­ший ответственное задание на планете Саракш, внезапно и при загадочных об­стоятельствах возвращается на Землю. Сотруднику службы безопасности Макси­му Каммереру поручено выяснить его местонахождение. По ходу поисков Каммерер проникает в суть "казуса Абалки­на", уясняет себе его истинное значение. Абалкин — один из тринадцати человек, к появлению которых на свет предполо­жительно причастна таинственная и мо­гучая внеземная цивилизация Странни­ков. На одном из астероидов земная экспедиция обнаружила оставленный Странниками "саркофаг" с тринадцатью человеческими яйцеклетками. Судьбу еще не родившихся "подкидышей" об­суждала комиссия, составленная из луч­ших умов Земли. Было решено подарить им жизнь, но взять под строгое негласное наблюдение — ведь не исключено, что Странники попытаются использовать их в целях, враждебных человечеству.

Были приняты меры, чтобы направить судьбу каждого из "усыновленных" по тщательно продуманному руслу. И долгое время все шло хорошо. Но вот Абалкин стал совершать странные, непредсказуе­мые поступки. Как теперь быть с ним?

На одной чаше весов судьба Льва Абал­кина, его право на достойную, нормаль­ную — по меркам воспитавшего его обще­ства — жизнь. На другой — потенциаль­ное благополучие всей земной цивилиза­ции. Для Стругацких, набрасывающих в повести контуры жизни коммунистиче­ского общества XXII века, принципиаль­но то, что решение коллизии не предреше­но, что ценность отдельной человеческой жизни оказывается соизмеримой со все­общим благом. Можно ли лучше выявить меру гуманности этого общества, меру его "расположенности" к личности?

Но писатели этим не довольствуются. В их намерения менее всего входит созда­ние благостных картин "золотого века", ожидающего наших потомков. Скорее на­оборот: Стругацкие хотят показать, что проблемность, драматическая противоре­чивость присущи жизни на любых уров­нях ее социальной организации. За кон­кретным "казусом Абалкина" вырисовы­ваются контуры вопросов острых и обще­значимых. Всегда ли на пользу человече­ству осуществление всех мыслимых на­учных идей? Как осуществлять функции контроля, а порой и принуждения (имен­но этим заняты герои повести, сотрудники КОМКОНа Сикорски и Каммерер) в ус­ловиях безгосударственного, самоуправ­ляющегося общественного строя? Нако­нец, как на практике совместить интересы социального целого с правами и свобода­ми каждой отдельной личности? Вопросы эти, как видим, не менее актуальны для нас, чем для людей далекого будущего.

Финал повести трагичен и непривыч­но — даже для Стругацких — "открыт". Руководитель службы безопасности Си­корски убивает Абалкина. Так и остается невыясненным, что руководило поступка­ми Абалкина: программа Странников или оскорбленное достоинство человека, чув­ствующего, что его судьбой пытаются управлять со стороны. Можно, пожалуй, и упрекнуть авторов в том, что динамич­ная "расследовательская" фабула по­вести и ее непростая внутренняя тема оказались слишком далеко разведенными. Во всяком случае, "Жук в муравейнике" вызвал противоречивые отклики среди читающей публики и критиков.

Что ж, полемика, споры, откровенное высказывание несовпадающих мнений стали в последнее время привычными яв­лениями нашей жизни, не только литера­турной, но и общественной. И разве нет в этом заслуги братьев Стругацких, книги которых всегда внушали нам, что ду­мать — не право, а обязанность человека? Да и на сегодняшнем, сложном и много­обещающем этапе нашего развития твор­чество Стругацких остается в высшей степени актуальным. Ведь их книги, по­мимо прочего,— отличные "тренажеры" мысли, социального воображения, чув­ства нового. Они вновь и вновь напомина­ют нам о "неизбежности странного мира", помогают нам готовиться к встречам с бу­дущим, которое ведь наступает с каждым новым днем.