Дамочка с фантазией

Неужели Валька не понимает, как задело жену сегодняшнее смешение этих трагедий?

Ой, ладно придираться к хорошему человеку. Валентин и так чуть жив, бедняга. Совсем отупел от происшествий, которые на него обрушились. Небось всерьез трясся, что товарищ Комзаев вдруг возьмет да и отправит его любимую женушку на нары!

– Ладно, солнышко, – пробормотала Валентина со всей возможной в такое время суток, после таких пертурбаций, супружеской нежностью. – Ты прав – пора спать, родной мой. Иди ты первый в ванную, а я тут все пока соберу, ладно?

Потрясенный ее покладистостью, Залесский замер было, потом сверкнул на Валентину, можно спорить, повлажневшими от умиления глазами и на рысях, пока своенравная дама не передумала, понесся включать газовую колонку.

Да что уж тут думать-передумывать! Некогда уже. Завтра к восьми на работу. Если сегодня Валентина работала в вечернюю смену, то завтра придется выходить в утреннюю. И первые больные, конечно, припрутся ровнехонько к восьми, и с первых минут рассядется по стульчикам-диванчикам в коридоре длиннющая очередь, и никто даже знать не захочет о том, какие потрясения пережила накануне доктор Залесская.

Сколько там, на часах? Мама дорогая! Три! Хоть бы немножечко поспать перед тем, как снова полдня смотреть в телевизор!

Пардон, конечно. Кто-то не знает? Гинекологи называют «телевизором» смотровое кресло. Они ведь все жуткие циники, гинекологи, – что женщины, что мужчины. Особенно женщины! На эту тему Олег Пластов когда-то острил, насчет полного отсутствия романтики у Валентины, и радовался, что Розочка у него педиатр, то есть еще сохранила какие-то детские, романтические иллюзии насчет отношений полов…

Зазвонил телефон.

Мгновение Валентина тупо на него смотрела, недоумевая, кто может возникнуть среди ночи, потом схватила трубку:

– Алло?

– Валентина? Это ты? – спросил мужской голос.

И она, дура, была до такой степени зациклена на мыслях об Олеге Пластове, на воспоминаниях о нем, что заорала как ненормальная:

– Олег! Это ты, Олег?

Воцарилось затяжное молчание, потом чрезвычайно вежливый голос растерянно проговорил:

– Ради бога, извините за такой поздний звонок. Я, видимо, номером ошибся. Спокойной ночи, извините меня еще раз, пожалуйста.

Послышались гудки.

– Бли-ин… – протянула Валентина, несколько раз не сильно, но все же чувствительно ударяя себя по голове. – Ну не блин ли, а? Это ж Володька Долохов звонил! Наверное, приехал домой, увидел со двора, что у нас свет горит, и решил отметиться. Что он обо мне подумает, интересно знать?!

Да, интересно… Небось Долохов решит, что ненароком проник в тайну ветреного девичьего сердца своей соседки, и будет мучиться вопросом, как с этой тайной стыкуется существование Вальки Залесского, его наипершего и наилепшего корефана.

И Валентина поспешно принялась накручивать номер долоховского квартирного телефона, чтобы как можно скорей загладить дурацкое недоразумение. Однако в ответ услышала череду бесконечных гудков: к телефону никто не подходил. Зато в трубке как минимум дважды раздались характерные щелчки, означающие, что кто-то пытается прозвониться на их номер по межгороду. И тут наконец-то до Валентины доехало: так ведь Долохов небось не абы куда подался, а в командировку отбыл. И сейчас звонит оттуда друзьям и соседям по какому-то, надо полагать, неотложному делу.

Положила трубку – и тотчас телефон разразился звонками.

– Алло, Володька, это ты? – завопила Валентина.

– Ну, я, – отозвался знакомый долоховский голос, как ей показалось, с некоторой предосторожностью. – Слушай, я тут…

– Ты извини, я просто ждала звонка от одного друга, то есть это не мой друг, а Валькин, но Валька в ванной, вот я и схватила трубку, как ненормальная, понимаешь? – начала Валентина залатывать прорехи в своей репутации.

Чего там! Нынче даже девственную плеву вовсю латают, вновь делают из гулящих девок невинных девиц, так что как-нибудь и репутацию удастся спасти.

– Ага, значит, вы еще не спите? – Голос Долохова явственно повеселел.

– Пока даже не ложились, – сообщила Валентина.

– Вот и ладненько, тогда я не буду извиняться, что разбудил и все такое, – хмыкнул этот нахал. – А теперь ты мне Валю к трубочке позови.

– А я тебе уже как бы и не нужна? – обиделась Валентина. – Прошла любовь, завяли помидоры?

– Сначала суровые мужские игры, но до тебя, моя черешня, тоже дойдет черед, – нетерпеливо бросил Владимир. – Да позови ты наконец Вальку, слышишь?

Что-то у него там горит, догадалась Валентина. Причем горит настолько сильно, что привычное балагурство кажется наигранным, как бы обязаловкой, призванной лишь успокоить Валентину. Однако чует ее сердце, что потом придется-таки поволноваться.

Она передала трубку мужу, который вышел из ванной уже в пижаме, благоухая «Новым жемчугом», а сама никуда не пошла: снедало любопытство. Интересно, что там за мужские игры?

Судя по выражению Валькиного лица, игры были какие-то непонятные. И в то же время очень серьезные, потому что его откровенная растерянность постепенно сменилась не менее откровенным испугом. А впрочем, тут же лицо мужа стало настолько равнодушно-замкнутым, что Валентина поняла: от нее сейчас что-то будут скрывать. Главное, во все это время Валька не проронил ни слова – наверное, Долохов нарочно попросил, чтобы он воздерживался от комментариев: знал, что жена друга будет их подслушивать.

Валентина это и делала. Ловила выражение мужниной физиономии (ряд волшебных изменений милого лица!) и терялась в догадках.

– Володь, ты уверен… – разомкнул наконец губы Валька, но тут же стиснул их покрепче, выслушивая новую тираду соседа. – Хорошо, я все понял. Но это часа четыре как минимум, ты отдаешь отчет… Конечно, может быть, встретимся и раньше, если с дорогой все в порядке. Ну ладно, не будем загадывать. Все, выезжаю. До встречи!

Валентин медленно опустил трубку на рычаг, постоял немного, хмуря лоб, но, такое впечатление, не досадливо, а просто-напросто сосредоточенно, и наконец-то взглянул на ошеломленную жену. И начал расстегивать пижамную куртку.

Тут у Валентины прорезался голос.

– Куда ты собрался, Христа ради! – воззвала она с таким изумлением, что Залесский, как ни был озадачен, невольно ухмыльнулся:

– Не я, золотко. Мы. Это мы с тобой собрались срочно выехать на помощь боевому товарищу.

– Что-о? – возопила Валентина, положительно не веря ушам. – Мы? Едем? Сейчас?! И далеко?! Зачем?!

Валентин объяснил – гораздо более коротко, чем это делал Долохов. Наверное, кое о чем он умолчал, кое-что пропустил. Но Валентине хватило и этого немногого, чтобы понять главное: на завтрашний прием она придет, не поспав нынче ночью ни единой минуты.

Если вообще придет, конечно…

Да, все могло сложиться иначе, успей он проскочить раньше поезда, или, наоборот, задержись на переезде чуток, или не вздумай спрямить путь и проехать по знакомому зимнику вместо шоссе, или просто смотри он в другую сторону, когда мчался параллельно железной дороге, параллельно поезду Нижний – Москва, причем двигаясь какое-то время с равной с ним скоростью!

Нет, Долохов совершенно не жаловался на судьбу. Напротив, благодарил ее. Все-таки не каждый день выпадает такое потрясающее событие, как жизнь человеку спасти. В буквальном смысле слова. Ведь что с ней сталось бы, с этой бедолагой? Замерзла бы в сугробе, это как пить дать. И если бы даже пришла в сознание, что бы она делала? Куда подалась бы? Где искала бы помощи? Вообще хватило бы у нее сил добраться до дороги?

Он сбросил скорость, обернулся к заднему сиденью и мельком глянул на свою невольную попутчицу. Конечно, в сознание она не скоро придет, но, насколько Долохов смог установить при беглом осмотре, «повреждений, несовместимых с жизнью», как пишут в милицейских протоколах, у нее нет. Руки-ноги целы, голова тоже, лицо не повреждено. Ну, волосы были забиты снегом, но теперь снег растаял, волосы уже просто влажные. Ей повезло дважды, этой незнакомке: во-первых, поезд уже сильно-таки сбросил скорость на подступах к городу, во-вторых, она угодила при падении в сугроб. Если бы та сволочь, которая ее столкнула, вернее, сбросила с поезда, спустилась чуть ниже по ступенькам, женщина упала бы на насыпь и пострадала сильнее. Может быть, вовсе разбилась бы или даже оказалась затянутой под колеса. Но сволочь явно боялась свалиться сама, поэтому так и вышло, что жертва угодила в сугроб, наметенный под насыпью. И провалилась туда чуть не с головой, Долохов ее с трудом вытащил. Да и пробрался он к ней с трудом, сам то и дело утопая в глубочайшем снегу. И его почему-то не оставлял при этом страх, что вот-вот из темной дали, куда умчался состав, вдруг появится свет, раздастся грохот, поезд вернется задним ходом, и из восьмого вагона (каким-то чудом он успел – не номер заметить, конечно, и не порядок посчитать, а успел зафиксировать то, что вагон находился перед рестораном, стало быть, был восьмым) выскочит тот мужик (вышеназванная сволочь!) и ринется прямиком по сугробам – отыскивая свою жертву. Быть может, он успел заметить, что жертва упала удачно, а значит, может остаться жива, очухаться, добраться до людей, поднять тревогу…

Бред это был, конечно: ну как может вернуться поезд?! Но ведь он будет стоять во Владимире на запасном пути целый час. И если убийца хоть на миг усомнится в том, что прикончил эту женщину, он вполне может найти машину, поехать вдоль линии железной дороги и довести свое черное дело до логического завершения… Звучало это, мягко говоря, не очень правдоподобно и осуществимым вот так, запросто, не казалось, а все же Долохова подстегивало невероятно, заставляло ломиться прямиком через тальник, не искать удобной тропинки (да и кто бы их протаптывал тут, эти тропинки?!), вынуждало спешить изо всех сил. Найдя женщину, он только бегло убедился, что жива, оттащил (на руках нести было невозможно по таким снежным завалам, да и тяжеленькая она оказалась, эта долговязая жертва поездных злодеев!) к своему джипу, затолкал ее на заднее сиденье и погнал к городу, изредка оглядываясь, приостанавливаясь, проверяя, как она там, дышит ли.

Дышала. Но в сознание не приходила. И до сих пор не пришла, хотя уже два часа миновало после случившегося. Черт, ей бы врача, конечно… Ничего, скоро появится врач! Хотя его пришлось добывать, словно джинна из бутылки. Причем бутылка покоилась на дне совершенно другого моря, не того, на берегу которого стоял сам Долохов.

Это выражаясь фигурально, конечно. Но вот такие выходили нынче сказки тысячи и одной ночи…

В его собственных планах все пошло наперекосяк после того, как он подобрал эту бедолагу.

Он ведь думал, будет как?

Домчится до вокзала, сразу сообщит в милицию о том, что видел. И убедит ментов пройти к поезду, чтобы задержать человека в форме железнодорожника, который находится в восьмом вагоне. Странно, конечно: Долохов смотрел на эту сволочь несколько мгновений, а увидел и запомнил довольно многое. В частности, то, что сволочь была в форме. И он вроде бы разглядел еще и очертания женской фигуры позади этого мужика. Возможно, и проводница была в курсе дела…

Кстати, в том, что Долохов увидел так много, как раз не было ничего невероятного, ему не единожды приходилось убеждаться, насколько обостряется механическая, вернее, фотографическая память в моменты сильных потрясений. А то, что он испытал, иначе, чем потрясением, назвать нельзя. Многое пришлось ему в жизни повидать, но эта сцена… сцена преднамеренного, хладнокровного убийства женщины!..

К счастью, все это оказалось только покушением на убийство. Сорвалось дело!

Короче, он собирался сообщить обо всем в милицию, потом отвезти неизвестную женщину в больницу, ну а затем заняться своими делами. И сначала действовал в соответствии с этими планами. Он поставил машину неподалеку от входа в вокзал, еще раз поглядел на свою пассажирку, запер дверцы и вбежал в здание. Поезд, надо полагать, уже высадил своих пассажиров и отошел на запасной путь. И человек, которого Долохов должен был перехватить во Владимире, наверное, вздохнул свободно. Уверился, что от него окончательно отвязались. Решил, что именно он на этом свете самый хитрый, самый умный и самый крутой. Небось спокойно спит теперь на своем пятом месте, в своем восьмом вагоне.

Забавное совпадение, кстати, насчет восьмого вагона. Может быть, он что-то видел или слышал? Может, он даже сможет узнать того злодея в форме? Ну что ж, надо полагать, милиция подробно допросит всех пассажиров. Разбудит их среди ночи и допросит… То есть в Москву этот скользкий тип прибудет уже должным образом взбудораженным. А тут его и встретит Долохов. И эта пакость поймет, что его неприятности не кончились, а только начинаются!

Как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Зал ожидания был пуст, это понятно, и ни одного мента там, против обыкновения, не наблюдалось. Долохов немного помотался по залу, потом свернул в боковой коридор, где, по его расчетам, вполне могли оказаться такие необходимые вокзальные атрибуты, как медпункт, комната матери и ребенка, а также линейный отдел милиции.

Он обнаружил не только искомое, но также парикмахерскую и кабинет начальника вокзала, миновал все ненужные вывески и, стукнув в дверь отделения милиции, сунулся туда.

Но тотчас замер на пороге, увидев, кроме четырех парней в милицейской форме, худенькую женщину в куртке, наброшенной на китель проводницы.

Все разом обернулись к Долохову и уставились на него – сказать, что уставились неприветливо, значит совершенно ничего не сказать.

– Вам что? – сурово спросил один милиционер, а второй рявкнул нетерпеливо:

– Подождите за дверью!

Долохов повиновался. Надо отметить, что никогда, даже в армии, он не подчинялся приказам с такой готовностью! А если по правде – с облегчением. Что-то было в обведенных нелепыми синими тенями глазах проводницы невыразимое… Долохову стало здорово не по себе, когда он встретился с ней взглядом. Разумеется, он совершенно не рассмотрел проводницу, маячившую позади железнодорожника, который выталкивал из тамбура женщину, спасенную Долоховым, однако лицо вот этой проводницы, стоявшей в милицейском кабинете, разглядел отлично. У него была отменная память на лица, он мог заранее сказать, что прежде никогда этой изможденной тетки не встречал, а если бы встретил, то непременно запомнил бы ее. О таких говорят: со следами былой красоты. Видимо, и впрямь была когда-то красавица. Похожа на звезду немого кино, а может, 30-х или 40-х годов, когда в моде были такие полубезумные, очень нервные лица. Впрочем, сейчас о ней совсем другое можно сказать: краше в гроб кладут. Накрашена так, словно проделывала это в темной комнате, нарочно повернувшись к зеркалу спиной. Сущее пугало. Но самое страшное в ней – выражение глаз. Совершенно мертвые.

Странно, что это ничуть не насторожило ментов. Вид у тетки такой, словно она только что сбежала из вытрезвителя, не приняв положенных процедур. А они внимают каждому ее слову, как будто перед ними Катерина Андреева с последними теленовостями!

А что она там изрекает, кстати? Долохов приник ухом к двери кабинета, оставшейся приоткрытой, и начал слушать. Вернее, ловить долетавшие до него обрывки разговора.

– Конечно, прежде всего надо вынести труп так, чтобы никто не заметил. Если пассажиры… Расписание нарушать не…

Это говорит кто-то из милиционеров. Видимо, местное начальство. Голос командирский.

Какое-то время ничего было не разобрать. Потом прорезался вопрос:

– …могла убиться насмерть?

– Поезд промчался слишком быстро, – нервно сказала проводница. – Я не видела, куда она упала.

– Почему не сорвали стоп-кран?

Вопрос прозвучал так отчетливо, словно кто-то приблизился к двери и стал рядом.

Долохов вжался в стену.

– Какой смысл? Станция рядом… если она жива, все равно придет в город, больше ей деваться некуда! – выкрикнула женщина.

– Какие-нибудь ее документы остались?

– Только корешок билета. На нем фамилия – Ярушкина Е. Д., номер паспорта.

– Сумасшедшая баба! – Голос милиционера был полон насмешки. – Ее же найти – делать нечего. Берется убивать – так хоть бы следы толком замела!

– Ой, не знаю, как там все на самом деле было! – Голос проводницы. – Может, она и не хотела его прикончить. Скорей всего, этот мужик к ней полез, она и хватила его бутылкой. А потом испугалась и решила спасаться. Успела одеться, вышла из купе, уже полвагона прошла, но тут меня увидела и потеряла голову. Бросилась бежать, ну и…

– Не исключено, – поддакнул важный мужской голос – тот, с командирскими интонациями. – Звучит очень убедительно.

– Конечно, конечно, она меня испугалась, – зачастила проводница. – Если б я знала, что она станет со ступенек сигать, я б к ней и близко не подошла. Я ж не думала, что так получится! И уж, конечно, не догадывалась, что у меня в третьем купе труп!

– Хорошо, успокойтесь, – раздался командирский голос. – Что случилось, того уже не исправишь. Сейчас я вызываю бригаду, экспертов и все такое. Вы купе хоть заперли, чтобы туда никто не мог войти?

– Заперла, – отозвалась проводница. – А как же! Никто ничего не знает. Только поезд остановился, я сразу к вам побежала.

– Ладно, пошли, ребята! – послышалась команда, и, если бы Долохов за секунду до этого не отшатнулся к противоположной стене, его запросто могли бы застать на месте преступления – подслушивающим под дверью.

Удрать из здания вокзала он уже не успевал. Мелькнуло мгновенное искушение скрыться за коридорный поворот, однако Долохов понимал, что это было бы глупостью. Кто-нибудь из ментов, выйдя на привокзальную площадь, мог бы поинтересоваться его машиной, которая, правда, стояла на стоянке и все такое, но все же… Увидели бы женщину, лежащую на заднем сиденье. Что, если бы это стало известно проводнице, которая мигом опознала бы беглянку?

Наверное, Долохов перебарщивал в своих опасениях, даже наверняка перебарщивал, и все же ничего не мог с собой поделать. После того, что он сейчас услышал…

– А, вы еще ждете? – хмуро спросил лейтенант в куртке внакидку. – Что вам?

Долохов изо всех сил старался смотреть только на него и выглядеть максимально возможным идиотом:

– Да так, ничего. Мы тут с женой автомобилем ехали из Нижнего до Москвы, да что-то приустали в дороге. Вот и решили заночевать. Не подскажете, где ближняя гостиница приличная?

– Приличная не ближняя, приличная как раз дальняя. Вы на машине, значит? Документики покажите, – сурово сказал лейтенант.

Долохов подал паспорт. Заметил, как проводница зыркает на него, и постарался отвернуться от ее тяжелого, странного взгляда.

Неужели эти парни не видят, как она дико выглядит? Или относят это за счет шока, который она якобы испытала, увидев, как какая-то женщина выбросилась из поезда, а потом найдя в своем вагоне труп?

Да уж, кто угодно будет в шоке. Парни ведь не знают, что она врет!

А впрочем, почему врет? Что, если эта заморенная жизнью тетка и в самом деле ни при чем? Ведь ту беднягу вытолкнул из вагона какой-то мужчина. Могло статься, что вовсе не эта проводница маячила за его спиной!

Возможно, так оно и есть. И зря Долохов так против нее настроился с первого взгляда. Но что он может поделать с непонятной опаской, с тревогой, которая заставляет его держаться настороже? А он привык доверять своей интуиции!

– А где же ваша жена? – поднял глаза от его паспорта лейтенант.

– В машине. Спит.

– У вас отметка о браке не стоит, – заметил лейтенант.

– Ну и что? – огрызнулся Долохов. – У нас гражданский брак. Это вроде бы не запрещено законом?

Если сейчас лейтенант захочет проверить документы «жены», Долохову придется довольно хило…

– Да ради бога, живите как хотите, – великодушно позволил лейтенант. – Я к тому, что в гостинице вас в один номер не поселят. Ну, это уже не мои проблемы. Поднимитесь наверх, в город, гостиница «Золотые ворота». Мимо не проедете.

Подавив вздох облегчения, Долохов схватил протянутый ему паспорт и, обгоняя оперативников, ринулся через зал ожидания на крыльцо. Придерживая дверь, оглянулся и увидел, что все пятеро вместе с проводницей вышли на перрон и повернули куда-то налево.

Особенно наблюдать за ними Долохову было некогда. Оставили его в покое – и ладно. На рысях домчал до своего джипа, вскочил внутрь, перегнулся к женщине, все так же неподвижно лежащей на заднем сиденье. Послушал, как она дышит (тихо, неровно, но все же дышала, и на том спасибо!), завел мотор и вывел джип с вокзальной площади на крутой подъем к центру города. Несмотря на ту лапшу, которую он вешал на уши менту, Владимир-град Долохов более-менее знал, гостиницу «Золотые ворота» видел не раз, когда проезжал через центр, а также ему было известно, где находится переговорный пункт, работающий круглосуточно. Туда он сейчас и держал путь.

Это решение пришло мгновенно, практически бессознательно – единственное верное решение. Стоило ему услышать, что выдает в милиции проводница, как он понял: ему здесь уже делать нечего. Тем более – его бесчувственной пассажирке…

Да, история! Ну, он влип – классно влип! Значит, речь идет об убийстве, которое совершила эта русоволосая особа? Как они ее там называли? Ярушкина Е. Д.? Карманов Долохов у нее не проверял, слишком спешил доставить ее в милицию. А теперь он сам торопится оказаться как можно дальше от ментуры…

Получается, убийц двое? Ярушкина – и некий железнодорожник? Она приложила в своем купе какого-то слишком настойчивого ловеласа, ну а человек в форме железнодорожника за это «помог» ей на полном ходу покинуть поезд… Однако в милиции уверены в другом!

Если бы Долохов своими глазами не видел, как железнодорожник вытолкнул из тамбура эту женщину, да еще ногой поддал ей в спину, он бы тоже поверил рассказу проводницы. В голосе ее звучала искренняя тревога. Честно говоря, голос у нее просто дрожал от беспокойства! И трудно сейчас определить, то ли эта особа и в самом деле в шоке от того, что произошло в ее вагоне, да еще тревожится за жизнь незнакомки, сиганувшей с поезда. То ли, совершенно наоборот, боится, что та жива! Ведь если она не погибла, то может показать, что не сама прыгала – ей очень ретиво помогли сделать это.

С другой стороны, кто первым встал, того и тапки. Проводница первой обрисовала происшедшее в самом выгодном для себя и очень убедительном свете. Она уже создала мнение, которое будет работать на ее версию. И хоть от этих вокзальных ментов, по большому счету, ничего не зависит в расследовании, сейчас главное, что они дадут знать всем постам: следует начать розыск высокой русоволосой женщины в серой дубленой куртке, черных брюках и черных сапогах на высоком каблуке. То есть именно той, которая лежит сейчас на заднем сиденье долоховского джипа.

Он обернулся на ходу и бросил любопытный взгляд на ее бледное лицо.

Убийца, значит. Ну-ну…

И менты с Владимирского вокзала, и все прочие, кому проводница сообщит о случившемся, будут убеждены: какого-то мужчину в третьем купе восьмого вагона экспресса «Ярмарка» прикончила искомая Ярушкина Е. Д. И все предыдущие и дальнейшие события они будут толковать, исходя именно из этого посыла. Однако ни один из этих простых ребяток даже не додумался спросить у проводницы: почему она так уверена, что убийство пассажира совершила Ярушкина Е. Д.? Почему сообщала об этом столь убежденно? Видела сам процесс? Каким образом в ее рассказ затесалась фразочка: «Успела одеться, вышла из купе и даже полвагона прошла, но тут меня увидела и потеряла голову. Бросилась бежать. Я за ней…»

Судя по этим словам, проводница встретила Ярушкину на полпути к выходу из вагона. Почему же стала ее преследовать? Ведь якобы не знала, что перед ней убийца («Я еще не знала тогда, что у меня в третьем купе труп»)! Дальше – насчет того, что Ярушкина успела одеться. Почему проводница убеждена, что убийство произошло, когда эта женщина была еще раздета? Опять же – видела процесс своими глазами? Тогда почему не помешала злодейке? Почему не подняла страшный шум, не вызвала немедленно поездную милицейскую бригаду, а явилась в вокзальное отделение сама? Судя по ее словам, ни один человек в «Ярмарке» не знает о случившемся? Откуда такая потребность как можно дольше сохранять происшедшее в тайне от всех в поезде – кроме вокзальных ментов, которым можно скормить уже готовую к употреблению версию?

В принципе Долохов понимал, что на его вопросы можно легко найти убедительные ответы. Тайну случившегося проводница хотела сохранить потому, что опасалась паники и скандала. Поездную охранную бригаду не вызвала либо по этой же причине, либо просто не доверяла ей – по каким-то неизвестным обстоятельствам. О том, что пассажирка успела одеться, сказала, просто размышляя логически: ведь люди спят даже в поезде относительно раздетыми, а тут вдруг женщина оказалась в куртке, в сапогах. Преследовать ее проводница начала, вполне возможно, оттого, что приняла за ночную воровку, которая шастает по купе и грабит спящих.

Если даже у вокзальных оперов и возникали сомнения, то они наверняка объяснили себе все эти несуразицы именно так. Странно только, почему никто из них не спросил: да неужели беглянка так запросто смогла открыть запертую на особый ключ вагонную дверь, чтобы выпрыгнуть? Или проводница – по рассеянности, что ли? – забыла ее замкнуть? Или у этой Ярушкиной был ключ? Кстати, а почему бы и нет?..

«Все, все объяснимо с точки зрения логики, – рассеянно подумал Долохов. – Кроме одного: я сам видел, как женщину выбросили из вагона».

И этот факт разом опровергал все прочие. Если проводница врала в главном – значит, ей нельзя верить ни в единой мелочи.

Замкнутый круг!..

Так, вот и ночной переговорный пункт. В нем пусто, сквозь огромное окно видна дежурная, которая дремлет, положив голову на сложенные руки. Эх, жалко, придется будить.

Разумеется, у Долохова был мобильный телефон. Лежал в «бардачке» – выключенный вот уже который день. С некоторых пор он не рискнул бы позвонить по своему мобильнику даже в бюро погоды. Во-первых, синоптикам нельзя верить: они, как и саперы, ошибаются только один раз, зато ежедневно; во-вторых, у него были основания предполагать, что его пасут с помощью мобильника. Пеленг постоянного сигнала – забота для профессионалов никакая. Особенно в этом рейде. Нет, его пасут не конкурирующие фирмы, не шпионы, не враги. Свои же ребята, по заданию которых и работает Долохов. Ну что ж, слишком серьезная идет игра – и слишком несерьезный персонаж задействовали сценаристы для достижения успеха. Несерьезный персонаж – он, Владимир Долохов, но его нимало не напрягает такая аттестация. Пускай хоть горшком называют, только в печку не сажают. Тем паче что это правда. Ну кто из настоящих, серьезных ребят по пути на важнейшую операцию занялся бы спасением прекрасной дамы, попавшей в беду?!

Кстати, насчет прекрасной дамы – не более чем фигура речи. Пока она шибко прекрасной Долохову не показалась. Честно говоря, он ее толком даже и не рассмотрел. Кстати, а не пора ли поближе познакомиться с ней, подетальнее?

Долохов огляделся. Вон тот двор с полутемной арочкой очень подойдет для знакомства.

Он загнал джип под арку, заглушил мотор. Громче зазвучала музыка. Любимое «Радио 7 на семи холмах». Одна из любимейших песен – Марк Алмонд, «A lover spend». Очень красивая песня, даром что английский так и остался у Долохова где-то на уровне средней школы. Lover – любовник, это понятно, а что такое spend? Впрочем, сейчас это не суть важно. Тихонько, без слов, подпевая, достал фонарик. Расфокусировал свет, направил рассеянный луч на бледное лицо. И тихонько присвистнул: кажется, его находка начинает приходить в себя. То лежала с безучастным, неподвижным лицом, с закрытыми глазами, а сейчас глаза хоть по-прежнему закрыты, но веки стиснуты, брови нахмурены, губы подрагивают. Точно, сознание возвращается к даме! Недаром же она вздрогнула, когда его руки расстегнули «молнию» куртки и сначала легко, потом гораздо настойчивее пробежали по ее телу…

Расшифровка видеозаписи.

– Расскажите, как происходила встреча с начальником агентства.

– Ну, я пришел к «Спутнику» пешком, потому что надоело все время в тачке мотаться, а живу я недалеко, на Славянской. Около киношки уже топтался Ромка, он меня увидел, подбежал, сказал, чтобы мы сели в белую «Ладу», которая тут стояла. Я, когда увидел машину, подумал, что это как-то слишком просто, потом посмотрел на мужика за рулем, и у меня вообще все опустилось.

– Опишите этого человека.

– Ну, он такой… примерно среднего роста, довольно полный, с покатыми плечами, черные волосы, заросшее щетиной лицо, в черном свитере был. Усы небольшие. У него очень сильные руки, я заметил, пальцы как железные, когда он со мной здоровался, я просто обмер. Больно было. Но вообще мне как-то стало не по себе, я подумал, сейчас они меняувезут на фиг, похитят, а потом бате отрезанное ухо пришлют и скажут: выкладывай чемоданчик «зеленых» в мелких купюрах, или мы твоему сынуле еще что-нибудь отрежем. Но тут мужик протянул мне несколько листочков на компьютере, это была распечатка услуг, которые они оказывают. Я стал читать, но сначала не поверил глазам. Главное, он что-то перепутал и сперва дал мне прайс-лист тех услуг, которые они предлагают для женщин. Я подумал: ну, у меня, наверное, крышняк съехал. Потом-то все выяснилось. Ну, я прочитал и никак не въеду, что все это правда. Спрашиваю его, а как это все совмещается с УК Российской Федерации. Он сказал, что их фирма зарегистрирована как частная медицинская клиника, что все эти их прибамбасы проходят как психотерапевтические реабилитационные мероприятия. Я подумал: ни фига! И вот это – психическое реабилитационное, спрашиваю? И показываю на один пунктик, весьма прикольный, который назывался «Лифт». Он говорит: да. И это, спрашиваю? А сам показываю на пункт «Лунная ночь». Все в порядке, сказал он, не волнуйтесь. Меня такой смех разобрал, просто не мог остановиться. Потом говорю: а можно для начала что-нибудь попроще? Типа «Гороскоп»? Нет проблем, ответил он, пятьсот до, пятьсот после – но что не так покажется, если не понравится, вторую половину можете не платить.

– Чего пятьсот? Рублей?

– Каких рублей, вы что? В смысле, извините… нет, не в рублях, там все цены только в у.е.

– Вам не показались эти цены высоковатыми?

– Да нет, «Гороскоп» – самая простая штука, в общем-то, безделка. Так что, наоборот, цена была довольно низкая. «Лунная ночь» стоила уже две тысчонки, «Чердак» вообще три. «Калитка» – тоже три. Я припоминаю теперь цены только тех «мероприятий», в которых сам участвовал. Конечно, эта лавочка была для очень богатых людей.

– Роман тоже бывал с вами на мероприятиях?

– Я знаю, он участвовал кое в чем, у них это было как бонус для сотрудников, а я так понял, он там типа зазывалой работал, рекламным агентом, что ли. Мы с ним один раз совпали в «Лунной ночи». В августе. А вообще я с ним не виделся практически.

– Почему? А в тренажерном зале?

– Да я перестал туда с ноября ходить. У меня что-то стало с суставами, артрит обострился, я вообще в ужасе просто, такое ощущение, что с палочкой стану ходить теперь. Ничего не помогает, никакие лекарства! Ну, я и не появлялся там. Если мне надо было с Ромкой связаться, я ему просто звонил на мобильник, ну, он все устраивал.

– Что именно?

– Связь с агентством. Они ведь не принимали заказы от кого попало, только через своих агентов типа Ромки. А им, агентам этим, я уже сказал, шел какой-то процент особый. Именно поэтому Ромка не бедствовал. В принципе у них там довольно строгая была конспирация, я до сих пор не знаю, где их офис. Вся подготовка происходила всегда в машинах, на которых нас вывозили куда надо. Причем, я так понял, машины были наемные, это не парк агентства.

– Скажите, а вот вы разыскивали Романа, звонили ему – ведь мы именно так засекли вас, – потому что хотели еще раз попросить его устроить вам «мероприятие», да?

– Ну да.

– А какое на этот раз?

– «Чайник».

– Понятно… Так, теперь вот что. Вы упоминали про девушку. Что это за девушка? Тоже зазывала, вроде Ро-мана?

– Нет, она была как бы старшая по званию. Она конкретно выводила несколько групп, например, нас на «Лунную ночь», женщин на «Съемки». Я это точно знаю, слышал как-то их разговор с Романом. Он был у нее в подчинении, вообще пикнуть при ней даже не смел.

– Как ее звали?

– Люда.

– Опишите ее.

– Ну, такая не очень высокая, довольно плотная, крепенькая, с черными волосами, черноглазая, смуглая. Грубоватая, но очень деловая.

– По этим приметам она напоминает мужчину, которого вы описали как директора агентства. Может быть, они родственники?

– Да кто их разберет, я не знаю. Я их рядом не видел.

– А вы потом встречали случайно в городе кого-то из своих, так сказать, коллег?

– Вроде да. Одного мужика в тренажерном, кажется, видел.

– Вы никогда не обсуждали между собой случившееся?

– Думаю, что никому такое и в голову прийти не могло. Мы все люди взрослые, прекрасно понимали, что клиника клиникой, прикрытие прикрытием, а то, что мы делали, все равно не очень нормально. Это же подсудные дела, по большому счету! Я один раз прочел заметку в газете… там со смертельным исходом была прикольная ситуация… и подумал: а вдруг кто-то из клиентов нашего агентства навернулся?

– То есть вы все сознавали противоправность своих действий? Тогда почему продолжали их вести? Почему продолжали прибегать к услугам Романа?

– Да вы что? Мы уже не могли бросить. Это уже как наркотик стало. Я вон Ромку не могу найти, так у меня натуральная ломка наркотическая идет. Мне просто не хватает чего-то. Вообще без этого все стало не так!

– И как же вы теперь квалифицируете работу агентства? Вы в игры для взрослых играли или совершали незаконные действия?

– По-моему, мы делали то и другое.

– Вы сказали, что пристрастились к участию к «мероприятиях», как к наркотику. Вы уверены, что Роман больше никогда не предлагал вам ни попробовать наркотик, ни участвовать в его передаче или распространении?

– Нет, никогда и речи об этом не шло. Я же сразу сказал Роману, что ни в чем таком участвовать не буду.

– Когда-нибудь упоминалось при вас Романом Карташовым или кем-либо другим наркотическое вещество D?

– Нет, никогда.

– Какое-либо другое?

– Никогда.

– Как вам кажется, у Карташова были дружеские отношения в тренажерном зале с кем-нибудь еще, кроме вас?

– Он иногда разговаривал с какими-то парнями, но я не в курсе насчет их отношений. Более или менее дружен он был с нашим тренером, Костей Меркуловым. Иногда, насколько мне известно, Роман его даже ждал, они вместе шли домой.

– У вас есть какая-то информация, пользовался ли Меркулов услугами агентства?

– Этого я не знаю. Но думаю, вряд ли. Костик парень осторожный, по-моему, он риска не любит. Да и с деньгами у него вроде бы не так чтобы очень. А впрочем, ничего не могу точно сказать.

Валентина уже успела забыть, когда работала с медсестрой. Все время приходилось вести прием одной. И чем-то жертвовать: то ли все писать куда и как положено в ущерб пациенткам, то ли больше времени уделять людям, но вызывать на свою голову проверочные громы и молнии. Сегодня от этого метания от журналов и карточек к разнообразным дамам и обратно просто плакать хотелось. Голова разламывалась, Валентина с трудом соображала, путалась в привычных формулировках. Полегче стало только часам к одиннадцати, когда в кабинете УЗИ, куда она сопровождала больную, обратили внимание на заморенный вид доктора Залесской и угостили ее кофе. Валентина обычно старалась пить его как можно меньше, сердце берегла, да и давление ни к чему провоцировать, а тут ухнула две чашки двойной крепости, с тройной дозой сахару – и наконец-то стала воспринимать мир осмысленно.

Все-таки совсем не спать невозможно, да еще после такого безумного дня, какой она перенесла вчера. Ночная же гонка ее натурально доконала. Когда они с мужем ехали на встречу с Долоховым, Валентину трясло от неизвестности, возвращались обратно – трясло от беспокойства: во что это их впутал дорогой сосед? История, им рассказанная, казалась совершенно невероятной. Сброшенная с поезда особа, убийство в купе… Какой-то детектив!

Детективов – и житейских, и литературных – Валентина однозначно не любила, книг этого жанра не читала, однако за истекшие сутки умудрилась стать чуть ли не основным персонажем целых двух детективных историй. Почему она не любила детективы-книги? Да потому, что их авторы обладают совершенно неудобоваримой для нормального человека логикой. Они делают умозаключения на основе фактов, которые до поры до времени остаются неведомы всем, кроме них, а потом обрушивают на читателя вывод, выдернув его, как шулер выдергивает козырную карту из рукава. Такое ощущение, что все они смотрят на читателя как на идиота, свысока, заведомо не давая ему даже намека на будущую разгадку. А потом кичатся догадливостью какого-нибудь следователя, который гадал на кофейной гуще, но делал при этом математически выверенные выводы! Валентина терпеть не могла, когда ее заранее держали за дуру. Владей она теми же сведениями, которые, оказывается, были известны главному герою (героине), она еще раньше вычислила бы истинного преступника!

И потом, она терпеть не могла дурацких совпадений, которыми так и кишат детективы. Герой спасает незнакомку, влюбляется в нее, а после выясняется, что именно для ее убийства его нанял кровавый наркобарон, потому что она единственная обладает информацией, которая способна разрушить его империю! Женщина утешает незнакомую плачущую девушку, но через две секунды та падает, убитая неведомо откуда прилетевшей пулей, а в ее кармане сердобольная особа находит бумажку с телефоном… своего собственного мужа, майора уголовного розыска с Петровки, 38! В самолете садятся рядом и совершенно случайно знакомятся два парня, потом, уже на земле, один другому спасает жизнь, а затем оказывается, что именно спаситель стоит на пути спасенного к огромному наследству. Никто другой! Следовательша уходит от подозреваемого, которому ей очень хочется пришить дело, – уходит, уже готовая признать собственную несостоятельность, как вдруг, остановившись застегнуть «молнию» на сапоге (или почесаться, или высморкаться, или совершить еще какое-нибудь столь же необходимое дело), слышит разговор, полностью подтверждающий ее подозрения, и более того – открывающий место нахождения исчезнувшего трупа, похищенных детей или украденных бриллиантов!

Валентина, помнится, читала в газете интервью с какой-то местной нижегородской писательницей. Та утверждала, что детектив – это искусство совпадений. Валентина тогда скептически усмехнулась, подумав, что барышня просто ищет себе легкого пути в жизни, как, впрочем, и многие авторы презираемого ею жанра. В жизни таких безумных совпадений не бывает, а литература, пусть даже и детективная, все-таки призвана отражать действительность!

Правда, вчера вечером Валентина сама была изумлена тем, что наткнулась на свою старую фотографию во время допроса… Но это не совпадение, а случайность! Такие случайности вполне уместны как в жизни, так и в литературе. Никто ведь не упрекает Льва Толстого из-за того, что смертельно раненного князя Андрея привозят именно в тот дом, где остановились уехавшие из Москвы Ростовы и Наташа видит и узнает его. Это – случайность. Вполне оправданная неразберихой и суматохой войны. А история, в которую втравил их с мужем Долохов…

Сущий детектив, словом!

Валентина неодобрительно покачала головой. Главное, свалил им на руки эту беспамятную особу, дал ключи от своей квартиры, велел разместить даму там, сторожить ее – и немедленно умотал в Москву: у него якобы срывается сверхважная встреча. Обрушил на голову Залесских целый ворох совершенно невероятных, противоречивых сведений – и был таков.

Валентина попыталась возмутиться, однако взглянула на спутника своей жизни – и невольно прикусила язык. Такого удалого, залихватского выражения на Валькином лице она давным-давно не видела! Он словно бы мгновенно стал совершенно другим человеком. Некую постепенно просыпающуюся удаль Валентина уловила в нем, еще когда они неслись в ночи на встречу с Долоховым. Даже перестал ворчать, что вечером в Москву ехать, а отдохнуть не удается (в поезде Залесский вообще не мог спать). А уж когда они помчались обратно, увозя на заднем сиденье своей «Нивы» бесчувственную женщину, Валентине вообще показалось, что тихий супруг превратился в какого-то биоробота, созданного ради того, чтобы гнать по шоссе со скоростью сто восемьдесят кэмэ в час, сосредоточенно стиснув зубы и не отрывая глаз от дороги… но при этом порою расплываться в мальчишеской улыбке.

Любая другая жена на месте Валентины ощутила бы некие ревнивые подозрения. Типа: что-то мужик нездорово воодушевился ради какой-то таинственной незнакомки! Но Валентина никаких ревнивых позывов не ощутила, потому что сроду дурой не была и твердо знала, что ее Залесский – однолюб. Он был преисполнен счастьем отнюдь не потому, что спасал эту женщину, а просто потому, что спасал кого-то. И еще помогал товарищу, исполнял его приказ. Видимо, ему этого жутко не хватало, то есть приказов, с изумлением подумала Валентина и впредь решила спрятать женскую слабость в карман и разговаривать с Залесским исключительно с позиции силы и с командирскими интонациями. Стоило ей это понять, как мгновенно вспыхнувшая неприязнь к незнакомке сошла на нет, и она стала оглядываться на заднее сиденье с искренним беспокойством, почти уверенная, что Долохов перестарался с мерами безопасности. Еще там, «на точке рандеву», когда странную даму выгружали из одной тачки и запихивали в другую, Валентина спросила у Владимира:

– Она что, так и не приходила в себя с тех пор, как ты ее подобрал?

Долохов помолчал со странным выражением лица. Валентине показалось, что он сконфужен.

– Да ты понимаешь, – пробормотал наконец он, – я собрался ее обыскать, ну, карманы проверить, документы посмотреть. А она как раз в эту минуту взяла да очнулась. И уж не знаю, чего там себе навоображала в полубреду, но начала орать и отбиваться. Пришлось ее приемом вырубить.

– Что-о? – чуть ли не в ужасе протянула Валентина. – Вырубить? Приемом? А словами ты не мог объяснить, что и как? Просто успокоить ее и все рассказать?

– Да времени не было, – простодушно сказал Долохов. – Я должен был срочно вам позвонить, вызвать на эту встречу. Мне же еще в Москву мотать! К тому же я боялся: вдруг сейчас какой-нибудь мент свалится на голову… не выпутаешься потом. То есть я бы как-то выпутался, а ее бы уж точно замели по подозрению в убийстве.

– А ты не думаешь, что это подозрение основательно? – спросила тогда Валентина, но, выслушав короткое и категоричное долоховское «нет», она больше никаких вопросов не задавала, приняв как данность – пусть и раздражающую данность! – что надо, как это сделал Валька, подчиниться приказу. Тем более что у Долохова имелись-таки основания подобные приказы отдавать и ждать от Залесских повиновения. В том смысле, что они были перед ним в изрядном долгу, и хотя он в жизни не напомнил бы о необходимости этот долг отдавать, но сами обстоятельства подвели Залесских к этому.

Дело в том, что буквально два месяца назад Долохов вытащил рыжего студиозуса Максима Залесского, сына Валентина от первого брака, из очень крупной неприятности. Валентин давно жил отдельно от прежней семьи, но отцовские обязанности с плеч не сбрасывал, помогал бывшей жене и сыну чем мог – порою, на взгляд Валентины, даже больше, чем мог, но у нее хватало ума не критиковать мужа. Проблема же Максима была если и не стара как мир, то, во всяком случае, достаточно тривиальна для нашего времени. Парень пристрастился к наркотикам. Пока что на иглу не сел – кололся от случая к случаю, ради куража. По счастью, ситуацию вовремя распознали и взяли под контроль. Обнаружив у Максима в ящике для белья пластиковый пакет, в котором лежало два маленьких, свернутых из клетчатых тетрадных листочков кулечка, а в них – какой-то белый порошок, мать сначала удивилась, а потом вспомнила расплывающиеся глаза сына, его несвязную речь и странное поведение, на которое раньше не обращала внимание, – и смекнула, что держит в руках. Она похитила опасный пакет и побежала к мужу с призывом о помощи: «Ты отец или не отец?!» Родители Максима устроили экстренное совещание. Залесский потребовал, чтобы к участию была допущена и Валентина, поскольку положение слишком серьезное. По той же причине она предложила призвать на помощь Долохова.

Результат превзошел все ожидания. Долохов обещал поговорить с Максимом и на другой же день увез его «покататься за городом». Когда парень вернулся, триумвират «отец-мать-и-мачеха» едва не рухнул в один общий обморок: на сынуле места живого не осталось. Избит был Максим качественно: очевидно, Долохов придерживался сугубо традиционных методов воспитания. Что характерно, парень хоть и стонал и скрипел, но не жаловался. Первым оборвал раскричавшихся мать и мачеху, а в ответ на проницательный взгляд отца только смущенно кивнул и сказал, что все улажено. Однако это не убедило возмущенных женщин. Долохов выслушал их истерические вопли, хмыкнул и ушел к себе, а утихомиривать жен пришлось Залесскому.

– Вы головами думать умеете? – укоризненно промолвил он. – Прикиньте, ведь этот пакет не сам по себе к Максимке попал, верно? Он его у кого-то взял. Если просто так тому распространителю наркоты сказать, что пакет пропал, надо или деньги платить (а это, барышни, тысячи, которых у нас нет!), или голову добровольно на плаху положить. Наркотики – штука смертельная… Обратиться в милицию – во-первых, с Максимкой лет на десять проститься, ибо дело тянет на статью 228, часть 4 УК. Это означает приобретение наркотического вещества в особо крупном размере с целью его использования и распространения. А так – парня избили, наркоту отобрали…