Дань смельчаку

Глава 4 Время безумия

Марсворт-Холл сильно смахивал на загородное поместье восемнадцатого века, которые можно отыскать лишь в Англии, и нигде больше. Не превосходит Бланхайм-Плейс по размеру, но зато и не меньше его. По всему периметру усадьбы шла двадцатифутовая стена с современным усовершенствованием — электрифицированной колючей проволокой. Проезжали мы сквозь управляемые дистанционно металлические ворота.

Все это очень смахивало на Тай Сон, по крайней мере по атмосфере. Надвигались сумерки, людей нигде не было видно. Если быть совершенно точным, то за все время пребывания в Марсворт-Холле я не видел более ни одного пациента.

Шон утряс все формальности и передал меня с рук на руки двум здоровенным санитарам. Таких ребят и ожидаешь увидеть в подобном месте. Страшилища — вот правильное слово для их описания: одно — с совершенно плоским носом и шрамами возле глаз, которые обычно остаются после огромного количества проведенных на ринге боев. Оба санитара производили впечатление людей, не желающих шутить по пустякам.

Более умного на вид звали Томсоном, а бывшего боксера — Флэттери. Меня отвели в душевую, где заставили хорошенько отдраиться карболовым мылом, в безграничном количестве поставляемым Министерством труда, затем выдали пижаму, штаны которой были собраны под резинку, и халат без пояса.

В маленьком лифте мы поднялись на последний этаж, и Томсон открыл дверь прямо напротив, пока Флэттери держал меня за руку, — тогда впервые я понял, что за мерзкий характер у этого парня. Он совершенно намеренно держал меня так, что рука отнималась. Мне показалось, что он ирландец, но когда Флэттери заговорил, говорок выдал коренного ливерпульца.

— Заходи, — сказал он и толкнул меня вперед.

В камере было даже уютно: кровать, шкаф, тумбочка, туалет — все было бы хорошо, если бы не глазок, в который за вами могли круглосуточно шпионить. Сквозь решетку виднелась земля.

— Что дальше? — спросил я.

— Дальше — ничего. — Флэттери омерзительно захихикал. — Здесь все живут очень тихо и спокойно, но ежели кто хочет нарваться — это завсегда пожалуйста.

Томсон, который явно чувствовал себя не в своей тарелке во время этой милой речи, добавил примирительно:

— На вашем месте я бы покамест не стал ложиться. Вас наверняка захочет перед отъездом увидеть доктор О'Хара.

Дверь затворилась, и я остался в одиночестве — и не в одиночестве, потому что мозг варьировал десятки мыслей, всплывавших на поверхность памяти.

Я лег на кровать и хотел было расслабиться, отдохнуть, но понял, что это совершенно невозможно, потому что сознание металось туда-сюда и я не мог отключиться. Сначала я был самим собой и думал четко и логично, потом кто-то вплывал в мой мозг, заполняя своим появлением ниоткуда зияющие лакуны, и дважды два становилось пятью, но никак не четы... не помню сколько...

Я силой попытался отправить себя обратно в сегодняшнее утро и принялся вспоминать: вначале сон, затем каждый, включая самые мелкие, инцидент, — ища какую-нибудь тропинку, по которой можно было бы отправиться дальше. Но какая тропинка и куда она ведет? Если прав был О'Хара, то, значит, я не просыпался, а видел сейчас продолжение кошмара, ставшее правдой.

Время шло. Час, два. Один раз мимо прошлепали шаги, и в глазке появился настоящий человеческий глаз. Меня следовало держать под непрерывным наблюдением, и в этом был свой смысл. Я ведь по крайней мере один раз пытался покончить с собой. Но даже мысль об этом заставляла волосы на загривке подниматься, а нутро выть от ярости, ибо все существо восставало против подобной ерунды.

Снова прозвучали шаги за дверью, в замке клацнул ключ, и Флэттери впустил в «номер» Шона О'Хару. Шон отпустил санитара и встал возле двери с каменным лицом.

— Как ты себя чувствуешь теперь, Эллис?

— Я бы сказал, что это довольно-таки глуповатый вопросец.

— Может быть. Сигарету хочешь?

На вкус оказалось полное дерьмо. Я удивился, зная, что Шон курит сигареты только высшего качества, дорогие, от Салливана. Поэтому я скорчил гримасу и затушил окурок.

Врач пристально наблюдал за мной, а затем тихонько кивнул:

— Так я и предполагал. Твое тело переполнено всякой дрянью.

— И что дальше?

Он присел на краешек постели.

— Я только что получил результаты лабораторных анализов. Обычное дело — кровь, слюна, моча.

По его лицу можно было догадаться, что он сейчас преподнесет, но мне было необходимо услышать слова, произнесенные в полный голос.

— Ну, давай удивляй.

— То, что ты принимал эти капсулы, — я в этом не сомневался, а анализы лишь подтвердили мое предположение. В ЛСД верить не хотелось, но... Факты есть факты. Сколько ты принимаешь наркотик?

— Скажи мне сам.

Шон разозлился: взыграла ирландская кровь.

— Черт побери, приятель, я в течение целого года стараюсь помочь тебе обрести самого себя и делаю это не только из-за тех чертовых гонораров, о которых ты всегда шуткуешь! Ты мне нравился — нравишься до сих пор, если быть откровенным. Ты прошел через такой ад во Вьетнаме, который бы давным-давно уложил большинство более сильных, чем ты, людей на дно могилы, — и остался стоять на своих двоих. Проблемы — да, есть — у кого их нет, — но ничего такого, с чем нельзя было бы справиться при нормальном ведении дела. А вот ЛСД... — Он поднялся и отошел к окну. — Из всего того, что мог выбрать человек с твоим прошлым, ты выбрал наихудший вариант. Действие наркотика на психику человека, подверженного хотя бы малейшей нестабильности, оказывается разрушительнейшим.

Я медленно проговорил:

— Что бы я сейчас ни сказал, все это будет пустой тратой времени и сил, так что, прежде чем уйдешь, скажи мне одно: что дальше?

Шон пожал плечами:

— Похоже, что в дело вмешалась служба безопасности. Из-за секретной работы, проводимой Сен-Клером. Завтра узнаем больше. Тебя придут навестить.

— Суперинтендант Дикс?

Шон покачал головой:

— Нет, похоже, твоим делом будет заниматься лично майор Воган. Этот десантник, майор, — похоже, он каким-то образом завязан с разведкой. Он был там, в коттедже.

— И неплохо управился со своей ногой, — откликнулся я. — А теперь, Шон, мне бы хотелось поспать. На данный момент нам больше нечего друг другу сказать, а я еще и устал.

Я повернулся к нему спиной, снял халат и забрался под одеяло. Шон стукнул в дверь.

— Боюсь, что свет будет гореть всю ночь. Тут уж ничего не попишешь.

— Ничего страшного, — ответил я. — Похоже, ты забываешь, что на меня такие штуки не производят впечатления, я на них собачку скушал. И не одну. Образно выражаясь, я здесь уже бывал.

Дверь закрылась, Я лежал уставясь в потолок. Через некоторое время объявился Томсон, поставивший возле двери полупинтовый ковшик.

Он неуклюже улыбнулся:

— Я подумал, может быть, вам захочется чашечку чая?

— А в чем дело? — надменно произнес я. — Неужто О'Хара предупредил, чтобы вы ко мне не приближались? И где ваш напарник?

— Флэттери? — Томсон пожал плечами. — Сейчас, видимо, на полпути к деревне. Ему нравится местное пиво. Сегодня у него свободный вечер, и он рассердился, что из-за вашего появления его отпустили позже обычного. Поэтому на вашем месте я бы его поостерегся.

Он вышел, запер дверь, и наконец впервые за весь вечер я остался в настоящем одиночестве. Я взглянул на ковшик с чаем, стоявший у дверей. И тут же вспомнил Клетку. Тай Сон снова достал меня, и я вырубился под воспоминания о Мадам Ню.

К моему собственному удивлению, я проспал довольно сносно до половины восьмого, когда появившиеся вдвоем Томсон и Флэттери принесли мне завтрак. Каша без сливок, чуть теплое яйцо всмятку и застывший черствый тост. Оставив меня наедине с едой, они пришли через пятнадцать минут и отвели в душевую.

Лежа в постели, я вновь почувствовал себя слегка не в своей тарелке, голова кружилась, но совсем чуть-чуть. Но только поднявшись на ноги, я понял, что сижу достаточно глубоко. Стены начали наваливаться мне на плечи, коридор растянулся в бесконечность. И опять странное чувство, будто бы я нахожусь вовне собственного тела.

Хотя пока я был еще в состоянии рационально мыслить, а может, мне это только казалось. В состоянии оценивать обстановку. Например, я понял, что отношение Флэттери ко мне переменилось. Будто бы с ним кто-то поговорил — предупредил, что ли.

Нет, уловить разницу оказалось куда более трудно. Просто Флэттери смотрел на меня с каким-то новым интересом, оценивающе, и это я заметил особо, когда брился электробритвой, выданной здесь. Он смотрел на меня только тогда, когда считал, что я этого не замечаю, и тотчас отводил взгляд, если я перехватывал его. И держал он меня сегодня не в пример нежнее, чем вчера вечером.

Казалось, подошвами я отталкиваюсь от пола, двигаюсь медленно, держа себя под контролем, хотя, по-видимому, я ошибался, потому что Томсон прокричал что-то резкое — эхо исказило слова — и схватил меня за вторую руку.

В ту же самую секунду раздвинулись двери лифта и появился Шон. Он врубился в ситуацию моментально, потому что побежал к нам, открывая и закрывая рот, словно крича что-то.

Следующее, что я помню, — кровать в моей комнате, сам я лежу уставившись на огромную, размером с воздушный шар, лампочку, но внезапно в голове что-то переключается, и лампочка приобретает нормальные размеры.

Флэттери стоял у двери, а Томсон держал поднос возле носа Шона, который набирал шприц. Я с трудом поднялся на локтях, Шон мгновенно повернулся ко мне.

— Ты собираешься засадить в меня эту штуку? — потребовал я ответа.

Врач взглянул на шприц, улыбнулся и кинул его на поднос.

— Как ты?

— Немного ослабел, но мыслю отчетливо. Какое-то время я находился в мире сновидений. Все тех же самых сновидений.

Шон мрачно кивнул:

— Боюсь, что еще несколько дней подобные приступы будут продолжаться. Но раз ты понимаешь, что происходит, значит, не будешь путаться. Ты вообще везунчик. Подсев на такую, как у тебя, дозу, люди или умирают, или сходят с ума.

— Тебе всегда удавалось меня успокоить.

Он улыбнулся с каким-то намеком на теплоту, что в данной ситуации меня страшно поразило.

— Тебе лучше отдохнуть. Не думаю, что ты сможешь в таком состоянии отвечать на вопросы. Майор Воган уже здесь. Он надеется, что сможет тебя разговорить, но я всегда могу отослать его подальше.

— Да нет, благодарствуйте. — Я поднялся на ноги. — Мне бы хотелось выяснить все как можно скорее. Плохие, а тем более самые плохие новости лучше узнавать без промедления, разве не так?

— Может, ты и прав. По крайней мере, так будет лучше для тебя. Я спущусь узнать, как он там, а вы с Флэттери идите своим ходом.

Держа меня за руку все с той же нежностью, Флэттери пару раз обозвал меня «сэром». Катастрофа. Он провел меня по коридору мимо лифта и, распахнув дверь в самом его конце, пригласил меня тычком следовать с ним. Я вышел на узенький стальной мосток, не шире карниза, пересекавший двор и ведущий в другой блок. Его соорудили, чтобы быстро добираться до восточного крыла. Сверху мостик прикрывала крыша из тягучего пластика, но с боков он был открыт всем ветрам и огорожен трехфутовыми перилами.

Солнечный свет раннего утра едва не выбил меня из равновесия. Я быстро отвел глаза и принялся пересекать двор, но тут же получил следующий шок, увидев, как желтая «альфа-ромео» Сен-Клера поворачивает, в шестидесяти футах внизу, во двор больницы.

Я судорожно сжал перила и с тяжело колотящимся сердцем ждал, пока приступ не пройдет. Дверца машины распахнулась, появились длинные, роскошные ноги, несколько футов многосотеннофунтового леопардового пальто, а затем и вся она — прижимая к груди официально выглядящий портфель.

Высокая, гордая, красивая — кожа не такая темная, как у Сен-Клера, зато шапка чисто негроидных волос, рьяно подставленных утреннему солнцу.

Внезапно она взглянула наверх, заметила меня и позвала по имени. Я закрыл глаза, совершенно уверенный в том, что мир спятил окончательно, и едва не перевалился через поручни.

Хелен Сен-Клер была особой гордостью брата. «Ум и красота», — приговаривал, бывало, Макс, а о ней самой я узнал задолго до того, как увидел впервые. Учеба в Медицинском колледже — сплошь награды и стипендии. После получения докторской степени — уход в общую психиатрию, специализация в бехивористской детской терапии.

Но мы с ней ни разу не встречались до того самого момента, когда Макс обнаружил меня, съезжающего по стенке паба на Милнер-стрит, и снова спас мне жизнь.

На следующий день он должен был вернуться в Париж, где происходило какое-то дико важное совещание штаба разведки НАТО в Версале, поэтому Макс настоял на том, чтобы взять меня с собой в квартиру в Отейле, примечательной своей расположенной над водами Сены террасой, с которой открывался захватывающий вид на Париж.

В то время Хелен жила вместе с ним. Работала в детской больнице и проводила исследования, чтобы получить магистерскую степень в Сорбонне. Макс забыл упомянуть об этом довольно-таки важном моменте. Хелен, со своей стороны, тоже не ожидала моего приезда, потому как, когда мы приехали, она как раз закончила одеваться к ужину и ожидала своего провожатого, который — когда появился — оказался семидесятилетним австрийцем, профессором химической психиатрии из Сорбонны.

С ними обоими я провел замечательный месяц, в течение которого Хелен, забросив все дела, носилась со мной, как курица с яйцом. У меня не было ни малейшей возможности высадить хотя бы одну рюмку целую неделю, пока шлаки выводились из организма. По окончании карантина я помолодел на десяток лет и ел за двоих.

После этого началось совершенно иное лечение. Погружение в дебри Парижа. Хелен день за днем водила меня по городу, подготовив даже спецрасписание. Вы не сможете назвать такого места, где бы мы не побывали. Церкви, картинные галереи, все интересные исторические места... В промежутках же — разудалые обеды, завтраки и ужины в уличных кафешках, — Хелен пила шампанское, на чем я категорически — так как сам был вынужден хлестать кофе, чай или минералку — настоял. Версаль, парки Сен-Жермена, укрытие под огромным буком во время внезапно разразившегося дождя.

Она была на пару лет меня старше — жизнерадостная, красивая девушка, фанатично преданная своей работе, и я влюбился по уши в последнюю неделю нашего пребывания вместе, когда Сен-Клеру пришлось внезапно вылететь в Вашингтон. Я хотел ее, как никакую женщину в мире, — и это желание занозой рвало мне сердце. Ведь даже просто находиться с ней рядом значило мучиться в аду. Наблюдать за тем, как она садится, встает, ходит по комнате, тянется за разными вещами и как в это время подол ее небесно-голубого платья скользит на шесть дюймов вверх по гладкой ноге... Но она была сестрой Сен-Клера. Здесь в дело вступала честь.

В конце концов, разумеется, моя депрессия вырвалась наружу. Как-то раз, придя домой под вечер, она обнаружила меня мертвецки пьяным, хотя еще совсем недавно считала меня излечившимся от недуга.

Хелен спросила меня, в чем дело, и я, собравшись с духом, поведал ей пышно драматизированную историю о своих бешеных страданиях. Историйка получилась в лучших традициях Ноэля Кауарда.

Под конец она грустно усмехнулась, взяла меня за руку и отвела в свою спальню.

То, что произошло дальше, невозможно описать. Если коротко — я испытал глубочайшее унижение. Что бы я ни делал, что бы ни предпринимал — ее ничто не могло расшевелить. Она ласкала меня со спокойствием медсестры и, конечно, целовала с некоторой пылкостью, но больше ничего не было. Под конец я доставил себе удовольствие — если можно так выразиться — и откатился на другой край постели, чувствуя себя бесконечно униженным.

Я смог выдержать еще три подобные ночи. Она была умницей, красавицей... и самой ледяной женщиной из всех, что мне встречались в жизни. Может быть, она вся отдавалась другому — я имею в виду работу, — так что для личной жизни не оставалось ни крошки. Разумеется, в наших отношениях не было ни капли того, чего я в действительности желал, — может быть, уверенности в чем-то, хотя в чем, я толком не представлял.

Поэтому я улетел от нее прочь, в Лондон, для того, чтобы вновь вступить на скользкую дорожку. Схватиться за соломинку под названием Шейла Уорд и опускаться все ниже и ниже, на самое дно трясины в Фулнессе.

Меня привели на первый этаж в комнату, служившую когда-то, по-видимому, салоном и с тех пор почти не изменившуюся. В ней чувствовался стиль: золоченое венецианское зеркало над камином, веджвудские декоративные тарелки голубого фарфора на стенах.

За современным столом сидел Шон. В комнате стояло несколько кресел, книжные шкафы, длинный ряд полок с папками документов — и совершенно выбивающиеся из общего стиля зарешеченные длинные окна, нарезающие свет, падающий на китайский коврик длинными полосами.

— Твой кабинет? — спросил я.

Шон кивнул:

— Ага. Да вот только без разрешения министерства нельзя даже розетку поставить. Это место как-то чересчур охраняется — а скорее, консервируется — государством. — Он погрузился в непродолжительное молчание, а затем с некоторой натугой добавил: — Слушай, Эллис, я на твоей стороне, понимаешь?

— В этом я никогда не сомневался, — ответил я. — Ну, давай запускай своего майора, да поживее.

Я отошел к окну и взглянул на лужайку и длинный ряд бахромчатых буков. Грачи лениво поднимались в чистом воздухе вверх и снова опускались вниз. За решеткой было все очень по-осеннему, очень по-английски.

Хилари Воган произнес:

— Привет, Эллис, сколько лет, сколько зим.

Он так и не снял униформу, и его красный берет ярко выделялся в утреннем воздухе. Он прошел в кабинет через отодвигающуюся в сторону дверь, скрытую за деревянной панелью, которую я не заметил раньше и которая теперь стояла открытой.

— Сколько лет чего?

— Всю вторую половину моего пребывания в Итоне ты висел на мне, как клещ, или забыл?

— У нас был один придурок, по фамилии Чемберз, — сказал я. — Играл за первые одиннадцать. Любил запускать в нас крикетным молотком, когда считал, что мы обращаемся к нему не слишком почтительно. Как-то раз ты застал его за тем, что он колотил меня, как Бог черепаху, и сломал гаду нос.

— Не послушался придурок умных советов и принял на себя управление делами семьи, — сказал Хилари. — Прогорел через три года. А ведь был банкиром, давал слишком много ссуд. Но не умел разбираться в людях.

Он снял берет, вытащил с полки папку и сел за стол Шона, исчезнувшего так же тихо, как появился майор.

— Им не следовало исключать тебя из академии.

— Меня это не слишком расстроило.

— Ты ведь на самом деле никогда не хотел в нее поступать, верно?

— Похоже, ты неплохо осведомлен.

— Но зачем тебя понесло во Вьетнам?

Я взял сигарету из коробки, стоящей на столе.

— Тогда это показалось мне неплохой мыслью.

Хилари постучал одной бумагой по крышке стола.

— Это копия твоего рапорта. Проверочного, взятого из архивов Пентагона. «Прирожденный солдат, с выдающимися способностями к командованию». Это цитата. Бронзовая звезда, крест «За храбрость», крест «За боевые заслуги», который тебе и Сен-Клеру дали за побег из плена. Неплохое завершение послужного списка.

— Там же где-нибудь должно стоять: «Непригоден для прохождения дальнейшей службы», — вставил я. — Или, может быть, ты намеренно пропустил этот бит информации? Выживший из ума придурок... хотя, по-видимому, там напишут как-нибудь более привлекательно.

— Генерал тобой гордился.

— Можешь засунуть себе своего генерала туда, где у моей бабки геморрой. — Я нервно и нетерпеливо загасил сигарету. — Какое вся эта дребедень имеет отношение ко вчерашнему инциденту?

Я видел, что он просто тянул время, стараясь разговорить меня. После чего сказал:

— Ладно, замнем, теперь скажи: что вчера произошло?

— Ладно, — в тон ему сказал я. — Вчера утром я проснулся, принял, как всегда, дозу ЛСД, которая бы убила слона, и пошел шастать по болотам, пока мне не привиделись глюки про вьетконговцев, марширующих в топях Эссекса. Моя женщина, естественно, перепугалась и издала призывный клич, по которому мой лучший друг примчался на подмогу, но в последний момент изменил решение и, вместо помощи забрался в постель и трахнул хорошенько хозяюшку, так что мне осталось выпустить им обоим мозги, а затем сделать единственно приемлемое в моем положении.

Откинув голову назад, Хилари захохотал так, что содрогнулись стены.

— У тебя настоящий талант ко всякой чуши, приятель, должен это признать.

Я заметил, что у него хорошее лицо. Абстрактно хорошее. Может быть, слегка обрюзгшее, со складочками упрямства, но принимать его за своего друга было бы ошибкой. Лицо солдата — и, может быть, ученого. И еще одна вещь казалась мне очевидной. Передо мной сидел чрезвычайно жестокий, безжалостный человек. Денди времен Регентства, родившийся не в свое время. Такой может полночи играть в карты, затем уделить своей женщине полчасика и с десяти шагов пустить пулю в лоб ее мужу.

Он небрежно произнес:

— А тебе известно, что твоя подружка, миссис Уорд, во время учебы в Институте искусств была активной марксисткой? — Я тупо глядел на него, и Хилари продолжил: — Посещения Сен-Клера по четвергам... Знаешь, ведь все было действительно так, как об этом вчера сказал Дикс. Как ты считаешь, они давно знали Друг друга?

Я встал, подошел к окну.

— Я не сторожил ее. Мы, разумеется, не были влюблены друг в друга. Просто практический симбиоз. Она заботилась по-своему обо мне, я со своей стороны — о ней. Если они с Максом давно знали друг друга — или же недавно — и что-то друг к другу испытывали — это не мое дело.

— С другой стороны, она могла просто рассказать ему о твоем состоянии...

— Тоже вариант. Она беспокоилась обо мне.

Воган снова взглянул на лежащий перед ним листок.

— Одна вещь из всей этой плеяды мне кажется особенно странной. Ты прибежал с болот в полубезумном состоянии, и она тут же позвонила Сен-Клеру.

— У меня случались подобные срывы и раньше, и он всегда приходил на помощь, — ответил я. — У нас были особые отношения — как у Великобритании со Штатами.

— Но почему она тотчас не позвонила твоему психиатру? Им обоим пришлось проезжать через один и тот же пропускной пункт в Лэндвиче. Так вот: доктор О'Хара приехал через полтора часа после генерала.

В тот момент я был не в силах думать, а в затылке назревала такая боль, что ее следовало почувствовать, чтобы поверить.

Я сказал:

— Слушай, к чему ты, черт побери, клонишь?

Хилари не обратил внимания на мой вопрос, а вместо этого спросил:

— Расскажи мне сначала, что произошло вчера на болотах, только, пожалуйста, на сей раз правду или, по крайней мере, то, что ты считаешь таковой.

Это не отняло много времени, и, когда я завершил рассказ, майор взял подбородок в ладони. Я сказал:

— Да, все правильно, это действительно типично галлюцинаторные симптомы после приема ЛСД. Разве Шон О'Хара говорил не то же самое?

— Но ведь ты говорил, что не сидишь на ЛСД.

— Анализы показывают обратное. Ядерная доза. Даже сейчас я настолько часто выпадаю из этого мира в соседний, что не знаю точно, в каком нахожусь.

— Тогда кто дал тебе наркотик? — резко оборвал меня Хилари. Я тупо уставился на него. — Все очень просто: если ты не принял его самостоятельно, значит, кто-то тебе его подсунул. Понимаешь? Несколько капель на кусочке сахара. Кусочек падает в чашку чая или кофе...

Я смотрел на него с неподдельным ужасом. Майор ласково добавил:

— Это она, Эллис, больше некому.

Так оно, конечно, и было, я понимал, потому что другого объяснения придумать не мог. Сказал хрипло:

— Но зачем? К чему так надо мной измываться?

— Тебя удивит это, но в деле виден дальний прицел и очень хороший расчет, — ответил Хилари. — Взять, например, твой рассказ.

Как обухом по голове.

— Ты хочешь сказать, что веришь?..

— По крайней мере, мне это кажется правдоподобным.

— Но, значит, ты должен верить и в то, что я их не убивал!

Из папки он достал фотографию человека, лежащего на кровати, с приподнятым коленом и изувеченным лицом.

— Знаешь, приятель, ты действительно не убивал Сен-Клера. — Он мило улыбнулся. — Потому что это — не он.