Дао. Путь воды

Хуан Чжунлян Предисловие

Последнее утро, которое я провел с Аланом Уотсом, мы встретили в его библиотеке, откуда открывался вид на Мьюирский лес. Мы пили чай, играли на бамбуковой флейте и перебирали струны кото в окружении эвкалипта. Только закончилась неделя наших занятий в Эсаленском институте в Биг-Суре и на пароме Общества сравнительной философии в Сосалито. Я помогал ему с его книгой, а он только дочитал мою рукопись «Обними тигра и вернись в горы». Мы сидели на полу, разбирались в записях, кивали друг другу и улыбались. Вдруг Алан резко вскочил и начал радостно танцевать, импровизируя на манер Тайцзи, выкрикивая при этом: «Ага! Тайцзи – это Дао, увэй, цзыжань, он как вода, как ветер, как мореплавание и серфинг, танцуй руками, головой, спиной, бедрами и коленями… танцуй кистью, голосом… Ха-ха-ха! Ла-ла-ла… Ох…о…». Он грациозно сел за свой рабочий стол, вставил бумагу в печатную машинку и начал танцевать по ней пальцами, все напевая и напевая… Он писал предисловие к моей книге, в котором прекрасно выразил всю сущность Тайцзи. Вероятно, это было последнее, что он написал перед изнурительной поездкой с лекциями по Европе, которая оторвала его от этого стола – и от его нового способа спонтанного, веселого писательства.

Алан хотел, чтобы книга про Дао написала себя сама. Как ученый, он знал, что обнаружит новые темы и вариации, в которых соединяются Восток и Запад. Но как человек Дао он понимал, что должен перестать контролировать ее своим умом. Ведь книга ясно говорит: «Дао, которое можно описать, это не Дао вовсе»[1].

Алан долгие годы работал над своими книгами, пытаясь описать то, что по природе своей неописуемо, и в конце концов он все-таки сдался – теперь писал не он, книга писала себя сама. Он обратился ко мне за поддержкой. Алан очень хотел ощутить гармонию тела и ума с течением Дао в занятиях Тайцзи[2]! И он наслаждался своей новообретенной энергией. Первые пять глав он писал так воодушевленно, словно совершил великое открытие и он весь сиял, озаренный своим творчеством! Все мы наблюдали за тем, как Алан пишет, и даже не сомневались, что это будет его лучшая книга и, конечно, самая живая и полезная. Мы никак не могли дождаться, когда он ее наконец закончит!

С самого начала для меня было большой честью и радостью помогать Алану. Больше всего ему нравилось, когда я читал оригинальные китайские тексты. Мы оба с волнением разбирались в трудных местах, где можно было наткнуться на двусмысленность или истолковать фразу разными способами. Мы смотрели на все существующие переводы, спорили, пытались понять их и отбрасывали в сторону, а затем брались за перевод сами, потому что очень хотели создать тот вариант, который нам бы понравился.

Благодаря Алану я перестал стесняться того, что не могу свободно говорить по-английски. Он часто повторял, что мой ломаный китайско-английский намного точнее передает китайскую философию и мне не нужно так стараться, чтобы его улучшить. Как команда преподавателей мы дополняли друг друга. Вдвоем мы были идеальным союзом, который помогал людям пережить то, что, по их мнению, они и так знают: перенести их из собственной головы в тело, а затем обратно – в сущность тела-разума. И наконец, Алан попросил меня проиллюстрировать книгу моими каллиграфическими иероглифами. Мы согласились, что плавные рукописные мазки «травяное письмо»[3] очень живописно показывают путь воды Дао.

После того, как мы закончили главу «Дэ – добродетель», я заметил особый блеск в глазах Алана, он сказал: «Вот, наконец, мои читатели, как и я, будут довольны, когда прочитают эту часть, в которую я вложил все свои знания. Дальше в книге будут только веселье и сюрпризы!» Алан надеялся, что сможет донести Дао до читателей так, как он практиковал и проживал его каждый день. В жизни Алана открылись новые возможности. Он был точно ребенок, готовый и способный придерживаться нового курса, следовать за неизбежными изменениями энергии.

Это был наш последний совместный семинар в Эсалене, когда под конец полуденного занятия на нас всех снизошел дух – и мы смеялись, танцевали, катались по травянистым склонам, а потом мы с Аланом шли к своему жилищу, воодушевленные, обнимая друг друга и похлопывая по спине. Алан повернулся ко мне и начал говорить, – думаю, он собирался впечатлить своим красноречивым рассказом о том, какую успешную работу мы проделали на этой неделе. И я вдруг заметил в его выражении лица нечто новое, прорыв: от него исходило сияние, все вокруг искрилось! И Алан совсем иначе открыл мне свои чувства: «Да… Ха… Хо… Ха! Хо… Ла-ча-ом-ха… Дэг-дэг тэ-тэ… Та-дэ-дэ-та-тэ-та… Ха-тэ-тэ-ха-хом… Тэ-тэ-тэ…» Мы проговорили и протанцевали всю дорогу на вершину холма. Прохожие понимали, что мы говорим. А Алан знал, что никогда ранее он – даже в своих книгах – не выражался лучше, чем в тот момент.

На собрании, посвященном памяти Алана Уотса, в Дворце изящных искусств в Сан-Франциско кто-то из публики спросил у Джано Уотс: «Расскажите, каково это было – жить с Аланом?» Она ответила: «С ним не соскучишься! Он весь излучал радость и не было ни дня без сюрпризов. И самый большой сюрприз из всех был шестнадцатого ноября прошлого года». Тем последним вечером своей жизни Алан Уотс играл с воздушными шарами. Он говорил, что их невесомость и это ощущение полета похожи на его «душу, покидающую тело». Той же ночью его душа отправилась в новое путешествие верхом на ветре, заливаясь радостным смехом.

Он оставил нас, живых, страшно тоскующих по его живости, полной человеческой бодрости. Но еще он оставил пустые страницы, вероятно, для нескольких глав о «радости и сюрпризах» в книге о Дао, которую он начал писать. Для многих, с кем он обсуждал свою работу или с кем встречался во время летних занятий по даосизму, пока писал эту книгу, «Путь воды», очевидно, что в последних двух главах из предполагаемых семи Алан хотел показать, как древняя, вечная китайская мудрость может стать лекарством от болезней Запада. А теперь, как бы парадоксально это ни звучало, но ее нельзя считать лекарством или «таблеткой», принимаемой умом, – нужно впустить ее в наше естество, чтобы она преобразила отдельные жизни людей, а уже через них – наше общество.

Эльза Гидлоу, давняя подруга и соседка Алана, часто обсуждала это со мной. Вот что она написала в дальнейшем:

«Алан считал, что современный человек мира технологий, пытаясь полностью подчинить себе природу (через которую он хотел увидеть себя отдельным существом) и все уклады человеческого общества, застрял в ловушке и сам стал подчиненным. Любой контроль требует еще большего контроля до тех пор, пока тот, кто «контролирует», не запутается окончательно. Алану нравилось повторять то, что Лао-цзы[4] говорил императорам: «Управляйте огромной страной так, будто готовите мелкую рыбешку: без особых усилий»[5]. Но нужно понимать, что Алан никогда не считал, что «путь воды» в человеческих делах – это вялый, безответственный и апатичный образ жизни. Поток стекает не только вниз по склону. Вода и влага испаряются, покидают землю, ручейки, реки, океан, поднимаются в верхние слои атмосферы, это как будто «выдох», за которым следует «вдох», а он возвращает воду на землю в виде росы и дождя. Это удивительный круговорот, живое взаимодействие. Нет контроля, нет «главного», все происходит так, как должно, цзыжань.

Мы можем только предполагать, как в своих последних главах Алан собирался поведать Западу о том, что осознать и прожить путь Дао просто необходимо. Но мы знаем наверняка: Дао преобразило его, ведь он позволил проникнуть вглубь его естества, и потому замкнутый, в некоторой степени скованный молодой англичанин, который живет исключительно в своем мире, повзрослел и стал более открытым, непринуждённым, веселым мудрецом. Он верил, что повсеместное принятие глубокой мудрости даосизма может точно так же преобразить и Запад. И эта книга должна посодействовать этому процессу».

Поэтому, когда все указывали на меня – мол, я должен взять на себя завершение этой книги, – я понял, что мне не следует подражать Алану или проникать в его мысли – мне нужно попытаться показать, опираясь на все свои знания о нем, куда именно он пришел. Первые сентиментальные попытки были, скорее, данью уважения. Я оживлял в памяти воспоминания об Алане Уотсе. Мне хотелось поделиться с читателями моим представлением о нем как о цельном человеке, а не только как о мыслителе и писателе. Я написал о нашей первой встрече, когда мы танцевали на пляже Санта-Барбары, о нашем первом восточном ужине, на котором Алан говорил по-японски больше, чем я. Я писал о потрясающих событиях и моментах, что случались во время наших совместных семинаров, ведь тогда-то ясно проявлялось истинное Дао Алана как учителя и человека.

Я помню канун Нового года, когда мы попросили слепого барабанщика сыграть наш рукописный, каллиграфический диалог. Помню, как все подхватили настроение чернильных изгибов и брызг, оставленных кистью, и стали танцевать свой собственный танец, будто их тело – это кисть. Еще был случай, когда мы с Аланом повели слепую девочку в наш тело-разум через касания и движения – и она наконец увидела и почувствовала нас своим внутренним взором. Припоминаю ритуалы и игры, в которые мы играли, свадьбы, которые проводились не в привычном строгом порядке, а в духе истинной любви и единения. Импровизированный тяною, или чайные церемонии, которые проходили хоть и без аутентичной посуды, зато с глубочайшим уважением.

Алан мог философствовать и при этом веселиться. И главной задачей считал также веселить и свою аудиторию. Он мог легко перейти от серьезной учености и обязательного заучивания к новым, более высоким уровням радостного, естественного развития.

Ну а теперь все эти воспоминания – лишь мысли о минувшем. Что происходит с Аланом сейчас? Каковы теперь его непрекращающиеся «радость и сюрпризы»?

Накануне нового 1974 года, когда Алан проходил свой путь бардо (тибетский и китайский концепт промежуточного состояния между смертью и перерождением)[6] длиной в сорок девять дней, а до его пятьдесят восьмого дня рождения оставалось совсем ничего, я видел весьма странный сон, в котором время, место и люди постоянно менялись. Сначала, как мне казалось, я был в Китае и видел монахов, – они пели во время ритуала, посвященного бардо моего отца. Затем я оказался в круглой библиотеке Алана, где он сам проводил службу, и говорил по-китайски голосом моего отца. Я играл на флейте, но она звучала, как гонг и деревянная коробочка. Затем Алан вдруг превратился в моего отца и заговорил на каком-то неизвестном языке, но я его прекрасно понимал. Грохочущий, раскатистый голос постепенно переходил в звуки бамбуковой флейты, на которой я играл, наблюдая за движениями его губ. Мой взгляд сфокусировался на черной подвижной пропасти его рта, и я видел комнату, полную звуков, вихрей цвета и света, я погружался все глубже и глубже и обнаружил спокойствие размеренной игры флейты. Проснувшись, я не понимал, кто я, какой сейчас день и где я нахожусь. После этого я летел по небу – не помню, на самолете ли? – и к середине первого дня нового года уже был у Алана в библиотеке.

Впервые после того, как он ушел, – а это случилось в ноябре, – я почувствовал себя поистине близким ему, когда сидел на улице перед панорамным окном (за которым внутри стоял алтарь с прахом Алана) и играл на флейте, а долины и холмы мне вторили эхом.

Это был ясный и чудесный день. Я взял у Джано ботинки для восхождения в горы, подвязал под подбородком накидку, взял тибетскую трость Алана и отправился вниз по тропе – прямо в глубины леса. Звук флейты возвращал меня к Алану, к тому, что есть вечное тело-дух. Когда я возвращался тем же путем, будучи почти на вершине холма, увидел, как прямо передо мной расцвел похожий на орхидею цветок. Я спросил его: «Что есть каждодневное Дао?» И тогда орхидея, лань – это второй слог в китайском имени Алана – ответила: «Да ничего особенного».

Мы же не слышим, как природа кичится тем, что она природа, да и вода не устраивает конференций на тему «техника течения». Столько слов могло быть потрачено зря на тех, кому это и не нужно! Человек Дао живет в Дао, как рыба в воде. Если бы мы учили рыбу – мол, ты должна знать, что вода состоит из двух элементов – водорода и кислорода, – она просто умерла бы со смеху.

Несколько месяцев я упорно пытался заполнить пустые страницы его книги и только выбрасывал всю свою писанину в мусорную корзину, пока вдруг не вспомнил одно утро в Чикаго. Алан проводил семинар и уже необычайно устал, даже слегка не соображал, когда ему задали супер-мега-интеллектуальный-важнее-самой-жизни вопрос. Прошло несколько секунд. И лишь некоторые из нас, кто накануне был с Аланом, знали, что он просто решил немного подремать, пока все остальные ждали и думали, что он просто медитирует, размышляя над вопросом. Наконец очнувшись, он понял, что напрочь забыл вопрос, и очень тонко и красноречиво выкрутился, придумав куда-более-супер-мега-интеллектуальный-важнее-всего-на-свете ответ, чтобы поразить всех нас.

Я слышу его смех. Всякий раз, когда попадаю в ловушку своих мыслей, я обращаюсь к нему. И во всех наших духовных диалогах ответ Алана всегда простой: «Ха-ха-ха-ха-ха! Хо-хо-хо-хо-хо! Ха-ха-ха-ха-ха…» Так давайте же все мы посмеемся от души, мы, люди Дао! Ведь, как говорил Лао-цзы: «Без смеха Дао не было бы таким, какое оно есть».