Дар

Сумрак комнаты прорезал луч сероватого света, пробивавшегося в щель между занавесками, а тёплую, уютную тишину нарушало тиканье часов на полочке над декоративным камином. На диване, утопая в мягких подушках, лежала худая, измождённая женщина. По обильной проседи в светло-русых волосах, размётанных спутанными прядями по изголовью, ей можно было дать лет пятьдесят, а по гладкому молодому лицу, озарённому внутренним горьковатым покоем — не больше тридцати. Тёплый шерстяной кардиган смотрелся безразмерным мешком на её хрупком теле, рукава болтались на тонких, как спички, руках. Под желтовато-бледной, малокровной кожей просвечивали голубые жилки.

На столике около дивана рубиновым светом сияли в луче из занавесок остатки вина в бокале, а под боком у женщины мурлыкал огромный пушистый кот сибирской породы. Тщедушная грудь вздымалась медленно, устало. Костлявая рука соскользнула и свесилась с края дивана, на пол упал листочек сероватой газетной бумаги — страничка отрывного календаря. Вот только на ней была не дата, а красный знак бесконечности — восьмёрка на боку.

Рина шагала босиком по пустынному пляжу, с удовольствием зарываясь пальцами в тёплый песок. Лёгкие белые полукеды она несла в руке. Из-под закатанного рукава мужской рубашки выползал, оплетая предплечье, узор татуировки, серебристый браслет-цепочка оттенял загар.

Остановившись, она долго смотрела в безмятежную морскую даль из-под узких полей светло-бежевой шляпы. Тёмные очки соскользнули к кончику носа, и она вернула их пальцем на место. Перед тем как спрятаться за щитком очков, прищур её пронзительно-светлых серых глаз с золотистыми крапинками около зрачков поймал слепящий блик солнечного пятна на глади моря. Веки чуть дёрнулись от яркости.

Одиннадцать пятьдесят пять. Выйдя с пляжа, Рина обулась и зашагала домой.

Её ноги в полукедах пружинисто взбежали по ступенькам крыльца. Дом встретил её приятной прохладой: стремительно шагая, она рассекала пространство, струйки воздуха обтекали лицо и грудь, колыхали полы расстёгнутой рубашки. Скинув последнюю, Рина осталась в майке-борцовке. По давнему обыкновению, её ждала чашка кофе со сливками. Смакуя любимый напиток у окна, Рина смотрела на залитый солнцем сад, где роскошно цвели рододендроны и азалии всех возможных расцветок: розовые, лиловые, жёлтые, белые, сиреневые. Чистоту и яркость этих красок можно было пить глазами бесконечно, как сладкий нектар.

Накинув заляпанную рабочую рубашку, Рина вернулась к картине. Этот треклятый бокал с вином никак не давался ей. Не получалось наполнить его нужным светом. Перед мысленным взглядом он стоял, переливаясь до жути выпукло и живо, но на холст отказывался переноситься…

Хлопнула дверца машины, сердце радостно и тепло ёкнуло. Сияя пшеничным золотом волос в закатных лучах, по плиткам дорожки шла к дому Ангелина — в длинном белом платье с тонким лакированным пояском. Краешек воздушного шарфика скользнул по цветам азалии — будто обласкал мимоходом. Хозяйский взгляд окинул сад, а взгляд Рины из окна мастерской на втором этаже ласкал женственную фигуру любимой, с особенным трепетом ныряя с высоты в тёплую ложбинку её груди. В низу живота сразу разлилась жаркая сладость, щемящая и требовательная, жадная.

Работать Рина уже не могла, все её мысли крутились и порхали незримо над Гелей. Тело с небрежной ленцой развалилось в кресле, не подавая виду, что на самом деле она вслушивалась в звук шагов Гели, и тот отзывался внутри светлым эхом. Царица и хозяйка вернулась, и в доме даже светлее стало.

Мягко ступая ногами в сандалиях, Геля мельком заглянула в приоткрытую дверь мастерской, отметила улыбчивым взглядом расслабленно-кошачью позу Рины.

— Привет, — серебристо прозвенел её голос.

Рина гоняла из одного угла рта в другой изящную сигариллу, но не закуривала, томно глядя на Гелю из-под полуприкрытых век. Весь её вид как бы призывал: «Ну, иди же сюда, детка, почеши мне за ушком, мрррр…» Геля призыв явно улавливала, но ограничилась лишь ласково-насмешливым, дразнящим взглядом и кокетливо ускользнула. Мысленная кошачья лапа Рины цапнула лишь пустоту и колыхание воздуха с едва уловимым ароматом духов.

Она сдержала порыв тигриного прыжка вдогонку. Геле требовалось время, чтобы перестроиться с рабочего лада на домашний — хотя бы несколько минут. Она была директором детской школы искусств.

Раздразнённая видом ложбинки, Рина уже не могла думать ни о чём другом. Сначала она слонялась по мастерской, рассеянно глядя сквозь окно на видневшийся вдали залив и домики в янтарных вечерних лучах, потом смахивала пыль и мусолила во рту так и не зажжённую сигариллу. С кухни потянуло чем-то вкусным.

Геля, в коротком домашнем платье и фартуке с оборочками, готовила ужин — два ромштекса, картофельное пюре и обжаренные овощи. Она нагнулась, чтобы смести в мусорное ведро овощные очистки. Грех было не воспользоваться таким соблазнительным моментом, и Рина, сделав вид, что ей срочно нужно протиснуться мимо неё, коснулась самой выступающей точки Гелиной фигуры. И не просто коснулась, а смачно, от всей души взялась за неё обеими ладонями, слегка сжала тёплую, упруго-податливую мягкость… И получила аккуратный, но решительный толчок этой самой точкой.

— Рин, если ты будешь меня отвлекать во время готовки, я испорчу наш ужин. — Голос Гели был непреклонен, косой взгляд через плечо — неумолимо суров. — Ты хочешь остаться голодной?

— М-м, — мурлыкнула Рина ей на ухо. — Не сердись, царица этого дома. Может, я могу помочь?

— Да, разомни картошку, пожалуйста, — деловито сказала Геля, переворачивая ломтики овощей на сковороде. — Влей масло с молоком и посоли.

Рядом в мисочке дымилась смесь горячего молока с растопленным сливочным маслом. Рина принялась яростно молотить мялкой картошку, вкладывая в это всю свою жарко тлеющую страсть и нетерпение.

— Вот это я понимаю — готовка с любовью, — усмехнулась Геля, приподняв бровь.

Влажно-сливочный пар от пюре обдавал лицо Рины, а перед глазами колыхалась грудь Гели: та помешивала овощи.

Рина тонула в насмешливой синеве её глаз и так наяривала мялкой, что горячие брызги в стороны летели.

— Полегче! — хмыкнула Геля. — Сама кухню отмывать будешь…

Ужинали они за столиком на веранде, увитой плетистой розой, наслаждаясь закатным янтарём на рододендронах и горшках с фуксиями. Луч солнца горел в бокале с вином, кроваво-рубиновым, манящим. Опять этот бокал… Нет, тот по-другому светился. Там был отчаянный свет, прощальный, как крик, и безысходный, как остывшая слеза. От него в горле ком вставал и глаза солоновато щипало. Никак не удавалось ухватить, взять в плен, как Жар-Птицу, эту душераздирающую ноту и положить на холст во всей её ужасающе-восхитительной пронзительности.

— Рин… Ты чего?

Пытливое тепло летнего неба мягко таяло в глазах Гели, вопросительных и встревоженных. Рина смахнула с себя оцепенение.

— Да так… Мысли кое-какие. Это рабочее, не обращай внимания.

— Муки творчества? — понимающе улыбнулась Геля.

— Что-то вроде того.

Поднявшись, Геля начала собирать посуду. Рина привстала, чтобы помочь, но та тактично остановила её:

— Сиди-сиди.

Она проницательно и чутко понимала потребность Рины побыть наедине с мыслями. Рина поблагодарила её взглядом и осталась за столом. Сигарилла дождалась-таки своего часа, а Геля, переодевшись в джинсовый рабочий комбинезон, пошла возиться в саду: вечер — подходящее время для полива и подкормок.

Курила Рина медленно и вдумчиво, смакуя каждую затяжку — так же, как традиционный полуденный кофе. Выкуривала она не более одной сигариллы в день, считая, что безудержное и бесконтрольное потребление табака обесценивает удовольствие и делает его обыденностью. Она была гурманом, а не обжорой.

Эта картина мучила её уже давно. Она то бросала её и занималась другими, то возвращалась к ней. Работа над ней выматывала морально, Рина писала её урывками, короткими сессиями. Ощущение сверла, вгрызающегося в душу, невозможно было выносить слишком долго. А потом — приходить в себя неделями.

Если бы не Ангелина, Рина, наверно, не выдержала бы. Любимая восстанавливала её душевное равновесие. Геля не лезла в эту область с вопросами, не просила дать ей посмотреть. Она уважала ореол скрытности, которым Рина окружила эту многострадальную работу.

Она набрала в рот мятный ополаскиватель, поиграла щеками, сплюнула — это был тоже обязательный ритуал. Целовать Гелю «немытыми» прокуренными губами она считала свинством и неуважением.

На сегодня — хватит мыслей о картине. Слишком сильно она выбивала из колеи, даже страсть улеглась и слегка остыла. С угрызениями совести Рина остановилась в дверях спальни и уставилась на приготовленную Гелей постель, благоухавшую свежестью чистого белья. Оставалось надеяться, что осязаемая близость любимой ложбинки воскресит желание и разожжёт его до прежнего градуса.

Геля переходила с лейкой от куста к кусту, а закат стремительно угасал. Голубоватая тень залегла в уголках сада, дышала прохладой надвигавшейся ночи. Казалось, любимая женщина колдовала, вливала в растения свои тёплые чары, и они отвечали ей ласковым шелестом. Этим зрелищем можно было наслаждаться бесконечно.

И вот, мурлыча себе под нос безмятежную мелодию, Геля прихорашивалась перед зеркалом: наносила крем на лицо, руки и декольте, разглядывала себя, будто бы выискивая несуществующие морщинки. Лоснящаяся ткань шёлкового халатика облегала её фигуру, будто подарочная упаковка. Отпущенный на волю пшеничный водопад волос манил коснуться, откинуть его, будто занавеску, и Рина протянула руку… И ощутила тепло тела через гладкий шёлк. Геля застыла, прислушиваясь к прикосновению с улыбкой на приоткрытых розовых губах. Её руки в зеркале развязывали пояс, и ложбинка всё больше открывалась, обдавая Рину волной сладковатого и жгучего, как чистый спирт, хмельного огня.

Пальцы, днём державшие мучительную кисть, быстрыми шажками ползли к цели, а губы обдавали горячим дыханием ухо Гели. Хвала небесам, Геля была сосудом с неугасимым пламенем, от одного прикосновения к которому Рина вспыхивала, как сухой хворост. Её губы зарывались в тёплую ямочку за ухом, скользили по щеке, искали улыбающийся рот… и нашли, жадно нырнули в поцелуй. Цепкое кольцо рук Гели сомкнулось, пальцы забрались в тёмные короткие волосы Рины с высветленными прядями. Мягкость груди, бусины сосков. Прекрасное завершение дня.

Море серебрилось лунной дорожкой, Рина подставляла лицо сонному ночному ветерку, стоя на балконе. Она недооценила жестокую силу картины: близость с любимой женщиной хоть и облегчила «отходняк», но не сняла его до конца. Геля видела десятый сон, а у Рины — ни в одном глазу. Стоя нагишом на балконе, она спрашивала этот чёртов бокал:

— Что тебе надо от меня? Зачем ты издеваешься надо мной?!

Там, за картиной, по другую её сторону, был кто-то. Кто-то живой, чья тоска пронизывала Рину тем пресловутым сверлом. Чья-то душа, от которой Рина не могла отмахнуться, как от почудившейся тени — точно так же, как она не смогла бы отмахнуться от Гели, если бы та пришла к ней в слезах, с какой-то болью. Первым порывом Рины было бы обнять любимую, зацеловать заплаканное лицо, успокоить, узнать, что за беда случилась, а узнав, тут же ринуться её устранять.

Её ноутбук работал, но Рина не помнила, чтобы она оставляла его открытым. На экране — голубой фон и надпись: «Бессонница». Белые крупные буквы на лазурном поле. И открытый диалог, но все сообщения — только с одной стороны, от неведомого визави. Пустые. Рина занесла дрожащие пальцы над клавиатурой.

«Почему ты плачешь? — напечатала она. — Я слышу, тебе плохо. Я могу чем-то помочь?»

И следом:

«Кто ты?»

Тишину нарушал только стук сердца Рины. Она озябла нагишом, но тело охватил какой-то паралич. Душа ждала ответа.

И он пришёл.

«Тебе тоже не спится?»

Ледяные лапки мурашек — по плечам. Пальцы дрожали, путаясь в опечатках. Эти мелкие букашки цеплялись, оплетали паутиной, задерживали, слова получались неузнаваемыми.

«Есть немного, — отправила Рина, исправив всё неверно набранное. — Как тебя зовут?»

«Лина».

«Очень приятно. Я — Рина. Забавное созвучие…»

Сто безумных сокращений сердца — и ответ:

«Прости, что побеспокоила. Я не ожидала, что ты ответишь».

Всё это было очень странно, непонятно, как в глупом, запутанном сне, но Рина не могла отделаться от ощущения, что она нащупала какую-то разгадку. Наступила ей на хвост, и та теперь извивается, пищит, беспокоится. Она попалась.

Разгадка чего? Да шут его знает. Рина знала, чувствовала только одно: это то самое. То, чего нельзя упускать. Жар-птица, которую она так долго пыталась ухватить. Неужто это её пёрышки мелькнули?

«Это было совсем не сложно, — напечатала она. — Просто открылся этот сайт, а там — пустые сообщения. У тебя что-то случилось? Тебе нужно поговорить? Пиши всё, что сочтёшь нужным. Я выслушаю».

Спустя несколько тёплых, наполненных солоновато-сладким сердцебиением мгновений пришёл ответ:

«Спасибо тебе. Но ты мне ничем не можешь помочь, разве что я — тебе. Я могу помочь тебе заснуть».

Рина не плакала, но чувствовала эти слёзы в своём горле. Чужие слёзы — той, что была по ту сторону экрана.

«Я знаю тебя?» — исправляя десятки опечаток, набрала Рина пляшущими от волнения пальцами.

«Трудно сказать. И знаешь, и нет. Не спрашивай слишком много. Тебе важно знать только одно: я не желаю тебе зла».

Творилась какая-то хренотень, Геля мирно спала — к своему счастью, возможно. Или к беде?! Жуткая луна отражалась в зеркале моря бессонным оком, а Рина печатала душой, не чувствуя пальцев:

«Я — сошла с ума?»

«Нет, — пришёл ответ. — И ты, и я — в своём уме».

«Возможно, прозвучит глупо, но… Ты — моя картина?»

Ответа пришлось ждать целую лунную вечность.

«Я не совсем поняла тебя. Какую картину ты имеешь в виду?»

«Ту, которую пишу сейчас. Или не сейчас… В общем, шут его знает. Время от времени я пишу её».

Пальцы Рины потянулись к ящику с сигариллами — сверх обычного потребления. Какие уж там традиции, ей жизненно необходимо было сейчас сделать глоток терпкого дыма, чтобы ощутить себя живой, реальной, не бредящей. Чтобы почувствовать почву под ногами. Обычно во сне у неё не получалось закурить.

Чирк. Пламя зажигалки вспыхнуло, кончик сигариллы зажёгся оранжевым огоньком. Дым послушно хлынул в рот, потёк в лёгкие.

«Ты не бредишь:) Я не галлюцинация:)» — появилось сообщение. Ещё и со смайлами, ёжкин кот!..

«Извини, мне нужно плеснуть себе чего-нибудь», — спотыкаясь на каждой клавише, набрали пальцы Рины.

«Ок, — почти мгновенно пришёл ответ. — Я тоже выпью».

Перебирая бутылки в домашнем баре, как корешки книг в библиотеке, Рина выбрала малиновую настойку на коньяке. Пару секунд колебалась, сколько бокалов брать — один или два? Сообразив, что два будут совсем уж попахивать шизой, захватила только один — для себя.

«Не беспокойся, у меня есть во что налить:)» — ждало её на экране сообщение Лины.

М-да. Час от часу не легче.

— Ну ладно, — вслух сказала Рина, сообразив, что загадочная собеседница только что прочитала её мысли.

«Ты можешь говорить, — возник на экране ответ. — Я слышу тебя. Так будет проще и быстрее, чем печатать».

— Ладно, — отозвалась Рина.

Маразм. Капец. Шиза.

Но, как ни странно, ей вдруг стало спокойно и уютно, будто так и должно быть. Как бы бредово это ни смотрелось со стороны, нутро ощущало правильность выбранной тактики. Рина принимала правила игры с единственной сумасбродной мыслью: что из всего этого выйдет?! И жутко, и интересно.

— Гулять так гулять, — криво усмехнулась она, наливая в низкий пузатый бокал настойку на два пальца.

«Твоё здоровье», — вспыхнул ответ на экране.

Ароматная жидкость цвета чая с малиновым сиропом обожгла пищевод. Опрокинув в себя порцию, Рина вдруг до корней волос вспыхнула от внезапного осознания собственной наготы. Одежда совсем вылетела из головы. Уж если Лина слышала её, то, может быть, и ВИДЕЛА?!

— Тебя не шокирует, что я курю? — хмыкнула Рина, ища глазами: что бы накинуть? Хоть трусы, блин.

«Ничего, тут все свои:)» — отозвалась Лина на экране.

Рина нашла и набросила на себя халат. Если это и было безумие, то получалось ничего так. Забавно.

«Ты говорила что-то насчёт картины», — напомнила Лина.

— Да, — кивнула Рина, снова наполняя бокал. — Она меня не отпускает. Но я не могу ею слишком долго заниматься — начинает сносить крышу. Это что-то… нечеловеческое. Но я должна её закончить. Даже если это займёт тыщу лет.

«Значит, это из-за неё ты не можешь уснуть сегодня?»

— Теперь уже не только из-за неё, — усмехнулась Рина, салютуя невидимой собеседнице приподнятым бокалом.

«Я прошу прощения, что напугала тебя))) Для меня во всём этом тоже был некоторый элемент неожиданности. Ты откликнулась… Но я рада, что ты так легко преодолела недоумение и освоилась».

— Всё это так интересно, что без бутылки не разберёшься, — хмыкнула Рина. — Во всех смыслах.

«Звучит как тост».

— Согласна с тобой. Ну… Будем! — И Рина, вновь наполнив свой бокал, опрокинула его в себя.

Последовало некоторое молчание.

«А что это мы без закуски?» — всплыли на экране Линины буковки.

— Резонное замечание, — согласилась Рина, подняв палец. — Истину глаголешь!

Она принесла сыр, виноград, маслины, клубнику и груши.

— Как тебе?

«Пойдёт:) — ответила Лина. — Спасибо, очень любезно с твоей стороны».

— На чём я остановилась? — Рина, сморщившись, преодолевала жжение в горле от новой порции настойки, в чём ей помогли сыр и клубника. — А! У меня такое чувство, что ты… имеешь некоторое отношение к этой картине. Хотя, может быть, я просто пьяна. Или чокнулась.

«Я просто твоя сестра по несчастью — бессоннице».

— А ещё ты слышишь меня, — уточнила Рина, раскусывая крупную розовую виноградину. — Хотя я не обнаруживаю никаких… технических средств, которые могли бы… этому способствовать.

Язык заплетался, но страх совсем ушёл. Может, старый добрый алкоголь сделал своё примиряющее дело, а может… Шут его знает. Озарённая новой идеей, Рина с придирчивостью осмотрела ноутбук, но подтверждения своей догадке не нашла. Лина молчала — как будто терпеливо ждала, когда она закончит свой поиск истины.

«Ну что, мифы развенчаны?:) Ларчик просто открывался?» — показалось наконец на экране.

— Я вообще ничего не понимаю, — пробормотала Рина. — Блин! Как ты это делаешь?

«Просто прими это. Как часть бреда:)».

— Ладно.

«Вот и славно».

— Ты прикольная, сестрёнка.

«Ты тоже милая».

— Звучит как тост.

«:))))».

Детали этой тёмной истории расплывались в таинственной дымке, но главный факт оставался фактом: в эту ночь Рина «уговорила» пол-литра настойки в одно лицо (если предполагать, что у странной виртуальной собеседницы была своя собственная выпивка). Проснулась она в том же положении, в котором и уснула: за работающим ноутбуком и в компании пустой бутылки. На лице Гели лежала тень недоумения с примесью укоризны, о чём свидетельствовала приподнятая бровь. Обычно Рина таким возлияниям не предавалась, это было не в её характере. Но Геля тактично не стала расспрашивать о причинах такого несуразного внезапного излишества.

— Кофе тебе сделать? — только и спросила она, усмехаясь уголком губ.

— Спасибо, милая, не откажусь, — прохрипела Рина. — Ик. Извини.

Никакой «Бессонницы» на экране не было и в помине. Просто стартовая страница браузера.

Кофе и душ несколько взбодрили. Геля уехала на работу, а Рина осталась дома — в очень странном, задумчивом расположении духа. Купание в море и поездка в город помогли ей вернуться в обычное своё состояние, но ночное происшествие маячило на горизонте нелепым пятном — необъяснимым, не вписывающимся ни в какие разумные теории.

Рина опасалась подходить к ноутбуку недели две, а мимо домашнего бара ходила с каменным лицом. Как её вообще угораздило так назюзюкаться? Что это было? Её звали Лина — вот и всё, что она знала о своей собутыльнице по ту сторону экрана.

Картина снова звала её. Обещание закончить, «даже если на это уйдёт тыща лет», висело над ней тяжёлой глыбой, и трусливо сбежать, навсегда закутав картину в чехол — не вариант. Ведь зачем-то была дана ей эта картина… Непонятно только, кем. Судьбой? Богом? Прогулявшись по пляжу, выпив кофе и выкурив сигариллу, Рина собралась с духом и нанесла на холст несколько мазков.

Бокал бешено сверкнул, взрезал стеклянной молнией сердце, и оно облилось тёплой кровью-вином. Рубиновые струйки потекли… Пронзительный свет-крик раздирал душу, но об этом нельзя было запросто поговорить с Гелей за ужином. Бремя принадлежало только Рине. Не с кем разделить. Ей одной и нести эту ношу. Геля могла только догадываться по морщинам на лбу Рины, что её гложет что-то очень непростое, очень тяжкое…

«Я могу помочь тебе заснуть, — эта строчка на голубом фоне ждала Рину, когда она открыла ноутбук во время лунной бессонницы. — Без выпивки. Я серьёзно».

— Что я буду тебе за это должна? — Задав этот вопрос для отвода глаз и оттягивания времени, Рина изо всех сил искала хоть малейший признак вторжения, удалённого доступа или чего-то в этом духе. Но ни камер, ни микрофонов к ноутбуку подключено не было, она это точно знала.

«Ничего не должна, о чём ты? Не ищи, никто к твоему компьютеру не подключался без твоего ведома. Дело вообще не в технике. Не бойся, я не желаю тебе зла».

— Да кто ты вообще такая?! — сжав кулаки и зубы, Рина уставилась в экран. Мурашки гуляли по спине табунами противных букашек с ледяными лапками.

«Я просто хочу тебе помочь. Со сном. А там, может, и картина напишется, если ты будешь нормально отдыхать. Я не враг тебе… Ведь ты чувствуешь это!»

Рина ощутила соль на губах — не свою. Не из своих глаз. В сердце снова вонзалось то мучительное сверло, а в горле стоял ком.

— Кем бы ты ни была, я снова чувствую, что ты плачешь, — проскрежетала Рина сквозь зубы.

«Есть немного. Извини, я сейчас возьму себя в руки. Всё, чего я хочу — помочь тебе».

Рина была готова поклясться, что услышала эти слова, а не увидела на экране. И голос, произнёсший их, был ей знаком… Но это казалось слишком невероятным, чтобы признаться в этом хотя бы себе.

— Лина… — только и смогла она пробормотать.

«Тебе нужно хорошо выспаться, — звенел в голове знакомый голос с грустной, нежной заботой. — Просто ложись на диван и представь себе, что под боком у тебя лежит большой пушистый кот. Мягкий, мурчащий, ласковый».

— Хорошо, Лина, я попробую.

«Вот и умница».

Рина уже не видела букв на экране, она слышала голос в голове. Он говорил:

«Легла? Молодец. Видишь кота? Он тёплый, греет тебя своим мохнатым пузом. Можешь погладить его. Он никуда не денется».

Повинуясь голосу, Рина легла. А в следующую секунду и ощутила, и увидела пушистого красавца в серой шубе, с белыми «носочками» на лапах и оливково-зелёными глазами. Ей не столько хотелось на самом деле спать, сколько — успокоить обладательницу этого печального, дрожащего от сдерживаемых слёз голоса. Та хотела помочь, для неё это было важно. Жизненно важно. Отказаться от помощи — причинить ей боль.

— Да, Линочка, я вижу кота. Он красавец. Спасибо тебе… Ты только не расстраивайся, пожалуйста.

Она запустила пальцы в густой мех мурлыкающего зверя. Сердце согрелось, глаза увлажнились солоноватым теплом. Своим собственным или Лины? Всё переплелось, слилось — и на глазах, и глубже, в сердце.

— Я не всё до конца понимаю, Лина… Но это и неважно. Важно, чтобы ты тоже легла и успокоилась. Где бы ты сейчас ни была. Я не хочу, чтобы ты плакала.

«Ты всё правильно делаешь, — тепло вздохнул голос в голове. — Просто доверься мне. Спасибо, что не спрашиваешь, я и в самом деле не смогу объяснить. По крайней мере, сейчас. Но ты чувствуешь сердцем, этого довольно».

— Кажется, я начинаю понимать, КТО ТЫ, — прошептала Рина, ощущая лёгкое сонное онемение тела под нарастающее мурлыканье кота.

«Нет, ты не понимаешь. Ты думаешь в верном направлении, но это далеко не вся правда».

Рина хотела удивиться, но её накрыл тёплый, мохнатый, урчащий сон.

Пробудилась она от рассветных лучей, щекотавших ей лицо. Кот исчез, а на столике у дивана лежала записка: «Завтрак на кухне. Хорошего тебе дня. Целую, Геля».

Если бы не было этой подписи, «Геля», записка прозвучала бы в голове Рины голосом Лины.

Ей оставалось два варианта: или убедиться в собственном сумасшествии, или уверовать, что свершилось чудо и эта жуткая картина, этот груз, который она тащила безмолвно и покорно, начала наконец поддаваться. Сверхъестественная природа этого холста оставалась по-прежнему непостижимой уму, но Рина продвинулась в своём труде. Она написала бокал. Этот дурацкий бокал, который не давался её кисти так долго, она написала за два вечера, стоило только напиться с Линой. Истина оказалась в вине — в самом прямом смысле. Это было и смешно, и жутко.

Бокал резал ей сердце стеклянным блеском своей правды — самая страшная и пронзительная деталь картины. Страшнее, чем само лицо. Нет, если вглядеться, лицо совсем не было пугающим. Наоборот — его озарял неземной покой, ласковый, горьковатый. Просто от него оторопь брала и становилось не по себе. Накатывал такой клубок чувств, что хоть рыдай. Но его Рина ещё не до конца прописала, только в общих чертах, остальное ещё жило в задумке — там, перед мысленным взором. Там ещё было что сказать. И на чём застопориться. Уфф… Если лицо она будет писать столько же, сколько этот бокал, эта картина по праву заслужит звание самого длинного «долгостроя» в её творчестве.

У Рины состоялись четыре персональные выставки с начала работы над этим полотном. Всё равно что у поэта — четыре тома стихов. Или у романиста — четыре романа.

Бессонница посещала её снова, и не единожды. Рина пыталась совладать с нею подсказанным Линой приёмом — представив себе кота. Но он, зараза этакий, не представлялся! Как ни укладывалась Рина в удобной позе, как ни считала вдохи-выдохи, пушистое мурчало не желало являться по её зову.

Тогда она открыла синий экран с надписью «Бессонница».

— Лина, твой котяра не желает мне являться, — пожаловалась она.

«Тебе снова не спится?»

— Есть такое дело.

«Как твоя картина?»

— Продвинулась. И существенно. Но работы ещё много.

«Я рада. Ложись. Сейчас я позову котика, и всё будет хорошо».

Нежная тоска в этом голосе сводила с ума. Рина не знала о своей собеседнице ровным счётом ничего, но это не мешало ей ощущать что-то до боли в груди родное, знакомое, близкое. «Ты не знаешь всей правды о том, кто я», — сказала Лина, и залив, шелестя волнами, вторил этим словам. Ясные, янтарные закаты озаряли домики на побережье и ласкались к розам и фуксиям на веранде.

Кот прижался к Рине тёплым пузом и замурчал. В обнимку с ним она и уснула радостно и безмятежно.

Геля возилась в саду, и мягкое колдовство её рук и глаз наполняло вечер уютом. Рине казалось, что от её улыбки распускаются цветы. Она тоже хранила частичку картины, но сама не знала об этом. Под её руководством дети постигали искусство живописи, музыки и танца, и в её глазах, устремлённых на учеников, таилась грусть.

— Я хотела поговорить с тобой, Рин… — Оставив лейку под кустом, Геля поднялась на крыльцо и присела к столу.

Рина уважительно потушила сигариллу в её присутствии, любуясь ясноглазой, золотоволосой красотой любимой женщины.

— Я очень хочу стать мамой, — улыбаясь вечерней синевой во взгляде, проговорила Геля — то ли виновато, то ли вкрадчиво. — Мне очень хорошо с тобой… Очень! Но без ребёнка моё счастье будет неполным. Будет не хватать огромной части… Просто гигантской.

— Ты так говоришь, будто просишь у меня прощения за что-то, — улыбнулась Рина. — Ты же царица этого дома, и ты это знаешь, детка!.. И ты создана, чтобы быть мамой.

— Я просто думала, не помешает ли всё это твоему творчеству, — смущённо опуская глаза, сказала Геля, но в её зрачках ярко просияла радость. — Все эти хлопоты, бессонные ночи…

— Творчество никуда не денется. — Рина прильнула губами к виску Гели, приобняла её за плечи. — Твоё счастье — моё счастье, милая. Главное — чтоб ты сама не уставала. Если понадобится — наймём хоть десять помощниц по хозяйству.

— Думаю, хватит и Веры, — засмеялась Геля.

Готовила она чаще всего сама, а убирать приходила домработница — три раза в неделю. Провожая взглядом счастливую Гелю, Рина думала: всё-таки картину нужно заканчивать как можно скорее. Кто его знает, как потом обстоятельства сложатся…

— Я не смогу написать лицо, если не увижу тебя, — сказала она, вызвав на экране ноутбука знакомую заставку «Бессонница». По правде сказать, ей для этого даже делать ничего не приходилось, та появлялась сама собой, если Рина думала о ней. — С бокалом я справилась, теперь на очереди лицо… Ты сама сказала, что я думаю в правильном направлении.

«Если ты увидишь меня, твоё мироощущение может пошатнуться. Вся твоя картина мира рухнет или перевернётся с ног на голову. Ты начнёшь задавать вопросы, и я не смогу отделаться туманными отговорками. Придётся открыть всю правду до конца».

Рина уже не смотрела на экран — она слышала Лину у себя в голове. Ей почудился печальный вздох.

— Думаю, я достаточно сумасшедшая, чтобы принять факт твоего существования, — засмеялась она. — Правдой больше, правдой меньше — уже роли не сыграет. С точки зрения обычного здравомыслящего человека, я капец какая чокнутая, если разговариваю с собственной картиной и даже пью с ней!

«Я не просто картина, Рина. В правде обо мне есть и некоторая правда о тебе… Не самая удобоваримая».

Мурашки ледяным плащом одели плечи Рины, но она сказала:

— Слушай, ты меня окончательно заинтриговала своими загадками. Думаешь, что я от тебя отстану после таких анонсов? Тизер показала, а кино — нет? Нет, детка, так дело не пойдёт. Если ты не вылезешь из своего синего экрана на свет божий, я сама в него влезу, но доберусь до тебя!

«Детка» — так она называла только Гелю. Само сорвалось, неосознанно. Их голоса давно слились в её голове воедино, став неотличимыми. Душа откликалась на нежную тоску Лины, как на призыв кого-то родного.

— Я знаю и чувствую, когда ты плачешь, — шепнула Рина, касаясь пальцами экрана. Было бы там лицо — коснулась бы щеки. — И бешусь от мысли, что не могу вытереть твои слёзы вот этими вот руками. Ты сказала, что хочешь помочь мне… Я тоже хочу помочь тебе. Если женщина плачет — нельзя это так оставлять. Надо или наказать её обидчика, или осушить эти слёзы поцелуями!

«Кажется, не так давно ты говорила, что я — картина:) И вот — уже женщина!»

Рина не на экране смайлик видела, она слышала улыбку в голосе Лины.

— Ты и то, и другое. И когда я тебя увижу, всё наконец встанет на свои места.

«Я очень боюсь внести разлад в твою душу и разум :(».

— Я крепче, чем ты думаешь, Лина. Авось, не расклеюсь. Ну? Так что же?

После молчания Лина ответила:

«Посмотри на адресную строку браузера».

Сайт «Бессонница» не имел адреса вообще. Строка была пустой.

«Это не сайт, Рина. Это пространство, где мы с тобой соприкасаемся, просто оно для удобства восприятия выглядит как сайт во Всемирной Паутине. Оно может принять любой другой вид».

Секунда — и Рина очутилась на своём любимом пляже. На морской глади колыхалась лунная дорожка, озаряя всё серебристым светом, а навстречу ей шла босая женщина в длинной юбке. На миг Рине почудилось, что она видит перед собой Гелю… Или её мать? Или сестру-близнеца, но лет на двадцать старше и на столько же килограммов легче. Хрупкая, измождённая, с пристальными глазами, полными расплёсканной через край боли. Всверливающиеся в душу глаза-блюдца. Так выглядела бы Геля, если бы много лет терпела лишения, жестоко недоедая. Или страдая от изнуряющей болезни… Вместо роскошной пшеничной гривы до пояса с её головы свисали унылые, безжизненные, наполовину седые пряди. Но, если вглядеться, можно было увидеть, что её лицо ещё не тронули глубокие морщины. Она преждевременно увяла, однако её глаза не потеряли искорки ласкового света, который Рина всегда видела во взгляде Гели. Но у этой женщины нежность переплеталась с тоской. Это была Геля. Но Геля, пережившая нечто чудовищное, измученная до предела. Даже губы истончились, будто хлебнули горя полной ложкой.

И всё-таки эта женщина была красива, но не земной, не полнокровной красотой. В её красоте было что-то жуткое, надломленное, рвущее сердце в клочья. Как тот бокал, сверкающий, будто стеклянный кинжал: и в сердце войдёт, но и сам при этом сломается.

— Ты увидела меня. Ну, ты довольна? — шевельнулись эти горькие, истончённые губы.

Геля и Лина — варианты одного имени. Дрожащие пальцы Рины зависли у лица этой женщины, готовые коснуться щеки, но замешкавшиеся в секунде от…

— Лина… Ты — то, что станет с Гелей в будущем? — слетело с помертвевших губ Рины.

Та качнула головой, горьковато усмехаясь.

— Нет. Всё намного бредовее. По твоему выражению — без бутылки не разберёшься. Кстати…

В костлявой руке Лины блеснула бутылка коньяка и две стопки, бровь приподнялась до боли знакомым, чуть насмешливым движением.

— Анальгетик широкого спектра действия.

Это была она, Геля… Её юмор. Её вскинутая бровь, её усмешка. И вместе с тем — не она.

Жидкость чайного цвета пролилась в пищевод. Закуски не было, Рина сморщилась и занюхала рукавом толстовки.

— Лучше присесть, потому что история будет долгой, — сказала Лина.

Они сели прямо на песок. Несколько мгновений Лина молчала, ловя тоскующими блюдцами глаз лунное отражение. А потом заговорила…

— Жила-была девочка Ангелина. Обычно жила, как все. Родилась у мамы с папой, пошла в детский сад, потом в школу. И вот исполнилось ей девять лет. Однажды на Новый год родители пригласили актёров — Деда Мороза и Снегурочку. Позвали и школьных приятелей Ангелины, чтобы порадовать разом кучу ребятишек. Снежный дед и его внучка водили хороводы с гостями, а Ангелина увидела ещё одного персонажа в странном костюме — чёрном, с капюшоном. Лица под ним не было видно. Он вручил Ангелине воздушный шарик, который тотчас же лопнул, и в руках у девочки оказался свёрнутый в трубочку документ. Он гласил примерно следующее: «Подписывая сию грамоту, я получаю способность, далее именуемую Даром. Дар заключается в возможности одной лишь силой желания и воображения приводить в этот мир всё что угодно, будь то люди, вещи или иные ценности. Иными словами — делать их вещественными, существующими. Соглашаясь получить Дар, я отказываюсь от возможности достигать того же самого обычным способом — то есть, собственными усилиями. Поскольку при обычном способе достижение чего-либо требует затрат времени и сил, при использовании Дара у меня будет отниматься время жизни взамен на каждое желание. Разные желания имеют разную цену. Наиболее дорогие могут стоить мне всей жизни, поэтому я буду пользоваться Даром разумно и осмотрительно. Соглашаясь принять Дар на данных условиях, я понимаю, что они единственно возможные, и других не будет. Подпись: имярек». Персонаж в капюшоне сказал: «Дитя, если ты будешь мудро использовать Дар, ты сможешь стать великим творцом жизни и судьбы. Ты сможешь менять реальность, как тебе угодно. Это твой шанс!» Уж не знаю, кто это был — ангел или демон… Но уж точно не человек. Разве не демоническое коварство — ставить перед таким соблазном маленького неразумного ребёнка, которым я тогда была?

Я согласилась и поставила подпись… Нет, не кровью, а обычной ручкой, которую мне тут же протянули. Незнакомец в капюшоне объяснил мне некоторые правила и особенности пользования Даром. Он сказал, что есть три уровня его применения: «понарошку», «почти по-настоящему» и «совсем по-настоящему». Последнее — наиболее дорогая опция, выбирать которую нужно, только хорошенько подумав. Он дал мне отрывной календарь и сказал, что его страницы — это условные деньги, которыми я буду расплачиваться за пользование Даром. Сказал последнее слово — и как не было его. Исчез…

Шанс использовать Дар представился мне весьма скоро. Я просила у родителей собаку, а они не соглашались. Говорили, что когда я наиграюсь, заботы о ней лягут на них. Я плакала, убеждала, что всё будет не так, но мне сказали: «Это ты сейчас клятвенно обещаешь. А как дойдёт до дела — всё окажется не так-то просто, как ты думала». Тогда я придумала себе питомца… Сделала его на уровне «понарошку». Его видела только я, он питался мной же созданным кормом, а окружающие думали, что я… фантазирую. Ну, как это бывает с детьми — они порой придумывают себе вымышленных друзей. Но в моём случае это был не просто вымышленный друг. Я перевела его на уровень «совсем по-настоящему», и ему уже потребовался реальный корм и уход. Родители были очень недовольны тем, что я поступила им наперекор, но я доказывала, что справляюсь. Гуляла, мыла, кормила, играла. Вскоре и мать с отцом полюбили Джека. В общем, история с собакой кончилась хорошо.

Потом случилась история посерьёзнее. У отца появилась другая женщина, он вздумал уйти к ней. Мама очень страдала, даже заболела, но отца это не останавливало. Мне тоже было очень горько и обидно: папа нас предал. И тогда я создала мужчину, который должен был соблазнить любовницу отца, а потом исчезнуть. Это называлось «почти по-настоящему». То есть, временно. Это был шикарный мужик — красавец, да ещё и весьма состоятельный. Задача у него была только одна: вскружить голову этой даме. И он с ней справился как нельзя лучше и в кратчайшие сроки. Потом он пропал, но дело было сделано, отец не простил любовнице измены и вернулся к нам — виноватый, как побитый пёс. Вымаливал прощение на коленях. Мама, конечно, не знала, что всё это — моих рук дело. Никто не знал. Был риск, что она не простит отца и не примет назад. Но она приняла. Через пару лет у них даже родился мой младший брат.

В семнадцать лет мой брат связался с плохой компанией, угнал машину, и его арестовали. Я сделала так, что на его месте оказался созданный мной парень: и его отпечатки на руле, и даже на записи видеокамеры был он, а не мой брат. Конечно, это был тоже временный чувак. Брата отпустили, а чувак исчез после окончания следствия и суда. Разумеется, у него была фейковая биография, но Дар работал качественно, даже правоохранительные органы не могли придраться. Да они и не стремились особо: доказательства вины очевидны, чего ещё надо? Слишком дотошных ребят там не нашлось. Потом его искали как сбежавшего преступника. Конечно, не нашли.

Если ты думаешь, что вся эта история моего брата сильно вразумила, то нет. Не особенно. За решётку он больше, правда, не попадал, зато некрасиво поступал с девушками. Мне пришлось признать, что мой брат — обыкновенный мудак. Сейчас он женат, но жена страдает от его походов налево и любви к выпивке. Иногда я думаю: может, было бы лучше, если бы он сел тогда, в юности? И не нужно было спасать его безответственную задницу? Я не могу ответить себе на этот вопрос. Мне просто было жалко его тогда. Брат всё-таки. И тюрьма — не самое лучшее место. Попадёшь туда — и вся жизнь наперекосяк. Поэтому — не знаю, не знаю… Сложно всё это.

А моя собственная жизнь… Помнишь, что было в этом договоре? Если я пользуюсь Даром, обычным способом я ничего добиться не смогу в жизни. Или — или. До появления этого парня в капюшоне я неплохо училась, а потом всё пошло наперекосяк. Я пыталась, боролась. Решила: к чёрту Дар, я сама. Но не тут-то было. В итоге даже в больницу загремела с нервным срывом, вот только оценок моих это не исправило. Слишком поздно я поняла, в какую лужу села с этим Даром, но назад уже не повернуть.

Выхода не было. И я «сделала» себе и оценки, и реальные знания на самом серьёзном и дорогом уровне — «по-настоящему», потому что это, блин, никакая не фантазия, это моя жизнь, и она катилась куда-то… не туда. Со стороны это выглядело чудом. Вчерашняя двоечница и тупица вдруг выбилась в отличницы. Так было до самого окончания учёбы.

Потом начались проблемы с работой. Никто не хотел меня брать. Я ходила по собеседованиям, но отовсюду сыпались отказы. Глухо. Я не могла сидеть на шее у родителей бесконечно, нужно было хоть какой-то собственный доход заполучить. Под конец мне даже интересно стало: ну неужели совсем-совсем ничего не получится, и без Дара я — полный ноль? Пошла устраиваться уборщицей. Не взяли… Я на всякий случай даже в несколько мест сходила, где требовался неквалифицированный труд. Если быть точной — в двадцать девять. Но я была как будто проклятая или прокажённая… Всюду — неудачи. Тупик. Я билась головой о какую-то стену.

Снова пришлось воспользоваться Даром. Мне всегда нравилась идея учить детей чему-нибудь прекрасному. Я вообще люблю детей. Учебное заведение я тоже окончила, соответственно, музыкально-педагогическое. Пустила Дар в ход — и вот я уже преподаватель в музыкальной школе. Не особо хлебное место, бешеных денег не заработаешь, но я, наверно, не смогла бы заниматься делом, к которому у меня не лежит душа, будь оно хоть трижды денежным. Для меня было главным — чувствовать удовлетворение от того, что делаешь.

Я, наверно, не амбициозный и не честолюбивый человек. Я не стремилась войти в элиту общества, стать известной и богатой. Я просто всегда хотела жить и заниматься любимым делом. Быть нужной. Совсем не преступное желание, не так ли?

Я успела тысячу раз раскаяться и проклясть себя за то, что подписала тот договор. Разве не смогла бы я достичь того же самого — но сама, без Дара? Ничего сверхъестественного в том, чтобы самостоятельно оказаться там, где я в итоге оказалась, нет. Но проблема была в том, что меня лишили этого обычного способа. Либо Дар, либо ничего. И за всё приходилось платить листками календаря. Жить-то я хотела реальной жизнью. Поэтому во всём, что касалось моего земного существования, приходилось выбирать самый дорогой уровень — «по-настоящему».

Но самое странное — в договоре ничего не говорилось о том, чем я на самом деле расплачусь за всё это. Время жизни — вроде бы, естественная и логичная плата, мы и в обычном существовании им рассчитываемся за всё. Но что я должна была отдать за саму ВОЗМОЖНОСТЬ менять реальность? Такой ништяк не может быть бесплатным… Душу? Тогдашняя, девятилетняя я не думала о таких вещах. Я ухватилась за это, как за волшебство, сказку, прекрасное чудо. Как за соблазнительную конфетку… Маленькая была и глупая.

И вот — Дар стал моей кислородной маской. Моим костылём. Без него я лежала бы и задыхалась. Я не могла сдвинуться с места без него. Какие-то мелочи, конечно, получались. Что-то пустяковое. Но серьёзные, судьбоносные вещи, от которых зависела моя жизнь и её качество — нет.

Любовь и семья… Ясно было, что и за это придётся платить. Или довольствоваться одиночеством. Но я всё же предприняла отчаянную попытку найти своё счастье. Казалось бы, уже миллион раз я убедилась, что в договоре нет лазеек, нет «багов», что всё работает чётко и неумолимо, но безумная надежда ещё теплилась.

Я влюбилась в девушку… Но она поступила со мной некрасиво. Примерно, как мой брат. И родителям не нужна была дочь-«извращенка». Так они называли влечение к своему полу. Вы с этой нетерпимостью не сталкивались, но в моём мире она существует. В моём мире вообще существует много чего… не очень хорошего. А я ничего не могла с собой поделать. Ни с собой, ни с миром. Без Дара я ничего не могла.

Я уже много потратила листков календаря. Я расходовала их расточительно и щедро. Было ясно: если я «куплю» себе реальное счастье — у меня ничего не останется. Купить-то куплю, но пожить в нём не удастся. Что-то во мне надломилось. Я поняла: всё, конец. Уже ничего не будет. В моей реальной земной жизни — ничего.

Но ведь были более «дешёвые» уровни. На них у меня листков хватало. И я создала прекрасный мир, более светлый и справедливый, лишённый многих недостатков моего мира, а в нём — прекрасную возлюбленную, о которой всегда мечтала. И поселила там с ней улучшенную версию себя — такую, какой я всегда стремилась быть, но у меня не получилось. Для этой пары всё было реально, а я довольствовалась отголосками их счастья. В кои-то веки я потратила эти листочки не на себя. Я сделала всё, чтобы этой паре жилось хорошо. Чтобы мир был к ним добр и щедр. Пусть не совсем реальный мир, но для них-то всё по-настоящему. Сначала я не была уверена, кто они — часть меня или отдельные, независимые создания? Я мыслю за них, или они мыслят сами? Понемногу я убеждалась: они самостоятельны. В том, что ты откликнулась, заговорила со мной, не было моей воли. Эту волю ты изъявила сама.

Это и есть та самая неудобоваримая правда, о которой я говорила. Я — ваш создатель. Ну, или Автор. Твой, Гелин и того мира, в котором вы живёте. Типа «Бог». Не самый лучший, наверно… Но какой уж есть.

Не знаю, как сильно шокирует тебя эта правда. Примешь ли ты её. На самом деле я тоже не знаю, реален ли мир, в котором живу я. И не является ли он чьим-то сном или выдумкой. Какой-нибудь голограммой, иллюзией, симуляцией. Я не знаю, что такое реальность. Я верю только в одно: то, что я ощущаю как реальность — это она и есть. То, что ощущаете вы, есть ваша реальность. Если разобраться, моя реальность не более реальна, чем ваша. Мой мир существует в моём восприятии, ваш — в вашем. Лишь друг для друга они не существуют, вот и всё. Поэтому для вас ничего не изменится после того, что ты сейчас услышала. Ты можешь выкинуть мои слова из головы, как глупый, бредовый сон. Они ни на что не повлияют. Мир не рухнет, не перестанет существовать. Вкус кофе не станет чем-то другим. И вкус табака останется таким же материальным, осязаемым. Море тоже не испарится. Как и твоё творчество. Уж оно-то — точно твоё, а не моё. Я, творец, создала творца. Неплохо, да? Наверно, и моего создателя — того, кто «выдумал» меня — тоже кто-то создал. Этакая бесконечная «матрёшка» из миров и их создателей…

Ну, кроме вас с Гелей, я выстрогала и посыпала живительным порошком ещё до хрена народу, ведь мир нужно было населить кем-то. Они тоже живут, любят, думают, ищут чего-то там. Но это уже детали.

Я не знаю, кто был тот персонаж в капюшоне, который дал мне этот договор о Даре. Да и не хочу знать. Мне уже всё равно. Может, он и сам не знает, кто он. Важно только одно: ваш мир был создан, чтобы вы были в нём счастливы. Это всё, чего я хочу. И я счастлива, видя это. Мне не нужно ваше поклонение и почитание. Никаких алтарей, жертв, молитв. Не бог я никакой, я обычный человек, даже в чём-то ущербный: не могу обходиться без костыля в виде Дара. Нет нужды меня превозносить. Просто живите, любите и делайте то, что служит для приумножения любви и красоты. Это — главный закон. Потому что если вы его нарушите, ваш мир заболеет тем же, чем болен мой мир.

Твои картины, Рина, несут свет этого закона. Все, кто видит их, наполняются им. Это твоя миссия — напоминать людям о свете, о законе любви. Не гордись своей избранностью, гордыня ослепляет и уводит с тропы любви. Она уводит в одиночество, в душевную пустоту и вырождение. Слушай любовь в себе, пусть она станет твоим внутренним камертоном, голосом истины, мерилом жизни, эталоном. Держи свои глаза и сердце распахнутыми и зрячими, способными увидеть любовь.

У меня осталось не так много листков в календаре. Маловато «живительного порошка», да. На одно или два реальных желания. Я хочу сказать — реальных для моего мира. Я пока их не трачу: мало ли… Может, ещё понадобятся для чего-нибудь важного.

Лина замолкла. По-прежнему светила луна, а море с сонным шелестом лизало песок. У Рины было чувство, будто она возвращается из какого-то транса — к реальному миру, к этим волнам и песку… Стоп. А реальны ли они? С ума сойти. Всё это не укладывалось в голове.

Лина могла и правда сойти за сумасшедшую, исполненную бреда величия на тему своей божественности, если бы не те фокусы с несуществующим сайтом, с чтением мыслей, со слышанием без всяких микрофонов и прочих технических средств. Свой ноутбук Рина в приступе паранойи обследовала досконально и не нашла ничегошеньки. Она не пользовалась программами для видеосвязи, они просто не были установлены.

Но самым жутким и впечатляющим было сходство Лины с Гелей. Лина выглядела, как Геля, которая тратила листочки календаря своей жизни, а их становилось всё меньше и меньше… Она выглядела, как Геля, у которой не осталось ничего; как Геля, которая жила отголосками чужого счастья.

Все теории и объяснения разбивались о печальный взгляд этих огромных глаз на измождённом лице, полный мягкой лунной улыбки, ласковый и какой-то запредельный, неземной — взгляд человека (существа?), который уже перешагнул некую грань и одной ногой там, в другом измерении.

Сколько их, этих измерений?..

Рину вдруг бросило в ледяную пропасть ужаса: если это хрупкое создание породило их с Гелей мир, который сейчас смотрел луной с неба и шелестел морем, то что с ним станет, если Лина… Если она… Рина не могла ни выговорить, ни даже подумать это слово. Но его подсказывал сам вид Лины — больной, истаявший, полупрозрачный.

— Ты хочешь спросить, не исчезнет ли ваш мир, когда я умру? — улыбнулась Лина, и около её рта обозначились истощённые складочки. Её череп реально был обтянут практически одной кожей.

Это был не вопрос, а пульсирующий комок ужаса, ледяной и парализующий. Благополучная, спокойная, рациональная часть Рины, готовая верить, что всё это — какой-то бред, что всего этого НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, была им оттеснена и съёжилась в уголке. Её жалкие аргументы не приживались на этой почве — вернее, на этом песке, что раскинулся под Риной и Линой. Чудесном белом песке, который так красиво оттеняет загорелую кожу.

Лина не нуждалась в словах, ей было довольно вскинутого на неё взгляда Рины, полного вышеописанных чувств.

— Я хочу надеяться, что этот мир никуда не денется, даже если меня не станет. Ведь вы стали самостоятельными, обрели свою волю в его рамках… Почему бы и всему миру не стать автономной реальностью, независимой от создателя? Но я ещё подумаю над этим вопросом.

И она посмотрела на Рину с безграничной, неземной, нечеловеческой любовью. В её глазах отражалась луна и безлюдный ночной пляж.

Геля спала, озарённая лучами заходящей луны. В приоткрытое окно врывалось цветочное дыхание сада, роскошные светлые волосы разметались по подушке. От этого прекрасного зрелища у Рины, присевшей на краешек постели, слёзы наворачивались на глаза. Коснувшись её лба губами, Рина тихонько выскользнула из спальни и прошла в мастерскую.

Когда в окна дома заструились рассветные лучи, картина была закончена. Рина написала лицо — лицо Лины. А ещё она добавила кота, который в своё время убаюкивал её мурчанием, прогоняя бессонницу.

Дым от сигариллы летел в открытое окно. Откинувшись в кресле, Рина смотрела в потолок. Всю эту ночь она провела без сна, но физической усталости не чувствовала. Была какая-то светлая опустошённость, лёгкая дрожь нервов и оцепенение. Приятное или жуткое? Скорее, философское.

Она так и не поцеловала Лину. Ни разу, хотя заикалась насчёт «осушить слёзы поцелуями». Трепло. Какое же трепло… Теперь-то, мысленно, она целовала её с головы до ног, но какой Лине в том прок? Слишком поздно. Ей, лежащей на картине, уже всё равно.

На пороге мастерской показалась Геля — в шёлковом пеньюаре, под которым проступали её мягкие, округлые, соблазнительные формы. Она была слегка растрёпанная со сна, милая и очаровательная. Прислонившись к косяку и положив одну руку себе на талию, она проговорила с улыбкой:

— Ну ты даёшь… С утра пораньше — и уже за работой? Кофе будешь?

Рина не искала сознательно в ней черты Лины, та сама смотрела из её облика. У Гели был её голос, её интонации, её взгляд. И любовь в нём… Но более земная, что ли. Впрочем, не менее прекрасная.

— Пожалуй, не откажусь. Кстати, я закончила ЭТУ КАРТИНУ.

«Эта картина»… О, Геля знала, о чём речь. Ещё бы! Рина столько корпела над ней, бросала и возвращалась, а после сеанса работы над этим холстом у неё всегда было такое измученное лицо и далёкие, опустошённые глаза… Брови Гели вскинулись, во взгляде сверкнули радостные искорки.

— Правда? Ну, наконец-то! Слушай, это надо отметить! Кофе я, конечно, сейчас принесу, но и кое-что другое не помешает…

Она упорхнула, а Рина осталась в кресле, слушая звуки утра. Настоящего, реального, осязаемого. Рассвет разгорался, сад благоухал, город просыпался, над заливом кружили чайки. Всё — как всегда. Ничего не изменилось ни на йоту, луна и солнце не упали с неба. Табак имел вкус табака, дым всё так же тепло струился в лёгкие. Кресло было креслом, дом — домом, рододендроны цвели.

— Так, а вот и вино! Ну и кофе тоже. — Геля, неся с собой жизнерадостность, праздник и уютное облако кофейного аромата, лебёдушкой проплыла с подносом.

Она грациозно поставила его на столик и присела у кресла, вскинула на Рину сияющий, улыбчивый взгляд.

— Надеюсь, ты удостоишь меня чести стать первой зрительницей?

На подносе были две белые чашки с кофе и два бокала, наполненные рубиново-красным вином. Один Геля протянула Рине, второй взяла себе. Дзинь! Бокал звякнул о бокал, и чувственные губы Гели прильнули к краю сосуда, выпивая хмельную влагу. Рина едва притронулась.

Рука Гели дрогнула и поставила бокал — двойник того, нарисованного: она увидела картину. Рина жадно, с бешено бьющимся сердцем следила за ней. Родные глаза наполнялись слезами, приоткрытые губы задрожали.

— Как называется эта картина? — спросила Геля глуховато.

— «Сон», — ответила Рина, пронзённая этими светлыми слезами насквозь, будто копьём из солнечного луча.

Геля подошла поближе, не сводя влажных глаз с холста. Несколько мгновений она смотрела на него с горьковатой улыбкой.

— Эта женщина не просто спит. Она умирает. Это её последние вздохи.

— Тш-ш… Давай-ка выпьем кофе, детка. — Обняв Гелю за плечи, Рина усадила её в кресло, а сама присела рядом — они поменялись местами.

Сделав пару глотков, Геля смахнула слёзы.

— Прости, Рин… Сама не знаю, чего я так расчувствовалась, — сказала она с виноватой улыбкой. — Просто это так… — Она бросила робкий взгляд в сторону картины. — Так пронзительно. Мне показалось, будто это я там умираю. Это потрясающе, Рин! Это шедевр. Я тобой горжусь!

Вскоре состоялась пятая выставка Рины. Главной картиной в ней был, конечно, «Сон». Люди смотрели на неё, погружаясь в потрясённое молчание, иные отходили в сторону с мокрыми глазами. Всех, абсолютно всех зрителей постигала такая реакция на увиденное. Казалось бы — что такого? Ну, женщина, ну, спит на диване с котом. Бокал на столике, луч света сквозь щель в занавесках. А на полу — листочек отрывного календаря… На стене — сам календарь, уже пустой.

— Я горжусь тобой, — ещё раз шепнула Геля, просовывая руку под локоть Рины.

Никто не смотрел на них косо. Все знали, что это — супруга известной художницы, главной виновницы этого торжества.

Лина приоткрыла глаза. Кот мурчал, и её костлявые пальцы шевельнулись, погладили, зарылись в тёплый мех. На столике стоял бокал с остатками вина, озарённый лучом света из щели в занавесках. Но была ещё одна деталь, которую не отражала картина Рины — ноутбук с неотправленным сообщением на голубом фоне. Крупные буквы гласили: «Бессонница». В адресной строке браузера зияла пустота.

«Ты не прочтёшь это никогда, Рина. Сама не знаю, зачем я это пишу. Ты спросила, что будет с твоим миром, если меня не станет. Я сказала тебе, что я надеюсь… Ну, и так далее. Но на самом деле я тупо не знаю.

Возможно, подписав ту бумагу в девять лет, я сделала очень большую ошибку, которая перевернула всё. Возможно, вся моя жизнь после этого была одной сплошной чередой ошибок. Но ты, Рина, ты — не ошибка. И я не могу тебя перечеркнуть. Мне позволили поиграть в бога… Скорее всего, бог из меня вышел хреновый. Но ты — единственное моё творение, за которое мне абсолютно точно не стыдно. Поэтому, возможно, игра и стоила свеч. И всё было не зря.

Я трачу свои последние листки на то, чтобы твой мир стал настоящим. Вернее, чтобы он ТОЧНО стал таким. Чтобы вы с Гелей жили дальше и были счастливы независимо от того, существую я или нет. Я перевожу ваш мир на уровень „всё по-настоящему“.

И ещё: я чувствовала твои поцелуи. Не наговаривай на себя, ты не трепло. Я чувствовала, как ты баюкаешь меня в объятиях, стремясь вернуть хоть крупицу той любви, что я вложила, создавая тебя и твой мир. Я ценю это. Ты, потрясённая и ошарашенная, путаясь в догадках и страхах, барахтаясь в собственном перевёрнутом с ног на голову мироощущении, всё же нащупала единственно верное. Единственное, что имеет значение: любовь.

Ну, вот и всё. Живи и люби».

Кот шевельнулся и повернул голову: они с Линой в комнате были не одни. Прищуренные глаза животного смотрели на фигуру в капюшоне, под которым распахнулась пристальная, разумная чернота.

— И?.. — двинулись бескровные губы Лины.

Фигура подошла и склонилась над ней.

— Уважаемый соискатель, ваш проект был высоко оценен Комиссией, — прогудел из черноты под капюшоном гулкий голос. — Есть небольшие недочёты, но все они не критичны и легко устранимы, а в целом ваш проект вполне жизнеспособен и имеет ряд достоинств. Я вас поздравляю.

Сил подняться у Лины уже не было. Она лишь немного оторвала голову от подушки и прохрипела:

— Какой ещё… проект?

— Не беспокойтесь. Вы сразу всё вспомните, как только покинете эту смертную физическую оболочку. Это было обязательным условием для подтверждения высокой квалификации — творить в стеснённых обстоятельствах маленькой и хрупкой человеческой жизни, имея ограниченные ресурсы, не помня ни о себе, ни о своём предназначении совершенно ничего и будучи скованным человеческими страстями, слабостями и сомнениями. Справляются лишь немногие — такие-то нам и нужны. А Дар — это, как вы уже догадались, ваш рабочий инструмент, который был выдан вам с некоторыми ограничительными установками, что вполне целесообразно, ведь это был тестовый проект. После утверждения в должности ваши возможности будут, разумеется, расширены. — В голосе из безликой черноты слышалась улыбка. — Поздравляю, вы приглашены к сотрудничеству — пока в качестве рядового специалиста в район Кассиопеи. Но перспективы роста весьма многообещающие: уже через шестьсот-семьсот тысяч больших световых периодов можно стать начальником отдела, а потом дорасти и до руководителя галактического уровня. Уровни галактических скоплений и сверхскоплений — серьёзные карьерные высоты, но и до них реально добраться. Всё будет зависеть от того, как вы себя проявите. Ну что ж… Нам пора. У нас с вами впереди очень много интересной творческой работы.

— Звучит весьма заманчиво, — осенним шелестом слетело с губ Лины. — Спасибо, что не задали вопрос: «Кем вы себя видите через миллион лет?»

Фигура усмехнулась пустотой под капюшоном и, неслышно ступая, подошла к ноутбуку. Обтянутый чёрной перчаткой палец нажал на клавишу, и экран с неотправленным письмом погас.

Тщедушная грудь женщины на диване перестала вздыматься, на лице застыл неземной покой. Покинув остывающее тело, кот выскочил из дома.

Дед Мороз и Снегурочка водили с детьми хоровод вокруг статной, богато наряженной ёлки в просторной гостиной с настоящим камином и высоким потолком. Маленькая Ника, соблазнённая блюдом с пирожными, отделилась от всеобщей кутерьмы и потянулась к самому красивому из них.

В углу комнаты, озарённом голубоватым холодным светом из окна, стояла фигура в капюшоне с жуткой пустотой вместо лица. Девочка застыла в испуге, а сибирский кот Барсик вдруг оскалился и зашипел на незнакомца.

Ника стояла столбом. Жуткий гость поднял руку к виску и сделал движение наподобие салюта. Он ничего не говорил, даже нельзя было сказать, куда он смотрит — ведь глаз у него не существовало… Он просто «отдал честь», и всё.

— Рина!

Забыв о пирожных, Ника бросилась во двор, на мороз, в чём была — в нарядном платье с оборками и шёлковыми бантиками. Она бежала к фигуре в чёрном брючном костюме и белой рубашке. Зима была не слишком снежная, тонкое белое покрывало сахарно искрилось в свете праздничных огней. Чёрные лакированные туфли спасительной фигуры поскрипывали по нему, переминаясь. Рина курила сигариллу, чтобы не дымить в доме, где много детей.

— Рина, там дядька! — выдохнула Ника, цепляясь за чёрные брюки.

Её подхватили сильные руки, пронзительно-светлые серые глаза посмотрели встревоженно и заботливо.

— Ты чего раздетая выскочила, а? Замёрзнешь же! — Губы Рины пахли табаком, когда она поцеловала девочку в нос. — Что за дядька?

— Страшный такой, без лица! В капюшоне! — сообщила Ника.

Рина изменилась в лице. Её брови сурово сдвинулись.

— Ты ничего от него не брала, детка? — спросила она. — Никакого… шарика? Или бумажки?

Девочка отрицательно замотала головой.

— Нет! Никакой бумажки я не видела. Он просто сделал вот так! — И Ника повторила жест у виска. — А Барсюня на него та-а-ак зашипел! — добавила она. И изобразила кошачье шипение весьма правдоподобно.

Через несколько секунд их охватило тепло гостиной, пропитанной мандариновым новогодним духом. Ника, цепляясь руками и ногами, висела на Рине, как обезьянка. Жуткий призрак исчез, а Барсик воровал оставленную без присмотра нарезку из ветчины.

— Барся! Мало тебя кормят, что ли?! — крикнула ему Геля — ослепительно красивая, в чёрном вечернем платье с открытыми плечами и сверкающем колье. Увидев Рину с Никой на руках, она засияла улыбкой.

Добрый дух праздника мерцал в её глазах, игравших бликами от разноцветных гирлянд, успокоительный, уютный, любящий. Ничего плохого не могло случиться в доме, озарённом этими глазами. Никакой беды не могло приключиться с людьми, на которых падал их путеводный свет. В ней жила Лина, но как дух, как светлая искорка, как созидательное начало. Понимала ли она, кого Рина написала на той картине? Они никогда об этом не говорили, никогда не упоминали имя Лины. Но порой Рине чудилась в глазах Гели затаённая грусть некого знания, и в эти мгновения она до дрожи становилась похожей на Лину — внутренне.

Кот пушистой молнией скрылся из гостиной с ломтиком ветчины в зубах. Свет любви — это, конечно, прекрасное топливо для души, но и физическую оболочку следовало подпитывать.

— Всё хорошо, малышка, — сказала Рина и ещё раз поцеловала дочку. — Просто никогда ничего не бери у незнакомцев, вот и всё.

Стену украшал оригинал «Сна». Копии, выполненные автором собственноручно, висели в музеях. Хвостатый любитель ветчины был похож на кота с картины до последнего волоска мохнатой шубы.

24–26 сентября 2019