Дар любви

Что его убили, люди Челиса не поверят: народ опытный и знают, с кем имеют дело. Зато они уверены, что сбили противника с дороги. Собственно, так оно и есть, Грац не захотел серьезной драки со смертями и увечьями и с дороги был сбит. Но это ничуть не помешает ему поспеть в город к сроку и вытряхнуть Челиса из штанов.

Убедившись, что погони нет, Грац остановился и прислушался. Простой человек своими беспомощными ушами может разобрать разве что звук голосов, пение птиц по соседству и гул ветра в вершинах сосен. Маг способен видеть, слышать и обонять за десятки верст, ему доступны кровожадные мысли росомахи и бесшумное дыхание рыси, скрадывающей добычу, чародей знает, где противник устроил на него засаду и что булькает в котле у трактирщика, ожидающего под вечер усталых гостей. Но, ощупывая магией окружающий мир, колдун выдает сам себя, поскольку соперники слышат его волшбу и знают, где он и чем занимается.

Есть еще один способ слушать, доступный знахаркам, травницам и лучшим из следопытов. У этих людей нет собственной колдовской силы, но чужое волшебство они чувствуют. Им знакома магия скал, текучих и стоячих вод, хитрости мелкого лесного народа. Боевые маги относятся к такому чародейству с презрением, а зря, потому что, когда надо остаться незамеченным, лучше нет тихих умений бывалых людей.

Смазанные картины, смутные звуки и запахи, неявный вкус горячего хлеба, что достает из печи хозяйка, живущая в лесной деревушке…

Запах и вкус хлеба самый желанный и манящий, но в деревеньку заходить не стоит, над домами серебристой паутиной мерцает облако волшбы. Скорей всего там живет безобидная ведунья, которой досталась щепоть силы, но не исключено, что под паутинкой Челне прячет один из своих сюрпризов.

Деревню лучше обойти стороной, и если там впрямь знахарка, пользующая односельчан от почечуя и грыжи, то пусть она живет, не догадываясь, какие силы бродят за околицей.

Дорогу Грац выбрал самую прямую, хотя и самую неудобную. Топкое низовое болото, затем небольшой крюк, чтобы обойти лесную деревеньку — на этом пути его никто не ждет. Дальше хожеными тропами к пригородным селам, где привычно не обращают внимания на одинокого путника. В город он поспеет как раз к столетнему юбилею, в день, когда никто не может нападать ни на кого. Будь иначе, магические схватки разнесли бы город вместе с его источником. А пока источник закрыт, Челне со своей дружиной контролирует окрестности, стараясь сбить соперников на дальних подходах. Кое-кого он разгромил, Грац слышал отголоски сражений. Вот пусть и бьет дуралеев, дело полезное, а Грац появится под стенами, когда драки будут запрещены и ворота распахнуты.

Для волшебника пройти через топь не составляет никакого труда. Скользи над хлябью наподобие водомерки и радуйся жизни. Мага даже комары не кусают. Но если с легкостью чудесным образом перепорхнуть преграду, на той стороне уже будут ждать, и не случайный отряд, высланный на разведку, а серьезный противник, от которого так просто не отвяжешься.

Грац перевязал поудобнее котомку и, отмахиваясь от слепней, направился в сторону топи, которую предстояло переходить, как всякому пешему путнику.

Воздух гудел и звенел кровососами: слепни и мухи-жигалки облаком клубились над головой. Ближе к вечеру их должны сменить комары, что, впрочем, ничуть не лучше. Под ногами все ощутимее хлюпало, идти приходилось враскорячку, отставив в сторону палку с рогулькой на конце, чтобы не так проваливалась в ненадежную почву. Палка была самая обычная, выломанная здесь же, в лесу. С волшебными посохами маги ходят только в сказках и на подмостках театра.

С помощью магии топь можно преодолеть за час, опытный следопыт прошел бы гиблое место часов за шесть, а горожанин, даже самый тренированный, вовсе никуда бы не доспел, кроме как в илистую ямину, над которой после такового случая начнет мерцать ночами голубой огонек неприкаянной души.

Грац выбрался из болотного царства целым, хотя и потратил чуть не весь день. На первом же сухом пригорке устроился на ночевку, измученный, но счастливый, как любят говорить сказители. Завтрашний день он потратит на то, чтобы обойти деревеньку, мерцающую невнятным колдовством, а послезавтра окажется у городских ворот как раз к тому времени, когда наступит мир и уже никто не сможет ни на кого нападать. Интересно, кто-нибудь еще сумеет дойти к цели и предъявить права на источник?

Ночь выдалась не самая удачная. Казалось бы, комары — какая мелочь! — щелчок пальцами, и они ринутся врассыпную. Но Грац знал, что его недруг непрерывно обводит окрестности магическим взором и легко заметит даже самый крохотный огонек волшебства. Грац одну задругой жег ароматические палочки, которые якобы отпугивают летающих вампирчиков, но, кажется, пахучий дым только привлекал кровососов.

Утром долго плескался в ручье — противника может насторожить не только запах колдовства, но и тухлая вонь низового болота. Изрядно замерз, но и посвежел тоже. Натянул мокрую выполосканную рубаху и отправился в путь.

Идти было легко и приятно: сосновый бор, земля пружинит под ногами, на полянах вызрела земляника, черника еще сизая, но много ее будет — не обобрать.

И в этом благословенном краю, где все дышало покоем и безопасностью, Грац налетел на человека. Если бы это был солдат, охотник, даже грибник, Грац учуял бы его издали. Таких выдает настороженное внимание, старательная оглядка. Девок, вышедших в лес, за версту слышно по ауканью, разговорам и пересмехам. А эта была одна, без подруг, кто только отпустил ее в лес одинешеньку. Она никого не высматривала, ничего не боялась, она просто собирала землянику, сама почти не отличаясь от ягод, хвои и снующих повсюду муравьев. Заметить такую ягодницу невозможно, если, конечно, не знать, кого ищешь. Ходит она внаклоночку, тишком да молчком, складывает ягоду в берестяную набирку, а иную и в рот кинет.

В общем, сколько ни слушал Грац лесную тишину, а девушку прозевал, она его первой заметила.

Громкое «Ой!» разрушило безлюдную идиллию. Грац разом увидел девушку, пока еще не испуганную, а скорей удивленную, и как холодом его продрало, что он так бездарно себя обнаружил. А что делать? — не убивать же ее теперь…

Должно быть, девушка тоже умела слушать тишину и понимать несказанное, потому что едва мелькнуло на задворках сознания нелепое слово «убивать», как девушка побледнела и попятилась, прикрываясь берестянкой.

— Осторожнее! — крикнул Грац, но неловкий окрик только ухудшил дело. Будь ты в лесу хоть трижды свой, а взадпятки ходить не след, так только лешему можно. Нога провалилась в какую-то рытвину или нору, и девчонка упала, ойкнув на этот раз не от испуга или неожиданности, а от боли.

— Да что ж ты так! — В новом выкрике не было и намека на угрозу, так что девчонка не испугалась, даже когда Грац, оказавшись рядом, начал ощупывать пострадавшую ногу. Пальцы волшебника сродни пальцам врача, это немедленно чувствует всякий и не пытается биться, причиняя себе вред.

— Легко отделалась. Кость цела, вывиха нет, а это через пару дней пройдет, как новенькая будешь.

— К вечеру пройдет. Наша ушибы всякие мигом вылечивает.

— Это травница ваша?

— Да не Ваша, а Наша! Зовут ее так: баба Наша. Лекарка она, каких поискать.

— А ты у нее в ученицах?

— У нее полдеревни в ученицах. Которые девки при родителях живут, они — как захотят, а подкидыши — все до одной.

— И много у вас в деревне подкидышей бывает?

— Так это не в деревне!.. Наша в город ходит и из приюта девочек забирает, все одно они там что мухи по осени мрут. А у Наши еще ни одна не померла.

— Мальчиков чего же не берет?

— Так она не умеет с мальчишками возиться. Мальчишки знаете какие?

— Да уж знаю, приходилось встречаться. Но сейчас давай подумаем о тебе. Идти сможешь?

— Маленько смогу.

— Тогда так… Держи палку… цепляйся мне за плечо и медлененько вставай. Далеко до твоей деревни?

— Туточки она. На здоровых ногах духом бы домчали. А так час кандыбать придется. Но все равно я удачно кувырнулась, ягодки ни одной не просыпала. А ногу Наша выправит, у нее это быстро.

— Тебя-то как зовут? — спросил Грац, стараясь приноровить шаг к судорожным переступим пострадавшей. Теплый бок девушки касался его бока, и это волновало Граца. Очень некстати волновало, потому что сейчас все мысли должны быть сосредоточены на предстоящей борьбе за источник. Раз в сто лет фонтан, исправно поивший жителей города, превращался в источник магической силы, и чародей, первым коснувшийся воды, обретал невиданную мощь. Рассказывали, что, если первым оказывался рядовой человек или волшебник из тех, кто поплоше, он сгорал, едва обмочив пальцы. Откуда взялся такой анекдот, никто не мог сказать, летописи источника насчитывали две тысячи лет и поименно называли всех счастливчиков. Сгоревших среди них не было. Зато в хрониках подробно описывались попытки колдунов и владык всех мастей заранее захватить источник, скрыв его от мира. Вокруг фонтана строились стены и базилики, выставлялась бессонная стража, но ничего хорошего из этого не получалось… хорошего для тех, кто пытался захапать источник силы в личное свое владение.

За две тысячи лет родилось предание, императив, диктующий, что можно и что нельзя делать возле источника. В течение всех ста лет по всему городу были запрещены магические поединки. Явившийся колдун должен был жить частной жизнью и никому своими волхвованиями не вредить. Дуэлянтам и малефикам источник мстил жестоко, напрочь лишая их волшебных умений. Постепенно добрая традиция выбирать для сражений пустынные места распространилась и на прочие города, так что истории о том, как бились чародеи с волхвами, оставляя от поселений дымящиеся развалины, отошли в предание. Зато можно было, засев в городе, выставить на дальних подходах обученные заставы и не пускать соперников не только к источнику, но и в город вообще. Кто первый в городе обоснуется, тот и король на горе. Жаль, что от долгого неупотребления сила волшебника гаснет, так что, если бы Грац, не устраивая магических драк, сумел бы в город проникнуть, он и впрямь в нужный день легко бы вытряхнул Челиса из штанов, ведь Челис караулит источник с лишком двадцать лет и изрядно ослабел за это время. Ничего не скажешь, сила и слабость всегда идут рука об руку, примерно так же, как Грац со своей спутницей.

Они прошли уже изрядное расстояние, когда девушка неожиданно ответила:

— Даной меня зовут.

Грац искоса глянул на профиль девушки. «Эх, Дана, Дана, кому-то ты будешь дана?» Девчонка была хороша настоящей живой красотой, что затмевает ухищрения куафёров и модисток. Не было в ней ни малейшего признака жеманства, что сплошь и рядом встречается даже у деревенских девушек. Лицо сосредоточенное, прядка русых волос выбилась из-под платка. На верхней губе выступили бисеринки пота. Еще бы! — на ногу, поди, и не ступить. Но терпит, не жалуется. Взять бы ее сейчас на руки, взлететь к небу и в три минуты доставить к бабке: «Лечи, раз умеешь!» Но с мечтой об источнике тогда придется распрощаться. Челис немедленно услышит отзвук волшбы, и через пару минут здесь уже будут его головорезы. Сам Грац, конечно, отобьется, хотя и к городу выйти не получится, а деревеньку городские вояки спалят, тут можно и к бабке Наше не ходить.

— Очень больно, Дана?

— Больно. — Дана виновато улыбнулась. — Но мы уже пришли. Вон избы видать…

Меньше всего Грацу хотелось показываться на глаза бабке Наше. Слабосильная старуха не сможет причинить ему никакого вреда, но, даже того не желая, она выдаст гостя Челису. Знахарка не сумеет скрыть свои мысли, ее малых сил недостанет на такое, и Челис услышит и все поймет.

— Знаешь, — сказал Грац, — мне нельзя в деревню. Ты не обижайся, но одна дойти сумеешь?

— Конечно, дойду. И обижаться не стану, что же, я дурней кошки? Я сразу поняла, что ты из города бежишь. Там сейчас нельзя быть тому, в ком знахарский дар таится. Большие колдуны соперников боятся и всех бьют, кто под руку попадется. А у тебя пальцы лекарские, я это сразу почувствовала, как ты больного места коснулся. Наша тебя похитрей будет, но и тебе в городе опасно.

Грац чуть не рассмеялся. Вот оно как: из боевых магов попал в знахари. Попроще, чем бабка Наша, но тоже подходяще.

— Мы вот что сделаем, — решительно произнесла Дана, и Грацу как теплой волной прошлось от этого «мы». — Ты в сенном сарае спрячешься, вот в этом, там никто искать не станет, а я сначала к Наше, а потом живой ногой к тебе. Поесть притащу, а то ты, поди, в лесу оголодавши.

— Куда ты живой ногой? Нога у тебя больная, да еще и натруженная. На нее тебе неделю ступить нельзя будет.

— Наша вылечит. Знаешь, как она говорит: «К вечеру козой скакать станешь».

Столько было убежденности в этих словах, что Грац поверил: вылечит. Только представить Дану прыгающей на манер козы никак не удавалось.

Сенокос не закончен, но сарай уже под завязку набит благоуханным сеном. В ближайшие недели сюда и впрямь никто не сунется. Грац устроился поудобнее, через щель в дощатой стене наблюдая, как Дана, опираясь на палку, уходит к деревне.

По совести говоря, сейчас следовало бы скоренько уйти, засветло пробраться мимо деревни, чтобы к утру быть у городских ворот, которые в эту пору и на ночь не запираются. Но как раз по совести-то уйти и не удавалось. Представил, как Дана возвращается с корзинкой какой-нибудь снеди, а Граца нет, — и на душе стало тоскливо.

Сидел, утешаясь мыслью, что в таком раздрае чувств в поход лучше не выходить: заметят, догадаются и переймут. А время?.. Если ночью поторопиться, можно успеть. К тому же и есть хочется не на шутку: скоро третьи сутки пойдут, как голодным приходится брести.

Грац усмехнулся: и что для тебя важнее — Дану не огорчить или чтобы она блинков масляных приволокла?

Дана объявилась часа через два — срок явно недостаточный, чтобы вылечить больную ногу. Хотя и козой она не прыгала, просто шла по тропке, легко и быстро, как ходят красивые девушки, не испорченные городским воспитанием.

— Уф, а я боялась, что ты уйдешь. Прямо хоть бегом беги. На-ко, вот пирожки с зеленым луком, в эту пору лучше нет. Девчонки пекли, а я у них похозяйничала.

— Шума девчонки не поднимут?

— Я сказала, Наша велела взять.

— А Наша не заругает?

— Нет. Я спросила: можно взять? — и она сказала: «Бери сколько надо».

Грац с сомнением покачал головой. Слишком знающая целительница внушала некоторые подозрения.

Зато пирожки были выше всех похвал, словно не безликие девчонки пекли, а редкостная мастерица.

— Спасибо, — сказал Грац.

Он наклонился, желая поцеловать Дану в щеку, но как-то само собой получилось, что губы его нашли губы девушки.

Дана отшатнулась, совсем немного, и не спрятала лицо, а только прижала ладони к щекам, удивленно и чуть испуганно глядя на Граца. А тот, забыв обо всем, притянул Дану к себе и принялся целовать губы, глаза, пальцы, еще не испорченные тяжкой крестьянской работой.

И только потом, когда не только на сеновале, но и во всем мире сгустилась недолгая тьма, Грац как о чем-то отвлеченном подумал, что сейчас он должен быть далеко отсюда, торопливо пробираться меж сосновых стволов, чтобы к рассвету зачем-то быть в городе и отнять у Челиса право первым погрузить ладони в кипящий источник. Кто знает, быть может, и сейчас не поздно помчаться туда и даже поспеть. Тогда сила Граца увеличится многажды, и можно будет легко разделаться с Челисом, который слишком много о себе мнит. Хотя какая радость сокрушить старика, которого ни разу в жизни не видел? А Дана в эту минуту останется одна, и даже если Грац потом вернется, сейчас она будет совершенно одна. Не обидеть девушку, которая за один день стала дорога ему, — очень важно, а обещанное преданием могущество — к чему оно? Вытряхнуть Челиса из штанов? Пусть его ходит одетый. Собственная сила Граца останется при нем, а лишнего нет и не надо.

Любит жизнь неожиданные каламбуры. Среди чародеев бытует поговорка: «Вытряхнуть соперника из штанов». А сейчас в самом прямом смысле слова без штанов оказался Грац, и очень этим доволен.

— Ты знаешь, — шепотом произнесла Дана, — я, когда тебя первый раз увидела… даже не верится, что это сегодня было, утром… ты со стороны солнца шел, оно у тебя за спиной поднималось. Волосы на солнце огнем полыхали, и весь ты сиял, как солнечный бог, дивный и страшный. А потом, когда ты мне на помощь кинулся, все это исчезло, и ты вдруг стал таким родным! Пока мы по лесу шли, я свою ногу попорченную тысячу раз благословила. Ушел бы ты, и что я тогда?

— Не ушел бы. Даже если бы и пролетел мимо с разбега, все равно вернулся бы. Уж это точно. Мимо судьбы не пробежишь.

— Ты, наверное, будешь смеяться, но вот у нас была воспитанна, Аля, года на три меня старше, она уже давно ушла, так она рассказывала перед уходом, как своего жениха встретила. Только, говорит, увидела, сразу поняла: мой! И другого мне не надо. А у меня все наоборот получается. Как я тебя разглядела, не бога увидела, а человека, так на сердце тепло стало, другого и впрямь мне не нужно, только тебя своим назвать не получается. Ты сильный, у тебя уже сейчас дела мне непонятные, а я, вот она, вся тут. Выходит, не ты мой, а я твоя.

— И другой мне не надо, — подтвердил Грац.

Утром, когда раннее солнце бесцеремонно заглянуло в щели сарая, а Дана наконец уснула, приткнувшись к его боку, издалека донесся неслышимый другим гул. Это взбурлила чудесная влага в источнике, из которого еще вчера хозяйки брали воду для своих кухонь. И торжествующий Челне, ждавший этого момента двадцать лет, погружает ладони в кипящую глубину. Любопытно будет узнать, как станет применять обретенную мощь колдун, умудрившийся сиднем просидеть лучшую пору жизни…

Ответ Грац получил в то же мгновение. Мощный магический посыл пролетел над округой. Челне высматривал соперника, заставившего его изрядно волноваться последнюю неделю.

Грац внутренне напрягся, хотя именно этого и не следовало делать. Того, кто старается спрятаться, легче всего найти.

Дана тоже почувствовала что-то, потому что немедленно открыла глаза и тихо спросила:

— Что ты?

— Ищут, — прошептал Грац. — Уходить надо.

— Я с тобой.

— Ну, куда ты со мной? Наверняка нас поймают и убьют. А один я, возможно, сумею уйти, а потом обязательно вернусь к тебе.

— Да кому тебя надо искать? — Дана обхватила голову Граца, прижала к своей груди. — Ты же ушел из города… Неужто я не знаю, что этот год проклятый? Это любой знает, и горожане, и деревенские. Сегодня волхвы за источник бьются, а обыватели по домам сидят, носа не высовывают. Простым жителям, лавочникам всяким, ничего не будет, их не трогают, а в ком малость понимания есть, те из города бегмя бегут. Знахари, гадатели, звездочеты — им источник не под силу, но под раздачу попасть они могут, вот и разбегаются кто куда, и все-то им кажется, что за ними кто-то охотится. Никто за тобой не гонится, а здесь, и захотели бы, не найдут. Наша деревня потайная.

— Значит, я, по-твоему, звездочет? — усмехнулся Грац. — С бородой, в мантии и колпаке со звездами из золотой бумаги?

Каждой частицей души он чувствовал, как Челис, словно песок в горсти, просеивает окрестности, выискивая его. Уходить поздно; оставалась слабая надежда, что мстительный старикан хоть и расслышит воркотню влюбленных, но не обратит на нее внимания. Очень слабая надежда, эфемерная, как сказал бы гадатель, ученый знахарь или астролог со звездами на колпаке.

— Скажешь тоже… — Дана тихонько рассмеялась. — Уж я-то вижу, ты студент, учишься медицине. Рука у тебя легкая. Выучишься, станешь не лекаришкой каким, а знаменитым доктором. Лечить будешь самых знатных господ. А я, пока ты студент, буду у тебя любовницей. Медикусы обязательно любовниц заводят, чтобы в веселый дом не ходить, они-то знают, какие там болезни процветают. Скоро прославишься, купишь собственный дом, а я буду прислугой и любовницей, если захочешь. А потом ты женишься на самой богатой невесте, приданого получишь целое состояние, и твоя молодая жена прикажет меня прогнать. Видишь, я все про будущее знаю, никакого прорицателя не надо.

— Да уж, предсказательница из тебя — хоть куда. Небось у Наши училась?

— А ты не смейся. Наша — настоящая ведунья, она все на свете может, а я — так, воспитанка, подкидыш. Какой мне еще судьбы нагадывать? Восемнадцать лет скоро, а замуж меня не берут и не возьмут, в деревне и так невест с избытком, каждый год Наша по нескольку девочек из приюта приносит, а городские таких, как я, боятся. Нас в городе ведьминским отродьем кличут. Мне судьба лекаркой быть, травницей в каком-нибудь заброшенном селении. Так я в травницы всегда успею, как ты меня прогонишь, то и пойду людей лечить. А пока выпало мне этакое счастье, я и радуюсь.

— Что ж тебя Наша на ведунью не выучила?

— У меня дара нет. Вот у Люци — дар. Она уже сейчас может что угодно, а станет ведуньей не хуже Наши.

Забавно слушать такие рассуждения. Неведомая Люца, которая сейчас может что угодно, а потом станет сельской ведьмой, какие через три деревни на четвертую встречаются.

— Хорошо ты рассказываешь, век бы слушал. Одно беда, колдун, что в городе засел, не просто бушует, а ищет именно меня. Я ему поперек глотки стоял, вот он меня и ненавидит. А он упрямый, так просто начатого не оставит, тем более что сила источника теперь у него. Смешно — великий чародей, а такой мелочный. Только мне не до смеха. Сам не понимаю, как он меня до сих пор не нашел.

— Так это Наша. Она волшебный туман напускает, чтобы посторонние к нам не забредали. К нам в деревню даже сборщики налогов дороги найти не могут. Вот и ты лесом прошел, в Гнилушу — это болото так называется — вмазался, а деревни не видел. И городской чародей ничего сквозь туман не разглядит — ни деревни, ни тебя.

— Видит он сквозь туман, — безнадежно произнес Грац. — Туман ему, конечно, мешает, но от этого он только сильней злобствует. Он бы уже за вашу деревню принялся, но сначала хочет со мной расправиться. Я ведь не из города бежал, а в город, хотел за источник сразиться, да опоздал. И через туман я тоже вижу, хотя и смутно.

Дана прижала ладонь к губам, словно боялась закричать.

— Это из-за меня ты опоздал? Ой, дура, дура! Что ж мы тут валяемся? Идем к Наше, она поможет.

Ох уж эта Наша, спасительница на все случаи жизни!

— Идем, — согласился Грац. — Надо ее предупредить, какая беда свалилась. Пусть спасает что может.

Грац спешно собрался, хотя что там собирать, котомка осталась неразвязанной. Голому собраться — только подпоясаться. Дане собираться и того быстрей — натянула сарафан и подхватила тряпицу, в которой принесла на сеновал пирожки. Но и этих осмысленных движений хватило, чтобы их учуял Челне. Волна хищной радости донеслась к Грацу — Челне ликовал, обнаружив врага.

— Летит, — вздохнул Грац. — Утл яде л-таки…

— Прямо по воздуху? — ужаснулась Дана.

— А что такого? Дело нехитрое. Ты прежде времени не бойся, прямо с небес он на нас не свалится, а если свалится, то и костей не соберет. Летящего чародея, какая у него сила ни будь, сшибить не трудно. Будь иначе, колдуны только бы и летали. Это он прекрасно понимает, так что опустится в сторонке, а дальше пешочком пойдет. Значит, час-полтора у нас в запасе есть.

Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять: деревня уже предупреждена. На выгоне не было стада, причем, судя по сбитым осекам, угоняли его не в селение, а в лес. Сама деревня как вымерла: ни одного человека, ни единого дымка над трубой, ни одной заполошной курицы или хотя бы собаки. Попрятались все.

— Ну и где твоя Наша живет?

— Так вот ее дом.

Как и полагается, дом ведуньи стоял на отшибе, но вопреки ожиданиям оказался не избушкой, а добротной пятистенкой на высокой подклети, со стеклами в окнах и цегловой трубой. По всему видать, мужики крепко ценили ведунью, умевшую отвадить от деревни мытарей и прочий люд, охочий до мужицкого кармана. А самой Наше без большого дома было не обойтись, если учесть, что меньше двух десятков воспитанок у нее не бывало. Одни вырастали и уходили в жизнь, зато новые прибывали каждый год.

Если приглядеться, вроде курился над крышей дымок, что-то там делалось, никак, по знахарской части.

Дана без стука вошла в дом, Грац ступил следом. Он ожидал, что дом будет полон воспитанниц, но в горнице увидел лишь несколько девушек, про каких говорят: «на выданье». Все сидели за работой — прялки, кросна, пяльцы, — а когда в горнице появился незнакомый мужчина, работа приостановилась, семь пар глаз уставились на Граца. Кто-то смотрел затаенно, сквозь приспущенные ресницы, другие прямо, с вызовом и даже насмешкой. Страшное дело, когда вместе собирается столько молодых девиц, потому, наверное, хозяйка и усадила их утречком на вечернюю работу.

Наша, как и положено хозяйке, возилась в кухонном углу, откуда и появилась, заслышав шум. Грац ожидал увидеть согнутую старуху с остатками пегих волос, морщинистую и беззубую, а увидал крепкую еще женщину, хозяйку, большуху, какой только и под силу командовать девчачьей сворой. Взгляд у Наши был цепкий, хотя никакой особой силы в ней не замечалось. Деревенская знахарка, каких много, ведьма, рачительная к своим и недобрая к пришлым.

— Вот и Дайка объявилась, — приветствовала Наша девушку. — Давай показывай, кого ты в лесу нашла. Я ее в самую глухомань послала, от тутошних беспокойств подальше, а она из лесу во кого привела!

— Тетушка Наша, — перебил Грац, — вижу, что знаете уже про беду, но она страшней, чем кажется. Чародей Челис сюда летит, чтобы всю деревню спалить, головешек не оставить. А силы у него теперь куда как много.

— Знаю, — откликнулась Наша. — Он так на деревню зыркнул — слепой бы услыхал. Я уже малышню по ухоронкам запрятала, мужиков предупредила, чтобы ховались кто куда. А мы тут с девоньками отпор давать станем. Жаль, он под облака взвился, там его не достать. Но ведь он не змея огненная, не начнет деревню с высоты огнем палить. Да и змея тоже на землю садится. Тут его и брать будем.

— Сядет… — многообещающе протянул Грац, хотя и не представлял, как хозяйственная Наша со своими воспитанницами будет брать великого мага. — А не сядет, ему же плохо будет. Допрежь вас он меня раздавить хочет, а таких, как я, с воздуха не берут. Еще вчера я бы его голыми руками скомкал, а теперь у него сила источника, он с одного удара семерых колдунов по ноздри в землю вобьет. Но для этого он на земле стоять должен. Сглупил я, забавно стало, на что он мощь тратить начнет, а оказалось — чтобы мстить за прежние страхи. И ни меня, ни вас он в покое не оставит.

— Нас-то за что? — спросила одна из девушек.

— За туман. Он ваш туман, что над деревней, все эти годы видел. Он даже сквозь него кое-что разбирал, но не мог понять, кто туман напускает и чего ради.

— Так пришел бы и посмотрел. Добрым гостям мы всегда рады. Подучился бы чему у бабы Наши.

— Не мог. Боялся от источника отойти: а ну как кто другой на его месте засядет? Потому и копил злость. За двадцать лет знаешь сколько злости скопить можно? Хотя откуда тебе знать, тебе, поди, и двадцати нет.

— Пятнадцать, — вздохнула разговорчивая.

— Значит, туман ему не понравился? — протянула Наша. — И где, говоришь, он наземь сядет?

— За деревней речка есть и мост, так перед мостом он точно сядет. Понимать должен: дальше по воздуху пути нет. Будь ты хоть какой могучий, а так о землю грянешься, что костей не соберешь.

— Понятненько… Люца, девочка, сходи поглянь, что там за чародей возле моста бродит. Понравится — себе забери, а нет — так ты знаешь, что с ним делать.

Девушка постарше, та, что разглядывала Граца не исподволь, а откровенно, едва ли не с насмешкой, молча поднялась, взяла с лавки полушалок. В отличие от других воспитанниц Люца была одета в модное городское платье с глубоким вырезом, откуда дразнилась крепкая грудь. Тонкая талия, гордая осанка, взгляд ласковых глаз, в котором уже не было насмешки. Руки, не испорченные возней на огороде, лицо с едва приметным загаром, хотя июньское солнце, казалось бы, должно крепко пройтись по девичьей коже. Мягкие губы, чуть припухшие, придают лицу то выражение беззащитности, которое так притягивает мужчин. И если бы не воспоминание, как усмехалась Люца минуту назад, то Грац поверил бы очаровательной маске, что легко и естественно легла на лицо девушки.

«А хороша чертовка», — невольно подумал он.

Раз обнаружив Граца, Челис уже не потерял бы его из виду, поэтому Грац позволил себе глянуть на уходящую Люцу с колдовским прищуром, стараясь понять, что позволяет девушке так разительно меняться за единую минуту. Глянул и тихо охнул от неожиданности.

Не было в старшей воспитанке никакой серьезной силы, да и ни в ком из собравшихся за столом серьезной силы не было, но у Люцы проглядывался редкий и страшный дар, которому никакая сила не нужна. Поименование этого дара самое, казалось бы, доброе — «Дар любви», но нет ничего страшней в женском арсенале. Одного взгляда, единой улыбки такой женщины довольно, чтобы любой мужчина потерял голову. И будь ему хоть четырнадцать лет, хоть девяносто четыре, но он вприпрыжку побежит за предметом своей страсти и будет впустую распаляться воображением и сглатывать слюни, мечтая добиться взаимности. Забудет о семье, делах, долге ради безнадежного влечения к девушке, которая на беду остановила на нем улыбчивый взгляд.

Мудрецы знают, что такая напасть могла бы встречаться чаще, но, как и всякий талант, «Дар любви» нужно выращивать, холить и беречь, а кто станет заниматься этим на свою голову? Иногда в дорогих борделях, под рачительным присмотром энергичной мадам, вырастает прелестное чудовище и, почуяв свою силу, идет мстить мужчинам за их неудержимую похоть. Путь таких красавиц устелен чужими жизнями: разбитые сердца, смертельные поединки, неожиданные самоубийства, яд, удар кинжала, кровь, кровь, кровь и беззащитная улыбка на чуть припухших губах.

Но таковы девушки, прошедшие страшную школу публичного дома. А здесь, под приглядом бабушки Наши, где никто не терпит никакой обиды, где нет горя большего, чем подгоревший пирог с налимьими печенками… хотя и эта беда обходит стороной, ведь, судя по вчерашним пирожкам, есть среди воспитанок такая, что заставит плакать от зависти самого знаменитого кухмейстера.

Значит, мудрая Наша разглядела в подрастающей девчонке зачатки жутковатого дара и неведомо зачем выпестовала его.

— Давайте чай пить, — сказала Наша, — а то сидим, как невесты на смотринах.

Чай был собран во мгновение ока. Пузатый ведёрный самовар, какие называют артельными, начищенный до яростного блеска, тонкие чашки, от старости пожелтевшие, словно кость, расписные вазочки с вареньем, крошечные розеточки, на какую каждый чаевничающий мог положить себе четверть ложечки вареньица. И как вся эта смиренная роскошь могла сохраниться в доме, полном малышни? Без магии, ясно дело, не обошлось.

Чай у Наши был травяной — да и какому быть у травницы?

— Зверобой, — угадал Грац, — а что еще?

Готов был, что Наша уклонится от ответа, но та с готовностью принялась делиться секретом:

— Цветы земляники, почки малины, весенний корешок дикой смородины и непременно листик бадана. У него листья большие, как они осенью отживут и на землю лягут, им надо вылежаться. Их через два года берут, на третий, тогда они в самую пору входят.

Грац кивнул понимающе. Очень хотелось взглянуть магическим взором, что делается у моста, чем кончится встреча великого могущества с великим даром, но Грац понимал — нельзя туда соваться, Люце ничем не поможешь, а погубить девушку можно в два счета.

Странным кажется, что боевой маг, прошедший не одно сражение, спрятался за женскими юбками и сидит тише мыши, но тут уж ничего не поделаешь. Люцу Челис не тронет, проверит издали, что перед ним не колдунья, и бить не станет. Какой ты ни будь развеликий маг, но, если примешься крошить всех налево и направо, очень быстро на нет сойдешь. Деревню сжечь можно, потому как над ней туман колдовской. И если Грац вздумает Люцу своей волшбой прикрывать, то Челис это мигом заметит, и тут уже пощады девушке не будет. Так что пусть идет одна во всеоружии своего дара. А Грац потом, если любовные чары не подействуют, начнет, оставив Дану на попечение тетушки Наши, отступать в сторону болота, уводя противника подальше от деревни и женщины, ставшей за один день родной. Как там Дана болото называла? Гнилуша? Вот в Гнилуше и произойдет последняя битва. Пусть Челне лягушек варит да поглядывает, чтобы в трясине не утопнуть. Грац-то по болотам ходить умеет, а Челне — еще как посмотреть. Вздумает злой колдун повиснуть над топью, это, считай, что на воздух взлетел, тут его и окунуть можно будет. Но, прежде чем дело дойдет до смертельного поединка, Челису придется разминуться с улыбчивой девушкой Людей.

— Варенье бери, — потчевала Наша. — Тут все из лесной ягоды сварено, самое пользительное. Малина, земляника, черница, гоноболь…

— Ежевика еще… — подсказала одна из воспитанниц.

— И ежевика, куда же без нее. А сварено на меду. В деревне пасека есть, мы там медок берем. Но сегодняшнее варенье на диком меду, семь лет выдержано, от него сила прибывает.

Было бы толку от этих прибытков, а то Челне вряд ли заметит, что противник варенье на диком меду травяным чаем захлебывал. Хотя варенье славное, особенно черничное.

К концу подходила третья чашка чая, и варенья были все перепробованы, когда дверь тихонько отворилась, и в избу вошла Люца. Бросила полушалок на сундук, подошла к столу.

— Так и знала, все без меня выдули.

— Осталось на чуток. — Наша налила чаю, маленько подвинулась, чтобы Люце было где сесть. — Таша, голубушка, вздуй самовар заново, нам сегодня много понужнобится.

Таша, та самая, разговорчивая, взяла самовар, унесла в кухонный закут. Слышно было, как она сыплет в самоварное нутро шишки и ставит лучину, как прилаживает жестяную трубу одним концом на самоварную конфорку, другим в круглую печуру, чтобы дым наружу уходил, а не в избу.

«На улицу не пошла, — с теплой усмешкой подумал Грац, — боится рассказ пропустить».

Из-за печи слышалось сопение Таши, раздувавшей огонь в самоваре.

— Люцинька, — раздался ее голосок, — расскажи, что там было.

— Ничего интересного. Старикашка плюгавенький. Увидал меня и давай турусы на колесах подкатывать: я-де — знаменитый волшебник, все на свете могу, хоть бы тебя и королевою поставить.

— А ты?

— Прогнала его, пусть страдает. Куда мне такой — гриб-сморчок; ему, никак, лет шестьдесят будет.

— Больше, — сказал Грац, — ему уже под восемьдесят.

— А он что? — спросила Наша.

— Осерчал, ажно затрясся, я думала, падучая у старичка приключилась. Я, говорит, прямо сейчас пойду и омоложусь, а вернусь уже со сватами. Мне-то что? Иди, омолаживайся, только от меня подальше.

Люца говорила спокойно, и не вязались холодные, ленивые слова с выражением трогательной беззащитности на личике девятнадцатилетней девчушки. Страшная вещь — этакий дар.

— Ты смотри, — предупредил Грац, — он в самом деле могучий чародей и вполне может омолодиться. Лет себе, конечно, не убавит, против закона времени никакая наука не сильна, но осанку выправит, волосы кучерявые на плеши отрастит, зубы новые вставит, брови соболиные.

— И пусть. Все равно он душной, не хочу такого. — Люца безнадежно махнула рукой и уставилась в чашку. — Что за невезение, все женихи как повывелись, один сор остался. А мне уже девятнадцать, засиделась в девках. Вон Данка и не искала никого, а какого себе дролю нашла! Слушай, Дана, может, мне его у тебя увести? Ты молодая, себе нового найдешь, еще и лучше.

Взгляд ласковых глаз остановился на Граце, и того холодом продрало от того теплого взгляда. Грац вслепую нашарил ладонь Даны, и в груди отпустило. Нет уж, Дану свою ни на кого не сменяю…

— Люца, не дури! — прикрикнула Наша. — Я ведь не посмотрю, что ты взрослая девка, задеру подол и отхожу по круглой попке, надолго запомнишь. — Болынуха кивнула в сторону дверей, где за притолоку была заткнута длинная ивовая розга. Вид у нее был грозный, хотя, если приглядеться, можно разобрать, что висит прут исключительно для порядка и от многолетнего неупотребления пересох, и если случится им взмахнуть, то немедленно воспитательный жупел разлетится на куски.

— Уж и пошутить нельзя, — набычилась Люца. — Что же я, совсем дурная, не вижу ничего? А все равно обидно.

— Люцинька, что ты? — Самая младшая из девчонок, которой, по совести, в ухоронке сидеть следовало вместе с малышней, кинулась на шею Люце, принялась гладить, приговаривая: — Ты же у нас самая лучшая, мы все тебя любим, все-все, а баба Наша всех сильней!

— То-то она обещалась прутом выдрать при посторонних, по голому…

— Так это она не всерьез. Ну, скажи, тебе когда-нибудь попадало? Мне — никогда. А ты такая замечательная! Просто ты сейчас устала. Старикашка этот противный приставал, а ты его отшила. Пошли в светелку, полежишь, отдохнешь. Когда самовар закипит, нас позовут. А я тебе песенку спою. Помнишь, я еще малявкой была, ты нам пела:

Люца поднялась и послушно пошла за малолетней подругой.

«А ведь у малявки тоже дар, — подумал Грац, — успокаивать обиженных, утешать плачущих. До чего же светлые девчата собрались вокруг тетушки Наши! Даже в Люце нет зла, хотя все, казалось бы, к тому склоняет».

Следом пришло удивительное понимание, до которого даже знаменитый чародей, повидавший, кажется, все на свете, додуматься не может. Человек влюбленный видит во всем мире только предмет своей страсти, других женщин для него попросту нет. А человек по-настоящему любящий прекраснейшим образом может любоваться другими женщинами и признавать их высокие достоинства, ибо любимая превыше всего, и прочие, как бы хороши они ни были, ей не соперницы. Даже Люца со своим великим даром окажется бессильна. Напугать может, а увести Граца — да ни в жизть!

— Ташинька, самовар без тебя закипит, — сказала Наша. — Сходи за девочками, что им в ухоронке зря сидеть. А вы, девчата, пробегитесь по деревне, скажите мужикам, чтобы из погребов вылезали. Отошла беда.

Через минуту в горнице остались только Наша и Дана с Грацем.

— Что, Даночка? — произнесла бабка Наша. — Ты с ним уходишь?

— Ухожу, — поникнув головой, ответила Дана.

— Что ты словно виноватая? Нашла свою судьбу, так иди. Давай, собирайся, а я покуда с твоим суженым поговорю.

Дана вышла в сени, откуда лесенка вела в верхнюю светелку, где ютились старшие девушки. Грац остался наедине с Нашей.

— Тетушка Наша, — спросил он. — Здесь что же, у каждой девушки чудесный дар?

— Девчонок бездарных не бывает, — со странной усмешкой ответила знахарка. — Главное — увидеть, к чему у девоньки душа лежит, и не затоптать дар, а вырастить, как цветок в саду растим. Есть у меня девочки с зеленой рукой, садовницы, огородницы. Ташенька, болтушка, любую ссору развести может, самых злых врагов помирить. Не вышло бы у Люци с чародеем управиться, я бы вдвоем с Ташей к нему вышла; одна Таша маловата еще. Зика раны умеет заговаривать, кровь остановит, даже если боевая жила перебита. Всякие девчонки у меня есть, а ты пришел и лучшую забираешь. Жалко, но тут не поспоришь, выросла, так должна уйти.

— Мы еще в гости придем, — пообещал Грац. Он порылся в котомке, вытащил ажурный серебряный шарик. — Как нужен буду, шарику шепни, я услышу, прилечу, помогу, чем сумею.

— Спасибо, — поклонилась Наша, — хотя лучше, чтобы не пригодилось.

Наша замолкла. Молчал и Грац. Он хотел спросить, какой же дар у Даны, раз сама хозяйка считает Дану лучшей из девушек, но в то же время совершенно не хотелось этого спрашивать. И Грац спросил не то, о чем думал:

— Как с Люцей быть? Дар любви — это проклятие, а не дар, как она с ним жить будет? Может, не стоило этакое растить?

— Дар любви, говоришь? Нету у Люци такого дара, у нее дар влюбления. Девка большая, самая взрослая из тех, что со мной живет, а ее еще школить и школить, чтобы она своим даром научилась ни себя, ни других не калечить. Научится, я знаю. А настоящий дар любви у твоей Даны. Да ты и сам это поймешь.

— Уже понял.

— Еще не понял. Настоящая любовь у вас впереди.

Дана с узелком в руках появилась в горнице.

— Видишь, — повела рукой Наша. — На сборы три минуты, и всего добра — в платок увязать. У моих невест сундуков с приданым нету.

— И не надо, — сказал Грац, взяв девушку за руку.

— Теперь слушайте, — строго велела Наша. — В город вам идти не с руки, там сейчас неспокойно, но и в болото лезть не след. Пойдете сосняком до Корчи, Дана дорогу знает. На Корче орешник растет, туда по осени отовсюду ходят, а значит, оттуда тропы во все стороны бегут. Выбирайте нужную и идите. А я вас в гости жду через год, с внучонком. Охота на внучонка посмотреть.

— Непременно будем, — кивнул Грац. Он хотел спросить: «Тетушка Наша, а у тебя-то какой дар?» — но промолчал. Зачем спрашивать, и так все ясно. Вместо этого сказал: — Спасибо, тетушка Наша.

— Так и ступайте в добрый час. — Большуха шагнула к дверям. — Счастья вам пожелать? Так оно у вас и так будет полной чашей.