Дар юной княжны

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Сказались ли врожденная воинственность Янековых предков, крестьянская сметливость или желание не отстать от других новичков, но красноармеец Поплавский сдал экзамен по огневой подготовке на "отлично". Иона гордился лучшим учеником и охотно рассказывал всем желающим слушать, что давно не встречал такого талантливого хлопца.

Его новый друг — Яков, с которым они теперь почти не разлучались, так что, с легкой руки Савелия, их стали прозывать Ян-Яки, — ворчливо сетовал Яну:

— Везет тебе, кореш, спасу нет! Я, конечно, не очень верю в твои россказни про замок, про встречи с графами и панами, про девушек-красавиц, но умеешь ты в жизни устраиваться. Думаю, есть в тебе что-то: вон, Иона от тебя без ума, Савелий в миску больше моего накладывает…

— Что ты придумываешь! — возмутился Ян. — Глядел бы лучше в свою миску, чем в чужие. Ты даже не всегда съедаешь то, что тебе дают. Кто вчера просил доесть кулеш, потому что сил больше нет?

— Что поделаешь, друг, мне всегда хочется запихнуть в рот больше, чем я могу прожевать. Сказывается голодное детство бедного сироты!

— Как — сироты? Ты же говорил, что родители живы, а ты просто из дому сбежал.

— Я это говорил? Значит, правда.

— Что правда: первое или второе?

— Ох уж эти мне крестьяне! Нудные скучные люди, до всего им нужно докопаться. Жизнь тебе — не огород, её украшать надо, чтобы жить было интересней.

— Выходит, врать напропалую?

— На себя посмотри! Я, между прочим, и слова не сказал, когда ты тут пел, будто Юлия тебя за плечо, как волчица, грызла!

Ян покраснел.

— Смеешься? Все, больше ничего тебе рассказывать не стану! Слышишь, Яшка, никогда!

— Зря ты на меня сердишься: кто тебя, темного, ещё уму-разуму научит? Ведь если разобраться, в Одессе тебя наколет любой мелкий фраер. Да ты на Привозе и куска мыла не купишь из-за своей жуткой доверчивости. Хочешь, ещё фокус покажу?

Он вытаскивал из кармана старые замусоленные карты, показывал Яну очередной фокус и покатывался со смеху, глядя на его детское изумление.

— Ты шо, никогда не был в цирке? Не видел иллюзиониста? — в свою очередь удивлялся он.

— А кто это?

— О, это такой человек! Мне бы его руки — можно было бы всю жизнь не работать.

— А на что жить?

— Чудак, а я тебе о чем толкую? На эту самую ловкость рук! "С одесского кичмана сбежали два уркана", — напевал Яков. — Видел бы ты, как работает Миша-щипач! Я видел — это симфония! Мы жили с ним на одной улице, и в детстве он был худой, как удочка, Сопливый шкет. А сейчас? Профессор. При часах, брючки отутюжены, шляпа с полями, — все в лучшем виде. Он может стянуть с тебя подштанники, а ты даже не заметишь!

— Выходит, он вор, твой Миша?

— Я же тебе сказал: профессор. Пусть и воровского дела, но у каждого своя работа.

— А мне такая работа не нравится!

— Вот потому Миша кушает в дорогих ресторанах, а ты своей девушке не купишь и стакан семечек!

— Заработаю и куплю!

— Темнота. Чем ты заработаешь? Дрова колоть, ножи точить? Кстати, даже ножи точить и то умение нужно. К нам во двор ходил Степка-точильщик. Как он точил ножи! Симфония.

— Подумаешь, ты-то что умеешь! — с опозданием обиделся Ян.

— Я тоже мало что умею, но я сообразительный. Я вот нашего Голуба послушал и понял: комиссаром быть нетрудно. Главное-хороший голос иметь, чтоб с народом говорить. Из меня выйдет-таки неплохой комиссар.

Яков выдвинул ногу вперед, одной рукой подбоченился, другую вытянул ладонью вверх:

— Товарищи, мировая революция в опасности! Все к оружию!

— Вот я сейчас возьму тебя за задницу да всыплю по первое число, сразу забудешь, как к оружию народ призывать! — донесся из кустов голос Ионы, отдыхавшего после обеда.

"Комиссар" понизил голос.

— Ну как, чувствуешь подъем?

— Вроде, чувствую. Значит, ты решил на всю жизнь стать комиссаром?

— Может, не сразу получится… С грамотой у меня слабовато. Оттого, что я ленивый. Как подумаю: за книжку садиться, всякие задачи-примеры писать, — так желание комиссарить пропадает. Тогда начинаю думать, а не остаться ли мне рядовым красноармейцем? Накормят, напоят, что делать расскажут. А за это иной раз пострелять придется, — вот и все дела!

— Яшка, никогда не пойму, шутишь ты или всерьез говоришь?

— Какая разница? — Яков сладко потянулся. — В каждой шутке, как говорят, есть доля правды. Так и понимай.

— Все равно, я тебя до конца понять не смогу, — признался Ян. — Думать вслед за тобой — мозги испекутся, как в печке. То ты к мировой революции призываешь, то вору завидуешь. Разве революционеры не должны быть честными людьми?

— Ничего ты не понял. Миша — хоть и вор, а человек честный: ему можно было деньги на хранение как в банк отдавать! А что ворует, — так ты рот не разевай!

Ян присвистнул, невольно копируя Яшку.

— Ну ты даешь!

— А что, жизнь такая: будешь слабым — любой тебя схарчит, будешь сильным — сам любого слопаешь.

— Да не хочу я никого лопать! — рассердился Ян.

— Знаю-знаю, для тебя главное — чтобы в брюхе не урчало. Примитивный ты, Поплавский, человек… А вот я хочу многого! К примеру, чего я за большевиками потянулся? Они всем столько обещают! По секрету тебе скажу: даже если половина из этого — брехня, то и от оставшейся половины голова закружится, — как красиво! Я люблю все красивое. "Мир хижинам, война дворцам!" Здорово?

— Значит, дворцы разрушать будут?

— А на кой нам дворцы? У буржуев дворцы были для праздной жизни. По двадцать комнат! Дай тебе такой дворец — кто его убирать будет? Придется слуг нанимать. И ты, простой бедняк, станешь гнусным эксплуататором чужого труда. Хорошая жизнь любого испортит. Потому дворцы надо снести, а на их месте построить бараки. Жить в них всем вместе, и все, что заработано, делить поровну.

— Тогда непонятно, как же с красотой? Дворцы — это ведь красиво.

Яшка почесал в затылке.

— Наверно, я послушаюсь командира и поеду в Москву на учебу. Сам чувствую, не дотягиваю до комиссара.

— А я бы хотел быть врачом. Врачи и лечить могут, и по латыни разговаривают. Вот послушай: дум спиро, спэро [29]. Если дышишь, живешь. Здорово?

— Здорово. У нас в порту иностранцев, как собак нерезаных. Как начнут лопотать: уно барка — квадро маринеро [30].

— А как это по-нашему?

— Черт его знает! Но красиво. Вот ты не любишь, когда я про Мишу рассказываю, а слышал бы ты, как он с этими моряками разговаривает! Остановит, сигаретку попросит, а попутно и бумажник стырит.

— Хороший, нечего сказать, будет из тебя, Яшка, комиссар. Соберешь красноармейцев на митинг и скажешь им: учитесь, чтобы сподручнее было людей грабить…

— Прямой ты, Янек, как столб. Никакой в тебе хитрости, хоть ты и крестьянин! Я к чему тебе про Мишку рассказывал? Чтобы ты понял: он человек талантливый, а революция таким дорогу открывает. Он теперь может быть кем угодно, хоть и государством управлять.

— Управитель — по карманам шарить!

Яков терпеливо вздохнул.

— Ладно, не буду про Мишку…

Над лесом прокатился звук трубы. Бойцы вскочили, поспешно приводя себя в порядок, и построились.

Это был уже не тот лес, в котором неделю назад Ян встретился с красноармейцами. Отряд прошел не один десяток километров, избегая оживленных путей, предпочитая останавливаться на заброшенных хуторах или, как сейчас, опять в лесу. Бывало, бойцы совершали марш-броски ночью и отсыпались днем. Они шли на соединение с Украинской Красной Армией, а Андрей Гойда берег своих людей.

Теперь, видимо, в планах командования что-то не заладилось, и "Сбор!" сыграли среди дня.

— Бойцы! Товарищи! — Андрей Гойда одним прыжком вскочил на обозную телегу, точно молодой тигр. — Враг наступает. Это — добровольцы, одна из деникинских частей. Их командир пообещал стереть нас в порошок!

Красноармейцы возмущенно загудели.

— Вы знаете, я старался избегать встреч с беляками: патронов у нас мало. шестнадцать необстрелянных бойцов, некоторые впервые держат в руках оружие. Но вечно так продолжаться не могло; и сегодня наш дозор нарвался на засаду…

Кто-то из бойцов испуганно охнул. Гойда метнул сердитый взгляд в его сторону.

— Мало того, что наши бойцы позорно бежали; они привели врагов на хвосте прямо к лагерю! Если бы не Ион Кодряну…

И только тут Ян заметил, что молодой командир буквально сражен горем. Он до крови кусал губы, сжимал руки в кулаки и глядел вбок, чтобы никто не видел блестевших в его глазах слез. Наконец он крикнул поверх голов:

— Несите сюда!

Два красноармейца сквозь расступившуюся толпу внесли шинель, на которой лежало безжизненное тело Ионы.

— Закрыл… собой, — прошептал Андрей Гойда, но его шепот услышали все, — мы отомстим, слышишь, Иона?

— Отомстим! — прошелестело по поляне. Стоявший в строю Ян поймал себя на том, что он тоже сжал кулаки и тоже вместе со всеми повторяет как клятву: "Отомстим!"

Гойда окинул взглядом потупившихся бойцов.

— Товарищи. — начал говорить он, остановившись у тела Ионы, и в ту же секунду в центре поляны, на которой собрались красноармейцы, разорвался снаряд. На месте телеги, на которой минуту назад стоял командир, дымилась воронка. У края её ещё крутилось колесо и валялся какой-то окровавленный комок.

— Без паники! — закричал Гойда. — Всем рассредоточиться! Командирам рот обеспечить порядок. Приготовиться к атаке! Закончится артподготовка, и деникинцы пойдут в наступление. Мы должны их опередить!

Красноармейцы стали спешно выходить из леса, слыша за спиной разрывы снарядов: противник продолжал обстреливать поляну. Но когда "гойдовцы" выскочили из леса, навстречу им уже шли цепи добровольцев.

— Эх, жизнь — копейка, — стиснув зубы, проговорил Яшка. Он придвинулся к Янеку. — Видел, дядю Архипа в клочья разнесло? Вот так и нас долбанет. И пожить не успели!

Он всхлипнул.

— Ты что, Яшенька, — испугался за товарища Ян. — Погоди раньше смерти умирать. Мы ещё повоюем!

— Отступить! Назад, в лес! — раздалась команда.

— Чего рты разинули? — гаркнул у них над ухом неизвестно откуда взявшийся Савелий. — Кому сказано. назад!

И, как баранов, погнал их в лес.

"Добровольцы" наступали. Они шли в атаку в полный рост, молча. Черные, страшные. И только барабан выбивал дробь.

Ян почувствовал в сердце холодок.

— Залечь за деревья, стрелять по команде, беречь патроны! — кричал Андрей Гойда, стоя на виду у всех.

— Спрячься, командир, подстрелят! — крикнул один из красноармейцев.

Гойда нехотя отошел под прикрытие молодого дуба. "Спокойнее, — говорил себе Ян. — Как учил Иона? Оружие спешки не любит. Не волноваться! Господи, почему так дрожат руки?! Почему никто не командует: "Огонь!" Они ведь так близко!"

И тут же раздалось: "Огонь!" Началась стрельба. Под свист пуль Ян вдруг успокоился, будто кто-то внутри сказал ему: "Это не твоя смерть!"

Он стрелял, рядом стреляли. Черные фигуры, как на картинке, падали и подымались. Казалось, это никогда не кончится. Но вот все стихло, и Ян остался один.

Когда, в какой момент боя он потерял связь с отрядом? Почему он не слышал ни команд, ни движения людей? Засел в этом неглубоком овражке и стрелял, пока не кончились патроны.

Парень поднялся во весь рост и огляделся: никого. Вокруг — трупы. Вперемешку серые шинели с черными. Красноармейцы, судя по всему, отступили, не выдержав лобовой атаки. "Добровольцы" шли вперед, не обращая внимания на потери, будто это были не люди, а ожившие куклы, у которых в жизни было лишь одно дело: убивать!

Вдруг Янеку послышался чей-то стон. Он затаил дыхание. Стон повторился. Это же совсем рядом! Он пошел на поиски. Никогда бы ему такого не видеть! Его лучший и единственный друг, неловко завалившись за дерево, лежал и глухо стонал. Левой рукой он зажимал рану на животе, — рука была красной от крови, а правой продолжал держать уже ненужное ружье.

— Яшка, — присел над ним Ян, — это я, ты меня слышишь?

Раненый открыл глаза.

— Пришел… Говорят, ты у нас большой лекарь. Давай, лечи.

— Сейчас, потерпи, я перевяжу тебя, — Ян суетливо огляделся: у убитого черношинельника в вещмешке наверняка найдется что-нибудь для перевязки.

— Да погоди ты, — Яков с улыбкой потянулся было к нему, но гримаса боли исказила его лицо; он отдышался и почти прошептал: — Пропадешь ты без меня, Янек, доверчивый, как ребенок. Я пошутил, тут никакой лекарь не поможет. У меня сестричка знакомая в госпитале работала, я знаю, как это называется, — проникающее ранение в брюшную полость. Доброволец, сука, штыком…

На его лбу выступил пот.

— Помолчи, — Ян буквально выталкивал слова из горла, перехваченного жалостью к другу. — Я что-нибудь придумаю, ты только потерпи!

— Не суетись. Пока я могу говорить, обещай, что выполнишь… последнюю просьбу.

— Обещаю. Только ты держись, береги силы.

— Не мешай говорить… С такой раной я могу промучиться очень долго. Поклянись, что поможешь мне… Памятью матери поклянись!

— Клянусь!

— Ты должен пристрелить меня.

— Что? Яшка, не требуй от меня такого!

— Ты поклялся! Ты друг, Янек, даже лошадям… помогают, чтоб не мучились.

— Яшка, я не смогу, — он горько заплакал, роняя слезы на бледное лицо друга.

Как же так?! Иван говорил, что его способности — дар божий. Зачем ему такой дар, если нельзя спасти человека от смерти, а можно его только убить? Ян вытер мокрый лоб друга и слегка задержал свою ладонь.

— Не убирай, подержи так… Твоя рука… как мама, в детстве… Как хорошо, хочется спать. Тепло.

Нет, Ян не будет стрелять в своего друга, а поможет ему… уснуть! Он положил руку на сердце Яшки и услышал, как оно бьется под рукой тише, тише… Раненый вытянулся: на его лице появилось выражение блаженства и покоя.

— Спи, Яшка! — Ян поцеловал умершего в лоб.

Потом он копал яму и разговаривал с мертвым другом. "Я научусь, Яшка, я буду лечить людей так, чтобы они не умирали молодыми. Я стану помогать каждому, кому понадобится моя помощь Чтобы не копать могилы, а вместе смотреть на голубое небо, на весну, на эту желтую птичку, что провожает тебя в последний путь".

У Яна не было карандаша, ни чего другого, чтобы пометить могилу друга, потому он просто положил поверх холмика земли буденовку, перекрестил и пошел, как прежде, на восток.