Дарданелльское сражение

ГЛАВА ПЯТАЯ

Когда по прибытии в Катторо российские воинские начальники подсчитали потери при эвакуации, то сразу и не поверили: десяток пропал без вести, да еще один был ранен. Однако радости от этого было мало: отступление есть отступление!

Как только русские полки оставили предместье Старой Рагузы, тут же оживились австрийцы, стоявшие корпусом против острова Курцало. Генерал Бельгард и полковник Лепин тут же написали Сенявину письмо, требуя передачи Катторо им.

– Эти-то откуда вылезли? – дивились моряки. – Как воевать, так их и днем с огнем не сыщешь, а как добро делить, так они впереди всех!

А на палубе флагманского «Селафиила» уже толпились городские депутаты. Едва вице-адмирал вышел, они разом рухнули на колени.

– Мы знаем, царю было угодно отдать нас французам! – начал говорить один. – Поэтому мы волей своего народа объявляем, что решили, предав все огню, оставить Отечество и повсюду следовать за твоим флотом. Пусть Бонапарте достанется лишь пепел! Если ж ты не сможешь взять нас с собой, то будь спокойным свидетелем нашей погибели. Мы будем драться за свою свободу, пока не сложим головы. Пусть могильные кресты скажут потомству, как мы сражались за свой дом и за Россию!

Сенявин отвернулся. В глазах его стояли слезы. Плакали стоящие на коленях старцы. Вытирали глаза бывшие на палубе офицеры и матросы.

– Встаньте, отцы! – сказал вице-адмирал. – Встаньте и запомните, что я буду драться рядом с вами! Предлагаю послать в Петербург именитейших граждан, чтобы добиться милосердия императора Александра. Мы же будем уповать на перемену неприятного положения политических дел!

Может показаться невероятным, но Сенявин вновь решил ни при каких обстоятельствах не исполнять императорского указа о передаче Катторо австрийцам. Прямо на палубе своего флагмана он объявил во всеуслышание, что Новую Рагузу никому отдавать не станет, а борьбу за Старую Рагузу не прекратит! Сверхосторожный советник Сенковский, отступив перед такой решимостью, заперся наглухо в своем доме. А город ликовал! На главной площади по-прежнему развевался огромный корабельный Андреевский флаг.

Биограф Сенявина так расценивает его решение не отдавать врагам славянскую землю: «Сей подвиг Сенявина вывел его из чреды обыкновенных людей и поставил наряду с теми, кои не страшатся жертвовать собою пользе и славе Отечества. С сего времени имя его сделалось известным Европе и, может, более нежели собственному его Отечеству, ибо скромность, чуждая самохвальств, всегда была добродетелью великих мужей…»

Пока в Катторо царила смута, вызванная неосторожными словами статского советника, большая часть местного ополчения разошлась по домам. Богатые перевозили семьи на Корфу, готовя свои дома к сожжению. Храбрые строили планы нападения и истребления приближающегося австрийского корпуса. Кто-то намеревался податься в корсары и уже снаряжал для этого суда. Вернулась к себе в горы и большая часть черногорцев. Однако стоило Сенявину заверить население, что Россия не оставит в беде, как в мгновение ока все переменилось. Первыми вернулись черногорцы, ведомые неукротимым митрополитом. Храбрые горцы были в восторге от поступка русского главнокомандующего. Стоило Сенявину только появиться на улице, как его сразу же окружали толпы воинственных усачей. Они начинали что есть силы палить из ружей и пистолей в воздух.

– Поберегите патроны для французов! – пытался увещевать их вице-адмирал. Куда там!

– У нашего батюшки-государя Александра больше червонцев, чем патронов! – кричали в ответ черногорцы и палили еще пуще.

Отряды горцев встали на границе с турками, надежно перекрыв ее. Испугавшись их появления, турки попытались заверить Сенявина, что более пропускать французов через свои владения не будут, но веры им уже не было. Регулярные войска заняли крепости Кастель-Ново и Эспаньола и спешно занялись их укреплением. Вице-адмирал сам каждый день осматривал ход работ.

– Кастель-Ново – ныне ключ всей здешней области! – говорил он работавшим солдатам.

– Да что мы дети малые, не понимаем?! – отвечали те. – Лучше пот лить сегодня, чем кровушку завтра!

Под рукой у Сенявина было теперь лишь две тысячи триста бойцов. С кораблей, правда, свезли последние четыре роты морских солдат, которые главнокомандующий берег как свой последний резерв, но это общей безрадостной картины не меняло. Впрочем, французы, хотя и получили десятитысячное подкрепление, осторожничали и предпочитали отсиживаться за рагузскими стенами, а не выходить в поле.

Адриатическое море по-прежнему было в руках русских. Дозорные фрегаты неустанно вылавливали неприятельских каперов и тех, кто на свой страх и риск дерзнул прорвать морскую блокаду

Обменявшись солютацией с береговыми батареями, вышел в море отряд капитана 1-го ранга Митькова: линейный корабль «Ярослав», фрегат «Венус» и новоприо-бретенная шебека «Забияка».

Суда спешили в Нарентский залив, именуемый нашими моряками просто «малым морем», в отличие от «большого моря» – Адриатики. Задачу Митькову Сеня-вин поставил конкретную: пресечь всякое сообщение морем между Далмацией и Рагузой.

Едва отойдя от берега, отряд попал под жаркое дуновение печально знаменитого средиземноморского сирокко. В водах, близких к африканским пустыням, сирокко порой сжигал людей насмерть. К северу он терял смертельный жар, но все равно встреча с ним всегда была для мореплавателей нелегким испытанием.

В несколько мгновений дышать на палубах судов стало невозможно, лица и руки горели от ожогов. Раскаленный чугун пушек, казалось, вот-вот расплавится, со снастей смола не капала, а стекала ручьями. Всего час продолжался сирокко, но когда он закончился, люди были измотаны, словно после многодневного шторма.

У покрытого виноградными лозами острова Меле-ды нашли шебеку «Азард», уже несшую дозорную службу.

– Согласно сочинению аббата Лавока, именно здесь, у Меледы, произошло кораблекрушение апостола Павла! – говорили меж собой офицеры.

– Аббату Лавоку не пристало верить! – вмешался в разговор Броневский. – Ибо хорошо известно, что апостол, построив новый корабль, отплыл в Рим и по пути посетил Сиракузы и Мессину. Скорее всего, Меледу аббат просто-напросто перепутал с Мальтой! – Разве можно перепутать столь разные острова?

– Вполне! Ибо в старые времена и Мальта, и Меледа назывались одинаково – Мелита!

– Кончай спор, богословы! – прервал разговор, вышедший на шканцы Развозов. – Займитесь лучше просмолкой канатов, а то после сирокко с них, почитай, все повытекло!

С «Азарда» сообщили, что в близлежащем порту Кур-цало стоят линкор «Святой Пётр» и транспортная флотилия с тремя тысячами австрийцев на борту.

– Цесарцы, что, собираются Старую Рагузу у французов отбирать? – поинтересовался Развозов. – Скорее, у нас Коттаро! – ответили с «Азарда».

– Может, стоит соединиться с «Петром» да перетопить их всех к чертовой матери! – обступили командира офицеры «Венуса». Тот отрицательно помотал головой:

– Флагманом у нас каперанг Митьков, да и указаний таких от Дмитрия Николаича не было. Пока корона венская нам союзна! А уж как приказ будет, так и щепок не оставим!

Крейсерский отряд расположился так, что полностью пресек сообщение Старой Рагузы с материковой Далмацией и со всеми островами. В первые дни моряки захватили несколько загруженных припасами французских судов, но затем неприятель перестал посылать их в море. Теперь на горизонте белели лишь паруса рыбачьих лодок, которые никто не трогал. Иногда «Венус» подходил к ним, и моряки, покупая рыбу, вызнавали о последних событиях, происходящих в занятой французами Рагузе.

– Только рыбой и питаемся! – делились своими горестями рыбаки. – Все, что в доме было, французы забрали: И слова не скажи, чуть что – сразу в зубы, а если сдачи дать, то и к капралу Прево потащут. – Кто такой Прево?

– Да гильотиной у них командует. Она ножом механическим головы враз рубит! От этого Прево еще никто живым не возвращался!

– Не приведи, Господи! – крестились моряки. – Вот уж что удумали, душегубцы окаянные!

Близко к берегу не подходили. Засевшие там французы только и ждали момента, чтобы обстрелять российские суда. Однажды шебека «Забияка» подошла было к монастырю Заострог, но немедленно была обстреляна картечью засевшими там французами.

Спустя некоторое время от рыбаков стало известно, что голод начался уже и среди самих французов. От бодезней и недоедания умерло более восьми тысяч солдат. Двадцатитысячная армия, почти лишенная всякого подвоза, просто не могла прокормиться на прибрежном клочке суши. Чтобы как-то поправить положение, Лористон погнал рагузцев в горы и велел им строить дорогу через перевалы до города Зары. Ценой тысяч жизней дорогу кое-как построили (в народной памяти она до сих пор называется «Наполеонов путь»), однако толку от нее было мало. В горах уже истребляли захватчиков отряды самих рагузинцев, в полной мере вкусивших прелести французской оккупации. После нескольких нападений на фуражиров Лористон объявил Далмацию на военном положении и принялся расстреливать всех подряд.

В один из дней русские захватили рагузинскую тре-баку, доверху наполненную товарами. Отчаянный шкипер решил дерзко прорваться сквозь блокаду и распродать свой товар в одном из нейтральных портов. Но строптивца нагнал вездесущий «Венус». Впрочем, рагузинец, которого звали Паоло, не сопротивлялся и остановился сразу же, едва завидел российский фрегат.

– Я славянин! – гордо сообщил морякам хозяин требаки. – Что же я от своих бегать стану!

Груз оценили в восемьдесят тысяч рублей, сумму по тем временам преогромную. По приказу Митькова командование требакой принял лейтенант Коробка. Ему дали шесть матросов и велели вести ценное судно в Кат-торо.

Однако Коробке не повезло. Едва он удалился от своих кораблей, как сразу же нарвался вблизи залива Кала-мото на две французские корсарские лодки, вооруженные фальконетами. У самого ж Коробки имелась лишь пара пистолетов да шпага. Ни бежать, ни защищаться по причине маловетрия возможности не было. Коробка собрал своих матросов.

– Делать нечего! – сказал он. – Видимо, нам суждено погибнуть, ибо плен для россиян считаю позором!

– Видно, на все воля Божья! – грустно отвечали матросы и отправились вооружаться кто чем может.

Внезапно в разговор вмешался хозяин захваченной требаки Паоло:

– Зачем погибать и зачем отправляться в плен, не лучше ли поступить иначе! – Это еще как? – искренне удивился Коробка.

– Очень просто! Вы возвращаете мне судовые бумаги, а сами с вашими людьми прячетесь в трюм! – А как же французы? – Положитесь во всем на меня!

Видя, что русский офицер сомневается, шкипер троекратно перекрестился:

– Словянин никогда не предаст словянина, ради наживы! Верьте мне!

Коробка бросил взгляд на французских корсаров. Обе лодки уже подходили к требаке. Вот с борта одной из них прозвучал предупредительный выстрел. Надо было что-то решать и решать немедленно.

– Я согласен! – сказал лейтенант. – Буду надеяться, что все обойдется!

– Верьте мне, я вас не подведу! – еще раз сказал шкипер, принимая от Коробки все свои документы.

Едва за лейтенантом и его матросами закрылись засовы самого дальнего трюма, как по палубе уже застучали каблуки забравшихся на судно французов. Их офицер тщательно осмотрел все паспорта.

– Как вам удалось вырваться невредимым из Рагузы? – с удивлением спросил он шкипера. – Русские рыщут возле нее, как стая голодных волков!

– Смелым всегда сопутствует удача! – отозвался Паоло.

– Тогда желаю удачи и в дальнейшем, однако советую быть крайне осторожным, ибо русские могут находиться очень близко!

Знал бы только французский офицер, как близко на самом деле находятся в этот момент русские!

Едва лодки отвалили от требаки на достаточное расстояние, Паоло выпустил моряков из трюма.

– Все обошлось как нельзя лучше! Я так переживал за вас, что забыл о своих товарах! Вот мои документы. Я опять, как и прежде, ваш пленник!

– Почему вы поступили столь благородно и по своей воле лишились всего своего капитала? – спросил пораженный поведением шкипера Коробко.

– Лучше зависеть от великодушия вашего адмирала, чем быть освобожденным французским корсаром! – ответил шкипер.

Прибыв в Катторо, Коробка первым делом сообщил Сенявину о необычном происшествии в море. Главнокомандующий, умеющий ценить благородство, тут же написал поверх представленного лейтенантом рапорта: «Требаку с грузом возвратить шкиперу. Отдать на волю его выбрать порт, в коем мог бы он выгоднее продать оный. За освобождение офицера и людей в награждение 200 червонцев и дать открытый лист для свободного пропуска во все блокированные гавани, куда бы шкипер ни пожелал». Прочитав бумагу, Паоло прослезился:

– Я же говорил, что славянин славянину всегда во всем поможет!

– А как же иначе! – кивнул Коробка. – Мы же одной крови!

Поступок Сенявина в самое короткое время стал широко известен по всех Адриатике. Последствия же его оказались самыми неожиданными! Теперь рагузинские торговые суда не избегали встречи с российскими корсарами, а сами спешили в Катторо, чтобы побыстрее передаться в руки Сенявина, зная, что тот их не обидит. У добровольно сдавшихся груз не конфисковывали, а покупали, поэтому вскоре желающих иметь дело с французами, даже из числа их союзников, стало все меньше и меньше.

Крейсирование отряда Митькова у неприятельских берегов было не из легких. Хотя настоящей боевой работы было мало, но изнуряли постоянная жара и нехватка воды. В день каждому, вне зависимости от чинов, выдавался всего один стакан. Когда исчерпали последние запасы, каперанг Митьков организовал целую операцию по пополнению водных запасов.

Для начала на пустынном побережье присмотрели. родник. Затем собрали флотилию гребных судов с пустыми бочками, которые под прикрытием шебеки «Забияка» подошли к берегу. Пока матросы наливали ключевой водой бочки, солдаты во главе с поручиком Вечесло-вым заняли прибрежную высоту. Убитых, слава Богу, не было, но раненые имелись.

Когда бочки перегружали на палубу «Венуса», Раз-возов перекрестился:

– Вот истинно святая водица, за коею плачено кровью!

В один из дней вахтенные обнаружили идущую от берега лодку под белым флагом.

– Это еще что за новости нам везут? – заволновались на судах.

В лодке оказался французский офицер, который прибыл сообщить, что между Россией и Францией заключен мир и пора снимать морскую блокаду.

Каперанг Митьков французам не поверил. Для выяснения обстановки в Катторо была отправлена одна из шебек. Французам же было сказано, что до получения подтверждения о мире от командующего блокада будет продолжена. Но в кают-компаниях стало заметно веселее.

– Как знать, – говорили молодые офицеры. – Если все окажется правдой, глядишь, скоро и домой отправимся!

– Мир миру рознь! – осаждали их более опытные. – Главное, чтобы условия для матушки-России были приемлемы! Не для того мы сюда плыли, чтобы без выгоды уходить!

Новости и слухи на судах распространяются почти мгновенно, а потому повеселели и на матросских палубах. Здесь тоже мечтали о родных краях, о затерянных в глуши великоросских лесов деревеньках.

Кто мог знать тогда, что от российских берегов моряков отделяют долгие годы и тяжелейшие испытания, выдержать которые удастся далеко не всем.

В один из дней в катторскую гавань вошел бриг под австрийским флагом. К Сенявину заявились нежданные гости: генерал Беллегард и полковник Лепин. Оба изысканные венские кавалеры, графы и уполномоченные имперские комиссары.

– Ваш император велел вам в знак дружбы с нашим императором отдать нам Катторо! – заявили они со всей аристократической утонченностью.

– Первый раз об этом слышу! – ответил российский вице-адмирал со всей тамбовской неучтивостью. – Да и на что он вам?

– Как на что? – подивились графы-комиссары. – Мы Катторо французам отдадим, а они к нам относиться лучше станут!

– Так не лучше ли мне сразу отдать город французам? – с издевкой вопросил своих незваных гостей командующий. Оба графа отрицательно замотали головами: – Не лучше! Так будет много хуже! – Это отчего же?

– Если поступите так, то узнает и обидится наш император. Потом узнает и обидится ваш император, а потом он обидит и вас! – доходчиво разъяснил Сенявину старший из комиссаров.

– Увы, господа! – я ничем не могу вам помочь и Катторо останется русским! – развел вице-адмирал руками.- Примите мои искренние сожаления! – Как не можете! – всполошились графы.

– Пока Старая Рагуза останется в руках Лористона и независимость Новой Рагузы не будет обеспечена верным поручительством, вам здесь делать нечего!

Печально откланявшись, комиссары покинули «Селафиил». Утром следующего дня, не увидев в гавани вчерашнего брига, Сенявин поинтересовался: – Куда подевались давешние цесарцы?

– К Лористону подались! – выяснив, доложил флаг-офицер Броневский.

– Значит.крючок заглотили, – посмеялся вице-адмирал. – Так Лористон и отдаст им Старую Рагузу!

Русский главнокомандующий оказался провидцем. Едва французский генерал услышал предложение об оставлении им столь дорого ему стоившей Рагузы, у него даже не было слов от возмущения: – Я!.. Рагузу!.. Отдать!.. Во-о-он!!!

На этом визит австрийских парламентеров к французам закончился, так толком и не начавшись. Спустя две недели знакомый бриг вновь объявился на рейде Катторо.

– Вы поймите, – убеждал долговязый Лепин Сенявина, – Наполеон ныне угрожает нам не только удержанием Браунеуской цитадели, но грозится забрать наши порты Триест и Фиуме! И все это только из-за того, что вы, адмирал, упрямитесь и не желаете уйти из Боккоди-Катторо!

– Увы и ах! – отвечал на это Сенявин. – Мы уже обо всем с вами договорились! Старая Рагуза!

– У нас к вам есть встречный весьма интересный план! – загадочно заулыбался вдруг граф Лепин. – Какой же? – поинтересовался Сенявин.

– Наш план гениально прост, – начал посвящать в свои умозаключения венский комиссар. – Суть его такова: мы занимаем для начала все северные области Новой Рагузы и тем самым отделяем вас в Катторо от французов! Мы – буфер! Вот вам и гарантия спокойного ос тавления Катторо! Не правда ли, великолепный ход?

– Да уж, ход что надо! – покачал головой Сенявин. – Спасибо вам, господа, за столь мудрый совет! Я буду думать!

Окрыленные мнимым успехом австрийцы убыли восвояси. Сенявин, сидя за столом, в задумчивости барабанил пальцами. Разумеется, австрийский план – полнейшая ересь. На такие условия он никогда и ни за что не согласится. Однако, чтобы потянуть время, пока можно сделать вид, что вроде бы их план устраивает. По крайней мере, со всеми переписками это даст выигрыш в два-три месяца, а это уже кое-что!

– К вашему высокоблагородию французский капитан из Анконы! Документы, личность и положение подтверждают! – доложил флаг-офицер. Сердце Сенявина заныло. – Зови! – коротко бросил он.

Поджарый француз в заляпанном грязью мундире и не менее грязных лосинах ввалился в каюту, как, наверно, привык вваливаться в свою конюшню. – Вам пакет из Парижа!

То было письмо статского советника Убри. Он официально уведомлял Сенявина о том, что им, с ведома императора, только что подписан договор о мире между Францией и Россией. К письму прилагалась и выписка из мирного трактата, что Россия согласна передать всю Новую Рагузу с Бокко-ди-Катторо французам и очистить всю Далмацию в кратчайшие сроки. Француз испытующе поглядывал на русского адмирала.

– Вас разместят на ночлег! – не поднимая головы, бросил Сенявин. – Доброй ночи!

– Нет, нет, я очень тороплюсь обратно в Анкону! – замотал головой француз. – Что ж, тогда прощайте! Сенявин вызвал капитана 1-го ранга Малеева:

– Проследи, куда убудет этот француз! Кажется мне, что теперь ему куда более удобно посетить Лористона, чем тащиться в свою Анкону! Вскоре последовал доклад Малеева:

– Француз покинул Катторо на попутной фелюге, каковая взяла курс на Старую Рагузу! – Как я и предполагал! – вздохнул Сенявин.

Всю ночь главнокомандующий не сомкнул глаз. Он искал хоть малейшую зацепку, чтобы не исполнить и этот приказ. И он ее нашел! Когда на следующее утро на борт «Селафиила» вновь прибыли австрийские графы-комиссары, Сенявин встретил их с притворным возмущением.

– Вы представляете, – говорил он своим гостям, расхаживая взад-вперед по каюте. – Вчера мне передали письмо, якобы из Парижа!

– Да! Да! Мы уже в курсе дела! – закивали гости утвердительно. – Курьер привез мирный договор и выписку из трактата о передаче Катторо французсуой стороне. Все разрешилось само собой как можно лучше!

– Все это вроде бы и так, да не совсем! – отвечал Сенявин, не без удовольствия наблюдая, как вытягиваются при его словах лица собеседников. – Ведь я не знаю, кто он такой, этот капитан Техтерман, а потому я вовсе не уверен, что письмо, им привезенное, является настоящим!

– Но он должен же был предъявить вам паспорт! – почти закричал, вскакивая с кресла, граф Лепин. – К тому же в письме должна стоять печать вашего посольства и подпись вашего Убри!

– У капитана был паспорт, но лишь французский, кроме этого, у него не было специального «вида». Печать можно легко подделать, а почерка Убри я не знаю вовсе! Где гарантия, что это не очередная провокация Наполеона, который, как вам хорошо известно, мастер и не на такие штуки! Но это лишь, во-первых! Во-вторых, почему этот капитан, уверявший меня, что он чрезвычайно спешит в Анкону и, будучи мною туда отпущен, удрал на своей требаке в Старую Рагузу? Все вкупе кажется мне чрезвычайно подозрительным!

Австрийцы беспомощно переглянулись. Конечно, они прекрасно поняли, что русский адмирал упрямо не хочет ничего делать, но возразить на его аргументы им было абсолютно нечего. Раскланявшись, комиссары венского кабинета покинули борт российского флагмана. Сенявин вызвал к себе капитана 1-го ранга Белли.

– Поручаю, тебе, Григорий Григорьевич, идти в море и сторожить австрийскую флотилию с десантом, что стоит в Курцало. Если попытаются выйти в море и прорваться к Катторо, то топи нещадно, как врага!

– Неужели все так далеко зашло? – вопросительно взглянул на вице-адмирала обстоятельный Белли. – Дальше некуда!

А на следующий день перешли в атаку и австрийцы. Заявившись спозаранку, они стали требовать новой аудиенции с вице-адмиралом.

– Главнокомандующий устал и отдыхает! – отвечал флаг-капитан Малеев.

– Хорошо, мы прибудем к полудню! – объявили эмиссары.

– Увы, господа, но командующий все еще отдыхает! – этими словами встретил их Малеев и в полдень.

При этом каперанг нисколько не врал: смертельно уставший от всех передряг Сенявин в самом деле решил наконец-то отоспаться. Настырных австрийцев он принял лишь вечером. На этот раз всегдашняя выдержка венским дипломатам изменила. Граф Беллегард сразу же стал кричать, что русский адмирал преднамеренно тянет время, не уходя из Катторо.

– Вы окружили наш маленький бриг своими гребными судами и сторожите нас, как каких-то разбойников. А потому мы заявляем вам самый решительный протест и передаем ноту. У нас есть приказ нашего императора забрать Катторо, и мы сделаем это, если даже нам придется прибегнуть к вооруженной силе!

Слушая эту выспренную и напыщенную тираду, Сенявин едва удержался от смеха:

– Что касается умышленного затягивания времени, то я имею свой, отличный от вашего, взгляд на происходящие в Далмации события. Что же до того, что вы желаете мериться со мной силой, я не возражаю! Начинайте!

Швырнув на стол свою ноту, австрийцы, не прощаясь, удалились. Сенявин тотчас велел звать к себе командира «Селафиила».

– Теперь смотри в оба глаза за венским бригом! Ежели попробуют свезти на берег свой отряд, бей без всяких антимоний! А заодно отбери все суда, что венцы конфисковали у местных рыбаков, да верни владельцам.

Дисциплинированный Белли все исполнил как должно, и уже к утру австрийцы оказались в самой настоящей блокаде, кляня себя за вчерашний демарш, обернувшийся против них же.

Снова потянулись томительные дни ожидания известий из Санкт-Петербурга. Что дальше? Что думает Александр Первый? Отвергнет ли он бумаги, подписанные Убри, как планировал ранее, или в российской политике снова произошли какие-то изменения? Что предпримут Париж и Вена? Удастся ли эскадре удержать за собой побережье Далмации или придется под давлением столичных политиков отдать ее врагу? Эти непростые вопросы мучили тогда не только самого главнокомандующего, но офицеров и даже матросов эскадры. Увы, все последующие события стали развиваться как раз так, как менее всего хотелось русским морякам.

27 июля на эскадру прибыл курьером из Парижа посольский штабс-капитан Магденко. Он подтвердил Се-нявину слово в слово, что было ему ранее уже передано французом.

Но присылкой Магденко воздействие на несговорчивого адмирала не ограничилось. Французские войска, продвигаясь вдоль берега, дошли до северной оконечности Катторского залива на мысе Остро, начав строить там батареи.

– Может быть, собьем? – вопрошали Сенявина бравые помощники. – За пару часов управимся.

– Нет! – запретил вице-адмирал. – Пока никому никуда не высовываться! Офицеры расходились недовольные: – Чего ждать! Что-то мудрит наш адмирал!

Сенявин, действительно, «мудрил», ведя тонкую и весьма опасную дипломатическую игру, ставкой в которой был Катторо. Вскоре примчался еще один курьер. На этот раз то был полковник Сорбье от пасынка Наполеона вице-короля Италии Евгения Богарне. – Вам письмо от короля! – заявил он с порога.

Сенявин надорвал пакет. Вице-король заверял русского главнокомандующего в своей преданности и дружбе, а заодно требовал отдать ему Катторо… Казалось, что уж теперь у Сенявина нет иного выхода, как исполнить требуемое. Но вице-адмирал помнил свои обещания бо-кезцам и черногорцам, а потому сдаваться, несмотря ни на что, не собирался. Вопреки всем и вся, он решил драться за Катторо и дальше.

– Я согласен подчиниться неизбежности обстоятельств! – сказал Сенявин, вызвав к себе австрийских посланников, не отпустив и французского полковника. – Но при условии, что французская сторона немедленно прекращает все боевые действия.

– Но я не уполномочен на такие решения! – воскликнул Сорье в отчаянии.

Австрийцы, уже люди многоопытные в общении с русским главнокомандующим, поглядели на француза с явным сочувствием. Наивный, он и не представляет, в какие жернова попал!

– Ведь вы, господин адмирал, уверились, что все присланные документы подлинные! – начал было граф Ленин.

– В этом я, безусловно, уверился! – не стал спорить вице-адмирал. Лица гостей расцвели улыбками.

– Но! – сделал долгую паузу Сенявин (при этом выражение лиц француза и австрийцев вновь приобрело самый скорбный характер). – Вам сдать Катторо я всеравно не могу, как бы того мне ни хотелось!

– Это почему же? – вскричали разом два графа и один бывший якобинец.

– А потому, что в мирном договоре о вас ничего не говорится! – подошел к австрийцам Сенявин. – Речь идет лишь о французской стороне!

Француз удовлетворенно кивнул головой и демонстративно отступил на шаг от поникших австрийцев.

– О-ля-ля! Адмирал, конечно же, прав! Катторо должен принадлежать нам без всяких посредников!

– Увы, – прервал радостную тираду Сенявин. – Но я должен разочаровать и вас. Катторо вы от меня неполучите!

Теперь уже наступило мгновение мстительного торжества для австрийцев.

– Но, почему же? – от возмущения французский полковник даже заскрежетал зубами. – Ведь в договоре все написано предельно ясно!

– Дело вовсе не в договоре,- пожал плечами Сенявин. – Дело в том, что я до сих пор не знаю полномочий Убри, а потому не имею понятия, будет ли сей договор утвержден моим императором!

– Так что же нам делать? – возопили разом австрийцы и француз.

– Только ждать, господа, – сочувствующе развел руками вице-адмирал. – Больше ничем я помочь вам не могу!

Едва удрученные эмиссары разъехались, чтобы обдумать происшедшее, а затем отписать возмущенные письма в свои столицы, Сенявин велел командиру брига выбирать якорь. – Идем в Старую Рагузу! – Но ведь там французы? – Именно потому и идем!

Несколько часов хорошего хода при попутном ветре, и вот уже бриг медленно подходит к гавани древнего Дубровника. С береговых батарей пальнули из нескольких пушек по непрошеному визитеру. Ядра легли с большим недолетом. Над бригом взвился переговорный флаг. Выстрелы сразу же прекратились.

– Я желаю видеть генерала Лористона! – объявил вице-адмирал, высадившись из шлюпки на берег.

Лористон принял российского главнокомандующего немедленно. Расшаркавшись, говорил любезности, пытался даже шутить. Для себя Лористон уже решил, что на этот раз Сенявин прибыл к нему для оговаривания сдачи Катторо. А потому он решил быть в меру снисходительным к проигравшему.

– Более всего на свете я хотел бы сегодня закончить миром всю нашу нелепую размолвку! – начал разговор генерал, когда они с Сенявиным пригубили по чашке кофе.

– Я придерживаюсь абсолютно такого же мнения, – в тон ему заметил Сенявин, – но все дело в том, что австрийцы категорически возражают против прямой передачи вам Катторо! К сожалению, они имеют при этом свои права, и я не в силах с этим что-либо поделать!

– Проклятые австрияки! – Лористон отодвинул не допитую чашку. – Каковы канальи! Ну я им покажу права на Катторо!

– Желаю вам удачи, генерал! – откланялся Сенявин. – Я буду ждать от вас добрых вестей! Надеюсь, что все в конце концов уладится к нашему взаимному удовольствию!

Совсем недавно Лористон получил хорошую оплеуху от Петра Негоша и приезд Сенявина старался теперь выдать за свой успех. Дело в том, что Наполеон решил подкупить митрополита, пообещав ему через генерала пост патриарха Далмации. Зная авторитет Негоша, Лористон намеревался переманить его на свою сторону, чтобы митрополит помог при дальнейшем захвате Герцеговины и Албании. При этом имелось и письмо Наполеона, где тот приказывал по занятии Катторо немедленно арестовать воинственного митрополита. Об этом письме Не-гош, разумеется, не знал, но и на посулы французов не поддался, выпроводив переговорщиков. Не ограничась этим, он снесся с скутарским, требинским и албанским пашами, предупредив их о намерениях французов.

Во время последних боев французам удалось захватить в плен двух раненых черногорцев. Их, как диковинку, генерал хотел отправить в Париж. Но из этого ничего не получилось. Один из пленников, едва придя в сознание, сразу же разбил себе голову о стену. А второй, которому не дали этого сделать и связали, уморил себя голодом. Французам было не понять, что у черногорцев плененные почитаются мертвыми и обратно их никто не ждет. Случай с самоубийством произвел большое впечатление на солдат Лористона. Теперь во французском лагере множились самые невероятные и страшные истории о свирепости черногорцев. Вел Лористон переговоры с турецким пашой в Требине, с агой в Герцеговине и с визирем Боснии. Но, предупрежденные Негошем, те вели себя чрезвычайно осторожно. Авторитет русского главнокомандующего и черногорского митрополита был столь велик, что никто не желал идти с французами на какие-либо соглашения.

– Мы не будем торопиться и посмотрим, чем кончится ваш спор с русским адмиралом!

Пользуясь возможностью, Сенявин тем временем произвел обмен пленными. Французы вернули гардемарина Яминского и два десятка солдат и егерей. Когда Миша Яминский прибыл на линейный корабль «Ури-ил», там изумились, ибо мальчишка-гардемарин был напрочь седой. Когда же Яминский начал рассказывать о своих злоключениях в плену, то гневу слушателей не было предела. Дело в том, что, взяв в плен гардемарина, французы сразу же ободрали его до нижнего белья, а затем сбросили с высокой скалы (любопытствовали: уцелеет или нет?). Миша, однако, уцелел. Затем несколько раз, перепившись, водили на расстрел. Веселясь, на спор палили в живую мишень, но пули, к счастью для гардемарина, летели мимо. После этого Яминский был брошен в тюрьму, где сидел с солдатами на хлебе и воде. Лечили и перевязывали себя сами, кто как умел. Те, кто имел несчастье попасть в плен тяжелораненым, шансов выжить не имел никаких. Гардемарин сказал, что если бы перемирие не было заключено еще какой-то месяц, то менять было бы уже некого.

– Мы еще понимаем, когда над пленными глумятся дикие турки, но ведь французы считают себя самой передовой нацией? Как же идеи Вольтера и Дидро? – удивлялись одни.

– Если и был Дидро, то нынче весь вышел, а теперича у них Бонапартий, по колено в крови ходящий! – ничуть не удивлялись вторые.

В кают-компанию корабля зашли пленные французские офицеры, которые, по указанию Сенявина, столовались наравне со всеми и имели полную свободу. Французы сегодня уезжали и пришли попрощаться. Глядя на Яминского, со стыдом отводили взоры.

– У нас тоже есть разные люди! – говорили, оправдываясь. – Простите нас!

– Бог простит! – отвечали им. – Езжайте и помните, что честь нации определяется не свирепостью к слабому, а снисхождением к беззащитному!

По возвращении вице-адмирала в Катторо, австрийцы, прознав что-то о предмете его переговоров с Лористоном, попытались было объясниться. Сенявин видеть их не пожелал:

– Надоели хуже горькой редьки! Пусть объясняются с Сенковским!

Но статский советник от дипломатии тоже выяснять отношения с союзниками не захотел. Он, как обычно, оказался больным и закрыл свой дом на засовы.

Пользуясь передышкой, офицеры и матросы увольнялись на берег, где предавались скромным развлечениям. Из воспоминаний мичмана корабля «Уриил» Григория Мельникова: «Сего 11 числа поутру, получа позволение как от своего командира, так и от вице-адмирала Сенявина, отправился по собственной своей надобности в город Катторо вместе с некоторыми офицерами фрегата «Венус» и, пробыв там до вечера следующего числа, возвратился на корабль.» Причиной увольнения была свадьба одного из его однокашников, Володи Броневского.

Захваченные к этому времени призы в сопровождении корабля «Ярославль» были отправлены на Корфу. Одним из них после починки и переоборудования предстояло стать вспомогательными судами российского флота, другим быть проданным местным купцам и мореходам.

Чтобы не оставлять без внимания французов и австрийцев, в крейсирование вдоль далматинского берега были направлены отряды контр-адмирала Сорокина и капитана 1-го ранга Белли: «Параскевия», «Азия», «Уриил», «Венус». Блокада побережья продолжалась.

Тем временем произошла серьезная рокировка и во французском стане. Недовольный медлительностью и нерешительностью Лористона, Наполеон заменил его более энергичным генералом Мармоном. Последний был любимым адъютантом Наполеона еще в Египетском походе, а потому император считал Мармона бесконечно преданным. Увы, придет время, и маршал Мармон в самый сложный момент предаст своего благодетеля, сдав Париж союзникам. Однако до этого еще долгих девять лет Мармон пользуется полным доверием Наполеона.

– Этот Сенявин упрям, как черт, и никак не хочет отдавать Катторо! – вводил в курс дела своего преемника Лористон.

– Скифы всегда упрямы! – ухмыльнулся Мармон. – Но вся их азиатская хитрость на виду, а от упрямства излечивают картечью!

– Увы, не все так просто, – вздохнул Лористон. – Впрочем, ситуация теперь в твоих руках, так что желаю удачи!

Свое вступление в должность генерал ознаменовал новым наступлением. Получив большие подкрепления и доведя силы своей армии до двадцати пяти тысяч человек, Мармон напал на черногорцев. Однако застать воинственных горцев врасплох ему не удалось. Черногорцы успешно отразили все атаки, а затем отошли в полном порядке в урочище Мокрино. Потерпев неудачу с горцами, Мармон попытался оттеснить передовые войска генерал-майора Попандопуло, чтобы, отрезав русский отряд от Герцеговины, быть в готовности уничтожить его сразу же по возобновлении войны. Был момент, когда французы обошли русских со всех сторон, но в конечном счете у них и здесь ничего не вышло. Предусмотрительный Попандопуло вовремя отвел своих солдат в полном порядке. С моря их прикрывали боевые суда. В открытых портах зловеще чернели пушки, готовые в любой момент разрядиться картечью по французским гренадерам. Укрепив небольшие крепостицы Херцегнови и Эс-паньолу, русские окончательно остановили противника. Несколько раз в горячке Мармон пытался вплотную подойти к крепостям, но грозный вид подошедшего к самому берегу линейного корабля «Ярослав» вынудил его отказаться от этой попытки.

– Я не верю ни царю, ни его адмиралу. Последний вообще продувная бестия, спит и видит подложить мне свинью и поднести Катторо на блюде проклятым Джимми! Но я не могу драться с Сенявиным в силу мира между нашими державами, а на законы и договора он плюет с самой высокой мачты! – рассказывал Лористону Мармон. – Послушай, окажи мне последнюю услугу перед отъездом в Париж, навести нашего упрямого «визави». Может тебе удастся напоследок сделать его уступчивее!

Лористон неопределенно вздохнул. В успехе своей миссии он не был уверен. Однако отказывать старому другу было не в его правилах, тем более, что теперь вся ответственность за здешние дела лежала на нем.

– Хорошо! – сказал Лористон, для приличия подумав. – Я постараюсь сделать все что возможно, хотя в таком деле ручаться за успех никак нельзя!

В Катторо Лористон прибыл в легкой коляске и с небольшим конным конвоем.

– Я уже не от себя, а от нового командующего генерала Мормона, – сказал он Сенявину при встрече. – Генерал просил меня узнать, когда же все-таки вы намерены освободить город?

Шесть лет спустя под Москвой в Тарутине тон генерала Лористона, умоляющего Кутузова о мире, будет совершенно иным. Сейчас же в его голосе слышался металл. Франция еще не познала разгрома, и ее генералы просто не умели не быть надменными с неприятелем. Но у них все еще впереди… Поза Лористона не произвела на Сенявина ровным счетом никакого впечатления. Российский главнокомандующий к подобным вещам был вообще не восприимчив.

– Ведь я говорил уже вам, генерал, что ни в коей мере не отказываюсь исполнять параграфы подписанного договора Убри. Мне необходимо лишь подтверждение от императора!

– Это хорошо! – снисходительно кивнул головой француз. – Тогда успокойте бокезский народ и уверьте его в том, что мой император готов забыть все былые прегрешения, если они станут ему служить столь же ревностно, как некогда служили вам! – Непременно! – Но когда же вы передадите нам Катторо?

– А хотя бы 15 августа! – с деланым равнодушием ответил Сенявин.- Число для меня роли не играет. Я готов покинуть город хоть завтра. Однако все сейчас упирается в статского советника Сенковского. Он представляет здесь интересы нашего Министерства иностранных дел, и без его визы я не могу сделать и шага!

Лористон нахмурился. Ни о каком Санковском он не имел ни малейшего представления. Внезапное появление еще одной инстанции у русских было весьма неприятным сюрпризом.

– Где этот ваш Сенковский? – с плохо скрываемым раздражением спросил генерал. – Увы, он давно болеет! – И тяжело?

– Чрезвычайно! – сделал скорбную мину Сенявин. – Но, даст Бог,вылечится!

– Могу ли я его потревожить? – Лористон всматривался в лицо русскому командующему: говорит ли тот правду или это опять очередное скисЬское коварство. Сенявин был непроницаем.

– Нет, нет и нет! – сказал он со всею возможной грустью. – Болезнь столь заразна, что я вынужден выставить вокруг его дома крепкий караул.

– Ну, что же, – вздохнул Лористон. – Мы согласны некоторое время подождать. Главное, что мы все с вами решили в принципе!

– Разумеется! – кивнул Сенявин. – Всего вам доброго на новом поприще!

В передней Лористон лицом к лицу столкнулся с прознавшими о его приезде и прибежавшими по этой причине австрийцами. Эмиссары Вены подобострастно заулыбались. Лористон прошагал мимо, даже не повернув головы.

– Наш адмирал! – влетели к Сенявину в кабинет австрийцы. – Мы любим вас всей душой, ценим ваш ум и прозорливость! Проявите их еще раз и передайте Бокко-ди-Катторо нам, а не французам, и мы гарантируем вам здесь самое лучшее отношение и обеспечение всем необходимым!

– Многоуважаемые! – поразился их наглости Сенявин, – по-моему, мы все уже обсудили и возвращаться к этой теме смысла более нет!

Тем временем Лористон отписал письмо Мармону: «…Я только что переговорил с адмиралом Сенявиным, мой дорогой Мармон, и я с ним условился о том, каким образом произойдет передача города и фортов Бокко-ди-Катторо. Я не мог назначить день, потому что г. адмирал не может ничего решить без статского советника Сенковского, которому поручена вся гражданская власть. Г. Сенковский нездоров и находится в Катто-ро. Я дал понять адмиралу, что эта болезнь не должна нисколько задержать выполнение мирного договора…» Получив письмо и прочитав его, Мармон со злостью швырнул бумагу на пол: – Идиот! Сенявин провел его, как мальчишку!

Любимец фортуны, Мармон боялся малейших неудач. Свое назначение в Далмацию генерал расценил как непродолжительное путешествие, долженствующее принести ему победы и славу. Да и что могло угрожать ему в этом захолустье Европы после битв на главных полях континента! И вот, невесть откуда появляется никому неизвестный русский адмирал и начинает нагло водить за нос! Кто выдержит такое? Скоро все, естественно, станет известно Наполеону, и тогда вместо благодарственных писем жди хорошей трепки.

– Передайте Лористону: пусть этого Сенявина берет за грудки и трясет, как грушу, пока тот не осыпется! – велел он.

Мармон просчитался. Когда Лористон в очередной раз заявился на «Селафиил» и стал было топать ногами, Сенявин внезапно заявил:

– Успокойтесь и отдышитесь! Теперь Катторо я оставлять вообще не намерен!

– Но как же Убри, письма и, наконец, ваше слово? – опешил французский генерал.

– Еще нет примеров в истории, чтобы выполнение мирных статей когда-либо могло иметь место прежде размена ратификаций! – объявил Сенявин, заранее подготовленную фразу.

– Но ведь это целая вечность! – невольно в отчаянии вырвалось у Лористона.

– А почему бы вам не оставить самовольно занятые батареи на входе в Катторский залив на мысе Остро! Покажите ваше миролюбие на деле! Иначе я буду вынужден принять ответные меры!

Лористон погрустнел. Генерал Мормон занял батареи уже после перемирия, а потому это являлось незаконным. Но не уступать же русским, показывая свою слабость!

– Генерал Мармон человек не того характера, чтобы испугаться кого-либо, а потому его войска не отступят ни на шаг!

– В таком случае мы тоже не отступим ни на шаг из Катторо! Честь имею!

Владимир Броневский в своих воспоминаниях эту сцену описал следующим образом: «Лористон, удивленный такой переменой, прекратил переговоры и, свидетельствуя личное свое уважение адмиралу, сожалея о потерянном времени и прощаясь по обычаю французских дипломатиков, сказал, «что он от сей остановки опасается весьма бедственных для Европы последствий и что адмирал сим отлагательством навлечет государю своему и отечеству большие неприятности».

В конце лета 1806 года политический калейдоскоп, в который уже раз резко изменил весь расклад сил в Европе. Поэтому упрямый строптивец Сенявин в одно мгновение превратился в настоящего героя. Август 1806 ознаменовался крутым поворотом большой политики. Санкт-Петербург наконец-то удостоверился, что Лондон при всех брожениях тамошних умов никогда не пойдет на мир с Парижем. Профранцузски настроенный лорд Фок так и не смог пройти во власть, а миссия к Наполеону лорда Ярмута потерпела полное фиаско. Не сложился альянс у Парижа и с Берлином. С каждым днем в Пруссии росло раздражение действиями Наполеона. Еще бы! Французский император, наплевав на всех, беспардонно присоединил к себе добрую половину всех германских княжеств, в том числе и обещанный ранее Пруссии Ганновер. Фридрих Вильгельм, обидевшись на все это смертельно, сам начал разговоры о скорой и неизбежной войне с «лягушатниками». Что же касается России, то позор Аустерлица еще столь больно жег сердца россиян, что неприязнь к Наполеону была сильна, как никогда ранее. Александр Первый все более и более склонялся к мысли поддержать Фридриха Вильгельма и дать решающий бой зарвавшемуся корсиканцу.

– Миссия Убри была ошибкой! – признался Александр.- И теперь я вместе с моим верным другом Вильгельмом начинаю новую битву за Европу! Он повернулся к стоящему рядом дежурному генералу.

– А что там в Далмации? Сдал ли Сенявин французам или австрийцам Бокко-ди-Катторо?

– Нет, ваше величество! Сенявин, как всегда, упрям и своеволен! В Катторо он впился, как голодный пес в сахарную кость!

– Браво! – улыбнулся император. – Хоть одна приятная новость! Оказывается, иногда упрямство приносит пользу. Сенявин будет моим первым горчичником Наполеону! Немедленно передайте ему, чтобы Катторо ни в коем случае не отдавал и вышвырнул вообще французов из Далмации!

Как часто бывает в подобных случаях, неприятель узнал о наших намерениях куда раньше, чем мы сами. Поняв из срочной наполеоновской депеши, что новой войны с русскими не избежать и его катторская авантюра с треском провалилась, Мармон все же предпринял последнюю отчаянную попытку вырвать у Сенявина город. Он буквально забросал вице-адмирала угрожающими письмами, но никакого эффекта это не возымело. Все посягательства на Катторский порт Сенявин отклонял.

26 августа изнуренный бешеной скачкой курьер доставил вице-адмиралу письмо. С трепетом в душе Сенявин вскрыл его, пробежал глазами и сразу камень с души свалился. То было высочайшее повеление возобновить боевые действия с французами. Александр писал, что если до прибытия курьера Катторо уже сдано, то необходимо немедленно вернуть его назад. Слова «Воля его императорского величества есть на всемерное продолжение воинских действий…» вице-адмирал перечитывал, наверное, с десяток раз.

Прилагались к письму и запоздалые императорские награды за занятие Катторо: Сенявину учреждалось отныне ежегодно 12 000 рублей столовых денег, статскому советнику Сенковскому орден Святой Анны 2-й степени, осыпанный бриллиантами. Митрополиту Петру Негошу была прислана украшенная бриллиантами митра и три сотни медалей для раздачи храбрейшим из черногорцев. За митрополита и черногорцев Сенявин был рад. Известие о прибавлении столовых денег встретил иронически:

– Куда мне столько съесть! Более всего был рад самому письму.

– Ну теперь покажем мы господам якобинцам кузькину маму! – приговаривал адмирал, бережно поглаживая ладонью письмо и отдав распоряжение о немедленном созыве совещания старших офицеров.

Не меньше радовались возобновлению войны черногорцы и бокезцы. Всю ночь в их лагере шло гулянье. Награжденные хвастались медалями, остальные горели желанием заслужить такие же. Все палили в воздух. Ружейной пальбе вторили пушечные залпы, то торопились в море предприимчивые корсары. Эти хотели наверстать упущенное и заработать хорошие деньги на захвате ра-гузских судов, которые еще не успели разбежаться по своим портам.

– Откуда начнем, Дмитрий Николаевич? – спросили Сенявина собравшиеся на совет.

– Начнем с мыса Остро! – был ответ. – Мы русские, а потому порой медленно запрягаем, зато ездим быстро! А теперь, кажется, пришла пора прокатиться с ветерком!

От Катторо до мыса Остро несколько минут хода. Туда немедленно был направлен корабль «Святой Пётр». Развернувшись бортом против батарей, он дал полновесный залп, за ним другой и третий. Бомбардировка длилась весь остаток дня и прекратилась лишь с темнотой. За ночь французы подправили свои укрепления, но с рассветом все снова было сметено ядрами. Начальник французского авангарда генерал Молитор решил подкрепить свои батареи. Загрузив припасами и порохом два транспорта, он послал их к мысу. Но только транспорты отошли от берега, как были перехвачены «Венусом». Французы-шкиперы протянули Развозову бумагу. Молитор извещал русского капитана, что он якобы приказал прекратить боевые действия, возникшие из-за каких-то недоразумений, и уже договорился с Сенявиным о посылке на своих судах нескольких бочек воды и провианта для гарнизона Остро. Шкиперы смотрели преданно, но Развозов засомневался. Задержав транспорты, он послал баркас в Катторо за разъяснением ситуации. Ответ от Сенявина пришел немедленно. «Неприятелю верить не должно, тем паче французам. Вы, господин капитан, отвечаете, если суда не будут взяты». Разумеется, приказание было немедленно исполнено. На следующий день Остро пал.

Затем русские очистили от врага еще одно передовое укрепление – Молохитский редут и взяли в добычу три груженных ядрами и порохом судна.

А спустя всего один день уже черногорцы во главе с митрополитом Петром и бокезцы с не менее храбрым воеводой графом Невличем внезапной атакой выбили французов из их укреплений на выходе из Катторского залива, на который возлагали столько надежд и Лорис-тон, и Мармон. С моря атакующих поддержали огнем российские корабли.

Бее это, однако, не помешало европейским журналистам написать, что Катторо уже захвачен Мармоном. В Венеции о новой победе объявили при барабанах в городском театре. Новость дошла до Наполеона, и командующему Далматинской армией пришлось долго оправдываться перед императором.

– Начало комедии не годится ни к черту! – зло констатировал происшедшее Мармон после хорошей взбучки из Парижа.

Тем временем Сенявин наносил удар за ударом: словно сжатая до предела гигантская пружина, начала возвращаться в свое первоначальное состояние, круша и сметая все на своем пути. Французов с каждым днем отбрасывали все дальше. Отряды графа Войновича и знаменитого юнака Вуко Юро напали на одну из французских колонн и, перебив ее большую часть, прогнали остальных до самой Рагузы. Затем уже со стороны берега был взят небольшой, но хорошо укрепленный порт Молонта, что в полпути от Катторо к Рагузе. Трофеи захватили знатные: сорок пушек и десять груженных припасами судов.

Особенно жестокое сражение разгорелось за урочище Волчье жерло. И там верх одержали русские! Оставив с полтысячи убитыми, французы снова бежали. Как всегда, впереди были неустрашимые черногорцы. В битве за Волчье жерло пал известный храбрец воевода Ускоко-вич. Мармон оказался запертым все в той же Старой Рагузе. Из Италии через горы к нему спешно перебрасывались новые полки. Французская флотилия попыталась было что-то предпринять, но, выйдя в море и увидя российские корабли, сразу же повернула вспять и более уже не показывалась. Зато прямо к нашим направилась тяжелогруженая требака под французским флагом.

– Уж не брандер ли?- заволновались моряки, изготовившись к расстрелянию.

Но над требакой подняли белый флаг. Когда выяснили что к чему, почесали затылки. Чтобы не утруждать себя заботой о раненых, Мармон собрал самых тяжелых, числом за две сотни, и, погрузив на требаку, отправил прямо к русским, сопроводив несчастных письмом о милосердии и сострадании.

– Знает, подлец, что мы с увечными не воюем! – ругались моряки, понимая, что у них нежданно-негаданно прибавилось забот.

Однако делать нечего, требаку сопроводили в Катторо, где побитых французов перенесли в госпиталь и окружили заботой. Увы, столь знаменательный факт отечественной истории был впоследствии почему-то предан совершенному забвению, а ведь здесь есть над чем думать и чем гордиться!

Решающее столкновение между противниками произошло на реке Лютой. Там Мармон попытался взять реванш за все предыдущие неудачи. Нашим пришлось нелегко, бой и вправду выдался лютым. Сражением руководили генерал-майор Попандопуло и митрополит Не-гош. Все происходило столь стремительно и яростно, что в один из моментов едва не был пленен митрополит, дерущийся, как всегда, впереди всех. Отбили его верные витязи-юнаки. Почти в то же время черногорцы окружили и убили одного из французских генералов, заодно перебив и весь его штаб.

В разгар сражения к противнику подошли свежие полки. Авангард французов возглавил сам Лористон. Густыми колоннами его гренадеры шли в бой со знаменами и барабанами. Они были полны решимости добыть победу.

– В огонь! – кричал Мармон, посылая вперед все новые и новые полки. – Все в огонь!

Русские расстреливали наступающих из ружей и картечью из горных пушек, укрепленных на спинах лошаков. Противники то и дело сходились в штыки. Уступать не желал никто. Перелома в сражении у Мармона не получилось. Все стояли крепко. Рота сражалась против батальона, а батальон против полка.

«Во время сражения один французский офицер, подбежав к нашему солдату и схватя его за грудь, требовал, чтоб он сдался, но между тем, увидев сие, один из солдат Козловского мушкетерского полка и сказав следующие слова: «Дай повеселю себя в последний раз!», кинулся с яростью на французского офицера и, подняв его на штык, бросил под гору к стоящей там французской колонне, из которой в то же время бросилось к нему несколько человек рядовых, но он, не теряя бодрости духа, также из числа сих последних, успел четверых положить на месте; но после сего, пришед в изнеможение, сам стал жертвою оставшихся своих неприятелей, которые до такой степени были им раздражены, что, изрубив его труп на мелкие куски, бросали их в наши войска.

Еще на одного нашего егеря наскакав, ехавши верхом, французский офицер и, сделав по нем из пистолета выстрел, попал ему в кивер, который, притворясъ убитым, упал тотчас на землю, но, когда французский офицер, не опасаясь уже более сего своего неприятеля, проехал мимо его без всякого внимания, то егерь, вос-полъзуясь сим случаем, выстрелил по нем так удачно, что тот, получа смертельную рану, упал с лошади. При сем заметим, что егеря наши во время сражения, с малою со своей стороны потерею, более всех прочих войск наносили вред неприятелю. Они, переняв у черногорцев, употребляли обыкновенно сию уловку: сняв с себя кивер, ставили его на какой-либо камень, сами, между тем, расположись за другим, ближайшим к нему камнем, производят, таким образом, по неприятелю пальбу, который, увидев кивер и полагая на сем месте своего соперника, стрелял без всякого причинения вреда самому егерю», – так писал современник.

В самый критический момент наших вовремя подкрепили недавно прибывшие с Корфу колыванцы, коз-ловцы и витебцы. Впереди сражался доблестный 13-й егерский полк и неутомимые черногорцы. В лагерь примчался сам Сенявин. Два дня продолжалась битва на реке Лютой, при общем соотношении сил пять тысяч против двадцати! Русские устояли!

Тем временем куда-то бесследно исчезли из Катторо все австрийские эмиссары. Впрочем, их никто и не разыскивал!

«Венусу» в те жаркие дни Сенявин, как всегда, поставил задачу особую. Фрегат, покинув порт, прошел вдоль берега, сбивая батареи врага. Встретив сильнейшую, «Венус» укрепился на шпринге и вступил в дуэль. Батарея живо отвечала. Французы стреляли хорошо, и скоро их ядра уже ломали реи и разрывали снасти.

– Наконец-то настоящий бой, с равным по силе противником! – радовался Броневский, распоряжаясь орудиями среднего дека.

В чаду стоящего дыма, запаха пороха, уксуса и пота мелькают обнаженные по пояс матросские тела. Глаза слезятся, сколько ни три, в горле горечь, уши ничего не слышат от пушечного грохота. Но зато в сердце азарт боя! – Заряжай! – Накатывай! – Наводи! – Веселей гадшпугом! Хорош! – Готовы! – Фитиль!

Огненный смерч вырывался из оскаленных стволов, и освобожденные от смертоносного плода пушки рвутся из опутывавших их канатов. От каждого залпа старик «Венус», как живое существо, содрогается всем своим телом. – Заряжай!

Воспользовавшись маловетрием, французы попытались захватить русский фрегат с помощью вооруженных лодок с десантом. Но едва лодки появились из-за мыса, как сразу же попали под шквал ядер. Пришлось поворачивать вспять.

– Выход был хорош, но номер не удался! – шутили моряки. – Просим на «бис»!

Но второй раз французы появиться не решились. Зато вдалеке, на выходе из залива, возникло нагромождение парусов: то спешил на помощь сражавшемуся собрату линейный корабль «Святой Пётр». Едва линейный корабль подошел к месту дуэли фрегата и батареи, как неприятельские орудия внезапно разом замолкли. Затем со стороны неприятельских укреплений раздался сильный взрыв – это французы, уходя, уничтожили пороховой погреб.

– Посчитать потери! – велел старшему офицеру командир фрегата. – Раненых и убитых не имеем!

– Слава Тебе, Господи! – сняв шляпу, широко перекрестился Развозов, затем взял в руки рупор:

– Господа офицеры и вы, братцы-матросы! Поздравляю с одолением!

– Ура! – кричали разом и господа офицеры, и братцы-матросы.

– Ради таких мгновений стоит жить! – пожимал руки своим сотоварищам Броневский.

– Что ж, день и впрямь прожит не зря! – согласились те.

Все были перепачканы пороховой гарью, усталые, но веселые и почти счастливые.

– Господ офицеров прошу ко мне в салон на шампанское! – объявил Развозов. – А команде двойная чарка!

И снова над палубой «Венуса» прокатилось раскатистое «ура!»

В это не слишком легкое для Мармона время, вице-король Евгений Богарне писал ему из Италии требования Наполеона: «После того, как пройдут большие (летние) жары, пусть генерал Мармон соберет все свои силы и, имея двенадцать тысяч человек, нагрянет на черногорцев, чтобы отплатить им за все содеянные ими варварские поступки. Пока эти разбойники не получат хороший урок, они всегда будут готовы выступить против нас».

Когда Мармону передали письмо, он лишь саркастически усмехнулся:

– Поди отплати, когда они сами лупят нас в хвост и в гриву!

Линия фронта к этому времени определилась к западу от залива, в глубине которого располагался Бокко-ди-Катторо. Взамен сбитых «Венусом» батарей французы лихорадочно строили новые на большем удалении от залива. Наши при первой возможности стремились их уничтожить. Сам Мармон, запершись в Старой Рагузе, стягивал туда свои разбросанные войска, готовясь к долгой и упорной борьбе за Далмацию. На все упреки Наполеона в медлительности и нерешительности оправдывался: «Я бесконечно много раз требовал от адмирала, чтобы он выдал мне Бокко-ди-Катторо, но его ответы, всегда рассчитанные на откладывание, показывали его недобросовестность, и я должен был не доверять и наперед готовить средства, чтобы бороться с ним».

В первые дни осени Сенявин устроил на французских морских дорогах настоящий погром. Бриги и фрегаты под Андреевским флагом буквально растерзали французские коммуникации. Капитан 1-го ранга Белли, ворвавшийся в Рагузский залив, дерзко-вахватил там две большие требаки с запасом военной амуниции и пороха для французской армии и много пленных.

– Французам сей запас явно лишний, а нам как раз кстати! – обрадовался Белли и отправил добычу на Корфу.

В Бокко-ди-Катторо стояли на якорях в готовности к выходу в море: вице-адмиральский корабль «Селафи-ил», «Святой Пётр», фрегат «Автроил» и прибывший совсем недавно из Севастополя черноморский бриг «Александр» лейтенанта Скаловского. Фрегат «Кильдю-ин» держал ближний дозор.

Непосредственно у Старой Рагузы действовал отряд контр-адмирала Сорокина: линейный корабль «Пара-скевия» в паре с бригом «Бонасорт» и «Уриил» в паре с бригом «Феникс». Пока линейные корабли держали под присмотром морские дороги, легкие и мелкосидящие бриги подходили к самому берегу, совершая набеги на батареи и селения, всякий раз удачно ускользая от взбешенных французов.

При набеге на местечко Сан-Джоржи, что на острове Лавиза, русские взяли огромный винный магазин, который французы готовили для себя. Пока противник понял, что к чему, и подтянул солдат, все содержимое сего важного магазина было уже в трюмах российских кораблей. Матросы этой добыче радовались особо. Тем более что капитаны разрешили всем опробовать захваченный трофей, годится ли к потреблению.

– Еще как годится! – солидно кивали головами матросы. – Да что-то не распробовали с первого-то раза, налей-ка еще малость!

Ввиду того, что у капитана-лейтенанта Сульменева на «Фениксе» оказался некомплект офицеров, Бычен-ский командировал к нему мичмана Мельникова. Прикомандированному Сульменев был весьма рад:

– Будет вам, господин мичман, задача ответственная, но веселая! Готовы ли?

– Готов! – тряхнул русой головой мичман с «Уриила››.

– Вам следует пройтись вдоль самого берега между островками и поглядеть, не прячется ли там кто-нибудь. Если противник по зубам, то нападайте. – А если нет?

– Тогда облизнитесь и возвращайтесь! Давиться слишком большим куском, право, не стоит!

Вместе с бриговским шкипером Мельников был послан на катере к островам, что лежали подле Нарент-ской бухты, неподалеку от Рагузы. Для внушительности на носу катера водрузили фальконет на скрипучем вертлюге.

Едва завернули за первый из скалистых островков, как обнаружили далматинскую брацеру (разновидность требакулы с тремя мачтами и латинскими парусами) и австрийскую требакулу. Затребовали документы. Кормчие нехотя протянули смятые бумаги. Так и есть: зафрахтованные французами суда! В трюмах нашли треску и сушеные сливы-смоквы. Французские солдаты-караульные, пытавшиеся было поначалу спрятаться, отдали свои ружья без сопротивления.

Оставив на судах призовые партии, продолжили поиск. В близлежащей небольшой бухточке нашли еще два рагузинских судна с фасолью и кукурузой.

– Великолепно! – радовался Сульменев. – За каких-то пару часов четыре приза! Чем я могу вас отблагодарить за проявленную храбрость?

– Дозвольте мне отвести захваченные призы к «Уриилу»! – попросил смущенный Мельников.

Командир «Феникса» кивнул понимающе: сам когда-то был мичманом!

Спустя несколько часов Мельников привел к борту своего линейного корабля плененные требакулы.

Доложившись командиру, подошел к своим сотоварищам-мичманам.

– Вот, – сказал, небрежно махнув рукой в сторону плененных транспортов. – Захватил тут между делом, по просьбе капитана «Феникса»! Можно было и поболее, да уж что-то леность напала! К тому же четыре абордажа за день – кому угодно надоесть может. Так шпагой намахался, что чуть руку из сустава не вывернул!

Мичманы «урииловские» смотрели на товарища восхищенными глазами: вроде бы и врет, не краснея, но качающиеся на волнах транспорты не оставляли сомнений в правдивости рассказчика…

Что ни день, то в Катторо прибывали новые и новые захваченные суда. Согласно еще петровскому уставу, призовые премии священны. Никто не может лишить права команду, захватившую приз, ее законной доли, величина которой определена раз и навсегда основателем флота. Но на сей раз захвачено в плен было столь много, что суммы выходили почти фантастические. В кастельновском трибунальстве, оплачивавшем поначалу призовые счета, в конце концов взвыли:

– Нет у нас более наличных! За какой-то месяц два миллиона рублей! А они все хватают и хватают!

С общего согласия капитанов решено было, что отныне по всем начислениям окончательный расчет будет произведен по возвращении в Россию, как это практиковалось в предыдущих средиземноморских экспедициях. (Если бы тогда кто-то мог предположить, во что все это выльется в будущем!)

Среди команд царил небывалый подъем, ведь призовые деньги исчислялись тысячами! Особо быстро богатели капитаны фрегатов и легких судов-каперов. Линко-ровские получали куда меньше, хотя Сенявин старался не обижать и их. Образовал главнокомандующий и общую кассу, из которой часть сумм выдавали армейцам. Что же касается флотских, то все, кто мог, рвались на крейсера! Там были не только деньги, но каждодневные погони и жаркие столкновения, смелые рейды и неизвестность впереди. Не об этом ли во все времена мечтают многие поколения молодых офицеров?

Матросы фрегатов чесали затылки, шалея от денег: за несколько дней они приобретали целые состояния. А офицеры подсчитывали и не верили глазам.

– Господа! – поражался какой-нибудь лейтенант из однодворцев, глядя в бумагу с длинными столбиками цифр. – Ежели так и дальше пойдет, то я самого миллионщика Куракина переплюну!

Венусцы были в фаворитах. Теперь, заходя в Катто-ро, матросы покупали себе бархатные портянки и шелковые исподники. Развозов смотрел на это сквозь пальцы: пусть побалуются! Офицеры закупали в кают-компанию все самое дорогое и изысканное: если вина, то из старых подвалов, если коньяк, то самый выдержанный. Что касается Броневского, то одну часть денег он переслал аккредитивом матушке в Россию, вторую Маше и ее маменьке, третью оставил себе, на всякий случай, ведь вся война еще впереди, да и путь в Россию не близок.

Пленных французов на берег сгоняли сотнями, а портовые склады были завалены захваченными товарами по самые крыши.

Из Петербурга прислали бумагу по начислению денег за взятые призы.

К осени в плену под охраной бокезских юнаков уже сидел генерал с полутора сотнями офицеров и тремя тысячами солдат. Мармон.'еще не начав по-настоящему воевать, уже лишился полнокровной бригады! А вскоре Сенявину улыбнулась небывалая удача. Дозорные фрегаты привели в гавань большой транспорт с четырьмя сотнями инженерных офицеров и ротой саперов, шедший в Константинополь к туркам, чтобы готовить последних к войне с Россией.

– Воюйте потихоньку! – наставлял Мармона вице-король Евгений. – Держитесь подальше от этого Сенявина с его башибузуками-черногорцами! Натравите на последних османов!

Но Сенявин это предусмотрел: соблюдая мир с турками, он строжайше запретил своим капитанам их трогать:

– Все наше снабжение идет через Босфор и Дарданеллы. Перережут турки пуповину, нам придется несладко. Мир с Портой нужен как воздух! В этом первое условие нашего успеха! – А каково второе? – спросили командиры.

– Второе? – Сенявин тяжело вздохнул. – Второе, увы, от нас не зависит. Мы удержим в своих руках Катторо, пока французы заняты большой войной на севере Европы. Но стоит им усилить Мармона и нам с нашими тремя тысячами штыков не устоять. Тут уж и черногорцы не выручат!

– Что же тогда делать?- поинтересовался командир «Петра».

– Исполнять свой долг, да уповать на Господа! – был исчерпывающий ответ.

Сенявин очень надеялся на войну Франции с Пруссией, которая бы надолго связала руки Наполеону. И это желание российского адмирала сбылось, причем весьма и весьма скоро. В конце октября 1806 года Франция вступила в войну с Пруссией, а в ноябре и с Россией. Одновременно с каждым днем стали ухудшаться отношения между Петербургом и Константинополем. На юге России запахло новой большой войной. Главнокомандующий всех российских вооруженных сил в Средиземноморье стал исподволь готовиться и к ней.

Вскоре над гористыми обрывами Далмации снова яростно заговорили пушки: то генерал-майор Попандо-пуло отбросил французов с занятых позиций, да еще захватил всю их артиллерию. Со стороны гор его удачно поддержали мрачные усачи митрополита Петра.

Вдоль берега, изрыгая смертоносный метал, нападавших прикрывали линейные корабли и фрегаты. Однако французы были тоже вояками искушенными. Оправившись от первых неудач, они сумели остановить наступление союзников-славян, местами даже переходя в наступление. Во время одного черногорцы и бокезцы были даже отброшены в горы смелой штыковой атакой. Бои шли повсеместно и непрерывно. Соотношение сил к тому времени было таково: против пятнадцати тысяч французов сражалось лишь три тысячи. Один к пяти! Но дрались на равных. Пользуясь преимуществом, Мармон в один из дней перешел в наступление. Попандопуло, огрызаясь, медленно отходил к берегу. Наконец в помощь ему вступили подошедшие канонерские лодки, и теперь уже начали отступление французы. Что ни час, то следовала новая атака. Три дня кровопролитнейшего наступления на Катторо так Мармону ничего и не дали. Русские потери исчислялись до восьми сотен человек. Французы потеряли три тысячи.

Вскоре после сражения французы свезли захваченных в плен наших тяжелораненых солдат в одно место, а затем передали генерал-майору Попандопуло. Впрочем, россияне поступили точно так же.

В целом же кровопролитнейшее побоище ничего не изменило. Правда, наши войска отошли ближе к Катторо, и французы заняли несколько миль побережья. Однако дальше идти они не могли: огромные потери и непрерывный огонь русских кораблей заставили остановиться. Наступательный порыв Мармона был исчерпан. В остальном все осталось так же, как было и ранее. Установилось шаткое равновесие. Французская многочисленность компенсировались русской и черногорской храбростью. Если у Сенявина явно не хватало сил, чтобы штурмовать Старую Рагузу, то у Мармона также не было сил, чтобы атаковать Рагузу Новую.

Собираясь с духом и приходя в себя, враждующие стороны застыли без движения. Лишь партизаны-черногорцы ежедневно беспокоили французов своими дерзкими вылазками в глубокий тыл, где выжигали селения и забирали все ценное. Усталость французских солдат была настолько велика, что, даже видя возвращающихся с добычей горцев, они их никогда не преследовали. На море же по-прежнему безраздельно господствовал российский флот…

Когда обстановка несколько успокоилась, мертвых погребли, а раненые начали выздоравливать, Сенявин устроил в Катторо большой обед, как мог наградил отличившихся в последних боях. Память об этом необычном обеде осталась у его участников навсегда.

Из воспоминаний участника событий: «По прогна-нии Мармона от Кастелъ-Ново, адмирал в ободрение солдатам дал великолепный и заслуживающий особого внимания военный пир. После молебна за дарованную Богом победу над превосходными неприятельскими силами войско стройными рядами прошло церемониальным маршем на площадь в крепость. Там ожидал храбрых солдат приготовленный попечителъностью начальника сытный обед; каждый из них получил порцию водки и по бутылке виноградного вина. Посреди палаток, поставленных между столами, адмиральская отличалась поднятым на оной флагом; перед нею поставлены были полковые пушки, а по сторонам оркестры музыки. К столу главнокомандующего приглашены, были не по старшинству чинов: сей чести удостоились одни только офицеры, отличившиеся особенными подвигами или примерной храбростью. Здоровье егеря Ефимова объявлено из первых, причем сделано было пять выстрелов, а товарищи его при восклицаниях «ура!» качали его на руках. Таким образом, все приглашенные удостоены были особенной почести питья за их здоровье. Участники сего празднества не могли без умиления об оном рассказывать. Все солдаты столь живо чувствовали сию необыкновенную честь, что усердные, искренне приветствия: ДАЙ, БОЖЕ, ЗДРАВСТВОВАТЬ ОТЦУ НАШЕМУ НАЧАЛЬНИКУ! произносились с восторгом беспрерывно. По окончании уже стола игумен монастыря Савино, восьмидесятилетний старец, вошел в палатку, приветствовал адмирала истинным, верным изображением всеобщих к нему чувствований любви и признательности. Последние слова его речи были: ДА ЗДРАВСТВУЕТ СЕНЯВИН! И слова cuu повторились войском и собравшимся во множестве народом сильнее грома пушек. Адмирал отклонил от себя все особенные ему предложения почести. Знать совершенно цену добрым начальникам и уметь быть к ним благодарным за все их попечение и внимание всегда было и будет коренною добродетелью Русского солдата. Вот средства и причины, которыми Сенявин приобрел неограниченную доверенность от всех вообще своих подчиненных – как офицеров, так и солдат. Каждый уверен был в его внимании и с радостию искал опасностей в сражении. Сенявин, скромный и кроткий нравом, строгий и взыскательный по службе, был любим как отец, уважаем как справедливый и прямодушный начальник. Он знал совершенно важное искусство приобретать к себе любовь и употреблять оную единственно для общей пользы. После сего удивительно ли, что в продолжение его начальства солдаты и матросы не бегали и не случалось таких преступлений,- которые заслуживали бы особенное наказание. Комиссия военного суда не имела почти дела. В госпиталях скоро выздоравливали».

Сидя в Старой Рагузе, Мармон диктовал послание Наполеону.

– Победа была уже в моих руках, но 18-й полк опоздал с атакой на каких-то десять минут, и нам из-за этого не удалось разгромить русских. Однако цель наступления достигнута, и я показал этим скифам наше превосходство!

– Русских была целая орда, и никто в мире, даже сам император, не смог бы одолеть эти бесчисленные скопища! – поддакивали адъютанты.

– Да! Да! Конечно! – оживился Мармон. – Их было так много, что наши солдаты просто не могли всех переколоть штыками! Но мне нужны свидетельства!

– Свидетельства будут! – заверили генерала сообразительные адъютанты.

Скромностью и чистоплотностью в делах Мармон никогда не отличался, зато умением сочинять реляции владел в совершенстве. Бои между тем понемногу стихли, теперь противники, настороженно поглядывая друг на друга, укрепляли свои позиции да разменивали пленников.

В те дни Мармон допустил большой промах, послав карательный отряд сжечь несколько пограничных турецких селений, жители которых отказались поддержать французов. Селения были спалены, но теперь, помимо черногорцев, на французов начали нападать озлобленные турки. И все же Мармон предпринял еще одну попытку перехватить инициативу, атаковав городок Ризано.

Из описания хроники этого сражения, случившегося 20 сентября: «Мармон, не видя с нашей стороны никакого препятствия, переменил позицию, стал от крепости в трех верстах и тотчас выслал две сильные колонны. Одна шла по берегу, другая, обходя крепости, подвигалась… Первая сделала вид приступа, последняя показывала, будто хочет прорваться внутрь провинции к Ризано. Но оба сии вида были обманные, ибо французы знали, что тому гарнизону, который мог бы стоять против них в поле, не имея артиллерии, нельзя ничего сделать в крепостях, знали также и то, что в Ризано с таким числом им пройти невозможно. Цель их состояла в том, чтобы осмотреть силу крепостей, выманить регулярные войска и, если удастся, то отрезать и потом истребить их. Первый неприятельский отряд зажег загородные дома бокезцев и одно турецкое пограничное селение за то, что жители сего последнего не подняли противу нас оружия. Сия жестокость была наказана и стоила им великой потери. Когда первая колонна приблизилась к крепости, корабль «Ярослав» вместе с оною картечным перекрестным огнем рассеял ее, и, едва малые остатки успели соединиться со второю, пушечные громы были сигналом общего нападения. Не можно было черногорцев и приморцев, при виде пылающих домов их, удержать на своих местах, как то было предполагаемо. Они с ужасным криком высыпались из секретных мест, бегом спустились с гор и напали на колонну со всех сторон так удачно, что тотчас ее расстроили и гнали до самого лагеря. Мармон выслал другую для подкрепления, маневрировал, употреблял все хитрости, искусства, но ничто не помогло. Приморцы и черногорцы, ободренные присутствием адмирала и митрополита, пользуясь удобным для них местоположением, удачно поражали неприятеля сильным и верным своим ружейным огнем. Битва сделалась общею. Со всех сторон стекался храбрый народ и, умножая число сражающихся, оказывал необыкновенные порывы храбрости. Наши войска поддерживали их только в нужных случаях. От полудня до 5 часов сражение продолжалось с чрезвычайной жестокостью с обеих сторон. После сего Мармон отступил к лагерю, но и тут не остался в покое. Перестрелка горела всю ночь. Партии приморцев и черногорцев, вновь подходящих и вступающих в огонь, возбуждали ревность утомленных сражением прошедшего дня, почему неприятель принужден был всю ночь стоять под ружьем».

Спустя еще несколько дней черногорцы с русскими солдатами обошли Старую Рагузу и предали огню всю местность вокруг нее. Французская армия снова оказалась запертой за стенами Старой Рагузы, почти без всякого сношения с внешним миром. С моря ее, как и в первый раз, блокировали российские корабли.

Побывавший на берегу с письмом к командующему от командира фрегата, Броневский оставил описание увиденного им поля недавнего сражения: «Зрелище ужасное! Тела убиенных разбросаны были в различных положениях. Иной лежал ниц, другой бледным лицом обращен был к солнцу. Тут враг лежал на враге. Черногорец и француз лежали тихо, как друзья. Жены, отыскивая тела супругов, с воплями, с распущенными волосами, бродили вокруг бывшего неприятельского лагеря и на пожарищах. Военные громы умолкли, гласы молитвы и смирения заменили их, унылый звук колокола принудил меня обратиться к церкви, и я увидел погребение: несли 5 гробов. Тихое шествие, унылое пение: «Со святыми упокой…», соучастие, изображенное на лицах солдат, коих оружие преклонено долу, и растерзанная горе-стию мать, неверными, колеблющимися ногами идущая за гробом единственного сына, тронули бы и того ожесточенного тирана, который для личной выгоды, для собственного возвышения не перестает лить кровь себе подобных».

Войска остановились в одном переходе от крепости, переводя дух после жестоких боев. С гор спускались женщины, неся храбрецам виноград, молодое вино, сыр, мясо, хлеб. Сидя за жаркими кострами вместе с усатыми юнаками Черной Горы, вчерашние вологодские, костромские и ярославские крестьяне праздновали еще одну совместную победу. Различий меж ними не было, ибо речь их была одна и та же – славянская.

В те дни более трех тысяч черногорцев и бокезцев записались добровольцами в русскую армию, и теперь унтер-офицеры наскоро обучали их простейшим перестроениям и залповой стрельбе. Свободолюбивым горцам принять такое решение было нелегко, но что не сделаешь во имя общей победы! Помимо этого, весьма многочисленные отряды славян ушли в горы, чтобы перекрыть построенный Мармоном «наполеоновский путь» – единственную артерию, связывающую французов с метрополией. Истребляя солдат и захватывая обозы, черногорцы добычу свозили к Савину монастырю, где все сообща и делили. По призыву православного епископа Арсения пришли герцеговинские славяне. Их встречали радостными кликами:

– Да здраво славянско единство! Да здравы Русь да Черная Гора, Поморье да Герцеговина!

В то время, когда к небесам вздымались жаркие славянские костры, в неприятельском стане царило полное уныние. Нищая и голодная Рагуза уже не могла содержать многочисленное французское воинство, а потому Мармон решился на крайнее средство. По его приказу солдаты вытрясли из обывателей все золото, вплоть до обручальных колец, затем пришла очередь церквей, с которых ободрали золотые и серебряные оклады. Добытое богатство Мармон употребил для подкупа турецких наместников, чтобы те открыли дорогу французским обозам через свои земли.

Но Сенявин переиграл своего соперника и здесь. Получив известие о готовящемся подкупе, вице-адмирал сделал все, чтобы о сожженных французами турецких селениях стало известно в Константинополе. А потому из столицы Высокой Порты последовал окрик раздраженного со.жжением деревень Селима Третьего своим наместникам: «Пока никуда не вмешиваться!» Эмиссары Мар-мона вынуждены были вернуться ни с чем, вывалив перед генералом мешки с неиспользованным золотом.

– Очень плохо! – раздраженно буркнул генерал и выгнал своих неудачливых дипломатов прочь.

После этого он некоторое время безмолвно взирал на груды золота, а затем начал наполнять им походные саквояжи.

– Если не удалось помочь всем, пусть будет польза хотя бы для одного! – сказал Мармон самому себе и впервые за много дней улыбнулся.