Дату смерти изменить нельзя

Глава 3 Похмельный синдром на лубянке

Рабочий день в Москве был в разгаре. Стрекотали сотни тысяч кассовых аппаратов, разгружались и вновь загружались продуктовые фуры, бойко переходили из рук в руки рубли и доллары, акции нефтегазовых компаний и копеечная стеклотара, шприцы с наркотиками и билеты в театр. Кто-то приобретал себе счастье, а кто-то продавал остатки совести; одни меняли себе партнеров, имиджи и автомобили, а другие – просто шило на мыло. Но все вместе, поголовно, от первого лица государства до последнего бомжа, москвичи были заняты какими-то своими важными делами, и потому огромный город гудел от перенапряжения.

А у капитана Бондаря гудела голова. С утра 22 апреля ему было худо, очень худо. Хуже некуда.

Давно уже он не испытывал такого сильного похмелья. Сильного и продолжительного.

Бондарь отложил просмотренную папку вправо, прикидывая, которые сутки пылают столицы, горят трубы и пересыхает глотка, обильно смоченная накануне вечером. Точно вычислить не удавалось, но даже приблизительный подсчет давал обескураживающий результат. Не больше трех, но и не меньше двух недель… С того самого дня, когда стало окончательно ясно, что живая оперативная работа капитану Бондарю больше не светит, а иной панацеи от тоски и одиночества не существует. Он превратился в заурядного кабинетного работника, самыми яркими впечатлениями для которого стали ежедневные поездки на метро. Утром – на работу, вечером – домой. В пустую холостяцкую берлогу, где найти себе занятие так же сложно, как в каюте затонувшей подлодки.

Спасите наши души, наш SOS все глуше, глуше…

Будь прокляты все эти медики! Что они понимают в психологии мужчины, дважды терявшего женщин, без которых жизнь не в радость? На чем строились их выводы, когда они выносили свой безапелляционный приговор: «к выполнению оперативных заданий временно не привлекать»? Начальство радо стараться, тут же отстранило Бондаря от важных дел, поручив ему править какие-то бредовые инструкции, составлять какие-то отчеты, рыться в архивных документах и перекладывать папки из одной стопки в другую, слева направо: с утра до вечера: из пустого в порожнее.

Оказывается, толочь воду в ступе – это теперь не просто маета, а научный метод психологической реабилитации! Тогда как насчет околачивания груш и полировки кошачьих яиц? Может, и такую практику завести на Лубянке, господа хорошие?

Тяжелейший стресс, приговаривал полковник Роднин, разводя руками, ничего поделать не могу, но, врачи говорят, время лечит. Заверения Бондаря в том, что потраченное впустую время вовсе не лечит, а калечит, ничего не меняли. Капитану не удавалось убедить начальника отдела в том, что как раз настоящая работа выведет его из ступора. Его даже близко не подпускали к серьезным делам. Не только на пушечный выстрел, но и на пистолетный.

Это продолжалось с февраля, когда Бондаря выписали из госпиталя. Выписали со сросшимися ребрами и ногой, с зарубцевавшимися ранами, с новехонькой розовой кожей на локтях и коленях. Он был абсолютно здоров, но ему было больно. Поделать с этим было ничего нельзя. Кожа-то новая, а душа – прежняя, выгоревшая изнутри. Сперва выгоревшая, а потом обледеневшая. До вечной мерзлоты.

Такая уж зима выдалась, будь она неладна. Снежная, беспощадно холодная. Зима, отнявшая у Бондаря Тамару.

Трагедия случилась на кавказской горе Фишт, где любимую женщину капитана облили на морозе водой, как поступали с патриотами фашисты во время Великой Отечественной. До сих пор не верилось, что подобное могло произойти в XXI веке. На фешенебельном горнолыжном курорте Лунная Поляна. В двадцати километрах от ближайшего отделения внутренних дел. Такое не укладывалось в голове, а потому Бондарь приказал себе: забыть!

К черту! Забыть и не оглядываться. Ничего не было. Ни родного лица, просвечивающегося сквозь толщу ледяной глыбы. Ни сатанинского смеха Леди Мортале. Ни безобразной рожи ее верного приспешника Юрасика. И головокружительного спуска по трассе бобслея тоже не было. И последующих удушающих кошмаров. И дула табельного пистолета, дважды приставлявшегося к виску в моменты, когда отчаяние становилось всепоглощающим, как разверзшаяся пропасть.

Все, сказал себе Бондарь, убирая пистолет с глаз долой, хватит. Точка. Прошлого не вернешь, зачеркнутого не исправишь. Будем жить дальше. Живет на свете такой капитан ФСБ Бондарь Евгений Николаевич, и есть у этого человека некий долг, который он обязан исполнять. Прямая, соединяющая эти две точки, зовется смыслом существования. Хотелось бы, конечно, чтобы смысла было побольше, но где его взять, коли судьба-злодейка отобрала все, что могла отобрать. На нет и суда нет.

Примерно через месяц после принятия решения Бондарь начал понимать, что надолго его не хватит, но не сдался. Являясь на работу, рвался в кабинет начальства, а прорвавшись, выкладывал на стол Роднина очередной рапорт с просьбой поручить ему любое из текущих дел. С точно таким же завидным постоянством Роднин рапорты отправлял в урну, после чего заводил с Бондарем душеспасительные беседы о необходимости прийти в себя, оправиться, подлечить нервы.

Однажды удача все же улыбнулась полуотставному капитану. По причине катастрофической загруженности личного состава отдела, его направили в Иркутск, где сотрудники Восточно-Сибирской оперативной таможни задержали при попытке незаконного вывоза из России ни много ни мало 27 тонн ядерных материалов. Точнее, 27 681 килограмм обогащенного урана, как протрубил на весь мир представитель пресс-службы Государственного таможенного комитета Российской Федерации.

Бондарь воспрянул духом. По всей вероятности, он вышел на самую скандальную и громкую сделку века, поскольку в ядерные реакторы подводной лодки загружалась только одна тонна обогащенного урана! Где же было похищено такое неимоверное количество опасного вещества? На одной из АЭС? На Новосибирском заводе химконцентратов по производству ядерного топлива?

Перспективное дело, возродившее Бондаря к жизни, его же и доконало, когда начало трещать по швам и рушиться, наподобие карточного домика. Вскоре выяснилось, что никто ничего не похищал и не пытался незаконно переправить через границу. Просто ангарский электролизный химический комбинат произвел изотопное обогащение партии казахстанского урана, отправил его обратно, а охреневшие от безнаказанности таможенники, увидевшие в накладных немалую стоимость груза, потребовали взятку. Ее не дали, тогда вагон был отцеплен от состава и началось откровенное вымогательство, сопровождающееся шантажом через прессу. Банальная история. Настолько типичная для России, что только диву даешься: каким образом умудряется держаться это расшатанное многолетними встрясками государственное образование. Последняя надежная опора осталась – спецслужбы. Вот и вся вертикаль власти, да и та с постоянными перекосами. На сколько ее хватит?

«А тебя на сколько?» – ехидно осведомился внутренний голос, которому, как всегда, было плевать на похмелье, мучающее Бондаря с утра.

Он встал, и в глазах зарябило от черных точек, будто по глади пруда прыснули головастики. Никаких головастиков или мошек, разумеется, не было. А были заметные мешки под глазами и порядком воспаленные веки. Бондарь убедился в этом, подойдя к зеркалу, из которого на него глянуло осунувшееся, плохо узнаваемое лицо. Рядом с уголками губ образовались горькие складки, насупленные брови упрямо отказывались принять какое-нибудь более нейтральное положение. Красавец, ничего не скажешь!

Бондарь укоризненно покачал головой. Отражение повторило это движение: мол, нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. Продолжай в том же духе и полюбуйся собой эдак через месяцок-другой, товарищ Бондарь. Две пачки сигарет в день и бутылка водки на сон грядущий? Убийственная смесь. Долго ли протянешь в таком режиме?

Вряд ли, вынужден был признать Бондарь. При таком образе жизни слететь с катушек можно очень скоро. Во всем виновата проклятая «Гусарская баллада», которую, как назло, крутят по телевидению чуть ли не каждый вечер. Стоит немного пощелкать пультом, и на тебе: бродит по экрану девица печального образа, напевая: «Лунные поляны, ночь, как день, светла».

А если человеку невмоготу слушать про лунные поляны? Если ночь для него как раз беспросветно темна? Прошлая ночь. Нынешняя. Завтрашняя.

Бондарь в последний раз посмотрел на свое отражение, мрачно отметил свежий бритвенный порез на подбородке и хотел уж было вернуться за стол, заваленный папками, когда тишину кабинета прорезал телефонный звонок. Громкий, отчетливый, требовательный. Звонок, оповещающий о том, что на связь выходит начальство.

Наконец-то о капитане Бондаре вспомнили. Неужели конец конторским будням?

На этаже было чисто, тихо и безлюдно. Стремительно шагая по ковровой дорожке, Бондарь дошел до приемной начальника оперативного отдела, толкнул дверь и переступил порог.

Алтынникова, личная секретарша полковника Роднина, перестала клацать клавиатурой компьютера и расщедрилась на приветливую улыбку. Здороваясь, Бондарь постарался улыбнуться так же дружелюбно. Седая, но еще совсем не старая секретарша симпатизировала ему, и он отвечал ей взаимностью. Старался отвечать по мере сил и возможностей.

Но сегодня улыбка не возымела обычного действия.

– Приболели? – встревожилась Алтынникова.

– С чего вы взяли, Светлана Афанасьевна? – неискренне удивился Бондарь.

Глупый вопрос для человека, который пять минут назад созерцал свою похмельную физиономию в зеркале.

– Вид у вас… – не договорив, Алтынникова покачала головой.

– Зато вы выглядите на все сто! – поспешил сменить тему Бондарь, делая вид, что любуется зеленым в крапинку жакетом секретарши. – Отличная обнова, Светлана Афанасьевна. – Он выбросил вверх большой палец. – Вам идет.

Секретарша погрозила пальцем:

– Ах, Женя, Женя! То же самое вы говорили мне в прошлый раз. И в позапрошлый.

– Это свидетельствует лишь о том, что вы всегда выбираете красивые вещи, – нашелся Бондарь. – У вас безупречный вкус, Светлана Афанасьевна.

– Наверное, раз я проходила в этом наряде всю весну. – В глазах Алтынниковой промелькнула печаль. – Но все равно спасибо, Женя. И, прошу вас, непременно подлечитесь перед командировкой. На вас больно смотреть.

– Вот как? – опешил Бондарь. – Командировка? Куда?

– Прямиком на край света, – понизила голос Алтынникова. – Я уже заказала билеты на завтра. Будьте умницей, Женя. Примите ударную дозу таблеток, а перед сном не забудьте выпить чаю с малиной. У вас есть малиновое варенье?

– Да погодите вы со своим вареньем, Светлана Афанасьевна! Куда я вылетаю?

– Военная тайна, Женя. Я и так с вами чересчур разоткровенничалась. – Утопив кнопку переговорного устройства, Алтынникова сменила тон на официальный: – Капитан Бондарь прибыл, Василий Степанович. Впускать?

– Гнать пока рановато, – откликнулся из динамика металлический голос. – Пусть войдет твой капитан.

Переступив порог, Бондарь замер. Роднин в своем неизменном синем костюме с квадратными плечами стоял у окна, выходящего на Лубянскую площадь. Не оглядываясь, буркнул:

– Присаживайся.

И лишь после того, как Бондарь занял свое место за приставным столом, Роднин покинул свой наблюдательный пост и опустился в жалобно скрипнувшее кресло.

Встретившись с испытывающим взглядом начальника, Бондарь ощутил привычный холодок в груди. Он никогда не боялся начальства и тем более не лебезил перед ним, однако полковник Роднин внушал ему уважение, а настоящее уважение никогда не обходится без некого душевного трепета. Пусть даже тщательно скрываемого.

– Как дела? – поинтересовался Роднин.

– Если имеются в виду дела, порученные мне, то продвигаются помаленьку, – сухо ответил Бондарь. – Левая стопка папок уменьшается, правая растет. Вы пригласили меня отчитаться о проделанной работе, товарищ полковник?

– Я вызвал тебя, – с нажимом произнес Роднин, – я вызвал тебя, капитан, чтобы сделать тебе первое и последнее предупреждение. Завязывай с этим.

– С чем?

– Сам знаешь. – Рука полковника сделала выразительный жест.

– Не понимаю, о чем идет речь. – Лицо Бондаря окаменело. Он терпеть не мог посягательств на свою личную жизнь. И ему вовсе не хотелось, чтобы посторонние знали, что творится у него в душе.

– Не понимаешь, значит? – переспросил Роднин, буравя глазами подчиненного.

При росте 183 сантиметра и весе 81 килограмм капитан Бондарь казался выше и легче, чем был на самом деле. Тому способствовали его подчеркнуто прямая осанка, развернутые плечи и слегка запавшие щеки. Впечатляющий экземпляр. Всегда подтянутый, аккуратный, грациозный и настороженный, как большой хищный зверь. Прическа – волос к волоску, с прочерченным, словно под линеечку, пробором. Густые брови, четко очерченная линия рта, волевой подбородок, помеченный зарубцевавшимся шрамом и свежей царапиной. Если бы не эти отметины, если бы не воспаленные, мрачные глаза, то Бондаря запросто можно было причислять к касте красавцев мужчин, одерживающих победу за победой на невидимом фронте любви. Но Бондарь воевал на совсем другом невидимом фронте. На переднем крае. Там, где недопустимо представать перед начальством с помутневшими от алкоголя зрачками.

– Не понимаешь, значит? – переспросил Роднин. – Плохо, капитан, очень плохо. В нормальном состоянии ты все схватываешь на лету.

– На работе я всегда в нормальном состоянии, – отчеканил Бондарь.

– А хочешь, я докажу тебе обратное?

– Попробуйте, товарищ полковник.

– Тут и пробовать нечего, – заявил Роднин, пройдясь ладонью по седому пуху на голове. – Ты по какому делу сейчас отчет готовишь?

– Последнее, которое взял в руки, касается балашихинской группировки, – доложил Бондарь, не моргнув глазом. – Попытка сбыта урана-235 уроженцам Афганистана. Дело номер два-два-три-четыре дробь ноль пять «А». Продолжать? Вы мне что-то вроде экзамена решили устроить, товарищ полковник?

– Экзамен уже начался, капитан, – вкрадчиво произнес Роднин. – Полным ходом. Отвечать быстро, четко, коротко: сумма сделки по урану?

– Тридцать тысяч долларов США, – пожал плечами Бондарь.

– Где изъят товар?

– Кафе «Джага-джага» на Горьковском шоссе.

– Количество?

– Один килограмм семьсот двадцать два грамма, – безмятежно улыбнулся Бондарь. – Перевести в фунты? Сосчитать в уме, сколько стоит одна унция урана? Назвать химсостав? Перечислить афганцев поименно? Процитировать последнее заявление бен Ладена с угрозой применить ядерное оружие против Соединенных Штатов?

– Не надо, – буркнул Роднин, откидываясь на спинку кресла. – Котелок у тебя пока что варит, мозги еще не совсем проспиртованы.

– Иначе и быть не может, – пожал плечами Бондарь.

– Медики утверждают обратное, – заметил Роднин, занявшись перекладыванием бумаг на столе.

– Они ошибаются.

Бондарь закинул ногу за ногу, как человек, чувствующий себя абсолютно уверенно и непринужденно. Его глаза при этом насторожились. Такой взгляд бывает у служебного пса, заподозрившего, что хозяин вознамерился обойтись с ним не самым лучшим образом.

– Ошибаются, значит, – пробормотал Роднин, продолжая рыться в бумагах.

Бондарь молчал. Сердце бешено колотилось. Что последует дальше? Строгий выговор? Приказ о несоответствии занимаемой должности? Тогда о какой командировке толковала Алтынникова? Черт подери, когда же закончится эта затянувшаяся прелюдия? И, главное, чем?